CC BY
40
Обзоры. Рецензии
ВИЗАНТИЙСКАЯ «СИМФОНИЯ» В ОСВЕЩЕНИИ СОВРЕМЕННОГО ФРАНЦУЗСКОГО ВИЗАНТИНОВЕДЕНИЯ
(Рец. на: Empire chretien et Eglise aux IV-e et V-e siecles: integration ou «concordat»? / J.-N. Guinot et F. Richard. Paris, 2008. P. 1-485).
В последние несколько лет проблема «симфонии» вновь стала поводом для оживления дискуссий, связанных с историей церковно-государственных отношений в Византийской империи. Своеобразным стимулом для подобных дискуссий стало издание в 2002 г. в Париже 16-й книги «Кодекса Феодосия», в которую, как известно, вошел весь корпус церковного законодательства императоров IV в., а также законы самого Феодосия II. Издание, осуществленное трудами французской исследовательницы греко-римского церковного права Е. Ману-Нортье, было снабжено параллельным французским переводом законов, и, что более важно, пространным историко-юридическим комментарием этих законов [2]. Значительное внимание в комментариях было уделено вопросу рецепции грекоримского церковного права последующей средневековой юридической традицией. Поскольку 16-я книга «Кодекса Феодосия» была наряду с «Сирмондиевскими конституциями» важнейшим источником для составления 1-й книги «Кодекса Юстиниана», посвященной церковному законодательству, исследование Е. Ману-Нортье вызвало бурные споры среди ученых. Эти споры касались вопроса о природе церковного законодательства ранневизантийской эпохи, о его значении для Церкви и о степени реального воплощения в жизнь того принципа церковно-государственных отношений, который, формируясь в IV-V вв., был окончательно определен Юстинианом в VI-й Новелле.
Плодотворным итогом, хотя и не окончательным результатом, указанных споров безусловно следует признать международный исследовательский коллоквиум, проходивший в Лионе на базе Лионского католического университета с 6 по 8 октября 2005 г. Тема коллоквиума была сформулирована следующим образом: «Христианская империя и Церковь в IV и V вв. Интеграция или “конкордат”? (по материалам Кодекса Феодосия)». Спустя три года материалы коллоквиума были изданы в Париже Институтом по изучению христианских источников как коллективная монография под редакцией Ж.Н. Гино и Ф. Ришара. Несмотря на то что хронологические рамки исследований, предпринятых в рамках коллоквиума, охватывали круг источников, представленных в 16-й книге «Кодекса Феодосия», в действительности обозначенная в заглавии проблема потребовала от участников коллоквиума более широкомасштабного взгляда на церковно-государственные отношения в ранней Византии. Сама тема коллоквиума предполагала использование таких анахроничных для V столетия понятий, как «конкордат», заимствованное из юридической практики позднего средневековья, или «интеграция», являющееся скорее социологическим термином XX в. Во многом благодаря этому методическому приему результатом коллоквиума стала широкая дискуссия, в рамках которой участники выразили различные мнения относительно характера той законодательной базы, которая в итоге обеспечила рождение в византийском правовом сознании принципа «симфонии». В ходе дискуссии внутреннее содержание и сущность симфонического принципа сосуществования Церкви и государства были противопоставлены тому, как эти принципы отражались в повседневной законодательной практике, предшествовавшей кодификации Юстиниана. По словам участников коллоквиума, «обращение Константина в 312 г. стало приятной неожиданностью, а между тем в эту эпоху (и вполне резонно) не существовало никакой модели, которая была бы образцом для христианского императора, точно так же как и со стороны Церкви не исходило никакой глубокой богословской концепции политической жизни. Отношения, выстраивавшиеся между императорской властью и Церковью благодаря этому затянувшемуся обращению властей, не были практическим применением политической программы, которой вовсе не существовало, -эти отношения были основаны на эмпирическом опыте. Материалы, непосредственно касающиеся церковно-государственных отношений, а также свидетельства об исключительных явлениях..., порожденных этими отношениями, были обобщены при помощи религиозных законов “Кодекса Феодосия”, которые издавались императорами и проводились в жизнь с 312 по 438 г.» [4].
Таким образом, 16-я книга «Кодекса Феодосия» воспринимается не столько как памятник определенной ушедшей эпохи, сколько как фундамент, возникший благодаря обобщению опыта отношений Церкви и государства и позволивший разработать основные принципы этих отношений. Как известно, почти век спустя после издания «Кодекса Феодосия» Юстиниан воздвигнет новое здание цер-
ковного права и сформулирует принцип «симфонии» властей именно на этом фундаменте. Чем же в таком случае являлся симфонический принцип? Абстрактным идеалом, мало пригодным для политической повседневности, химерой, de facto маскировавшей цезаропапистические устремления государственной власти, как нередко было принято считать в историографии рубежа XIX-XX вв., или же все-таки конкретным результатом, обобщением более чем векового опыта выстраивания отношений Церкви и государства? Представляется, что второй тезис обоснован в большей степени.
Анализируя развитие ранневизантийского церковного права, а точнее римского церковного права в ранневизантийскую эпоху, современный ученый неизбежно приходит к выводу, который заключается в том, что для понимания генезиса теории «симфонии» недостаточно ссылаться на древнеримское сакральное право, как это делал Дж. Каталано. В гораздо большей степени важно понять то, насколько теория «симфонии», родившаяся в недрах ранневизантийской политической мысли, соответствовала сознанию древней Церкви, которой отводилось в рамках этой теории ключевое место. Подобная задача находит свое решение, хотя и не окончательное, в докладе Ф. Ришара, представлявшего на коллоквиуме Университет Нанси II. Ф. Ришар совершенно справедливо подчеркнул, что изначально Церковь, существуя абсолютно независимо от римского права, не требовала для себя никакой юридической санкции, которая могла бы подтвердить ее права или привилегии. В этом смысле позиция Церкви была с точки зрения права нелегитимной, с точки зрения общества - маргинальной, и вместе с тем с онтологической точки зрения - свободной. Подобный принцип существования проистекал из примера, который был дан Иисусом Христом, «который никогда не вступал в переговоры с политическими или религиозными властями о праве делать то, что Он хотел, и учить так, как Он хотел». По словам историка, «Иисус был Царем, который обладал суверенной властью, и Церковь желала обосновывать свое право существовать только с Его помощью» [4. P. 84]. Именно поэтому главной идеей Отцов Церкви и апологетов II—III вв. была идея независимости Церкви, - независимости, которая не означала изолированности, а напротив становилась залогом того, что Церковь, оставаясь вне императорской юрисдикции, осуществляла главную помощь империи: духовное заступничество перед истинным Богом. И неважно было, что императорская власть не ведала об этой миссии христианской Церкви, - важно было, что для христианского сознания Церковь была той альтернативой языческому обществу, от которой в духовном отношении зависело само существование этого общества. Для Ф. Ришара решающим, переломным моментом в истории отношений Церкви и империи, открывшим для Церкви ворота императорского законодательства, стал закон Константина, адресованный префекту Африки Аннулию, который был язычником. Этот закон извещал Аннулия о даровании служителям Церкви освобождения от муниципальных повинностей (munera sordida и mu-nera extraordinaria). Именно этот закон, вошедший в «Кодекс Феодосия», а затем уже в юстинианов-скую эпоху «симфонии» успешно прошедший ревизию комиссии Трибониана, по мнению Ф. Ришара, означал ту революцию, которая, по словам Н.Д. Фюстель де Куланжа, стала концом античного города. Отныне «политическая власть утратила свою полноту и свое равновесие, впервые она вынуждена была признать свою неполноту в религиозном плане, ибо для исполнения функции, которую она усвоила себе до того, власть прибегала к помощи учреждения, рожденного вне ее, смысл существования которого не зависел от нее» [4. P. 90].
Указанный переворот неизбежно должен был привести к распространению влияния христианства в обществе, ибо, с одной стороны, Церковь получила в IV в. статус привилегированной религиозной коллегии, а с другой - не была связана с властью никакими религиозными обязательствами в отличие от традиционных римских культов. Упомянутый Константинопольский эдикт 381 г. «Cunctos populos», объявивший христианство de facto государственной религией, открывал путь той самой интеграции Церкви и империи, который было бы наиболее уместно обозначить термином «воцерковле-ния» императорской власти. Этот процесс усиленно происходил на протяжении всего V столетия и привел к тому, что в конечном итоге императоры Феодосий II и Маркиан, созывая в 431, 449 и 451 гг. Вселенские соборы, оказывались перед необходимостью придания догматическим постановлениям этих соборов статуса государственных законов. Теперь цезари не устанавливали религиозный «lex», а подчинялись соборному голосу Церкви, «чадами» которой являлись. Своего апогея подобное «воцер-ковление» византийской государственности достигло в юстиниановскую эпоху. Именно Юстиниан не только продолжил законодательную политику привилегий в отношении Церкви, но и выступил гарантом того, что православная вера, выраженная в постановлениях церковных соборов, навсегда охраняется гражданским законом. Уже сам метод комиссии Трибониана, проводившей рецепцию римского права по повелению Юстиниана, был основан на признании безусловного первенства во-
просов веры над всеми другими разделами права. По словам Е. Довере, представлявшего на коллоквиуме в Лионе «Партенопейский» Университет Неаполя, начальное заглавие «Кодекса Юстиниана» «De Summa Trinitate et de Fide Catholica»1 символизировало, что правительство Юстиниана продолжает политику имперского православия, которая была характерна уже для феодосиевского права. «Praedictarum enim quattuor synodorum dogmata... sicut leges seruamus», - гласило имперское право2. Неслучайно в связи с этим появление в законодательстве выражения «catholica lex»2.
Можно согласиться с мнением Е. Солера, представлявшего на коллоквиуме Университет Руана. Как свидетельствует ученый, в сознании христианина ранневизантийской эпохи термин «кафолик»4 означал не просто христианина, но идентифицировал носителя этого термина с Римским государством [4. P. 107]. Возвышенный стиль, свойственный многим юстиниановским новеллам, многословие, характерное для многих его законов, посвященных Церкви, лишь подчеркивало для современников важность церковных проблем и церковного устройства. Если в IV в. важнейшие императорские новеллы, касавшихся церковной жизни, в частности вошедшие в Collectio Auellana знаменитые новеллы Вален-тиниана I, отличались в стилистическом отношении краткостью и лаконичностью [4. P. 156, 157], то юстиниановские новеллы были не только практическими законами, не только зафиксированной письменно волей императора, но также программными документами, отражавшими главную идею императора Юстиниана - идею симфонии священства и царства, понимаемой по образцу гармонии души и тела.
Однако вышеизложенное не позволяет сделать окончательного вывода относительно того, насколько реально функционировал в общественной жизни принцип «симфонии». Многие конкретные исторические примеры, как кажется, свидетельствуют о том, что идеал «симфонии» на практике означал постепенное вторжение императорской власти во внутреннюю сферу церковной жизни. Еще в предюстиниановский период исповедовавший монофизитство император Анастасий I стал объектом обличений римского епископа Геласия. Сам Юстиниан склонялся в конце жизни к учению авторто-докетов, а его супруга Феодора, канонизированная Церковью так же как и сам Юстиниан, открыто симпатизировала монофизитам. На основании подобных примеров, упоминая также расправу импе-ратора-монофелита Константа над свв. папой Мартином и Максимом Исповедником, Г. Бедуелль, вслед за А. Ранером, сделал вывод о том, что «на Востоке. Церковь без особого сопротивления полагается на всемогущество государства до самого конца Византийской империи в XV в. и даже позднее при помощи преемства, осуществленного Российской империей и “Третьим Римом”» [4. P. 71]. Приходится признать подобный вывод поверхностным и в сущности неудовлетворительным для понимания того, насколько реально действующей и эффективной оказалась модель юстиниановской «симфонии». Установить степень реального воплощения «симфонической» модели отношений Церкви и государства в Византии позволяет изучение конкретных источников, связанных с историей императорских ересей в Византии, однако нельзя не признать, что Церковь, и клир прежде всего, оказывали колоссальное влияние на императорскую политику, по крайней мере, в ранневизантийский период. Для понимания этого достаточно вспомнить статистические сведения о количестве епископов, хорепископов и монахов, в том числе и не имевших постоянных монастырей, обобщенные еще А.А. Васильевым. Знала ли Византия доиконоборческого периода противопоставление императорской власти епископам в том смысле, в каком это противопоставление будет воспринято впоследствии на Западе? Представляется очевидным, что нет, однако влияние императорской власти на Церковь должно было быть в эту эпоху прямо пропорционально влиянию христианства на саму власть.
Дж. Л. Фальки, представлявший на коллоквиуме в Лионе Латеранский папский университет, констатировал, что в древнеримском юридическом сознании религиозная жизнь играла служебную социальную роль. Эта роль воспринималась римлянами до такой степени гипертрофировано, что в древнеримскую эпоху «не было недостатка в людях, готовых - и это за много веков до Маркса! - представить римскую религию в критическом виде как инструмент оправдания власти и как средство управления народом» [4. P. 131]. Однако в том и заключался успех христианизации империи в IV-V вв., что результатом этого процесса стало исчезновение упомянутого древнеримского «религиозного прагматизма»
1 «О Верховной Троице и о кафолической вере».
2 «Мы соблюдаем догматы вышеуказанных четырех синодов, ... как законы» [4. Р. 98].
3 «Кафолический закон».
4 Следуя традиции дореволюционной отечественной историографии, мы используем среднегреческую транскрипцию термина са^оНсш', рассуждая об исторических событиях до 1054 г.
как реликта языческой психологии. На место прагматического ius sacrum, которое устанавливалось императором - Верховным жрецом, пришло каноническое право «Catholica Lex». Этот новый закон стал частью имперского права, однако настолько самодостаточной его частью, что именно он пережил на Западе имперские институты и стимулировал варварских королей в VI в. брать для себя за образец идеал «конфессиональной империи» [4. P. 151], - империи, организованной в соответствии с канонами «Catholicae et Orthodoxae fidei». Вместе с тем Дж. Л. Фальки противопоставил геласиевскую идею разделения духовной власти и светской, юстиниановской, допускающую и поощряющую наречение патриарха, епископов и архимандритов с участием представителей власти. Нормы канонического права, предписанные 4-м каноном I Никейского собора, уступали перед систематическим характером единого церковно-имперского права, окончательно обобщенного при Юстиниане [4. P. 151, 152]. Однако, по всей вероятности, ни Юстиниан, ни Трибониан, ни патриарх Епифаний не ощущали никакого подчинения Церкви светской власти, которое становится очевидным, если рассматривать проблему с позиций геласиевского противопоставления епископа и императора.
VI Новелла Юстиниана провозглашала, что «симфония» священства и царства подобна гармонии, которую в идеале представляет собой душа и тело одного человека. В данном случае образ VI Новеллы предполагает антропологическую аналогию, упрощая идеал церковно-государственных отношений, для того, чтобы он был максимально понятен. Этот идеал призван был стать тем, чем были, по справедливому выражению К.Л. Нетлиша, фрески на стенах церквей в эпоху Эльвирского собора: они были «библией бедных», не умевших ни читать, ни писать [4. P. 282]. Только через воцерковле-ние всех сторон жизни империи, в том числе и политической жизни, возможно было реализовать юс-тиниановскую идею римской ойкумены как ковчега для Вселенской церкви. Согласно признанию К. Буенекаспереса - специалиста по имущественному греко-римскому праву, Кафолическую церковь и империю объединяла общность интересов. Эта общность интересов по закону предоставляла возможность православным епископам присваивать имущество еретических исповеданий [4. P. 274]. Единство веры патриарха и императора в идеале должно было обретать видимое выражение в целостной политической и правовой жизни, при которой церковные каноны приобретали статус императорских законов, а император воспринимался как «епископ внешних дел» Церкви.
Характеризуя рецензируемый труд, необходимо отметить, что детальный анализ 16-й книги «Кодекса Феодосия», предпринятый участниками коллоквиума и последующими редакторами его материалов, остается, увы, односторонним. Подобный итог, казалось бы, монументального исследования следует объяснить, прежде всего, тем, что авторы рассматриваемой коллективной монографии обошли вниманием проблему влияния 16-й книги «Кодекса Феодосия» на 1-ю книгу «Кодекса Юстиниана». Между тем, с нашей точки зрения, указанная проблема позволяет не только проследить эволюцию «интеграции» Церкви и империи в последующие века, но также способствует сравнению уровня рецепции римского императорского права в отношении Церкви и проистекающей из нее правоприменительной практики в последующие века византийской истории. Анализ 1-й, а также 3-й, 4-й и 5-й книг «Василик», анализ «Трехчастного собрания» и толкований Вальсамона на Номоканон XIV титулов позволяет выявить то, в чем конкретно заключался импульс «интеграции» Церкви и империи, заданный в 16-й книге «Кодекса Феодосия» [1; 3]. С этой точки зрения рецензируемый труд остается лишь первой, хотя и по своему плодотворной, попыткой научной актуализации дискуссий, связанных с отношениями Церкви и государства в Византии. Впрочем, без этой попытки серьезное изучение греко-римского церковного права было бы существенным образом затруднено.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Basilicornm Libri LX / Ed. H.J. Scheltema, N. Van Der Wal, Groningen. Djakarta, T. 1. 1955. P. 1-149.
2. Le Code Theodosien. Livre XVI et sa reception au Moyen Age, par Elisabeth Magnou-Nortier. Paris, 2002. P. 13-90 ^’Introduction).
3. Нарбеков В.А. Номоканон Константинопольского патриарха Фотия с толкованиями Вальсамона. Казань,
1899. Ч. 2. С. 1-578.
4. Empire Chretien et Eglise aux IV-e et V-e siecle, Integration ou «concordat»? Le temoignage du Code Theodosien. Textes rassambles et editees par J.-N. Guinot et F. Richard. Paris, 2008.
А.Ю. Митрофанов Санкт-Петербургский университет
