CC BY
30_ВРЛ №о 23(80)
УДК 821. 161. 1 Гончаров: 821.111: 94(420)
Н. А. Ищенко
ВИКТОРИАНСКАЯ АНГЛИЯ В ОЧЕРКАХ ПУТЕШЕСТВИЯ И. А. ГОНЧАРОВА «ФРЕГАТ "ПАЛЛАДА"» И В БЫТЕ ОККУПИРОВАННОЙ БАЛАКЛАВЫ ВРЕМЕН КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ
История и литература, культурология и страноведение тесно переплетены в таких литературных жанрах как путешествия и мемуаристика. Пожалуй, взаимоотношение этих жанров можно определить лингвистическим понятием «развитие значения». Очерки путешествий - это всегда воспоминания, письма, дневники, то есть - мемуарные жанры.
«Фрегат "Паллада"» был написан Гончаровым по материалам кругосветного путешествия, совершенного им на одноименном паруснике в 1852-1854 гг. Однако это не подробное и последовательное описание плаванья или изложение истории экспедиции, а повествование о наблюдениях и впечатлениях писателя-путешественника, преображенных и осмысленных под определенным углом зрения. Благодаря этому углу зрения, этой идейно-художественной позиции автора-романиста плаванье «Паллады» сохранилось не только в анналах истории флота или истории дипломатии, но стало достоянием русской литературы, русской культуры, превратившись под пером Гончарова в замечательное художественное произведение, интереснейший документ общественной и эстетической мысли.
Но время вносит свои коррективы. В контексте последних исследований в области компаративистики наблюдения Гончарова над чужими культурами помогают современному читателю осмыслить разные культурные миры, провести параллель между своим и чужим,
1 Статья публиковалась: Филологичекие студии. - Симферопль, 2002. - № 3. - С. 86-98.
связать воедино разрозненные картины миры, не имеющие, на первый взгляд, ничего общего. Казалось бы, абсурдно искать параллель между поведением англичан на море (глава «Русские в Японии») и вступлением Англии в Восточную войну 1853-1856 гг. Однако, помимо временного совпадения, поведение англичан на бытовом уровне до изумления тесно совпадает с поведением на уровне дипломатическом. «Выйти без спросу на берег, и когда станут не пускать, начать драку, потом самим же пожаловаться на оскорбление и начать войну», - так характеризует Гончаров действия «по-английски». И именно так поступает Англия, когда в 1854 году для нее единственный раз за столетие открылась возможность во главе коалиции держав, опираясь на свой флот и превосходную французскую армию, нанести России удар неслыханной силы, отбросить ее назад на века, открыть черноморские берега для нападения, устранить соперничество на Балканах и Ближнем Востоке.
Итак, объектом нашего внимания становятся те главы «Фрегата», в которых речь идет об Англии и об английском национальном характере. Гончаров увидел Англию так называемого средневикто-рианского периода, того самого периода, которому собственно и приписывают характерные черты викторианства. «Вглядыванье, вдумы-ванье» русского писателя в чужую жизнь является прекрасным материалом для сравнения с мнением об этой жизни самих англичан.
«Мы везде везем с собой нашу нацию, мы на своем острове, где бы мы не находились», - заметил в 1850 году английский писатель У. Теккерей в рассказе «Киккелбери на Рейне», а в 1863 году русский сатирик Салтыков-Щедрин в хронике «Наша общественная жизнь» писал о путешествующем англичанине, который «везде является гордо и самоуверенно и везде приносит с собой свой родной тип со всеми его сильными и слабыми сторонами». Мы же обращаемся к периоду, лежащему между этими двумя датами, к периоду, в который были написаны и «Фрегат "Паллада"» (1854), и воспоминания англичан-очевидцев Крымской (или как ее называют на Западе Восточной) войны 1853-1856 гг.
Сознание «великого дела», опасений утратить остроту переживания, точность в передаче фактов побуждали многих мемуаристов взяться за перо во время или почти тотчас же по окончании войны.
Среди прочих брались за перо люди, прежде не помышлявшие о писательстве [3, с. 10]. К их числу относятся Дж. Брэкенбери, секретарь фонда Крымской армии, Дж. Тейлор, офицер 95-го полка, Э. Ду-берли, жена офицера 8-го гусарского полка и др. Их воспоминания были опубликованы в Лондоне еще во время войны. Представляя в 1855 году вниманию читателей дневник Элизабет Дуберли, редактор пояснил, что автор и сейчас находится со своим мужем в Крыму.
В эти документы еще не успела войти другая эпоха, в них нет наслоения новых впечатлений, они живы свежестью чувств и почти так же остро сиюминутны, как стихотворение, вдохновленное победой или навеянное поражением. Между этими мемуарами и изображенными в них событиями еще не встала завеса времени, так часто искажающая и точность виденного, и его оценку. Все показано крупным планом, ибо законы ретроспекции еще не вступили в силу, а «исторические лица» еще не успели стать историческими [3, с. 11].
Постараемся избежать таких основных недостатков работ по мемуаристике, как искусственное противопоставление мемуаров как литературных произведений мемуарам как литературным источникам и известной «гипертрофии» литературоведческого подхода, исследования мемуаров лишь в «свете общих закономерностей литературно-художественного процесса» [2, с. 3] наравне, в одном «ранге» с иными жанрами художественной прозы в качестве одной из ее разновидностей [4, с. 8].
Несомненно, очерки путешествия «Фрегат Паллада» написаны великим писателем, чей творческий талант и тонкая наблюдательность создали произведение, вошедшее в сокровищницу литературы критического реализма. Но, в первую очередь, эти очерки строго документальны, в них нет никакого вымысла, все то, о чем в них рассказывается, действительно было. Воспоминания же англичан относятся к разряду мемуарных памятников «не литературного» происхождения, однако создавались они под непосредственным влиянием определенной системы этических и эстетических категорий и литературно-стилистических течений. Существовала некая иерархия, на нижней ступени которой были военные действия, будни войны, верхняя же ступень находилась на уровне дипломатическом. Все соотнесенное с этим уровнем было значительно утонченнее, изящнее, изыс-
каннее и литературнее. На нижней ступени этой иерархии - сугубо документальный материал, на верхней - освещенный игрой ума и фантазии [3, с. 12].
Итак, мы имеем уникальную возможность «проверить» субъективное (не смотря на документальность материала) мнение русского писателя об Англии и англичанах «объективным» мнением самих англичан о себе, когда английская цивилизация в очередной раз пыталась втиснуть в свои поведенческие, моральные и бытовые каноны чужую действительность. Во время Крымской войны маленький крымский городок Балаклава на долгие 19 месяцев стал базой английской армии и ее портом, и именно там англичане сформировали своеобразный британско-крымский образ жизни.
Любовь англичан к комфорту и их желание получать этот комфорт, где бы они ни были, проявляется и в мирное, и в военное время. По мнению Гончарова, комфорт очень отличается от роскоши: «как роскошь есть безумие, уродливое и неестественное уклонение от указанных природой и разумом потребностей, так комфорт есть разумное, выработанное до строгости и тонкости удовлетворение этим потребностям. Для роскоши нужны богатства; комфорт доступен при обыкновенных средствах. Богач уберет свою постель валансьенскими кружевами; комфорт потребует тонкого и свежего полотна. Роскошь садится на инкрюстированном, золоченом кресле, ест на золоте и на серебре; комфорт требует не золоченого, но мягкого, покойного кресла, хотя и не из редкого дерева; для стола он довольствуется фаянсом или, много, фарфором. Роскошь потребует редкой дичи, фруктов не по сезону; комфорт будет придерживаться своего обыкновенного стола, но зато он потребует его везде, куда ни забросит судьба человека; и в Африке, и на Сандвичевых островах, и на Норд-Капе -везде нужны ему свежие припасы, мягкая говядина, молодая курица, старое вино. Везде он хочет находить то сукно и шелк, в которое одевается в Париже, в Лондоне, в Петербурге; везде к его услугам должен быть готов сапожник, портной, прачка. Роскошь старается, чтоб у меня было то, чего не можете иметь вы; комфорт, напротив, требует, чтоб я у вас нашел то, что привык видеть у себя. Комфорт и цивилизация почти синонимы, или, точнее, первое есть неизбежное, разумное последствие второго [1, с. 243].
Английская традиция «везти с собой в дальние страны все достижения своей цивилизации, свои национальные учреждения» [10, р. 282] для создания своего комфорта вылилось в то, что «владычица морей» за 19 месяцев превратила Балаклаву, по словам очевидцев, в «маленький английский порт», «английскую сельскую ярмарку», «предместье Ливерпуля» и «маленький Лондон». В таком превращении первостепенную роль сыграло «из ряда вон выходящее предприятие» - строительство железной дороги из Балаклавы в Севастополь. Эта дорога явилась ярким свидетельством «достижений страны с высоким уровнем цивилизации, 40 лет наслаждавшейся прочным миром» [5]. В апреле 1855 года Джордж Тейлор засвидетельствовал, что в Балаклаве «есть паровая лесопилка, работа которой крайне восхищает и изумляет турков и татар, стоящих вокруг, широко раскрыв рот и ухмыляясь. Электрический телеграф соединил Кады-кой и штаб-квартиру и оттуда продлился в различных направлениях в окопы. В Балаклаве есть дом, который называется «Телеграф» ("Telegraph office"); снаружи на нем висит расписание движения судов, их прибытия и отправления.... » [10, р. 243-244]. Англичане соорудили также магазины, гостиницы, увеселительные заведения. Еще в октябре 1854 года Тэйлор писал в своем дневнике: «В Балаклаве открылось много новых магазинов, продающих продукты, которые также можно купить на борту кораблей в бухте.. Офицеры с готовностью платят большие деньги за ветчину, пиво, вино, за предметы роскоши и необходимые вещи, но им зачастую очень трудно доставить бутылки и громоздкие предметы в отдаленные части находящегося наверху лагеря. » [10, р. 67].
К апрелю 1855 года «владельцы магазинов были выселены из Балаклавы и обосновались в бараках у деревни Кады-кой. Их магазины закрываются по приказу в 4 часа дня. Сформирована регулярная полиция, как для города, так и для бухты. Крокфорд основал большой винный магазин в Кады-кое, над которым повесил желтый флаг с надписью «Крокфорд и Ко. , торговцы вином с улицы Святого Джеймса, Лондон» ("Crockford & Co. , wine merchants, from St. James's-street, London")» [10, р. 2444]. В Балаклаве имеются хорошие запасы пива и вина, здесь можно достать практически любые деликатесы и предметы роскоши. Все живут хорошо и тратят много денег. Тейлор
вспоминает, что в Стамбуле перед отправкой в Крым солдаты очень скучали по своему любимому портеру и воспринимали раки и греческое вино лишь как его бледную замену.
Гончаров подтвердил известное уважение общественных приличий, которое всегда и везде демонстрируют англичане: «Это уважение к общему спокойствию, безопасности, устранение всех неприятностей и неудобств - простираются даже до некоторой скуки. Едешь в вагоне, народу битком набито, а тишина, как будто «в гробе тьмы людей», по выражению Пушкина. Англичане учтивы до чувства гуманности, то есть учтивы настолько, насколько в этом действительно настоит надобность, но не суетливы и особенно не нахальны, как французы. Они ответят на дельный вопрос. Сообщат вам сведение, в котором нуждаетесь, укажут дорогу и т. п. , но не будут довольны, если вы к ним обратитесь просто так, поговорить. Они принимают в соображение, что если одним скучно сидеть молча, то другие, напротив, любят это. Я не видал, чтобы в вагоне, на пароходе один взял, даже попросил у другого праздно лежащую около газету, дотронулся бы до чужого зонтика, трости. Все эти фамильярности с незнакомыми нетерпимы. Зато никто не запоет, не засвистит около вас, не положит ногу на вашу скамью или стул. Есть тут своя хорошая и дурная сторона, но, кажется, больше хорошей. Французы и здесь выказывают неприятные черты своего характера: они нахальны и грубоваты. Слуга француз протянет руку за шиллингом, едва скажет mersi и тут же не поднимет уроненного платка, не подаст пальто. Англичанин все это сделает [1, с. 44]. Иными словами, Гончаров дает определение английского джентльмена, в дискуссию о котором были втянуты практически все английские писатели викторианской эпохи. Это определение очень созвучно социополитическому идеалу британского джентльмена, прозвучавшему в лекциях Джона Генри Ньюмана, прочитанных им в 1850-51 годах в Оксфордском университете, а затем изданных отдельной книгой под названием «Idea of a University» в 1852 году. По мнению Ньюмана, главной идеей Оксфорда должно стать воспитание джентльменов, а «главным в определении джентльмена является то, что он никогда никому не причиняет боли... Он занят преимущественно устранением препятствий, которые мешают свободному и нестесненному действию тех, которые находятся ря-
дом с ним; и он действует скорее согласовано с их действиями, чем сам проявляет инициативу. Что он сам от этого выигрывает, так это то, что называется комфортом и удобствами в обустройстве собственной персоны: как удобный стул или хороший огонь, которые выполняют свою роль в борьбе с холодом и усталостью, хотя природа обеспечивает и то, и другое (отдых и животное тепло) и без них. Настоящий джентльмен подобным образом тщательно избегает всего того, что может причинить дискомфорт тем, с которыми он связан: столкновения мнений или противоречия чувств, ограничения, подозрения, уныния или возмущения; его величайшей заботой является то, чтобы каждый чувствовал себя свободно и комфортно. Он не спускает глаз со всей своей компании; он заботлив с робким, ласков с холодным, милосерден с глупым; он всегда помнит, с кем разговаривает. Он защищает от неуместных иллюзий и от всего того, что может раздражать. Он редко блистает в беседе и никогда не утомляет собеседника. Если он делает любезности, то не придает им значения, и кажется утаивающим что-то, когда дарит подарки. Он никогда не говорит о себе, лишь только когда его вынуждают, никогда не защищает себя, отвечая на оскорбление, не прислушивается к злословию или сплетням, честен в выступлении против тех, кто мешает ему. Он считает, что все к лучшему. Он никогда не бывает недоброжелательным или мелочным в спорах, никогда не воспользуется несправедливым преимуществом, никогда не переходит на личности и не использует едкие высказывания в качестве аргументов, не намекает на недостаток, о котором не осмеливается говорить прямо. С высоты своего благоразумия он следует принципу древнего мудреца, заключающемуся в том, что нам следует всегда вести себя по отношению к нашему врагу так, как если бы однажды он стал нашим другом. У него слишком много здравого смысла, чтобы его можно было обвинить в злословии, он слишком занят, чтобы помнить обиды, и слишком вальяжен, чтобы таить злобу. Он терпелив, снисходителен и покорен с точки зрения философских принципов: он покоряется боли, потому что она неизбежна, тяжелой утрате, потому что она безвозвратна, смерти, потому что это его судьба. Если он вступает во всякого рода споры, его дисциплинированный интеллект уберегает его от грубых ошибок [8, р. 101-102].
В 1854 году именно этот цвет английской аристократии отправился в Крым. Французы были поражены количеством прихваченного их союзниками багажа. Так, личный обоз командира дивизии герцога Кембриджского состоял из 17 повозок. Командующий бригадой Легкой кавалерии лорд Кардиган прибыл в Крым на собственной яхте «Драйяд», которую поставил на якорь в Балаклавской бухте и использовал как место ночлега. Он же привез с собой чистокровную гнедую лошадь по кличке Рональд - призера Ипсомских скачек. Многие офицеры привезли с собой гунтеров и лошадей, предназначенных для охоты. А весной 1855 года скачки стали обычным явлением в крымской жизни англичан. 5 марта состоялось первое «Весеннее собрание», частью которого стали четыре конных забега. Это мероприятие собрало столько зрителей, что один из них воскликнул: «Порази меня гром, Билл, если я когда-нибудь видел такую толпу мужчин и ни одной женской юбки среди них». Впоследствии скачки стали обычными в лагерной жизни англичан наряду с футболом, крикетом и игрой в «шары» пушечными ядрами (эта курьезная сцена запечатлена английским фотографом Джеймсом Робертсоном осенью 1855 года в Воронцовской балке). Однажды во время передышки русский офицер спросил с сарказмом, когда же англичане собираются атаковать, на что ему ответили, что «никак не завтра и не послезавтра, так как должны состояться две серии скачек» [11, р. 196].
Зрителями на скачках были не только военные. Тейлор пишет об «огромном скоплении туристов», живших на кораблях в Балаклаве. Днем они, как правило, поднимались из бухты в район боевых действий, а вечером возвращались на корабли. Такое любопытство также было отмечено Гончаровым как национальная особенность англичан, а причины ее были вполне определенными: «Такой пристально внимательности, почти до страдания, нигде не встретишь. В других местах достало бы не меньше средств завести все это, да везде ли придут зрители и слушатели толпами поддержать мысль учредителя? Но ели много зрителей умных и любознательных, то и нет нигде столько зевак, как в Англии. О какой глупости ни объявите, какую цену ни запросите, посетители явятся, и, по обыкновению, толпой. Мне казалось, что любопытство у них не рождается от досуга. Как, например, у нас; оно не есть тоже живая черта характера, как у фран-
цузов, не выражает жажды знания, а просто - холодное сознание, что то или другое полезно, а потому и должно быть осмотрено. Не видать, чтоб они наслаждались тем, что пришли смотреть; они осматривают, как будто принимают движимое имущество по описи: взглянут там ли повешено, такой ли величины, как напечатано или сказано им, и идут дальше» [1, с. 41-42].
Еще одна черта англичан, отмеченная Гончаровым, - практичность. Практична опрятность, «доведенная до роскоши, она превышает необходимость. Особенно в белье; скатерти - ослепительной белизны, а салфетки были бы тоже, если б они были, но их нет, и вам подадут салфетку только по настойчивому требованию - и то не везде. И это может служить доказательством опрятности. «Зачем салфетка? - говорят англичане, - руки вытирать? Да они не должны быть выпачканы», так же как и рот, особенно у англичан, которые не носят ни усов, ни бород». Практично отношение к природе, «.какая там природа! Ее нет, она возделана до того, что все растет и живет по программе. Люди овладели ею и сглаживают ее вольные следы. Поля здесь расписные паркеты. С деревьями, с травой сделано то же, что с лошадьми и с быками. Траве дается вид, цвет и мягкость бархата. В поле на найдешь праздного клочка земли; в парке нет самородного куста. И животные испытывают ту же участь. Все породисто здесь: овцы, лошади, быки, собаки, как мужчины и женщины. Все крупно, красиво, бодро; в животных стремление к исполнению своего назначения простерто, кажется, до разумного сознания, а в людях, напротив, низведено до степени животного инстинкта. Животным так внушают правила поведения, что бык как будто бы понимает, зачем он жиреет, а человек, напротив, старается забывать, зачем он круглый божий день и год, и всю жизнь только и делаем, что подкладывает в печь уголь или открывает и закрывает какой-то клапан».
Гончаров не дает однозначной оценки такой практичности. Он рассуждает о ней с точки зрения русского человека, ею не обладающей. Это совсем не плохо, что в Англии «так много встречается людей, которые с первого взгляда покажутся ограниченными, а они только специальные. И в этой специальности - причина успеха на всех путях. ... под этою ограниченностью кроется иногда огромный та-
лант и всегда сильный ум, но ум, весь ушедший в механику. Скучно покажется «универсально» образованному человеку разговаривать с ним в гостиной; но, имея завод, пожелаешь выписать к себе его самого или его произведение [1, с. 45].
С этой практичностью и аккуратностью англичане и приехали в Крым в 1854 году. Тейлор, живший в военном лагере на Балаклавских высотах, сам был свидетелем того, что «некоторые даже завели сады, однако, это скорее исключение, чем правило, так как очень трудно достать семена. ... Почти все держат домашнюю птицу, и каждый день едят свежие яйца. Куры очень любят лежать на кроватях и забираться в чужие палатки, и в этих случаях яйца конфискуют хозяева палаток. Каждое утро задолго до рассвета лагерь оглашается криками петухов. Есть и те, кто завел молочных коз» [10, р. 286-287]. Неудивительно, что Тейлору Балаклава и ее окрестности напоминают "английскую сельскую ярмарку».
Французский священник Макс Рейхард, побывавший в Балаклаве 1 декабря 1855 года, пришел в восхищение от того, что «каждый предмет движется размеренно и в строгом порядке. Изящные локомотивы английской армии пересекают долину, и, какой бы временной ни была эта железная дорога, она играет огромную роль; именно по ней армия снабжается боеприпасами» [6, р. 116]. Именно Макс Рейхард увидел в Балаклаве «маленький английский порт - так все там аккуратно и вместительно». Рейхард говорит о красивых, широких улицах, о нескольких читальных залах, которые ежедневно открыты для солдат, о концертах, удовлетворяющих взыскательность любителей музыки. Многочисленные священники с помощью простых мирян, миссионеров, распространителей Библии исполняют свое предназначение. Долгие зимние вечера заняты религиозными «чтениями», заседаниями и учебой. Рейхарда восхищает, что англичане позаботились не только о материальном, но и о духовном благополучии своих солдат.
Таким образом, англичане пытались воссоздали в Балаклаве свой собственный стиль жизни, тот стиль, который ощутил Гончаров в Лондоне: «... нет бурного брожения жизни. Торговля видна, а жизни нет. Город, как живое существо, кажется, сдерживает свое дыхание и биение пульса. Нет ни напрасного крика, ни лишнего движения.
А уж о пении, о прыжке, о шалости и между детьми мало слышно. Кажется, все рассчитано, взвешено и оценено, как будто и с голоса, и с мимики берут тоже пошлину, как с окон, с колесных шин. Экипажи мчатся во всю прыть, но кучера не кричат, да и прохожий никогда не зазевается. Пешеходы не толкаются, в народе не видать ни ссор, ни драк, ни пьяных на улице, между тем почти каждый англичанин напивается за обедом».
Справедливости ради отметим, что англичанам пришлось немало потрудиться, чтобы превратить Балаклаву «периода грязи, слякоти, невзгод, болезней и «проклятого беспорядка», в Балаклаву «периода порядка и организованности, чистоты и системы; с пронумерованными магазинами и больше не безымянными улицами; с железной дорогой, вьющейся по главной улице и далее до Севастополя» [5, р. 60].
«Первый период» жизни Балаклавы во время оккупации оригинально описан Изабеллой Дуберли. 3-го декабря 1854 года она делает в своем дневнике следующую запись: «Если кто-нибудь когда-нибудь захочет создать «модель Балаклавы» в Англии, я подскажу ему необходимые ингредиенты. Возьмите деревню невообразимо грязных разрушенных домов и лачуг; позвольте дождю поливать их до тех пор, пока вся деревня не превратиться в болото грязи глубиной по щиколотку; поймайте примерно тысячу больных чумой турков и без разбора набейте ими дома; убивайте примерно по 100 человек в день и хороните их, едва присыпав землей, оставляя их гнить на досуге -заботясь о том, чтобы этот приток не прекращался. На берег пригоните всех истощенных пони, издыхающих волов и измученных верблюдов и оставьте их умирать от голода. Это произойдет примерно через три дня, и вскоре они начнут разлагаться, издавая соответствующий запах. Соберите везде отходы от забитого для нужд оккупантов на более, чем 100 судах скота, не говоря уже о нуждах жителей города, - которые, вместе с там и сям плавающими человеческими телами, целыми или частями, и обломками кораблекрушений, покрывают поверхность воды - размешайте все это в узкой бухте, и вы получите сносную имитацию реальной сути Балаклавы. Если это не достаточно пикантно, дайте указание нескольким мужчинам сидеть и курить на пороховых бочках, выгруженных на набережной; я сама
видела сегодня, что это делали двое на Артиллерийской пристани» [7, р. 144-145].
Очевидно, что англичан более всего угнетает грязь и антисанитария их быта в Крыму. Ведь в Лондоне «.дурно одетых людей -... не видать: они, должно быть, как тараканы, прячутся где-нибудь в щелях отделенных кварталов: большая часть одеты со вкусом и нарядно; остальные чисто, все причесаны, приглажены и особенно бриты» [1, с. 43]. В ноябрьском Крыму 1854 года англичане очень переживали, что их одежда пришла в плачевное состояние: изношенные лохмотья, а на них - вызывающие, бесполезные дорогие кружева. Униформа практически перестала существовать. На одних солдатах были кивера, на других - только фуражки, а некоторые не имели ничего. У эти последних был один только выход: снять фуражки с русских. Одни были в черных брюках, а другие в синих, но и те и другие были в разноцветных заплатках. На мундирах и брюках были пуговицы, срезанные с русских униформ. Тейлор сетовал, что форма не приспособлена к погоде и выражает надежду, что новая модель рукава исправит положение [10, р. 69]. Эта новая модель была предложена из соображений все той же практичности (вода во время дождя стекала с плеча и не проникала в швы) ни кем иным, как лордом Рагланом, и была названа его именем. В это же время лорд Кардиган предложил поддевать под мундир вязаный жакет на пуговицах без воротника - и тепло, и не меняет внешний вид униформы. Эти нововведения английских командующих прочно вошли в практику портняжного искусства наряду с «балаклавским шлемом», вязаным капюшоном, закрывающим голову, шею и плечи, который и сейчас носят солдаты, альпинисты, лыжники и т. п.
Однако хваленая английская практичность имела, по мнению Гончарова, и неприятную сторону. Из сферы общественной деятельности она проникла в частную жизнь, поэтому «.вся жизнь всех и каждого сложилась и действует очень практически, как машина. Незаметно, чтоб общественные и частные добродетели свободно истекали из светлого человеческого начала, безусловную прелесть которого общество должно чувствовать непрестанно и непрестанно чувствовать тоже и потребность наслаждаться им. Здесь, напротив, видно, что это все есть потому, что оно нужно зачем-то, для какой-то
цели. Кажется честность, справедливость, сострадание добываются как каменный уголь, так что в статистических таблицах можно, рядом с итогом стальных вещей, бумажных тканей, показывать, что вот таким-то законом, для той провинции или колонии, добыто столько-то правосудия, или для такого дела подбавлено в общественную массу материала для выработки тишины, смягчения нравов и т. п. Эти добродетели приложены там, где их нужно, и вертятся, как колеса, оттого они лишены теплоты и прелести. На лицах, на движениях, поступках резко написано практическое сознание о добре и зле, как неизбежная обязанность, а не как жизнь, наслаждение, прелесть. Добродетель лишена своих лучей; она принадлежит обществу, нации, а не человеку, не сердцу» [1, с. 45-46].
То, что англичане во время Крымской войны не разграбили и не разрушили Воронцовский дворец, объясняется этой самой добродетелью, принадлежащей нации: к их большому сожалению, профессиональный историк, реставратор, блестящий рисовальщик и архитектор Эдвард Блор, спроектировал этот великолепный дворец не для Англии, а для далекой Алупки. Капитан Вильям Джесс, увидевший этот замок незадолго до Крымской войны, сетовал, что «архитектор, наш соотечественник, мистер Блор возвел здесь монумент своей славе, который мы хотели бы видеть поближе к дому. Хотя он и находится в раю, но кажется затерянным в таком уединенном месте» [9, р. 138]. Цивилизованные англичане в нецивилизованной России считали своим долгом сберечь шедевр английского дворцового и паркового искусства.
Лицемерие английской филантропии, которая «возведена в степень общественной обязанности», замечено было не только Гончаровым. Диккенсовская миссис Джеллиби из «Крошки Доррит», посвятившая себя заботам о далеком африканском племени, ведущая переписку с жителями Бориобула-Гха, отсылающая туда брошюры с полезными советами и не замечающая того, что делается рядом с нею - чем не Патриотический фонд Крымской армии, который доставлял на кораблях из Англии в Балаклаву, военную базу английской армии в Крыму, предметы роскоши и деликатесы, дорогие вина и лошадей для скачек. На это тратились огромные деньги, а груды посылок скапливались и гнили на берегу Балаклавской бухты, так как «в
здании таможни не было места, не было человека для их сортировки и не было транспорта для доставки их в лагерь» [10, р. 176].
«Репутация умного, делового, религиозного, нравственного и свободного народа», который «по воскресеньям есть черствый хлеб, не позволяет вам в вашей комнате заиграть на фортепиано или засвистать на улице» была серьезно подпорчена тем, что под английским управлением от бедности гибли не только отдельные лица, семейства, но и целые страны.
Однако Гончаров снова и снова сомневается в правильности своих выводов от увиденного в Англии. «Но, может быть, - размышляет он, - это все равно для блага целого человечества: любить добро за его безусловное изящество и быть честным, добрым и справедливым - даром, без всякой цели, и не уметь нигде и никогда не быть таким или быть добродетельным по машине, по таблицам, по востребованию? Казалось бы, все равно, но отчего же это противно? Не все ли равно, что статую изваял Фидий, Канова или машина? - можно бы спросить. [1, 46].
Нам представляется, что Крымская война (конечно, в определенной степени) дала ответ на этот вопрос автора «Фрегата "Паллада"».
Список использованных источников
1. Гончаров, И. А. Фрегат «Паллада» [Текст]: Очерки путешествия в двух томах / И. А. Гончаров; АН СССР; Изд. подгот. Т. И. Орнатская; Отв. ред. Д. П. Ознобишин. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1986. - 879 с. - (Лит. памятники).
2. Гюбиева, Г. Е. Этапы развития русской мемуарно-биографи-ческой литературы ХУШ в. [Текст]: Дис.... канд. филол. Наук / Г. Е. Гюбиева. - М. , 1969.
3. Подольская, И. Заметки о русских мемуарах 1800-1825 годов [Текст] / И. Подольская // Русские мемуары. Избранные страницы. 1800-1825 гг. / Сост., вступ. ст. и прим. И. Подольской; Биогр. очерки В. Кунина и И. Подольской - М.: Правда, 1989.
4. Тартаковский, А. Г. 1812 год и русская мемуаристика [Текст]: Опыт источниковедческого изучения / А. Г. Тартаковский. - М.: Наука, 1980.
5. Brackenbury, George. The seat of war in the East [Text] / George Brackenbury. - London, 1855.
6. Reichard, Max. Souvenirs d'un aumonier protestant au camp fransais devant Sebastopol [Text] / Max Reichard. - Paris, 1869.
7. Duberly, Mrs. Henry. Journal kept during the Russian War [Text]: from the departure of the Army from England in April, 1854, to the fall of Sebastopol / Mrs. Henry Duberly. - London, 1855.
8. Newman, J. H. Idea of a University [Text] / J. H. Newman // Disc. V, Sec. I.
9. Russia and the war by Captain Jesse [Text]. - London, 1854.
10. Cavendish, Taylor George. Journal of adventures with the British Army, from the commencement of the war to the taking of Sebastopol [Text] / Taylor George Cavendish. - London, 1856. - V. 1.
11. Pemberton, W. Baring. Battles of the Crimean War [Text] / W. Baring Pemberton. - London: Pan Books LTD, 1962.
