CC BY
273
М. С. Белоусов
«видимо, в нем погиб блестящий юрист»1
(восстание 14 декабря в показаниях князя с.п. трубецкого)
Князь Сергей Петрович Трубецкой — одна из центральных фигур в истории восстания 14 декабря 1825 г. Непосредственного участия в выступлении гвардии он не принимал, но находился в самой гуще событий, курсируя большую часть дня вокруг Дворцовой площади. С разными целями несколько раз он посетил Генеральный Штаб, свою родственницу, проживавшую на Миллионной улице, и около часа дня решил поехать к своей сестре Е. П. Потемкиной. Ее квартира располагалась на Исаакиевской площади. Там около половины второго дня в молельной комнате С. П. Трубецкой упал в обморок. Его привели в чувства около четырех часов, когда уже началось жестокое подавление восстания.
Вечер С. П. Трубецкой провел в доме у Лебцельтернов, семьи австрийского посланника и своей свояченицы, родной сестры супруги. Зинаида Ивановна Лебцельтерн следующим образом описывает этот момент: «Мы все вместе пришли к нам домой и сидели в кабинете г-на Лебцельтерна; туда зашло несколько человек, разговор шел о происшедших днем событиях; зять мой не говорил ни слова, но подбородок его дрожал. Мы знали, что он дружен был с теми, о ком говорили, и его волнение нас не удивляло» [2, с. 182]. Там же в доме Лебцельтернов С. П. Трубецкой с супругой Екатериной Ивановной остались ночевать. Между тремя и четырьмя часами утра приехал граф К. В. Несель-роде для того, чтобы арестовать С. П. Трубецкого и доставить его в Зимний дворец к Николаю I.
С. П. Трубецкой находился под следствием с 15 декабря 1825 г. по 17 июня 1826 г. За этот период были проведены несколько допросов, С. П. Трубецкому систематически приходилось отвечать на вопросные анкеты в письменной форме, один раз была организована очная ставка с К. Ф. Рылеевым. Интересующий нас сюжет о деятельности С. П. Трубецкого в период междуцарствия и в день восстания поднимался на допросе 15 декабря, на допросе 23 декабря, в письменном показании от 27 декабря. В начале января и в феврале 1826 года С. П. Трубецкой давал показания, в основном касающиеся деятельности декабристских организаций и лишь косвенно затрагивающие период подготовки восстания. Особенно остро проблема деятельности С. П. Трубецкого встала вновь в конце апреля 1826 г., дача показаний увенчалась очной ставкой с К. Ф. Рылеевым 6 мая.
Нахождению декабристов под следствием посвящена обширная литература. Эта проблема получила некоторое освещение в мемуарах самих декабристов и в первом «исследовании» по этой тематике — книге барона Корфа «Восшествие на престол Николая I» [3]. В исторической науке иногда необыкновенно сложно провести черту между источниковой базой и историографией. Но субъективный характер возникновения как мемуарной литературы, так и произведения барона Корфа (писавшего по заданию и в
1 Высказывание принадлежит М. М. Сафонову [1, с. 228].
© М. С. Белоусов, 2011
интересах Николая I), дает возможность утверждать, что научное исследование проблемы началось уже в рамках советской историографии в 20-е годы XX в.
В это время становятся популярным жанром научных исследований биографические очерки. Так, в 1925 г. выходит юбилейный сборник «Бунт Декабристов», включивший статью Н. Ф. Лаврова «Диктатор 14 декабря» [4]. В ней автор обращается в том числе и к сюжету о нахождении С. П. Трубецкого под следствием, акцентируя внимание на первом допросе. Сопоставляя воспоминания участников допроса и выявляя в них разноречия, Н. Ф. Лавров ставит проблему о факте падения С. П. Трубецкого на колени перед императором во время допроса, в конечном итоге склоняясь к тому, что так оно и было. Из этого факта Н. Ф. Лавров выводит и факт морального падения и «моральной прострации» допрашиваемого [4, с. 217].
Тогда же, в 1925 г., начали издаваться материалы следствия над декабристами [5]. (Дело князя С. П. Трубецкого было включено в первый их том.) Таким образом, широкому кругу исследователей стало доступно содержание этих основополагающих материалов. Следует отметить специфический характер данного источника: работа по его изучению облегчается тем, что Следственным Комитетом большинство фактов уже было проверено и перепроверено, а показания разных лиц сопоставлены между собой. Тем не менее информацию, полученную следствием, необходимо подвергнуть критическому анализу. Использование этих материалов возможно лишь после тщательного изучения обстоятельств, оказавших влияние на формирование этого источника, и прежде всего тактики поведения арестанта.
Именно к этой проблеме в 30-е годы обратился Н. М. Дружинин. В 1932 г. в сборнике «Декабристы и их время» выходит его статья «Трубецкой как мемуарист» [6], которая является по своей сути развернутым комментарием к публикуемым вместе с ней «Запискам» Трубецкого из архива Якушкина. Н. М. Дружинин в своем исследовании исходит из уже сформулированной в историографии мысли о предательстве С. П. Трубецкого в день 14 декабря и о его трусливом поведении на следствии. Через призму такого взгляда Н. М. Дружинин анализирует «Записки», обнаруживает разночтения в следственном деле и «Записках» и приходит к выводу, что С. П. Трубецкой сознательно драматизирует период своего нахождения под следствием, пытаясь представить себя в более выгодном свете и создать образ, оправдывающий его действия. Это наблюдение дало возможность Н. М. Дружинину утверждать, что «Трубецкой собственною рукою написал легенду о декабристе — позднейшая либеральная идеализация получила здесь готовую и разработанную основу» [7, с. 367].
Выводам Н. Ф. Лаврова и Н. М. Дружинина близки оценки М. В. Нечкиной. Изучение следственных дел было одним из основных направлений ее творческой биографии. Результаты работы по интересующему нас сюжету нашли отображение в фундаментальной монографии «Движение декабристов» [8]. Лейтмотивом соответствующей главы являются рассуждения о взаимосвязи поведения подследственных и их революционной идеологии. Декабристов с наиболее радикальными взглядами М. В. Нечкина старается максимально оправдать. С. П. Трубецкой же, придерживавшийся более умеренных взглядов, получил нелицеприятную характеристику: «обманувший товарищей диктатор» [8, т. 2, с. 392].
В 1983 г. в серии «Полярная звезда» были изданы основные источники, касающиеся участия С. П. Трубецкого в движении декабристов. Первый том издания открывается вступительной статьей В. П. Павловой «Декабрист С. П. Трубецкой» [9]. Тщательное ис-
следование материалов его биографии подвело В. П. Павлову к тому, чтобы отказаться от господствующего в историографии советского периода тезиса: априорного восприятия С. П. Трубецкого как предателя, а его поведения на следствии как проявления трусости. В. П. Павлова возвращается к вопросу о падении С. П. Трубецкого на колени в ходе первого допроса, приводя дополнительную аргументацию и решая его в ином, чем Н. Ф. Лавров, ключе.
Первый допрос проходил 15 декабря в Зимнем дворце, продолжался четыре часа и вел его лично Николай I. Исследование этого сюжета опирается на широкую группу источников. Сам С. П. Трубецкой в своих «Записках» не упоминает о факте падения. Николай I, наоборот, в своих мемуарах пишет, что С. П. Трубецкой, который вначале все отрицал, но после того, как ему был предъявлен уличающий его Манифест к русскому народу, «<...> как громом пораженный упал к моим ногам в самом постыдном виде» [10, с. 335]. Еще одним свидетельством падения на колени С. П. Трубецкого являются слова великого князя Михаила Павловича, зафиксированные бароном М. А. Корфом: «Когда великий князь вошел к государю <...>, была уже поздняя ночь, и здесь представилось ему неожиданное зрелище; перед государем стоял и в ту минуту упадал на колени, моля о своей жизни, известный князь Трубецкой» [11, с. 369]. Похожее свидетельство принадлежит генералу К. Ф. Толю.
Н. Ф. Лавров, отметив, что вся информация о падении распространялась из окружения Николая I, считал, что можно сомневаться в ее достоверности. Но при этом решал вопрос негативно для С. П. Трубецкого, приводя цитату из его первого показания: «уже более просить помилования не осмелюсь» [5, с. 7]. Использование слова «уже» и дало возможность Н. Ф. Лаврову утверждать, что он «уже» просил пощады, а значит, признать истинным факт падения на колени. В. П. Павлова оспаривала вывод Н. Ф. Лаврова ссылкой на письмо С. П. Трубецкого Татищеву от 25 декабря, где говорится: «<... > я начал письмо на имя его императорского величества не с тем, чтоб просить пощады в предстоящем мне и заслуженном мною справедливом наказании» [5, с. 12]. Отсутствие в этом фрагменте слова «уже» В. П. Павлова трактовала как отрицание факта прошения пощады в прошлом, а значит, и факта падения на колени, и недостойного поведения в ходе первого допроса.
Получается, что оба противоречащих друг друга вывода основываются на трактовке речевого оборота, который можно понимать двояко. Нам представляется, что эта проблема может быть решена, если обратиться к содержанию ответов С. П. Трубецкого в ходе первого допроса. Из воспоминаний и Николая I, и С. П. Трубецкого нам известно, что последнего познакомили с показаниями К. Ф. Рылеева2, и только после этого С. П. Трубецкой стал давать письменные показания.
К.Ф. Рылеев был арестован вечером 14 декабря и уже тогда сообщил следующие факты: 1) в период междуцарствия у К.Ф. Рылеева проходили совещания, в которых участвовали Трубецкой, Бестужевы, Одоевский, Оболенский, Сутгоф, Каховский, Пущин; 2) на совещаниях было принято решение не присягать и выйти в поддержку Константина; 3) С. П. Трубецкой должен был принять начальство над восставшими; 4) С. П. Трубецкой владеет полной информацией о Южном обществе [5, с. 152]. С. П. Трубецкого арестовали в ночь с 14 на 15 декабря, и он после знакомства с показаниями К. Ф. Ры-
2 Стоит отметить, что С. П. Трубецкому представили показания К. Ф. Рылеева как показания И. И. Пущина. Но сопоставление процитированного С. П. Трубецким в мемуарах фрагмента указывает, что речь идет о показаниях К. Ф. Рылеева.
леева: 1) подтверждает факт проводившихся совещаний и обозначает уже названный Рылеевым круг лиц; 2) подтверждает факт решения об отказе от присяги; 3) показание о своем диктаторстве уклончиво сводит к утренней беседе 14 декабря с К. Ф. Рылеевым и И. И. Пущиным; 4) отклоняет показание о своих связях с Южным обществом.
К. Ф. Рылеев в своем показании обвинил С. П. Трубецкого в организации заговора как в Петербурге, так и на Юге. С. П. Трубецкой же в своем показании подтвердил приведенные факты (кроме показания о 4-м корпусе), но девальвировал их излишними подробностями. Вопрос о совещаниях свел к совещанию 13 декабря, вопрос о диктаторстве — к одной беседе с К. Ф. Рылеевым и И. И. Пущиным. Любопытно, что если бы С. П. Трубецкой стремился переложить вину на К. Ф. Рылеева, он мог бы выдвинуть в его адрес не меньшее количество тяжких обвинений, а если бы С. П. Трубецкой стремился оправдаться, мог бы указать на факт существования помощников диктатора — А. И. Якубовича и А. М. Булатова. Но ни того, ни другого С. П. Трубецкой не сделал. Он механически повторил показания К. Ф. Рылеева, снабдив их рядом незначительных подробностей.
Получается, что информацию предоставил следствию К. Ф. Рылеев, С. П. Трубецкой не сообщил ничего сверх нее, но и саму эту информацию «подправлял» и сознательно затушевывал. Значит, по крайне мере, в содержательной части допроса Николай I не смог добиться своего — новых сведений. В ходе первого допроса С. П. Трубецкой основной вопрос решил в свою пользу, дал взвешенный и продуманный ответ. Понимание этого факта сложно сочетается с утверждением о его эмоциональном надломе и моральном падении, из чего можно заключить, что сюжет о падении на колени и мольбах о пощаде не более чем выдумка Николая I, стремившегося максимально дискредитировать одного из лидеров движения декабристов.
Вместе с тем остается открытым вопрос, почему С. П. Трубецкой отказался от дачи оправдательной информации или ответных обвинений в адрес К. Ф. Рылеева. Нам представляется, что это связано с пониманием С. П. Трубецким того факта, что система дачи показаний, построенная на обвинении другого подсудимого или оправдании себя, подразумевает широкое изложение дополнительной информации. Наверняка С. П. Трубецкой понимал, что, обвиняя К. Ф. Рылеева или оправдывая себя через расширенное объяснение событий, он сообщит следствию дополнительную, еще неизвестную информацию, которая впоследствии может быть использована против него. Поэтому С. П. Трубецкой выбрал для себя систему дачи показаний, ориентированную на максимально развернутое изложение уже известного следствию и замалчивания значительных, но еще неизвестных, пусть и оправдывающих его фактов.
Подобная линия поведения раскрывает в С. П. Трубецком взвешенного и хладнокровного человека. И это не случайно, ведь С. П. Трубецкой не мог не понимать, что является государственным преступником уже девять лет, т. е. с момента основания первой тайной организации. Естественно, в течение всего этого времени он осознавал, что может быть арестован, а по его действиям может быть начато дознание. Сложно предположить, что эта мысль в течение столь длительного периода ни разу не приходила ему в голову. А значит, вольно или невольно основные принципы поведения на следствии обдумывались на протяжении всего этого времени.
Кроме того, в течение обозначенных девяти лет С. П. Трубецкой не мог не отдавать себе отчета в том, что если будет арестован, судить его будут по политическим статьям. Между тем в истории России к 1825 г. не было ни одного примера, когда осуждаемый
по политическим статьям предстал бы перед судом. Для подобного разбирательства не имели никакого значения такие судебные элементы процесса, как юридическая защита подсудимого и состязательность представленных показаний и улик. Нормой политического процесса было совмещение роли следователя и роли судьи. Поэтому в рамках подобного дела подследственный мог надеяться на спасение в двух случаях: либо сделав чистосердечное признание и раскаявшись, либо убедив следователя-судью в своем скромном значении и отсутствии возможных политических рисков при помиловании.
Анализ как первого, так и последующих допросов дает возможность утверждать, что С. П. Трубецкой избрал второй способ. Если оценивать следственное дело С. П. Трубецкого текстологически, необходимо отметить, что здесь С. П. Трубецкой выступает в двух ипостасях. С одной стороны, он выступает автором своих показаний, с другой стороны — в качестве одного из героев повествования. Мы можем нарисовать определенный психологический портрет С. П. Трубецкого как автора показаний, того человека, который их пишет и находится под следствием. Автор показаний — человек крайне нерешительный, несколько трусливый, глубоко религиозный, подобострастный и открытый для следствия к сообщению избыточной информации3. Подобный психологический портрет С. П. Трубецкого как автора показаний зафиксировал Д. Н. Блудов, дав ему следующую характеристику в «Донесении следственной комиссии»: «князь Трубецкой, тщеславный трус, в решительную минуту бросивший своих сообщников на произвол судьбы» [12, с. 58].
Именно этими свойствами С.П. Трубецкой как автор показаний наделяет С. П. Трубецкого как персонажа своего рассказа. В показаниях мы обнаруживаем повествование о человеке трусливом, нерешительном, подобострастном, религиозном, слабохарактерном и систематически сомневающемся. Естественно, что тот образ, в котором С. П. Трубецкой представал перед следствием как автор показаний, и тот образ, который нарисовал себе как участнику движения декабристов, опровергается огромным корпусом источников мемуарной литературы.
Подобная тактика поведения на следствии дала возможность С. П. Трубецкому в свою пользу решить несколько проблем следствия, о которых было известно ему одному. Прежде всего речь идет о письме С. П. Трубецкого к генерал-майору М. Ф. Орлову, одному из старейших членов общества и его близкому другу, отправленном в Москву 13 декабря с П. Н. Свистуновым. Письмо не сохранилось, но из показаний допрашиваемых следует, что С. П. Трубецкой просил М. Ф. Орлова немедленно приехать в Петербург. Вопрос о цели приезда до сих пор остается в историографии открытым.
О письме М. Ф. Орлову С. П. Трубецкого спрашивали на втором допросе (23 декабря), где он дал следующее объяснение: «Я написал письмо к Г.М.4 Орлову, в котором я уговаривал его, чтоб он приехал, я чувствовал, что я не имею духу действовать к погибели, и боялся что власти не имею уже чтоб остановить, надеялся, что если он приедет, то он сию власть иметь будет» [5, с. 19]. Ответ не удовлетворил следователей, и вопрос
3 Следственное дело С. П. Трубецкого изобилует разнообразными речевыми конструкциями, которые, при подробном анализе, и позволяют сделать предложенный вывод. См., например, дело № 3: «Я чувствую что я и теперь недостоин никакой пощады, за то что не употребил всех сил моих к предупреждению вчерашних несчастий, и здесь более нежели гнева Государя моего, страшусь гнева всемогущего Бога» [5, с. 7]; дело № 4: «В сие последнее и несчастное время я совершенно виновен в том, что не убедил начинавших таковое гибельное предприятие, что оно ни к чему иному кроме несчастного окончания привести не может» [5, с. 10] и т. д.
4 В данной цитате «Г.М.» обозначает не имя отчество, а воинское звание М. Ф. Орлова: генерал-майор.
был повторен в вопросном пункте от 25 декабря. С. П. Трубецкой дал похожий ответ: «Однако же я к Г. Орлову писать не решался до 13-го числа когда, увидев в каком я нахожусь положении пред обществом, я в нем видел спасение» [5, с. 41]. В дальнейшем следствие еще несколько раз попыталось подойти к вопросу о вызове М. Ф. Орлова, но С. П. Трубецкой твердо стоял на своем объяснении. Подводя итог, стоит отметить, что утверждение, о том, что С. П. Трубецкой вызывал М. Ф. Орлова для того, чтобы переложить на него всю ответственность за руководство восстанием и самоустраниться, малоубедительно. Однако С. П. Трубецкой всеми своими демонстрациями нерешительности в конечном счете убедил следствие, что именно по названной им причине написал письмо 13 декабря.
Похожим образом С.П. Трубецкой пытался решить и проблемы своих взаимоотношений с Южным обществом. Этот вопрос был рассмотрен в специальной статье А. Готовцевой и О. Киянской «К истории несостоявшейся революции» [13]. Московские исследователи обратили внимание, на то, что на первых допросах С. П. Трубецкой дает акцентированную негативную оценку П. И. Пестелю: Северное общество было создано, чтобы противостоять его планам; С. П. Трубецкой поехал в Киев, чтобы наблюдать за П. И. Пестелем и ему противодействовать; на момент подавления петербургского восстания вся опасность в возникновении восстания на Юге исходит от П. И. Пестеля. При этом в показаниях о Сергея Муравьеве-Апостоле он изображает его как человека мирного и неопасного для правительства. А. Готовцева и О. Киянская приходят к выводу, что С. П. Трубецкой сознательно запутывал следствие и пытался показать, что «у следствия был только один шанс избежать кровавого кошмара: не арестовывать единственного человека, который может противостоять Пестелю» [13, с. 119] — Сергея Муравьева-Апостола. Подобные показания давались в момент, когда С. П. Трубецкой ожидал восстания на Юге, и, видимо, такими показаниями хотел выиграть время для Васильковской управы.
Подобный прием С. П. Трубецкой использовал и в показаниях о событиях междуцарствия и 14 декабря. Указанная тактика стала возможна благодаря нехарактерному формату следствия. Как и перед любым следствием, перед Следственным Комитетом не стояла задача выяснения исторической правды. Следствие решало чисто юридическую задачу — определение факта совершенного преступления и степени виновности подозреваемого. Но Следственный Комитет составляли не профессиональные следователи, в его состав входили военный министр А. И. Татищев, великий князь Михаил Павлович, тайный советник А. Н. Голицын, петербургский генерал-губернатор П. В. Голенищев-Кутузов и четыре генерал-адъютанта: А. И. Чернышев, В. В. Левашов, А. Н. Потапов и А. Х. Бенкендорф. Из всех членов Комитета некоторый опыт имел лишь А. Н. Голицын. У остальных «следователей» не было наработанных навыков ведения следственных дел, а значит, они должны были выполнять свои функции более нарочито: фиксировать избыточную и ненужную информацию и перепроверять приведенные факты.
Понимая это, во время допросов, посвященных событиям междуцарствия, С. П. Трубецкой направлял следователя в заведомо бесперспективное русло. 27 декабря в письменном показании С. П. Трубецкой предоставляет подробные сведения как об истории общества, так и о петербургском восстании. Но центральным сюжетом показаний С. П. Трубецкого является рассказ о его плане, согласно которому восставший полк должен был двигаться к другому полку и его поднимать, после чего все восставшие полки были бы выведены за город, а затем восставшие планировали начать переговоры с
Сенатом. Так С. П. Трубецкой нарисовал картину своих размышлений в начале декабря. Впоследствии план был скорректирован. Но неопытные следователи вместо того, чтобы отставить этот сюжет, начали подробно выверять малозначительные формальные детали и задавать пояснительные вопросы. В итоге следствие сосредотачивалось на выяснении подробностей размышлений С. П. Трубецкого начала декабря 1825 г., тем самым отдаляя себя от работы по установлению непосредственно окончательного плана на день восстания.
Придерживаясь такой линии поведения, С. П. Трубецкой не подтверждал основополагающие факты обвинения, касающиеся событий междуцарствия и восстания вплоть до начала мая: факт возможного покушения на Николая I, факт назначения Е. П. Оболенского начальником штаба, факт наличия в плане необходимости штурма Зимнего дворца и Петропавловской крепости. К этому моменту С. П. Трубецкой так и не дал положительных показаний по центральным вопросам следствия. Но показания большинства участников заговора раскрывали истинное место и значение С. П. Трубецкого и отнимали возможность дальнейшей защиты. Кульминационным моментом стала очная ставка 6 мая с К. Ф. Рылеевым, в ходе которой С. П. Трубецкой признал, что был полностью посвящен в подготовку восстания на Юге и сам принимал в ней активное участие, что после смерти Александра I стал основным организатором Петербургского восстания и распределил функции между его предводителями.
Свое согласие с показаниями К. Ф. Рылеева С. П. Трубецкой так объяснил в мемуарах: «Я имел очную ставку с Рылеевым по многим пунктам, по которым показания наши были несходны. Между прочим, были такие, в которых дело шло об общем действии, и когда я не признавал рассказ Рылеева справедливым, то он дал мне почувствовать, что я, выгораживая себя, сваливаю на него. Разумеется, мой ответ был, что я не только ничего своего не хочу свалить на него, но что я заранее согласен со всем, что он скажет о моем действии. И что я на свой счет ничего не скрыл и более сказал, нежели он может сказать» [14, с. 176]. Едва ли высокомерием можно объяснить отказ от результатов упорной борьбы в течение пяти месяцев. Скорее всего, на очной ставке С. П. Трубецкому стало окончательно ясно, что Следственный Комитет смог выяснить основные обстоятельства событий междуцарствия и восстания 14 декабря и его отпирательство не сыграет какой-либо роли.
В заключение подведем некоторые итоги. В историографии за С. П. Трубецким закрепилась малоприятная слава изменника, труса и предателя. Эта линия основывается на прямолинейном восприятии источников, связанных с периодом его нахождения под следствием. Тщательный анализ указанных материалов дает возможность утверждать, что для поведения С. П. Трубецкого на следствии характерен ряд тактических принципов. Он стремился запутать следствие и направить его в русло, в рамках которого можно было бы скрыть основные моменты подготовки восстания. Перед императором и членами Следственного Комитета С. П. Трубецкой стремился изобразить себя ничтожным человеком: трусливым, нерешительным, сомневающимся. Этот прием дал возможность отвести от себя ряд обвинений. Кроме того, в ходе следствия С. П. Трубецкой в ответ на обвинительные показания отказался от оправдания или контробвинений, чтобы не сообщить следствию дополнительной информации.
Это, в свою очередь, объясняет, почему С. П. Трубецкой умолчал о многих фактах, представляющих его в более благородном свете. Можно утверждать, что черты своей личности, которые он старательно внушал следствию, он невольно внушил и последу-
ющим исследователям. Упорной и изощренной борьбой за свою жизнь С. П. Трубецкой невольно заложил основы историографического мифа, который с течением времени в конце концов через учебную литературу и публицистику вошел в массовое сознание.
источники и литература
1. Сафонов М. М. Зимний дворец в планах выступления 14 декабря 1825 года // Декабристы. Актуальные проблемы и новые подходы. М.: Российский гос. гуманитарный университет, 2008. С. 228-292.
2. Лебцельтерн З. И. Екатерина Трубецкая // Звезда. 1975. № 12. С. 176-194.
3. Корф М. А. Восшествие на престол Николая I. 3-е изд. (1-е для публик.) СПб.: Типография 2-е отд. Собственной Е.И.В. Канцелярии, 1857. 236 с.
4. Лавров Н. Ф. Диктатор 14 декабря // Бунт декабристов. Л.: Былое, 1926. С. 129-222.
5. Восстание декабристов: Материалы по истории восстания декабристов. Т. 1. М.; Л.: Гост. изд., 1925. 539 с.
6. Дружинин Н. М. Трубецкой как мемуарист // Декабристы и их время. Т. II. М.: Изд-во Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1932. С. 23-43.
7. Дружинин Н. М. Трубецкой как мемуарист // Дружинин Н. М. Избр. труды. Революционное движение в России в XIX в. М.: Наука, 1985. С. 357-372.
8. Нечкина М. В. Движение декабристов. Т. 2. М.: Наука, 1955. 505 с.
9. Павлова В. П. Декабрист С. П. Трубецкой // С. П. Трубецкой. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 1. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное изд-во, 1983. С. 3-70.
10. Записки Николая I // 14 декабря 1825 года и его истолкователи. М.: Наука, 1994. С. 317342.
11. Воспоминание вел. кн. Михаила Павловича о событиях 14 декабря 1825 года // 14 декабря 1825 года и его истолкователи. М.: Наука, 1994. С. 355-370.
12. Восстание декабристов: Материалы по истории восстания декабристов. Т. 17. М.: Наука, 1980. 295 с.
13. Готовцева А., Киянская О. К истории несостоявшейся революции // Россия — XXI. 2007. № 6. С. 102-162.
14. С. П. Трубецкой. Материалы о жизни и революционной деятельности. Т. 1. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное изд-во, 1983. 409 с.
Статья поступила в редакцию 12 октября 2010 г.
