CC BY
83
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2009. № 4
ИСТОРИЯ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ
М.А. Маслин*
«ВЕХИ»: РОССИЯ, ЗАРУБЕЖЬЕ
И СОВРЕМЕННЫЙ КОНТЕКСТ
Статья посвящена 100-летнему юбилею сборника «Вехи», вышедшего из печати в марте 1909 г. «Вехи» — одно из лучших достижений золотого века русской философии начала ХХ в. В статье прослеживается также судьба веховцев в эмиграции и проводится сравнение между золотым веком русской философии и ее постсоветским состоянием.
Ключевые слова: «Вехи», золотой век русской философии, интеллигенция, «философский пароход», русское послеоктябрьское зарубежье, постсоветская философия, кризис образования, формирование элиты.
M.A. M a s l i n. "Vekhi": Russia, the abroad and modern context
The article is devoted to "Vekhi" — Russian philosophical bestseller printed in 1909. "Vekhi" is among the best achievements of the golden age оГ Russian philosophy at the beginning of ХХ century. The article includes also the description of "Vekhi" group destiny in emigration and comparison between the golden age оГ Russian philosophy and its post-soviet position.
Key words: Vekhi, golden age, Russian philosophy, intelligentsia, "philosophical steamship", the Russian post-October abroad, post-soviet philosophy, crisis of education, forming of the elite.
В марте 2009 г. исполнилось сто лет со времени публикации сборника «Вехи» — абсолютного и неповторимого в истории России философского бестселлера. Лишь в течение 1909 г. вышло пять изданий «Вех», в печати с марта 1909 по февраль 1910-го г. появилось 218 откликов на него. По современным меркам это, условно говоря, равнозначно трансляции содержания статей Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, М.О. Гершензона, А.С. Изгоева, Б.А. Кистяков-ского, П.Б. Струве, С.Л. Франка по всем каналам телевидения, не только центрального, но и регионального. Ведь о «Вехах» написали практически все русские газеты. В 1909—1910 гг. были опубликованы пять сборников, в которых дебатировалась проблематика «Вех», в России и за границей устраивались обсуждения сборника, а П.Н. Милюков предпринял лекционное турне против «Вех».
* Маслин Михаил Александрович — доктор философских наук, зав. кафедрой истории русской философии философского ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова; тел.: 939-24-08; e-mail: [email protected]
«Вехи» были восприняты как вызов важнейшим понятиям русского образованного общества. Отсюда всплеск откликов от всех его слоев: консерваторов (В.В. Розанов, архиепископ Антоний), левых демократов (М.А. Антонович, Н.В. Валентинов), либералов (П.Н. Милюков, Р.В. Иванов-Разумник), революционеров (Г.В. Плеханов, В.И. Ленин, В.М. Чернов). Откликнулись писатели и поэты (Л.Н. Толстой, А. Белый, Д.С. Мережковский, П.Д. Боборыкин), философы и социологи (М.М. Ковалевский, Е.Н. Трубецкой), журналисты и литературные критики. Реакция была многообразной — от острых и двусмысленных выпадов амбициозного Мережковского (который скорее всего был обижен на то, что Гершензон, рассылавший письма-приглашения участникам сборника, обошел его стороной)1 до сочувственных и доброжелательных оценок Е.Н. Трубецкого. Отрицательные мнения преобладали, причем сборник оценивался главным образом политически. Идеи «Вех» отождествляли с «православием, самодержавием, народностью», называли «кощунством», «мемуарами унтер-офицерской вдовы», «Цусимой литературы, афе-ризма и фарисейства», приравнивали к черносотенству, с одной стороны, к «национальному отщепенству» — с другой2.
0 чем свидетельствует грандиозный успех сборника и что он обозначает как веха (что значит «значковый шест», по В.И. Далю) в истории русской культуры? Прежде всего «Вехи» были «значком» того высокого уровня интеллектуального и общекультурного влияния, которого достигла философия в России начала ХХ в. Ведь «Вехи» — это не какой-то политический памфлет (от политики авторы сборника принципиально дистанцировались), а философское произведение, замечательный образец вольного философствования, посвященного оценке своеобразия национальной психологии, миросозерцания русской интеллигенции, ее отношения к религии, философии, культуре, праву, этике. «Вехи» — составная часть русского Серебряного века. На самом деле для философии это был золотой век. Сборник отражал замечательное развитие философской мысли, достигнутое в России в начале ХХ столетия. Это не
1 Ревность Мережковского к небывалому успеху сборника приняла, можно сказать, комическое направление. На заседании Религиозно-философского общества в Петербурге 21 апреля 1909 г., специально посвященном обсуждению «Вех» (с участием двух веховцев — Струве и Франка), Мережковский выступил с антивеховским докладом, который закончил словами: «Да здравствует русская интеллигенция, да здравствует русская революция!» Автор отчета об этом заседании пишет: «Конечно, никто и помимо Струве и Франка не мог серьезно поверить, что Мережковский вдруг стал радикальным защитником революционной интеллигенции. Но и Струве, и Франк очень ярко оттенили эту "легкость необыкновенную в мыслях", которая привела Мережковского на несвойственную ему позицию» [А.А. Ермичев, 2007, с. 60—61].
2 Наиболее полное представление о разнообразии оценок сборника дает антология «Вехи: Pro et Contra» [Вехи: Pro et Contra, 1998].
«кружковая» и не «салонная» философия времен славянофильско-западнических дискуссий 30—40-х гг. XIX в., названных Г.В. Фло-ровским временем «философского пробуждения». Русская философия в начале ХХ в. вступила в эпоху зрелости и «цветущей сложности», она характеризовалась разнообразием оригинальных творческих достижений как рационалистического (А.А. Богданов, Г. Г. Шпет, Д.И. Менделеев, Г.И. Челпанов, А.И. Введенский), так и религиозно-метафизического (С.Н. и Е.Н. Трубецкие, Н.О. Лосский, Л.М. Лопатин, В.В. Розанов, Н.Ф. Федоров, П.А. Флоренский) характера. Разумеется, к известным философам надо причислить и самих веховцев — Бердяева, Струве, Франка, Булгакова. Высокого профессионального уровня достигла университетская философия, в том числе философско-правовая мысль (Б.Н. Чичерин, П.И. Новгородцев, Л.И. Петражицкий, И.А. Ильин, Н.М. Коркунов). Причем в преподавании не существовало безраздельного господства какого-либо одного типа философии, распространялись и равно сосуществовали идеи гегельянства, кантианства и неокантианства, позитивизма, персонализма и феноменологии. Марксизм при всем том значительном влиянии, которое он имел на общественную мысль, в начале ХХ в. не был специфическим направлением «профессорской» философии и в университетских курсах не рассматривался в качестве самостоятельного философского течения3. К этому надо прибавить также духовно-академическую философию, развивавшуюся в четырех духовных академиях — в Москве, Киеве, Петербурге и Казани. Достаточно сказать, что в Московской духовной академии философию преподавал П.А. Флоренский, «русский Леонардо да Винчи», как его назвали впоследствии, — универсальный гений в области философии, богословия, математики и естественных наук. А в Казанской духовной академии работал профессор В.И. Несмелов, автор двухтомной «Науки о человеке», предвосхитившей религиозно-экзистенциальную философию Н.А. Бердяева, в чем он признавался в философской автобиографии «Самопознание».
В этот период главный российский философский журнал «Вопросы философии и психологии» с числом подписчиков до двух тысяч превратился в крупнейший философский журнал Европы. По примеру Московского психологического общества в России в начале ХХ в. действовал уже целый ряд философских обществ: Московское религиозно-философское общество памяти Вл. Со-
3 Например, в известном университетском учебнике Г.И. Челпанова К. Маркс и Ф. Энгельс упоминаются лишь как выразители «этического скептицизма» в «новейшей философии», отрицающей «существование общепризнанных моральных принципов» [Г. Челпанов, 1907, с. 314—315]. В то же время Челпанов подробно рассматривает такие современные философские течения, как эмпириокритицизм, критический реализм, трансцендентальный идеализм, спиритуализм, имманентная школа и др.
ловьева, Философское общество при Петербургском университете, Религиозно-философское общество в Петербурге-Петрограде и др. Выпускались разнообразные философские журналы («Логос», «Мысль», «Мысль и слово» и др.), кроме того, все «толстые» журналы публиковали философские статьи, русские и переводные («Вестник Европы», «Мир Божий», «Русское богатство», «Русский вестник», «Современный мир», «Образование» и др.)4.
Очевидно, что золотой век русской философии оставил далеко позади афоризм П.А. Ширинского-Шихматова, министра народного просвещения в правительстве Николая I: «Польза философии не доказана, а вред от нее возможен». Философия в России в начале прошлого века расцвела, как цветок, поразительный по многообразию красок. Это время наивысшего общественного признания и влияния философии, о чем свидетельствует сам феномен «Вех». В это же время была осознана «существенная оригинальность» (слова В.Ф. Эрна) собственно русской философской традиции, которая была открыта подобно тому, как в предыдущем столетии Н.М. Карамзин «открыл» русскую историю. Этому открытию в немалой степени способствовали сами веховцы как в самом сборнике, подчеркнувшем особое значение религиозной философской мысли П.Я. Чаадаева, славянофилов, Ф.М. Достоевского и В.С. Соловьева, так и за его пределами. Здесь особенно велика заслуга М.О. Гер-шензона, опубликовавшего впервые собрания сочинений И.В. Киреевского и П.Я. Чаадаева.
«Цветущая сложность» русской философии просуществовала до высылки осенью 1922 г. из Советской России большой группы философов, в числе которых были пятеро из семи веховцев (кроме М.О. Гершензона и Б.А. Кистяковского, умершего в 1920 г.). Наиболее полная подборка архивных материалов по «философскому пароходу» свидетельствует об отсутствии у высланных веховцев собственно контрреволюционных настроений [Высылка вместо расстрела..., 2005], хотя на допросах, предшествовавших высылке, веховцы не скрывали своих убеждений, высказывали критические суждения относительно диктатуры пролетариата, «партийной» и «классовой точки зрения» и т.п., что полностью совпадало с их взглядами, высказанными в 1909 г. Н.А. Бердяев на допросе назвал
4 Об этом см.: Философское содержание русских журналов начала ХХ века: Статьи, заметки и рецензии в литературно-общественных и философских изданиях 1901—1902 гг.: Библиографический указатель / Отв. ред. А.А. Ермичев. СПб., 2001; Философское содержание русских журналов начала ХХ в. Вып. 2. Статьи, заметки и рецензии в изданиях духовных и светских учебных заведений, общенаучных, критико-библиографических, общественно-политических и иных журналах: Библиографический указатель / Сост. А.А. Ермичев. СПб., 2006. Второй выпуск библиографического указателя А.А. Ермичева содержит описание 4226 философских журнальных публикаций досоветского времени.
демократию «ошибкой», а свою идеологию — аристократической «не в сословном смысле, а в смысле господства лучших, наиболее умных, талантливых, образованных, благородных», подчеркнул свою веру, как и двенадцать лет назад, не в материальное, а в «духовное возрождение». При этом он заявил: «Не признаю себя виновным в том, что занимался антисоветской деятельностью, и особенно не считаю себя виновным в том, что в момент внешних затруднений для РСФСР занимался контр-революционной деятельностью» [там же, с. 216]. Таким образом, очевидно, что веховцы представляли опасность не какой-то своей контрреволюционной деятельностью (которую они не вели, однако она им вменялась в вину как повод для изгнания из страны), а своим духовным потенциалом и влиянием, которому новая власть была бессильна что-либо противопоставить, поскольку собственных философов тогда не имела. Высылка была актом подрыва большевистским безнациональным интернационализмом высоких достижений русской духовной культуры5. Ведь русская философия, тесно связанная с православной религией и основами восточнохристианской цивилизации, представляла «лицо России», лучшие образцы ее духовного творчества. Россия их потеряла, а Запад их неожиданно приобрел6.
Причем высланная русская философия была с интересом воспринята на Западе вовсе не в силу своего «прозападного» характера, скорее наоборот, она привлекала внимание тем, что в ней содержалась фундаментальная критика западной культуры и цивилизации, гораздо более острая и оригинальная, чем та, которая имела место в марксизме и в атеистическом социализме. Последний справедливо раскрывался веховцами именно как органический продукт западной, новоевропейской культуры. Высылка была на-
5 О нигилистическом отношении главных идеологов большевизма к русской культуре свидетельствует позиция Наркомпроса, в 20-е гг. разрабатывавшего планы перевода письменности на латиницу. Не приходится сомневаться, что, будучи реализованным, этот план начисто лишил бы все поколения советских людей исторической памяти, способности воспринимать свое культурное наследие. Яркой характеристикой нигилизма лидеров большевизма служит позиция Л. Троцкого: «А что мы дали миру в области философии или общественной науки? Ничего, круглый нуль! Попытайтесь назвать какое-нибудь русское философское имя, большое и несомненное. Владимир Соловьев, которого обычно вспоминают только в годовщину смерти? Но туманная метафизика Соловьева не только не вошла в историю мировой мысли — она и в самой России не создала никакого подобия школы. Кое-чем позаимствовались у Соловьева гг. Бердяев, да Эрн, да Вячеслав Иванов... А этого маловато» [Л. Троцкий, 1991, с. 268].
6 «В отличие от писателей, известность которых не выходила за круг эмиграции, работы русских философов получили в Западной Европе широкое распространение. Их знали не только в русских кварталах Берлина и Парижа — они сделались величинами мирового масштаба, а русская философская мысль благодаря их трудам стала частью философской культуры человечества» [Высылка вместо расстрела..., 2005, с. 5].
чалом того нигилистического натиска, в результате которого в советские времена, по словам В. Распутина, нельзя было вымолвить русское слово, жили с обдерганной литературой, историей, философией.
Сам акт высылки и ее разрушительные культурные последствия представляются как сбывшиеся предостережения «Вех». С.Н. Булгаков определил характер русской революции как интеллигентский, что верно не только по отношению к событиям 1905—1907 гг., но и по отношению к последующим переломам в русской жизни, включая горбачевскую перестройку и ельцинские реформы. Плоды интеллигентской революции суть явления вненациональные, беспочвенные, никак не связанные с коренными основами и традициями русской жизни, с христианской религией. Интеллигентское политическое сознание безрелигиозно, основано на атеизме, но имеет немало сходств с религией, приобретает черты своего рода атеистической псевдорелигии. Партийная непримиримость, сходная с крайней религиозной нетерпимостью, любовь к крайностям, пристрастие к уравнительности — эти псевдорелигиозные качества интеллигенции имеют выраженную противокультурную, антинациональную направленность. Все это было блестяще показано в «Вехах».
Философские идеи высланных из России веховцев получили свое дальнейшее развитие в эмиграции, при этом, несмотря на свою отдаленность и отделенность от родины, они были едины (при всем разнообразии взглядов) в своем стремлении сохранить живую преемственность русской культуры, не оторваться от корней своего родства. Само по себе такое стремление еще не составляло, конечно, особой специфики умонастроений бывших веховцев, поскольку являлось общим для всех мыслителей русского зарубежья. Последнее и назвалось-то зарубежьем, чтобы не использовать для обозначения себя французское слово «emigration». Другое, более важное качество этого единства заключалось в том, что сознание веховцев по-прежнему оставалось метафизическим, а не практически-политическим сознанием. Их мировоззрение не было зависимо от эмигрантских политических реакций на введение НЭПа, выраженных в сборниках «Смена вех» (Прага, 1921)7 и «Исход к Востоку»
7 Само название «антивеховского» по своему содержанию и замыслу сборника «Смена вех» свидетельствовало о том, что слово «вехи» воспринималось и в зарубежье как «раскрученный бренд» и как символ литературного успеха, на который можно опереться для привлечения внимания русского читателя. В русском зарубежье продолжилась также дооктябрьская традиция опубликования коллективных философских сборников. Разумеется, ни один из них не мог претендовать на тот успех, который имели «Вехи». Это сборники «Православие и культура» (Берлин, 1923), «Проблемы русского религиозного сознания» (Берлин, 1924), «Проблемы революции» (Берлин, 1926) и др. Не случайно также и то, что евразийство как идейное течение появилось на свет и существовало прежде всего в виде коллективных сборников.
(Прага, 1921). В этом веховцы принципиально отличались от представителей таких «пореволюционных» идейно-политических течений, как сменовеховство и евразийство. Так, П.Б. Струве назвал общее направление идей Н.В. Устрялова и руководимого им движения «Смена вех» «фантастическим» [П.Б. Струве, 2004а, с. 672], а Н.А. Бердяев определил евразийство как «этатический утопизм» [Н.А. Бердяев, 1991, с. 198]. Несмотря на различия между евразийством и сменовеховством, в их основе были несбыточные, как и предсказали веховцы, ожидания на чаямую эволюцию большевистского режима в национально-государственном направлении.
В отличие от эмигрантских «пореволюционных» течений, каковыми были также «младороссы», «новоградцы» и прочие более мелкие направления, Бердяев, Булгаков, Струве и Франк стояли на «дореволюционной» точке зрения в «веховском» смысле слова, однако вовсе не в том смысле, что они были сторонниками восстановления монархии и старого режима. В «Философии неравенства», одной из самых острых своих антисоветских книг (она была написана еще летом 1918 г. и опубликована в 1923 г., уже в эмиграции), Бердяев отмежевался от всех тех, кто «пережил революцию корыстно», от помещиков и фабрикантов и от обобщенной фигуры политика, «который прежде всего злобствует на то, что не его политическая партия и не его политическая идеология победила, и ждет часа, когда он станет у власти и расправится с теми, которые вместо него торжествовали в революции» [Н.А. Бердяев, 1990, с. 275]. Оставаясь, как и прежде, сторонником философской истины, а не «интеллигентской правды», Бердяев и в эмиграции подчеркивал, что философская истина «не может иметь какое-либо отношение к критериям большинства и количества» [там же, с. 159] и что «демократическое равенство есть потеря способности различать качества духовной жизни» (курсив Бердяева. — М.М.) [там же, с. 160].
Нельзя согласиться с одной позицией в актуальной статье Валентина Толстых, открывшей дискуссию в «Литературной газете», посвященную «Вехам». Ее автор показал, что веховский диагноз русских национальных болезней актуален по-прежнему, но ценность его снижается потому, что веховцы, как считает Толстых, отдали «дань феодальной архаике», выступая за сохранение самодержавия [В. Толстых, 2009, с. 4]. По-видимому, основанием для «любви» веховцев к самодержавию показалась в данном случае известная фраза М.О. Гершензона, которая в свое время вызвала яростную критику с разных сторон. Он писал: «Каковы мы есть (разрядка Гершензона. — М.М.), нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» [Вехи. Из глубины, 1991, с. 90].
В примечании ко второму изданию «Вех» М.О. Гершензон специально выделил слова «каковы мы есть», поясняя тем самым, что эта фраза вовсе не есть «публичное признание в любви к штыкам и тюрьмам». Здесь лишь подчеркнута пропасть, отделяющая народ и интеллигенцию, которая строит планы «спасения» народа по своим «интеллигентским» рецептам, нисколько не согласующимся с подлинными народными интересами. Разумеется, никто из веховцев не был поклонником самодержавия и вообще не занимал какую-либо позицию на правой стороне российского политического спектра. Напротив, идейный «костяк» сборника составили люди в прошлом левых убеждений, включая основателя российской социал-демократии Струве, а также легальных марксистов Булгакова, Франка и Бердяева. Последний, как известно, был сослан в Вологду за участие в киевском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса».
Надо понять, что отказ от левых воззрений у веховцев произошел вовсе не потому, что они «перекрасились» в правых наподобие бывших советских «научных коммунистов», сегодня ставших «рыночными политтехнологами». Необходимо подчеркнуть, что позиция «Вех» принципиально не политическая, а метафизическая, они подчеркивали жизненную необходимость для России сохранения ее духовной культуры и настаивали на том, что именно от этого зависит ее судьба. Именно в этом смысле они «звали в прошлое, а не вперед». Вообще-то слова и дела совсем не «передовые» в одном историческом контексте, в других обстоятельствах выглядят настоящими пророчествами. И наоборот. В прошлое канули антивеховские обвинения и заявления «передовых» либералов и революционеров. А «Вехи» оказались правы, поскольку выступили против интеллигенции, которая буквально «свихнулась» на сиюминутной политике, и показали, что главные вопросы жизни нации решаются «по ту сторону правого и левого».
Так же как и Бердяев в «Философии неравенства» (1923), Франк в статье «Религиозно-исторический смысл русской революции» (1924) выступил против неглубокого, сугубо «политологического» (в современной терминологии) и «отвечающего политическим страстям» объяснения причин русской революции «в плане текущей политики» [С.Л. Франк, 1972, с. 11]. Кризис, который испытала Россия, гораздо глубже политики и экономики, он подлежит осмыслению на метафизическом уровне и должен быть, по словам Бердяева, «пережит духовно-углубленно и религиозно-просветленно» [Н.А. Бердяев, 1990, с. 275]. В полном соответствии со своими прежними «веховскими» воззрениями Бердяев, подобно Франку, заявляет в «Философии неравенства», что «духовной культуре принадлежит примат над всякой политической формой» [там же, с. 16], 10
и потому он отказывается считать себя «политическим мыслителем» и сторонником какой бы то ни было партийно-политической,
«правой» или «левой», точки зрения.
* * *
Рассматривая судьбу «Вех» в контексте положения философии в современной России и в сравнении с периодом ее золотого века, можно утверждать, что бессмертный афоризм Ширинского-Ших-матова о «недоказанности» пользы философии в чем-то возродился в постсоветское время. Правда, для «единственного европейца в России», т.е. главного просветителя, каковым являлось, по определению Пушкина, российское правительство в ХУШ—ХГХ вв., ограничительные меры в отношении философии носили временный характер. Другое дело — современная российская власть, существующая уже в постпросветительской парадигме. Она не испытывает потребность в философском знании, в отличие от своей советской предшественницы, пестовавшей нужную ей философию, правда, вовсе не потому, что носители власти были интеллектуалами, а потому, что философия создавала необходимую идеологическую опору для официальной коммунистической идеологии.
Теперь философия вернулась к своему естественному состоянию, она отделена от власти, внимание которой направлено в сторону более практических дисциплин — юриспруденции и политологии. Но какие-то философские обобщения и заявления все же нужны, поэтому требуемые периодически отвлеченные интеллектуальные ориентиры производятся самой же властью. Насколько успешно — можно судить по неуклюжим попыткам, в историко-философском отношении безграмотным, «сформулировать национальную идею».
Существование философии и развитой философской (шире — интеллектуальной) среды ныне не относится к числу государственных приоритетов. Современный журнал «Вопросы философии» имеет фактически такой же тираж, как и дореволюционный журнал «Вопросы философии и психологии» (это не упрек журналу, а упрек обществу, где не любят то, что «Вехи» называли «философской истиной»). К тому же нынешние «Вопросы» нельзя купить в розницу, журнал доступен только подписчикам. И это при наличии в стране Института философии РАН, многих философских факультетов и тысяч вузов, где преподается философия (сейчас мы не говорим о качестве этих вузов). Разумеется, и сейчас, и в начале прошлого века издание философского журнала было убыточным, а не коммерческим проектом. Но раньше его поддерживали издатели-меценаты — братья Н.А. и А.А. Абрикосовы. Просвещенная меценатка М.К. Морозова тогда организовала специальное философское книгоиздательство «Путь», в котором публиковались и авторы «Вех». Она же поддерживала журнал «Вопросы философии
и психологии» и другие философские предприятия. Сейчас таких меценатов в России нет. Гораздо престижнее сейчас поддерживать элитные спортивные проекты. Правда, кроме «Вопросов философии» сегодня есть горстка малотиражных так называемых «ваковских» журналов, куда выстроилась огромная очередь желающих опубликоваться соискателей ученых степеней. Причем последние в качестве кандидатского минимума теперь должны сдавать не философию, а небывалую ранее, изобретенную под патронатом чиновников позитивистскую дисциплину — «историю и философию науки». Что же касается преподавания философии, то в большинстве вузов оно осуществляется в таком урезанном виде, что, действительно, от такого преподавания нет никакой пользы.
Вспоминается IV Российский философский конгресс, который проходил в 2005 г. в МГУ имени М.В. Ломоносова и собрал более полутора тысяч российских и иностранных участников. Мероприятие такого уровня, например, во Франции, где издается популярный журнал по философии тиражом сто тысяч экземпляров, наверняка собрало бы «большую прессу». Поразительно, но на Российском философском конгрессе вообще не было никакой прессы, хотя соответствующие приглашения были разосланы в разные издания. Философия сегодня сплошь и рядом вытесняется дисциплиной «более полезной» и, очевидно, более престижной для власти и ее отдельных представителей — политологией. Причем политологами в России стали именовать, в отличие от Запада, не только специалистов в области political science (т.е. собственно политической науки), но также и журналистов, газетных и телевизионных, государственных и негосударственных чиновников, депутатов разных уровней, предпринимателей — словом, всех, кто так или иначе соприкасается в своей деятельности с политикой. Как представитель столь неопределенной, но массовой специальности, политолог чуть ли не сравнялся по численности с охранником. Вполне вероятно, что молниеносное по срокам образование в МГУ нового политологического факультета, отдельного от философского, есть отражение все того же стародавнего представления о «недоказанности» пользы философии. Однако есть основание предполагать, что вне традиций свободного философского дискурса эта новая образовательная структура может стать своего рода «медвежьей услугой» для власти. Ведь государству требуется глубокий метафизический, а не ситуативный анализ того, что есть на самом деле, остроактуальный в условиях глобального кризиса. Напомню медицинское значение слова «кризис»: это состояние между жизнью и смертью, в данном случае это вопрос о дальнейшем существовании мировой экономической цивилизации как таковой. Думается, что вопросы такого эсхатологического характера политологам «не по зубам».
Государственные структуры, отвечающие за формирование образовательной политики, соответственно поддерживают курс на дегуманитаризацию и дегуманизацию, на утеснение в преподавании философии как фундаментальной дисциплины мировоззренческого профиля, рассматриваемой в государственных образовательных стандартах наравне с физкультурой. Прагматистский подход к образованию в целом прослеживается и в акценте на так называемый «компетентностный» принцип, нацеленный не на формирование знаний и мировоззрения, а на минимальные «компетенции».
Нынешним сторонникам «тощего духом» утилитарного подхода к образованию уместно напомнить философско-образовательное кредо великого хирурга Н.И. Пирогова, который был также видным деятелем народного просвещения. Пирогов писал: «"К чему вы готовите вашего сына?" — кто-то спросил меня. — Быть человеком, — отвечал я. "Разве вы не знаете, сказал спросивший, — что людей собственно нет на свете: это одно отвлечение, вовсе не нужное для нашего общества. Нам необходимы негоцианты, солдаты, механики, моряки, врачи, юристы, а не люди". Правда это или нет?» [Н.И. Пирогов, 1887, т. 2, с. 3]. Знаменитый вопрос Пи-рогова, подчеркивающий первостепенное значение духовных, моральных ценностей, высветил традиционное внимание русской философии к человеку, с особой силой выраженное Достоевским: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком» [Ф.М. Достоевский, 1972, т. 28, кн. 1, с. 63]. Эту же линию продолжили веховцы, в особенности Бердяев, Булгаков, Струве, Франк. В самом начале ХХ в. они приняли участие в первом коллективном манифесте русских философов «Проблемы идеализма» (1902), предшественнике «Вех». В «Проблемах идеализма» была отчетливо выражена мысль о бесперспективности чисто политической трансформации общества, не затрагивающей сферу морали и духовных ценностей. Уже тогда была подчеркнута необходимость синтеза общечеловеческих идеалов справедливости и достоинства с идеалами индивидуального самосовершенствования человека, поскольку лишь персонифицированные гуманитарные идеалы, направленные на моральное совершенствование человека и общества, могут служить основой прогресса, лишь они обладают абсолютной ценностью.
Можно ли назвать такую философскую позицию элитарной? Бесспорно. Психологически она стимулировалась тревогой перед лицом надвигающейся «охлократии», угрожающей существованию высоких образцов культуры и философии. Как мы знаем теперь, эти тревоги не только сбылись, но и стали еще более актуальными в XXI в.
Нисколько не изменилась эта метафизическая позиция авторов сборника и в эмиграции. В сторону практической политики правого толка эволюционировал лишь Струве, который, однако, никогда не выступал за реставрацию монархии Романовых и остро критиковал ее за «реакционное недомыслие» [П.Б. Струве, 2004б, с. 159]. «Культурный элитизм» веховцев вместе с тем был направлен против калечащих последствий распространения массовой культуры в российском обществе, т.е. против того, что теперь именуется «попсой», — против, в веховской терминологии, «мутной волны порнографии и сенсационных изданий» и других суррогатов культуры. Позиция, чрезвычайно актуальная и в наше время.
Веховское понимание культуры в характерной для русской философии версии, общей для многих отечественных мыслителей, противостоит понятию цивилизации. Культура понималась веховцами прежде всего как совокупность высших духовных ценностей (религиозных, философских, эстетических, моральных), которые не могут быть отождествлены с ценностями индустриальной цивилизации, комфортом, материальным благополучием, распространением грамотности и просвещения. В сборнике не отрицалась также важность и полезность для России правовой культуры, о чем специально писал Б.А. Кистяковский, предвосхищая в каком-то смысле сегодняшнюю критику «правового нигилизма» Президентом РФ Д.А. Медведевым. Однако вместе с тем «Вехи» подчеркивали высшую значимость для нации и государства фундаментальных духовных ориентиров, непреходящих ценностей. С этих позиций было подвергнуто критике утилитарное понимание культуры, разумеющее «железные дороги, канализацию и мостовые». Разумеется, не следует представлять веховцев некими снобами, «переполненными» культурой до такой степени, что им не было никакого дела до реальной русской жизни, в которой как раз нет (и по-прежнему нет) «ни дорог, ни канализации». Они нисколько не закрывали глаза на российскую «нецивилизованность», указывая на необустроенность русской жизни, на важность для России «повышения производительности материальной» (Франк). Но веховцы отнюдь не считали, что «внешнее устроение жизни», основанное на «механико-рационалистической теории счастья», является конечной смысловой проблемой для русского человека (в наше время эта теория поддерживается рекламой: «Бери от жизни все»). Гораздо важнее сохранить те бесценные духовные сокровища, которые Россия копила в течение столетий.
Нужна «новая элита», способная их воспринять. Но где она сегодня? Она формируется, и именно она будет определять будущее России как «сильного государства» и самостоятельной цивилизации. Для России с ее безграничными ресурсами все хозяйственные 14
проблемы потенциально разрешимы. Этой точки зрения придерживались, по существу, все серьезные русские мыслители. Характерно, что Г.П. Федотов, один из продолжателей веховских идей в зарубежье, считал, что все хозяйственные трудности в России порождены «головотяпами», которые когда-нибудь переведутся. И он же считал, что интеллигенция как второе главное произведение Петра I (после империи) выполнила свою историческую просветительскую роль. Она сполна «отдала свой долг» народу и теперь задача стоит в обратном порядке: народ и общество должны обеспечить «тот воздух культуры, которым дышит всякая уважающая себя нация»8. Скажем по-другому: глобальный кризис Россия переживет. Она не переживет только крушение собственной цивилизации, основу которой составляют не какие-то котировки акций и прочие «экономиксы», а тысячелетние ценности, среди которых и богатство отечественной философии.
Участниками сборника «Вехи» было решительно отвергнуто укоренившееся среди интеллигенции представление о примате политики над философией, утилитарное понимание «интеллигентской правды» в ущерб «философской истине». Это прекрасно понял В.В. Розанов, один из немногих, кто положительно оценил «Вехи». «Книга эта не обсуждает совершенно никаких программ, — писал он, — когда вся публицистика целые годы только этим и занята! "Вехи" говорят только о человеке...» [Вехи: Pro et Contra, 1998, с. 400]. Что из этого следует для сегодняшней жизни? Очевидно, осознание того, что эпоха 1990—2000-х гг. обозначила необходимость перехода к новому пониманию человека и его мировоззрения. Если говорить всерьез об избавлении российской зависимости «от трубы» и о переходе к инновационной модели развития, то для этого требуется другой человек — не просто сознательный «представитель электората» и не просто подготовленный «компетентный исполнитель». Нужен человек творческий, обладатель целостного мировоззрения, основанного на гармоничном сочетании знаний в области науки, религии и философии.
Принципиально антиутилитарная, антисциентистская позиция сборника, его критика политизированной интеллигенции были главными причинами ответных выпадов в адрес «Вех». Необходима, подчеркивала либеральная критика «Вех», прежде всего внешняя свобода — «сначала реформа», а потом уже человек. То есть не реформа для человека, а человек как материал для реформы. Позиция, вполне выражающая кредо нынешних российских рефор-
8 Проблематика «создания элиты» в будущей постсоветской России представлена в предвоенном цикле статей Г.П. Федотова под общим названием «Письма о русской культуре» (1938—1939) [см.: Г.П. Федотов, 1992, с. 379—420].
маторов, в «веховском смысле» — аутентичных интеллигентов. Секретом успеха «Вех» было блестящее проникновение в сознание «среднего интеллигента». Этот слой дал России массу культурных деятелей, но он же породил людей амбициозных, считающих себя «солью земли», — беспочвенных и безнациональных «апатридов». В примечаниях к своей статье Гершензон привел известную цитату из письма А.П. Чехова. Он писал: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр». И далее Гершензон добавляет: «Последние слова Чехова содержат в себе верный намек: русская бюрократия есть в значительной мере плоть от плоти русской интеллигенции» [М.О. Гершензон, 1991, с. 82].
Этот прозрачный намек остается по-прежнему столь же актуальным, как и призыв Бердяева к «нарождению новой души интеллигенции». И вот сто лет спустя зададим вопрос: народилась ли эта «новая душа»? В более узком смысле его можно сформулировать так: поняты ли наконец «Вехи»? Понят ли этот непревзойденный философский бестселлер, разгадавший самосознание интеллигенции, с ее блужданиями, шараханьем, слепотой, ошибками и ложью, нелюбовью ко всему родному и поразительным пристрастием ко всему «общечеловеческому», к вождизму и сервилизму, лжепророчествам и унижению. Именно об этом ярко, всесторонне, подробно говорят «Вехи». Решены ли те отнюдь не только «интеллигентские» проблемы, которые были опознаны и выражены авторами сборника с исключительной силой? Ответы на эти вопросы по-прежнему остаются открытыми и незавершенными.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бердяев Н.А. Философия неравенства. М., 1990.
2. Бердяев Н.А. Этатический утопизм евразийцев («Евразийство» Опыт систематического изложения) // Н.А. Бердяев о русской философии. Екатеринбург, 1991.
3. Вехи. Из глубины. М., 1991.
4. Вехи: Pro et contra / Сост., вступ. ст. и прим. В.В. Сапова. СПб., 1998.
5. Высылка вместо расстрела: Департация интеллигенции в документах ВЧК—ГПУ. М., 2005.
6. Гершензон М.О. Творческое самосознание // Вехи. Из глубины. М., 1991.
7. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972. Т. 28. Кн. 1.
8. Еремичев А.А. Религиозно-философское общество в Петербурге (1907-1917): Хроника заседаний. СПб., 2007.
9. Пирогов Н.И. Вопросы жизни // Соч. СПб., 1887. Т. 2.
10. Струве П.Б. Коммунизм в Китае и десоветизация Маньчжурии // Дневник политика. М.; Париж, 2004а.
11. Струве П.Б. Дневник политика (1925—1935). М.; Париж. 20046.
12. Толстых В. Вехи 2009 // Литературная газета. 2009. 14—20 янв. № 1.
13. Троцкий Л. Литература и революция. М., 1991.
14. Федотов Г.П. Письма о русской культуре // Русская идея / Сост. и авт. вступ. Ст. М.А. Маслин. М., 1992.
15. Франк С.Л. Религиозно-исторический смысл русской революции // Франк С.Л. По ту сторону правого и левого: Сб. ст. / Под ред. С.Л. Франка. Paris, 1972.
16. Челпанов Г. Введение в философию. 3-е изд. Киев, 1907.
2 ВМУ, философия, № 4
