CC BY
171
УДК 821.521 И. Б. Смирнова
ст. лаборант каф. литературы МГЛУ; e-maiL: [email protected]
ВЕДУЩИЙ ФЛОРИСТИЧЕСКИЙ АРХЕТИП ДРЕВНЕЯПОНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ: ГЛИЦИНИЯ
(на материале поэтических антологий «Манъёсю» ЯШМ (V—VIII вв.) и «Кокинвакасю» "^^fPШШ (VIII —X в.), моногатари ШШ (IX-X вв.) и дзуйхицу №Ш (X-XIII вв.))
Цикл: Восток и Запад: спор или диалог?
Статья посвящена выявлению и описанию ведущего японского флористического архетипа культуры и литературы с древности до XIII в. Изучаются свойства этноса, коррелирующие с его качествами. Приводятся примеры его функционирования в поэзии, прозе и смешанном жанре. Исследуется влияние архетипа на мировосприятие сквозь призму эстетики Моно-но аварэ.
Ключевые слова: Древняя и средневековая Япония; флористический полюсный архетип; флористический символ синто; признаки бывшего матриархата.
I. B. Smirnova
Senior academic department administrator, Department of Literature, MSLU; e-mail: [email protected]
MASTER FLORAL ARCHETYPE OF THE OLD JAPANESE LITERATURE: WISTERIA (On "Man'yoshu" (V-VIII) and "Kokin WakashQ (or KokinshQ)" (VIII -X); Monogatari (IX-X); Zuihitsu (X-XIII))
East and West: Dispute or Dialogue?
The article is devoted to the identification and description of the leading Japanese floral archetype of culture and literature from ancient times to the XIII century. The properties of the ethnic group, correlating with its qualities, are studied. Examples of its operations in the poetry, prose and mixed genre are examined. The infLuence of the archetype on the perception of the worLd through the prism of aesthetic mono no aware is shown.
Key words: Ancient and medievaL Japan; fLoraL pin archetype; fLoraL symboL of Shinto; signs of the former matriarchy.
Снова в книгу гляжу, Проницая задумчивым взором Дальний суетный мир -Чтенье книг старинных подобно Восхожденью в горние выси...
Камо Мабути (1697-1769)
Введение. Постановка проблемы: гипотеза о ведущем японском флористическом архетипе
Выстраивая флористическую концепцию Мужского и Женского начал в литературе как части культуры, мы не раз замечали, что уже в первую, древнейшую культурную эпоху человечества1 (Р. Штайнер), возникла тенденция флористической символизации двух полюсов мира, исшедших из первоначального единого «Цветка» мироздания [Смирнова 2014]. С тех самых пор, наряду с антропологической, анималистической и тератологической диалогикой, в мировой художественной литературе легко прослеживается флористическая диалогика, проливающая свет на закономерности поэтики [Бондарев 2016]. Древнеиндийский Белый Лотос и древнекитайская «Семицветная» Орхидея уступают место двоич-ности Красного и Фиолетового цветов, получающих в разных культурах разные формы и наименования. Пион, красные Гортензия, Магнолия, Камелия (и Роза) Древнего Китая, Мак, Тюльпан (и Роза) средневековой Персии времен О. Хайяма, наконец, в Западной Европе окончательно уступают место Розе рыцарских романов XIII в. Мурасаки (Фиалка), Глициния (Фудзи), Ирис Древней Японии, Гиацинт (и Фиалка) средневековой Персии в Западной Европе окончательно уступают место французской Фиалке цикла «о пари» [Смирнова 2012].
1 Со времени великой атлантической катастрофы мы различаем семь следующих одна за другой культурных эпох; первый - праиндийский период культуры, за ним следует праперсидский* [*То, что мы называем здесь как «праперсидский», не есть то, что в обыкновенной истории называется «персидским», но древняя, азиатская доисторическая (иранская) культура, которая развилась в той местности, где позднее простиралось персидское государство.]; третий - египетско-халдейский, четвертый - греко-латинский и пятый - наш собственный, который постепенно складывается со времени двенадцатого века и в котором мы живем. Конечно, в наше время уже готовятся первые события, которые поведут к шестому послеатлантическому периоду культуры. Ибо отдельные эпохи развития переплетаются между собой. За шестой эпохой последует затем седьмая [Штайнер].
Согласно гипотезе, флористический полюсный архетип в художественных культурах доминирует поочередно, причем практическое исследование поэтического и прозаического художественного материала не всегда подтверждает традиционное представление о типе культуры. Так, общепринятое представление о Японии как о «Стране восходящего солнца» как, собственно, «Стране восточнее Китая», корректируется в представление о «Стране отраженного солнца». Действительно, солярный характер китайского типа культуры не продолжается, а лишь отражается на культуре Японии, сформированной ведущим женским архетипом «Фиалки» (Мурасаки, Глицинии, Хаги, Ясенки, Ириса). Некоторые культурологические и литературоведческие параметры позволяют противопоставить островную культуру континентальной. Различным оказался исторический «код эволюции»: история Китая приняла характер периодической смены династийно-демографических циклов, каждый из которых включал в себя фазы восстановления, расцвета, кризиса и катастрофы. В Японии утвердился «линейный вариант» средневековой эволюции и правопорядок, близкий по своей природе к западноевропейскому [Непомнин 2010, с. 260]. Если древнекитайский принцип циклической «троичности», четко проявившийся, в частности, в структуре и поэтике народных песен Ши-Цзин [Смирнова 2016], также руководит некоторыми духовными, идейными и социальными процессами1, то Япония берет на вооружение уже средневековый нециклический принцип «двоичности»2. Иначе говоря, совершенно аморфная в отношении чета / нечета художественных образов, структура народных и авторских песен «Манъё-сю» кристаллизуется в диалектической полярности «Кокинсю». Примеры многочисленны:
1 Пример: разделение буддийских китайских монастырей на три типа, согласно трем аспектам буддийской сангхи в период Южной Сун (1107-1279):
1. монастыри, где главным образом практиковалась медитация (чань юань);
2. монастыри, где в основном изучались доктрины (цзяо юань); 3. монастыри Винаи, где главным образом соблюдался строжайший распорядок и правила, зафиксированные в канонических сочинениях (лю юань) [цит. по: Лепехова 2013, с. 130].
2 Пример: к началу периода Камакура (1185-1333) японские буддийские школы и монастыри подразделялись на два класса: эзотерические и экзотерические [там же].
ТОБЫ ПО исЫ ш Ъаги wa к шкеп Ъко 1О Бе О ко zo 1о yai Ъап kotoshi 1О yai Ъап
Год не минул еще, а весна уже наступила, и не ведомо мне, как же звать теперь эту пору -«старым годом» иль «новым годом»!..
Сложено в первый день весны, наступившей в старом году. Кокинсю. Первая песня Первого свитка «Весенних песен».
Аривара-но Мотоката (конец IX- начало Xвв.). Пер. А. Долина
Разве краски весны могут где-то в пути задержаться? Отчего же тогда зацветают одни деревья, а другие все еще медлят?..
Без названия. Кокинсю, 93 (Неизвестный автор)
В эту летнюю ночь
едва лишь стемнело, как снова
уж забрезжил рассвет -
знать бы, где в заоблачных далях
для луны приют уготован!..
Сложил на рассвете в ночь, когда особенно хороша была луна.
Кокинсю, 166. Киёхара-но Фукаябу Ш® ЖЖ^ (конец IX- начало X вв.).
Пер. А. Долина
Не касаясь особенностей исторических путей развития и общественно-политического устроения Китая и Японии, мы рассмотрим только те контрапункты, которые связаны с художественным флористическим началом. Здесь будет рассмотрен период, в который войдут преимущественно две стадии японского Средневековья: Нара и Хэйан, т. е. с VIII по XII вв., и начало периода Камакура, часто обобщаемые в истории литературы как «Древность». Следует также иметь в виду, что первая стихотворная антология, созданная в VIII в. на японском языке, содержит песни с V в., что еще немного раздвигает рамки нашего исследования, хронологически сближая их с границами западноевропейского Средневековья.
Там, где в Китае проявляется преобладание начала Ян (яп. Ён) в разных сферах гуманитарного знания и фантазии: философии, мифологии, художественной литературе, особенно поэзии, Япония обнаруживает преобладание начала Инь (яп. Ин). Например, Китай разрабатывает этику, Япония - эстетику; в Китае литература трактуется философски, в Японии литература берет на себя роль философии (Като) [Цит. по: Горегляд 2001, с. 13]. Что касается музыки, Кэнко-Хоси приводит слова Гёсэн-хоин из Ёкава: «Китай - страна мелодии, там нет ритмичной музыки. Япония - страна четкого ритма, где нет мелодичной музыки» [Кэнко-Хоси 1998, с. 459]. Также если отдать себе отчет в том, что поэзия - речь более организованная и упорядоченная фонетически и синтагматически, чем проза, то несомненно, в корреляции с прозой поэзия предстает началом мужским, а проза - более «текучим», бесформенным, не разграниченным и не упорядоченным - женским. В случае с Японией тогда придется признать, что более сильным выступает «текучее» начало в силу многих причин, обусловленных особенностями языка. Например, первое: отсутствие в поэзии рифмы; второе: дево-люция многослоговых многострофных стихотворных произведений во все более короткие: сначала танка (пятистишия), затем хайку и хокку (трехстишия). Третье: формирование в прозаическом регистре литературы так называемого женского потока. Кавабата Ясунари ассоциирует с регистрами повествования выигрышный стиль: «В прозе я оказывал предпочтение грациозному, женскому стилю, а в поэзии - мужественному, мужскому» [Ясунари Кавабата 1998, с. 545].
Наша задача найти и выделить ведущий флористический архетип, который заведует обликом культуры, настроением японской литературы и вытекающей из нее философии. Затем продемонстрировать его роль в поэзии, моногатари и дзуйхицу, вплоть до эпохи Хэйан.
Основная часть. Открытие флористического архетипа.
Примеры искомого цветка в «Манъёсю», «Кокинвакасю», «Исэ Моногатари» и дзуйхицу
Гипотеза состоит в том, что архетипическим флористическим образом Японии среди благородных цветов предстает Глициния (Фуд-зи), которая бывает окрашена в хроматической гамме цветка сирени Юго-Восточной Европы. Основания для этого выбора мы также приводим прежде всего из «Манъёсю».
Основание первое. Цветами Фудзи славилась столица Нара. В поэзии эпохи Нара глициния напоминала о столице, как об этом поется в одной из «Двух песен Отомо Ёцуна, помощника начальника пограничных стражей», обращенная предположительно к поэту Табито -сосланному из столицы генерал-губернатору округа Дадзайфу на острове Кюсю:
Волной струящиеся вниз Цветы сиреневые фудзи Теперь повсюду расцвели, И о своей столице Нара, Наверно, друг, тоскуешь ты?
Манъёсю, 330
Основание второе. Те же цветы фудзи использовались для окраски тканей, поскольку даже без специальных усилий оставляли на одежде лиловые следы:
Брови тонкие свои, Словно ветви гибких ив, Изгибая на лице, Что пылает и горит, Будто персика цветы Алым цветом лепестков, Улыбаясь и смеясь В свете солнечных лучей, Глядя утром на себя, Девы юные берут В свои руки зеркала, Что кристальнее воды. Хороша, как зеркала, Ты, гора Футагами! Над долиной, где густа У деревьев тень листвы, Пролетая поутру В той тени, Поет, зовет Милая кукушка нас, Утром пролетая там, Ночью с бледною луной Плачет далеко в полях. И когда она летит В нежной зелени ветвей, Задевая их крылом, Заставляет опадать Наземь лепестки цветов Фудзи, что бегут волной По склоненным вниз ветвям... Сердцу дороги цветы, Оттого я ветви гну И, срывая их с ветвей, Прячу в рукава свои. Коль окрасят лепестки Рукава в лиловый цвет -
Пусть окрасят, все равно!
Манъёсю, 4192.
Песня, воспевающая кукушку и цветы фудзи
Временем «небывалого культурного взлета» считают эпоху Хэй-ан (в переводе: «мир», «спокойствие») (ГХ-ХП вв.) [Горегляд 2001,
с. 80]. В развитии литературы это этап перехода от древней эпохи к средневековой, а в развитии общества - второй этап раннего Средневековья. Столица в 784 г. переносится в Нагаока, а в 794 - в Хэйан. В начале IX в. фактическая власть в государстве переходит к роду Татибана, а с середины IX в. - к регентскому дому рода Фудзивара, Сэкканкэ. При сохранении в японском обществе многих матриархальных традиций японские императоры этой эпохи удерживаются во власти авторитета старейшин рода Фудзивара. Активнее к государственному строительству привлекается синтоизм, начинает терять свои позиции в политической сфере буддизм [Древние цивилизации 1989, с. 286].
К началу этого периода относится изобретение и распространение собственного письма, повлекшее за собой расширение круга грамотных людей. За первые же 100-150 лет было записано несколько сот рассказов, повестей, легенд и дневников, тысячи стихотворений на японском языке, стали популярны литературные игры и поэтические состязания. Авторы в эту эпоху принадлежали главным образом к слою средней и низшей аристократии, производящей так называемую литературу чиновников. Середину X в. принято считать «эпохой ута-моногатари», т. е. художественных произведений, состоящих из миниатюр, образованных одним или несколькими стихотворениями танка, перемежающимися с прозой [Горегляд 2001, с. 120]. Так, «Исэ Моногатари» {^ЩЩШ 920 г. включает в себя в зависимости от списка от 125 до 143 таких миниатюр и до 209 танка в них. Прозаические части миниатюр напоминают вступления к стихам, помогающие читателю сориентироваться в обстоятельствах, при которых они складывались. Такие вступления очень распространены в поэтических антологиях Х в. О флористических основах создания образной системы «Исэ Моногатари» свидетельствует разнообразие растений, коррелирующих со смысловыми центрами миниатюр, либо становящихся ими: Фиалка, Морская трава, Морская сосна, Лилия, Сосна, Вишня, Хризантема, Кувшинка, Клен, Трава Забвенья, Лиана, Вьюн, Померанец, Лавр, Бамбук, Камыш, Глициния.
Миниатюра с Глициниями представляется самой простой, и ее стихотворение не нуждается ни в каких пояснениях, поэтому оно кажется более очаровательным европейцу, который любит однозначность:
Промок я насквозь, но всё ж, невзирая, нарвал я глициний!
Подумал - не много весенних осталось уж дней...1 [5, с. 99]
Предыстория говорит о том, что глицинии были когда-то посажены в разрушенном ныне жилище и цвели очень красиво. А преподнесены были даме в конце марта2. Так, лиловые глицинии становятся, вероятно, символом Весеннего Равноденствия3. Глициния (от греч. гликос - «сладкий»), или вистерия (Wisteria), - род высоких древовидных вьющихся субтропических растений из семейства Бобовые с крупными кистями душистых лиловых цветков. Многолетнее хорошо развитое растение с поникающими ветвями-лианами длиной до 30 см, с 7-13 листочками, имеет высоту до 15-18 м. Это крупные деревянистые листопадные лианы. В Китае произрастает Wisteriasin-ensis, в Японии - Wisteriafloribunda. Цветет весной в конце марта: образуются фиолетовые душистые цветки, собранные в нависшие кисти. В садоводческой культуре созданы формы глициний с белыми, светло- и темно-фиолетовыми цветками. Широко используются в декоративном садоводстве по всему миру. Кавабата Ясунари указывает на женский характер цветка: «Глициния - цветок элегантный, женственный - в чисто японском духе. Расцветая, он свисает, слегка колышимый ветром, незаметный, неброский, нежный, то выглядывая,
1 Эта песня перекликается со стихотворением из Кокинсю и, возможно, принадлежит тому же автору:
Под дождем я промок, но сорвал цветущую ветку,
памятуя о том, что весна окончится скоро, что цветенье недолговечно...
Без названия. Кокинсю, 133 (Аривара-но Нарихира)
2 В конце марта также начинается и цветение Сакуры, которое повсеместно отмечается праздником Ханами.
3 День весеннего равноденствия Shunbun no hi / Сюмбун но хи отмечается с 1878 г. празднуется с 18 по 25 марта. Семидневный период, включающий 3 дня до и 3 дня после, называют весенней равноденственной неделей, Haru no Higan (Весенний хиган). День весеннего равноденствия еще называют Ш&Ю^В Higan no chunichi (Средний день недели Higan). В каждом храме проводятся специальные церемонии, имеющие буддийскую основу. Празднование связывается также с обрядами почитания предков. 20 или 21 марта состоится празднование в императорском дворце. К столу в семьях подают охаги и гомокудзуси.
то прячась среди яркой зелени начала лета, воплощает очарование вещи»1. Глициниями, как и «Фиалками» Мурасаки, особенно знаменито селение Касуга. Кланом Фудзивара в 768 г. был выстроен храм Касуга Тайся2. Глицинии храмового сада иллюстрируют смысл фамилии Фудзивара (яп. Ш^й, Фудзивара си), которая означает буквально «Поле глициний» [Востокова 2005, с. 173]. Они здесь выполняют трижды символическую роль: тайного флористического символа японской культуры, священного цветка Равноденствия и символа правившего рода эпохи Хэйан. Достопримечательностью Касуга Тайся также являются три тысячи каменных фонарей, зажигаемых все вместе дважды в год, на Сэцубун и Обон.
На рубеже IX и X вв. идет процесс культурного самоопределения японцев по отношению к странам континента. В кругах средней придворной аристократии формируется специфическая литературная группа женщин, члены которой по образованию и роду службы меньше других были связаны с иноземной культурой. В Японии появляется «литература женского потока». Более столетия - с середины X в. до конца XI в. самый крупный вклад в развитие литературы сделали женщины. Они принадлежали к сравнительно узкому социальному кругу, ими созданы наиболее выдающиеся произведения.
«Записки у изголовья» Й^^Сей Сёнагон в японской
литературе открыли новый жанр, впоследствии получивший название дзуйхицу «вслед за кистью». Говорят, что Сей Сёнагон подняла лирическую прозу на высоты поэзии [Сэй Сёнагон 1975, с. 17]. Сэй Сёнагон родилась в числе пяти детей поэта и критика Киёвара-но Мо-тосукэ (908-990) примерно в 964-966 гг. Между 993 и 1001 гг. Сэй Сёнагон служила в свите императрицы Садако, молодой супруги императора Итидзё и дочери Фудзивара-но Мититака, где прослыла образованной, наблюдательной и остроумной. В январе 1001 г. свиту покойной императрицы распустили. На склоне лет Сэй Сёнагон постриглась в буддийские монахини, старость провела в одиночестве, оставив после себя около 50 стихотворений и прозаические «Записки у изголовья». Переводчица «Записок» Вера Маркова замечает, что особенно часто в «Записках» повторяется слово окаси (прекрасный).
1 «Я вижу в этом цветке символ хэйанской культуры» [Ясунари Кавабата 1998, с. 518].
2 Храмовый праздник отмечается 13 марта.
Японский фиолет еще не так мрачен, как современный. Это, скорее, тон между красным и синим, ближе к мадженте или пурпуру. Он воспринимается то как красный, то как розовый, то как лиловый. В отличие от подлинного красного, который называется алым, он часто именуется пурпурным. Пурпур возникает в первом же, так называемом программном для эстетики Японии, дане Сэй-Сёнагон «Весною - рассвет». Здесь он окрашивает начало дня, облака на восходе солнца весной. Значит - в сезон Новолетья:
Весною - рассвет.
Все белее края гор, вот они слегка озарились светом.
Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются
по небу1 («Весною - рассвет»)
После весеннего рассвета, объявляющего Новый год2, и первых побегов травы, следующей природной вехой в жизни японца
1 Продолжение цитаты:
Летом - ночь. Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки. Если один-два светляка тускло мерцают в темноте, все равно это восхитительно. Даже во время дождя - необыкновенно красиво.
Осенью - сумерки. Закатное солнце, бросая яркие лучи, близится к зубцам гор. Вороны, по три, по четыре, по две, спешат к своим гнездам, - какое грустное очарование! Но еще грустнее на душе, когда по небу вереницей тянутся дикие гуси, совсем маленькие с виду. Солнце зайдет, и всё полно невыразимой печали: шум ветра, звон цикад...
Зимою - раннее утро. Свежий снег, нечего и говорить, прекрасен, белый-белый иней тоже, но чудесно и морозное утро без снега. Торопливо зажигают огонь, вносят пылающие угли, - так и чувствуешь зиму! К полудню холод отпускает, и огонь в круглой жаровне гаснет под слоем пепла, вот что плохо!
2 В Японии каждый месяц, кроме своего порядкового номера, имел еще несколько названий. Как правило, эти названия соответствовали природному или земледельческому циклу или обрядам и обычаям данного месяца: 1-й месяц - сёгацу дзюнигацу муцуки - дружелюбный месяц; сингёку-но тосн - год новой яшмы; сигацу - новый месяц, сорёгацу - месяц первой зелени. Кроме названий, указанных выше, для первого месяца имелось еще много других, в большинство из них входило слово весна. Например, риссюн - начало весны, сингацу - новый месяц, мосюн - первый весенний
предстает время цветения. В следующем дане одежды знатного гостя тоже пурпурные.
В третий день третьей луны солнце светло и спокойно сияет в ясном небе. Начинают раскрываться цветы на персиковых деревьях. Ивы в эту пору невыразимо хороши. Почки на них словно тугие коконы шелкопряда. Но распустятся листья - и конец очарованию. До чего же прекрасна длинная ветка цветущей вишни в большой вазе. А возле этой цветущей ветки сидит, беседуя с дамами, знатный гость, быть может, старший брат самой императрицы, в кафтане «цвета вишни» поверх других многоцветных одежд... Чудесная картина! («В третий день третьей Луны...»)
Старший брат императрицы фигурирует в кафтане цвета вишни, из-под которого выбиваются белые одежды и поверх которого надеты алые. Среди модных оттенков женского платья также упоминаются цвета «японской» гаммы:
Позади плетеной шторы, небрежно спустив с плеч китайские накидки, сидели придворные дамы в платьях «цвета вишни», «лиловой глицинии», желтой керрии и других модных оттенков («В северо-восточном углу дворца Сэйрёдэн»)
«Засохшие листья мальвы»1, а также «между страницами книги когда-то заложенные туда лоскутки сиреневого или пурпурного шелка» попадают в дан «То, что дорого как воспоминание». Зато алый цвет «Зимняя одежда цвета алой сливы в пору третьей или четвертой луны» попал в дан, озаглавленный «То, что наводит уныние».
Книга «пестрит» мужскими «лиловыми кафтанами» [Сэй Сё-нагон 1975, с. 57, 144]2, «кафтанами цвета вишни» [там же, с. 286], «цвета спелого винограда» [там же, с. 299], «лиловыми шароварами» [там же, с. 54, 61, 92, 299], «пурпурными одеждами» [там же, с. 286, 299, 312], «пурпурными шароварами» [там же, с. 204, 239, 267, 295], женскими платьями «густо фиолетового цвета» [там же, с. 59] «пурпурно-лилового шелка» [там же, с. 72], «темно-лилового цвета» [там же, с. 231], «густо-лилового шелка» [там же, с. 235], светло-
месяц, сёхару гацу - месяц начала весны, синсюн - новая весна. Обычай называть Новый год синсюн сохранился и по сей День. Все же остальные названия - в прошлом [Маркарьян, Молодякова 1990].
1 Мальва напоминает о празднике Камо [Сэй Сёнагон 1975, с. 340]
2 Здесь и далее страница в скобках отсылает к источнику [Сэй Сёнагон 1975].
лиловых тонов [там же, с. 61, 70], «цвета вишни» [там же, с. 144], а также бледно-лиловый [там же, с. 144, 187, 236] и пятнисто-лиловый [там же, с. 123] цвета, ибо эти тона были при дворе в эпоху Хэйан весьма популярны. Алый в контрасте с ним часто надевали в качестве нижней одежды либо сверху [там же, с. 143, 144]. Встречается и синий, хотя появляется «робко» [там же, с. 161, 236, 286, 297, 299]. Нижние одежды действительно были яркими [там же, с. 268, 297]:
Бросались в глаза щеголеватые нижние одежды, алые или, уж на худой конец, ослепительно-желтые, как горная роза - керрия» («Однажды утром, когда на землю лег высокими холмами снег...»)
Порой были яркими и накидки: китайская накидка «алые лепестки сливы» [Сэй Сёнагон 1975, с. 286, 312] и просто «алая» [там же, с. 297]. Но это редкий случай. В основном, верхняя одежда была приглушенного цвета, например китайские накидки «молодые побеги» или «зеленеющая ива» [там же]. В одежду откровенно красного цвета облачен лишь епископ, юный сын канцлера [там же, с. 299].
Записи в немногословном дневнике Мурасаки Сикибу красноречиво свидетельствуют о том, что по сочетанию цветов и крою одежды судили при дворе о вкусе. Накидки и одежда архетипических японских тонов описываются с особым любованием: «пурпурные платья», «многослойные одежды цвета "хаги" и "лиловый сад"», «верхние накидки темно-синего шелка» и «бледно-лиловые накидки», «лиловые и шафрановые нижние одеяния на голубой подкладке», «пять слоев нижних одежд нежно-лилового цвета», «пятислойные обшлага одного и того же лилового цвета», «верхняя накидка из алых и лиловых шелковых нитей», «алое нижнее одеяние на лиловой подкладке», «светло-лиловое на белой», «верхняя накидка, окрашенная в светло-лиловый цвет и вышитая листьями дуба»... В этих описаниях чаще всего сочетаются «лиловое» и «алое», чередуясь в положении «верхнее» и «нижнее».
«Роза» с ее теплыми тонами в Японии иногда скрывается «внутрь». Природа человеческая словно «выворачивается» относительно источ-ной (китайской) культуры, и «сверху», «снаружи», оказывается женское качество.
Вернемся к «Запискам у изголовья». В дане «Цветы на ветках деревьев» мы встречаем следующие «флористические» рассуждения, где «лиловый» продолжает ряд «красных» тонов, что свидетельствует в пользу нашей гипотезы теплого оттенка японского «фиолета».
Прекраснее всего весенний цвет красных оттенков: от бледно-розового до густо-алого. У сакуры крупные лепестки, на тонких ветках темно-зеленые листья. Ветки цветущей глицинии низко-низко падают лиловыми гроздьями чудесной красоты.
В дане «То, что великолепно», среди прочего на третьем месте в четвертой строке говорится:
Цветы глицинии чудесной окраски, ниспадающие длинными гроздьями с веток сосны.
В седьмой строке с конца говорится:
Светло-пурпурные ткани цвета виноградной грозди.
А затем:
Все пурпурное великолепно, будь то цветы, нити шелка или бумага.
«Пурпур» действительно появляется в сочетании с бумагой [Сэй Сёнагон 1975, с. 63], с занавесями в экипаже [Сэй Сёнагон 1975, с. 82, 295], со шнурами из кожи [там же, с. 214], с лепестками самодельного лотоса [там же, с. 261]...
А вот еще одна положительная эмоция:
Письмо, завернутое в лиловую бумагу, привязано к ветке глицинии, с которой свисают длинные гроздья цветов («То, что пленяет утонченной прелестью»).
Отдельные маленькие даны посвящены и «небесным телам»: солнцу, луне, звездам, облакам. Облака снова окрашиваются пурпуром:
Я люблю белые облака, и пурпурные, и черные... И дождевые тучи тоже, когда они летят по ветру. Люблю смотреть, как на рассвете темные облака понемногу тают и становятся все светлее. <.>
До чего красиво, когда тонкое сквозистое облако проплывает мимо ослепительно сияющей луны!
«Облака»
В «Записках» Сэй Сёнагон присутствует также главный буддийский цветок - Лотос. Когда девушка однажды удалилась в храм Бодхи1,
1 Согласно индийской легенде, Будда Гаутама, сидя под деревом Бодхи, постиг высшую мудрость, открывающую путь к спасению.
из одного дружеского ей дома пришел посланный с просьбой «Вернитесь скорее, без вас тоскливо». В ответ она пишет «флористическую» танку:
Напрасен ваш призыв! / Могу ли я покинуть лотос, / Обрызганный росой? / Могу ли возвратиться снова / В мир дольней суеты?
«Когда я удалилась от мира в храм Бодхи»
Однако и лотос представлен в описании «флористической» буддийской службы в теплых розово-красных тонах.
В красные чаши рукотворных лотосов положили свитки Полного свода речений Будды, по одному свитку в каждый цветок. А затем цветы эти понесли священники, знатные вельможи, сановники двора, придворные разных рангов, кончая шестым, всех не перечислить. Великолепное шествие!
Затем появился главный священник, надзирающий за порядком службы. Чин по чину последовали приношения цветов Будде, воскурение ароматов, пляски под музыку <.>
«Его светлость канцлер повелел»
Наши исследуемые цвета проигрывают при свете огня, о чем мы узнаем из соответствующего дана:
Пурпурная парча. Цветы глициний. И вообще все вещи пурпурно-лиловых оттенков. («То, что проигрывает при свете огня»).
Здесь, таким образом, мы видим борьбу солнца и луны, алого и фиолетового. Если Глициния окрашивает природу в лиловые тона весной, то осенью - эту роль исполняет кустарник хаги.
На другой день после того, как бушевал осенний вихрь, «прочесывающий травы на полях», повсюду видишь грустные картины. В саду повалены в беспорядке решетчатые и плетеные ограды. А что сделалось с посаженной там рощицей! Сердцу больно. Упали большие деревья, поломаны и разбросаны ветки, но самая горестная неожиданность: они примяли под собой цветы хаги1
1 Хаги (Lespedeza bicolor) леспедеца двухцветная - род кустарника. Розовато-лиловые цветы на его длинных гибких ветках распускаются осенью. Один из семи осенних цветов - образ осени. Цветет мелкими цветами красноватого и лилового цвета. Цветы хаги особенно часто употреблялись для окрашивания материи.
и оминаэси1 <...> Служанки, юные прислужницы собирали в саду растения, вырванные с корнем, и старались выпрямить и подвязать цветы, прибитые к земле. «На другой день после того, как бушевал осенний вихрь...» [Сэй Сёнагон 1975, с. 235].
Хаги также упоминается в дане «Цветы» как любимые оленями.
Гибкие ветви кустарника хаги осыпаны ярким цветом. Отяжеленные росой, они тихо зыблются и клонятся к земле. Говорят, что олень особенно любит кусты хаги и осенью со стоном бродит возле них. Мысль об этом волнует мне сердце («Цветы»).
В дневнике Мурасаки Сикибу искусственные цветы Глицинии упоминаются в качестве украшения мужской прически.
Преемником придворной дамы Сэй Сёнагон в жанре полухудожественных дневниковых записей «дзуйхицу» явился мужчина буддийский отшельник Тёмэй ЦгйВД (1154-1216) из рода синтоистского храма Камо2, чьи «Записки из кельи» относятся уже к пе-
риоду Камакура (1185-1333), поэтому в данной статье относительно колыбельного периода флористики (Нара и Хэйан) рассматриваются уже как перспектива. Отшельническая автобиография К. Тёмэя напоминает европейскому читателю жизнь Робинзона Крузо на необитаемом острове. Кроме созерцания, чтения, молитвы, надо обеспечивать себя всем необходимым. Но бывает и отдых:
Когда молитва на ум нейдет иль из чтения книг священных ничего не получается, я отдыхаю, пребывая в полном бездействии [Исэ Моно-гатари 1979, с. 223].
Порой Тёмэй ходит на богомолье в храм Ивама или на могилу Са-румару. На обратном пути он не может не заметить «бесполезной»
1 Патриния (Patrinia) - род растений из семейства Жимолостные (СарпйНасеае), ранее вместе с некоторыми другими родами выделявшийся в семейство Валериановые ^а1епапасеае), желтого или белого цвета.
2 Родившись в царствование императора Коноэ, принадлежал он предположительно к достаточно знатному роду. Отец его был наследственным священнослужителем синтоистского святилища Камо, а бабка по отцовской линии - фрейлиной императрицы. Будучи воспитанником бабки, с юных лет стал вхож в круг придворных. В возрасте тридцати лет он пытается получить должность настоятеля храма. Неожиданно получив отказ, принимает решение удалиться из мира.
красоты так называемых бесполезных трав, которые собирает не затем, чтобы ими питаться и лечиться:
Обратною дорогой, смотря по времени года,- иль любуюсь вишней, иль ищу взором красный клен, иль срываю папоротник, иль подбираю плоды с дерев. и все это - то возлагаю на алтарь Будды, то оставляю в домике как память [там же, с. 225].
В первой части первого раздела автор, размышляя о смысле быстротечной человеческой жизни, задается вопросами:
Не ведаем мы: люди, что нарождаются, что умирают., откуда приходят они и куда они уходят? И не ведаем мы: временный этот приют -ради кого он сердце заботит, чем радует глаз?
Для обозначения быстротечности всех жизненных состояний Тёмэй употребляет традиционную для Дальнего Востока метафору «капли росы», вызывающую ассоциацию с быстрым испарением:
И сам хозяин, и его жилище - оба уходят они, соперничая друг с другом в непрочности своего бытия. Зрелище это - что роса на вьюнках. То роса опадет, а цветок остается: однако хоть и останется он, но на утреннем солнце засохнет. То - цветок увядает, а роса еще не исчезла: однако хоть не исчезла она, вечера ей не дождаться1 [там же, с. 208].
В главе о землетрясении 1185 г. автор размышляет о действии стихий на судьбы:
Средь четырех стихий - вода, огонь и ветер причиняют бедствия постоянно, земля же как будто особых бед не делает [там же, с. 218].
И тут же оговорка:
Правда, в древности, в годы Сайко (854-856) было большое землетрясение: в храме Тодайдзи2 даже упала голова со статуи Будды <.> но все же это никак не может сравниться с тем, что произошло на этот раз. [там же]
Словом, монах утверждает, что у человека нет оснований относиться к природе дружелюбно, поскольку над хрупкой человеческой жизнью всегда висит угроза природных катаклизмов. Нет оснований?
1 Пунктуация наша. - И. С.
2 Храм Тодайдзи в Нара, построенный в 749-751 гг., обитель японского буддизма. В нем находится восемнадцатиметровая статуя сидящего Будды Света: Будды Вайрочана.
Но откуда же мы, люди, берем свою пищу, одежду, стройматериалы? Начнем с малого:
Платье - из глициний, плащ - из пеньки: добуду их - и покрываю свое тело, цветы же осоки с равнин, плоды деревьев с гор, - их хватает, чтоб поддержать жизнь. И - этого довольно [Сэй Сёнагон 1975, с. 228].
Во втором разделе автор описывает хижины, в которые он удалился после 30 лет, чтобы вести отшельническую жизнь. Первая хижина еще была похожа на человеческой жилище [там же, с. 220]. После 49 лет условия своей жизни он делает еще более суровыми [там же, с. 221]. Дом 60-летнего отшельника описывает развернутая «растительная» метафора:
И вот теперь уже шестидесятилетняя роса, готовая вот-вот уже исчезнуть, вновь устроила себе приют на кончике листка [там же].
Один из приютов монаха напоминает скорее нору или конуру:
Площадью едва в квадратную будет сажень, вышиной же футов в семь, не больше <. >. Из земли воздвиг я стены, покрыл простою кровлей, на местах пазов прикрепил металлические скрепы [там же].
Вспоминая наставление Будды «не прикрепляться к вещам», Камо-но Тёмэй сокрушается о парадоксальных земных привязанностях:
Значит и то, что я теперь люблю вот эту хижину из трав, уже есть грех. Значит то, что я привержен так к уединению, - уже преграда на пути... [там же, с. 229]
Наконец, последний его приют - уже вовсе не дом, хотя и включает в себя целый комплекс приспособлений, материалом для которых служат растения [там же, с. 222]1. Что же открывается взору отшельника с высот?
1 «Теперь, сокрыв стопы свои в глуши гор Хинояма, на южной стороне жилища я построил легкий навес от солнца и настлал там настилку из бамбука, на западе которой устроил полку для воды священной. В хижине самой у западной стены установил изображение Амида, и когда наблюдал на нем лучи кланящегося солнца, мне представлялось, что это свет с его чела. На половинках той занавески, что была перед ним, я прикрепил изображение Фугэн и рядом с ним Фудо. Над северной перегородкой устроил маленькую полку и поставил там три или четыре шкатулочки плетеных из черной кожи; вложил туда собрание стихов, музыкальных пьес, сборник Одзёёсю, а подле
Весной - глядишь на волны глициний. Словно лиловые облака они заполняют собой весь запад.
Весенней красотой природа увенчивает многотрудное отшельничество старика, а весеннюю красоту - лиловыми «волнами» цветущих Глициний.
Заключение
1. Цветы - выразители чувства. Актуализация ведущего флористического архетипа в литературе и социальности
Итак, ведущий искомый флористический образ японской культуры и литературы, вне всякого сомнения, по характеру, совокупности оттенков цвета и по его функционированию в древнейших текстах поэзии, моногатари и дзуйхицу, имеет символику Женского начала мира и несет в себе соответствующую энергетику. Безусловно, он оказался под управлением Луны или «Женского Солнца», персонифицированного богиней Аматэрасу, что выдает матриархальный уклад древней и раннесредневековой Японии.
Поэт XX в. Такахама Кёси свидетельствует: «На поверхности (стихов) - не чувства, а цветы. Чувства скрыты в глубине, и проступают на поверхности влагой, звуками, мелодией». В самом деле: мы ничего не узнаем из японских ранних танка или более поздних хайку не только о чувствах, которые «зашифрованы» в языке цветов, но и о цветах, призванных вызывать ту или иную эмоцию либо отвечать на нее. Если с этой точки зрения взглянуть на три ипостаси ведущего флористического архетипа, то психология взаимодействия между автором, цветком и читателем раскроется как «взаимная симпатия», минуя характеристики «говорящего» и «слушающего». Сердце поэта и прохожего путника, радующееся при виде «серебряных» лунных цветов ириса, фиалки и глицинии, сияющих отраженным светом, печалится об эфемерности розы, как бы испытывая жажду в прямых
поставил по инструменту - кото и бива (оригото и цигибива). У восточной стороны настлал подстилку из стеблей папоротника, расстелил рогожу из соломы, и - вот оно, мое ночное ложе. В восточной же стене проделал я окно, тут же рядом поставил столик для письма. У изголовья стояла жаровня для углей. Ее я приспособил для топки хворостом. Заняв местечко к северу от хижины, его обнес редким низеньким плетнем, и - вот он, садик мой. Здесь я садил различные лекарственные травы» [Исэ Моногатари 1979].
солнечных лучах, и плачет о ее скором увядании. Фиалка, Глициния, Ирис - чаще изображаются в стадии расцвета, Роза - в страдании ухода, излома либо опадания лепестков.
Есть только три исключения в «Кокинвакасю». Да и то цветение розы переносится либо в воспоминание, вызывая грусть или даже досаду:
Верно, там, у реки, на дальнем мысу Татибана, в первозданной красе распустились и благоухают ямабуки - дикие розы.
Без названия. Кокинсю, 121.
Неизвестный автор
Не насытиться мне их красою и благоуханьем! Под весенним дождем веет грустью воспоминаний аромат цветов ямабуки.
Без названия. Кокинсю, 122.
Неизвестный автор
Ямабуки цветы!
Для чего распускаетесь втуне? -Нынче ночью, увы, все равно не придет любоваться тот, кто вас посадил близ дома.
Без названия. Кокинсю, 123 Неизвестный автор
В этом выражается своего рода и преклонение перед Весной, перед ее Началом. Ведь желтое и красное (в гамме до темно-багрового) ассоциируется в сознании японцев с вечером и осенью, а голубое и лиловое (в гамме до темно-фиолетового) - с утром и весной. Если из самых известных авторов японской поэзии выбрать тех, кто работает с ведущим архетипом и сравнить преобладающее отношение к фиалке, глицинии, ирису, с одной стороны, и розе - с другой, то получаем устойчивую параллель на протяжении многих веков, с VII по XVII вв.! Тот факт, что динамика нами рассматривается относительно точки зрения корифея XVII в. Мацуо Басё, не удивляет, если вспомнить замечание японоведа В. Сановича: «В творчестве Басё японская поэзия впервые после "Манъёсю" сделалась поэзией всей страны» [Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии 1977, с. 597]. Также уместно здесь будет привести суждение Т. Мозговой о «вневременности» японского классического искусства, где сложно
бывает «определить, к какому веку относится та или иная танка -к VII или XVII» [Мозговая 2012, с. 154].
Я розу дивную Увидел нынче утром. Подумал с грустью: Как, наверное, она Недолговечна!1
Ки-но Цураюки (ок. 866-945 или 946)
О, розы желтые На берегу Ёсино! От осеннего ветра Даже тени ваши В воде уж поблекли!
Отикоти Мицунэ ЛМЙШ'Ь. (упоминается в 900-920 гг.)
Хор лягушек утих, Облетели давно ямабуки3, Те, что в Идэ цвели, -О, зачем не пришел я раньше, Чтоб застать цветенье в разгаре!..
Без названия. Кокинсю, 125. Неизвестный автор
В горькой обиде На того, кто их посадил Над стремниной потока, Сломленные волной, Падают горные розы.
Сато Норикиё (1118-1190)
известен под монашеским именем Сайгё «Идущий к Западу»4
Расцветают цветы, Чтобы вскоре поблекнуть, увянуть, -Над свисающим мхом Лепестки от розы прохладной По ночам меняют окраску.
Свисающий мох. Кокинсю, 450.
Такамуко-но Тосихару (упоминается в 890-930 гг.)
О моё сердце,
Что делать нам остается?
Горные розы
Уже, увядая, поблёкли,
И подымается буря.
Смотрю, как ветер треплет горные розы. Минамото-но Санэтомо М^ВД (1192-1219 гг.)
1 «Нынче утром в саду впервые увидел я розу, этот дивный цветок, чью окраску назвать пристало воплощеньем непостоянства». (Ки-но Цураюки. Пер. А. Долина).
2 «Ветер с гор налетел - в водах Ёсино разом поблекло отраженье цветов, наклонившихся над потоком, желтых диких роз - ямабуки». (Кокинсю, 124. Слагаю при виде цветущих роз - ямабуки у реки Ёсино. Ки-но Цураюки. Пер. А. Долина).
3 Ямабуки - дикие розы желтого цвета (Kerria japónica).
4 На Западе, согласно буддийской мифологии, находилась Дзёдо - Чистая Земля, буддийский рай.
Эпоха Эдо вторит жалости и жалобе, пусть даже одним лишь только способом изображения розы:
С шелестом облетели Горных роз лепестки. Дальний шум водопада.
Мацуо Басё ^ЖЕЖ (1644-1694)
Критику растений за «пустоту» цветения японский народный фольклор также относит к Розе: «Ямабуки цветет, но плодов не дает» [Японские народные пословицы и поговорки 1959, с. 45].
Глициния в подавляющем большинстве случаев изображается поэтами в расцвете сил. Знаковые цветы Глицинии в древнеяпонской поэзии становятся особенным символом памятного события.
Меня ты любила -На память об этом
Цветы нежные фудзи, что льются волною, Ты тогда посадила у нашего дома, А теперь - полюбуйся их полным расцветом!
«Манъёсю», первая половина VIII в.
Ямабэ-но Акахито Ш® ФА или
Диалог из «Гэндзи Моногатари» вторит этой идее:
- Не смог я пройти
Мимо волн цветущих глициний
Не потому ли,
Что сосна у твоих ворот
Напомнила: здесь меня ждут...
- Тщетно сосна Все эти долгие годы Ждала у ворот,
Лишь цветы своей пышной красою Сумели тебя привлечь...
Мурасаки Сикибу (978 год?-1014 год?) Повесть о Гэндзи
Глициния вызывает такое чувство, что созерцающему хочется навеки сохранить свой восторг, который он проецирует на каждую весну, на ближайший и все последующие годы:
В дом милой ухожу...
Цветами нежных фудзи,
Что в роще Икури теперь цветут,
И будущей весной мы будем
любоваться,
Восторженно смотря на них.
Манъёсю, 3952 Старинная песня, сложенная Охара Такаясу (передал, исполнив ее, монах Гэнсё1, 746 г.)
Когда расцвет наступит нежных фудзи,
С ветвей бегущих легкою волной, Мы будем восхищаться их красой, Как нынче, каждый год, Край бухты огибая...
Манъёсю, 4188. Каэси-ута
«Кокинсю», разрабатывая древний мотив, в фокус внимания уже также берет наблюдателя и воспевает не Глицинию, а ее поклонников:
Вы, глициний цветы, Перед домом моим
обвейте лозой, привлеките вздымаются гроздья глициний,
тех, кто улицезрел словно волны в прилив, -
только что божественный облик, и теперь, волною подхвачен,
ветви им пожертвуйте щедро!.. он уйдет, чтобы вновь
вернуться.
Увидев, как женщины, Слагаю песню, заметив человека,
возвращавшиеся из Сига с богомолья, что остановился полюбоваться
по дороге зашли в храм Кадзан глицинией возле моего дома.
полюбоваться цветущей глицинией, Кокинсю, 120.
посвятил им песню. Кокинсю, 119. Отикоти-но Мицунэ ЛМЙ Ш'Ь.
Хэндзё МЩ (816-890) (годы жизни условно как ок. 859-925)
Вослед похвале Глицинии льется многовековое неумолкающее эхо:
Едва-едва я добрел, Измученный, до ночлега. И вдруг - глициний цветы!
Мацуо Басё
(1644-1694)
Так далеко
Вроде бы эти глицинии, Но цвет, аромат.
Ёса Бусон
(1716-1783)
1 О нем ничего не известно.
Объясняется властью архетипа и то, что с образом Глицинии в поэзии соседствует воспоминание о далеком ушедшем друге1. «Кокин-сю» добавляет в парадигму значений Глицинии в «Манъёсю» мотив цвета одежды, посвященной дорогому воспоминанию:
В тайне чувства храним -а что, коль один из влюбленных вдруг умрет от любви? Как носить тогда перед всеми в цвет глициний крашеный траур?..
Послание к Татибана-но Киёки от дамы, с которой он тайно встречался. Кокинсю, 654
Если б в муках любви ушла ты из бренного мира -безутешен, в слезах, я бы [глициниевые] одежды надевал, должно быть, ночами.
Ответ. Кокинсю, 655.
Татибана-но Киёки (ум. в 899 г.)
До реставрации Мэйдзи (1868) фамилии были лишь у знатных родов самураев. С приходом к власти императора Муцухито всем без исключения японцам было предписано получить фамилии, которые они могли выбрать по своему желанию. Многие японцы стали использовать в своих фамилиях первый кандзи названия рода - Щ (Глициния) в знак почитания рода Фудзивара. А поскольку в этом роду много прославленных поэтов, все они по фамилии связывают себя с символикой и свойствами архетипического цветка культуры2. Одна из самых распространенных японских фамилий - Сато ({¿) также со-
1 «Право, досадно! Платье цвета глициний надела, Скорбя о тебе. Но оно от слез моих горьких Того и гляди истлеет .» Идзуми-сикибу ^П^^^, (род. ок. 976). «Узнала, что один принц, опередив меня, покинул этот мир.» (Речь идет о принце Ацумити. - И. С.) Комм. пер. А. Долина («Кокинсю»): «Глициниевое» платье - темно-лиловое платье, которое надевали для тайных свиданий и в знак траура.
2 Среди представителей рода Фудзивара немало известных поэтов, например : Фудзивара Хироцугу (? -740); аристократ, министр, регент Фудзивара-но Тадахира (880-949); аристократ Фудзивара-но Ацутада (906-943) ; аристократ Фудзивара-но Асатада (910-966); основоположник учения югэн Фудзивара Тосинари (1114-1204); буддийский монах Сайгё (1118-1190) из рода Сато, происходившего из северной ветви рода Фудзивара; сын Фудзи-вары Тосинари Фудзивара-но Тэйка (1162-1241), известный также как Советник Садаиэ или Фудзивара Садаиэ; сын Фудзивары Садаиэ Фудзивара Тамэиэ и другие [Фудзивара].
держит этот иероглиф [Нечаева 1994]. Таким образом исподволь проявляется влияние ведущего флористического архетипа японской культуры и литературы на социальность, в ипостаси Глицинии: Цветка Равноденствия.
Поставленная задача выполнена: найден ведущий флористический архетип, заведующий обликом культуры, настроением японской литературы и вытекающей из нее философии. Продемонстрирована его роль в поэзии, моногатари и дзуйхицу, вплоть до эпохи Хэйан. Прослежены исторические и мифологические связи, на перекрестке которых формируется характер нации под ведущей «флористической» звездой.
2. Лирическое примечание
Зеркальное отражение китайского флористического мотива заглушения горькой травой полыни сладкого солнечного цветка Орхидеи, прослеженного нами на протяжении истории китайской поэзии («Флористическая пара лирики древнего Китая»), мы находим в японской «Манъёсю» на примере лунной Глицинии «в паре» с плющом:
Где глициния цветет, Там же, с ней переплетясь, растет Плющ вонючий, Нет ему конца.1
Манъёсю, 3855.
Первая из «Двух песен о разном, сложенных принцем Такамия»
О принце Такамия истории ничего не известно. В антологии всего только две его песни. Хотя песню о глицинии и плюще считают сатирой на верноподданнические чувства (комментарий А. Е. Глу-скиной), однако соседство противоборствующих растений, благородного и сорного, напоминает нам диалектику китайской пары «Орхидея и Полынь». А перемещение центра внимания с солярного символа на лунный - еще раз свидетельствует в пользу доказываемой гипотезы.
Несмотря на плющ, Глициния побеждает в битве. О ней поэты говорят: «сверкает», «озаряет пламенем воду», «озаряет блеском даже дно озера»!
1 Окончание цитаты: «Как и нашей службе для дворца».
Пришли мы, думая, что ненадолго, Но, вдруг в заливе Тако увидав Цветы сверкающие Дивных фудзи, Мы, верно, проведем на берегу всю ночь!
Манъёсю, 4201 <Кумэ Хиронава> Четыре песни, в которых Фусэ, остановили ладью
Кристально дно в воде, Сверкающей, как пламень,
Что блеском фудзи лепестков озарена, И оттого водой покрытый камень Блестит, как жемчуг дорогой!
Манъёсю, 4199 <Отомо Якамоти> каждый выразил свои думы, у бухты Тако и любовались
Возьмем цветы лиловых фудзи, Что блеском озаряют даже дно Залива Тако, И, украсившись венками, Покажем тем, кто видеть их не мог!
Манъёсю, 4200 <Утинокура Навамаро> , когда, развлекаясь на озере цветами фудзи
Нераздельны в этом переживании «Ночь», «Глициния» и «Лунный свет». Идея ночного любования цветами Глицинии связывается с «экзистенциальной» бессонницей; с ветками Фудзи сравниваются нескончаемые мысли, направленные к Идеалу. Наконец, и эту «экзистенциальную бессонницу» поэт готов увековечить, чтобы жить в ней и только в ней. Это и есть начало «йоги сна»:
Пусть в Ямато, Пусть в стране Распростертых островов Много разных есть людей, Что живут в ней с давних пор, Но как волнами1 цветы Ниспадают до земли С веток фудзи, Так к тебе
Мысли тянутся мои. И как вешняя трава, Ты, о ком я полон дум! По очам твоим грустя, Верно, не смыкая глаз, Провести придется мне Нескончаемую ночь...
Манъёсю, 3248. Песни-переклички (Песни о любви)
1 Лиловые цветы фудзи (вистарии) спускаются с веток гирляндами, напоминающими волны, отчего называют их фудзинами («волны фудзи»).
Словно фудзи нежных лепестки, На концах ветвей цветущие весной, -Со спокойным сердцем и душой Ни единой ночи я не спал, Оттого что думал о тебе! Словно фудзи нежных лепестки, На концах ветвей цветущие весной, -Со спокойным сердцем и душой Ни единой ночи я не спал, Оттого что думал о тебе! Словно фудзи нежных лепестки, На концах ветвей цветущие весной, -Со спокойным сердцем и душой Ни единой ночи я не спал, Оттого что думал о тебе!
Манъёсю, 3504 Песни-переклички (Песни о любви)
«Кокинсю» лаконично вторит:
Как сбегают к реке там, в Ёсино, грозди глициний, за волною волна -
неизменно к тебе стремятся все мои заветные думы.
Без названия. Кокинсю, 699. Неизвестный автор.
Погружаясь в блаженное созерцание спасительного образа и его улыбки, ради своей Глицинии, влюбленный переходит границу смерти:
У дома моего цветы прекрасных фудзи До срока своего чудесно расцвели, И нынче видеть я хочу Твою улыбку,
Что те цветы напоминает мне...
Манъёсю, 1627 Первая из «Двух песен Отомо Якамоти, посланных старшей дочери госпожи Саканоэ с красными листьями хаги и цветами фудзи»1
Говорят, что люди умирают, Если так тоскуют, как тоскую я Из-за той, что видел миг, Что хороша,
Как цветы струящиеся фудзи...
Манъёсю, 3075. Из неизвестной книги.
1 Комментарий говорит: «К подарку в старину присоединяли песню». А к песне, как подсказывает само название песни 1627, следовательно, - подарок!
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бондарев А. П. Диалогическая поэтика: Теория и история литературы: учебное пособие для студентов разных специальностей. М. : ФГБОУ ВО МГЛУ, 2016. 360 с.
Востокова А. Страна Восходящего Солнца. От древности до наших дней. Ростов-н/Д : «Феникс», 2005. - 256 с. (Сер. «Золотой фонд».)
ГореглядВ. Н. Японская литература VIII-XVI вв.: Начало и развитие традиций. 2-е изд. СПб. : «Петербугское Востоковедение», 2001. 400 с. (Orientalia)
Древние цивилизации / С. С. Аверинцев, В. П. Алексеев, В. Г. Ардзинба и др. ; под общ. ред. Г. М. Бонгард-Левина. М. : Мысль, 1989. 479 с.
Исэ Моногатари / пер., ст., прим. Н. И. Конрада. М. : Наука, 1979. 287 с. (Сер. «Литературные памятники».)
Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. Т. 16. М. : Изд-во Художественная литература, 1977. 926 с. (Сер. БВЛ.)
Кодзики. Свиток первый. СПб. : ИД «Кристалл», 2000. 608 с. (Б-ка мировой лит. Восточная серия.)
Кокинвакасю. URL : http://e-libra.ru/read/215896-kokinvakasyu-sobranie-staryx-i-novyx-pesen-yaponii.html
Кэнко-Хоси. Записки от скуки // Японские дзуйхицу. Золотой фонд японской литературы / предисл. Т. Григорьевой ; пер. В. Горегляда. С. 354-483. СПб. : Северо-запад, 1998. 631 с.
Лепехова Е. С. К вопросу об обучении японских буддийских монахов в Китае в VII и XII вв. // Вестник ЗабГУ 2013. № 9 (100). С. 128-131.
Манъёсю. URL : http://ww.litmir.net/bd/?b=134382
Маркарьян С. Б., Молодякова Э. В. Праздники и японские календари // Праздники в Японии: обычаи, обряды, социальные функции. М. : Наука. Главная редакция восточной литературы, 1990. 248 с. : ил. URL : http:// nippon-history.ru/books/item/f00/s00/z0000002/st006.shtml
Мозговая Т. А. Небытийная природа времени в японской духовной традиции // Вестник ВГУ. 2012. № 2. С. 152-157. (Серия: Философия.)
Непомнин О. Е. Типология азиатских обществ / Непомнин О. Е., Иванов Н. А.; Ин-т востоковедения РАН. М. : Вост. Лит., 2010. 440 с.
Нечаева Л. Т. Учебник японского языка для продолжающих. М. : Партнёр Ко ЛТД, 1994. Т. 1. 383 с.
Пронников В. А., Ладанов И. Д. Японцы. URL : http://nippon-history.ru/books/ item/f00/s00/z0000001/index.shtml
Сэй Сёнагон. Записки у изголовья / пер. со ст.-япон., предисл. и комм. В. Марковой. М. : Художественная литература, 1975. 368 с.
Смирнова И. Б. Мифопоэтический образ Фиалки в исторической поэтике куртуазного романа // Текст и метатекст. М. : ИПК МГЛУ «Рема», 2012.
С. 120-132. (Вестн. Моск. гос. лингвист. ун-та; вып. 22 (655). Сер. Филологические науки.)
Смирнова И. Б. Цветочный символ средневекового французского аллегорического «Романа о Розе» Гийома де Лорриса как уникальное западноевропейское проявление единой «флористической» концепции человека. Цикл: Восток и Запад: спор или диалог? // Романские языки в дискурсивном пространстве. М. : ФГБОУ ВПО МГЛУ, 2014. С. 220-242. (Вестн. Моск. гос. лингвист. ун-та ; вып. 10 (696). Сер. Языкознание.) Смирнова И. Б. Флористическая пара лирики древнего Китая (на материале Ши Цзин 1Ш, Цюй Юаня ДМ, Цао Чжи ЩШ, Тао Юаньмина ШШ, Бо Цзюйи Цикл: Восток и Запад: спор или диалог? // Страны Вос-
тока: язык, культура, литература. М. : ФГБОУ ВО МГЛУ, 2016. С. 43-78. (Вестн. Моск. гос. лингвист. ун-та; вып. 22 (761). Сер. Языкознание.) Фудзивара. URL : https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A4%D1%83%D0%B4 %D0%B7%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D1%80%D0%B0_(%D1%80% D0%BE%D0%B4)#cite_note-1 Штайнер Р. Духовное водительство человека и человечества GA 15. Библиотека Духовной Науки. URL : http://bdn-steiner.ru/modules.php?name=Ste iner&go=page&pid=15 Японские народные пословицы и поговорки / пер. с япон. П. Петрова ; под
ред. С. Гутермана. М. : Изд-во иностранной лит-ры, 1959. 95 с. Ясунари Кавабата. Существование и открытие красоты // Японские дзуйхи-цу / пер. и предисл. Т. Григорьевой. СПб. : Северо-запад, 1998. С. 522547. (Золотой фонд японской литературы.)
