CC BY
72
3. Лакруа, Ж. Персонализм: истоки - основания - актуальность [Текст] / Ж. Лакруа // Избранное: Персонализм. - М., 2004.
4. Роллан, Р. Собр. соч. [Текст] : в 9 т. / Р. Роллан. - М., 1974. - Т. 1.
5. Губман, Б. Л. Символ веры Ж. Маритена [Текст] / Б. Л. Губман // Маритен, Ж. Философ в мире. М., 1994.
6. Arbour, R. Henri Bergson et lettres françaises [Текст] / R. Arbour. - P., 1955.
7. Федотов, Г. П. Эсхатология и культура [Текст] / Г. П. Федотов // Русские философы: Антология. М., 1996.
8. Вдовина, И. С. Французский персонализм (1932-1982) [Текст] / И. С. Вдовина. - М., 1990.
9. Федотов, Г. П. С.-Петербург, 22 апреля (5 мая) 1918 г. [Текст] / Г. П. Федотов // Судьба и грехи России: Избранные статьи по философии русской истории и культуры. - СПб., 1991. - Т. 1.
10. Федотов, Г. П. Эсхатология и культура [Текст] / Г. П. Федотов // Русские философы: Антология. - М., 1996.
11. Лакруа, Ж. Персонализм: истоки - основания - актуальность [Текст] / Ж. Лакруа // Избранное: Персонализм. - М., 2004.
12. Федотов, Г. П. Россия и свобода [Текст] / Г. П. Федотов // Русские философы: Антология. - М., 1996.
13. Тайманова, Т С. Жанна д’Арк и духовные искания русского зарубежья [Текст] / Т. С. Тай-манова // Русская литература. - 2006. - № 4.
14. Delaporte, J. Péguy dans son temps et dans le nôtre [Текст] / J. Delaporte. - P., 1957.
15. Роллан, Р. Собр. соч. [Текст] : в 9 т. / Р. Роллан. - М., 1974.
16. Федотов, Г. П. Рождение свободы [Текст] / Г. П. Федотов // Русские философы: Антология. - М., 1996.
17. Бердяев, Н. А. Христианство и классовая борьба [Текст] / Н. А. Бердяев. - Париж, 1935.
18. Бердяев, Н. А. Самопознание. Опыт философской автобиографии [Текст] / Н. А. Бердяев. -М., 1991.
19. Федотов, Г. П. Новый Град [Текст] / Г. П. Федотов. - Нью-Йорк, 1952.
20. Федотов, Г. П. Проблемы будущей России. Ст. 2 [Текст] / Г. П. Федотов // Судьба и грехи России. - СПб., 1991. - Т. 1.
21. Федотов, Г. П. Социальный вопрос и свобода [Текст] / Г. П. Федотов // Русские философы: Антология. - М., 1996.
УДК 316.347(470)
ББК 60.54
Т.В. Быковская,
доцент кафедры гуманитарных дисциплин
Саратовской государственной консерватории им. Л.В. Собинова
ВЕЧНОЕ ДЕТСТВО РУССКОЙ ДУШИ
Д ля современной России исключительную значимость приобретают проблемы поиска ценностных и смысловых ориентиров духовного и социально-культурного развития. Анализ данных проблем связан с изучением архетипического уровня национальной психологии, ибо отсюда произрастают
ведущие духовные и социальные установки национального самосознания. «О любой расе, - писал X. Ортега-и-Г ассет, - лучше всего свидетельствуют избираемые ею архетипы» [1, с. 342].
Основополагающими русскими архетипами являются «отцеубийство» и «вечно женственное». Отцовский фактор в русском архетипе заменяется материнским, «вечно женственным». Одним из последствий безотцовщины становиться «не-взросление» русского человека: без отцов дети не взрослеют, а для матерей они всегда остаются детьми.
На русскую психологию как психологию ребенка обратили внимание многие авторы, в их числе - П. Чаадаев, Н. Гоголь, И. Тургенев, Н. Федоров, Ф. Достоевский, которые показали одно из самых устойчивых переживаний русского человека - чувство бездомности, безотцовщины. Русская литература дала один из самых содержательных в мировой литературе образ ребенка, чья психология -ключ к душе русского человека. Детская психика специфична в восприятии мира и адаптации к нему, но для русской души это не возрастная фаза, а целый мир, из которого чаще всего не удается выйти во взрослую жизнь.
В отце и матери, с точки зрения психоаналитика, персонифицировано главное противоречие человеческого бытия: противостояние между культурой и природой, между системой сдерживания и инстинктивным устремлением к удовольствию, между способностью создавать и потреблять. Становление психологических первопринципов является, таким образом, феноменологией чувства дома - одного из самых глубоких архетипических переживаний человека. Первый опыт, приобретаемый в детстве, становится главным: он определяет всю жизнь, которая будет «воспоминанием детства».
В традициях психоанализа отцовский фактор рассматривается как культурный. Приобретение отцовских качеств требует от личности усилий и напряжения. От отца исходит умение «сдерживать природу» и, преодолевая ее, создавать культуру. Отец - исток культурного творчества; именно умение созидать по идеальным образцам доставляет удовольствие. Материнский фактор - природный; он выражается в инстинктивной устремленности к чрезмерности, неограниченности. Мать - это «присвоение готового», которое доставляет удовольствие тем, что не требует усилий.
Русские национальные архетипы отмечены особенным соотношением мужского и женского, отцовского и материнского. Н. Бердяев это соотношение «женственного и мужественного начала в русском народном характере» назвал первым таинственным противоречием России: «Та же антиномичность проходит через все русское бытие» [2, с. 277].
Многие авторы, пытаясь понять русского человека, в анализе используют слово «ребенок». Обратимся к некоторым высказываниям: «Русские скорее склонны к покорности, нежели к проявлению своей воли, их уму не хватает импульса, как их духу свободы. Вечные дети, они могут на миг стать победителями в сфере грубой силы, но никогда не будут победителями в области мысли» [3, с. 187]; «Славяне - это могучее народное тело, над которым едва подрагивает крошечная детская головка» [1, с. 343]; «...Мы живем одним настоящим, без прошлого и будущего, а если иногда волнуемся, то из детского легкомыслия, с каким
ребенок силится встать и протягивает руки к погремушке. <...> Мы растем, но не созреваем, движемся вперед, но по кривой линии. Мы подобны тем детям, которых не приучили мыслить самостоятельно; в период зрелости у них не оказывается ничего своего ...
Мы подобны незаконным детям, без наследства, без связи с людьми, жившими на земле раньше нас, мы не храним в наших сердцах ничего из тех уроков, которые предшествовали нашему собственному существованию» [4, с. 36, 37].
М. Мамардашвили назвал Россию страной, в которой гуляет гений повторений, сказав, что как будто существуют какие-то архетипы, по путям которых проходит наш опыт, заключающийся в том, что мы его не извлекаем. «Любой год возьмите, и вы увидите все то же самое, те же самые дилеммы. <...> В российском прошлом не было исторических действий, когда люди додумывали бы до конца свои мысли, превращая . состояние своих душ в состояние истории. А иначе смысл, который не извлечен, и дело, которое не доделалось, будут повторяться и неизбежно порождать зло» [5, с. 213]. Отметим актуальную ценность суждения Мамардашвили, о том, что у каждого времени есть свой знак и «у нас тоже свой знак времени. (1987 г. - Т.Б.), и если мы сделаем (переход в другой мир. - Т.Б.), то мы будем поколением, которое не пройдет, то есть после которого начнется что-то другое, другой мир» [5, с. 211].
Отказ от постижения бытия путем осмысления исторического опыта и замена его собственным разумением являются феноменами детской психологии. Одна из особенностей детского восприятия мира заключается в том, что он предстает впервые. Всякий взгляд - заново, всякий раз - обучение. Дар ребенка - то дар первовидения: он не знает предшественников и не ждет последователей.
3. Фрейд, характеризуя детскую психологию, писал, что для нее реальность и фантазия имеют одинаковую ценность. Этот «инфантильный след» присутствует в русском сознании, для которого столь очевидно смещение реального и желаемого. В инфантильности русского сознания - «впервые и сам» - кроется, очевидно, одна из причин «смелых и радикальных реформаторств» в России. Неудачи многих русских реформ объясняются и их недостаточной продуманностью. Историки обратили внимание на одну часто встречающуюся особенность русских реформаторов, есть такие, которые или молоды и народа не знают, или такие, которым и свою голову не жаль, а чужую тем более. Часто реформы проводятся без глубокого знания реальной жизни и без волнений за последствия, с детской убежденностью в успехе. Отсутствие расчета, контроля, чувства меры - черты детской психологии, для которой нормальна замена адекватного представления о реальности инфантильным эгоизмом.
Н. Мотрошилова, называя современную ситуацию в России варварской, особо отмечает «грандиозные обманы, аферы, мошенничество в массовых масштабах на фоне удивительного легковерия населения; миллионы беспризорных детей при живых родителях» [6, с. 49]. Д.С. Лихачев в реестре русских качеств называет легковерие контрдансом национального характера.
Следствием разрушительных реформ является запустение и социально-культурное одичание, столь привычные для русского сознания и образа жизни. Это
напоминает ребенка, который все разламывает, разбрасывает и навести порядок самостоятельно не может. В ощущении единственности коренится максимализм ребенка, который чувствует «свою силу»: здесь исток детского вандализма. Ему не ведом мир и его ценности до него, он о них узнает по мере взросления, а если не взрослеет, то проходит путь всякий раз заново. Психология вечных детей исходит из того, что мир должен жить по твоим правилам, а не ты должен интегрироваться в культуру мира.
Склонность русских к разрушению, к сожалению, очевидна. С одной стороны, инфантильная страсть к разрушению является творческой, так как она связана с желанием узнать, приобрести новое для себя знание. С другой стороны, она произрастает из детской жестокосердности, которая является обычной чертой детской психологии с ее слабо развитым сознанием и пониманием. Но желание разрушить, «чтобы узнать», из сферы нормальной детской психологии переходит во взрослую жизнь. Эта психологическая особенность авторами названа по-разному - апокалипсичность, бунтарство, удаль, «карамазовщина», стихийность, но природа и роль ее едины. Инфантильная нигилистическая реакция устойчиво присуща национальному сознанию, как и убежденность, что все можно создать заново по своим правилам. Эта несерьезность ассоциируется с детской игрой, которая, с одной стороны, обучает жить в реальности, а с другой - к ней отношения не имеет: ведь это детская забава, в основе которой - детская фантазия. Ребенок не трудится, его деятельность - игра.
Игровое начало обнаруживается в такой черте русской жизни, как склонность к занятиям, которые не являются насущными и обязательными. Русский ум часто не связан с повседневными заботами. Еще П. Чаадаев с горечью писал, что у нас нет и в помине тех условий, которые в других странах являются естественными, и речь идет «вовсе не о моральных принципах и не о философских истинах, а просто о благоустроенной жизни, о тех привычках сознания, которые сообщают непринужденность уму и вносят правильность в душевную жизнь человека» [4, с. 34]. Почти век спустя А. Белый, как бы продолжая, утверждал, что «в мечтах русские люди забывают о позоре настоящего и, подражая образцам грядущего своими неумелыми манипуляциями, напоминают обитателей сумасшедшего дома» [7, с. 198].
Необходимое заменяют действия, которые являются социальным театром, «празднеством и игрой», тем, что в русской истории получило нарицательное название «потемкинских деревень». Вновь забавы, в которые играем как дети, и вновь иллюзии, в которые верим. Первостепенным и важным становится то, что таковым не является. Склонность к театральности, к празднествам отражает не только стремление к отдыху, это уход от нужных забот. Заиграться и забыть - знакомая детская формула. М. Мамардашвили с горечью писал о том, что в стране проводились сотни конференций, на которых выступали тысячи людей, обсуждая несуществующие проблемы. О. Шпенглер, характеризуя «русскость», обращает внимание на «интеллигенцию» с ее вычитанными проблемами и конфликтами.
Русский человек часто не видит норм реальной жизни, точнее сказать, не желает видеть. Он понимает «неважность» их: все можно получить без особого
труда, с помощью последнего как раз ничего не добьешься. Надо ждать «счастливого стечения обстоятельств», благодаря которому можно получить все в единый миг.
«Единый миг» - это не только вечная русская мечта. В русской истории часто все вершит именно он. Когда-то В. Розанов, с присущим ему стилистическим блеском, сказал: «Русь слиняла в два дня. Самое большее в три. Даже «Новое Время» нельзя было закрыть так быстро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей» [8, с. 541]. На наш взгляд, понятно, о чем идет речь: мы имеем опыт жизни в стране, которая «разом рассыпалась вся». Свидетельство «единого мига» - и самозванство, мгновенное политическое восхождение, и «внезапно свалившееся богатство», являющееся не результатом собственного созидательного усилия, а «даром» от другого. Упования на чудо, на внезапно сбывшееся авось характерны для инфантильного сознания.
Особо подчеркнем неотъемлемость от «авось» равнодушия к любому исходу событий, к любому разрешению проблемной ситуации. «Авось» есть символ перманентной неопределенности и зыбкости социальной и культурной истории России. А. Вежбицкая, специалист по языковой культуре, пишет: «Русская частица авось подводит краткий итог теме, пронизывающей насквозь русский язык и русскую культуру - теме судьбы, неконтролируемости событий, существованию в непознаваемом и не контролируемом реальным сознанием мире» [9, с. 78-79]. С психологической точки зрения содержание слова «авось» характеризует инфантильную психику.
Б.П. Вышеславцев пишет: «Любимец русской сказки Иванушка-Дурачок, долго лежавший на печи, ни с того, ни с сего вдруг вскакивает и кричит: «Эх, вы, тетери, отпирайте двери, хочу идти туда, сам не знаю куда (курсив наш. -Т.Б.). Многих возмущает пошлость и безнравственность сказки ...
Сказка раскрывает то, что тщательно скрыто в жизни, в ее официальном благочестии и ее официальной идеологии» [10, с. 114].
В сказке проникновенно изображено вечное детство русской души. Она отражает национальную архетипику отношений мужчины и женщины, главным в ней является не образ мужчины, отца, а образ умной женщины. Есть и иные герои в русской сказке, но у мужского персонажа преобладают черты детской психологии, исчерпывающе представленные в ней. Метафора сна, столь значимая в сказке, соответствует психологии ребенка, который много спит. Мужчина в русской сказке постоянно тянется ко сну, это своего рода имитация колыбели, материнского лона, столь надежно защищающего от опасностей.
Отношение женщины к мужчине напоминают отношение матери к ребенку. Она выручает его из трудных положений, ему достаточно захотеть - и желание исполнится: собственных усилий от него не требуется. Если он и поступает по-своему, то, как правило, забыв женские наставления, как ребенок забывает наставления матери: заигрался и забыл, а когда вспомнил, то уже поздно, поправить дело может только мать. На мужчину нет надежды, его душа - детская, ребяческая. Он только производит беспорядки, и пока женщина не примется за дело, их не миновать. Эта детскость поведения взрослого
героя есть реакция на сложности жизни и стремление вернуться в блаженное время детства, к матери, когда о тебе помнила и заботилась женщина - мать. Мужской персонаж сказки часто совершает поступки под влиянием порывов, потом раскаивается («я больше не буду»), у него быстрый переход от радости к тоске, от любви к ненависти. Такое поведение типично для неустойчивой в эмоциональном отношении детской психики. Эта психология часто лежит в основе поведения русского человека. Обратимся еще раз к Чаадаеву, отметившему, что равнодушию русских к житейским опасностям соответствует такое же «равнодушие к добру и злу, к истине и ко лжи» [4, с. 40]. Ощущая себя вечным ребенком, русский человек по-детски ищет отца. Поиски социальных заместителей отца стали печальной традицией: в психологии русского человека уживаются безотцовщина и патернализм.
Библиографический список
1. Ортега-и-Гассет, X. Бесхребетная Испания [Текст] / X. Ортега-и-Гассет / пер. с исп. А. Б. Матвеева. - М., 2003.
2. Бердяев, Н. А. Судьба России [Текст] / Н. А. Бердяев. - М., 1998.
3. Кюстин, Аст де. Николаевская Россия [Текст] / Аст де Кюстин ; пер. с фр. - М., 1990.
4. Чаадаев, П. Я. Философические письма [Текст] / П. Я. Чаадаев. - М., 1991.
5. Мамардашвили, М. К. Эстетика мышления [Текст] / М. К. Мамардашвили. - М., 2001.
6. Мотрошилова, Н. В. Варварство как обратная сторона цивилизации [Текст] / Н. В. Мот-рошилова // Вопросы философии. - 2006. - № 2. - С. 44-51.
7. Белый, А. Символизм как миропонимание [Текст] / А. Белый. - М., 1994.
8. Розанов, В. В. Несовместимые контрасты жития [Текст] / В. В. Розанов. - М., 1991.
9. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание [Текст] / А. Вежбицкая. - М., 1997.
10. Вышеславцев, Б. П. Русский национальный характер [Текст] / Б. П. Вышеславцев // Вопросы философии. - 1995. - № 3. - С. 111-121.
УДК 008 ББК 71.0
Е.А. Крайнова,
аспирант кафедры культурологии
Саратовского государственного технического университета
КАТЕГОРИЯ ВРЕМЕНИ В РУССКОЙ ПРОЗЕ Х1Х-ХХ ВЕКОВ КАК ФЕНОМЕН КУЛЬТУРЫ
^Злитературе отражаются объективные процессы, происходящие в обществе в тот или иной временной период. Темпоральные представления могут быть разнообразными и индивидуализированными, однако фундаментальные понятия о времени, его течении и структуре являются продуктами
