CC BY
3сходством силуэтов. Сказочный разбойник сна — фигура крупная. Он поставлен над своей бесовской свитой, наделен грозной серьезностью. И в письме, и в фантасмагории сна Евгений — защитник Татьяны, суженый, посланный небом или адом, но единственный и желанный.
Третий облик—«москвич в гарольдовом плаще» — отделен от обоих предшествующих резче, чем они сами друг от друга. Он тоже «угадан», добыт своего рода наитием, тоже являет «срез» духовных потенций личности «сына века», но на этот раз в точке минимума. Усомнившись в душевной подлинности Онегина, автор подвел его к черте, за которой герой может обернуться антигероем. Впоследствии Лермонтов дал такому антигерою отдельное существование. Печорин утверждает свою истинность в постоянном отталкивании от пародирующего его Грушницкого. У Пушкина Онегин «спасен» иначе внезапно открывающейся в нем способностью к трагедии. Как пролог к этому открытию звучит прямая авторская защита героя от нападок светской черни. По смыслу упреки недоброжелателей Онегина близки раздумьям Татьяны над романами о «современном человеке». Но налицо важнейшее различие: Татьяна спрашивает, голос светской толпы категорически обвиняет. Автор участвует в вопросах, но отвергает безапелляционный приговор.
Все сказанное позволяет определпть место эпизода чтения в иерархии авторских оценок Онегина. Он несет в себе фермент сомнения — элемент настолько необходимый в системе русского романа, что без него не обойдется нп одно из последующих повествований о герое времени (вплоть до Рудина и Базарова).
Итак, три фантастические «проекции» образа героя намечают общий спектр онегинского психологического комплекса. Реализм, не пренебрегающий мелочами быта, дополняется в «Онегине» возвышающейся над ним сверхреальностью поэтического синтеза.
И. Л. Алъми
«ВЕЧЕР У КАНТЕМИРА» К. Н. БАТЮШКОВА И «АРАП ПЕТРА ВЕЛИКОГО» ПУШКИНА
Творческие контакты Пушкина с наследием К. Н. Батюшкова — тема отнюдь не новая в отечественном литературоведении.1 Еще В. Г. Белинский неоднократно рассматривал процесс своеобразного влияния на молодого Пушкина «артистической натуры Батюшкова», чьи стихи, по наблюдению критика, оставались для выпускника Лицея «преимущественным образцом».2 Однако проблему эту — особенно если речь идет о прозе —■
(реконструкция замысла и идейно-композиционная функция)» (Труды по знаковым системам. Тарту, 1979. Т. 11. С. 29, 43). Мифологический пласт сознания Татьяны исследует В. М. Маркович в статье «О мифологическом подтексте сна Татьяны» (Болдинские чтения. Горький, 1981).
1 См.: История русской литературы XIX века: (Библиографический указатель под ред. К. Д. Муратовой). М.; Л., 1962. С. 144, № 2806-2816.
2 Белинский В. Г. Поли. собр. соч.: Б 13 т: М., 1955. Т. 7. С. 231, 280.
вряд ли можно считать исчерпанной. В. Г. Белинский не анализировал прозаических произведений близкого предшественника Пушкина; в одной из статей он ограничился общей оценкой его прозы — «сладостной, гармонической».3 Перечисляя «лучшие» произведения К. II. Батюшкова, критик назвал вторым по художественным достоинствам «Вечер у Кантемира».
Пожалуй, в одном только В. Г. Белинский оказался неточен: поэзия К. Н. Батюшкова не отошла в прошлое. В наше время происходит новое, весьма серьезное и глубокое осмысление ее массовым читателем; появились и фундаментальные исследования о К. Н. Батюшкове, об отношении Пушкина к его творчеству.4
Сказанное имеет непосредственное отношение и к нашей работе: в ней рассматривается своеобразие творческих контактов «французских» глав «Арапа Петра Великого» с «Вечером у Кантемира». Объектом подобного исследования названные произведения еще не были, хотя основания для этого, по нашим наблюдениям, имеются.
Творческие индивидуальности Батюшкова и Пушкина складывались в литературной среде «арзамасского братства». Когда 6 января 1817 г. на семнадцатом заседании «Арзамаса» было прочитано сочинение Батюшкова «Вечер у Кантемира», то его персонажи — Монтескье и Кантемир — были оценены слушателями «как живые и достойные члены Арзамаса». Большей похвалы у арзамасцев не было.5
Трудно, конечно, предположить, чтобы Пушкин в годы ссылки в Ми-хайловское, в пору работы над «Арапом Петра Великого», оставался на уровне оценок и воззрений «арзамасской» молодости, однако несомненны как его глубокий интерес к петровским реформам, так и признание значения прозы К. Н. Батюшкова.6
Исследователи по-разному видят характер воздействия прозы Батюшкова на прозу молодого Пушкина. В одних работах показано, что мысли и образы старшего собрата «действительно переходили в прозу Пуш-
3 Там же. Т. 5. С. 274.
4 См.: Фридман Н. В. 1) Проза Батюшкова. М., 1965; 2) Поэзия Батюшкова. М., 1971; Булгаков Н. Н. К. Н. Батюшков и развитие в русской литературе первой четверти XIX в. реализма и народности // Проблемы реализма в русской литературе XIX—XX веков. Днепропетровск, 1970; Сандомирская В. Б. К вопросу о датировке помет Пушкина во второй части «Опытов» Батюшкова // Временник Пушкинской комиссии. 1972. JI.r 1974; Гиллелъсон М. И. Молодой Пушкин и арзамасское братство. JL, 1974. С. 94 и след.; Семенко И. М. Батюшков и его «Опытыъ Ц Батюшков К. Н-Опыты в стихах и прозе. М., 1977. С. 433—492; Брыгин Никита. Времен стремительная связь. Одесса, 1977; Кожипов В. В. Книга об истории русской поэзии XIX века. М., 1978; Грехнев В. А. Дружеское послание пушкинской поры как жанр // Болдинские чтения. Горький, 1978. С. 32—4S; Эйдлин Л. 3. Читая старых поэтов... // Иностранная литература. 1980. № 8. С. 202-208.
5 См.: Гиллелъсон М. II. Молодой Пушкин и арзамасское братство. С. 95.
6 Вспомним, что «старинную повесть» «Предслава и Добрыня», сочиненную К. Н. Батюшковым в 1810 г., Пушкин не только включил в «Северные цветы на 1832 год», но открыл ею завершающий том этого альманаха, а в кратком предисловии помимо других достоинств подчеркивал «прекрасный гармонический слог» произведения.
шина».7 В других утверждается, что проза Батюшкова была чужда таланту Пушкина «как жанровая и стилистическая система», что она была неприемлема своей «очень сильной стихией нравоучительности».8 Все же •более справедливым представляется нам другой аспект наблюдений: проза Батюшкова «в своих изолированных от контекста частях могла поражать •его (Пушкина. — Д. Б.) верностью концепций, значительностью образов».9 Эти наблюдения несомненно ближе к цитированному мнению В. Г. Белинского.
Сопоставление начальных глав «Арапа Петра Великого» и «Вечера у Кантемира» осложнено тем еще, что названные произведения различны по жанру: в одном случае перед нами исторический роман, составляющий юдпн из узловых моментов иушкинского творчества, в другом — драматизированная философская беседа, имеющая аналогии и в русской и в западноевропейской литературе.10 Различен и временной фактор: события, •описанные в романе Пушкина, происходят значительно раньше, чем в произведении Батюшкова, хотя оно было создано за десятилетие до -«Арапа Петра Великого» — в 1816—1817 гг.
Представляя в романной форме биографию прадеда Ибрагима Ганнибала, какой она складывалась из семейных легенд и преданий, Пушкин, конечно, учитывал художественные открытия других авторов, особенно тех, кто хотя бы отдаленно касался проблем, аналогичных затронутым в «Арапе Петра Великого».11 Работа над романом требовала от него выхода за пределы собственного опыта: предстояло соотнести художественный домысел с движением исторического времени, с поступками и ре-мнениями государственных деятелей Петербурга и Парижа. Пушкин с интересом отнесся к достижениям европейских романистов. Д. П. Якубовичем зафиксированы моменты соприкосновения сходных эпизодов «Арапа Петра Великого» (в основном его «петербургских» глав) и таких романов Вальтера Скотта, как «Квентин Дорвард», «Пират»,12 рисовавших, по наблюдениям Пушкина, взаимоотношения монархов и подданных в прошедшие времена «без холопского пристрастия к королям и героям» (XII, 195).
7 К такому выводу пришел Н. В. Фридман, рассматривая статью Тх. Н. Батюшкова «О характере Ломоносова» и «Вольтер» и «Путешествие в Арзрум» Пушкина; затем он отметил, что в духе батюшковской «Прогулки в Академию художеств» Пушкиным частично дан образ Петра во вступлении к «Медному всаднику». См.: Фридман Н. В. Проза Батюшкова. С. 158, 164.
3 Семенко И. М. Батюшков и его «Опыты». С. 487.
9 Там же.
10 Еще В. Г. Белинский указывал на неоправданно восторженную оценку К. Н. Батюшковым сочинения М. Н. Муравьева «Разговоры в царстве мертвых». См.: Лесохипа Э. И. В библиотеке декабриста Никиты Муравьева // Книга. Исследования и материалы. М., 1969. Сб. XVIII. С. 214, 217 п след.
11 См., например: Левкович Я. Л. «Арап Петра Великого» А. С. Пушкина и «Андрей Безыменный» А. О. Корниловича//Временник Пушкинской комиссии. 1967—1968. Л., 1970. С. 89—92.
12 Исследование было выполнено в самом конце 1920-х годов и подготовлено к печати в начале 1930-х годов. Публикация осуществлена Л. С. Сидяковым. См.: Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1979. Т. IX. €. 261—293.
Рассмотрению «Арапа Петра Великого», его образной структуры в контексте европейского романа того времени посвящено исследование Анны Ахматовой. Ею были прослежены моменты соприкосновения и отталкивания одного из героев «парижских» глав «Арапа Петра Великого» — молодого Мервиля и заглавного персонажа романа «Адольф» Бенжамена Констана.13
Творческая связь прозаического сочинения Пушкина с вершинными достижениями тогдашней западноевропейской литературы, а также упоминания в начальных главах «Арапа» таких парижских знаменитостей, как Аруэт, Монтескье, Фонтекель, отнюдь не означают, что, рассказывая об Ибрагиме, Пушкин-прозаик ориентировался на читателя — поклонника иностранной словесности. По словам П. В. Анненкова, он говорил друзьям: «Бог даст, мы напишем исторический роман, на который и чужие полюбуются».14
Начало работы над романом, как показывают исследования последних лет, близко ко времени нового прочтения в Михайловском «Опытов» К. Н. Батюшкова.15 Это произведение оказало немалое воздействие «на выработку суждений о Монтескье русских прогрессивных писателей и мыслителей первой четверти XIX в.». Имя Монтескье пользовалось в России «в это время широкой популярностью», а «Вечер...» долго был любимым чтением, особенно в кругу декабристов.16
Как для К. Н. Батюшкова и его положительного героя, российского посла, так и для Пушкина и героя «Арапа Петра Великого» Ибрагима петровская Россия — страна еще не раскрытых возможностей. Об этом ведет беседу в Париже Кантемир с Монтескье и его другом аббатом В. Известно, что французский просветитель пристально изучал русскую историю, экономическую политику русского царя, причем подлинные сведения об этой стране, по замыслу Батюшкова, он получал от посла России — Антиоха Кантемира. Последний раскрыл своим собеседникам высший смысл деятельности Петра I: молодой царь развил в руескпх людях «все способности душевные; он вылечил их от болезни невежества; и русские под руководством великого человека доказали в короткое время, что-таланты свойственны всему человечеству».17 Устами своего героя Батюшков спорит с теорией Монтескье о решающем влиянии климата как «первого из властей» 18 на характер людей, на обычаи и нравы, наконец, на. формы государственного устройства.
13 Ахматова Анна. «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина П Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М.; JL, 1936. Т.
С. 103, 105, 110. В содержательной монографии JI. И. Вольперт «Пушкин и психологическая традиция во французской литературе» (Таллин, 1980) характеру отношений великого русского поэта к Б. Констану посвящена, целая глава (с. 102—124).
14 Анненков П. В. А. С. Пушкин. Материалы для его биографии и. оценки ироизведений. СПб., 1873. С. 191.
15 См.: Сандомирская В. Б. К вопросу о датировке помет Пушкина; во второй части «Опытов» Батюшкова. С. 30.
16 См.: Алексеев М. П. Монтескье и Кантемир // Вестник ЛГУ, 1955. № 6. Серия общественных наук. Вып. 2. С. 56—57.
17 Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. С. 43.
18 Подробно об этом см.: Баскин М. П. Монтескье. М., 1965. С. 76« и след.
Воссоздавая эпизоды спора Кантемира и Монтескье о роли Петра I в судьбах России, Батюшков вводит в речь французского философа цитаты из его «Духа законов». Этого требовали и идейная направленность произведения, и избранный жанр — драматизированная философская беседа. Пушкин же, касаясь аналогичных проблем, опровергает скептические утверждения Монтескье с помощью пных художественных средств, изображая конкретные обстоятельства судьбы Ибрагима, манеру его поведения в Париже и Петербурге, правдиво показывая его душевные движения, порой весьма противоречивые. Ни автор, ни его герой не ведут открытого спора с Монтескье, хотя Пушкин полностью солидарен с мнением Батюшкова, что «таланты свойственны всему человечеству». Из эпизодов романа читатель постигает, что суровый климат не препятствовал Ибрагиму проявлять большие способности, которые в петровской России раскрывались полнее, чем при дворе герцога Орлеанского. Небезынтересно, что последний, уговаривая молодого африканца остаться в Париже, опирается на теорию Монтескье: «... ваше долговременное пребывание во Франции сделало вас равно чуждым климату и образу жизни полудикой России» (VIII, 8). Несостоятельность рассуждения как философа, так и герцога о невозможности просвещения в России опровергалась обстоятельствами судьбы Ганнибала, глубиной его духовных запросов, картинами жизни молодой русской столицы.
В романе Пушкина Монтескье указан среди знаменитостей, с которыми Ибрагим встречался на званых ужинах. На этой художественней детали — встречах с Монтескье, как бы воессоздающей образ жизни Ганнибала в Париже (что вряд ли имело место в действительности), необходимо остановиться подробнее. Перед нами пример реализации Пушкиным одного из самых важных для него нравственно-этических требований к человеку и государству: «И в просвещении стать с веком наравне» (II, 187). Ибрагим предстает как духовно близкий автору герой.19 Здесь виден и давний романтический интерес к исключительной личности, и требование «мыслей и мыслей», предъявляемое Пушкиным к современной прозе.
Общение с Монтескье, Фонтенелем, молодым Аруэтом (будущим Вольтером) — вот, по Пушкину, одно из условий, которое помогло Ганнибалу стать одним из тех просвещенных людей, которые были столь «необходимы государству преобразованному» (VIII, 3). Примечательно, что в черновых вариантах сказано, будто Ибрагим «не раз» присутствовал на ужинах с выдающимися умами Европы, где оживленно дебатировались проблемы, волновавшие французское общество. Так, по замыслу Пушкина, Ибрагим впитывал в себя идеи века.20
Не случайно и другое лицо, с которым имел возможность общаться в Париже молодой Ганнибал, — это автор «Разговоров о множестве миров». С выходом названной книги Бернар ле Бовье де Фонтенель быстро
19 Подробно см.: Бочаров С. Г. Поэтика Пушкина: Очерки. М., 1974, С. 125.
30 Подобным путем, кстати, шло духовное созревание многих молодых философов эпохи Цросвещения. См., к примеру, биографию одного из ранних французских материалистов Э. Б. де Кондильяка (Богуславский В. М. Этьенн Боино де Кондильяк. М., 1984. С. 11, 12 и др.).
и прочно завоевал славу замечательного популяризатора новых научных взглядов. «Просвещенный ум. — утверждал он, — составляется из умов всех предшествующих веков». Фонтенель был для своего времени уче-еым-универсалистом в широкой сфере философии природы: в астрономии, математике, физике, механике.21 Хотя Пушкин весьма скромно упоминает о встречах Ганнибала с такой личностью, однако бесследно они не могли пройти для героя романа — молодого инженера и артиллериста, исполненного «желания усовершенствовать свои познания» (VIII, 3).
Любопытно, что в незачеркнутом варианте второй главы, рисующей встречу Ибрагима с «приближенными к государю», воссоздан еще один штрих, имеющий прямое отношение к имени знаменитого ученого: «Ше-рем<етев>, Брюс расспрашивал<п> его о Фонтенеле» (VIII, 525).
Если обратиться к тексту философской беседы «Вечера у Кантемира», которую вели в российском посольстве в Париже Кантемир, Монтескье и -аббат В., то и в ней часто звучит имя одного из зачинателей французского Просвещения — семидесятилетнего Фонтенеля. Каждое упоминание о нем окружено у Батюшкова яркими эпитетами: «книга бессмертного Фонтенеля», «язык остроумного Фонтенеля и глубокомысленного Монтескье», «тонкие выражения н обороты первого щеголя языка французского» и т. п.22
Таким образом, не исключено, что выбор лиц, с которыми Ибрагим «присутствовал на ужинах», восходит к рассказу «Вечер у Кантемира».
Житель Африки, пользующийся благосклонностью российского, царя, не мог не быть интересен знаменитому французскому мыслителю. Известно, что Монтескье, оказавшись в молодости современником войны Франции за «испанское наследство» (1701—1714), собирал о ней сведения и несколько позже осудил эту войну в ряде произведений.23 Ибрагим Ганнибал не только участвовал во франко-испанской войне как капитан артиллерии, но «был ранен в голову», и в дни встреч с Монтескье, как сообщал Пушкин, еще «вместо парика носил повязку» (VIII, 5). Рассказы такого очевидца могли быть любопытны знаменитому философу. С другой стороны, будучи активным защитником интересов исконных жителей Африки, Монтескье опять-таки не мог не обратить внимания на Ибрагима.
Упоминая в романе об их встречах, Пушкин давал основание считать, что не только Антиох Кантемир, но и «крестник Петра» мог быть для прославленного философа источником сведений о русском царе.24
Пушкина, можно сказать, в одинаковой мере занимали и подлинная
21 См.: Сорокин Ю. С. У истоков литературного языка нового типа: О переводе «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля // Литературный язык XVIII века: Проблема стилистики. Л., 1982.
22 Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. С. 38, 47. Можно предположить, что факт необычайной популярности Фонтенеля среди просвещенных европейцев мог быть подсказан как Батюшкову, так и Пушкину анекдотами на эту тему из иностранных журналов, напечатанными Н. М. Карамзиным в февральской книжке «Московского журнала» за 1791 г.
23 См.: История зарубежной литературы XVIII века. М., 1967. С. 229 (глава написана 10. И. Божором).
24 Кстати, сходное суждение высказал и А. Н. Веселовский в своем курсе лекций «Влияние Востока на литературы Европы в XVIII и XIX вв.», читанных в Лазаревском институте (М., 1910).
судьба прадеда Ганнибала, и художественный образ, созданный в его воображении на основе семейных легенд и преданий. II в том, и в другом случае перед ним возникала проблема становления человеческой личности, осознания ею своей цели в жизни, причастности к передовым идеям века. Сказанное проясняет интерес Пушкина к французскому периоду жизни героя, к пребыванию его в центре умственного движения того времени.
Батюшков писал о столице Франции, повидав этот город и побывав в местах, связанных с именами выведенных им лиц. Он воссоздавал драматизированную философскую беседу как ученый-историк, тщательно изучив при этом целый ряд источников. Автор «Арапа Петра Великого» также не мог пройти мимо этих обстоятельств в «парижских» главах своего романа. Однако если в центр «Вечера у Кантемира» — художественного произведения, восходящего к литературному жанру «воображаемых разговоров», столь популярному в XVIII в., — поставлены политические и философские проблемы, то внимание Пушкина привлечено к духовному миру героя, к его формированию, к превратностям судьбы. В историческом романе шире и разностороннее прослежен характер общения молодого африканца с «большим светом». Герой постепенно становится проницательнее в понимании людей, их поступков и поведения, их общественной значимости. Ганнибал начинает задумываться над «вечными» вопросами бытия, над особенностями европейской политики, дает оценку ее деятелям. Встречи со знаменитыми мыслителями в непринужденной обстановке— и это несомненно учитывалось Пушкиным—способствовали формированию высокой нравственности Ибрагима. Он постигал важность и значимость государственных интересов, их превосходство над личными, пробовал оценивать поступки человека с точки зрения соответствия их пользе государства. Сказанное нетрудно обнаружить в раздумьях и деятельности Ибрагима, но уже в Петербурге, вблизи «могучего и грозного преобразователя России» (VIII, И).
Рассматривая характер и объем реминисценций из «Вечера у Кантемира» в «Арапе Петра Великого», важно отметить, что герой Батюшкова возражает Монтескье абстрактно. «Я осмелюсь спорить с великим творцом книги о существе законов и с вами, любезный аббат. Россия пробудилась от глубокого сна, подобно баснословному Эпимениду». Беседа в кабинете посла ведется в отвлеченно-теоретическом плане. «... положим, — продолжает Монтескье, — что правительство <России> образует военных людей, довольно искусных, несколько мореходцев, небольшое число артиллеристов, инженеров и проч. Но скажите, может ли правительство вдохнуть вкус к изящному, к наукам отвлеченным, умозрительным? Какая сила изменит климат? Кто может вам даровать новое небо, новый воздух, новую землю?».25 Пушкин не задает подобных вопросов, но само содержание ррмана «Арап Петра Великого» дает положительный ответ на них. К примеру, третья глава романа, рисующая столичную ассамблею, служила достойным ответом на риторические вопросы французского просветителя: «... ассамблея была дело должностное, и государь строго требовал присутствия своих приближенных» (VIII, 15). В судьбе Ибрагима, как по-
25 Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. С. 40, 41.
называл Пушкин, зримо воплотились идеи социального прогресса, которые осуществлял в России Петр I.
Если Батюшков, воссоздавая беседу Кантемира и Монтескье, ориентировался на «Дух законов», приводил оттуда отдельные суждения, то Пушкин, по нашим наблюдениям, имел в виду другое сочинение Монтескье — «Персидские письма»,26 хотя и не упоминает о них. То, что это произведение находилось в сфере внимания Пушкина в процессе работы над «Арапом Петра Великого», отметил в своем дневнике 16 сентября 1827 г., после встречи с поэтом в Михайловском, Алексей Вульф, которому были показаны «первые две главы романа в прозе»: «В молдавской красной шапочке и халате увидел я его за рабочим столом, на коем были разбросаны все принадлежности уборного столика поклонника моды; дружив также на нем лежали <сочинения> Montesquieu».27 В библиотеке Пушкина действительно сохранились «Персидские письма» Монтескье («Letters Persanes»),28 причем из 900 страниц книги Пушкиным были разрезаны 715.
В пору работы над «Арапом Петра Великого» указанный роман Монтескье вероятнее всего интересовал Пушкина как произведение, в котором Париж и его нравы были показаны глазами жителей Востока, хотя и условного. Французский просветитель сопоставлял в «Письмах» духовные запросы путешественников из Азии и ограниченность жителей центра европейского мира. Полемическая направленность произведения отчетливо сознавалась Пушкиным и его единомышленниками.29 Для русского автора не прошла бесследно галерея изысканно одетых светских шалопаев, сатирически изображенных в «Персидских письмах». Их черты, поведение могли быть приняты во внимание при изображении Корсакова или Мер-виля,30 но не молодого негра, хотя тот оказывался непременным участником светской жизни. Ибрагим «не пропускал ни одного бала, ни одного праздника, ни одного первого представления и предавался общему вихрю со всею пылкостию своих лет и своей породы» (VIII, 4). Духовная бли-зесть пушкинского героя к деятелям французского Просвещения ощутима, например, в его равнодушии к религиозным вопросам.31 В процессе приобщения к передовым идеям века Ганнибал, как показывал Пушкин, расстается с чертами национальной и расовой ограниченности.
26 Еще в XVIII в. «Персидские письма» были полностью переведены на русский язык. См.: Алексеев М. П. Монтескье и Кантемир. С. 63. В рас-сн-азе К. Н. Батюшкова над переводом «Писем» трудится сам Кантемир, чему приятно удивляется их автор — Монтескье. К сожалению, этот перевод был утерян.
27 Вульф А. Н. Дневники. М., 1929. С. 135—136.
28 См.: Пушкин и его современники. СПб., 1910. Вып. 9—10. С. 293,
№ 1187.
29 А. А. Дельвиг писал о «Персидских письмах», что «Монтескье хотел
представить в них картину <.. .> понятий своих современников, хотел сказать несколько полезных истин, которых без маскарадного платья не пропустили бы в тогдашнее общество, и достиг своей цели» (Литературная газета. 1830. 28 августа. № 48. С. 97).
30 Подробно см.: Белкин Д. IÎ. «Арап Петра Великого» А. С. Пушкина и «Персидские письма» Монтескье // Ученые записки Горьковского гос. ун-та им. Лобачевского. Горький, 1973. Вып. 160. С. 122—130.
31 Георг Леец отмечает почтп суровую религиозность А. П. Ганнибала и членов его семьи. См. его биографическое исследование: Леец Г. Абрам Петрович Ганнибал. Таллин, 1980.
Рассказ о жизни Ганнибала в Париже по времени совпадает & пребыванием там персов Рики и Узбека, персонажей из романа Монтескье. Оба автора симпатизируют ориентальным героям, каждый по-своему отстаивая идеи эпохи Просвещения. Однако гуманизм Пушкина и Монтескье реализовался в разных творческих плоскостях. Французский писатель критикует феодальный строй и его порядки, уродующие человеческое общество. Пушкина же увлек образ положительного героя, выходца из далекой Африки; он изображает такие обстоятельства, когда Ибрагим проявляет высокие нравственные качества. Именно здесь Пушкин оказывается особенно близок к положительной программе деятельности Петра I, которая была изложена Батюшковым в «Вечере у Кантемира».
В беседе с аббатом В. и Монтескье Кантемир отмечал, что «с успехами людскости и просвещения Север беспрестанно изменяется, и <.. .> прирастает к просвещенной Европе».32 Это происходило, как подчеркивал Батюшков, не в результате изменения климата в России, а потому, что «Петр Великий, преобразуя Россию, старался преобразовать и нравы». Ба-тюшковский Кантемир соглашается с гостями-французами, что «новые обычаи, новые платья, новый род жизни, новый язык не могли еще изменить древних людей». «Иные бояра, надевая парик и новое платье, оставались с прежними предрассудками», а «другие, отложа бороду и длинный кафтан праотеческий, с платьем европейским надевали все пороки, все слабости ваших соотечественников» (т. е. французов).33
Нетрудно вспомнить, что приведенные мысли и замечания конкретизированы у Пушкина в галерее запоминающихся образов Ржевских, князя Лыкова, Корсакова и др. Налицо художественный прием, аналогичный тому, что отмечен исследователями по отношению Пушкина к отдельным сюжетам стихов Батюшкова, т. е. замена «картинности» «действием».34 Разумеется, у героев Пушкина связь со своей эпохой была более органична, более сложна, более убедительна, однако здесь нельзя не повторить одно давнишнее наблюдение: «Батюшков послужил исходным пунктом для целой полосы в многостороннем творчестве Пушкина».35
Влияние «Вечера у Кантемира» на «Арапа Петра Великого» было по своему характеру проблемно-тематическим.
Допуская, что некоторые из отмеченных совпадений могли быть чисто случайными, нельзя не признать, что содержание драматизированной философской беседы оставалось в сознании и памяти Пушкина с послели-цейских лет и что поэт, обратясь к эпохе Петра I, которую он стремился раскрыть через полуфаитастическую судьбу своего прадеда, не мог прейти мимо творения Батюшкова, весьма близкого ему по своей идейной направленности.
Рассматривая «Вечер у Кантемира» в качестве одного из литературных источников «Арапа Петра Великого», автор, конечно же, не упускает
82 Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. С. 44.
33 Там же. С. 49.
34 Сандомирская В. Б. К вопросу о датировке помет Пушкина во второй части «Опытов» Батюшкова. С. 26.
35 Морозов П. А. С. Пушкин и Батюшков //Пушкип. Сея. /Под ред. С. А. Венгерова. СПб., 1907. Т. 1. С. 150.
9 Временник, вып. 22 129
из виду, что творческих импульсов, побудивших Пушкина взяться за* разработку биографии Ганнибала, как сюжетной основы исторического романа, а также мотивов, из-за которых это произведение осталось незавершенным, было значительно больше, чем это известно пока исследователям.
Д. И. Белкин
ИЗ КОММЕНТАРИЯ К «ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ»
В седьмой главе (строфа XLV) упоминается некий Финмуш:
У Пелагеи Николаины
Все тот же друг мосьё Финмуш
И тот же шпиц, и тот же муж.
(VI, 158)
Французская фамилия «друга» (его титулование «мосьё») требует-обращения за разъяснениями к франко-русскому словарю. Однако ни этого, ни близкого ему слова не обнаруживается. Предположение о томг что фамилия является составной, т. е. состоит из «фин» и «муш», позволяет выявить фразеологизм «fine mouche», означающий «тонкая бестия». Следовательно, фамилия «друга» содержит нравственную характеристику.
М. Д. Эльзон-
КОГДА ВПЕРВЫЕ БЫЛО ОПУБЛИКОВАНО СТИХОТВОРЕНИЕ «Я ЗДЕСЬ, ИНЕЗИЛЬЯ. ..»?
В 1909 г. Б. Л. Модзалевский опубликовал текст автографа стихотворения Пушкина «Я здесь, Инезилья...» (1830). В комментарии к нему исследователь, в частности, писал, что стихотворение «было напечатано впервые в 1834 году с нотами М. И. Глинки», и сделал к этим словам примечание, которое в контексте должно восприниматься как аргумент: «В своих „Записках" <. ..> М. И. Глинка говорит, что музыка к этому стихотворению была написана им в зиму 1834—1835 гг.; есть также издание 1844 г. (Москва) — см.: В. Межов, Puschkiniana <.. .> См. также у В. Корганова, Пушкин в музыке».1
Последующие комментаторы стихотворения тоже называют датой его первой публикации 1834 г. В справочнике «Пушкин в печати» в списке
1 Модзалевский Б. Л. Автографы стихотворений Пушкина «Я здесь, Инезилья» и «Рифма» // Пушкин и его современники. СПб., 1909. Вып. 12» С. 5—6. Известно также, что Глинка относил романс к 1834 г. (см.: Глинка М. Поли. собр. соч. М., 1962. Т. 10. С. XX).
