CC BY
375
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2015. № 1 (5). С. 100-115.
УДК 902
А. В. Жук
ВАСИЛИЙ МАРКОВИЧ ФЛОРИНСКИЙ,
ЕГО МЕСТО И ЗНАЧЕНИЕ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ АРХЕОЛОГИИ
Статья посвящена замечательному русскому археологу Василию Марковичу Флоринскому (1833-1898), его месту и значению в отечественной археологии.
Ключевые слова: история археологической науки; археология Сибири; Василий Маркович Флоринский.
A. V. Zhuk
VASILY MARKOVICH FLORINSKY,
ITS PLACE AND VALUE IN OUR ARCHAEOLOGY
The article is devoted to the remarkable Russian archaeologist Vasily Markovich Florinsky (18331898), his place and value in our archeology.
Keywords: history of archaeology; the archaeology of Siberia; Vasily Markovich Florinsky.
Археология должна служить предшественницей истории. Она должна иметь в виду не отвлеченные представления о вымерших, более не существующих народах или угасших культурах, а восстановить связь давно прошедшего с настоящим.
В. М. Флоринский, 1898
Начну с того, что Василий Маркович Флоринский - крупная фигура в археологии Поволжья и Западной Сибири 1870-1890-х гг. - не обижен в историографии нашей науки о древностях. Так, Ю. Г. Белокобыльский дает в целом корректный пересказ историко-археологических воззрений Василия Марковича [1, с. 88-91], причем выделяет его основной труд, «Первобытных Славян...», в качестве ценного «опыта широких обобщений археологического материала» [1, с. 88]. С откровенной симпатией пишет о В. М. Флоринском В. И. Ма-тющенко [15], особо подчеркивая его роль в становлении археологического музея Томского университета. Неплохо относится к В. М. Флоринскому и М. А. Демин, который, в частности, высоко оценил вклад Василия
Марковича в дело систематизации древностей Алтая [4, с. 96-106; 5, с. 23]. В общем В. М. Флоринского наши археологи (по крайней мере, те, кто его знает) любят.
Это, конечно же, хорошо - хорошо, когда ученые знают и любят своих предшественников. Однако ни Юрий Георгиевич Бе-локобыльский, ни Владимир Иванович Ма-тющенко, ни Михаил Александрович Демин, ни кто-либо еще из наших историографов так и не дал ответа на вопрос - а какое, собственно, место занимает в истории отечественной археологии этот очень даже необычный человек, Василий Маркович Флоринский?
Начну, по совету А.С. Пушкина, ab ovo. Василий Маркович Флоринский принадлежал к большой старинной фамилии - простой, нетитулованной, но почтенной своей древностью, люди которой оставили глубокий след в истории России. Генезис прозвища в данном случае прозрачен: чей - «Флоринский», т. е. речь изначально идет о священнике некоего храма Флора и Лавра и его потомках, а потому исходное ударение фамилии не на первое «и», а на «о» - «Флоринский».
© Жук А. В., 2015 100
Василий Маркович Флоринский, его место и значение в отечественной археологии
Обстоятельную характеристику этого рода дал в свое время один из наиболее замечательных его представителей - философ, ученый, богослов и священник отец Павел Александрович Флоренский (1882-1937): «Наши фамилии в XVIII в. писались Флоринские, и только в XIX в., неправильно, стали писаться Флоренские, а еще раньше ее писали Флиоринские, так что некоторые ветви стали писаться Флёринские (к этому же роду принадлежал и командир первой по времени батареи легендарных катюш капитан Иван Андреевич Флёров (1905-1941). -
А. Ж.) <...>
Этот род отличался всегда инициативностью в области научной и научно-организаторской деятельности. Флоринские всегда выступали новаторами, начинателями целых течений и направлений - открывали новые области для изучения и просвещения, создавали новые точки зрения, новые подходы к предметам. Интересы Флоринских были разносторонние - история, археология, естествознание, литература. Но всегда это было познание в тех или иных видах и организация исследования. Мне неизвестно ни одного Флоринского с выраженными художественными способностями ни в какой бы то ни было области искусства. С другой стороны, у Флоринских было стремление к самовоспитанию, к духовной тренировке себя <.>
Все они (т. е. вообще говоря) были инициативны, изобретательны, предприимчивы, открывали, малые или большие, но новые области для мысли. Но, замечательная судьба: никогда никто из них не снимал жатвы с засеянных им полей и либо уходил из жизни, либо дело отходило от него, а пользовались жатвою другие, или же вообще никто не пользовался, и она гибла, по крайней мере, для своего времени. Как пример: попечитель Казанск[ого] учебн[ого] округа проф[ессор] Флоринский, автор “Домашней медицины”, сейчас признается родоначальником евгеники, но только сейчас, т. е. лет через 70» [28, с. 106-114].
Здесь о. Павел Флоренский допустил лишь небольшую неточность - спутал Казанский и Западно-Сибирский учебные округа; в остальном же он, безусловно, прав. Так, в одном только «Энциклопедическом Словаре» Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона (Т. XXXVI,
полутом 71. СПб., 1902, с. 169-170) можно видеть персоналии пятерых Флоринских середины - 2-й половины XIX в., которые стали видными людьми в различных областях отечественной науки, от медицины до богословия. И первым из них означен именно
В. М. Флоринский.
Василий Маркович Флоринский родился в четверг 16 февраля 1833 г. (все даты здесь и далее - по юлианскому календарю) в селе Флоровском Юрьевского уезда Владимирской губернии (сейчас - Юрьев-Поль-ский район Владимирской области). Село это очень старое - первые письменные упоминания о нем восходят ко 2-й половине XIV в. Деревянный храм села, во имя Иоанна Богослова, также известен с XIV в. В 1828 г. храм сгорел, и на его месте был заложен каменный собор; освящен в 1838 г. (в соборе два придела - Богородицы Казанской и Николая Чудотворца). Храм сохранился, однако в настоящее время он не действует и находится в полуразрушенном состоянии.
Родился Василий от потомственного священнослужителя (как минимум, в четвертом поколении), диакона Марка Яковлевича Флоринского (1800-1872). В семье Вася стал вторым сыном (четвертым ребенком) из шестерых детей. Специально подчеркну: Василий Маркович родился именно в 1833, а не в 1834 г., как сейчас почему-то стали писать [27, с. 72].
Впрочем, В. М. Флоринскому так и не суждено было близко узнать, по детским впечатлениям, Владимирскую губернию. В 1837 г., т. е. как раз накануне завершения строительства Иоанно-Богословского храма, семейство Флоринских перебирается в село Пески, Шадринского уезда Пермской губернии (в настоящее время - село Верхние Пески, Катайского района Курганской области).
Здесь, в Песках, специально под о. Марка открывается приход, и начинается строительство собора. Придельный храм, во имя великомученика Георгия Победоносца,
о. Марк освящает уже в 1838 г.; в дальнейшем строительство затянулось, и основной престол, Богородицы Казанской, будет освящен лишь в 1851 г. Говорят, что храм внешне напоминал Казанский собор в Санкт-Петербурге. Сейчас об этом трудно судить: собор сохранился, но очень серьезно повре-
101
А. В. Жук
жден. Интерьер и кровля утрачены, сегодня, фактически, стоит лишь часть основательно ободранных стен; правда, кое-где на этих стенах уцелели росписи. Помимо строительства храма, о. Марк заложил в Песках плодовый сад и многолетнюю пасеку, что стало одним из первых опытов такого рода в Зауралье.
Столь важную протекцию о. Марку оказал его дядя, т. е. дед Василия Марковича, архиепископ Аркадий (Григорий Федорович Федоров, 1784-1870, на кафедре Пермской и Верхотурской в 1831-1851 гг., архиепископ с декабря 1833 г.). По свидетельству Н. С. Лескова, Владыка Аркадий пользовался среди современников репутацией «архиерея сурового, большого постника» [13, с. 469, 675]. В истории Русской Церкви Владыка Аркадий известен своими трудами - не только как практик, организатор миссионерского дела, но и собственно научными, историкобогословскими изысканиями по старообрядческому расколу. Кстати, протекция племяннику стала для Владыки Аркадия этапной в процессе местного Церковного строительства: используя этот случай как прецедент, он смог добиться от Святейшего Правительствующего Синода официального разрешения и в дальнейшем приглашать в Пермскую епархию духовенство из других епархий [14, I, с. 146-149].
Впоследствии сам Василий Маркович писал: «Детство и отрочество свое я провел по ту сторону Урала, в Шадринском уезде Пермской губернии, а Уральский хребет, по старой памяти, считался границею между Европейскою Россией и Сибирью; стало быть, с некоторою натяжкой меня можно было считать сибиряком. Сибирью я, действительно, интересовался всегда... но, самое главное, я искренне любил, по детским воспоминаниям, свое милое Зауралье, как место второй родины, и переносил эти горячие симпатии на всю Сибирскую страну, представляя ее такою же роскошною, богатою и привольною, как и Пермский край, хорошо мне известный» [34, январь, с. 82].
Первой школой В.М. Флоринского стало Шадринское Духовное Училище. Училище располагалось при Далматовском Успенском монастыре, замечательном в истории Исетского края. Монастырь этот основал
в 1644 г. инок Далмат (Димитрий Иоаннович Мокринский) - сын одного из сподвижников Ермака. Очень скоро Далматов монастырь стал центром не только просвещения, колонизации, торговли, но и обороны края, в 1722 г. он был обнесен каменною стеной и основательно снабжен артиллерией. Это вышло очень даже вовремя: в ближайшие десятилетия крепкая защита не раз выручит и сам монастырь, и его окрестности. Так что детство и отрочество Василия Флоринского прошли в атмосфере интереснейших исторических преданий родного края.
Учебу В. М. Флоринский продолжил в Пермской Духовной семинарии, по окончании которой в 1853 г. отправился в Санкт-Петербург для поступления в Духовную академию. В дороге он познакомился и сдружился с Николаем Александровичем Добролюбовым (1836-1861), который ехал в столицу с той же целью. Однако в Духовную академию молодым семинаристам не суждено было попасть: их места отдали вдовым священникам, которые имели как приемлющие впоследствии иноческий постриг преимущество на обучение. И всё же «академиком» В. М. Флоринский стал - он поступил в расположенную на другом, правом берегу Невы Военно-медицинскую (или, как она называлась в то время, Медико-хирургическую) академию.
Большое влияние на формирование личности В. М. Флоринского оказали в этот период его сверстники, друзья, впоследствии известные люди русской медицины, да и русской культуры вообще - А. П. Бородин, С. П. Боткин, И. М. Сеченов. Младшим из них, ровесником В. М. Флоринского, был великий русский химик и композитор Александр Порфирьевич Бородин (1833-1887). Еще в 1850 г., т. е. в 17 лет, он поступает в Медико-хирургическую академию. В декабре 1855 г. он получает диплом лекаря с отличием, а в марте следующего года назначается ординатором 2-го Военно-сухопутного госпиталя с прикомандированием к кафедре общей терапии, патологии и клинической диагностики Академии. В 1858 г. А. П. Бородин блестяще защищает диссертацию, получает звание доктора медицины и переходит ассистентом на кафедру химии. На следующий год его направляют в дли-
102
Василий Маркович Флоринский, его место и значение в отечественной археологии
тельную командировку за границу, по возвращении из которой в 1862 г. А. П. Бородин становится адъюнкт-профессором Медикохирургической академии; в том же году он приступает к работе над Первой симфонией.
По окончании третьего курса и В. М. Флоринский как первенствующий студент был командирован на два года за границу. Но если А. П. Бородин предпочел сосредоточиться на близком знакомстве с Германской наукой и лабораторией университета в Пизе, то В. М. Флоринский стажировался в различных медицинских учреждениях не только Германии и Австро-Венгрии, но также Великобритании, Франции и Швейцарии. Кроме того, все это время В. М. Флоринский энергично печатался. До возвращения в Россию он успевает опубликовать около двух десятков научных работ - гораздо больше, чем кто-либо в то время из четверки друзей, указанных выше.
Тогда же, с 1856 г., в Европе проходит стажировку Иван Михайлович Сеченов (1829-1905). В 1848 г. он вышел из нижнего офицерского класса Главного инженерного училища (впоследствии Николаевская инженерная академия) в Санкт-Петербурге прапорщиком во 2-й саперный батальон, а затем окончил Императорский Московский университет. В отличие от В. М. Флоринского, И. М. Сеченов, будучи за границей, мало интересовался печатностью и сделал основной упор на экспериментальную медицину. Именно в Европе Иван Михайлович впервые поставил прославившие его впоследствии опыты по изучению влияния алкогольного отравления на человеческий организм. В 1860 г. И. М. Сеченов становится профессором кафедры физиологии Медико-хирургической академии, т. е. начинает академическую службу немногим ранее В. М. Флоринского.
Профессию врача и у нас, и в Европе всегда получали долго; лишь в апреле 1861 г. В. М. Флоринский защищает диссертацию и получает звание доктора медицины (в это время еще был жив старший по возрасту военный врач из рода Флоренских, Иван Андреевич (1815-1866), родной дед о. Павла Флоренского; он служил в это время главным лекарем лазарета в Грозном и скончался лишь пять лет спустя, от холеры; похоронен в Моздоке). Н. А. Добролюбов успел стать свидете-
лем триумфа своего друга: он скончался в ноябре того же 1861 г. Позднейшие труды В. М. Флоринского в Академии венчает двухтомный лекционный курс «Акушерство и женские болезни», который увидел свет в 1868-1870 гг.
Параллельно с основной своей специальностью, гинекологией, Василий Маркович одним из первых в стране начинает разрабатывать ее логичное продолжение - педиатрию (в Императорском Московском университете педиатрию отдельным курсом также стали читать лишь в 1861 г.). Более того, В. М. Флоринский идет дальше и создает при Военно-медицинской академии педиатрическую клинику - первое в России медицинское учреждение такого рода, да еще и в рамках высшей школы, да еще и школы военной! Прав и о. Павел Флоренский: Василий Маркович Флоринский действительно становится в это время одним из родоначальников евгеники (см. хотя бы его «Усовершенствование и вырождение человеческого рода», увидевшее свет в 1866 г.).
Для полноты картины добавим, что в Европе основателем евгеники считается двоюродный брат Ч. Дарвина - Фрэнсис Гальтон (1822-1911), чей «Наследственный талант и характер» был опубликован практически одновременно с работой В. М. Флоринского, в 1865 г. Идея, что называется, носилась в воздухе; Ф. Гальтон же, подобно
B. М. Флоринскому, был не меньшим «тысячеискусником» в широчайшем спектре дисциплин - от механики и метеорологии до дактилоскопии и математической статистики. Так что достойным, по-настоящему талантливым людям бывает обидно не только за державу, но и за весь род человеческий. С другой стороны, обида - не лучший руководитель...
В один год с В. М. Флоринским профессором кафедры внутренних болезней питерской Академии становится выдающийся русский клиницист Сергей Петрович Боткин (1832-1889). Окончив, как и И. М. Сеченов, Императорский Московский университет,
C. П. Боткин принимает участие в обороне Севастополя 1855 г. под началом Н. И. Пирогова; здесь Сергей Петрович становится основоположником такого направления военной медицины, как полевая терапия. Позднее
103
А. В. Жук
он создаст первую в России экспериментальную лабораторию для изучения свойств лекарственных веществ, организует, также впервые в России, подготовку женского фельдшерского резерва в мирное время. Вся дальнейшая жизнь и научная деятельность
С. П. Боткина будет связана с Военно-медицинской академией.
А вот В. М. Флоринский летом 1875 г. уходит из Академии. Возможно, это был демонстративный шаг, напрямую связанный с изгнанием из Академии И. М. Сеченова; во всяком случае, оба они больше в Академию не возвращались. По внешности же все выглядело, как это часто бывает, вполне прилично: в то время при Министерстве народного просвещения формировалась Комиссия по выработке проекта нового университетского Устава; для работы в этой-то комиссии и был приглашен Василий Маркович [34, январь, с. 93-95]. Новая служба дала Василию Марковичу возможность близко узнать (причем за казенный счет) жизнь русских университетов, а заодно и обзавестись полезными знакомствами в высоких административных кругах.
Более всего по сердцу пришлась В. М. Флоринскому, как представляется, Казань; во всяком случае, по окончании работы комиссии он возглавляет кафедру акушерства, женских и детских болезней именно Императорского Казанского университета (избран на кафедру в октябре 1877 г., перебрался в Казань в начале 1878 г.). Венцом этого периода жизни Василия Марковича стали замечательные труды - фундаментальные, до сих пор не имеющие аналогов «Русские простонародные травники и лечебники. Собрание медицинских рукописей XVI и XVII столетий» 1879 г., а также «Домашняя медицина. Лечебник для народного употребления» 1880 г. Последняя работа принесла без преувеличения всенародную бытовую известность В. М. Флоринскому в нашем Отечестве. Книга продолжала издаваться и после смерти автора, ее 9-е издание вышло в свет в 1908 г. В хороших старых домах этот «Лечебник» можно видеть и сегодня (иногда даже ксерокопированный). Большое значение для науки имеют также лекции Василия Марковича в Казанском университете -«Курс акушерства», изданный в 1883 г.
В это же время в жизнь В. М. Флоринского прочно входит Западная Сибирь. Как пишет Василий Маркович в своих воспоминаниях, «в исходе 1879 года граф Д. А. Толстой (тогдашний министр народного просвещения. - А. Ж.) сделал мне словесное предложение взять в свои руки созидающийся Томский университет» [34, март, с. 574]. Официально Василий Маркович именовался скромно - «членом Строительного комитета Сибирского университета»; в действительности же он был ключевой фигурой всей этой затеи. С 1880 г. начинаются ежегодные летние поездки В. М. Флоринского из Казани на строительство университета в Томск: в этом году, 26-го августа в память коронования Государя Императора Александра Александровича состоялась торжественная закладка университета.
В 1885 г. В. М. Флоринский переезжает жить в Томск в должности попечителя вновь открытого Западно-Сибирского учебного округа. Соответственно тогдашнему порядку, «все русские университеты подчинены непосредственно начальству попечителей учебных округов, имеющих постоянное местопребывание в соответствующем университетском городе» [34, февраль, с. 304]. И действительно, едва ли не наибольшую славу лично В. М. Флоринскому (после «Домашней медицины») принесли именно труды по созданию Императорского Сибирского (Томского) университета, который был торжественно открыт в пятницу 22 июля 1888 г., в память равноапостольной мироносицы Марии Магдалины. К Томскому университету В. М. Флоринский прикипел всей душой и считал его создание главным делом своей жизни.
Десять лет спустя, летом 1898 г., В. М. Флоринский вышел в отставку, но прожил на покое, как это часто бывает, недолго: воскресным днем 3 января 1899 г. он скончался в Санкт-Петербурге от паралича сердца. В некрологе, который опубликовало «Новое Время» (1899, № 8210), было сказано: «Как профессор, покойный пользовался горячими симпатиями студентов. Его лекции всегда были содержательными и мастерски передаваемыми. Как у врача, у него была обширная практика. Отличаясь замечательным природным умом, любознательностью,
104
Василий Маркович Флоринский, его место и значение в отечественной археологии
доброжелательством, внимательностью и доступностью - всеми качествами, присущими истинному таланту, Василий Маркович оставил по себе прекрасную память у всех, кому приходилось иметь с ним дело» (цит. по: [34, январь, с. 77]).
Похоронили Василия Марковича в Казани, в центре города - на кладбище Спасо-Преображенского монастыря в Кремле [27, с. 76]. В настоящее время монастырь упразднен, кладбище уничтожено; могила В. М. Флоринского не сохранилась.
По жизни Василий Маркович Флоринский был легок на ногу, впечатлителен, любил путешествовать (сегодня его назвали бы туристом) и, как следует из его воспоминаний, приобрел интерес к древностям в многочисленных поездках по Северному Причерноморью, Подонью, Южному Уралу, Приуралью и Сибири. А вот основательно археологическими изысканиями Василий Маркович занялся, лишь перебравшись в Казань. Здесь в августе 1877 г., т. е. незадолго до прибытия В. М. Флоринского, состоялся IV-й Всероссийский археологический съезд, одним из последствий которого стало открытие Общества археологии, истории и этнографии при Императорском Казанском университете. Утвержден устав Общества был 18 марта 1878 г., что и считается официальною датой его основания.
В. М. Флоринский принимает участие в организации Общества, а затем становится одним из самых деятельных его членов. За время службы в Казани он совершает обширные полевые поездки для изучения памятников древности Казанской, Оренбургской, Пермской и Уфимской губерний. В заседаниях Общества В. М. Флоринский живо обсуждает важные археологические вопросы, заботится о поддержании должного уровня методики полевых исследований [10, с. 910]. Он составляет проект публичного музея при Обществе, утвержденный 11 апреля 1879 г.; первым директором музея становится ни кто иной, как сам Фридрих-Вильгельм (он же Василий Васильевич) Радлов (18371918), в то время инспектор магометанских школ Казанского учебного округа [17, с. 211-225; 21, с. 19].
А потому очень странно, что в новейших публикациях наших коллег из Ижевска,
посвященных истории краевой науки о древностях, В. М. Флоринский среди казанских археологов даже не упомянут [16; 18]. Не в пример ижевским историографиням, современные казанки прямо почитают отъезд В. М. Флоринского в Томск за большую потерю для местной археологии и справедливо относят Василия Марковича к числу «ведущих членов» Общества археологии, истории и этнографии [21, с. 23].
Кстати, именно в Казани, на одном из заседаний Общества археологии, истории и этнографии, которое состоялось в 1882 г., В. М. Флоринский впервые публично «высказал новый взгляд на значение сибирских курганов, приписывая их некогда обитавшим здесь славянам» [23, с. 20]. Речь, собственно, шла о концепции «первого расселения арийских племен» [23, с. 22] через Семиречье, по Иртышу и Северному Алтаю, в Западную Сибирь. Дальнейшее «переселение их в Европейскую Россию произошло в первые века христианской эры» [23, с. 22]. С этого времени В. М. Флоринский будет работать над этой концепцией до конца дней.
В Сибири археологический интерес В. М. Флоринского окончательно окреп и превратился в одно из основных направлений его научной деятельности. Еще весной 1877 г. В. М. Флоринский, разрабатывая вместе с Д. И. Менделеевым проект Сибирского университета, планирует в нем как одно из ключевых учреждений археологический музей [34, февраль, с. 291]. К 1884 г. энергичная работа в этом направлении привела к формированию идеи собрать при Томской городской думе силами общественности Сибирский Музей и преподнести его в дар университету в день открытия [25, с. 4].
Идея была воспринята энергично и с большим сочувствием, а среди пожертвований в будущий университетский музей именно археологические находки выделялись под бдительным оком В. М. Флоринского количеством и представительностью. По существу, это был именно археологический музей, что впоследствии и зафиксировалось в его официальном названии. Процесс музейного строительства В. М. Флоринский увенчал созданием каталога «Археологический музей Томского университета», три выпуска которого вышли в свет в 1888, 1890 и 1898 гг.
105
А. В. Жук
Забота В. М. Флоринского об университетском музее простиралась гораздо далее, нежели это обычно бывает. Видный этнограф, историк первобытной культуры Николай Николаевич Харузин (1865-1900) рассказывал по личным впечатлениям: «Музей настолько гостеприимно открывает свои двери посетителям, что для едущих на пароходе из Тюмени в Томск и обратно двери музея открывают даже и в тех случаях, когда пароход приходит значительно после часа официального закрытия музея. Мы особенно отмечаем эту черту» [35, с. 321-322]. Думается, что чувства Николая Николаевича поймет и разделит каждый читатель.
Впрочем, организацией одного из лучших археологических музеев Сибири (более того, единственного в тогдашней Сибири именно археологического музея) В. М. Флоринский не ограничился. Возглавляемое им Общество естествоиспытателей и врачей, которое начало свою деятельность в августе 1889 г. при Императорском Томском университете, имело одной из главных задач «изучение, по археологическим памятникам, живших здесь доисторических племен» [26, § 2].
На протяжении 1890-х гг. Общество естествоиспытателей и врачей вполне обоснованно претендовало на роль ведущего центра по археологическому изучению Западной Сибири. Претензия эта подкреплялась не только замечательным музеем, но и активными полевыми изысканиями членов Общества, а также впечатляющей серией научных публикаций по результатам работ 18801890-х гг. На всех этих направлениях «команда» В. М. Флоринского вполне успешно конкурировала с «командой» А. В. Селиванова - Археологической комиссией, которая была учреждена в 1894 г. в Омске при Западно-Сибирском отделе Императорского Русского Географического Общества.
Кроме того, огромная (и до сих пор еще не оцененная в нашей историографии по достоинству) заслуга В. М. Флоринского состоит в том, что в Томске его времени сложилась здоровая общественная среда, окружающая ученых, - среда, очищенная, насколько это было возможно, от «борцов с офицерско-чиновничьим засильем в науке» (замечательная по искренности формулировка, которую вывел один из наиболее видных
борцов этого рода С. П. Швецов). И действительно, энергичные притязания на лидерство приверженцев «высших жизненных интересов» [34, с. 269], как они сами себя называли, обратились в 1880-1890-е гг. в истинный кошмар практически всех исследовательских центров Сибири. Это погубило тогда множество важных научных начинаний; в частности, объединенными усилиями прогрессивных членов Географического Общества была уничтожена Омская археологическая комиссия. Томск же, благодаря В. М. Флоринскому, оказался в этом отношении одним из немногих счастливых исключений.
Что же касается Императорской археологической комиссии, то она узнала о В. М. Флоринском как археологе в 1887 г. [37]. Позднее Василий Маркович поддерживал с Комиссией оживленную переписку, информировал ее о местных изыскателях древностей, о новых поступлениях Археологического музея Томского университета, вел раскопки по Открытым листам Комиссии (материалы В. М. Флоринского за 18891895 гг., сохранившиеся в Санкт-Петербурге) [38].
Собственные полевые изыскания Василий Маркович проводил, будучи действительным статским советником (гражданский чин IV класса, соответствовал званию генерал-майора в армии и контр-адмирала во флоте), в свободное от службы время. Учитывая это, данные изыскания следует признать энергичными и результативными. Так, в 1886-1887 гг. В. М. Флоринский выполнил, по ходу служебных командировок, обширную разведку памятников Семипалатинской и Семиреченской областей. В частности, его внимание привлекли тогда курганные группы вдоль почтового тракта Павлодар - Верный; курганы на следующем участке тракта, от Верного до Иссык-Куля, осмотрел подчиненный Василия Марковича, инспектор народных училищ Семиреченской области В. Д. Городецкий. В эти поездки В. М. Флоринский изучил также археологические материалы, которые собрали военный врач Ф. Я. Поярков и хранитель Семипалатинского музея П. Е. Маковецкий.
В ходе служебных странствий Василий Маркович не забывал и о пополнении университетского музея в Томске. К примеру, в
106
Василий Маркович Флоринский, его место и значение в отечественной археологии
отчете Семипалатинского областного музея за 1886 г. читаем: «Летом отчетного года Музей посетил первый Попечитель ЗападноСибирского учебного округа, действительный статский советник В. М. Флоринский. Свое внимание он обратил, главным образом, на отдел археологии. Библиотечный Комитет при этом посещении позволил себе просить г. Попечителя принять в дар для Музея Сибирского Университета одну из каменных баб, имеющихся в Областном Музее. Г. Попечитель изъявил свое согласие, и каменная баба доставлена была в Томск на пароходе Игнатова-Курбатова бесплатно» [19, с. 373].
Человек открытый и бескомпромиссный, В. М. Флоринский предельно четко формулировал свое понимание археологии как науки. Как и следовало ожидать, понимание это оказалось пререкаемо. «Розыскания допотопного человека, принадлежащие к области естествознания, не имеют прямого отношения к археологии как отрасли наук исторических. Задача археологии состоит в том, чтобы проследить связь древнейшей культуры с ныне существующею и, по возможности, раскрыть отношение находимых древностей к ныне живущим племенам» [33, с. 115]. С такой трактовкой многие современники В. М. Флоринского были согласны, а многие - нет. То же можно сказать и о позднейших археологах, вплоть до нашего времени.
Преимущественный интерес В. М. Флоринского именно к древностям Южной Сибири не был случаен. Как приверженец распространенной в то время ЦентральноАзиатской теории этногенеза он искал на северных предгорьях Тянь-Шаня начала тех путей, по которым арийцы (т. е. предки кельтов, галлов, германцев, славян и проч.) спустились с хребтов и долин исторической родины, разбрелись по Сибири, а затем пришли в Европу.
Другие археологи, современники В. М. Флоринского, писали об этом, к примеру, так: «Эпохе так называемого переселения народов, ставшего известным западу в IV веке, предшествовало на востоке, в пределах Европейской и Азиатской России, про-
должительное и непрерывное движение, отмеченное историею лишь в главных своих фазисах. До эпохи Рождества Христова это движение определяется в Азии основанием индо-скифского царства и царства парфянского; в Европе - сменою прежнего скифского населения Южной России сарматским или иранским» [24, с. 4]. Восполнить недостаточность в археологическом отношении исходной фазы этой картины и поставил своей задачей В. М. Флоринский. Первую публикацию по данной проблеме он выполнил в Томске в 1889 г. [30, с. 50-57].
Над первобытными славянами на просторах Сибири, украсившими в конце концов титульный лист фундаментального труда Василия Марковича, его современники потешались задолго до появления самой монографии. В «Сибирской Газете», издававшейся тогда в Томске, была, в частности, опубликована шутейная драма «Сон в зимнюю ночь», в одном из персонажей которой без труда узнается В. М. Флоринский. Скорее всего, автор этого памфлета - Александр Васильевич Адрианов (1854-1920), младший современник и большой недруг В. М. Флоринского. В нашей истории А. В. Адрианов известен как замечательный исследователь, внесший значительный вклад в археологию и этнографию Сибири и, по совместительству, пламенный борец за высшие жизненные интересы.
Сюжет драмы незатейлив: Старый Год, готовя отчет преемнику, желает узнать общественное мнение и велит собрать выборных лиц от томичей в зале Народной Библиотеки к восьми часам вечера 31 декабря 1887 г. Старик проводит опрос сведущих людей в читальном зале по очереди, келейно (т. е., по сути, собирает сплетни - а как еще узнать общественное мнение?). В свой черед входит Умгобй, археолог (ремарка автора: «По-каффрски Умгоби значит “мальчик, родившийся в яме”. Примечание Ра, ученого археолога» [6, с. 3]). Ниже воспроизводится фрагмент этого памфлета, посвященный лично Умгоби.
107
А. В. Жук
«Старик. Кого я вижу? Умгоби! Как очутились Вы в Сибири?
(пожимает ему руку)
Умгоби. Сперва в Гинду, затем в Памире, а после долго на Оби
Изрыл я сорок три кургана, искавши панцырь Тамерлана,
Узду, наплечник и пальто
(мог ли носить Тамерлан пальто - это вопрос. - Примечание наборщика) Хоть не нашел их, но зато узнать я, к счастью, ухитрился,
Чего не ведает никто - откуда род людской явился!
Старик. По Дарвину - от обезьян...
Умгоби. А после - как людьми все стали?
Старик. Об этом смутно все писали.
Умгоби. Так я скажу Вам - от славян! Ну что, Вы этого не ждали?
Старик. Никак не ожидал!
Умгоби. И я не чаял, не гадал,
Что столь великого открытья инициатором мог быть я.
Однако, видите-ли, стал в минуту светлого наитья!
И подтверждаю снова Вам, что от славянского все древа -Что славянином был Адам, и что была славянкой Ева!
И языки все, взять испанский, лишь измененный наш славянский!
Но что об этом говорить! Вы реферат прочтете вскоре.
Я с просьбой.
Старик. Чем могу служить?
Умгоби. Тут два археолога в ссоре - нельзя-ль их помирить?
Старик. Не сделать ничего тут нам! Скорей сведете двух бульдогов,
Скорей помирите двух дам, чем двух археологов!
(за дверями шум)
Любезный Дух, шумит кто там?
Дух. Скорей сказать Вам пару слов желает младший Хлестаков
(проезжий из Восточной Сибири, интимный друг Железной Дороги - пожилой дамы, приезжей из Петербурга)
Старик (к Умгоби). Ну, извините. (к Духу) Вы Хлестакова позовите!
Хлестаков младший (встречаясь в дверях с Умгоби)
Квас Патриотыч! Друг! Давно ли из Китая?
Что длиннокосые? О чем там говорят? Желают ли войны?
Умгоби. Китайцы ведь умны.
Хлестаков (перебивая). Пржевальского читая,
На счет китайских дел я свой составил взгляд:
Явись в Китай отряд, “стальной щетиною сверкая”,
Китайцы побегут, куда глаза глядят, как зайцев глупых стая.
Бригада казаков - и наша вся страна!
Китайцы да израильтяне - трусливые ведь племена,
Не то что, например, славяне .
Умгоби (внушительно)
Китаец - тот же славянин! Различие лишь в цвете кожи,
А нрав, по логике причин, да и язык совсем похожи.
Возьмите слово хоть “Пекин” и вникните в него построже:
Ведь корень “пёк” с приставкой “ин”, иначе - “пёк один”!
(раскланивается и уходит)
Хлестаков (к Старику). Невольно разведешь тут руки: китайцы - от славян!
(хохочет)
Ведь умница, произошел науки, а как коснется этой штуки -Хоть и не пьет, а будто пьян!» [6, с. 3-5].
108
Василий Маркович Флоринский, его место и значение в отечественной археологии
Однако всё ли было так просто и смешно, как разъяснил «проезжий из Восточной Сибири младший Хлестаков»? Ведь многие из тех ученых мужей, кто всерьез интересовался археологическими памятниками Семиречья и сопредельных стран, чаяли именно в Центральной Азии найти древнейшие следы и остатки арийцев; в числе этих исследователей - И.-П.-А. Ремюза, Г.-Ю. Клапрот, В. В. Григорьев. На авторитет этих профессионалов высочайшего разбора и опирался В. М. Флоринский [33, с. 51-53].
Более того, «первоначальным центром или родиною человечества мы считаем, вместе с большинством антропологов, Центральную Азию. Здесь горные выси Памиров, Гиндукуша и Тянь-Шаня служили разобщителями народов, разошедшихся отсюда по прилегающим степным равнинам на все четыре страны света: на восток китайцы и монголо-татарские племена, на юг индусы, на запад семито-иранцы и часть европейских народов, на север славяно-германцы и часть кельтов» [33, с. 106-107].
Но, разумеется, Василий Маркович опирался не только на авторитет ученых коллег; не вызывало сомнения, что «развитие человеческой культуры стояло в непосредственной связи с географическими и физическими условиями страны» [33, с. 5]. Так, «первоначальным, самою природою приготовленным местом жительства древних народов служили - если не исключительно, то преимущественно - степные равнины, а не горные и лесные местности» [33, с. 107]. «Плодородная травяная степь должна была служить первою естественною средою народной жизни. Только степи могли представлять самою природою подготовленные места для скотоводства, следовательно - здесь должны были зародиться начатки культуры. <...> Только в степях, при пастушеском быте, проходило детство и отрочество культурных человеческих племен. Житель лесов и горных ущелий навсегда остался бы дикарем, если бы ему не указали путь к свету и простору степные народы» [33, с. 5].
Весьма примечательно понимание В. М. Флоринским феномена исследовательской источниковой базы, а также того места, которое занимают в этой базе источники археологические. Сформировавшиеся народы
«естественно должны были сохранить в своем историческом наследии ту долю житейских форм, привычек и технических производств, какую они вынесли из общего источника. Национальным, несокрушимым и не иссякающим складом для этих культурных запасов служат язык и археологические или исторические памятники, коими определяется и самая народность, и ее племенное происхождение. В лексическом составе языка мы найдем живой отпечаток всех культурных понятий, пережитых народом с колыбели его самосознания; в вещественных и исторических памятниках увидим степень устойчивости усвоенных национальных элементов» [33, с. 495].
Кроме того, по мнению В. М. Флоринского, археологические памятники обозначают «и пределы распространения названных народностей на их азиатской родине, и те места на западе, куда они передвинулись впоследствии, и даже самый путь переселения» [33, с. 56]. Однако если артефакты действительно способны указать место возникновения этноса, то сделать это можно лишь через сопоставление и последующее наложение выделенных типов на карту. Так В. М. Флоринский закладывает основы формальной типологии (или, как он сам ее называет, «сравнительной археологии» [33, с. 559]) Сибири.
Впрочем, Василий Маркович вполне сознает сложность задачи, а потому отнюдь не претендует на готовые ответы. Понятно, что воссоздание типологических рядов еще только должно стать основной задачей археологии. Пока же эти ряды намечены пунктиром, со значительными лакунами. Правда, Василий Маркович чувствует себя вправе делать даже и на такой основе первые выводы. Ведь в том же Семиречье и соседних областях он отыскал, по его мнению, древнейшие прототипы археологически известных артефактов; а, зная исходное состояние древних вещей, можно судить и о тенденциях развития всего ряда.
Пожалуй, среди сибирских археологов 1880-1890-х гг. В. М. Флоринский лучше всех понимал значение формальной типологии: вычитывая «Первобытных Славян», несложно увидеть, как тип постепенно, но неуклонно делается для автора все более и более основ-
109
А. В. Жук
ной аналитическою категорией. Интересно, что эта тенденция нашла отражение и в тогдашней экспозиции археологического музея Томского университета. Вот выдержка из описания музея, составленного при жизни В. М. Флоринского, более того - в самый год выхода в свет I тома «Первобытных Славян». «Часть коллекций остроумно сгруппирована по типам предметов, что дает возможность легко познакомиться с видоизменениями и развитием той или иной группы изделий. Особенно значительна коллекция ножей и кинжалов обычного для Сибирских древностей типа; к ним близко примыкают кинжалы уже железные, но повторяющие типы бронзовых и медных» [35, с. 324].
При этом, однако, формальная типология практически не наносит ущерба историко-культурному движению мысли В. М. Флоринского, что легко заметить у многих современных ему исследователей, также увлеченных новым методом. По-прежнему для В. М. Флоринского «задача археологии состоит в том, чтобы проследить связь древнейшей культуры с ныне существующею» [33, с. 115]; что же касается типов орудий, то они лишь характеризуют собой культуру, но сами в таковую не обращаются.
В методологическом отношении, с точки зрения развития археологической мысли, «Первобытные Славяне» занимают особое, водораздельное место, причем не только в Сибирской, но и вообще в отечественной науке о древностях. Это один из немногих капитальных трудов той эпохи, в которых материал уже анализируется под формальнотипологическим углом зрения, т. е. типологический ряд уже становится здесь основным источником. Вместе с тем этот материал еще не компонуется в археологические культуры, т. е. археологическая культура еще не становится основным объектом исследования.
Именно этот пограничный, переходный характер труда В. М. Флоринского привел его (как это всегда случается с водораздельными явлениями) к быстрому устареванию, превратил «Первобытных Славян» из актуальной методологической разработки в памятник археологической мысли, не позволил им стать методологическим репером, камертоном дальнейшего развития археологии. Кстати, точно так же не стало методологиче-
ским камертоном нашей науки однотипное и не менее грандиозное, не менее значимое «Введение в Римскую историю» В. И. Модестова, увидевшее свет в 1902-1904 гг. и посвященное первобытной археологии Италии (это и по сей день лучшая, хотя, конечно же, давно устаревшая по фактическому материалу монография на русском языке по первобытной археологии Италии; лучше ее, тем не менее, все равно ничего нет). Однако еще вопрос: а существует ли хоть одна область археологической науки, которая смогла обойтись в свое время без переходного труда такого рода?
Другими словами, для В. М. Флоринского культура вовсе не есть «комплекс вещественных памятников», как очень скоро напишет младший современник Василия Марковича, В. А. Городцов. Но тогда получается, что археология как «отрасль наук исторических» [33, с.115] есть этнология. И это действительно так, ибо, по мнению В. М. Флоринского, археология не должна вторгаться в «чуждые ей области антропологии, геологии и палеонтологии» [33, с. 115]. Соответственно, предметом ее не может и не должен быть «тот дикий, дилювиальный человек, который представлял собою как бы переходную, зоологическую ступень от зверя к homo sapiens» [33, с. 115].
Что же в таком случае есть предмет археологии? Предметом ее, при сделанных выше оговорках, может быть лишь человек как таковой, т. е. представитель того или иного конкретного этноса, т. е. этнос. Здесь, как неоднократно подчеркивает сам В. М. Флоринский, антропогенез тождествен этногенезу [8, с. 133-136]. В результате археолог получает достаточно четко выраженную нижнюю временную границу своего материала - ту границу, от которой можно вести отсчет уже достаточно четко фиксируемого процесса формирования этноса. С другой стороны, верхняя временная граница этого материала оказывается практически разомкнутой в этнографическую современность.
Вообще-то перед нами стародавняя концепция зеркальной временной ориентации археологического источника. Эта концепция представляла собой отличительную черту науки о древностях еще в эпоху Просвещения [7, с. 34-37]. И вот теперь, на исходе XIX
110
Василий Маркович Флоринский, его место и значение в отечественной археологии
в., эта старинная, уже забытая многими концепция несколько неожиданно вновь становится актуальной, по крайней мере, для некоторых исследователей.
Более того, В. М. Флоринский как человек образованный хорошо понимал, что европейское естествознание заимствовало идею развития у христианского понимания исторического процесса, а не наоборот. Поэтому тип у него не развивается органически, самопроизвольно (как мы видим это по понятным причинам у многих археологов той эпохи), но совершенствуется человеком. А раз это так, то не может быть и речи об автохтонно-сти мира материальной культуры.
К примеру, «форма и техника выработки кремневых орудий не есть самостоятельное изобретение каждого из диких племен в отдельности, как бы далеко они не были рассеяны по островам океанов. Кремневая стрела, копье и топор есть такой же культурный вклад в общечеловеческую индустрию, как и позднейшие, более сложные изобретения человеческого ума. <...> Форма каменных орудий была изобретена в одном центре начальной человеческой культуры и отсюда, как и само человечество, разошлась во все концы земли, служа, таким образом, одним из доказательств единства человеческого рода» [33, с. 154].
То же справедливо и применительно ко всем вообще археологически известным формам. «Раз внесенные в жизнь, они оставались в обращении в продолжении тысячелетий и дошли до наших дней либо в неизменной, стереотипной форме, либо усовершенствованные... Бронзовая стрела и секира, в сущности, есть повторение прежних кремневых образцов, видоизмененных лишь настолько, насколько металл дает возможность разнообразить форму изделия, сравнительно с кремнем» [33, с. 154]. Подтверждение тому - «современные нам дикари, не сумевшие двинуть свою культуру дальше зачаточного состояния и автоматически повторявшие одни и те же образцы, усвоенные их предками в незапамятные времена» [33, с. 154].
Соответственно, эволюция типов предстает у В. М. Флоринского как последовательность уровней развития культуры. «Я признавал бы более согласным с требованием науки употреблять обычное выражение
“каменный век” только в культурном, но не в хронологическом значении, т. е. не в смысле определения древнейшей эпохи, предшествовавшей бронзовому веку, а лишь для обозначения степени культурного развития бывшего населения изучаемой местности» [33, с. 119].
Для того чтобы по достоинству оценить эту мысль, следует принять во внимание важное историографическое обстоятельство, о котором позднейшие археологи уже давно и прочно забыли. В полном согласии с современниками Василий Маркович очень скромно по нынешним меркам оценивал возраст изучаемых древностей. Перемены «археологические едва ли восходят далее 3-4 тысяч лет, по крайней мере, в наших сибирских странах. Если бы даже и существовало здесь население раньше этого времени, то по степени его культурного развития оно вряд ли могло оставить после себя такие памятники, которые можно было бы подводить под приблизительную хронологию. Тот археологический материал, который мы изучаем в настоящее время, по нашему мнению, не может быть древнее 2-3 тысяч лет» [33, с. 106].
В этих-то скромных временных пределах и вращалась тогдашняя археологическая мысль. К примеру, тобольский исследователь Евгений Васильевич Кузнецов (1848-1911), первый по времени рецензент на книгу Василия Марковича, писал: «Нельзя не приветствовать вышедшего недавно первого тома прекрасного труда попечителя западносибирского учебного округа В. М. Флоринского “Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни”, дающего, в числе многого полезного по исследованию наших сибирских курганных кладбищ, новый взгляд на вопрос о древнем населении Сибири. <.>
В общем, заключение В. М. Флоринского сводится к тому, что население южных областей Сибири с V до XVI века было, несомненно, монголо-татарское, но что основные археологические факты относятся к эпохе более давней, до Рождества Христова или не позднее 2-3 столетий нашего летосчисления (бронзовая культура). В виду этого, при рассмотрении вопроса о древнем сибирском населении необходимо принимать во внимание не одни монгольские, татарские и финские племена, но, главным образом, и те древние
111
А. В. Жук
народы, о которых упоминают греческие и китайские историки» [11, с. 197-198].
Далее Е. В. Кузнецов ссылается на своего однофамильца, томского археолога и этнографа Стефана Кировича Кузнецова (18541913). «Несомненные данные на то, что древнее население если не всего запада Сибири, то южной части ея должно относиться к эпохе весьма давней, мы встречаем за последние годы в некоторых указаниях, полученных от археологических раскопок в окрестностях Томска С. К. Кузнецовым» [11,
с. 198].
Здесь Е. В. Кузнецов очень тонко аттестует Стефана Кировича как единомышленника В. М. Флоринского. Дело в том, что, идентифицируя по времени и принадлежности материалы Томского могильника, раскопанного им в 1889 г., С. К. Кузнецов, между прочим, пишет: «Мы имеем дело с самою раннею порой медно-бронзового века, которую для Сибири можно отодвинуть смело за 1000 лет до нашей эры, а то и дальше. Принимая во внимание географическое распространение сходных по типу с найденными в Томском могильнике орудий, я полагаю, мы имеем на лицо достаточно данных, чтобы сказать, что могильник этот есть усыпальница народа, подвигавшегося из Азии в Европу. <...>
Какому же племени можно приписывать сооружение Томского могильника? Всего проще и естественнее, на мой взгляд, видеть в могильнике усыпальницу одного из тех народов, к которым ходили финикийские и греческие караваны, т. е. агримпеев или дарков (так оба этнонима прописаны у С. К. Кузнецова; возможно, это опечатки. -
A. Ж.) Геродота, этих северных представителей широко распространенного скифского племени, которое современная нам историческая наука, опираясь на данные сравнительного языкознания (Fressl, Bonnell, Григорьев), считает родоначальниками славяногерманских народностей» [12, с. 228-230]. «Я вполне присоединяюсь к мнению
B. М. Флоринского» [12, с. 222], - не раз говаривал, по различным поводам, Стефан Ки-рович...
К какому именно мнению? Ну, скажем, к такому. «Курганные могилы, представляя собою своеобразный тип погребения, как из-
вестно, ведут свое начало от древнейших доисторических времен. Также точно и каменные могилы, обставленные плитами, обелисками и бабами, или окруженные кольцеобразными выкладками из больших булыжных камней, должны быть рассматриваемы, в начальном своем происхождении, как разновидность того же курганного погребального культа. Тот и другой тип мы имели бы основание назвать скифским или древнеарийским, так как эти памятники в одинаковом числе встречаются на востоке и западе, и по содержимому могил большинство из них должны быть относимы к весьма отдаленным временам бронзовой эпохи.
На одновременность каменных баб с курганами указывают следующие признаки: 1) Большею частию бабы были находимы вблизи курганов, и только в таких местностях, где существуют следы курганного погребения. В Европейской России их находили стоящими и на самих курганах, или зарытыми в их толще. 2) На этих статуях часто бывают высечены именно такие украшения, какие находятся в числе предметов, вырытых из курганных могил. Сюда относятся: шейные обручи и ожерелья, бляхи от наплечных ремней, пряжки и подвески от поясных ремней, браслеты, кинжалы архаической формы и т. под. <...>
По всем признакам, курганы и каменные бабы распространялись с востока на запад, а не наоборот; поэтому они могут служить как бы указателями пути расселения известной группы древних народов, начиная от Семиречья, Алтайских долин и Монголии и кончая пределами Дуная» [33, с. 50-51].
Вот так бронзовый век, Геродот, греки и финикийцы, арийцы, скифы, славяне и германцы органично, как нечто само собой разумеющееся, сливались в целостную картину в головах археологов последней четверти XIX в. «Бой скифов со славянами», писаный В. М. Васнецовым в 1881 г. - это отнюдь не юмор и не художественно-философская аллегория. Эта замечательная картина есть один из вариантов собственно научного прочтения археологического материала в ту эпоху и то, как это прочтение, в свою очередь, воспринималось образованными людьми эпохи. Что же касается железного века, то он для наших коллег вообще был сферой исто-
112
Василий Маркович Флоринский, его место и значение в отечественной археологии
рической этнографии. К примеру, курганы Тохтамышевых Юрт, что в 12 верстах выше Томска, С. К. Кузнецов идентифицировал как место «погребения людей новейшего, железного периода, поселившихся тут за несколько веков до нашего времени» [12, с. 179].
Но даже и в этих, непривычно узких для нас временных рамках В. М. Флоринский, набрасывая эскизы типологических рядов, мало интересуется абсолютной хронологией. Это в общем понятно: раз предмет исследования Василия Марковича - историко-культурное состояние человека, то главное, о чем заставляла его в данном случае помышлять формальная типология, это относительная древность памятников.
Такая специфика восприятия историкоархеологического материала закономерно подвела В. М. Флоринского к соответствующему - этно-культурному - истолкованию древностей. Самыми первыми из «сибирских равнин выселились готы в Скандинавию, по всей вероятности, северным речным или даже морским путем. Они вынесли с собой на запад типы сибирского бронзового оружия (кельты и секиры), которые, под влиянием местной скандинавской культуры, несколько видоизменились и впоследствии (во 2-3 веке по Р.Х.) были перенесены готами к дунайским славянам» [33, с. 571].
Далее, как известно, IV-V века по Р.Х. замечательны Великим переселением народов, ключевым звеном этого грандиозного процесса были, как опять-таки всем известно, гунны.
Однако «передовые полчища татар или, может быть, монголов не составляли того стройного политического тела, каким является царство гуннов при Аттиле. Ядром этого последнего, очевидно, должны были служить народы культурные и оседлые, именно остатки древних арийских насельников Сибири, политически слившихся с гуннами-туран-цами в половине последнего века до Р.Х. <...> Не орды кочевников прогнали готов с Дуная и устрашили Европу. Это было дело объединенных славян, восточных и западных» [33, с. 568-570].
В итоге, по В. М. Флоринскому, «оставшиеся в сибирских степях и оазисах» арийцы, т. е. славяне, осели в Восточной Европе. «В V-VI в. в политической федерации
народов, носивших название гуннов, преобладающую роль, по численности и влиянию, играли славяне, монгольская же кочевая орда имела значение лишь вспомогательной грубой силы» [33, с. 571]. Что, собственно, и требовалось.
Разумеется, всего этого нельзя доказать. Но ведь и за четверть века до появления «Первобытных Славян» великий русский историк (и немножко археолог) М. П. Погодин вещал, шутейными устами друга В. М. Флоринского, Н. А. Добролюбова: «Слаба у нас наука, и толку мало в ней; но есть во мне порука надежней и верней. Какой-то чрезвычайной я силой обуян: мне шепчет голос тайный, что Рюрик был норманн» [20, с. 96]. Тот же тайный голос, очевидно, нашептывал о славянах Центральной Азии и самому В. М. Флоринскому.
Не следует, наконец, забывать и о том, что на исходе XIX в. В. М. Флоринский оказался первым и единственным, кто предпринял попытку обобщить, представить в целостной, системной картине весь известный к тому времени археологический материал по Западной Сибири, т. е. по бассейну Оби и органично связанным с ним сопредельным территориям. Причем выполнена эта картина была в тесных параллелях с известным тогда аналогичным материалом Европейской России, Европы и Переднего Востока. Еще раз подчеркну: именно В. М. Флоринский воспроизвел в своем фундаментальном труде достигнутый к исходу XIX в. уровень археологической изученности Западной Сибири, а соответственно, и обозначил перспективные направления дальнейших исследований края.
Созданная В. М. Флоринским панорама Сибирских древностей тем более впечатляюща, что труд его остался - как это, к сожалению, часто бывает в отечественной науке - незавершенным. На последних страницах второго тома «Первобытных Славян» Василий Маркович публикует, если можно так выразиться, автопохоронку - проспект третьего тома: как врач, он хорошо понимал свое состояние и знал, что не успеет довести до конца задуманное. «Для выполнения программы мне оставалось еще рассмотреть следующие отделы Сибирских древностей:
1) Ремесленные и хозяйственные орудия.
2) Личные украшения и принадлежности
113
А. В. Жук
туалета... 3) Сибирские руноподобные письмена... 4) Топографическое обозрение курганных могил и кладбищ Восточной и Западной Сибири со включением Семиреченской и Сыр-Дарьинской областей» [33, с. 559].
Впрочем, последний отдел этой программы был отчасти реализован - еще в 1889-1890 гг., когда Василий Маркович опубликовал соответствующие материалы: собственные [29, с. 15-31; 31, с. 58-86; 32, с. 46-76], а также те, которые предоставили ему В. Д. Городецкий [2, с. 32-49] и
И. Я. Словцов [22, с. 106-127]. Если сложить оттиски этих статей в одну папку, получатся очень даже весомые материалы к археологической карте Западной Сибири и сопредельных стран, сформировавшейся к концу XIX в. И созданием этой карты мы обязаны в первую очередь В. М. Флоринскому (подробности драматичной истории этой археологической карты см. в моей неопубликованной работе: [9, гл. III, § 2]). А если поставить эту папку рядом с «Первобытными Славянами», получится не то, чтобы третий том, но, во всяком случае, полноценные материалы к третьему тому.
Оценивая на основании вышеизложенного место и значение В. М. Флоринского в археологии Сибири, можно сформулировать эту оценку в таком лапидарном образе. На умозрительной книжной полке истории нашей науки следом за «Первобытными Славянами» 1895-1898 гг. В. М. Флоринского ставим «Культуры бронзовой эпохи в Средней России» 1916 г. В. А. Городцова.
Почему так? Да потому что у Василия Алексеевича речь в этой работе идет прежде всего и более всего, о том, что «в начале второй половины II тысячелетия до Р.Хр. совершилось проникновение в Среднюю Россию Сейминской культуры, явившейся сильным авангардом сибирского культурного течения, проникшего не только через всю Россию, но и через всю Западную Европу, включая такие отдаленные области, как Англия, Португалия, Италия и Балканский полуостров. На долю Сейминской культуры выпала роль транзитной, передаточной инстанции» [3, с. 223]. Здесь В. А. Городцов, по существу, переводит идеи и материал В. М. Флоринского на куда более привычный и понятный нам язык археологических культур.
А далее, как прямое продолжение этого книжного ряда, должно поставить конволют статей 1920-х гг. С. А. Теплоухова, непосредственно от которого ведет свое родословие значительная часть современной отечественной археологии. Таким образом, Василий Маркович Флоринский и в самом деле предстает перед нами как один из замковых камней тех немногих сводов, на коих и по сей день держится наша наука.
ЛИТЕРАТУРА
1. Белокобыльский Ю. Г. Бронзовый и ранний железный век Южной Сибири. История идей и исследований (XVIII - первая треть ХХ в.). -Новосибирск, 1986. - 167 с.
2. Городецкий В. Д. Некоторые сведения о курганах юго-западной части Семиреченской области // Известия Императорского Томского университета. - Кн. I. - Томск, 1889. - С. 32-49.
3. Городцов В. А. Культуры бронзовой эпохи в Средней России // Отчет Императорского Российского Исторического Музея имени Императора Александра III за 1914 г. - М., 1916. -
С. 121-226.
4. Демин М. А. Первооткрыватели древностей. -Барнаул, 1989. - 119 с.
5. Демин М. А. О первых опытах выявления и
постановки на учет археологических памятников Алтая // Охрана и использование археологических памятников Алтая. - Барнаул,
1990. - С. 21-23.
6. Джиакомо. Сон в зимнюю ночь. Невероятная драматическая фантазия // Сибирская Газета. - Томск, 1888. - № 2.-7 янв. - С. 3-4 (прод.) ; № 3. - 10 янв. - С. 4-5.
7. Жук А. В. Исследователи Сибири первой половины XVIII века о проблеме археологического времени // История культуры советского общества. - Омск, 1990. - С. 34-37.
8. Жук А. В. Археология как этнология (по работам В. М. Флоринского в Семипалатинской и Семиреченской областях) // Маргулановские чтения. - Петропавловск, 1992. - С. 133-136.
9. Жук А. В. Организация археологических исследований в Западной Сибири. 1860-1920-е годы : дис. ... канд. ист. наук. - Омск, 1995 (рукопись).
10. Извлечения из протоколов Совета и очередных собраний Общества за 1885 год // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Императорском Казанском университете. -Т. VI. - Вып. 1. - Казань, 1886. - 58 с.
11. Кузнецов Е. В. Новый взгляд на вопрос о древнем населении Сибири // Тобольские губернские ведомости. - 1895. - № 12. -9 февр. - С. 197-198.
12. Кузнецов С. К. Отчет об археологических разысканиях в окрестностях города Томска, произведенных летом 1889 года // Труды Томского общества естествоиспытателей. Год 1. -Томск, 1890. - С. 153-230.
114
Василий Маркович Флоринский, его место и значение в отечественной археологии
13. Лесков Н. С. Мелочи архиерейской жизни (картинки с натуры) // Н.С. Лесков. Собрание сочинений : в 11 т. - Т. 6. - М., 1957. -С. 398-538 ; Примечания. - С. 662-680.
14. Мануил (Лемешевский), мтрп. Русские православные иерархи. 992-1892. - Т. I-III. - М., 2002.
15. Матющенко В. И. 300 лет истории сибирской археологии. - Т. I. - Омск, 2001. - 179 с.
16. Мельникова О. М. Провинциальное археологическое сообщество Вятской, Казанской, Пермской губерний (вторая половина XIX -начало XX вв.) : биобиблиографический словарь-справочник. - Ижевск, 2007. - 119 с.
17. Назипова Г. Р. Университет и музей: исторический опыт губернской Казани. - Казань, 2004. - 395 с.
18. Оконникова Т. И. Формирование научных традиций в археологии Прикамья (60-е гг. XIX в.
- конец 40-х гг. ХХ в.). - Ижевск, 2002. -173 с.
19. Протокол общего собрания Семипалатинского Областного Статистического комитета. Заседание 7 ноября 1887 года // Семипалатинские Областные Ведомости. - 1887. - № 47. -21 нояб. - С. 370-373.
20. Свисток : собрание литературных, журнальных и других заметок. Сатирическое приложение к журналу «Современник». 1859-1863.
- М., 1981. - 593 с.
21. Сидорова И. Б. Общество археологии, истории и этнографии при Казанском университете: основные этапы истории // Краеведческие среды : материалы заседаний, прошедших в Национальном музее республики Татарстан в 2003 г. - Вып. 4. - Казань, 2004. - С. 6-69.
22. Словцов И. Я. Материалы о распределении курганов и городищ в Тобольской губернии // Труды Томского общества естествоиспытателей. Год I. - Томск, 1890. - С. 106-127.
23. Срезневский В. И. Мелкие известия. Антропологические исследования В. М. Флоринского // Известия Императорского Русского географического общества. - Т. XVIII. - Вып. 2. -СПб., 1882. - С. 20-22.
24. Толстой, гр. И. И., Кондаков Н. П. Русские
древности в памятниках искусства. - Вып. 3 : Древности времен переселения народов. -СПб., 1890. - 158 с.
25. Томский Музей // Восточное Обозрение. -1884. - № 33. - 16 авг. - С. 4.
26. Устав Томского общества естествоиспытателей и врачей // Труды Томского общества естествоиспытателей. Год I. - Томск, 1890. - С. 3-7.
27. Федотова В. П. Род Флоринских в Сибири // Коркина Слобода. - Вып. 10. - Ишим, 2008. -С. 71-78.
28. Флоренский П. А. «Все думы - о вас». Письма семье из лагерей и тюрем 1933-1937 гг. -СПб., 2004. - 549 с.
29. Флоринский В. М. Топографические сведения о курганах Семиреченской и Семипалатинской области // Известия Императорского Томского университета. - Кн. I. - Томск, 1889. - С. 1531.
30. Флоринский В. М. Общая заметка об археоло-
гическом значении Семиречья // Известия Императорского Томского университета. -
Кн. I. - Томск, 1889. - С. 50-57.
31. Флоринский В. М. Курганы Томской губернии // Известия Императорского Томского университета. - Кн. I. - Томск, 1889. - С. 58-86.
32. Флоринский В. М. Двадцать три человеческих черепа Томского археологического музея // Труды Томского общества естествоиспытателей. Год 1. - Томск, 1890. - С. 46-76.
33. Флоринский В. М. Первобытные славяне по
памятникам их доисторической жизни. Опыт славянской археологии. - Ч. II. - Томск,
1896-1898. - IV + 571 с. + XXIII табл.
34. Флоринский В. М. Записки и воспоминания // Русская Старина. - 1906. - Январь - июнь.
35. Харузин Н. Н. О древностях Томского музея // Археологические известия и заметки, издаваемые Императорским Московским археологическим обществом. № 9-10. - М., 1895. -С. 321-329.
36. Чудновский С. Л. Из давних лет. - М., 1934. -303 с.
37. Архив Института истории материальной культуры РАН. Ф. 1. 1886. Д. 28. Л. 8об.
38. Там же. 1890. Д. 8а. Л. 1-25 ; 1892. Д. 139. Л. 41, 43-44.
115
