CC BY
54
Вестник Томского государственного университета. 2013. № 376. С. 14-19
УДК 81'271+81'282.2
Е.В. Иванцова
ВАРИАТИВНОСТЬ ТЕКСТА КАК ПРОЯВЛЕНИЕ РЕЧЕВОЙ КУЛЬТУРЫ ДИАЛЕКТНОЙ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ
Рассматривается вариативность порождения текста как одно из проявлений высокого уровня народно-речевой культуры. Вариативность проявляется в реализации общего замысла повествования, его структурировании, изменении деталей и объема текста, мене коммуникативных регистров и способов представления субъекта речи, характере поясняющих комментариев, использовании разнообразных по форме и семантике языковых средств. Выявляются субъективные и объективные факторы создания вариативного текста в спонтанной речи диалектоносителя.
Ключевые слова: народно-речевая культура; диалектная языковая личность; текст; вариативность.
Проблемы речевой культуры, отражающей духовную культуру народа, всегда находились и находятся в центре внимания исследователей и пользователей языка. Особенно возрастает интерес к этим проблемам в наши дни, когда много говорится о падении уровня речевой культуры в современном социуме. Заинтересованность общества в сохранении и развитии культурных традиций породила закономерный интерес языковедов и к реальному многообразию проявлений означенного феномена, и к его эталонным проявлениям как образцам для подражания.
Хотя мысль о существовании в рамках национальной культуры различных типов речевой культуры была выдвинута Н.И. Толстым [1] более 20 лет назад, в данном аспекте лингвистами рассматривается, как правило, только речь носителей литературного языка.
B.Е. Гольдиным и О.Б. Сиротининой [2] предложена классификация типов речевой культуры в среде образованных горожан. Активно исследуются элитарный тип литературной речевой культуры и его представители - элитарные языковые личности. Эти достаточно редкие феномены интересуют ученых в качестве эталона овладения языком как важнейшей частью национальной культуры (см. работы Н.И. Белуновой,
C.М. Дрокина, И.А. Иванчук, Г.Г. Инфантовой, И. С. Кондратьевой-Фишер, Т.В. Кочетковой, А.П. Романенко и др.).
Вместе с тем понятие речевой культуры в современной лингвистике пересматривается. Отходя от узко нормативного понимания данной категории, ученые начинают рассматривать речевую культуру как систему качеств речи, свидетельствующих о ее совершенстве (О.И. Блинова, А.Н. Ксенофонтова и др.). С этой точки зрения нелитературные формы существования языка почти не изучены. Особого внимания в обозначенном аспекте заслуживает народно-речевая культура - основа всех типов национальной культуры.
Слабая степень исследованности речевой культуры местных говоров порождает ее неоднозначные оценки. Наряду с признанием высокой степени образности, выразительности народной речи, более пристального, чем в городской среде, внимания к этической стороне общения встречаются также утверждения о низком уровне текстовой организации диалектного дискурса. Отмечается, что диалектоносители могут лишь воспроизводить фольклорные тексты, что для них «характерна неспособность отвлечься от конкретной ситуации, как-то обобщить ее, поэтому вместо организованного текстово-
го построения (с началом, развертыванием темы и ее завершением) речь формируется на основе возникающих в сознании ассоциаций, отсюда бесконечные повторы, вопросы к непосредственному слушателю, если это устный рассказ, постоянные уточнения, фактически ничего не поясняющие» [3. С. 3-4]. Таким образом, умение создавать текст связывается только с достаточно узким кругом элитарных языковых личностей, хорошо усвоивших нормы литературного языка [Там же].
Приведенная точка зрения обусловлена, с одной стороны, взглядом на текст в целом с позиций кодифицированной разновидности общенародного языка, с другой -отсутствием достаточного материала, отражающего реальную дискурсивную практику различных по типологическим характеристикам индивидов.
В рамках многоаспектного исследования феномена диалектной языковой личности, осуществляемого лингвистами Томской диалектологической школы, изучаются в том числе и особенности текстов представителя русских старожильческих говоров Сибири. Наши наблюдения свидетельствуют, что носители данного типа культуры, вопреки высказанной точке зрения, не только способны к текстовой организации повествования, но и демонстрируют ее высокий уровень. Проявления развитой речевой способности многообразны; статья посвящена одной из форм этого проявления - способности к созданию вариативного текста.
Объектом анализа послужила речь сибирской крестьянки В.П. Вершининой, жительницы с. Вершинино Томской обл., 1909 г., русской, малограмотной.
Наблюдение над информантом осуществлялось методом включения в языковое существование говорящего в течение четверти века (57 экспедиционных выездов за 1981-2004 гг.). Источником материала является текстовый архив автора - около 10 000 страниц дешифрованной с магнитной ленты звучащей речи, записанной в условиях непринужденного общения.
Включение в языковое существование носителя диалекта позволило пронаблюдать ряд ситуаций, когда одно и то же событие несколько раз служило предметом обсуждения с различными партнерами по коммуникации. Сравнение таких фрагментов дискурса показало, что диалектоноситель обладает способностью к созданию высоковариативного текста в спонтанной речи1. Под вариативностью в данном случае понимаются ситуативные видоизменения как формальной, так и содержательной сторон текста на фоне инвариантно-
го ядра. Как отмечает Л.И. Скворцов, вариативность речи (наряду с ее целесообразностью) являются сердцевиной речевой культуры [5].
Неоднократно зафиксирован, например, рассказ о большом пожаре в Вершинино, когда в результате неосторожного обращения односельчанки с огнем сгорел и дом информанта, и значительная часть родного села. Повторяемость этой темы в дискурсе диалектоносителя не случайна: дом - одно из ключевых понятий русской национальной культуры, особо значимое в культуре крестьянской. Утрата дома поистине трагична и воспринимается как одно из судьбоносных событий в жизни диалектной языковой личности.
Три текста на эту тему записаны с интервалами 23 года (1988, 1991 и 1993 гг.) и различаются по объему (238, 325, 832 слова). Рассматриваемые фрагменты дискурса выдержаны в монологической форме, с единичными вкраплениями вопросов слушателей. Все рассказы прозвучали в доме информанта в присутствии автора статьи, воспринимаемого говорящим в качестве человека близкого, не постороннего. Приведем зафиксированные тексты2:
1
А тут в тридцать девятом году тридцать первого мая сгорели. Тоже Степан [муж] на полях был где-то, в Луча'нове, а я тоже на полях там, до'ма была. Пришли - вся деревня сгорела. Не вся деревня сгорела, а знашь, откэ'дова? Где вот Физа живёт, подальше Фи-зы ешо один дом, вот этот дом загорелся. Двадцать четыре дома сгорело. Вот эта Татьяна Лексе'вна, - я тебе говорила, однако? - она пришла домой, только вза'муж вышла, молода', ну лет 18 ей было, 19, может, было. Постирала, а раньше угли замачивали, таки' чугу'нки были больши', в чугу'нку угреба'ют из русской печки - ка'жный день печку топили (у меня голосу нет, перехва'тыват, мне грудь стеснило), - угли угреба'ют, ну сковородой ли чем складу’т туды', самовар грели угля'ми, и закроют сковородой ли чем-нибудь так, они там потухнут. А Татьяна-то пришла домой да и сду'мала постира'ться. А там корьзина стояла, большу'ча така' корзина, называ'тся «двухру’шна», -она у ей стояла в къладо'вке, они угли ссыпа'ли туды’, как вот у меня же кладовка, там окошечко, и половик тут висе’лся. Она вы’сыпала чугу’нку-то, а ветерок-то подул, раздул их. Они вроде бы чёрны изде'лались-то, а горя'чи были. Ну, она пока попарила, постирала, пошла полоска'ться, пришла домой, а уж дом-то догора'т у ей. Там снутра' загорелось всё. Все сгорели. И вот мы тоже тода' сгорели. Там - ой! Сколько хлеба было. Степан трактористом работал, сколь хлеба у нас было - дак, наверно, до сех пор всё это... Рожь-то как сгорела, пашени'ца, зёрнышки-то как сгорели, они долго-долго всё были там.
2
Ой!.. Я горела. Всё гыт: два раз сгореть, чем раз обгореть. А... мы тоже там жили подальше. Тут от... ну, сколько там? Ну, не так далёко тут жили. Домик хоро-ошенькый был у нас. Такой... ну, только крытый так на’ два ската. Как у Лексе’й Николаича, такой от был дом. Ага. Наличники были, всё, окна хо-ро'ши были... А потом это... Мы только пять лет прожи'ли. Кухня больша-а была! Комнатка-то по-
меньше. Хороший дом был. Новый, прямо карниз был, и всё хорошо было сделано. И там одна женшына - Татьяна Лексе’вна - пришла домой, с работы - на горке, там, де Пана Кузина-то жили, - пришла домой она, да и сду'мала постира’ться. А раньше ить всяко жили, тоже... А у их така' чугу'нка больша' была, чугун такой большу'чий, угли туды’ накладу'т, потом их это, зальют там, да и закроют, сковородой либо чем-нибудь, какой крышкой. А она пришла домой-то, да и сду'мала постира'ться, взяла да эти угли-то вывалила, там в корзинку вываливали. Корзинка была больша'. А над корзинкой гыт половики висе'лись. Она в эту кор-зинку-то - они чё-орны, угли-то, она молода’ была... Ну, ей сколько? лет 18 было, наверно. Ли побольше, может, было. Может, 20. Вот она двадцать первого году, а это было в тридцать девятом году. Ну, она вза 'мужем была, долго уж жила. И она взяла да эту корзинку-то и вывалила, в къладо'вку. А в къладо'вке-то окошечко, ветер-то стал поддувать, и всё загорелись: эти угли, и корзинка загорелась. А она ушла на' реку полоска'ться, идёт - уж там пыл, всё пыла'т. И всё сгорело. И вот 24 дома, 25 сгорело. И наш домик-то сгорел, кода мы жили со Степаном-то. И всё сгорело. И он был... в Луча'новой был, а я на Ела'ни была. Приходим - только пеньки одни. Всё сгорело. Всё сгорело. Ага. И картошки-то, и хлеб-то сгорел... Таскали нам всё. Вот Колин отец принёс: ведро картошки принёс да это... А мы жили, де Анна Григорьевна живёт. Тут моя подруга была, дак она: «Пойдём... » [жить к нам] - [село] Магада’ево знашь где? У меня там подруга, от она тут жила.
3
Дак а от я тоже так же [сгорела]. Ушли на работу мы: Степан уехал в Луча'нову, по конба’йну, а я ушла тоже, на поля. А потом это, все спят, а мне пошто'-то не спится. Я говорю: «Давайте, порабо’тамте пораньше, да... побольше, да это, не будем долго итдыха'ть», -всё равно всё с меры да со шшоту было-то, хоть чё делали, -я говорю: «Да домой подёмте пораньше». Много нас там женшын было! - «Ну, чё! Ну да, чё да... Давайте, итдох-нёмте!» Ну мне не спится! Ну не я одна, много там сгорело так баб-то. А от эта са’ма Татьяна-то Лексе’вна наду'малась тоже... Вышла вза'муж -нулет ей 18 было, кода' она уходила, может, не было ешо восемнадцать-то? Она с двадцать первого году, а пожар был в тридцать девятом, весной. Ешо, наверно, восемнадцать ей не было. Ага. А раньше это, - она вышла тут, на Горке, де Пана Ку’зина, ты бува'ла у ей раньше тут-то, а’ли нет? Как де загорело... Ну, Физа де жила, Василия Егорьича живёт-то, -мале'нько подальше туды’, через... ну, через один дом, один дом только рядом с Физой. Она тут в этот дом выходила вза'муж. А раньше это, чигу’нки были таки' больши' -ну он у меня в бане есь одна чигу'нка... угли замачивали, самовары-то грели. Она взяла да это... пришла, из госсорфо’нд-то, а угли эти -корзинка стояла, гыт, тут двухру’шна така', плетёна, из прутьев, в къладо'вке. А тут спичка, гыт, така’. А на спичке полови’чка висе’лась, половик, видно... так, как раньше это всё было, я всё знаю. И она вы’сыпала в корзинку эти угли-то. Они вроде тёмны; а там окошечко -а их стало раздувать. И это, угли-то разгорелись, как бы от так от, как в печке
бы разгорелись. И половичка тут-ка как-то спы'хнула, нагрелась. И корзина, корзинка-то загорелась. И всё загорелось, она пока выпарила бельё-то, да пошла полоскать, и оттэ'дова-то идут - а там уж дом-то догора'т! Тоже всё сгорело. Дак её - ой, её так срамили её, ругали так! Хотели даже - она пряталась, её хотели в огонь бросить. Угу. Ругали, ши'бко её ругали. [Не били?] Нет. Да она пряталась, кто будет бить её, она пряталась. [Где?]Бегала куды'-нибудь, спрячется да и всё.
А я-то... И я - с полей-то иду, а тут пеньки, только дымочек идёт! А у нас домик-то был в тридцать девятом только... В тридцать девятом сгорели, а мы перешли в тридцать пятом. Хороший домик был! От как рядом с этим от - Лексе'я Николаича, Каря’кина дом такой... Напро'ти Поли мы жили-то. Ой, Степан приехал - тоже к пеплу. Встреча'т меня бежит - он уважал меня, правда, дружно мы жили. Он бежит меня, стреча'т: «Ну ничё, не мы одни, ничё, не горюй уж, ну чё, не мы одни... » -угова'риват меня. А чё «не мы одни»? - прям нагишом остались. Картошки все сгорели, пашени'ца была, и рожь была и, мука и. - всё сгорело!
Анба'р сгорел, коню'шна сгорела, курицы... -и всё погорело. А поросята... свиня’ с поросятами была - кто-то куды'-то выташшыли, выгнали. [Спаслись?] Спаслись, ага. Коровы на полях были. Идут - реву-ут коровы, не знают, куды' заходить-то: дым! От мы тода' к Нюре Ко'лчиной, она: «Вера, пойдёмте к нам!» От письмо-то [от неё получила]. Мы с ей подруги были. Вместе работали. Вязали помно'го. Больше меня дак нихто' не навязывал, ей-богу, Катя! А я это она от и счас [в письме] помяну'ла: «Тысячу снопов нихто' не навя'зыват».
Вот сколько тода', я не знаю, домов... Двадцать с чем-то сгорело. Ну-ка, счас я пошшытаю. Это, так: Кара'мышев -раз, Андрей Иваныча - два, Василия Его-рьича - три, Миха’л Егорьича - четыре, Прокофий Степанычев - пять, Лексе’я Ларионыча - шесь, Иван Афанасьича - семь, Иван Миха'лыча - восемь, Кири'лин
- девять, Марьи Матве'внин - десять, Михаил Степа-нычев - одиннадцать, наш - двенадцать, наш последний. На нашем пожар остановился. Наш - двенадцать... [Далее считает дома по другой стороне улицы:] Трифон Афанасьичев - тринадцать, Миха’л Гаври-лычев - четырнадцать, сельсоветскый дом был - пятнадцать, тут Пётра Михалыч... Пётра Дими'трич -семнадцать... винопо'лка была.. здесь винопо'лка была
- восемнадцать... Марьи Мефодьевны - девятнадцать, Василь... как его? пошто’ я забыла-то? Фёдор Василь-ич, ли как ли его? - двадцать. Двадцать, двадцать, двадцать... Забыла, как?.. Ланпе'й, о'бшем, был - баба-то [его], ши'бко уж она ругалась! О'бшем, двадцать три ли чё ли дома сгорело.
[Что такое винополка?] Ну, вино продавали, винопо'лка была. Там сколько вина-то было? [Там только продавали, не делали вино?] Продавали только, привозили. Ликёры вся'ки, и четвертя'ми, и буты'лкими, и литровыми, и шкалики, и каки’-то ма'леньки таки', чету'шки и вся'ки... Каки'только не было. Всё сгорело.
У меня сколько половиков было, сгорело. Яшшык [сундук] от спасся, выташшыли. У нас бы... много выташшыли так бы всё... ну хлеб-то не ута'скывали.
Муку-то там не’кода было. А это, на зады выташшыли. А там стоял анба’р у нас, и коню’шна. А как - они выташшыли, трюмо большо’ было, это... модно было тода’ всё... Всё повытаскали.
...сгорела. И Степан ушёл [из семьи]. И Мишенька - вон чё наделал. От сколько я пережила. Да говорят, «худа' да ши'бко ста'ра» - небось, соста’рисся, будешь!.. Ешо дюжила как-то, терьпела. Не дай бог.
Как можно видеть, все рассматриваемые тексты имеют общую ядерную часть, посвященную собственно пожару. С незначительными различиями обозначается хронотопная рамка события (текст № 1: называется год и точная дата; № 2: только год; № 3: год и время года; место происшествия указывается как через топоним на Горке, так и через соотнесение с усадьбами односельчан), даются сведения о виновнице несчастья (во всех случаях упоминаются ее имя и возраст, подчеркиваются молодость и недавнее замужество как косвенное смягчение вины; в двух текстах назван год рождения) и причине пожара (описаны действия женщины, предметы утвари, связанные с происшествием, и ситуация появления открытого огня).
Все три фрагмента дискурса содержат характерные для диалектной языковой личности особенности [6.
С. 181-195]. Дискурс диалектоносителя ярко отражает типичный для всех форм разговорной речи коммуникативный антропоцентризм и эгоцентризм: тексты сосредоточены на теме «человек» и воплощаются как «я и событие», «событие в моей жизни», «событие моими глазами» [7. С. 47; 8. С. 196]. Осознание себя частью крестьянского социума проявляется через местоимение мы (мы - семья, мы - жители Вершинина), вербализованное или подразумеваемое при употреблении глагольных форм сгорели, прожили, хотели, перешли, остались и т.п. Рассказы отличаются фактичностью, большим количеством деталей. Несмотря на наличие ситуативных отвлечений от темы (в тексте № 1 - у меня голосу нет, перехва'тыват, мне грудь стеснило, в тексте № 3 - упоминание о только что полученном письме от подруги и пояснение о винополке в ответе диалектологу), повествование развивается логично, последовательно: в каждом случае можно вычленить завязку рассказа, развитие темы, кульминацию и развязку. Соблюдается общий для языковой личности принцип создания связного текста посредством служебных слов а, ну, и, и вот, и это, а это, ага, угу, вот и повторов одних и тех же лексем в смежных высказываниях: Пришли - вся деревня сгорела. Не вся деревня сгорела, а знашь, откэ'дова?; Корзинка была больша'. А над корзинкой гыт половики висе'лись; Я'шшык от спасся, выташшыли. У нас бы... много выташшыли так бы всё... и т.п. В каждом из текстов имеют место многократно повторяющиеся ключевые слова раскрываемой темы: сгореть (8, 8 и 12 раз соответственно), дом /домик (4, 5, 10), всё /все в обобщающем значении (4, 6, 4), угли (4, 3, 4). Кроме указаний на точное время и место происшествия, все варианты рассказа содержат большое количество онимических, пространственных и количественных конкретизаторов: упомянуто в общей сложности 27 поименованных персон и 4 топонима; обозначаются место нахождения рассказчицы и ее мужа в момент события, место расположения нескольких
домов односельчан и сгоревшего дома повествователя, место работы виновницы происшествия и теперешнее место жительства подруги, когда-то позвавшей погорельцев пожить у неё; указываются число сгоревших домов, год постройки своего утраченного дома и прожитое там время. Тексты включают модально-вводные и служебные слова, маркирующие характерную для диалектного дискурса некатегоричность повествования: однако, может, ли, ли чё ли, наверно.
В содержательном плане эти фрагменты достаточно близки; однако налицо и ряд существенных различий в объеме повествования, композиции, деталях, используемых говорящим языковых средствах.
Часть особенностей, определяющих вариантность текстов, связана с их структурно-композиционными характеристиками.
1. В более кратких вариантах (тексты № 1 и 2) описание события является лишь одним из звеньев общей канвы повествования о пережитом.
В первом случае воспоминания начинаются с темы «кража в начале войны» (Война началась, а девятнадцатого сентября меня обокрали. <...> До капельки всё уташшыли, в чем была, в тем осталась), продолжаются темой пожара и завершаются темой «приобретение и достройка нового дома без ушедшего на войну мужа» (В тридцать девятом сгорели, а в сорок первом война уж началась, мало пожи'ли. <.> А он кода' ушёл тут - я не знаю, в каки'м году, - ну он ушёл, я перестроила её [избу], всю...).
Во втором случае и состав тем, и их порядок меняются: «пожар в доме из-за неисправной печи» (Я открыла дверь-то - тут ничё не видать. А у меня уж - и постель горит, подушки все сгорели, половина подушки, на'волоки - всё сгорело!) - «пожар в деревне» -«покупка нового дома» (Ну и вот, и мы сгорели. И перешли тут-ка. Дом купили, Николай Васильичев мы купили дом-то, Степан купил...) - «уход мужа на фронт» (А он ешо в сороковы'м ушёл на фи’нску. Год служил тоже в арьмии, был на войне там. А тут это, война в сорок первом-то) - «неоднократные кражи» (Ой, у меня так обворовали тут-ка - не дай бог! С берега прям захо’дют тут и всё... Да сколько раз прям... <.> У меня эти шеися'т мешков уташшыли, капуста была в кастрюле, больши' таки' кастрюли-то, кастрюлю эту капусты уташшыли, и это, бутылки эти все уташшыли. Угу. Прямо от... А но'нче сколько раз -но'нче светы' только рвали всё в огороде. ). Попутно заметим, что частная тема кражи тоже варьируется, наполняясь описанием разных эпизодов.
Наиболее развернутому описанию сельского пожара (текст № 3) предшествует рассказ о жизни соседей и их городских родственников, в квартире которых произошло короткое замыкание (Сгорели они прошлого’д. <.> С того угла загорелось, де телеви'зер шёл...). По ассоциативной связи (Дак а от я тоже так же [сгорела]) возникает повествование о пожаре в собственном доме, неразрывно связанное с трагическими событиями для всего села. Данная тема не дает толчка развитию новых, являясь завершающей в дневном дискурсе информанта (разговор ведется перед сном, общение заканчивается репликой Иди ложись давай в адрес собеседника), но в резюмирующей части намечены оставшиеся не раскры-
тыми в рассказе другие эпизоды нелегкой личной судьбы: ... сгорела. И Степан ушёл [из семьи]. И Мишенька -вон чё наделал. От сколько я пережила.
Таким образом, степень развернутости рассказа о событии связана с его ролью в общей структуре коммуникации с собеседниками. В зависимости от общего замысла говорящего выстраивается сценарий повествования с порядком переходов от эпизода к эпизоду и «масштабирования» при описании событий в тексте (максимально крупный план в данном случае представлен в третьем варианте рассказа).
2. Сопоставляемые тексты отличаются также составом частных подтем, развивающих и дополняющих ядерную часть с собственно описанием пожара.
В наиболее лаконичном варианте рассказчица завершает описание пожара упоминанием о сгоревшем семейном запасе зерна (сколь хлеба у нас было... рожь-то как сгорела, пашени'ца...). Значительное место в преамбуле второго текста занимает аксиологически выделенный образ утраченного дома (Домик хоро-ошенькый бьл у нас. Такой... ну, только крытый так на’ два ската. <... > Наличники были, всё, окна хоро’ши были... <... > Кухня больша-а была! Комнатка-то поменьше. Хороший дом был. Новый, прямо карниз был, и всё хорошо было сделано), а в развязке намечается подтема «помощь односельчан» (Таскали нам всё. Вот Колин отец принёс: ведро картошки принёс.; тут моя подруга была, дак она: «Пойдём...» [жить к нам]). В третьем случае сюжет начинается с предыстории пожара (описание предчувствия беды, разговора крестьянки с деревенскими женщинами и их отказа закончить работу раньше положенного); намечаются подтемы «отношение погорельцев к односельчанке» (Дак её - ой, её так срамили, ругали так! Хотели даже -она пряталась, её хотели в огонь бросить...), «взаимоотношения рассказчицы с мужем» (Ой, Степан приехал - тоже к пеплу. Встреча’т меня бежит - он уважал меня, правда, дружно мы жили...), дается картина села после пожара (Коровы на полях были. Идут - ре-ву-ут коровы, не знают, куды' заходить-то: дым!). Получают детальное развитие подтемы «личный ущерб» (.прям нагишом остались. Картошки все сгорели, пашени'ца была, и рожь была. И мука и. - всё
сгорело!.. ) и «ущерб для села» (с полным перечислением владельцев сгоревших домов). Таким образом, при сохранении подтем ядерной части повествования второстепенные подтемы в сжатом варианте рассказа могут опускаться, в развернутом - вербализуются.
3. Еще более низкий уровень содержательной вариативности появляется на уровне детализации повествования в границах обозначенных тем и подтем. Несовпадение текстов в данном случае проявляется посредством:
а) замены обобщенных названий конкретными и наоборот. Так, местонахождение рассказчицы варьируется от наиболее неопределенной номинации (№ 3:
Степан уехал в Луча'нову, по конба'йну, а я ушла тоже, на поля) до лексических маркеров, разными способами уточняющих близость повестовователя к родному селу (№ 2: И он [муж] был. в Луча'новой был, а я на Ела'ни была; № 1: Степан на полях был где-то, в Лу-ча'нове, а я тоже на полях там, до'ма была); виновни-
ца происшествия в тексте № 2 пришла домой, с работы, в тексте № 3 упоминается название склада, где хранились семена зерновых культур (пришла, из гос-сорфо'нд-то);
б) обозначения деталей / пропусков деталей. В тексте № 1, например, героиня пришла домой (ср. № 2: пришла домой, с работы; № 3: пришла, из гос-сорфо'нд-то); только в одном случае упоминается такая деталь старого деревенского быта, как спичка -деревянный штырек, на котором висел загоревшийся половик; во всех трех текстах с разной степенью детализации обозначаются этапы процесса стирки (№ 1: вздумала постираться, постирала, попарила, пошла полоска'ться; № 2: сду'мала постира'ться, ушла на’ реку полоска'ться, № 3: выпарила бельё-то, да пошла полоскать) и др.;
в) изменения отдельных деталей. В рассматриваемых рассказах они касаются числовых данных и вызваны временной отдаленностью передаваемых событий. В одном из текстов утверждается, что Татьяна Алексеевна только вза'муж вышла, а во втором -вза'мужем была, долго уж жила; варьируется ее возраст (18-19 лет / 18-20 лет / ещё не было 18 лет) и число сгоревших при пожаре домов (25 / 23).
Все названные выше проявления вариативности обусловлены, очевидно, как общими закономерностями мыслительной деятельности человека по свертыванию / развертыванию смысла в процессе создания текста [9], так и реализацией авторского замысла повествования. В то же время ряд параметров вариативного текста определяется коммуникативными условиями его порождения.
4. В рассматриваемых эпизодах прослеживается определенная зависимость между степенью близости собеседников и объемом создаваемого спонтанного текста. Самым кратким является рассказ, обращенный к трем молодым диалектологам, двое из которых встречаются с информантом впервые. Наиболее развернуто описание пожара при общении с собирателем материала, включенным в языковое существование говорящего в течение многих лет. Промежуточный случай представлен рассказом, адресованным пожилой собеседнице, родственнице собирателя.
5. Отношения языковой личности с участниками коммуникации определяют также коммуникативный регистр повествования (по Г.А. Золотовой) и связанный с ним способ представления субъекта речи.
В тексте № 1 преобладает информативный регистр, характерный для дистанцированного общения. Говорящим используются нейтральные фонетические, лексические и грамматические средства. Эмоциональное начало очень незначительно (встретились лишь единичные ветерок, междометие ой! и усилительный повтор долгодолго). Повествование отстраненное, рассказчик ретуширует свое присутствие за неопределённо-личными конструкциями (тридцать первого мая сгорели; раньше угли замачивали; ка’жный день печку топили...), лишь однажды появляется и вот мы тоже тода’ сгорели. Рассказ «погружен» в прошлое, однако в одном из высказываний рассказчица переносит повествование в настоящее: пришла домой, а уж дом-то догора'т у ей.
В тексте № 2 ядерная часть во многом напоминает первый вариант, однако в обрамляющих его фрагмен-
тах поддерживаются регистры, только намеченные ранее. Особенно усиливается субъективная окрашенность повествования, связанная с подтемой утраченного дома: она проявляется через частотные формы положительной рациональной оценки (окна хоро’ши были; хороший дом был; всё хорошо было сделано), диминутив домик, протяжку гласных, восклицательные конструкции (домик хоро-ошенький был у нас; кухня больша-а была!). Здесь доминирующим является мы-повествовование (мы тоже там жили подальше; Мы только пять лет прожи'ли; И наш домик-то сгорел, кода мы жили со Степаном-то; А мы жили, де Анна Григорьевна живёт), в котором рассказчица, мысленно объединяя себя с мужем, передает ситуацию от имени семьи. Конец рассказа отмечен возрастанием доли глаголов настоящего исторического времени (идёт - уж там пыл, всё пыла’т; приходим - только пеньки одни), появлением высказывания с чужой речью (Тут моя подруга была, дак она: «Пойдём.»).
В тексте № 3 типичное для данной языковой личности сочетание информативной доминанты со сдержанным эмоциональным началом (рассказчиком по-прежнему умеренно используются диминутивы и восклицательные конструкции) дополняется резким усилением репродуктивного регистра, при котором «говорящий из хронотопа происходящего воспроизводит средствами речи сенсорно воспринимаемые действия в их конкретной длительности или последовательной сменяемости, предметы и признаки - в их непосредственной наблюдаемости» [10]. Доверительное общение один на один вызывает передачу обстоятельств, произошедших более полувека назад, так зримо, как будто всё случилось только вчера. Возрастает доля глаголов в настоящем историческом времени, высказываний с прямой речью - имитирующих как реплики отдельных субъектов, так и диалог: «Да домой подёмте пораньше». <.>
-«Ну, чё! Ну да, чё да. Давайте, итдохнёмте!» Ну мне не спится!; С полей-то иду, а тут пеньки, только дымочек идёт!; Он бежит меня, стреча’т: «Ну ничё, не мы одни, ничё, не горюй уж, ну чё, не мы одни. »; Идут
- реву-ут коровы, не знают, куды' заходить-то: дым! От мы тода’ к Нюре Ко'лчиной, она: «Вера, пойдёмте к нам!». Текст открыто личностный, преобладает обозначение субъекта через местоимение 1 лица: Дак а от я тоже так же [сгорела]; Я говорю: «Давайте, пора-бо’тамте пораньше... »; Ну мне не спится!; И я - с по-лей-то иду, а тут пеньки.; От сколько я пережила. «Мы»-семейное здесь тоже имеет место, но встречается реже: Ушли на работу мы: Степан уехал в Луча'нову, по конба'йну, а я ушла тоже, на поля; Напро'ти Поли мы жили-то; От мы тода’ к Нюре Ко’лчиной.
6. Поскольку представителем народно-речевой культуры всегда учитываются различия в фоновых знаниях участников общения, тексты отличаются также характером комментариев, выравнивающих эти знания и предотвращающих коммуникативные неудачи. Так, рассказы 1 и 3 с участием молодых горожанок порождают более развернутые пояснения относительно реалий деревенского быта (чугу’нка, двухру’шна корзина) и условий этого быта в прошлом (ка’жный день печку топили; угли замачивали, самовары-то грели) -ср. в тексте 2 краткий комментарий для пожилой собе-
седницы, касающийся только употребления чугунки. Поясняющий характер имеет также предваряющее антропоним словосочетание одна женшына во втором тексте (И там одна женшына - Татьяна Лексе’вна -пришла домой, с работы).
Т. Вариативность текста проявляется также в использовании средств различных языковых ярусов, имеющих формальные различия при смысловом тождестве или близости. Отмечено интонационное (№ 1: Они [угли] вроде бы чёрны изде'лались-то; № 2: они чё-орны, угли-то), морфологическое (№ 1: Степан на полях был где-то, в Луча'нове; № 2: И он был. в Лу-ча'новой был) и синтаксическое варьирование (№ 1: Она вы’сыпала чугу'нку-то, а ветерок-то подул, раздул их [угли№ 2: ветер-то стал поддувать, и всё загорелись: эти угли; № 3: Они [угли] вроде тёмны; а там окошечко - а их стало раздувать). На лексическом уровне наиболее широко представлены формальные лексические варианты (№ 1: чугу'нка; № 2: чугу'нка / чугун, № 3: чигу'нка; № 1, 2: половик, № 3: половичка, половик; № 1: корзина, № 2: корзинка, № 3: корзина, корзинка; № 1, 2: полоскаться, № 3: полоскать; № 1 постирать / постираться, № 2: постираться), встречаются отдельные синонимические пары (№ 1: Они [угли] вроде бы чёрны изде'лались-то; № 2: они чё-орны, угли-то; № 3: Они [угли] вроде тёмны). В каждом из текстов тема пожара, наряду с ключевыми словами, также поддерживается менее частотными лексемами с семантикой горения (№ 1: загореться, догорать; № 2: обгореть, загореться, пыл, пылать; № 3: пожар, спы'хнуть, нагреться, догорать, огонь, дым / дымочек, погореть).
Итак, имеющиеся в нашем распоряжении материалы свидетельствуют, с одной стороны, о наличии константных признаков диалектного дискурса, типичных для представителя народно-речевой культуры,
с другой - о высоком уровне вариативности текстов, порождаемых диалектоносителем в условиях спонтанной речевой деятельности.
Вариативность текста проявляется в реализации способности говорящего к выстраиванию повествования в соответствии с замыслом представления события в ряду других, регулированию степени развернутости рассказа, структурированию текста на частные подтемы (с возможностью выбора порядка их подачи и эл-липтизации второстепенных тематических линий); изменению деталей и объема текста, мене коммуникативных регистров и способов представления субъекта речи, наличии / отсутствии поясняющих комментариев, использовании разнообразных по форме и семантике языковых средств.
Вариативность текста обусловлена многими факторами. В числе объективных причин, которые дают говорящему возможность создавать вариативные фрагменты дискурса, - устройство языковой системы, допускающей передачу смысла множеством различных способов, и общие закономерности мышления человека при порождении речи. К субъективным факторам относится степень развития речевой способности homo loquens, позволяющая автору текста реализовывать замысел повествования с учетом коммуникативно-прагматической ситуации (в
первую очередь - умение чутко реагировать на фактор адресата) и опорой на разнообразие ресурсов, усвоенных из общенародного языка. Поскольку реализация этой способности обусловлена коммуникативной целесообразностью и базируется на богатстве языковых ресурсов диалектной языковой личности, вариативность порождения текста можно считать одним из проявлений высокого уровня народноречевой культуры.
ПРИМЕЧАНИЯ
1Текст рассматривается как «целостное речевое произведение, коммуникативно обусловленная речевая реализация авторского замысла», единство которой определяется категориями темы (предмета речи), композиции, субъекта (автора), локации, тональности и др. [4. С. 352-353]. 2Тексты даны в упрощенной орфографической записи с отражением некоторых произносительных особенностей. Полужирным шрифтом отмечается эмфатическое ударение. Пояснения диалектолога или его реплики в диалогическом общении с информантом приведены в квадратных скобках.
ЛИТЕРАТУРА
1. Толстой Н.И. Язык и культура (некоторые проблемы славянской этнолингвистики) // Русский язык и современность. Проблемы и перспек-
тивы развития русистики. М., 1991. Ч. 1. С. 5-22.
2. Гольдин В.Е., Сиротинина О.Б. Внутринациональные речевые культуры и их взаимодействие // Вопросы стилистики. Саратов, 1993.
Вып. 25. С. 9-19.
3. Сиротинина О.Б., Беляева А.Ю., Нагорнова Е.В. и др. Зависимость текста от его автора // Вопросы стилистики. Вып. 27. Саратов, 1998. С. 3-9.
4. Матвеева Т.В. Учебный словарь: русский язык, культура речи, стилистика, риторика. М. : Флинта ; Наука, 2003. 432 с.
5. Скворцов Л.И. Язык, общение и культура // Русский язык в школе. 1994. № 1. С. 10-15.
6. Иванцова Е.В. Феномен диалектной языковой личности. Томск : Изд-во Том. ун-та, 2002. 312 с.
7. Матвеева Т.В. Тематическое развертывание разговорного текста // Языковой облик уральского города. Свердловск, 1990. С. 46-54.
8. Юнаковская А.А. Детерминанты частной языковой картины мира (на примере общерусского просторечия) // Человек - коммуникация -
текст. Барнаул, 1998. Вып. 2, ч. 2. С. 195-196.
9. Новиков А.И. Алгоритмическая модель смыслового преобразования текстов : автореф. дис. ... канд. психол. наук. М., 1973. ИЯЬ:
http://www.childpsy.ru/dissertations/id/19272.php (дата обращения 17.07.2013).
10. Золотова Г.А. Композиция и грамматика // Язык как творчество : сб. науч. тр. к 70-летию В.П. Григорьева. М., 1996. С. 284-296. ИЯЬ: http://www.philology.ru/linguistics2/zolotova-96.htm (дата обращения 2.07.2013).
Статья представлена научной редакцией «Филология» 26 августа 2013 г.
