CC BY
127
ВАНПАОШАНЬСКИЙ ИНЦИДЕНТ И ЯПОНСКАЯ АГРЕССИЯ В МАНЬЧЖУРИИ (1931 г.)
Виктор Алексеевич ГАЙКИН,
кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела востоковедения Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, г. Владивосток.
E-mail: [email protected]
Статья о конфликте между корейскими и китайскими крестьянами, ставшем прологом к агрессии Японии в Маньчжурии, о межнациональных отношениях в этом геополитическом «контрапункте» Восточной Азии. Ключевые слова: Ванпаошань, корейские эмигранты, японская агрессия в Маньчжурии.
VANPAOSHAN INCIDENT AND JAPAN’ S AGGRESSION IN MANCHURIA IN 1931
V.A. Gaikin. Cand.Sc (History), senior researcher of Dept. of Oriental studies, Institute of History, Archaeology and Ethnography of the Peoples of the Far East, FEB RAS.
Vanpaoshan Incident stemmed from the conflict between Korean and Chinese peasants that became the prologue to the Japanese aggression in Manchuria.
The article also highlights international and political relations leading to flashpoints in this region of Eastern Asia.
Key words: Vanpaoshan, Korean immigrants, Japanese aggression.
Ванпаошаньский инцидент (июль 1931 г.) стал своего рода кульминацией проводимой японскими агрессорами с 1907 г. политики «защиты и покровительства» корейской диаспоры в Маньчжурии, целью которой было использование корейских эмигрантов в качестве орудия и предлога для экспансии в Северо-Восточном Китае. «Защищая» корейцев, Япония обеспечивала себе право на вмешательство во внутренние дела Китая, военное присутствие в Маньчжурии, создание экономической базы в сельском хозяйстве этого региона.
Плодородные земли долины р. Туманган на китайской стороне гораздо раньше начали заселять и осваивать корейцы (с середины XIX в.). Проникновение китайцев (в конце XIX в.) объясняется труднодоступным характером местности, ограждённой горами. С корейской же стороны нужно было только перебраться через р. Туманган. В результате к началу XX в. китайская территория, прилегающая к пограничной с Кореей
реке, оказалась заселённой корейскими крестьянами-иммигрантами. Этот регион получил название Цзяньдао. По переписи 1907 г. в Цзяньдао проживало 72 076 корейцев и только 21 983 китайцев [17, с. 326]. (Сегодня это корейский автономный округ Яньбянь, который должен стать территорией реализации «Проекта Туманган»). В четырёх уездах Цзяньдао в 1920 г проживало уже 143 тыс., из них корейцев — 109 500, китайцев—33 тыс. На 1931 г. число жителей превысило 500 тыс., из которых корейцы составили 395 847 чел. [14, с. 12].
Корейские иммигранты, пройдя через Цзяньдао, селились и во внутренних районах провинции Цзилинь. Ещё один район значительной концентрации корейского населения — это приграничные уезды провинций Цзилинь (район Чанбайшаня) и Ляонин (за р. Ялуцзян). По численности корейцы уступали здесь китайцам. Из районов, примыкающих к р. Ялуцзян, корейцы распространялись в глубь провинции Ляонин. К началу 30-х гг. корейское население в Северо-Восточном Китае составляло около 800 тыс. чел. В провинции Цзилинь (включая Цзяньдао) насчитывалось около 500 тыс. корейцев [7, с. 90], в провинции Ляонин — около 250 тыс. [6, с. 75], в провинциях Хэйлунцзян и Хэйхэ — около 50 тыс. чел.
В 20-е гг. интенсивное заселение Маньчжурии китайцами привело к росту цен на землю и повышению арендных ставок. Эти и другие факторы вызвали увеличение числа арендных конфликтов между китайскими землевладельцами и корейскими арендаторами. Китайские власти, защищая интересы помещиков, сгоняли с земли корейских крестьян. Газета ЮМЖД «Манчжуриа дэйли ньюс» от 16 января 1924 г. писала: «Ввиду преследования корейцев в Маньчжурии и отношения к японцам, которое является далеко не благоприятным, токийское правительство должно взять на себя обязанность поддержания японского престижа и окончательного разрешения этого вопроса».
Резкое увеличение численности корейцев в Маньчжурии, их экономическое преуспевание и активность Японии в Цзяньдао, по существу превратившей этот район в свою полуколонию, заставили китайские власти принять радикальные меры. Вторая половина 20-х гг. — это период гонений корейцев, равных которым не было в истории корейской эмиграции в Китае. Правовой основой для их преследования послужили, как ни странно, два японо-китайских секретных соглашения, инициатором заключения которых была Япония. Это «Двустороннее соглашение о контроле над корейцами», заключённое 11 июня 1925 г., получившее название «Договор Мицуя», и «Правила осуществления контроля над корейцами» от 8 июля 1925 г. [16, с. 139]. В подписании этих соглашений участвовали начальник полицейского управления корейского генерал-губернаторства и начальник полиции провинции Ляонин. Заключая их, японцы стремились руками китайских властей пресечь антияпонскую деятельность корейских борцов за независимость в приграничных с Кореей районах Маньчжурии. Соглашения давали право китайской администрации арестовывать корейцев (японских подданных), невзирая на право экстерриториальности, и выдавать их Японии.
Однако для китайской администрации нежелательными были как корейские коммунисты, так и корейские крестьяне, которых японцы стремились использовать в качестве орудия колониальной политики. Вслед за подписанием соглашений последовала серия законов и постановлений китайских властей, обрушивших на корейцев Маньчжурии репрессии под предлогом борьбы с антияпонским движением. Эти законы преследовали цель — если не изгнать сотни тысяч корейцев из Маньчжурии, то запугать, деморализовать, вывести из-под японского влияния, заставить принять китайское подданство и ассимилировать их.
В 1925—1926 гг. было зарегистрировано 30 случаев гонений корейцев, основывавшихся на вышеуказанных постановлениях. Из них 10 были в области образования, 5 — запрещение проживания, 4 — запрещение аренды земли, 4 — принуждение к натурализации, 1 — покупка земли, 6 связаны с документами на проживание [16, с. 142, 143]. Рекордным по количеству инцидентов и интенсивности репрессий был 1927 г. (зарегистрировано 197 случаев). По мотивам они распределялись следующим образом: на первом месте — изгнание с места жительства (94 случая — почти половина всех зарегистрированных инцидентов), на втором — принуждение к натурализации (36), на третьем месте — нарушение арендных прав (18), кроме того, 12 случаев незаконного налогообложения, а также закрытие корейских щкол, штрафы и прочее. «Японская пресса подняла кампанию, обвиняя китайские власти в преднамеренном преследовании корейцев и японских подданных и утверждая, что эти конфликты являются результатом действий, направленных против японской политики в Маньчжурии» [2, с. 1].
29 декабря 1928 г., через 7 месяцев после убийства Чжан Цзолиня, его сын и преемник Чжан Сюэлян выступил с заявлением о признании власти Нанкинского правительства, что означало продолжение репрессий по отношению к корейцам. В 1930 г. маньчжурские власти опубликовали указ, призывающий китайских землевладельцев разорвать все арендные договоры с корейцами. 18 апреля 1930 г. администрация провинции Цзилинь объявила о закрытии всех корейских школ в провинции [22, с. 64]. В мае 1930 г. появился приказ администрации района Цзяньдао—Хунчунь о запрещении натурализации прояпонски настроенных корейцев [16, с. 126—128]. Один из китайских журналов писал: «Сейчас корейцы очень плохи. Китайцы в Маньчжурии избегают их и отказываются иметь с ними дело (автор статьи «забыл» о китайских землевладельцах, эксплуатировавших корейских крестьян. — В.Г.). Корейцы потеряли все черты национального характера, а с ними и чувство честности и благопристойности. Находясь под защитой японцев (экстерриториальность), корейцы покупают землю и уклоняются от финансовых обязательств, совершают преступления и подлые поступки» [20, р. 851].
Ненависть китайцев к Японии и ко всему, с ней связанному, переносилась на корейцев. Таким образом Япония претворяла в жизнь излюбленное правило колонизаторов «разделяй и властвуй», вбивая клин между китайским и корейским населением Маньчжурии. Что касается
вышеприведённых обвинений китайского журнала, то, если в них и была доля правды, она целиком относилась к меньшинству прояпонски настроенных корейцев, которые при подстрекательстве японцев порой совершали антикитайские выпады.
Ещё во время событий 1907—1909 гг. (оккупации Японией Цзяньдао) японские колонизаторы выработали специфическую многоцелевую политику в отношении маньчжурских корейцев, состоявшую из комплекса политических, экономических и идеологических мероприятий, политику, которая в несколько изменённом виде претворялась в жизнь вплоть до 1931 г. и демагогически называлась «защитой и покровительством» отнюдь не филантропическими соображениями. Она являлась составной частью агрессивной политики Японии по установлению своего господства в Северо-Восточном Китае. Во-первых, Япония использовала лозунг «защиты корейцев» как предлог для посылки войск в Маньчжурию с целью территориальной экспансии, а также для содержания там консульства и полицейских отрядов. Присутствие корейских переселенцев в Маньчжурии стало фактором, усиливавшим позиции Японии в этом регионе, расширяло зону её влияния, давало возможность оказывать давление на китайское правительство.
Кроме того, целью политики «защиты и покровительства» было стремление Японии использовать корейских крестьян для японской сельскохозяйственной колонизации Маньчжурии. Однако при всех льготах, которые японское правительство предоставляло японским крестьянам-переселен-цам, сельскохозяйственная колонизация Северо-Востока Китая по многим причинам не удалась [19, с. 54—56]. В то же время заселение Маньчжурии корейскими крестьянами проходило довольно интенсивно. Колонизаторы стремились привлечь переселенцев на свою сторону. Но, учитывая, что японцы хозяйничали в Корее, подвергали притеснениям и эксплуатации коренных жителей и что причиной эмиграции многих корейцев была именно колониальная политика Японии, завоевать доверие переселенцев было крайне трудно.
Арендные конфликты, возникавшие между китайскими помещиками и корейскими крестьянами, Япония использовала в своих интересах, разжигая национальную рознь, оглушая корейцев демагогией фраз о заботе, сочувствии и общности интересов. Само по себе широко рекламируемое «покровительство» Японии порождало недоверие китайцев к корейской диаспоре. Частым явлением стали антикорейские выпады на страницах китайской печати, настраивавшие общественное мнение против корейцев, именуемых не иначе, как «авангард японской колонизации» [23, р. 342]. Обвинения были выдержаны в шовинистическом духе.
Японские экспансионисты пытались закабалить корейских крестьян экономически, взять под контроль землю, которую они обрабатывали, урожай, который они получали. Для этой цели в Маньчжурии в 1910 г. были организованы так называемые кредитные товарищества. Тем не менее корейские переселенцы не стали послушным орудием японской агрессии. По данным японской разведки, «...в конце 1921 г. 150 тысяч корейцев
в Маньчжурии и Сибири находились под влиянием большевистской пропаганды (среди китайцев — 20 тысяч)» [24, p. 22].
Поэтому третьей целью политики «защиты и покровительства» являлась борьба корейского населения с антияпонским движением. Если японские карательные экспедиции, периодически (в 1910, 1920, 1930 гг.) вторгавшиеся в Северо-Восточный Китай для расправы с борцами за независимость, были кнутом, то «защита и покровительство» были пряником, которым японцы надеялись привлечь корейское население на свою сторону, создать вокруг борцов за освобождение Кореи вакуум и тем самым обречь их на поражение. Для этого в Маньчжурии строились школы для корейских детей с преподавателями-японцами, которые рассказывали школьникам о величии Японии и пагубности национально-освободительного движения. Корейским переселенцам оказывалась незначительная финансовая помощь, сопровождаемая пропагандистской шумихой. Колонизаторы надеялись «...с минимальной суммы затрат получить максимальные политические проценты» [8, с. 177].
Цели политики «защиты и покровительства» были сформулированы в известном «меморандуме Танака», своего рода «декларации о намерениях» Японии по установлению доминирующей роли в Восточной Азии. В главе «Поддержка и защита корейской эмиграции» говорилось: «С одной стороны, мы сможем использовать натурализовавшихся корейцев, чтобы скупать землю под выращивание риса. С другой стороны, мы сможем увеличить им помощь через посредство «кооперативного общества», ЮМЖД и др., чтобы они могли служить передовым отрядом нашего экономического проникновения. Их натурализацию нужно считать временной необходимостью. Когда число корейцев достигнет 2,5 млн. или больше, их можно будет толкнуть на военные действия, если в этом будет необходимость, и под предлогом подавления корейцев мы сможем оказать им помощь» [23, p. 342]. Ему вторили авторы книги «Современное положение Цзяньдао»: «Необходимо развивать, насколько это возможно, финансовые, лечебные, учебные, полицейские органы (в Цзяньдао. — В.Г.). Когда число зарубежных корейцев достигнет 1 млн. человек, то Цзяньдао станет провинцией Кореи, а управление ею возьмут на себя эти органы» [11, p. 266]. Публикация «мемурандума Танака в китайской прессе в 1931 г. привела к новым действиям администрации Маньчжурии, направленными против корейских крестьян. В марте китайские чиновники в уезде Куаньдянь издали приказ о выселении 20 корейских семей под предлогом того, что эти корейцы были связаны с компартией [22, с. 64]. В мае 1931 г. в уезде Хунь-чунь управление общественной безопасности выпустило указ «Об ограничении корейских школ и контроле над антияпонски настроенными корейцами» [18, с. 178].
Апогеем японской политики «защиты и покровительства» корейцев стал известный ванпаошаньский инцидент, ставший одним из звеньев в цепи провокаций, предворявших захват Японией Маньчжурии. В Ван-паошане, местечке в 18 милях от Чанчуня, весной 1931 г. группа корейцев арендовала участок заболоченной земли (около 300 акров) для проведения
ирригационных работ и выращивания риса. Появление в этом регионе корейских беженцев было вызвано коммунистическим восстанием в Цзяньдао 30 мая 1930 г., военными действиями, связанными с его подавлением китайскими властями и неизбежными при этом тяготами для крестьян. В китайской прессе отмечалось, что аренда такого большого участка не могла обойтись без японского капитала.
Работы по сооружению каналов для подведения воды из р. Итун на поля начались без разрешения китайских властей. Китайцы, владельцы земель, по которым корейцы рыли каналы, начали протестовать, опасаясь эрозии почвы и затопления 2 тыс. акров их земли. Одновременно беспокойство по поводу появления корейских беженцев высказали власти Маньчжурии. 25 мая администрация провинции Цзилинь издала секретный указ о выселении уже проживавших в провинции корейцев и противодействии въезду новых иммигрантов, который был послан и мэру Чанчуня. Мэр отдал соответствующие распоряжения полиции, которая начала «прессовать» корейцев (аресты, избиения). Оказавшись в безвыходном положении, корейцы, вспомнив японскую риторику о «защите и покровительстве», обратились к японскому консулу в Чанчуне, который для оценки ситуации послал на место несколько полицейских и чиновников консульства [15, р. 23].
Поскольку корейцы продолжали копать каналы на землях китайских крестьян, те, в свою очередь, пожаловались администрации провинции Цзилинь. 30 мая 200 китайских полицейских потребовали, чтобы арендаторы прекратили работы, но не были услышаны. Ситуация накалялась, и правитель Маньчжурии Чжан Сюэлян предложил японскому консульству одновременный вывод из Ванпаошаня японской и китайской полиции. По японской версии, такое же распоряжение было послано МИД Японии консулу в Чанчуне. В своём донесении консул ответил, что японская полиция должна защитить корейцев, японских подданных, а Япония должна занять на переговорах жёсткую позицию и потребовать компенсации китайской стороной затраченного корейцами труда, оценённого в 4000 иен [15, р. 1, 12—14].
Китайская сторона, чтобы разрядить ситуацию, приняла решение вывести свою полицию в одностороннем порядке и потребовала того же от японцев. В то же время Чжан Сюэлян пообещал не препятствовать корейцам в обработке рисовых полей, что снимало проблему компенсации. МИД Японии предложил японскому консулу объяснить Чжан Сюэляну озабоченность японского правительства и народа по поводу эскалации действий китайских властей против японского присутствия в Маньчжурии [15, р. 24]. Этот демарш был, по сути, завуалированной угрозой. Китайская администрация Маньчжурии решила избежать конфронтации. 26 июня корейские крестьяне возобновили рытьё каналов, полиция им не мешала.
Однако с такой политикой не были согласны китайские крестьяне.
1 июля около 500 китайских крестьян разрушили построенную корейцами дамбу и закрыли 400 футов каналов. На следующий день в Ванпао-
шань прибыли 30 японских жандармов с пулемётом, и когда в 10 часов утра появились китайские крестьяне, чтобы продолжить разрушение каналов, японские жандармы открыли по ним огонь. Китайцы ответили тем же. Перестрелка продолжалась около часа. 3 июля 72 японских жандарма были присланы в Ванпаошань и, по существу, оккупировали местность, запретив китайцам вход.
Министр иностранных дел Японии заявил, что правительство будет вынуждено защитить японских граждан в Маньчжурии, если китайские власти не смогут это сделать сами. Кроме того, японская сторона потребовала компенсировать корейцам их труд, вложенный в строительство разрушенных каналов, разрешить свободное проживание корейцев в Ванпаошане, обеспечить их права на аренду земель в этом районе [23, р. 339, 340]. Переговоры между сторонами то возобновлялись, то, зайдя в тупик, вновь срывались.
Японские газеты в Корее начали активную антикитайскую кампанию, расписывая «ужасы» ванпаошаньского инцидента. Подстрекательство прессы, слухи о массовых убийствах корейцев в Китае привели 3 июля к китайским погромам в городах Кореи, где существовали сравнительно большие китайские общины. Толпы разъярённых корейцев грабили и разрушали магазины и лавки, принадлежавшие китайцам, убивали китайских резидентов. Японская администрация Кореи разослала губернаторам провинций указание ввести цензуру на статьи, разжигавшие межнациональные конфликты. Тем не менее погромы продолжались. В Сеуле 4 июля полиция задержала более 200 корейцев, участвовавших в беспорядках, 5 июля разогнала 5-тысячную толпу возбуждённых корейцев. В то же время, по многим свидетельствам, полиция нередко безучастно наблюдала за действиями погромщиков. Только 6 июля волнения начали стихать. В других городах Кореи погромы и убийства китайцев продолжались до 8 июля. Погибло в общей сложности 95 китайцев, был нанесён ущерб на
2 млн. долл. [15, р. 18].
Китайский МИД 7 июля выразил протест в связи с нападениями на китайских резидентов в Корее. Япония выразила соболезнование, отметив при этом, что не признаёт вину государства в действиях погромщиков, и, следовательно, не будет рассматривать вопрос о возмещении ущерба пострадавшим китайцам. Позже корейское генерал-губернаторство проявило инициативу, пообещав выделить 200 тыс. иен для поддержки пострадавших торговцев. Китайская сторона отказалась получать эти «пожертвования», обусловливая их получение признанием вины Японии в погромах.
Японская пресса в Корее констатировала непринятие властями серьёзных мер по предотвращению погромов, о которых японские компетентные органы знали заранее. Американские миссионеры рассказывали, что знакомые корейцы за несколько дней до начала беспорядков советовали им не выходить из дома [15, р. 18]. По словам тех же американских проповедников, члены японских националистических, антикоммунистических обществ в Корее подстрекали корейцев к убийствам китайцев. Потерявшие имущество китайские лавочники более возмущались поведением этих
молодых японцев, чем действиями корейских погромщиков. По японской версии, предотвратить погромы полиции помешало временное безвластие. В июне в Японию были отозваны генерал-губернатор Кореи и главный государственный инспектор. Новый генерал-губернатор Имаи прибыл в Корею только 7 июля. Без «топменеджеров» чиновники среднего и низшего звена боялись брать на себя ответственность в принятии решений [15, p. 19—21].
В последующие недели события развивались следующим образом. Возмущение китайского населения Шанхая, городов Северного и Центрального Китая фактической оккупацией японскими жандармами Ванпаошаня и убийствами соотечественников в Корее вылилось в кампанию за бойкот японских товаров. В Маньчжурии реакцией на Ванпаошань были антико-рейские репрессивно-ограничительные меры китайских властей. 7 июля 1931 г. Управление образования провинции Ляонин наложило строгие ограничения (вплоть до полного запрещения) на частные школы, созданные корейскими общинами, а с августа запретила принимать корейских детей в китайские школы. 11 июля полицейское управление провинции Ляонин опубликовало указ, запрещавший нанимать корейцев на сельскохозяйственные работы, сдавать им дома, призывавший изгонять корейцев как натурализованных, так и ненатурализованных, так как они являются авангардом японского империализма [18, с. 180]. 22 июля МИД Китая направил Японии вторую ноту протеста, потребовав вывести из Ванпаошаня японскую полицию [23, p. 333]. Японская сторона дала формальный ответ, фактически отрицающий какую-либо вину и ответственность Японии. 24 августа китайский МИД отправил японскому правительству письмо, в котором возлагал всю вину за «Ванпаошань» на Японию [15, p. 16].
19 сентября 1931г. Квантунская армия начала боевые действия с целью оккупации Маньчжурии. Независимо оттого, был ли Ванпаошаньский инцидент подготовлен Японией или японские власти «воспользовались ситуацией», этот эпизод стал одним из предлогов к агрессии в Маньчжурии и псевдоаргументом для оправдания оккупации. Апологет японской агрессии в Китае К. Каваками в своей книге, вышедшей в 1932 г., писал: «Сегодня в Маньчжурии почти миллион корейцев. Эти корейцы надеются, что Япония будет защищать их. Но Япония не хозяйка Маньчжурии... дипломатические представления Японии по этому вопросу, как и по многим другим, никогда не приносили плодов. Если Япония обращалась к Мукдену, её отсылали в Нанкин, когда она обращалась в Нанкин, её отсылали в Мукден. Если она апеллировала сразу и к тем и к другим, ответ был — ничего не знаем» [21, p. 103].
Японский журналист пытался подвести зарубежного читателя (а книга, вышедшая в Нью-Йорке на английском языке, была рассчитана именно на него) к мысли о том, что, поскольку ни нанкинское правительство, ни мукденские власти не брaли на себя ответственность в вопросе защиты корейцев, Япония вынуждена была взять на себя решение этой задачи. А единственно радикальным решением, в её представлении, было вооружённое вторжение. Таким образом, свою агрессию в Маньчжурии Япо-
ния оправдывала желанием помочь угнетённым корейцам. Понятно, что надежда корейцев на японское заступничество — заведомая ложь, ибо эти незваные «покровители» корейских крестьян проводили политику непрошеной «защиты».
Семена национальной розни, посеянные японскими экспансионистами и китайскими властями, дали обильные всходы в период военных действий. Отряды китайской армии и партизанские отряды, сопротивляясь японской агрессии, зачастую обрушивали жестокие удары на корейских крестьян, которых традиционно считали японскими сторонниками. Многие корейцы были вынуждены спасаться в полосе отчуждения ЮМЖД и крупных городах.
В ноябре 1931 г., когда сопротивление китайской армии возросло, количество беженцев начало увеличиваться, и зимой 1931 г. составило около 10 тыс. чел. [18, с. 180]. Во время антияпонского восстания в Цзяньдао в 1932 г. число беженцев в городах провинции достигло к марту 1933 г. 35 тыс. чел. (к январю 1934 г. оставалось 15 тыс.). В Цзяньдао часть беженцев, видимо, составляли зажиточные корейцы, против которых были настроены корейские партизаны левой ориентации.
Многие корейцы возвращались на родину. В 1931 г. вернулось 10 600 чел., в 19З2 г. — 18 тыс., в январе—феврале 1933 г. — 9 500 чел. [12, с. 179]. И только в 1934 г. отток в Корею прекратился, сократился до обычного в предвоенные годы уровня. Несколько сот корейцев были убиты. Велик оказался материальный ущерб, нанесённый восстанием и его подавлением (сожжённые дома, разрушенные хозяйства).
Все старания новой японской администрации Маньчжурии смягчить антикорейские настроения не увенчались успехом. В 1932 г. было объявлено, что отныне корейцы, не имевшие китайского подданства (около 70%), и японцы будут пользоваться правом экстерриториальности, которое на практике до инцидента китайскими властями не признавалось [13, с. 527]. Был издан соответствующий закон, согласно которому корейцы подлежали юрисдикции японских консульств. Несмотря на это, управление полиции ^овинции Цзилинь 12 июля 1933 г. опубликовало «Указ о контроле за маньчжурскими корейцами».
Такой поворот дел обеспокоил японцев, которые не забыли превратное толкование китайцами «соглашения Мицуя», использованное для гонений на корейцев. Министр иностранных дел Японии заявил: «.этот приказ цзилиньского провинциального управления направлен против корейцев и наделяет маньчжурские власти и полицейских на местах слишком широкими полномочиями. В результате местная полиция сможет, злоупотребляя этим указом, проводить репрессии против корейцев. Поэтому я серьёзно протестую и прошу обратить на это внимание. нужно позаботиться о помещении в «Известиях npовинциального управления» исправленного указа или отменить этот указ. До инцидента (имеется в виду оккупация Маньчжурии японской армией. — В.Г.) полиция провинции Цзилинь в нарушение договора арестовывала корейцев, что вызывало серьёзные осложнения между двумя странами. В наше время наблюдаются
рецидивы таких инцидентов. и это не идёт на пользу отношениям между нашими государствами» [10, с. 262—272].
Случаи давления на корейцев наблюдались в 1934 г. в провинции Синь-ань. Японский консул сделал властям провинции замечание. Разумеется, забота японцев объяснялась не абстрактными идеалами справедливости, а конкретными опасениями того, что указ даже в руках марионеточных чиновников станет орудием, направленным против использования корейцев для укрепления в Маньчжурии японских позиций.
Управлять корейским переселением в Маньчжурию и направлять его в необходимые районы было давнишней мечтой японских экспансионистов. До 1931 г. она не могла осуществиться из-за активного противодействия китайских властей. После 1931г. положение изменилось. Если в начале года власти провинции Ляонин издали «положение о наказании за незаконную продажу земли иностранцам», грозившее заключением в тюрьму или смертной казнью лицам, сдававшим в аренду, в залог или продавшим землю иностранцам [9, с. 19], то в 1932 г. марионеточные власти Маньчжурии выпустили новые правила, согласно которым «.арендовать землю на одинаковых условиях могут как местные жители, так и иностранцы, проживающие в Маньчжурии» [9, с. 24]. Генерал-губернатор Кореи генерал Угаки заявил: «Мы хотим выступить со своими корейцами в области земледелия и скотоводства. наш план гораздо выгоднее плана переселения в Маньчжурию японцев» [2, с. 59].
Различные мнения были о способе переселения. Наиболее циничным оказался проект, опубликованный в журнале «Дайямондо» (1932, № 20): «Вооружённая крестьянская эмиграция возможна лишь силами японцев. Корейцы, скорее, могут быть использованы здесь лишь в качестве батраков, их следует заставить заниматься рисосеянием, работой, уготованной им природой. Я полагаю, что японо-корейская эмиграция в Маньчжурию может быть осуществлена переселением из Японии 500 вооружённых крестьянских семейств, которые будут использовать как батраков 500 семей корейцев, ояпонивая их».
Автор статьи предлагал что-то вроде плантационного типа хозяйств с использованием рабского труда корейцев. Японские правительственные органы понимали, что привлечение корейцев на свою сторону экономическими подачками и контроль над ними через систему кредитных органов и сельскохозяйственных кооперативов принесут большую отдачу, нежели рабский труд. Газета «Дайренсимбун» (13.07.1934) писала, что основная цель переселения корейцев в Маньчжурию — создание в Северной Маньчжурии прочного японо-маньчжурского плацдарма важного элемента развития хозяйственной жизни страны и укрепления обороны края [9, с. 30].
Первые попытки организованного поселения корейцев (беженцы 1931—1932 гг.) были сделаны в Маньчжурии (без Цзяньдао) в 1932—1935 гг. Их селили в специально построенные посёлки, которые получили название «безопасных деревень». Таковых было создано пять. Однако за первые пять лет после оккупации Маньчжурии реализовать многочисленные проекты и планы организованного, направленного вселения корейцев в Вос-
точную Маньчжурию не представлялось возможным из-за сильного анти-японского партизанского движения, охватившего эти районы.
Ванпаошаньский инцидент стал апогеем политики «защиты и покровительства», реализуемой Японией в отношении корейских эмигрантов и одновременно предлогом для оккупации Маньчжурии. Он высветил цели и смысл этой политики, её экспансионистскую подоплёку, как в кривом зеркале отразил суть взаимоотношений трёх восточноазиатских народов в эпоху империалистических войн за передел мира. «Ванпаошань» — это иллюстрация банальных, но справедливых истин, заключающихся в том, что политика — грязное дело, а война — продолжение политики.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бюллетень иностранной прессы ДГУ Владивосток. 1932. 10 июля.
2. Вестник Маньчжурии. 1928. № 7.
3. Вестник Маньчжурии. 1931. № 12.
4. Вестник Маньчжурии. 1932. № 9—10.
5. Вестник Маньчжурии. 1934. № 11 — 12.
6. Леонидов И. Корейцы в Маньчжурии // Вестник Маньчжурии. 1930. № 11 — 12.
7. Маньчжурия. Экономическое, географическое описание. Харбин, 1934. Ч. 1. 287 с.
8. Шипаев В. И. Корейская буржуазия в национально-освободительном движении. М., 1966. 345 с.
9. Экономический бюллетень. Харбин. 1934. № 8.
10.Дайиккай дзэнкокукэн сандзикан гидзироку = Первая всеманьчжурская конференция уездных советников. Протоколы. Чанчунь, 1934.
11. Дзюнсукэ Усимару, Ёсимаро Мурата. Сайкин Канто дзидзё = Современное положение Цзяньдао. Сеул; Токио, 1927. 407 с.
12. Мансю имин мондай то дзиссэки тёса = Проблемы переселения в Маньчжурию и результаты обследования. Токио, 1937. 298 с.
13. Мансюнэнкан = ежегодник Маньчжурии. Дайрен, 1936. 670 с.
14. Мун Ындо. 1920 нёндэмал — 1930 нёндэ чотон манчибан чосон инмин ы киегып кусон квасэн хвалсантэ = Классовая структура и условия жизни корейцев Восточной Маньчжурии в конце 20-х —начале 30-х гг.). Ёксаквахак, 1967. № 1.
15. Нагата Акифуми. Ванпаошан дзикен то кокусай канкэй = Ванпаошаньский инцидент и международные отношения // Sophia histporical studies. Токио, 2007. V. 52. P. 1—37.
16. О Сэчхан. Чэман ханин ы сахвечок сильтхэ 1910—1930 = Социальное положение корейцев в Маньчжурии 1910—1930 гг. Пэксан хакпо = Сеул, 1970. № 9.
17. Тёсэн тодзи сирё = Материалы по истории управления Кореей. Токио, 1970. Т. 1.
18. Уэда Кёсукэ. Маммо но дзэнгосаку о никка рёкокумин ни катару = Народам Японии и Китая о положении в Маньчжурии и Монголии. Токио; Осака, 1932. 230 с.
19. ЯмадаГоити. Мансю ни окэру ханман конити ундо то ногёимин = Антияпонское движение в Маньчжурии и сельскохозяйственные переселенцы // Рэкиси хёрон. 1962. № 6—7, 9, 10.
20. Chinese economic journal (Shanghai). 1930. Vol. 7. № 2.
21. Kawakami K. Japan speaks on the sino-japanese crisis. N.Y., 1932. 189 р.
22. Takeo Itoh. China’s chellenge in Manchuria.S.l., 1932. 285 р.
23. The China weekly review.1931. Vol. 57. № 9.
24. The journal of Asian studies. 1960. Vol. 20. № 1.
