CC BY
153
УДК 1 (091)
Захарова В. Т.
В.В. Розанов: постижение антиномий национального характера сквозь призму русского искусства
В статье рассматривается постижение антиномий национального характера
В.В. Розановым на примере работ философа, в которых выразилось его понимание сущности современного ему русского искусства конца XIX - начала ХХ века, объединенных автором в книгу «Среди художников» (1913). Осмысление конкретных явлений русского искусства выводит В.В. Розанова на уровень обобщений, раскрывающих сущностные черты национального характера, важные особенности исторического пути России; обнаруживается прогностический характер обобщений философа. Анализируются статьи Розанова о творчестве художников М. Нестерова, Ф. Малявина, скульптора П. Трубецкого.
In article comprehension of antinomy of national character by V.V.Rozanov on the example of works of the philosopher in which his understanding of essence modern was expressed to it the Russian art of the end by XIX - the XX century beginning is considered: they were incorporated by the author in the book «Among artists» (1913). The judgment of the concrete phenomena of the Russian art is brought by V.V. Rozanov to level of generalizations opening intrinsic lines of national character, important features of a historical way of Russia. The forecast character of the generalizations of the philosopher are discovered. The articles by Rozanov about the creative works by the painters M. Nesterov, F. Maljavin, sculptor P.Trubetskoy are analyses.
Ключевые слова: религиозно-философские взгляды, русское искусство, национальный характер, христианская аксиология, антиномии.
Key words: religious and philosophical views, Russian art, national character, Christian axiology, antinomy.
Василий Васильевич Розанов, как известно, был одной из самых сложных и противоречивых фигур в русской философской мысли конца XIX - начала XX века. В нашей стране вокруг этого имени после революции и до 1990-х годов образовалась «фигура умолчания», в странах же Западной Европы и США книги Розанова переводились, издавались статьи и монографии, посвященные его творчеству [4]. В современной российской науке, несомненно, наибольший вклад в популяризацию, подлинно научное издание и изучение творчества В.В. Розанова принадлежит
A.Н. Николюкину, издавшему 12-томное собрание сочинений писателя и
философа, Розановскую энциклопедию, книги о его жизни и творчестве [5 ; 6; 10]. Биографическое жизнеописание мыслителя осуществлено
B. Сукачом [13], В. Фатеевым [14]. Религиозно-философским взглядам В.В. Розанова посвящены труды многих ученых [8]. Несмотря на несомненную актуализацию изучения творческого наследия В.В. Розанова в
© Захарова В.Т., 2014
различных отраслях современного научного знания (философии, литературоведения), все же, полагаем, до исчерпанности здесь еще далеко.
В ограниченных рамках данного материала обратимся к тем работам философа, в которых выразилось его понимание сущности современного ему русского искусства конца XIX - начала ХХ века. Как верно было замечено А.Н. Николюкиным, «нетрадиционные мысли Розанова в области литературы, философии, религии и сегодня не утратили своей свежести и интереса» [4, с. 8]. Это же можно отнести и ко взглядам Розанова на русское искусство: живопись, скульптуру, театр, - эта часть его наследия исследована менее прочих.
Многочисленные статьи, эссе, рецензии, бывшие непосредственным откликом на события русской художественной жизни, были позднее собраны В.В. Розановым в книгу «О художниках» (1913). В этих работах узнаваема уникальность художественного сознания автора как создателя будущих необычных книг: «Уединенное», дилогии «Опавшие листья». Мы имеем в виду не композиционную форму: как известно, книги эти отличает особого рода фрагментарность. Здесь узнаваем стиль «будущего Розанова», которому присуща, по нашему убеждению, «импрессионистичность мысли». В связи с «Уединенным» и «Опавшими листьями» эта проблема нами рассматривалась [2]. Здесь укажем следующее. «Импрессионизм мысли» - это термин Вл. Соловьева, примененный им к поэзии К. Случевского. К книгам В.В. Розанова вполне подходит объяснение такого художественного явления, данное Соловьевым: «Всякое даже самое ничтожное впечатление сейчас же переходит у него в размышление, дает свое отвлеченное умственное отражение и в нем как бы растворяется» [12, с. 366]. Полагаем, и книга «Среди художников» обладает подобными уникальными качествами. Однако главная задача данной статьи - осмыслить своеобразие религиозно-философского, эстетического постижения
В.В. Розановым антиномий русского национального характера в эпоху социальных катаклизмов начала XX века через его восприятие заметных явлений в русском искусстве этой эпохи.
Ныне понятно, что эта эпоха, получившая позднее громкое имя эпохи Серебряного века в русском искусстве, эпохи религиозно-философского Ренессанса, - отличалась мощным «аккордным» звучанием самых значимых для национального самосознания тем, и среди них главнейшей можно считать проблему выхода русской философской и художественной мысли из духовного кризиса, тисков позитивизма. Собранные в книгу «Среди художников» работы Розанова как раз и освещают эту проблему, причем, многомерно, с разных ракурсов, но всегда - онтологично.
Обратимся вначале к откликам В.В. Розанова на живопись. Несколько небольших работ он посвятил творчеству М.В. Нестерова. Рассуждая в целом о его произведениях, которые Розанов называет «церковной русской живописью», философ убеждает, что это - «религиозный феномен» [9]. По Розанову, это означает «одно во всем»: «...он (Нестеров. - В.З.), его
личность, как и совокупность нарисованного им, образуют религиозный феномен, цельный в себе, замкнутый и законченный» [9, I, с. 253]. Основное в этом феномене, как указывает философ, это молитвенность Православия, изображенная Нестеровым. Соотнося свои рассуждения с историей религии, историей нашей живописи, Розанов видит заслугу Нестерова в том, что молитва на его полотнах «лична, порывиста, пылает, а не теплится» [9, I, с. 254]; по сравнению с другими художниками, у которых «народные сцены», по мысли Розанова, «являли собою в истории нашей живописи как бы «la nature morte» религии, Нестеров дает и дал ее «la nature vive» [9, I, с. 254].
Размышляя над крупным полотном М.В. Нестерова «Святая Русь», Розанов продолжает развивать это свое видение своеобразия нестеровско-го дарования: «Нестеров не иконописец. Не его дело писать «Бога», а только «как человек прибегает к Богу». Молитвы, а не Тот, к Кому молитва» [9, I, с. 255]. (Курсив автора. - В.З.). И это не ставится в вину художнику, а проясняется именно как устремленность его художественной индивидуальности. Розанова восхищает проникновение Нестерова в многоликую душу молящегося русского народа, его глубинную связь со своей родной землей: «Это молящаяся Русь! И как она скомпонована! Ни одного повторения! Все пришли со своею молитвою, каждый и каждая принесли «Вседержителю» свою молитву, свое исплаканное и недоплаканное горе, свою биографию <...>. И наконец, пейзаж, покрытый снегом, с нашей северной плохой растительностью, и эта «любимая» синичка на тростинке, возле земли, - до чего все это «наше»! И как все это художник угадал или подметил и возлюбил!.. Нигде - мертвой точки, на огромном полотне» [9, I, с. 256].
В заметках В.В. Розанова о Нестерове в очередной раз проявилась такая его черта, как умение корректировать свое мнение, не оставаться в плену однажды полученных представлений. Так, увидев написанную художником икону Богоматери, Розанов, сказавший, что тот не иконописец, оговаривается: «Это просто хорошо, как красота, как религиозное.» [9, I, с. 256]. Но все же и в образе Богоматери у Нестерова Розанову прежде всего близка мысль необыкновенной близости Богоматери русскому человеку именно оттого, что она - молящаяся в его сознании: «Да ведь Богоматерь и молилась, а не только на Нее молятся: Богоматерь со скорбным путем своим, с «оружием, проведенным через Ее сердце», - это «наше, «мы»; т.е. высшее, чем мы, но все же глубоко человеческое, а не одно и поглощаю-ще-небесное. И это удалось Нестерову» [9, I, с. 256].
Глубокие наблюдения о сути розановского понимания сути исканий художника принадлежат Л.А. Смирновой. Из рассуждений Розанова становится ясно, как пишет исследователь, что «потребность молиться проистекает не только от переживаемого мрака, но - от света, венчается не только утолением страданий, но - прославлением радости бытия» [11, с. 532].
Писавшие о Розанове давно заметили одну совершенно особенную черту его миросозерцания. Так, Волжский еще в самом начале века отмечал: «...он любит реальность на ее блистающей радугой жизни, светлой, солнечной поверхности, но в нем еще сильнее развито, утончено и обострено чувство глубинной действительности... В Розанове сильно мистическое чутье, чутье ноу-менального... он живо, почти осязательно испытывает «касание мирам иным» [1, с. 34]. (Курсив мой. - В.З.).
Особенно важным представляется подчеркнуть, что «мысли-импрессии» В.В. Розанова, конкретным впечатлением рожденные, часто выходят на уровень онтологических обобщений, раскрывающих сущностные черты национального характера, важные особенности исторического пути России. Так, подводя итоги увиденному на выставке картин М. Нестерова и В. Васнецова, философ заключает: «О Нестерове, Васнецове можно сказать, что они оба изменили характер православной русской живописи, внеся в ее эпические тихие воды струю музыки, лирики и личного начала. Суть-то православия они бесконечно возлюбили: но суть эту и бесконечно изменили. Просто они одолели ее своим талантом» [9, I, с. 259].
Можно не соглашаться с Розановым в его трактовке тишины как бесконечной эпичности в религиозной живописи, обусловленной, по его мнению, тем что многие мастера древности были подчас «религиознонеодушевленны» [9, I, с. 258]. Полагаем, здесь философ противоречит и собственным высказываниям (что не редкость в его текстах), когда справедливо утверждает, что «Русь, сравнительно с Западом, прожила бесшумную историю: вместо крестовых походов - «хождение игумена Даниила во Св. Град Иерусалим», вместо Колумба и Кортеса - странствование купца Коробейникова в Индию, вместо революций - «избрание Михаила на царство»... Все тише, глаже. Без этих Альп <...> Религия наша, церковь наша - это тоже едва-с - «валдайскими возвышенностями» необозримая равнина, на которую не заглядится художник или мыслитель, но где отдыхает душа. «утихает сердце», «облегчается» грусть, горе, печаль. Вот православие, тихое, милое, без Монбланов, без бурь» [9, I, с. 258].
Здесь Розанов касается одной из коренных интуиций русской исторической жизни. Трудно переоценить такое убежденное представление философа о «статусном» месте состояния тишины в исторических пространствах «русского мiра». Оно соотносимо с позднейшими глубокими культурно-историческими исследованиями академика А.М. Панченко, писавшего об истоках культурного мифа о «тишайшем» русском царе Алексее Михайловиче: они увидены ученым «в старинной формуле «тишина и покой», которая символизировала благоустроенное и благоденствующее государство» [7, с. 17]. Приводя многочисленные цитаты из Хронографа 1617 года (к примеру, избрание на престол Михаила Романова изображается там как «сладостныя тишины свободный день»),
А.М. Панченко заключает: «.в государственной фразеологии «мятеж» регулярно противопоставляется «тишине» [7, с. 18].
Розанов же в начале ХХ века чутко улавливал непрочность этого состояния русской жизни, угрозу ему, горестно предполагая: «.и, может, быть, мы придвинулись к тому, что Монтескье назвал несчастиями истории» [9, I, с. 258]. (Укажем, что статья написана в 1907 году). Поэтому появление Нестерова и Васнецова Розанов считает промыслительным: «Тут, как звонкая песня жаворонка из голубого жаркого неба, раздалась музыка и музыкальность Васнецова, Нестерова. «К небу! К небу!» Все оглянулись к небу. Вот отчего мы их любим» [9, I, с. 259].
Воззрения В.В. Розанова, как мы знаем, всегда отличались антино-мичностью. Не стали исключением и его размышления об искусстве, - это заметно и по приведенным выше примерам, и по другим его работам, -к примеру, статьи о впечатлении от выставки Ф. Малявина и его ставшей широко известной картины «Бабы» В статье «Бабы» Малявина» (1903) Розанов вновь поражает своей способностью в частном случае, конкретном произведении обнаружить и осмыслить его онтологическую глубину (разумеется, речь идет об очень талантливых художниках, но, думается, именно Розанов впервые обозначил подлинный масштаб их дарования).
В картине Ф. Малявина он сразу же оценил и выделил ее идею, заключенную в названии: «Это - «идея»!.. Три. не «крестьянки», не «русские», но именно «бабы» - до такой степени выразительны, что могут поспорить с известными «Богатырями» Васнецова, как символ «святоотечественного». [9, I, с. 213]. И далее: «Три бабы» Малявина выражают Русь не которого-нибудь века, а всех веков, — но выражают ее не картинно, для сложения «былины», а буднично, на улице, на дворе, у колодца, на базаре, где угодно» [9, I, с. 213]. По верному замечанию Л.А. Смирновой, «Розанов отстаивал принципы постижения внутренней сущности явлений. Причем, он прозорливо находил ее даже в будто чисто бытовых композициях» [11, с. 532].
Философ подметил ставшую в русском искусстве начала ХХ века одну из ее ведущих черт: поэтизацию обыденного в русской жизни. Это стало свойственно живописи И. Левитана, К. Коровина, В. Серова, И. Грабаря, Г. Серебряковой и мн.др. Так утверждались бытийные, вечный, устойчивые начала «русского міра», который был так дорог всем и существование которого уже ощущалось чутким художественным «ухом» в проспекции грядущего разрушения.
Поразительную вещь сумел заметить Розанов: «Художник, вероятно, и сам не обратил внимания, что его краски «трех баб» дают состав русского национального флага; а смотря картину и на бессознательный выбор художником этих красок, начинаешь думать, что красно-сине-белый флаг выбран нами во флаг неспроста, а тут - «кровь говорила».» [9, I, с. 213]. Так удивительно проясняется в мыслях-импрессиях В.В. Розанова его восприятие сущности художественного дара как глубинной интуиции, связы-
вающей художника с историческим национальным бытием, -и одновременно и его собственное восприятие этого бытия как неразрывной со своей собственной судьбой сущности: чего стоит выражение о флаге - «выбран нами»!
Однако необходимо вернуться к проблеме антиномичности философских построений Розанова: полагаем, эта особенность его мышления способствовала обнаружению и антиномичности исследуемого им объекта, - в данном случае картины Ф. Малявина. Он сумел увидеть, что образы картины, несмотря на ее поэтическую цельность, содержат в себе необычайно яркие и глубокие типажи-обобщения весьма противоречивого свойства. Розанов пишет: «Искусство подражает природе», - тут познаешь глубину этого аристотелевского определения. «Бабы» нравятся от того, что в них с волшебною точностью схвачены действительно три господствующие русские «географические» лица. И от этих трех баб пойдет потом вся Русь, -родятся «Богатыри» Васнецова, как нечто позднейшее и благообразное» [9, I, с. 214]. В характеристике этих увиденных философом «географических», - а точнее было бы сказать, этнографических лиц выделим следующее. Розанов противополагает здесь два женских типа, воссозданных кистью Малявина: мягко-поэтический и жестокий, безжалостный. Так, в левой фигуре картины, по мнению философа, «дано «залетное» начало нашей истории, те неизвестно откуда берущиеся мечты, фантазии, чувства долга или ответственности, вообще драма и мука, - которые на заре истории скажутся мифом и образом «вещей птицы Гамаюна», выльются немного позднее в «Слове о Полку Игореве», сложат лучшие, заунывные народные песни, и, под конец, выразятся музой Лермонтова и Чайковского. Вещее, поэтическое и красивое начало» [9, I, с. 215].
Но «настоящую знаменательность», как считает Розанов, сообщает картине правая фигура: «Это она придала красный, огненный колорит ей, величину, яркость, незабываемость. <...> Он только хорошо подметил значительность этого типа, нашел, что это - не просто факт, а идея и фатум истории. Бабу эту ничто не раздавит, а она собою все раздавит. Баба эта -Батый. От нее пошло, «уродилось», все грубое и жестокое на Руси, наглое и высокомерное. Вся «безжалостная Русь» пошла от нее. Тут - и Аракчеев, тут - и «опричнина» Грозного, и все худое.» [9, I, с. 215].
Как видим, и здесь Розанов блестяще проявляет присущую ему способность видеть отраженную в явлениях искусства сразу «всю Русь», если можно так выразиться, обнажить многогранную суть национального характера - от древнейших истоков, сформировавших его, до современности. При этом современное значение произведения искусства зачастую в оценках Розанова, как видно, наделено провидческими качествами.
Подтвердим это и на примере восприятия Розановым другого рода искусства - скульптуры. Его блестящее эссе о памятнике Александру III Паоло Трубецкого во многом соотносится с суждениями о малявинских
«Бабах». Предваряет его появление очерк «К открытию памятника государю Александру III» (1909).
Князя П. Трубецкого В.В. Розанов считал лучшим русским скульптором той эпохи. Появление памятника философ считал очень своевременным, ибо «все в России оглянутся на 13-летнее царствование Александра III и на монументальную личность столь рано и столь неожиданно скончавшегося Царя» [9, I, с. 309]. Чрезвычайно показательно, что в эпоху, которую принято называть «между двух революций», когда в русском обществе критицизм в отношении монархии все усиливался, В.В. Розанов пишет об Александре III в тоне глубокого уважения к нему как к личности и признания его заслуг как Императора, - при этом оценки Розанова подкреплены глубоким знанием исторических фактов.
Непосредственно в очерке, посвященном памятнику «Paolo Trubezkoi и его памятник Александру III» (1909?), В.В. Розанов, как это свойственно ему, не просто дает отклик «на злобу дня», а выстраивает парадигму своей историософии, - выстраивает на соотнесении антиномий русской жизни. Эти антиномии воплощены для Розанова в двух образах - Царя и коня, на котором он восседает: «Это замечательно! Тут все мы, вся наша Русь...» [9, I, с. 322].
В памятнике Трубецкому поражает образ огромного неуклюжего коня, за что от критики автору пришлось выслушать немало упреков. Но В.В. Розанов угадал выраженную скульптором идею несогласованности устремлений всадника-Царя с «благородным, полугрустным взглядом» и коня с головой «упрямой и глупой»: «Конь не понимает, куда его понукают. Да и не хочет никуда идти. Конь - ужасный либерал: головой ни взад, ни вперед, ни в бок» [9, I, с. 325].
Стиль Розанова искрит грустной иронией: «Ничего не поделаешь, -говорит Всадник, - никуда не едет; одни либералишки, с которыми каши не сваришь.» [9, I, с. 326]. Розанов рассуждает: «Между добрым, «благим предначертанием» Всадника и злым конем с раскрытою пастью есть какое-то недоумение, что-то несоответствующее. Конь, очевидно, не понимает Всадника, явно благого, предполагая в нем «злой умысел» всадить его в яму, уронить в пропасть. Конь так туп, что не видит, что ведь с ним полетит и всадник туда же, и, значит, у него явно нет «злого умысла», не может его быть... С другой стороны, видя, что конь храпит, всадник принимает его за помешанную, совершенно дикую и опасную лошадь, на которой если нельзя ехать, то хоть следует стоять безопасно и недвижно. Так все это и остановилось, уперлось.» [9, I, с. 327].
Так глубоко и образно В.В. Розанов объяснил свое понимание назревавшей трагедии русской истории. Полагаем необходимым подчеркнуть, что философ, - как это видно из всех его произведений, - был очень ревностным по отношении к своей родине человеком, по-христиански принимающим вместе с ней все, что было ниспослано Божественным промыслом. Завершая статью о памятнике Александру III, Розанов бле-
стяще защитил скульптора от нападок мудрой апелляцией к Пушкину: «И хулителям его, не понимающим хулителям, ответим то же, что простой Пушкин ответил на «великолепные» рассуждения Чаадаева: «Нам другой Руси не надо, ни другой истории» [9, I, с. 327].
Подводя итоги этого небольшого исследования, заметим следующее. Полагаем, трудно переоценить значение еще не в полной мере освоенных современной наукой трудов В.В. Розанова, посвященных русскому искусству. Сквозь призму религиозно-философских воззрений философа осмысленные, получают глубокое и актуальное звучание многие художественные явления русского искусства, - здесь затронуты только избранные примеры. В свете этих воззрений мысль философа всегда оказывается и онтологически глубокой, и аксиологически выверенной.
Список литературы
1. Волжский (А. Глинка). Мистический пантеизм В.В. Розанова // Новый путь. -1904. - № 12. - С. 34.
2. Захарова В.Т. Импрессионизм мысли: «уединенное» и «Опавшие листья»
B. Розанова // Российский литературоведческий журнал. - 1994. - № 5-6. - С. 177-189.
3. Николюкин А.Н. В.В. Розанов в русской и американской критике // Русская литература в зарубежных исследованиях 80-х годов. - М.: Знание, 1990. - С. 22-46.
4. Николюкин А.Н. В.В. Розанов и его миросозерцание // Розанов В.В. Уединенное / сост., вступ. ст., комм., библиогр. А.Н. Николюкина. - М.: Политиздат, 1990. -
C. 5-20.
5. Николюкин А.Н. Василий Васильевич Розанов - писатель нетрадиционного мышления. - М.: Знание, 1990.
6. Николюкин А. Розанов. - М.: Молодая гвардия, 2001.
7. Панченко А.М. Русская культура в канун петровских реформ // А.М. Панченко. О русской истории и культуре. - СПб.: Азбука, 2000.
8. Розанов В.В.: Pro et contra. Личность и творчество Василия Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология: в 2 кн. / сост. В.А. Фатеев. - СПб: изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 1995.
9. Розанов В.В. М.В. Нестеров // Розанов В.В. Собр. соч.: в 11 т. / под общ. ред.
A.Н. Николюкина. - М.: Республика, 1994. - Т. 1. Среди художников: Итальянские впечатления. Среди художников.
10. Розановская энциклопедия / под ред. А.Н. Николюкина. - М.: РОССПЭН,
2008.
11. Смирнова Л.А. В.В. Розанов о вечном в русском искусстве // Наследие
B.В. Розанова и современность: материалы Международной научной конференции / сост. А.Н. Николюкин - М.: РОССПЭН, 2009. - С. 530-535.
12. Соловьев Вл. Импрессионизм мысли // Вл. Соловьев. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. - М.: Книга, 1990.
13. Сукач В. Жизнь Василия Васильевича Розанова «как она есть» // Москва. -1991. - № 10-11; 1992. - № 1-4; 7-8.
14. Фатеев В.А. В.В. Розанов. Жизнь, творчество, личность. - Л.: Худож. лит.,
1991.
