CC BY
59
УДК 821.161.1-3
«В СТОРОНЕ ОТ ТРУДА, ЧЕЛОВЕЧНОСТИ И МЫСЛИ»: ПЕРСОНАЖ, ПРОТИВОПОСТАВЛЕННЫЙ «РАЗИНСКОМУ ТИПУ»,
В ПРОЗЕ В. ШУКШИНА
© Петр Андреевич ГОНЧАРОВ
Мичуринский государственный педагогический институт, г. Мичуринск, Тамбовская область, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой литературы, проректор по научной работе, e-mail: GoncharovPA@yandex.ru
Шукшинский «антигерой» различными своими свойствами и параметрами «напоминает» о Степане Разине и потому еще ярче противостоит «разинскому типу».
Ключевые слова: «разинский тип»; антигерой; национальный характер; архетип.
Герой «разинского типа» предполагает присутствие в прозе В. Шукшина противопоставленного этому типу «антигероя». Здесь В. Шукшин оказывается в рамках свойственных русской культуре оппозиций. Богатырь в русской былине не реализует свое богатырство без противника, врага, соперника, «поединщика». Существование «ра-зинского типа» само по себе предполагает присутствие в художественном мире В. Шукшина типа противоположного по своей сути, композиционно противопоставленного в рамках всего его литературного творчества.
Здесь необходимо оговориться, что в понятие «антигероя» мы вкладываем смысл не столько связываемый с «подчеркнутым» лишением персонажа «героических черт» [1], сколько со смысловой и структурной противопоставленностью «герою», его аксиологии и идеологии. Шукшинский «антигерой» различными своими свойствами и параметрами «напоминает» о Разине и потому еще ярче противостоит «разинскому типу».
Так, нами уже отмечалось, что сорок лет -роковой возраст для Разина и героев «разин-ского типа», черта, за которой стоят смерть
или значимые свершения [2]. Разинский возраст оказывается роковым не только для симпатичных В. Шукшину героев. Однако в героях противопоставленного разинскому типа эта лиминальность сорокалетия вполне может обернуться лишь большим конфузом. В рассказе «Ораторский прием» (1971) главному персонажу столько же: «Щиблетов Александр Захарович - сорокалетний мужчина, из первых партий целинников» [3]. Но именно роковое сорокалетие толкает героя к его неловкому поступку, к попытке вознестись в бюрократическом ораторском порыве над лесорубами: вероятно, он полагает, что в его возрасте это последняя возможность для старта начальственной карьеры. «Антиразин-ское» начало в этом герое подчеркнуто в его фамилии - Щиблетов, она восходит, по замыслу автора, к противопоставленной традиционной - «городской» - культуре, в силу того, что оказывается в пределах текста рассказа в оппозиции к иному культурному архетипу, именуемому в том же рассказе «валенком сибирским» (т. 2, с. 558). Целинник Щиблетов «не пил, правильно выступал на собраниях, любил выступать <...> С начальством был сдержанно вежлив. Не подхалимничал, нет, а все как будто чего-то ждал большего, чем только красоваться на доске почета» (т. 2, с. 555). Бюрократ по призванию и крестьянская вольница здесь открыто противопоставлены, а симпатии В. Шукшина оказываются всецело на стороне коренных сибиряков, противостоящих бюрократическим поползновениям и в деле, и в слове. Щиблетов, использует характерный для официальной советской пропаганды «ораторский прием». Беспорядок в бригаде лесорубов им уподоблен разногласиям на дрейфующей льдине - образ общественного сознания 1930 г. («папанинцы на льдине»). Заостряя восходящий к общественным конфликтам 1930 г. «ораторский прием», Щиб-летов требует «столкнуть ненужный элемент в воду» (т. 2, с. 560). Слово «элемент», использованное в шукшинском рассказе необходимо автору, чтобы актуализировать в сознании читателя совсем недавно крайне активно использовавшиеся выражения: «антисоветский элемент», «мелкобуржуазный элемент» и т. п. Ситуация в обществе иная (действие происходит в «послецелинную» эпоху), но даже в смягченном виде («ненужный
элемент») старое клише сознания и ораторства вызывает бурную ответную реакцию. За свой «ораторский прием» Щиблетов получает «пудовую оплеуху», вызывающую явное одобрение автора.
Причастность «ораторского приема» и типа личности Щиблетова к официозу подчеркивается в рассказе и с помощью иной детали: в рассказе косвенно назван ее источник. Крестьяне, отправляющиеся «на кубы» - на заготовку леса, одеты кто во что, и только на Щиблетове суконная «москвичка» - здесь одежда выполняет функцию аллюзии, намека на официальную идейную «оболочку», идеологию, недаром в речи несостоявшегося бюрократа кроме «ненужного элемента» фигурируют «нормы поведения советских людей», «правильный курс» [т. 2, с. 559], другие советские идеологемы эпохи 1930-1960 гг.
Тип, близкий разинским антиподам, противопоставленный Разину сущностно, ярко воссоздан в рассказе «Петя» (1970). В его главном персонаже внутренняя самовлюбленность перекликается с чертами несимпатичной автору внешности. Петя причастен к бюрократии в малой степени, но он причастен к одной из главных ее функций, главнейшей на рубеже 1960-1970 гг. - «распределительной», он кладовщик, «хозяин».
Здесь источник его самоуважения, он дополнен угодливостью криводушной жены. Степан Разин однажды, как мы помним, так заявил своему заботящемуся о «кормушке», «хозяину» Дона «кресному» Корнею Яковлеву: «Ты жиром затек, кабан» (т. 1, с. 483). Но таков и Петя: «Возможно, он считает, что на спине его в это время набухают бугры мышц. Бугров нету, есть добрый слой раннего жира, и он слегка шевелится» (т. 2, с. 481). В обоих персонажах намеренно подчеркиваются черты сходства с кабаном, свиньей - «нечистым» в культуре многих народов животным. Плотское, меркантильное, бездушное, нечеловеческое, зооморфное, животное характеризует тип, противопоставленный разинскому, в киноромане, повестях и рассказах В. Шукшина.
Близкий тип воссоздан В. Шукшиным и в рассказе «Мой зять украл машину дров!» (1971). Теща Вени Зяблицкого - Лизавета Васильевна «со всем районным начальством в знакомстве», «первые колхозы создавала» (т. 2, с. 562). Она любит «сажать», потому что подавлять, по мысли В. Шукшина, -
главная функция бюрократии во все эпохи. Лизавета Васильевна в свое время «людей раскулачивала». В. Шукшин всячески подчеркивает ее причастность к «низовой» бюрократии, близкой, но враждебной крестьянству. Причем участие в раскулачивании со стороны Лизаветы Васильевны - не есть борьба с накопительством, а лицемерное прикрытие собственного скрытого скопидомства. Веня Зяблицкий обличает ее: «Ты сама первая кулачка! У тебя от добра сундуки ломются!» (т. 2, с. 565). Ситуация косвенно, по аналогии напоминает эпизод романа о Разине, где призванный оберегать законы воевода Прозоровский силой данной ему власти вымогает у «вора» Стеньки Разина понравившуюся ему шубу.
Однако более сильное (в сравнении с Лизаветой Васильевной) впечатление на Веню Зяблицкого производит «обвинитель». Теща зла на Веню из-за дочери, это Вене понятно. На суде же он видит человека другого склада. Это человек, обязанностью которого является, по мнению Вени, лишь притеснять, карать от имени государства, не задумываясь, не волнуясь - механически равнодушно.
Идея возмездия и справедливости у В. Шукшина во многом олицетворена в Разине и героях «разинского типа». Но в этом рассказе она «оторвана» от жалости, человечности, предельно формализована, бюрократизирована, а потому трансформируется в свою противоположность. Это больше всего страшит «непросвещенного», далекого от западных демократических «стандартов» жизни Веню: «Венька смотрел на представительного мужчину, плохо понимая, что он говорит. Понимал только, что мужчина тоже очень хочет его посадить, хотя вовсе не злой, как теща, и первый раз в жизни увидел Веньку. Он раньше никогда в судах не бывал, не знал, что существуют государственные обвинители» (т. 2, с. 568). Для Вени, как и для В. Шукшина, само существование человека, функция которого заключается в том, чтобы «сажать», является фактом ужасающим, возмутительным, античеловеческим. Формальные «открытость» судебной власти и «состязательность» сторон в судебном процессе, другие атрибуты демонстративной формальной демократии, перенятые Россией у Запада и в значительной степени соблюдавшиеся в послесталинском СССР, воспринимаются
совестливым шукшинским героем в качестве апофеоза бесчеловечности. «Его охватил ужас перед этим мужчиной. Представительный, образованный, вовсе не сердится, спокойно убеждает всех - надо сажать» (т. 2, с. 569). Такого человека, по мысли В. Шукшина, может волновать только собственное благополучие. Спокойное равнодушие покидает его лишь при угрозе собственной жизни - «белые от ужаса» глаза.
Показательно, что в первоначальном варианте Веня Зяблицкий «казнил» себя и «обвинителя», а рассказ заканчивался «взглядом со стороны»: «Туристы, которые разбили палатки на берегу Уши, видели, как грузовой ГАЗ чего-то вдруг резко дал вправо, с треском проломил заградительные перила и полетел в реку» (т. 2, с. 589). Яростная месть Вени в отношении тещи В. Шукшиным изображается как оправданная, поскольку связана с его душевным порывом. Месть, возмездие государственные, олицетворенные в равнодушном «обвинителе», В. Шукшиным не принимаются. Игра в объективность, в законность, свойственные типу, противопоставленному разинскому, воспринимается в качестве крайней степени лживости, неправды, вызывает в шукшинских персонажах знакомое им желание «мстить», «рубить», не всегда осуществимое в конкретных исторических обстоятельствах.
Шукшинский противопоставленный ра-зинскому тип имеет много общего со своеобразной «мишенью» русской литературы конца XIX-XX вв., с фигурой «мещанина». В статье «Вопросы самому себе» (1966) В. Шукшин использует это старое понятие для характеристики анализируемого им социального и духовного явления. «Что есть мещанин? Обыкновенный мещанин средней руки. Мещанин - существо, лишенное беспокойства <. > Существо крайне напыщенное и самодовольное. Взрастает это существо в стороне от Труда, Человечности и Мысли» (т. 3, с. 583). Подчеркнем здесь «отсутствие беспокойства», напыщенность и самодовольство, паразитизм, античеловечность как родовые свойства шукшинского мещанина, противопоставленного «разинскому типу», а потому во многом и соотносимого с типом «ан-тиразинским».
Разина страшатся враги и явно не одобряют друзья за яростную жестокость по от-
ношению к невинным: он казнит не только вороватых бояр, но и их малолетних детей, в запальчивости стреляет в икону, в гневе убивает сподвижника. Но его и любят - за самоотверженность, за жалость к обездоленным, за стремление дать всем волю. Вероятно, это и стало причиной того, что фольклорный (песенный, легендарный) Разин любим народом. Шукшинское отношение к Разину во многом опирается на фольклор. Отсутствие же любви к тому или иному персонажу (истории или произведения) со стороны народа и в данном конкретном случае, и в случаях других - маркер шукшинских антипатий. Здесь уместно сопоставление с Любавиными, которым В. Шукшин посвящает первую за-певную фразу своего романа: «Любавиных в деревне не любили. За гордость» (т. 1, с. 19), не менее репрезентативным окажется сопоставление с Глебом Капустиным («Срезал», 197Q): «В голосе мужиков слышалась даже как бы жалость к кандидатам, сочувствие. Глеб же Капустин по-прежнему неизменно удивлял. Изумлял. Восхищал даже. Хоть любви, положим, тут не было. Нет, любви не было. Глеб жесток, а жестокость никто, никогда, нигде не любил еще» (т. 1, с. 462). Отсутствие доброты, любви, жалости в душе не позволяет ни автору, ни «мужикам» любить «дошлого» Глеба Капустина. Ум, смелость, прямодушие, находчивость в слове, другие положительные свойства ряда шукшинских персонажей «повисают» без оплодотворения их жалостью, добротой, любовью, тех свойств, которые В. Шукшин находит в мятущейся, «раздираемой страстями» и противоречивой душе его Степана Разина.
Тип, противопоставленный разинскому, в киноповести «Калина Красная» - не только Губошлеп и связанный с ним мир. Это еще и директор совхоза, олицетворяющий в повести власть. Однако несмотря на свою принадлежность к бюрократии, он не вызывает откровенного негативизма. Портрет его содержит элементы, которые могут быть воспри-
няты как проявление авторских антипатий: «гладкий, крепкий, довольно молодой еще мужчина» (т. 3, с. 431). Близкие детали в рассказе «Суд» (1969), там отрицательный персонаж характеризуется фразой, где эпитет «гладкий» имеет контекстуальное сугубо негативное значение: «молодая гладкая дура» (т. 2, с. 373). Но в прозе В. Шукшина эволюционирует восприятие и оценка не только «разинского типа», но и других типов героев. Поэтому В. Шукшин «негативную» оценку этого персонажа «доверяет» Егору Прокуди-ну, полному уязвленного самолюбия, мнительно охраняющему свой «суверенитет», попранный во времена его юности, свою «волю», а потому не терпящему никаких «начальников» рядом. «Егору не понравился директор: довольный, гладкий. Но особенно не по нутру, что довольный. Егор не переваривал довольных людей» (т. 3, с. 432). Респектабельное самодовольство и у позднего В. Шукшина остается предметом негаций, но не таких резких, как у В. Шукшина раннего.
Таким образом, «разинский тип» героя оказался в прозе В. Шукшина настолько продуктивным, что вызвал к активной эстетической жизни характеры, структурно соотносимые с этим типом, но противопоставленные ему по своей сути.
1. Гальцева Р.А., Роднянская И.Б. Антигерой // Литературная энциклопедия терминов и понятий / гл. ред., сост. А.Н. Николюкин. М., 2003. Стб. 35-37.
2. Гончаров П.П., Гончаров П.А., Стрыгина Е.Л. Разин и «разинский тип» в прозе В.М. Шукшина: монография. Мичуринск-Наукоград, 2010. С. 45-48.
3. Шукшин В.М. Собр. соч.: в 3 т. М., 1984 -1985. Т. 2. С. 555. Произведения В.М. Шукшина цитируются по этому изданию с указанием тома и страницы.
Поступила в редакцию 19.02.2012 г.
UDC 821.161.1-3
“AWAY FROM WORK, HUMANITY AND THOUGHT”: CHARACTER OPPOSED TO “RAZIN TYPE” IN SHUKSHIN’S PROSE
Pyotr Andreyevich GONCHAROV, Michurinsk State Pedagogical Institute, Michurinsk, Tambov region, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Head of Literature Department, Pro-rector for Scientific Work, e-mail: Goncha-rovPA@yandex.ru
Shukshin’s “antihero” for his various properties and parameters is like Stepan Razin and therefore more clearly opposed to “Razin type”.
Key words: “Razin type”; “antihero”; national character: archetype.
