CC BY
230
него притока [5, с. 255].
Таким образом, казачество - часть русского народа: оставаясь в первую очередь военным сословием, защитниками границ России, казаки являлись хранителями русских традиций и культуры, стали примером верности родной земле и любви к Родине.
Библиографический список
1. Елисеев Ф. Казаки на Кавказском фронте
1914-1917. - М.: Воениздат, 2001. - 292с.
2. Шумов В.В. История казачества в вопросах и ответах. - Ростов-на-Дону: Ростиздат, 2003. - 198 с.
3. Левченко В.Г. Россия воскреснет. - М.: Парад, 2000. - С. 57-63.
4. Сибиряков Н.С. Конец Забайкальского казачьего войска / примеч. Б. Трофимова // Минувшее. - М.: Прогресс, 1990. - 254 с.
5. Шамбаров В.Е. Казачество: Путь воинов Христовых. - М.: Алгоритм, 2008. - 257 с.
УДК 13.130.3
Ёлшина Татьяна Алексеевна
Костромской государственный технологический университет
В. СОЛОВЬЕВ И Ф. НИЦШЕ КАК ПЕРВЫЕ КУЛЬТУРОЛОГИ XIX СТОЛЕТИЯ
В статье исследуются причины актуальности философских идей В. Соловьева и Ф. Ницше для художественного сознания Серебряного века: неортодоксальность философского дискурса, христологическая и антропологическая проблематика, использование в качестве инструментария мифологем и архетипов, — а также наличие у философов собственной поэтической одаренности.
Ключевые слова: эстетизм, художественное сознание, антропология, христология, мифологема, архетип.
ух русского культурного ренессанса (Серебряного века) - это дух эстетиз 1а; очевидно, поэтому необычайно высТок был статус художника, которого, в традиции философии В. Соловьева, именовали теургом. Весь мир воспринимался как эстетический феномен, при этом искусству в целом надлежало стать устроителем жизни - в этом постулате видна роль другого философа и властителя дум, Фридриха Ницше. И не важно, что один из них -Владимир Соловьев - видел высокую миссию христианства, а другой - Фридрих Ницше - считал сам дух христианства унизительно лживым, ибо культура Серебряного века включала в себя спектр разнообразных суждений о Боге и мире.
Не случайно о Вл. Соловьеве говорят как о «глубоком и ярком символисте»1, а Ницше называют «великим катализатором» русского символизма2. Их философия сыграла существенную роль в раскрепощении индивидуальности, работы этих столь несхожих мыслителей пронизывает единый пафос веры в возможность безграничного развития человечества, вплоть до победы над смертью путем возвращения к андрогинной природе - у Соловьева, или создания нового, более высокого типа человека - у Ницше. Никакого вдохновения у представителей Серебряного века русской культуры не вызывала материалистическая
идеология «шестидесятников», кому природа казалась некой непроницаемой структурой, которую, чтобы понять, надобно разъять, «распластать». Базаров, пытливо пластающий лягушек, рассуждающий об идентичности лягушачьих и человеческих внутренностей, вызывал усмешку. В XIX веке люди века Серебряного находили начало, обезбожившее мир и обессмыслившее существование человека на земле. Не случайно А. Блок в поэме «Возмездие» писал:
Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
Тобою в мрак ночной, беззвездный Беспечный брошен человек!
Русские «шестидесятники» заповедали ХХ -веку человека активного, освобожденного от власти природной, но не от власти разума, которого достало-таки, чтобы выйти на пути нового, духовного познания, наладить связь, воссоздать утраченную гармонию. Люди рубежа столетия чувствовали не только тайную связь человека с при-родой-лягушкой, но, выражаясь опять-таки фигурально, умели увидеть и в лягушке - царевну. Они, заблудшие дети конца XIX века, обращались к живой душе мироздания; отвечая на зов далеких высот, в минуты творческого озарения в своих одиноких восторгах наедине с листом бумаги и пером, с кистью или глиной в руках они чув-
ствовали себя двойниками Бога-Творца; миг экстаза позволял им увидеть Бога за работой, а весь мир осознать как произведение Богова искусства.
В общественное сознание русской интеллигенции Владимир Сергеевич Соловьев (18531900) вошел традиционным для мировой культуры путем - в венце мученика и героя. Защитив в 1880 году диссертацию «Критика отвлеченных начал» и получив степень доктора философских наук, он преподавал в Московском и Петербургском университетах. В марте 1881 года, после убийства Александра II, Соловьев прочитал в Петербурге публичную лекцию, закончившуюся смелым призывом к Александру III простить убийц его отца, не совершать смертной казни и этим уйти с путей зла во имя высшей правды.
После этого заявления Вл. Соловьев был вынужден покинуть профессорскую кафедру3, а университетская наука потеряла в нем одного из своих светил, потеряла возможность огромного влияния на студентов, влияния идеалистического, философского. Вот как прокомментировал это событие В. Розанов: «Тут уж приходится посетовать на “неблагоприятное расположение созвездий”, где было решено, что пусть уж лучше читает хоть вахмистр, а только не возбудительный ум». Подводя итог деятельности Вл. Соловьева, он писал: «Сын профессора, с большими правами на кафедру, он не получил “по независящим обстоятельствам” кафедры; внук священника, посвятивший памяти деда “Оправдание добра”, он был крайне стеснен в своих желаниях печататься в академических духовных журналах; журналист, он нес религиозные и церковные идеи, едва ли встречая для них распахнутые двери в редакциях»4.
Основным делом жизни для Вл. Соловьева стало создание христианской философии, так как он мечтал преодолеть отчуждение современного ума от христианства. Он шел к этому разными путями: и путем христианской философии, через познание Бога («Чтение о Богочеловечестве»); и путем теократии, ища справедливости, основанной на христианских идеях общественного порядка («История и будущность теократии», «Россия и Вселенская Церковь»); и путем теургии, мечтая о пересоздании духовной жизни, согласно божественной истине («Оправдание добра», «Смысл любви»). Философия Соловьева по своему характеру является антропоцентричной, так как он признает в человеке вершину Божественного творения, а рождение мира в его учении
совершается Богом совместно с человеком, который также выразил божественную идею гуманности. В IX главе «Чтения о Богочеловечестве» Соловьев писал: «Чтобы способствовать совершенствованию человека, Бог вступил в земной исторический процесс как Богочеловек Иисус Христос. Своим словом и подвигом Своей жизни, начиная с победы над всеми искушениями нравственного зла и кончая воскресением, то есть победой над злом физическим - над законом смерти и тления, - действительный Богочеловек открыл людям Царствие Божие»5. Говоря о нравственной роли христианства в духовном единении человечества, Владимир Соловьев искал слова и аргументы по-журналистски хлесткие. Вслушайтесь в его речь: «С тех пор как люди разных народностей и общественных классов соединились духовно в поклонении чужому нищему галилеянину, которого как преступника казнили во имя национальных и кастовых интересов, внутренне подорваны международные войны, бесправность общественных классов и казни пре-ступников»6.
Соловьев убежден, что христианство способно преодолеть нецельность мира, примирить в великом синтезе небо и землю, тело и дух. В процессе совершенствования поддерживают человека, кроме милости и сверхъестественной Божественной помощи, три первичных атрибута человеческой природы: стыд, жалость и благоговение. Человек стыдится своей животности и проявляет половой стыд. Жалость и сочувствие проявляются человеком ко всем живым существам, обнаруживая его солидарность с ними. Солидарность является непременным условием общественной жизни. Чувство благоговения выражает специфическое отношение человека к высшим началам и является индивидуально-психическим корнем религии6. Эти три чувства и составляют гуманистическую систему координат, ибо они выражают специфическое отношение человека к тому, что он считает ниже себя, равным себе и выше себя. В основе этих трех чувств лежит стремление человека к цельности собственного бытия7. Соловьев рассматривал христианство как религию жизни и абсолютной полноты духовного и телесного бытия, поэтому большое внимание уделял учению о преображении плоти, то есть одухотворению материи, воскрешению тела.
Неортодоксальность мысли Вл.Соловьева вызывала внутреннее сопротивление в кругах
современных ему христианских мыслителей. Человек действия, он не просто мечтал о союзе православной и католической церквей, но предпринимал в этом направлении решительные шаги, чем тоже вызвал общее неудовольствие. Соловьев стоял вне рамок конфессиональных вероисповеданий и стремился быть универсальным христианином. Он был уверен и говорил открыто, что пока утверждают в первую голову религию в ее сектантской обособленности и только после этого как вселенское христианство, - этим самым у религии отнимают не только здравый смысл, но и нравственное значение. Он начал писать в семидесятых годах XIX века, а настоящих читателей и почитателей получил только в первые годы следующего столетия, будучи уже за пределами земного бытия.
Вслед за Кантом и вопреки Чернышевскому, Вл. Соловьев утверждал самоценность красоты. Для Канта красота - «бесцельная целесообразность», для Соловьева красота есть «переставшая действовать полезность», «воспоминание о прежней пользе»8. В отличие от Канта, в эстетических воззрениях Соловьева нравственный порядок (то есть добро и истина) для прочности должен опираться на материальную природу, но это вещественное бытие может быть введено в нравственный порядок только через одухотворение, то есть в форме красоты. «Красота нужна для исполнения добра в материальном мире, ибо только ею просветляется и укрощается недобрая тьма этого мира»8. Иными словами, красота, будучи телесным воплощением истины и добра, «полезна» в высшем, «спасительном» для мира смысле, как идеальное состояние, к которому человечество должно стремиться. Конечно, Соловьев прошел школу Канта, непрерывный диалог с немецкой философской культурой помогал осознанию собственной философской проблематики. Принцип Соловьева: «Правда, что существа другие подобны мне, и справедливо, чтобы я относился к ним так же, как к себе» - двойник категорического императива Канта. Но не потому он действует в общественных связях, что люди равны перед законом, а потому, что они одинаково любимы Богом. Разница в основаниях западной и русской трактовки категорического императива очевидна.
Не случайно В. Розанов, относившийся к Вл. Соловьеву «разнообразно», как одну «особенную» его заслугу отметил, что Соловьев пер-
вый в России стал заниматься темами и предметами самой философии, не коллекционируя мнений об этих темах западных философов. «Все они, русские философы до Соловьева, были как бы отделами энциклопедического словаря по предмету философии, без всякого интереса и без всякого решительного взгляда на что бы то ни было. Соловьев, можно сказать, разбил эту собирательную и бездушную энциклопедию и заменил ее правильною и единичною книгою, местами даже книгою страстною»4.
Согласно эстетике Вл. Соловьева, художник призван одухотворить косный материал и, придав ему совершенную форму, освободить красоту от порабощения силами хаоса и зла. Таким образом, человек предстает в роли теурга, наделенного умением изменять картину мироздания, ибо для Соловьева мироздание еще не завершено: пройдя стадию космического творчества Мирового Зодчего, оно продолжает твориться в человеческой истории. Из сказанного следует, что не только человек нуждается в Боге, но и Бог - в человеке, что они встречаются друг с другом в процессе творчества, как ремесленник и Создатель.
Русский философ отводил человеку творческую роль. Человек у Соловьева не пассивный объект приложения созидательных божественных сил, а, в известном смысле, субъект созидания. Поскольку в своей жизни человек сталкивается не с законченным результатом творения, а с разворачивающимся процессом, постольку его задача заключается в претворении абсолютной, то есть божественной красоты. А это есть не что иное как искусство. Такое искусство В. Соловьев и назвал теургией, такого художника он именовал теургом.
Соловьев считал, что всеединство осуществляется в действительной красоте9. Именно осуществляется, но еще не есть. Красота природы -только «покрывало, наброшенное на злую жизнь». Преобразить ее, сделать так, чтобы действительность облеклась в телесный идеал истины и красоты - дело человека.
Русская философия ХХ века вела бесконечный диалог с Вл. Соловьевым. Николай Бердяев в «Смысле творчества» как бы продолжил мысли Вл. Соловьева, но продолжил, парадоксально заострив их. Бог, по мысли Бердяева, «отработал свою творческую неделю, и теперь дело за человеком», получившим «в наследство» от Бога этот мир. Согласно теории Бердяева, в ХХ веке наступил «восьмой день творения»10.
Второй волне символистов - младосимволи-стам - суждено было открыть для себя софиоло-гию Вл. Соловьева. С особым благоговением совсем юные Андрей Белый, Сергей Соловьев, Александр Блок читали его стихи, которые стали для них источником миросозерцания. Все, что было связано с учением о Вечной Женственности, имело для будущих поэтов роковое значение.
Совершенно особую роль играла софиология в творчестве Владимира Соловьева; София предстала в качестве наиболее мистического элемента созданной им системы «положительного всеединства». Соловьев полагал, что в России идея Софии глубоко укоренена, она присутствует в национальной культуре как «социальное воплощение божества в Церкви Вселенской»; это позволило ему говорить об особой роли русской культуры в становлении вселенского человечества, в его, человечества, единстве.
София - значит мудрость, «жизненно оформленный ум»; она выступает посредником между абсолютным Единством и тварным миром11. Таким образом, история становится восхождением человечества из состояния тварной несвободы к стадии Богочеловечества. София при этом проходит цикл от предвечной божественности, через воплощение в конкретной индивидуальности до самораскрытия в универсальном Богочеловечестве.
Для Соловьева важен момент воплощеннос-ти Софии, ее осуществления в материи, в конкретности. И русских символистов-соловьевцев больше всего пленил интимно-романтический аспект соловьевского восприятия Софии, который выражен в эмоциональном переживании, в ряде видений, когда София являлась то в облике женщины, то как чистая красота природы, мироздания. В поэтических опытах Соловьева (в поэме «Три свидания») София выступала как эстетический феномен: как Вечная Женственность, как носительница Истины, Добра и Красоты. Символисты были внимательными читателями Соловьева. Слова его воспринимались как Священное Писание. «Совершенное искусство в своей окончательной задаче должно воплотить абсолютный идеал не в одном воображении, а и в самом деле, - должно одухотворить, пресуществить действительную жизнь. Если скажут, что такая задача выходит за пределы искусства, то спрашивается: кто установил эти пределы?»8 На художника возлагалась задача Господа Бога - творить жизнь. Искусство становилось жизнетворческой мисси-
ей. Художник - теург, его творчество - теургия, его цель - сотворить мир по законам красоты.
Есть основание полагать, что русская философия ХХ века развивалась, постоянно оглядываясь на открытия, совершенные Владимиром Соловьевым. Он стоял у истоков русской религиозной мысли, которая после 1922 года, когда на просторах нашей великой родины установилась безрелигиозная действительность, поражала западные умы тем, что на излете второго тысячелетия вся была обращена к проблематике первых веков от Рождества Христова. Безрелигиозный быт советской России и религиозное философствование эмигрантов были разделены не только в пространстве, но и во времени. Оказалось: России было что хранить, она обладала потенцией к дальнейшему развитию, к сожалению, насильственно прерванному. Это предрекла «русская Кассандра» А. Ахматова еще в 1915 году:
Думали: нищие мы. Нету у нас ничего.
А как стали одно за другим терять,
Так, что сделался каждый день Поминальным днем, -Начали песни слагать О великой щедрости Божьей Да о нашем бывшем богатстве.
Владимир Соловьев являл собой воистину ренессансную фигуру: философ, поэт, журналист, проповедник, религиозный деятель, человек поступка. В русском духовном пространстве он значил так много, что не найдешь деятеля культуры, который промолчал бы о роли Соловьева12. Даже Валерий Брюсов, чьи первые стихи были публично осмеяны Вл. Соловьевым в цикле статей, - и тот скажет слово благодарности. Даже Мережковские, мимоходом получившие от Соловьева хлесткие клички, - и те отзовутся. А Розанов, при жизни не ладивший с Соловьевым, называвший его «танцором из кордебалета», «блудницей, бесстыдно потрясающей богословием», «татем, прокравшимся в церковь», - и он после смерти Соловьева склонит свою непокорную главу и признает заслуги философа. Что говорить о Блоке, Белом, Сергее Соловьеве, которые именовали себя сектой соловьевцев!
И дело не в формальных словах и похоронных повязках!.. Какую тему русского Серебряного века ни начнешь изучать, везде в изголовье -Вл. Соловьев. Русская религиозная философия, положительная эстетика, учение о Богочелове-честве, оправдание добра, русский символизм, русское софианство, русский эрос - везде луч-
шие, фундаментальные работы принадлежат перу Вл. Соловьева. К этому стоит добавить мнение, когда-то высказанное К. Мочульским, а теперь ставшее общепризнанным, что Соловьев создал законченное и цельное эстетическое учение, оно легло в основание новой школы - символизма, теоретики которого - Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Валерий Брюсов, Дмитрий Мережковский - были его, Соловьева, учениками13.
Художественная критика Соловьева способствовала пробуждению нового поэтического сознания в русском обществе и подготовила русский культурный ренессанс начала ХХ века. Владимир Соловьев, равно боровшийся с утилитаризмом в литературе и с теорией «искусства для искусства», учил о высоком призвании художника, писал о пророческом значении поэзии и предсказывал, что новое искусство будет реальным преображением жизни.
Когда шли споры о восстановлении в Москве храма Христа Спасителя, художник-график Ю. Селиверстов предложил такую идею: не восстанавливая храм, восстановить его очертания при помощи неких светящихся конструкций, чтобы, побеждая мрак, светился этот храм, как костер в ночи, как живая память истории. Наверное, такова роль Вл.Соловьева в нашей культуре - огненными контурами обозначил он на горизонте спектр русского философствования и высоту его мысли; и люди, занимающиеся философией в России, всегда будут его видеть.
Фридрих Ницше (1844-1900) в общественное сознание русских читателей вошел в 90-х годах
XIX века; вначале, как водится, донеслись злобные замечания из переводных западных изданий типа «Вырождения» Макса Нордау (1894). Этот расторопный ваятель поверхностных характеристик и односторонних оценок назвал Ницше сумасшедшим, а его читателей - кучкой «прирожденных преступников, отличающихся слабостью воли, и наивных дураков, опьяняющихся созвучием слов»14. Нордау не столько повредил Ницше, сколько привлек к нему интерес: русский читатель, сформировавшийся в подцензурной обстановке, научился понимать, кого могут «тупо ругать» или «умно хвалить». В похвалах тоже не было недостатка. Были опубликованы переводные исследования о Ницше Лу Андреас-Саломе (1896), Ф. Риля (1897), А. Лихтенберже (1899).
В 90-х годах появились русские журнальные публикации о Ницше; в них обращалось внима-
ние на сокрушительную «критику морали альтруизма» (В. Преображенский), на «разрушение христианства во имя язычества» (Н. Грот), на «человеконенавистнические до цинизма» взгляды Ницше (Л. Лопатин). В последние годы уходящего века был создан завершенный портрет Ницше, возможно лишенный полета, но не лишенный сходства. Так писали крепостные художники: «Безграмотно, но похоже!» Похоже не столько даже на Ницше, сколько на воспроизводимый из статьи в статью клишированный образец. На нас со страниц изданий смотрит декадент, имморалист, сторонник рабства, безбожник и проповедник зла. Появилась и кличка - у нас за этим дело не станет: «лишний человек», «умная ненужность», «обломовец», ну а здесь, конечно, - «ницшеанец»!
В 900-х годах все изменилось. Пиком популярности Ницше все признают рубеж столетий - тогда вышло первое восьмитомное собрание сочинений Ницше на русском языке под редакцией А. Введенского15, которое через два года было повторено и расширено16. А в 1909 году было начато издание полного собрания сочинений Ницше под редакцией Ф. Зелинского, С. Франка, Г. Ра-чинского, Я. Бермана и при сотрудничестве А. Белого, В. Брюсова, М. Гершензона17, которое осталось незавершенным.
Учение Ницше победно шествовало по России, и, наверное, самое убедительное свидетельство популярности немецкого философа - приверженность к нему писателей не только даровитых и прославленных, но и средней руки: П. Боборыкина («Перевал»), М. Арцыбашева («Санин»), А. Вербицкой («Вавочка»), Г. Чулкова («Сатана»). Как заметила М. Коренева, современный исследователь Ницше, в том, с какой стремительностью идеи Ницше «вышли на улицу», скрывался какой-то чудовищный парадокс - именно Ницше, с его ярко выраженным презрением к «толпе», «массе», оказался жертвой этой самой тол-пы18. Впрочем, не будем пренебрежительны к писателям средним, ведь время давит на них с той же неумолимостью, только выразить свою муку им не дано. Такой человек, как Ницше, выстрадал их беду на целое поколение раньше других: то, что он вынес в одиночестве, никем не понятый, на рубеже двух веков испытывали тысячи.
Необычайно интересно было выяснить, не существовало ли в русской культуре талантов, в чьем творчестве выявилась проблематика Ниц-
ше; стали анализировать философское наследие прошлого и современности в поисках русского Ницше. И нашли. Л. Шестов - в Федоре Достоевском, В. Розанов - в Константине Леонтьеве, Д. Мережковский - в Василии Розанове, а Вл. Соловьев - в Михаиле Лермонтове. В Ницше открывали каждый свое: Вл. Соловьев - сверхфилолога, Брюсов - эстета, Вяч. Иванов - культуролога, Михайловский - социал-демократа, Ясинский -большевика.
В силу огромной популярности философии Ницше его идеи использовались в превращенной, а отнюдь не в адекватной форме. Н. Михайловский, например, увидел в Ницше борца с социальной несправедливостью, какого-то немецкого революционера-демократа, пламенного атеиста с базаровской нигилистической кровью. М. Протопопов, словно продолжая мысль Михайловского, говорил: «Без дерзкого ницшеанства не было бы и самоуверенного марксизма»19. В таком же духе писал о Ницше будущий нарком просвещения А. Луначарский, для которого имя немецкого философа было символом разрушения старого общества, а его «сверхчеловек» - идеалом нового человека-борца, готового сражаться за светлое будущее человечества, в котором воцарится равноправие и справедливость.
Как согласовать столь разноречивые суждения и почему Ницше считали своим и будущие религиозные философы, и будущие большевики, и символисты, и реалисты? И даже тот, кого впоследствии поименуют «классиком социалистического реализма», «великим пролетарским писателем», - Максим Горький в начале столетия откровенно признавался (когда за откровенность не нужно было платить жизнью), что читает Ницше с удовольствием, а многие современники Горького, от Н. Минского до Т. Манна, называли горьковских героев «ницшеанцами» или «сверхбосяками»20. Наверное, в самой манере философствования Ницше было нечто, глубоко задевающее, больно ранящее, надолго остающееся в памяти. Иногда кажется, что его мысли и афоризмы напоминали, если выражаться образно, не хлеб, который можно съесть, а зерно, которое нужно вырастить, собрать, перемолоть в муку, замесить хлеб, и только после этого можно получить желаемую пищу. Но в ней уже будет частица собственного усилия.
Фридрих Ницше предложил своим читателям совершенно новый тип философствования. Пос-
ле сложных философских построений, после гегелевских триад, кантовских «вещей в себе» и категорических императивов - полет фантазии в мир Аполлона и Диониса, Ариадны и Минотавра. Читатель слышит голос иранского пророка Заратустры и понимает, что мудрость может быть злой и веселой. На рубеже веков Ницше воспринимали не как философа-догматика, а как поэта. Благодаря Ницше в поэзии и литературной критике воскрес дух античного философствования. Мифологизированные поэтические образы Аполлона и Диониса, Орфея и Эвридики, Ариадны и Минотавра, Зевса и Европы, Одиссея, Навзикаи и Пенелопы вновь стали предметами литературоведческих штудий и феноменами поэтического творчества.
Познавая Ницше, открыл в себе философа 25-летний С.Л. Франк: «Я был потрясен - не учением Ницше, - а атмосферой глубины духовной жизни, духовного борения, которой веяло от этой книги (“Так говорил Заратустра”. - Т.Ё.). С этого момента я почувствовал реальность духа, реальность глубины в собственной душе - и без каких-либо особых решений моя внутренняя судьба определилась»21. Бердяев, работая над «Смыслом творчества», взял себе Ницше в союзники, увидев в нем собственного предтечу: «Заратустра проповедует творчество, а не счастье, он зовет к подъему на горы, а не к блаженству на равнине»10. С интересом вглядывался в личность немецкого философа Л.Шестов. В драме Ницше, по мысли Шестова, была заключена некая тайна, некое предчувствие и предвестие русских судеб22.
Но больше всех интересовался Ницше и хотел писать о Ницше Вл. Соловьев. Поначалу он отнесся пренебрежительно-недоверчиво к творчеству базельского счастливца (тогда он почему-то счел Ницше очень благополучным человеком). В последние годы жизни Вл. Соловьев неоднократно упоминал о Ницше в разных статьях: «Словесность или истина» (1897), «Идея сверхчеловека» (1899), «Особое чествование Пушкина» (1899), «Против исполнительного листа» (1899). Чувствовалось, что Ницше не дает ему покоя. Соловьев критиковал Ницше с позиции религии, говоря, что красоту нельзя вычленять из религиозного контекста. Центральным, а потому и наиболее важным для полемики, Соловьев считал у Ницше образ сверхчеловека. Русский философ внутренне полемизировал с немецким, искал аргументы, «отмахивался» от него, как от назойливой мухи,
давая смешные прозвища («сверхфилолог», например). Ницше не сходил у Соловьева с языка, он превратился в «единицу измерения», которой «измерялась» русская классика: например, М.Ю. Лермонтов стал именоваться ницшеанцем.
За всем этим стояла серьезнейшая проблема, при решении которой не помогали ни смех, ни колкости, ни наскоро написанные статейки, в которых Соловьев противопоставлял «сверхчеловеку» Ницше Богочеловека Иисуса Христа, победившего смерть. Он видел в сверхчеловеке Ницше величайшую опасность, грозящую христианской культуре, хотел дать критический анализ философии Ницше, спорил с его защитниками...
Кончина двух гениев, оказавших существенное влияние на развитие философской мысли
XX столетия, пришлась на 1900 год - год смены веков и вех. Оба они - Владимир Соловьев и Фридрих Ницше - определили круг проблем надвигающегося века. Один называл себя христианином, оправдывал добро, мечтал о Богочеловечестве. Другой называл себя антихристианином, сокрушал моральные заповеди, мечтал о сверхчеловеке и сверхчеловечестве. Так ли уж они далеки друг от друга, как казалось век назад? Ницше и Соловьев, а вслед за ними другие мыслители Серебряного века выступали против обожествления человека, только Ницше придал этому протесту беспримерную силу и страсть. С. Франк весьма проницательно высказался по этому поводу: «Несмотря на весь антирелигиозный и антихристианский пафос Ницше, его отказ от поклонения человеку в его эмпирическом, ординарном, природном - или, как он сам выражается, “человеческом, слишком человеческом” - существе обнаруживает некоторое подлинно религиозное устремление его духа и содержит напоминание
о некой фундаментальной забытой правде»23. В мечтаниях Ницше о сверхчеловеке содержится также некое прозрение: что человек в его чисто природном существе есть уклонение от высшей идеи человека, что истинно человечно в человеке его высшее, сверхчеловеческое - богочеловеческое существо, а природно-животное начало должно быть преодолено и просветлено.
Вторит С. Франку Н. Бердяев, который уверен, что ненависть Ницше к последнему человеку, изобретшему счастье, есть священная ненависть: «Он проклял добрых и справедливых за то, что они ненавидят творящих. Муку Ницше мы должны разделить, она насквозь религиозна»10.
Символисты первые в России прочитали Ницше по-особому, их внимание было сосредоточено на его ранних сочинениях - «Рождение трагедии из духа музыки» и «Так говорил Заратустра». В мире этих творений символисты чувствовали себя свободно: здесь можно было давать волю воображению, давать собственную трактовку предложенным Ницше героям и сюжетам, вовлекать в круговорот философской мысли другие мифологические образы.
«Рождение трагедии из духа музыки» - первенец Ницше, это необычайное произведение, в каком-то смысле это идеальный культурологический трактат, где, по точному замечанию А. Ас-твацатурова, «частная филологическая проблема превращается у Ницше в проблему судьбы культуры»18, ее генезиса; ему удалось увидеть, как отдельные элементы архаических культур создают феномен греческой трагедии, как участвуют в этом создании «дионисийское» и «аполло-ническое» начала, и спроецировать это на современность.
«Развитие искусства, - писал Ницше, - связано с двуединством аполлоновского и дионисийского начал, подобно тому, как продолжение рода человеческого зависит от двойственности полов»18. Аполлон - бог всякого пластического творчества, он создает чудесные иллюзии мира сновидений и мира поэзии. Дионис - бог поющих и танцующих людей, его стихия не сновидение, но опьянение; чары Диониса не только обновляют союз человека с человеком, но зовут людей в мир природы. В колесницу Диониса, победно шествующего по земле, запряжены пантера и тигр. Отныне звери получили дар речи, а в человеке зазвучало нечто сверхъестественное - он чувствует себя богом, он больше не художник, он стал произведением искусства. В Аполлоне живет этическое начало культуры, он требует от своих приверженцев: «Познай самого себя!» и «Знай меру!» Всякая чрезмерность, всякое высокомерие - главные злые духи для аполлоновской сферы.
Однако и Аполлон не мог жить без Диониса! Дионисийское и аполлоновское начала синтезировались в греческой трагедии и в европейской культуре. Человеческая культура всегда антино-мична, в ней видны попытки дионисийского стихийного бунтарства и аполлоновская жажда обуздания стихии. Дионисийский тип культуры связан с творческим отношением к миру, в основе этого типа лежит трагическое мировосприятие,
мистическое «схватывание» целостности и гармонии вселенной. Однако предельное развитие дионисийского начала ведет к «размыванию» границ искусства, к «хаосу аффектов», равно как и предельное развитие аполлоновского начала чревато для искусства, так как ведет к его стереотипизации, к рационализму и культу посредственностей.
Xудожники Серебряного века «припали» к Ницше, потому что, как и он, видели в культуре участие божественных стихий, ремесло Бога, потому что вкладывали в искусство абсолютный смысл. Зачарованные Дионисом, они хотели не только создавать художественные произведения, но творить искусство из собственной жизни, собственная жизнь воспринималась как материал для искусства и даже как произведение искусства.
Примечания
1 Лосев А.Ф. Владимир Соловьев и его время. - М.: Мол. гвардия, 2000. - С. 576.
2 Синеокая Ю.В. Восприятие идей Ницше в России: основные этапы, тенденции, значение // Фридрих Ницше и философия в России: сб. статей. - СПб.: РXГИ, 1999. - С. 9.
3 Соловьев С.М. Владимир Соловьев: Жизнь и творческая эволюция. - М.: Республика, 1997. -С. 173.
4 Розанов В.В. Около церковных стен. - М.: Республика, 1995. - С. 133; 433.
5 Соловьев В. С. Собр. соч.: В 10 т. - СПб.: Просвещение, 1911. - Т. 3. - С. 204.
6 СоловьевВ.С. Соч.: В 2 т. - М.: Мысль, 1990. -Т. 1. - С. 365; 130.
7 Петер Э. Идея Богочеловечества в философии Владимира Соловьева // В.С. Соловьев и его
философское наследие: материалы междунар. конф. - М., 2000. - С. 302.
8 Соловьев В.С. Соч.: В 2 т. - М.: Мысль, 1990. -Т. 2. - С. 354; 392; 404.
9 Бойков В. Ф. Соловьиная песнь русской философии // Вл.С. Соловьев: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 28.
10 Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры искусства: В 2 т. - М.: Искусство, 1994. -Т. 1. - С. 117; 105; 106.
11 Хоружий С.С. О старом и новом. - СПб.: Алетейя, 2000. - С. 155.
12 О Владимире Соловьеве. - Томск: Водолей, 1997.
13Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. - М.: Республика, 1995. - С. 64.
14 НордауМ. Вырождение. - М.: Республика, 1995. - С. 259.
15 Ницше Ф. Собр. соч.: В 8 т. - М., 1900.
16 Ницше Ф. Собр. соч.: В 9 т. - М., 1902-1909.
17 Ницше Ф. Полн. собр. соч. - М.: Московское книжное издательство, 1909-1912.
18 Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза. - СПб.: Художественная литература, 1993. -С. 9; 24; 136.
19 Протопопов М. Критические статьи. - М., 1902. - С. 45.
20 Максим Горький: pro et contra. - СПб.: РХГИ, 1997. - С. 381.
21 ФранкС.Л. Сочинения. - М.: Правда, 1990. -С. 561.
22 Шестов Л. Избранные сочинения. - М.: Ренессанс, 1993. - С. 57.
23 Франк С.Л. Свет во тьме: Опыт христианской этики и социальной философии. - М.: Факториал, 1998. - С. 45.
