CC BY
1Имагология и компаративистика. 2024. № 21. С. 318-329 Imagology and Comparative Studies. 2024. 21. pp. 318-329
Рецензия
УДК 821.161.1
doi: 10.17223/24099554/21/17
В плену баллады (Рецензия на книгу: Анисимов К.В., Анисимова Е.Е. Очерки теории и истории русской баллады. Жанрологическое исследование. Красноярск: Сиб. федер. ун-т, 2023.312 с.)_
Виталий Сергеевич Киселев
Томский государственный университет, Томск, Ржсия, kv-uliss@mail. ru
Аннотация. Рассматривается исследовательская концепция монографии К.В. и Е.Е. Анисимовых «Очерки теории и истории русской баллады». Акцентируется внимание на оригинальных теоретико-методологических подходах к анализу жанровой поэтики баллады. Оценивается новизна в реконструкции жанровой истории русской баллады от В.А. Жуковского до произведений позднего советского времени. Отмечается разнообразие выявленных жанровых вариантов баллады при сохранении аргументированно определенного трансисторического жанрового ядра.
Ключевые слова: жанрология, историческая поэтика русской литературы, баллада, В.А. Жуковский, А.Н. Муравьев, П.В. Киреевский, A.A. Фет, А.К. Толстой, И.А. Бунин, H.A. Заболоцкий, Б.А. Слуцкий, В.Я. Брюсов, Л.Н. Мартынов,
B.Ф. Ходасевич, С.Я. Маршак, И.Л. Сельвинский, С.А. Васильев,
C.П. Щипачев, С.Ю. Куняев
© B.C. Киселев, 2024
К.В. Анисимов, Е.Е. Анисимова
ОЧЕРКИ ТЕОРИИ И ИСТОРИИ РУССКОЙ БАЛЛАДЫ ЖАНРОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ
Рецензии / Reviews
Для цитирования: Киселев B.C. В плену баллады (Рецензия на книгу: Анисимов К.В., Анисимова Е.Е. Очерки теории и истории русской баллады. Жанрологическое исследование. Красноярск: Сиб. федер. ун-т, 2023. 312 с.) II Имагология и компаративистика. 2024. № 21. С. 318-329. doi: 10.17223/24099554/21/17
Review
doi: 10.17223/24099554/21/17
Captivated by the ballad (Book review: Anisimov, K.V. & Anisimova, E.E. (2023) Ocherki teorii i istorii russkoy ballady. Zhanrologicheskoe issledovanie [Essays on the theory and history of Russian ballads. Genre research]. Krasnoyarsk: Siberian Federal University)
Vitaly S. Kiselev
Tomsk State University, Tomsk, Russian Federation, [email protected]
Abstract. The research concept of the monograph by Konstantin Anisimov and Evgeniya Anisimova Essays on the Theory and History of Russian Ballads. Genre Research is considered. Attention is focused on original theoretical and methodological approaches to the analysis of the genre poetics of the ballad. The novelty in the reconstruction of the genre history of the Russian ballad from Vasily Zhukovsky's ballads to works of the late Soviet era is evaluated. The diversity of identified genre variants of the ballad, with a well-argued transhistorical genre core preserved, is noted.
Keywords: genre research, historical poetics of Russian literature, ballad, V.A. Zhukovsky, A.N. Muravyov, P.V. Kireevsky, A.A. Fet, A.K. Tolstoy, I.A. Bunin, N.A. Zabolotsky, B.A. Slutsky, V.Ya. Bryusov, L.N. Martynov, V.F. Khodasevich, S.Ya. Marshak, I.L. Selvinsky, S.A. Vasiliev, S.P. Shchipachev, S.Yu. Kunyaev
For citation: Kiselev, V.S. (2024) Captivated by the ballad (Book review: Anisimov, K.V. & Anisimova, E.E. (2023) Ocherki teorii i istorii russkoy ballady. Zhanrologicheskoe issledovanie [Essays on the theory and history of Russian ballads. Genre research]. Krasnoyarsk: Siberian Federal University). Imagologiya i komparativistika — Imagology and Comparative Studies. 21. pp. 318-329. (In Russian). doi: 10.17223/24099554/21/17
319
Киселев В. С. В плену баллады
Название рецензируемой монографии сугубо традиционно и отсылает к почтенной в отечественном и мировом литературоведении традиции жанрологических изучений, обзоров теории и истории определенного жанра. Академичность формулировки, однако, скрывает за собой амбициозную задачу предложить оригинальную оптику в видении как своего непосредственного предмета - русской баллады XIX-XX веков, так и ряда особенностей исторического существования жанра в целом. В этом отношении монография уподобляется лаборатории, где посредством ряда опытов / очерков реконструируется поэтика сложного жанрового организма, умеющего приспособиться к запросам очень разных эпох. Книга оправданно концептуальна, она не погружает читателя в подробную эмпирику жанровой эволюции баллады, благо она уже достаточно хорошо изучена, а стремится продемонстрировать ее ключевые узлы. Между тем не является монография и прямолинейной проекцией теоретической конструкции на исторический материал, напротив, ее отличает повышенная чуткость к авторской оригинальности, поэтической органике, к своеобразию текста и контекста.
Подобная продуманная архитектоника, в рамках которой отдельные очерки складываются в цельную панораму жанрового развития, хорошо соответствует специфике русской баллады. Сложившись и заняв важное место в литературе эпохи Жуковского и Пушкина, впоследствии она становится вполне локальным явлением, актуализирующимся, тем не менее, с завидной регулярностью, причем обычно в периоды эстетических или исторических сломов. Понять, почему так происходит, в чем заключается мировоззренческая и художественная привлекательность этого старого жанра, - задача сложная и подразумевающая в том числе методологические новации. И в этом плане баллада как компактная жанровая структура, достаточно легко опознаваемая в различиях авторских вариантов, обладает особой привлекательностью для анализа.
С выявления жанрового ядра и начинается монография, в дальнейшем перерастая в историческое расследование с элементами едва ли не детективной занимательности. Обращает на себя внимание стремление авторов в теоретическом экскурсе уйти от понимания жанра как фиксированного набора тех или иных приемов и сместить внимание на функциональный аспект. Принципиальной основой здесь выступает
320
Рецензии / Reviews
гипотеза об обязательности для национального канона баллады трех функций / ролей: «1. Сила универсального Миропорядка. 2. Связанный с этой силой подвижный герой, топографически и / или символически принадлежащий "иному миру" и - часто, но не всегда - забирающий кого-то из мира "здешнего". 3. Герой, делающий роковой выбор. Динамика сюжета сообщается балладе персонажем, расположенным на третьей ролевой позиции: его выбор запускает в действие до поры сокрытые силы Провидения, включая и типового для баллады "жениха-мертвеца"» [1. С. 44].
Эта система позиций выявляется на материале баллад В.А. Жуковского, определивших, по вполне справедливому мнению авторов, лицо жанра в русской литературе, но в следующих разделах плодотворно проецируется на произведения широкого круга поэтов более поздних эпох, что позволяет обнаружить в их балладах семантические интенции, трудно опознаваемые при иной, более традиционной оптике рассмотрения. Особо заметим, что трехфункциональная основа русской баллады определяется в монографии сугубо как категория исторической поэтики и случай очень частный, обеспечивший жанру узнаваемость и самотождественность в последующие эпохи. Баллада действительно стала одним из немногих «твердых» жанров русской словесности Нового времени, что подталкивает в том числе к спекуляциям историко-мировоззренческого плана: актуальность баллады обеспечивается в отечественном культурном сознании XIX-XXI вв. архаичным и, тем не менее, устойчивым представлением о непреодолимой влиятельности «силы универсального Миропорядка», деперсонализированного, коллективистского, эссенциалистского представления, иногда привлекательного, иногда ужасного, но неизменно проблема-тизирующего личную свободу.
Приоритет функции над содержательным аспектом позволяет выстроить в монографии очень последовательную и аргументированную типологию баллад В.А. Жуковского, объяснив все случаи, когда ролевое задание неочевидно воплощается в том или ином персонаже, в том числе переносится на предмет или природное явление (эолова арфа, перстень, журавли, мыши), или совмещается с другим заданием (Лесной царь как подвижный герой и сила нового Миропорядка), или приобретает иной ценностный модус (баллады с благополучным финалом). Пестрота и романтическая экзотичность баллад В.А. Жуков-
321
Киселев В. С. В плену баллады
ского, казалось бы, столь далеких от повседневной реальности, в ходе подобного анализа становятся лишь покровом подспудной телеологии онтологического, мирозиждительного свойства, что позволяет им быть орудием исторических прозрений, а поэту-певцу - и как герою, и как действительному автору - возвышаться до статуса пророка.
Другие приметы русского балладного канона, выделенные в монографии на материале кратких баллад В.А. Жуковского (однособытий-ность, симметрия персонажей и действия, редукция диалога и сжатие хронотопа, мотив воды и тема памяти), лишь нарративно воплощают функциональную основу жанра, так же как и разнообразные мотив-ные элементы, организующие семантическую ткань конкретного балладного текста.
Имманентный анализ жанровой поэтики, приведший к чрезвычайно интересным теоретическим выводам, является в книге только отправным моментом для серии исторических экскурсов, в ходе которых решается не менее важная задача, также имеющая теоретическое значение: каким образом тот или иной жанр участвует в конструировании идеологии эпохи, причем не в плане озвучивания каких-то концепций или подбора подходящих персонажей и сюжетов, а своей поэтикой. В случае баллады выявление подобного аспекта проведено авторами исключительно в рамках методологии исторической поэтики. Очевидно, что это сознательная установка, поскольку материал XIX-XX вв. от В.А. Жуковского до Б.А. Слуцкого позволял сосредоточится и на прямых политических аллюзиях, на вскрытии ближайшего идеологического контекста балладных сюжетов - прием, достаточно часто использующийся. В монографии, однако, подобных эпизодов практически нет. Функциональное миромоделирующее ядро баллады, ее подспудная телеология, по-новому раскрывающиеся в определенной исторической, идеологической или индивидуально-биографической ситуации, - вот приоритетный предмет интереса.
В разделе, посвященном В.А. Жуковскому, контекстом исторического становления баллады выступила наполеоновская и посленапо-леоновская эпоха с ее коллизией легитимности. С опорой на исторические труды и свидетельства современников авторы демонстрируют русскую рецепцию Наполеона как самозванца, которому в системе балладных ролей потенциально можно было присвоить любую из трех функций - создателя ложного миропорядка, подвижного героя-
322
Рецензии / Reviews
соблазнителя, субъекта рокового выбора. В.А. Жуковский, однако, напрямую воспользовался этой возможностью только в своем позднем творчестве, в «Ночном смотре», а в целом пошел по пути интерференции мотивов, когда в балладах актуализировалась роль героя-самозванца, лишь типологически восходящая к образу французского императора, а балладные поэтические формулы проникали в стихотворения исторического содержания. С чрезвычайной тонкостью авторы выявляют растворенные в исторической семантике балладные элементы в «Песни барда над гробом славян-победителей», «Певце во стане русских воинов», «Вождю победителей», «Императору Александру». Менее подробно, но вполне аргументированно обозначены и автопсихологические истоки самозванческого сюжета у В.А. Жуковского, связанные как с происхождением (незаконный сын), так и с «незаконной» любовью, их проекции в балладный мир, и, что особенно интересно, обратные проекции балладных формул в стихотворения других жанров («К Екатерине Афанасьевне Протасовой», «К А.И.П.», «Пловец»). Эта лишь обозначенная в монографии тема напрашивается на продолжение в контексте как жизненной философии В.А. Жуковского, так и интерференции балладных мотивов в его лирике.
Узловым моментом следующего раздела выступила визуальность баллад В.А. Жуковского и ее рецепция в последующей традиции. Трудно не согласиться с тем, что именно прозрение, узнавание героями ужасающего внешнего облика пришельца из потустороннего мира было одним из важнейших эмоционально-рецептивных орудий жанра. Эта ситуация спадания покровов, имеющая, как демонстрируют авторы, параллели в европейской литературной балладе, будучи перенесена из автономного художественного мира в пространство исторических и социальных проекций, обнаруживает высокую востребованность. Создатели монографии выстраивают пунктирную, но очень выразительную линию наследования приема в балладах А.К. Толстого («Змей Тугарин», «Сватовство»), где он становится выразителем исторической концепции и погружается в контекст визуального конструирования расовых примет (азиатское-европейское), Я.П. Полонского («Миазм»), когда в роли жуткого пришельца выступает умерший рабочий, осуществляющий социально-историческую месть, Н.С. Гумилева («Мужик»), здесь визуальные отсылки насы-
323
Киселев В. С. В плену баллады
щаются политическими коннотациями. Можно, вероятно, спорить, насколько частотен для русской баллады второй половины XIX - XX в. мотив прозрения ужасного облика, расширяется или сужается в ней поле визуализации, тут возможно привлечение дополнительного материала, но монография, несомненно, доказывает его важность для конструирования историко-полотического воображаемого.
От исследования отдельного приема в следующем разделе авторы обращаются к проблеме моделирования в романтической балладе национальной истории. В.А. Жуковский свои исторические баллады строил на сюжетах европейских, и в первой трети XIX в. образцов освоения жанром сюжетов российского прошлого можно найти лишь единицы. «Ермак» А.Н. Муравьева в этом плане оказывается весьма репрезентативен. Как часто бывает у поэтов скромного дарования, их творчество сильно зависит от контекста - и он насыщенно сопровождает анализ «Ермака», позволяя очертить круг непосредственных («История государства Российского» Н.М. Карамзина) и отдаленных источников («История Сибирская» С.У. Ремезова) и художественных параллелей («Ермак» И.И. Дмитриева, «Смерть Ермака» К.Ф. Рылеева). С учетом общего влияния на автора балладной традиции В.А. Жуковского и уже сложившейся в культурном сознании «потусторонней» имагологии Сибири (окраина, холод, дикие племена, ссылка) превращение Ермака под пером А.Н. Муравьева в балладного героя становится предсказуемым. Анализ баллады показывает, насколько органичным для нее является трехфункциональная архитектоника, в рамках которой Ермак выступает подвижным героем, выходцем из инфернального мира, не только взламывающим лед Иртыша и угрожающим Путнику и Остяку, но и на более глубоком уровне становящимся воплощением Истории, которая вторгается в застывшее мифологическое пространство Сибири. Балладная демонизация Ермака, произведенная А.Н. Муравьевым, порождала интересную альтернативу, дополняющую традиционную в имперской культурной памяти героизацию или трагедийность образа завоевателя-колонизатора.
Казалось бы, после В.А. Жуковского непосредственная роль баллады в русской литературе существенно ослабела, но жанровая память оказалась настолько сильна, что начала не только продуцировать новые версии, но и оказывать воздействие на конструирование национального культурного воображаемого, что, безусловно, питалось все
324
Рецензии / Reviews
возраставшими запросами нациестроительства. Крайне интересным в этом плане выступает реконструируемый в монографии сюжет «изобретения» русской фольклорной баллады, во многом происходивший по лекалам литературного жанра. Погружение в творческую лабораторию П.В. Киреевского, в его архивные материалы помогает проследить, как происходят отбор прежде не маркированных фольклорных текстов, не имеющих фантастического или исторического содержания, свойственного литературной балладе, и их выделение в особую группу. И здесь вновь плодотворность доказывает гипотеза о трехро-левой функциональной основе жанра: именно она задала рамки для «конструирования» фольклорной баллады. Ситуация двойничества и подмены истинного ложным в оболочке кровавых семейно-любов-ных историй выступила основой народной версии, где миропорядок оказывался нарушен действиями амбивалентного героя. Тонкий анализ мотивного строя текстов, их сюжетно-персонажной архитектоники, сопоставления с внешне схожими положениями в русских былинах делают наблюдения этого раздела глубоко доказательными и вносящими ценный вклад в изучение исторической поэтики фольклорной баллады.
Следующий блок монографии из двух разделов о балладах A.A. Фета и А.К. Толстого обращает наше внимание на типологическую развилку в развитии жанра, порождаемую либо уходом от исторического контекста, либо всецелым погружением в него. Раздел об A.A. Фете имеет почти детективный интерес, не просто анализируя способы лиризации и психологизации баллады, но и отвечая на вопрос об экзистенциальных истоках этих новаций, схожих с автопсихологической коллизией легитимности В.А. Жуковского, однако достигающих гораздо большей остроты и трагичности. Прослеженные параллели сюжетов Жуковского / Фета о тайной связи и о судьбе ребенка выразительно демонстрируют, что у последнего миропорядок необратимо разрушен и лирический герой испытывает смятение и страх от неотвратимых, но лишь смутно постигаемых последствий им самим или другими совершенных поступков. Подобное экзистенциальное самоощущение определяет выявляемые в анализе черты фетов-ской поэтики жанра (диалогизация, бессобытийность, лаконичность, детализация), причем отмечаемая авторами монографии сюжетная аисторичность баллад на другом уровне может рассматриваться как
325
Киселев B.C. В плену баллады
особый ракурс художественной реакции на историю - через сознание современника, его пронизанную нерефлексируемым балладным ужасом психологию.
Противоположный вектор - рационализацию, концептуальное художественное овладение историей - демонстрирует балладное творчество А.К. Толстого, выступающее благодатным материалом для темы взаимодействия литературы и идеологии. Позицию поэта авторы монографии оправданно рассматривают на фоне нациестрои-тельных полемик середины XIX в. об истоках российской государственности. Поглощение и разрушение наследия европейской Киевской Руси азиатской Московской Русью выступает у А.К. Толстого не только идеологическим ответом на споры, но и истоком балладного сюжетостроения. Жанровая схема, как показывает выстроенная в разделе типология, разворачивается поэтом либо в сторону легитимации европейского миропорядка, либо делегитимации московско-^иатского, мыслящегося аналогом инфернального пришельца. Ясность и рациональность исторической баллады А.К. Толстого выступает зримой антитезой лирических полунамеков персоналистичных баллад A.A. Фета.
Литература XX в. ставит перед исследователем баллады сложные задачи, во многом связанные с глубокой трансформацией или растворением жанровых элементов в иных художественных системах. Опознание и выявление этого балладного субстрата в неотрадиционалистской и авангардистской версии - предмет двух следующих параграфов монографии. И вновь свою плодотворность здесь доказывает гипотеза о функциональной основе жанра, позволяющая даже при анализе текста иной природы, как повесть И.А. Бунина «Суходол», не уйти на уровень частных аллюзий. Знаменательно, что точки пересечения поэтики повести и баллады удается найти опять-тжи с учетом историко-идеологической концепции писателя, его видения национального единства и судеб со- и противопоставленных в его рамках социальных слоев. Прошлое, самозванно врывающееся в настоящее и захватывающее в свою орбиту и господ, и крестьян, провоцирующее странные гибридные союзы, сдвигающее Суходол в лиминальное пространство, открытое для вторжения чужаков, социальных или этнических, подпитывающее иссушающий жар страстей, становится источником балладной поэтики - в ее контрасте с параллельным субстратом идиллии и элегии. Отголоски баллады выявляются авторами едва ли не на
326
Рецензии / Reviews
всех уровнях произведения: в повествовании, тонко интерпретируемой системе мотивов, характерологии, сюжетных положениях.
Многообразности художественной интеграции балладных элементов, которую демонстрирует неотрадиционалистское бунинское творчество, во многом противостоит внешне переусложненная, но семантически однолинейная рецепция авангарда - в виде «Баллады Жуковского» H.A. Заболоцкого. В ней поэт оперирует уже не столько с жизнеспособной жанровой моделью, сколько с ее обломками, выстроенными в абсурдистский коллаж. Для разгадки текста-ребуса авторы привлекают необходимый контекст как в плане творческих интересов H.A. Заболоцкого, так и мотивного сюжета сборника «Арарат» (всемирный потоп и рождение нового мира), но подлинным ключом для дешифровки становится трехфункциональная схема, фрагментарные проекции которой обнаруживаются в персонажах «Баллады Жуковского», а на нее нанизываются другие мотивные переклички (вода, утопленник и др.). Вероятно, именно герметичность стихотворения не позволила его каким-то образом вывести в историко-идеологическое поле, что составляет сквозную установку монографии.
Последнее, впрочем, в полной мере компенсируется завершающими разделами, где рецепция балладной поэтики советскими авторами глубоко определяется идеологической рефлексией. Книгу, однако, отличает предельное внимание к индивидуальной мировоззренческой позиции, как при интерпретации «Баллады о догматике» Б.А. Слуцкого. Подлинный смысл этого произведения, внешне, казалось бы, несложного, открывается только при учете многих факторов: соотнесения с военной ситуацией 1944—1945 гг., потребовавшего привлечения параллелей в мемуарной прозе поэта («Записки о войне»), вскрытия мерцающих смыслов, вкладываемых автором в важные для баллады концепты («порядок» как идиллическое, сатирическое и онтологическое явление), определения общих векторов мировоззрения и поэтики Б.А. Слуцкого, по справедливому мнению создателей монографии, заключающихся в «острой проблематизации, логика которой препятствовала как рас-, так и самоотождествлению субъекта с намечаемыми поэтом полюсами». Собственно анализ «Баллады о догматике» показывает, насколько трансформируется поэтом функциональная основа баллады, каждая из ролей которой (миропорядок, подвижный герой, субъект выбора) глубоко проблематизируется, не давая читателю однозначного ответа.
327
Киселев B.C. В плену баллады
В завершающем параграфе авторы обращаются к коллективным коммеморативным практикам, инициируемым потребностями нацие-или империостроительства и актуализирующим балладные сюжеты вторжения мертвого прошлого (мавзолей, памятник / могила неизвестного солдата) в живое историческое настоящее. Начав с реконструкции балладного компонента в стихотворениях В.Я. Брюсова и JI.H. Мартынова о гипсовых слепках тел, погребенных под пеплом в Помпеях, создатели монографии находят им параллель в монументах неизвестному солдату, реальное тело превращающих в коллективный символ, что становится темой стихотворения В.Ф. Ходасевича. Еще одним символом подобного плана выступает ленинский мавзолей и культ Ленина как одновременно мертвого и живого - отчетливо балладный образ. Стихотворения С. Маршака, И. Сельвинского, С. Васильева, С. Щипачева, Б. Слуцкого позволяют проследить, как трансформируется в подобных текстах об оживающих мертвецах / статуях балладная функциональная основа. Кодой здесь выступает «Последний парад» С. Куняева, стихотворение 1991 г., воскрешающее призраки Парада Победы 24 июня 1945 г.
Выстроенный в монографии столь плотный и непрерывный исторический ряд - от наполеоновских войн до крушения СССР - не только демонстрирует плодотворность предлагаемой методологии жанрового анализа, когда функциональная основа, телеология жанра актуализируется историко-идеологическими запросами эпохи, но и задает определенный ракурс видения самой русской литературы, находящейся в плену баллады, в состоянии повышенной чуткости -и беззащитности - перед вторжением очередной силы, пытающейся утвердить свой миропорядок.
Список источников
1. Анисимов КВ., Анисимова Е.Е. Очерки теории и истории русской баллады. Жанрологическое исследование. Красноярск : Сиб. федер. ун-т, 2023. 312 с.
References
1. Anisimov, K.V. & Anisimova, E.E. (2023) Ocherki teorii i istorii russkoy ballady. Zhanrologicheskoe issledovanie [Essays on the theory and history of Russian ballads. Genre research]. Krasnoyarsk: Siberian Federal University.
328
Рецензии / Reviews
Информация об авторе:
Киселев B.C. — д-р филол. наук, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы Томского государственного университета (Томск, Россия). E-mail: [email protected]
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
V.S. Kiselev, Dr. Sci. (Philology), head of the Department of Russian and Foreign Literature, Tomsk State University (Tomsk, Russian Federation). E-mail: [email protected]
The author declares no conflicts of interests.
Статья принята к публикации 24.01.2024.
The article was accepted for publication 24.01.2024.
329
