CC BY
42
Наши публикации
В. Л. КИГН-ДЕДЛОВ «НЕГОДНЫЙ МАЛЬЧИК» S
00
(Публикация Д. С. Степанковой, Н. Ю. Желтовой. 5?
Комментарий Н. Ю. Желтовой, Д. С. Степанковой)
I
Журнал продолжает публикацию произведений незаслуженно забытого русского писателя В. Л. Кигна-Дедлова. Рассказ «Негодный мальчик» впервые был опубликован в журнале «Наблюдатель», затем помещен автором в сборник «Мы. Этюды» (1889), а потом в сборник -«Лирические рассказы» (1902) и с тех пор не переиздавался.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: русская литература конца XIX - начала ХХ века, В. Л. Кигн-Дедлов, рассказ «Негодный мальчик».
В мае Коле Середину минуло шестнадцать лет. В начале июня он перешел, не совсем без затруднений (именно по греческому языку), в шестой класс гимназии и приехал домой в деревню, на каникулы. Отца Коли, генерал-майора Виктора Ивановича Середина, не было в деревне: он лечился в Карлсбаде от полноты; Колю встретила одна мать, Наталья Михайловна. Мать нашла, что сын за последний год переменился к худшему, огорчилась этим и продолжала огорчаться, чем дальше, тем больше.
Наталья Михайловна заметила, что кисти рук у Коли сделались жилистыми, как у взрослого, да и во всем теле у него стали видны кости, жилы и мускулы, вместо недавнего нежного детского тельца. На ногте указательного пальца было желтое пятно. «Можно подумать, что он курит», встревожено говорила себе Наталья Михайловна. Ей было неловко, почти неприятно целовать его лицо, ставшее большим и жестким. На верхней губе начинали чернеть будущие усы и делали из Коли точно карикатуру на мужчину. Однажды поутру Наталья Михайловна застала Колю спящим. Она отвернулась, не поправила одеяла, как делала это еще в прошлом году, но успела заметить, что он и спать стал иначе. Выражение лица не было прежнее, детское, — полное покоя и мирного удовольствия. Он спал с азартом: рот открытый, храпит. Наталья Михайловна жалела об улетевшем с его лица детском невинном покое. Ей было неприятно и то, что его звонкий, точно смеющийся голосок огрубел. Коля еще и нарочно старался басить. С особенным, вычурно дерзким видом расхаживая по всем комнатам длинного деревенского дома, он своим басом пел что-то про «народ», про каких-то дев, из которых — вот гадость! —
ЖЕЛТОВА НАТАЛИЯ ЮРЬЕВНА
доктор филологических наук, профессор кафедры русской и зарубежной литературы Тамбовского государственного университета имени Г. Р. Державина E-mail: [email protected]
СТЕПАНКОВА ДАРЬЯ ЮРЬЕВНА
аспирант кафедры русской и зарубежной литературы Тамбовского государственного университета имени Г. Р. Державина E-mail: [email protected]
о
Г\|
го
го
О! А
(К
го ^
и (V
о о
«выбирай любую», про принципы, рудники и утес на Волге, на который будто бы никак нельзя влезть. Все это Наталья Михайловна возненавидела от глубины души, — «дев» в особенности. Но заметить Коле все неприличия песен про такие гадости, как «девы», в устах мальчика, — ей было даже страшно. Поэтому она однажды сказала сыну:
— Какие это утесы на Волге? Там все песок, да глина.
— Существуют, как известно, каменистые обнажения-с, — иронически улыбаясь, сказал Коля.
— «Обнажения-с!» — с досадой воскликнула Наталья Михайловна, — точно лакей Висарьошка: «слушаю-с!».
— Лакей такой же человек, как и мы с вами-с, — ответил Коля, зевнул и не спеша прошел на балкон, а оттуда в сад.
Наталья Михайловна уронила из рук работу и проводила сына сердитым и вместе с тем испуганным взглядом.
— Неужели он не видит, как он невоспитан и глуп! — подумала она.
Через минуту она отерла крупную слезу. Ей было до боли жаль, что нет больше ласкового ребенка, со звонким голоском и нежными, послушными детскими ласками. Ей было до страха грустно, что она не может любить этого... большого, с басом. Точно из маленького нежного цыпленочка вышел дерзкий петух, который кричит на заборах, дерется, бьет бедных курочек, которые при этом не знают, куда бы им убежать.
Но тут Наталья Михайловна только ахнула и всплеснула руками:
— Только этого еще не доставало!
Между тем Коля шагал по длинной аллее акаций, на краю сада. Кусты все были в золотых мушках цветов. В солнечном воздухе мелькали пыльно-светлые пчелы, — Коля иногда опасливо косился на них. Он шел, про себя напевая свои мрачные песни, и сумрачно смотрел в землю, имея вид, по крайней мере, контрабандиста. Впрочем, сам он в эту минуту воображал себя беглым ссыльным «за убеждения», пробирающимся по сибирской тайге в Америку. Акации были тайгою, пчелы — дикими зверями. Коля, видите ли, бежал, с женой, тоже с ссыльной, но она не вынесла сверхъестественных тягостей пути и умерла... месяц тому назад. Он убит горем, но он молод и еще способен полюбить. Он полюбит. в Америке, американку, — дочь президента Соединенных Штатов. Он мужественен, энергичен. Женщины боготворят его. Коля поднял голову, взглянул перед собой, — остановился и покраснел. Впереди, в конце аллеи, он увидел женщину, которая, согнувшись, несла в дерюге большую ношу травы. Коля забегал глазами по сторонам, попытался сорвать ветку акации, но испугался злобно зазве-
невших пчел, покраснел еще гуще и пошел вперед, навстречу женщине. Когда они сошлись, женщина, не поднимая глаз, вежливо поджав губы, сошла с дорожки в траву. Коля тоже сошел.
— Идите, идите по дороге. Там, с краю крапива, а вы босая. А мне ничего, потому что я в сапогах, — сказал Коля, стараясь не смотреть на свежее девичье личико, с серыми глазами, с тонкими светлыми бровками, приподнятыми на концах, и на вздернутый носик. Но старательнее всего Коля отворачивался от груди девушки, обрисовавшейся под грубой рубахой.
— Здравствуйте, — сказала девушка, немного оробев, заторопившись и проходя.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Настей.
Коля поднял на нее взгляд и, взглянув ей в глаза неожиданно близко, круто повернулся и быстро пошел дальше. В конце аллеи он сел на забор и погрузился в глубокие думы.
Нет, думал он, его покойница жена была единственная женщина, которая полюбила его. Странные эти женщины! Отчего это его, Колю, во всю его долгую жизнь любила только одна? Вероятно оттого, что и он их не любит, почти даже не замечает. Нет, он не женится снова. Он посвятит себя.
Но в это время в противоположном конце аллеи снова показалась Настя, уже с пустой дерюгой. Коля, как бы нехотя, слез с забора, немного быстрей подошел к кустам, — и вдруг, стрелой проскочив сквозь кусты, побежал на другой конец сада. — Он посвятит себя подвигам общественной деятельности и умрет холостым президентом Соединенных Штатов, — на рысях додумывал Коля свои прерванные мысли.
Пока Коля с такими приключениями пробирался в Америку, Наталья Михайловна сидела у письменного стола и писала мужу письмо. Ее лицо было заплакано. Маленькая, пухлая рука с отчаяньем обхватывала перо. Возле наготове лежал носовой платок. Но Наталья Михайловна теперь уже не плакала. Она была очень добрая женщина, но иногда на нее находило не совсем обыкновенное упрямство, которое генерал Середин называл «колером». Это бывало с ней, когда она считала себя обязанной сделать что-либо, по ее мнению спасительное; а спасала она довольно часто. Теперь она писала спасительное письмо и, отплакавшись, уже не плакала. Платок лежал около нее только на непредвиденный случай.
В комнату несколько раз заглядывали: сначала — бедная родственница, чиновница вдова, временно проживавшая в доме и никогда не упускавшая случая придти вздохнуть, когда Наталья Михайловна плакала; потом — черная и жесткая старая дева, горничная Аксинья; наконец появился долговязый малый, лакей Висарьошка, которому показалось, будто его зовут. Родственницу Наталья Михайловна выпроводила на французском языке, Аксинье просто велела уйти,
а Висарьошке было сказано: «Пошел вон, глупый! Ты от глупости уже начал с ума сходить».
Наталья Михайловна писала старательно, думая, придумывая, трудясь над выражением совсем новых чувств и мыслей, причиной которых был сын.
«Дорогой мой друг, — писала она, — не хотелось бы мне прерывать твое карлсбадское лечение неприятными вестями. Кроме того, ты знаешь, как мне грустно сообщать что-нибудь дурное про Колю. Но я не могу больше, я должна! Он странен до того, что бабушка, на днях гостившая у нас, считает его помешанным. Не проходило дня без сцен. Ты знаешь, как maman религиозна, а Коля нарочно говорил при ней ужасные слова. И что это с ним сделалось, — и в один год! Когда бабушка дала ему свою любимую книгу французских молитв, он взял ее вверх ногами и сказал, что так она лучше, потому что непонятна, а что, как следует, вредна, потому что религиозная. Я ожидала этого, но maman спорила и получила хороший урок — не спорить с глупцами и невоспитанными. Ах, зачем ты поместил его в гимназию, а не в пажеский! Я говорила, — и, вот, и вышло... Не раз он доводил меня до слез, говоря, что, если бы нас во время революции лишили имения, ему не было бы жаль, потому что это была бы необходимая, хотя и тяжелая жертва. Но, если тяжелая, то должно же ему быть жаль!».
Наталья Михайловна поспешно протянула руку к платку, но опоздала. Непредвиденный случай произошел: большая слеза упала на письмо. Она увидела это и совсем заплакала, воображая, как будет опечален этим пятном муж, как ухудшится от этого его здоровье, и как он будет сердит на Колю. Однако нужно было исполнить свой долг, Наталья Михайловна скрепилась и продолжала:
«Право, я боюсь, что он нигилист! Он мне все рассказывает содержание какого-то романа: "Базаров" или в этом роде, и, — право я теряю голову, — советует поступить на медицинские курсы. Что, если это дойдет до соседей! Я не могу думать об этом. Научи меня, что мне делать, или немедленно выпиши его к себе. Да, ко всем этим прелестям прибавь, что он, кажется, курит табак. У него на среднем пальце правой руки желтое пятно и, когда я нашла на балконе под его окном папиросу, сожженную до половины, и спросила, что это значит, он мне сказал удивительную глупость: — "Разве я сторож всем окуркам? — как ответил Богу Каин". И всегда в этом роде, о Боге, и, как сумасшедший, без смысла. Право, или он очень гениален, так что я не могу понять (ведь, это бывало в истории: например, кажется, Ломоносов, которого родители лишили благословения) или очень глуп».
Наталья Михайловна прочла последнюю строчку и снова заплакала, на этот раз уже так надолго, что положила письмо в стол и, позвонив Аксинью, велела дать себе воды. Она еще не чувствовала себя достаточно твердою, чтобы окончить письмо.
Мимолетная встреча с Настей совсем изменила течение Колиных мыслей. До сих пор он очень часто, и в гимназии, и по приезде домой, представлял себя человеком, удивительно счастливым в любви. На эти мысли его навел роман «Один в поле не воин». Что было с героем этого романа, побеждавшим дам и девиц направо и налево в Германии, то очень легко могло повториться в России с Колей. Коля чувствовал это по той силе, с которой он переживал приключения Лео: недоставало только действительности, а дух Коли был готов. Но сегодняшняя встреча открыла крупную ошибку в расчете Коли. У Коли открылся недостаток: он непреодолимо робеет женщин. Но в этом вовсе нет ни дурного, ни печального. В романах, например, часто выводятся герои, которые и не боятся, да сами избегают любви, чтобы быть свободней в подвигах. Значит, хорошо, что Коля боится женщин: а вдруг бы он поддался искушению, если бы не боялся? И Коля до самого вечера и не подумал о любви. Зато он обдумывал свои будущие подвиги.
Вечером Коля в своей комнате держал речи перед Висарьошкой, который пришел его раздевать. Висарьошка, долговязый малый, в оливковом пиджаке, в розовой ситцевой рубахе и желтом галстуке, — сидел в углу на Колином чемодане и мутно глядел на барчука, всем своим видом просясь спать. Но Коля не замечал этого и говорил:
— Вот, мы и думаем, — продолжал он давно начатую речь, — и думаем, то читать в компании лучше. Один, понимаешь ли, ленишься, или там на диване лечь захочешь и о всякой ерунде думаешь. — Коля приостановился. — Ну, а ты, что ты теперь читаешь? — спросил он, глядя на собеседника воодушевленным и дружеским взглядом.
Висарьошка с недоумением посмотрел на Колю. Он ничего не читал с самых тех пор, как барыня его выучила читать.
— Ну, это потом! — сказал Коля. — Так, вот, я говорю, читать в компании лучше. И у нас в гимназии составилось для этого общество. Ты понимаешь, что это такое: общество?
— Давайте, Николай Викторович, сапоги, — зевнув, сказал Висарьошка.
— Подожди немного. Общество, это все равно, что компания. Нас, гимназистов, собралось человек десять. Потом господин один, приказчик из книжной лавки.
Висарьошка не мог понять, что это за существо, — и «приказчик», и «господин» в одно и то же время.
— Он очень умный человек! — видя недоумение Висарьошки, горячо сказал Коля. — Он, брат, даже с писателем одним, который корреспонденции в газеты пишет, почти что на ты... Потом к нам, к нашему
-D
ГО
X
0
01
со
0 ^
01
со
о
гм
го
го
О!
а
(К
го ^
и О!
о о
обществу присоединились еще две акушерки. — Ви-сарьошка с новым недоумением вскинул на барчука глазами. — Они тоже, брат, очень умные, простые такие, всех просто по фамилии зовут. Не то, что эти дуры, барышни кисейные. Барышни, брат, только и думают, что о любви, о гусарах, о пажах, о лицеистах. А я, брат, честный гимназист. Любовь не для нас. Для нас, брат. — Коля остановился и разгоревшимся, почти вдохновенным взглядом смотрел на Висарьошку.
— Ты знаешь, что такое — революция? — спросил Коля, и голос его зазвенел.
Висарьошка вместо ответа вскочил на ноги. — Вошла Наталья Михайловна. Она велела Висарьошке идти спать, осмотрела постель, поцеловала Колю — он только пожал ей руку — и ушла. Перед дверью она приостановилась. Ей показалось, будто на полу лежит окурок папиросы. Но это был кусочек упавшей с потолка штукатурки.
Коля долго еще ходил по комнате, очень взволнованный. Он даже начал делать жесты руками, но, заметив это, заложил руки в карманы. «А то, как сумасшедший», — подумал он. Потом, все волнуясь, но с деловым видом, он залез под круглый стол, на толстой одной ноге. Там из какой-то таинственной щели он вынул папиросу и, усевшись, стал курить. Это было, как видно, нелегко, потому что Коля кашлял, чихал и больше всего боялся затянуться. Выкурив треть папиросы, осторожно притушив ее и снова спрятав под стол, он лег в постель. Он лег, но не заснул. Мысли и воображение работали так, что не могли и не хотели остановиться. Наконец, они помчались с захватывающей дух быстротой и яркостью. И чего только не пронеслось пред его воображением! Бесчисленная народная толпа, головы которой он видел каждую в отдельности, каждую с ее цветом волос, с ее лицом и изменениями лица. Он слышал ее говор, от отчетливых речей первых рядов до тяжелого гудения дальней сплошной массы. Перед этой толпой появляется он, бледный, красивый, стройный. Он начинает речь. Его слышат все. Речь, вначале взволнованная, переходит в свободную, вдохновенную. Это происходит в Северной Америке, где он состоит президентом. Вслед затем североамериканский народ садится на корабль и, предводительствуемый Колей, плывет во Владивосток. Он и народ проходят всю Азию, Россию, Германию, Францию. Его помощники идут от него направо и налево в смежные страны, всюду насаждая свободу.
Коля приподнялся на постели. Его сердце билось.
Путь кончен. Где-то на необъятной равнине собралось все человечество. Он показывается на верху огромной башни, которая нарочно для этого выстроена. «Человечество» глядит на него в бинокли, подзорные трубы, и все, до единого человека, видят его. Говорить с ним он не может, но он делает жест, выражающий, что его обнимает, прижимает к груди и целует .
Коля изумленно смотрел перед собою в темноту. Это не он думает. Это ему кто-то нашептывает эти необыкновенные мысли.
Подвиг свершен. Остается только умереть. Он умер — и видит необъятное светлое пространство, какой-то день без неба, солнца и земли. Один только свет. Коля не видит себя, но он плавает в этом свете. И вдруг раздается голос: «Ты был лучшим из людей, блаженствуй, живи вечно, живи с нею». И Коля ощущает около себя чье-то присутствие, которое в самом деле наполняет его блаженством. Это — дух его жены, которая умерла, когда они вдвоем бежали по сибирской тайге. Светлое пространство сменилось светлым Богом, на которого Коля смотрел, как смотрят на безоблачное небо, — чувствуя себя пылинкой. Но неведомый Бог смотрел прямо на него и горячо любил его. А Коля смотрел на Бога, прямо в его глаза, и тоже горячо любил.
Коля верно знал, что ничего подобного никто и никогда не думал и не чувствовал. Ему стало страшно так, что захолонуло сердце. Он закутался в одеяло и все-таки долго не мог заснуть: ему чудилось, что кто-то шевелится в комнате, а открыть головы он не решился.
III
Поутру Коля долго просыпался и не мог проснуться совсем. В неприятном полусне перед ним повторялись вчерашние мечты. Но теперь все это было досадно, уродливо и мешало спокойно спать. Особенно мешала вчерашняя башня, с которой он объяснялся в любви к человечеству. Башня была старая, осыпавшаяся под ногами, и Коля видел с нее огромное, пустое, засоренное поле, точно после ярмарки; на нем валялись осколки стекла, бумажки, старые колеса.
В положенный час пришел будить Колю Висарьошка и сдернул одеяло. Коля назвал его болваном, прогнал и опять задремал. На этот раз ему мерещилось, что он идет по сибирской тайге в своем гимназическом мундире. Тайга оказывается гимназическим коридором. Он отворяет форточку и начинает курить, отплевываясь и кашляя. Вдруг его сзади берут за плечо, и голос инспектора говорит: — «Э, брат, вот чем ты занимаешься!». Коля, не оборачиваясь, брыкнет его в охапку, но, — странно, — осторожно, почти нежно. Коля просыпается и видит близко от своего лица рябое, худое лицо Аксиньи. Ее черные с краснотой глаза глядят на него пристально, приоткрытые, и еще с каким-то странным выражением.
— Встану, сейчас встану! — с гримасой проговорил Коля; и он крикнул, толкая Аксинью от себя: — Только уйди, уходи!
Аксинья, как показалось Коле, побледнела и ушла.
Весь тот день Коля чувствовал беспричинную глухую тоску. Хотелось куда-нибудь уйти, но Коля
никак не мог отойти далеко от дома, хотя и дом, и сад сегодня ему были противны. Да и все противно. Вон, пруд. Как красив он издали, когда смотришь на него с крыльца. Вода чиста и блестит, точно стекло; она отражает небо, облака и берега так же безукоризненно, как дорогое зеркало; деревья и кусты вокруг пруда — настоящая рама, мельница шумит так задумчиво и так вздыхает, когда ветерок доносит временами яснее ее шум. А вблизи, а на самом деле! Берега тонкие, в кустах ужи и змеи, воду пить нельзя, потому что она болотная, желтая, мутная. В задумчивой мельнице ругается мельник с заводчиками. Сидя у окна своей комнаты и глядя на синевший вдали лес, Коля чувствовал и в зрелище леса тоже обман. Как часто в городе мечтал он о лесе, — о его виде издали, о его густой чаще вблизи, о его запахе, шорохе, о том, как хорошо лежать в нем, в тени. А на самом деле, когда Коля приезжал на каникулы и входил в лес, им овладело тяжелое недоумение. Того живого и милого, что Коля придумывал себе про лес, не было. Лес стоял сам по себе, суровый, никого и ничего не замечавший, подымаясь в вышину стволами, в несколько раз толще Коли. Внизу тоже все было чуждо, равнодушно, грязно и опасно. И Коля уходил из леса. А теперь его туда и не тянуло.
Бродя около полудня по двору, Коля увидел Настю. Она шла по краю двора и прочь от Коли. На полудороге она заметила его, как будто что-то вспомнила, повернулась и пошла так, чтобы встретиться с ним. Коля отвернулся, ушел от нее в сад и улегся там на старой скамье, наперед брезгливо оглядев ее, и лежал, беспокойно посматривая по сторонам.
«Вот и эта Настя — то же самое, думал он, как пруд, как лес. И женщины представлялись мне милыми, ласкающими. Мне только раз ангелы приснились такими, — будто я зарылся вместе с ними в теплые и мягкие, как пух, облака. И целовать их хотелось, и отчего-то плакать, и быть таким, как они. А, вот, встретился с Настей, и ничего такого не чувствую».
«Отчего же, это?» — ощущая уже что-то похожее на страх, спросил Коля и заставил себя мысленно вглядеться в Настю. Он смотрел и замечал на этот раз ее грязные ноги с красными пальцами; он видел ее лицо, правда, хорошенькое, но ужасное, если бы с него снять кожу; он видел ее рот, но не снаружи, а внутри, с красным языком, с дыркой горла . Вместо Насти осталась какая-то живая машина, полированная снаружи и грубая, грязная внутри. Машины делаются из железа, а Настя, а люди — из каких-то там «клеточек», что ли. «Таков и я, — думал Коля, и глаза его смотрели все испуганней, — таковы отец, мать, Настя, президент Американских Штатов, моя жена, — та, которая умерла во время бегства из Сибири. Все люди, все человечество — простые комья мяса, пропитанные, как губка, липкой кровью!».
И вдруг Коля затих, чувствуя, что перед ним открывается нечто страшное.
Стоял горячий полдень. Ветра не было. Бесстрастный яркий свет остановился над землей. Все было тихо, даже только что летавшие в небе ласточки куда-то исчезли. Неподалеку порхала белая бабочка, — бестолково, бессильно, жалко. А безграничный свет полдня стоял, точно слепой, потерявший дорогу. Крохотный муравей полез по траве, едва преодолевая перепутавшиеся травинки, обрываясь с них и снова карабкаясь. А свет стоял, мучительно безмолвный, зловеще бездыханный, безжалостно огромный, — такой, каким должно казаться выбившемуся из сил пловцу спокойное море, в котором он сейчас начнет тонуть .
Коля, бледный, что-то напевая, чтобы нарушить страшную тишину, опрометью бросился к дому, со звоном рванул стеклянную дверь балкона и с топотом промчался по всем комнатам, пока не остановился в зале у своей двери.
— Что это за прыжки? Что с тобой такое? — раздался за ним недовольный голос.
Коля оглянулся и на другом конце залы увидел мать, бедную родственницу и Аксинью, которые расставили стол и кроили на нем белье. Застигнутый врасплох, Коля покраснел.
— Ах, maman, — развязно заговорил он. — Простите, я даже вас не видел. Представьте себе, я чуть убежал от бешеной собаки. Чуть успел захлопнуть дверь перед ее носом. Она на балконе.
Родственница и Аксинья, схватив, одна — аршин со стола, другая — щипцы от камина, бросились к балконным дверям. Наталья Михайловна заперла за ними дверь из залы на ключ и заставила креслом.
IV
На завтра Коля спал до тех пор, пока ему не стало странно, что его не будят. Приподнявшись на постели, он прислушался, — обычного движения в доме не было. Он оделся и вышел. Часы показывали половину двенадцатого. Значит, Коля проспал часа три лишних. Из двери в столовую слышалось шипенье самовара. Коля удивился: когда он просыпал, ему оставляли чай просто в чайнике. В столовой он застал Аксинью с работой в руках. Та сейчас же встала и со степенным лицом начала наливать чай. Коля неловко присел к столу и, оставшись с Аксиньей наедине, припомнил, как она его на днях будила.
— А maman? — спросил Коля, почему-то смущаясь при этом воспоминании.
— Уехали к бабушке. Маменька очень огорчились вчера, — проговорила Аксинья.
— Они думают, что вы про бешеную собаку нарочно вчера выдумали, — прибавила она и вздохнула.
Коля густо покраснел.
— Зачем ты так долго меня ждала с самоваром? — спросил он, не поднимая глаз.
-D
ГО
X
0
01
со
0 ^
01
со
о
гм
го
го
OI
а
(К
го
OI
о о
Аксинья не ответила, но улыбнулась с видом, который говорил, что она ждала по своей охоте и с удовольствием.
«А она, должно быть, добрая», подумал Коля; и ему захотелось объяснить ей, как это случилось, что он солгал про бешеную собаку совсем невольно.
— Ах, Аксинья, я не виноват, — проговорил он, но дальше ничего не мог сказать: сегодня его вчерашний поступок и ему казался просто-напросто глупым.
— Как же не виноваты, Николай Викторович? — дружелюбно заговорила Аксинья, нагибаясь к шитью: — Маменька такие нервные, а вы прибежали, как будто и на самом деле от бешеной собаки. Мы как сказали им, что и собаки никакой нет, и даже дверь на балконе открыта, так они чуть даже истерику не получили. Это, — говорят, — новая дерзкая шутка. Ах, как — говорят — я несчастна, пренесчастна, имея такого злобного сына. Я, — говорят — хотела завтра к бабушке ехать и Николая Викторовича взять, а теперь — говорят — они невыносимы. Если они такое что-нибудь бабушке сделают, я заболею от несчастья. Он, — говорят, — довольно достаточно бабушке нервы испортил разговором насчет французского молитвенника.
«Нет, она добрая. Как это она все знает и интересуется», — подумал Коля.
— Да что ж молитвенник, Аксинья. — перебил было Коля. Но Аксинья продолжала с прежним дружелюбием, но настойчиво.
— И я говорю насчет молитвенника: Николай Викторович православные и желают, чтобы бабушка русские молитвы читали. Французские молитвы я не понимаю, но только думаю, что их французы сами выдумали, а не то, что это настоящие молитвы. Ах, — говорят — Бог один! А я опять за вас заступаюсь, потому так это мне неприятно, что у вас с маленькой все напротив идет. Я говорю: у них сердце очень хорошее, но только они от молодости шалят.
— Я не от молодости. Да я и не шалю вовсе, — с жаром произнес Коля, убеждаясь, что Аксинья — лучший его доброжелатель, который непременно поймет, что это у Коли не простые шалости, а какие-то будто и не зависящие от него.
— Как же не шалите, — продолжала Аксинья: — а уже стыдно бы! Семнадцатый год пошел, почти вроде мужчины. Такой вы стройный, красивый, — барчук настоящий. Папенька в вашем возрасте юнкером уже были, на войну ходили, а вы по комнате прыгаете, как детеночек.
Коля покраснел, и широкая улыбка раздвинула его губы, точно его пощекотали. Да и в самом деле под ложечкой стало щекотно, и его тянуло засмеяться. «Красивый, стройный юнкер!» — Коля взглянул на себя в зеркало. — Лицо было смугло, нос немного длинен, но зато глаза в то мгновение, когда Коля только что поймал их взгляд, сияли таким
мягким и добродушным весельем, что Коля охотно согласился бы иметь такого друга.
— Аксинья, милая! — заговорил он, вставая и относя ей допитый стакан, — обещаюсь тебе, я больше не буду огорчать maman!
Коля поставил стакан на поднос, мгновенье постоял неподвижно, потом быстро нагнулся, поцеловал щеку Аксиньи и ушел. За дверями он невольно отер свои улыбающиеся губы: щека Аксиньи была худая и странно горячая; а черные глаза взглянули на него с тем же непонятным, но неприятным для Коли выражением, как и в тот раз, когда Аксинья его будила.
Коля прошел к себе и, не таясь, по-взрослому, закурил папиросу, пуская дым кольцами. Вошла Аксинья. Коля, было, зажал папиросу в руке, но спохватился: ведь, он взрослый.
Аксинья, как ни в чем не бывало, застилала постель.
— Я пробовала курить, но никакого удовольствия не нахожу, — сказала она самым обыкновенным тоном.
Коля покосился на нее, хотел улыбнуться покровительственно, как опытный по части курения мужчина, но только криво ухмыльнулся: папироса была очень горька.
— Притом маменька запрещают, — продолжала Аксинья. — Раз я, Николай Викторович, накурилась и убираю им волосы, а они все нюхают, все нюхают. Я молчу. Они нюхают, а я, Николай Викторович, право, молчу, но только сердце у меня бьется, как птичка.
Коля снова криво улыбнулся: очень уж не шло сравнение Аксиньина сердца с птичкой.
— И вдруг маменька говорит: «милая, уж ты не куришь ли?». Поверите ли, Николай Викторович, я заплакала даже и тут же себе клятву дала не курить больше.
— Ну, с чего же тут плакать, — проговорил Коля, не совсем веря, но заставляя себя верить, что Аксинья действительно плакала и давала клятвы. — Вообще, — продолжал он, — я нахожу, что не всегда должно подчиняться чужим прихотям.
— Как же не подчиняться, — строго и горячо перебила Аксинья, — когда Наталья Михайловна — моя благодетельница!
— А, может быть, куренье — твоя необходимая потребность, — так же горячо заговорил Коля. — Знаешь, бывают такие потребности, что, если им не удовлетворит, то можно заболеть и даже умереть. Вот, например, один английский лорд имел потребность, как встанет, сейчас же идти в свой подземный манеж и там сделать на лошади десять кругов в галоп. И как только не сделает этого, у него целый день страшно болела голова и тошнило.
Аксинья в недоумении молчала. Коля, развязно посвистывая, вышел в залу, а оттуда на длинный балкон, выходивший во двор.
На дворе чувствовалось отсутствие хозяйки. Какая-то спутанная лошадь бродила посреди двора.
Дворовые ребятишки возились и кричали под самыми окнами. Повар на кухне что-то уж очень шумел посудой и кого-то громогласно ругал. Немного погодя, на кухне произошло что-то необычное. Что-то загремело, застучало, зазвенело и рассыпалось. Раздался отчаянный визг и вопль человеческих и нечеловеческих голосов, — и пять собак, одним клубком вывалившись из дверей кухни, помчались в разные стороны. На пороге показался повар с кастрюлей кипятку. Он увидел Колю, но не удостоил заметить и разразился проклятиями и ругательствами.
— За что ты их так? — спросил Коля, по-взрослому закладывая руки в карманы панталон.
Но повар как будто не слышал и продолжал изрыгать ругательства. Коля несколько обиделся, но не показал вида, и занялся дальнейшим наблюдением двора. Несколько дворовых баб, громко разговаривая, с коробками за плечами, прошли мимо балкона. Поравнявшись с Колей, они смущенно примолкли. Коля был польщен этим.
— Куда это вы? — спросил он, перебирая в карманах пальцами, как будто у него была там мелочь или, по крайней мере, ключи.
Бабы остановились, замялись и стали переглядываться и усмехаться. Наконец одна, самая худая, выручила всех, вдруг заговорив так громко и горласто, точно она стояла за версту:
— А по грибы. Сколько времени уж я грибов не видала и не пробовала. Хоть бы, говорю, каких-нибудь сыроежек поела! До бору далеко, целый день проходишь. А тут в березняке хоть мухомор найдешь, — и то гриб.
Бабы громко захохотали, — горластая, давно не видавшая грибов, смеялась с оттенком горечи, — и пошли, столпившись в кучу и мешая друг другу. Только через несколько шагов они стали отпихивать друг дружку и пошли свободнее.
Сзади Коли раздался стук в стекло. Он обернулся и увидел Аксинью, которая показывала в сторону ушедших баб и неодобрительно качала головой.
— Что ты хочешь сказать? — с деловым видом прокричал ей Коля сквозь стекло.
— Экономка наша распускает их очень. Как маменька из дому, так во всей усадьбе — собаки одни, да я.
Коля тоже неодобрительно покачал головой и отошел, но сейчас же остановился и покраснел. Мимо балкона пробегала Настя, на ходу повязывая платок. Еще мгновение, и Настя пробежала бы мимо, не заметив, Коли. Он напустил на себя всю свою взрослую смелость и крикнул:
— Э-ге-ге! Вот как ты бегать умеешь! Молодец!
Настя остановилась, как вкопанная, потупив
глаза. Коля молчал, выжимая на лицо улыбку и теряя ее. Потом он прокашлялся и опять заставил себя говорить шутливо и покровительственно.
— Куда это ты стремишься с быстротою птицы? — спросил он.
Настя молчала.
— Или это тайна? — продолжал Коля со своей прыгающей улыбкой. — Если тайна, я не допытываюсь. А если нет, скажи.
Настя все молчала. Под грубой рубахой нежно и мягко обрисовывались плечи и грудь девушки. Загорелая рука была маленькая, запястье полное и округленное. Коля улыбался растерянной улыбкой. Его приятно тянуло к этой хорошенькой, нежной девушке. Но в тоже время он чувствовал, что хотя он и взрослый сегодня, а ни за что не может, как связанный, сказать ей этого. А она молчит, даже не смотрит, потупилась. Отчего бы ей не показать лица и не шепнуть ему чего-нибудь: — ну хоть, чтобы он поцеловал ее?
Оба молчали довольно долго.
— Что же ты, милая, не отвечаешь барину, когда они тебя спрашивают? — раздался позади Коли голос Аксиньи.
Аксинья сидела с работой уже у открытого окна.
— Я за бабами бежала, хотела по грибы с ними, — ответила Настя, не поднимая глаз.
— Ну, нет, милая — серьезно заговорила Аксинья: — Как себе хочешь, а я тебя не пущу, хоть это и не мое дело. Барыня приедут, спросят, что дома делалось, я должна буду им донести, что только они за ворота, — все в бега пустились. Иди-ка, иди к своему месту.
Настя медленно пошла назад, снимая и свертывая платок. Коле очень хотелось проводить глазами ее русую головку со светлыми, небольшими косами, положенными на голове венком, но он нашел нужным рассматривать горизонт.
— Нельзя их баловать, — сказала Аксинья.
— Конечно, особенно таких молодых девчонок, — солидно подтвердил Коля.
— А она хорошенькая девчонка! — с игривостью воскликнула Аксинья.
— Право, как-то не заметил, — ответил Коля, продолжительно зевая.
Аксинья иронически посмотрела ему в спину.
Возвращаясь в дом, Коля в сенях наткнулся на корзинку с кошкой и маленькими котятами. Он принес котят в залу и посадил под стеклянный колпак от каминных часов. Котята и особенно кошка были необыкновенно изумлены прозрачной преградой между ними. Кончив опыт с колпаком, Коля начал опыт с гримасами. Лежа на животе, на полу, он подползал к котятам и внезапно делал гримасу. Котята, в ужасе и ярости, прижимали уши назад, шипели и били по воздуху лапами.
— Ах, бедненькие! Зачем вы их так мучите! — проговорила Аксинья, которая все показывалась около Коли, и все как-то неожиданно.
— Я изучаю ум кошек, — ответил Коля. — Это очень важно. Обезьяны и кошки ближайшие родственники человека.
.о
го X
ЕЗ О !_
О!
со о
О! =1
со
о
гм
го
го
О!
а
(К
го ^
и О!
о о
Когда с кошками было кончено, он занялся музыкой и пением, подбирая аккорды для романса: «Есть на Волге утес». Эта песня навела его на возвышенные мысли, снова о народе, о человечестве, о подвигах, о славе. Но на этот раз мысли текли довольно спокойно и привели к трезвому выводу, что для того, чтобы служить народу, сначала надобно его изучить. Чтобы изучить народ, Коля взял «Историю одного крестьянства» Эркмана-Шатриана, а кстати и тюфяк со своей кровати. Тюфяк он разостлал сначала на самой середине залы, но потом предпочел перетащить его под фортепьяно, улегся там и погрузился в чтение.
Коля зачитался. Глаза его были широко открыты, лицо напряженно разгладилось. Сам он не шевелился и только изредка переворачивался с боку на бок. В доме была глубокая тишина. Только за окном скучал заблудившийся щенок, да под потолком, гудя ровным басом, летал шмель. Но для зачитавшегося Коли эта тишина населилась яркой жизнью: звенели колокольчиками стада; гудели зимние ветры; ходили войска или просто возмутившиеся толпы, неумолчно переговариваясь; плакали женщины; грохотали битвы; чередой проходили любовные свидания, пирушки, прощанья, встречи, свадьбы, пожары. Прошел час, другой. Коля оторвался от книги, осмотрелся и удивился тишине, которая сменила фантазию книги. Тихо в доме, тихо во всей усадьбе по избам и службам, тихо об эту пору и далеко вокруг по всем усадьбам и деревням. И, вот, Коле пришло на мысль, что можно же и тут, в усадьбе и деревнях, создать такую же одушевленную жизнь, о которой он только что читал. Но как это могло бы сделаться, кто это сделает?
И коля стал примерять, как бы это сделал он. Он бы полюбил бы Настю и женился бы на ней. Отец и мать отреклись бы от него, а он пошел бы с Настей жить на село, жить и работать по-мужицки. Коля подумал об этой жизни, и нашел, что это было бы не трудно. Отдых состоял бы в задушевных беседах с мужиками по вечерам и по праздникам, а награда — в любви и поцелуях Насти. На минуту Коля прервал развитие этих планов, вспомнив недавние мечты о бегстве из Сибири, женитьбе на дочери американского президента и освобождении человечества. Он усмехнулся. Какое это было ребячество! Как быстро умнеешь, когда читаешь хорошие книги, хоть немного сходишься с хорошими людьми, — такими, как Настя, с которой ему удалось таки, несмотря на странную робость пред женщинами, поговорить сейчас с балкона, — и размышляешь, а не балуешься мечтами. Только что хотел Коля, после этого краткого отступления, вернуться к дальнейшему развитию своих планов, как в передней хлопнула дверь и послышались медленные и робкие шаги босых ног. Коля сразу угадал, кто это идет, поспешно перебросил подушку на другой конец тюфяка и лег головой к дверям. Дверь в залу потихоньку отворилась, и тот, кто отворил,
стал осторожно двигать ручкой замка. Потом дверь также тихо стала затворяться. Тогда Коля обернулся.
— Настя, ты? — спросил он, с сильно забившим сердцем.
— Я думала, вы спите, — робко сказала Настя. Взявшись ладонью за край двери, она прислонилась к ней головой и продолжала: — Обед уже сварился. Можно его к вам нести?
— Скажи, что можно, — ответил Коля.
Но девушка не уходила. Коля подождал мгновение, другое, — она все стояла, потупившись, смущенная. Сердце его уже стучало. Но в это время Настя подняла глаза и с жадным любопытством осмотрела комнату. Коля сразу упал духом: Настя не уходила вовсе не ради него.
— Ты никогда не была в доме? — спросил он.
— Никогда еще.
«Что же, она, может быть, уже любит кого-нибудь другого», — подумал Коля и самоотверженно почувствовал к девушке одну нежную дружбу.
— Настя, хочешь осмотреть дом? — ласково сказал он, вылезая из-под фортепьяно и подходя к ней. — Хочешь, я тебе покажу? Пойдем.
Она не трогалась с места, глядя себе на руку.
— Пойдем. Чего же ты? — говорил Коля, взяв ее за рукав и ведя по зале. — Ну, что же тебе показывать? Как женщине, я, прежде всего, покажу тебе зеркало.
Настя внимательно гляделась в большое зеркало на стене, вся поглощенная невиданным зрелищем.
— Видишь, какая ты хорошенькая! — сказал Коля и взглянул на себя. Себя, в сравнении с ней, он нашел некрасивым: теперь уже совсем не было сомнений, что Настя не уходила не ради него, а чтобы посмотреть на господские комнаты.
— Вот, посмотри, как хорошо, как хорошо, — продолжал Коля, перед картиной, изображавшей ночной пейзаж.
— Что-то зеленое, — с недоумением проговорила Настя и, не смея отойти, смотрела по сторонам.
Коля повел ее дальше, в гостиную.
— А ну-ка, сядь в кресло! — сказал он и развеселился: Настя, в кресле, в гостиной, была бы так же интересна, как и котята под стеклянным колпаком.
— Нет, нет! — ответила Настя со страхом и попробовала отойти.
Но Коля уже увлекся своей мыслью. Он шаловливо обнял девушку, чтобы посадить насильно, и — вдруг поцеловал. И, только уже поцеловав, он заметил это. Сердце забилось, и какая-то сила разлилась по всему его телу. Он, как перышко, поднял девушку и усадил, а сам сел на ручку кресла.
— Нет, нужно идти, пора. А то будут Бог знает что говорить, — шептала Настя, — но не вырывалась, а еще держала Колю за руку.
— Ничего не будут говорить! — ответил Коля и умолк: ему показалось, будто ее головка при-
ближается к нему. Он опять почти нечаянно поцеловал ее.
Вдруг он замер и затаил дыханье. Когда он целовал Настю, одна ее рука легла ему на плечо, слабо защищаясь; другою рукой девушка коснулась его волос и прижала его голову к своему лицу. Коля выпрямился и вздохнул, весь полный гордого счастья. Он не видел комнаты, в которой был; он не видел дверей в залу. Он увидел только в каком-то тумане, на пороге этих дверей, Аксинью, которая говорила:
— Ах, какие шалуны вы становитесь, Николай Викторович! Хорошо, что я маменьке не скажу.
Все в том же счастливом и гордом тумане, победительно насвистывая персидский марш и задев по дороге маленький столик так, что тот чуть не упал, Коля, слыша за собой шаги Насти, прошел мимо Аксиньи к себе в комнату и, запершись на ключ, с четверть часа гляделся в зеркало: — он был взрослый, красив, любим и сам любил.
V
Наталья Михайловна вернулась на другой день после обеда и прошла прямо к себе — раздеваться и отдыхать. Раздевала ее Аксинья. Но отдыхать Наталье Михайловне не пришлось. Она выслала Аксинью и села к письменному столу. На этот раз платка совсем не было. Наталья Михайловна чувствовала себя суровой, жестокой и решительной.
«Я отложу письмо, — продолжала она начатое на днях послание к мужу, — думая, что все представляется мне в слишком мрачном виде. Но нет, это так и есть. Вчера я уехала к бабушке и не взяла Колю, думая наказать его. Представь же себе, как он это почувствовал. Аксинья только что передала мне, что как только он узнал, что меня нет дома, то сейчас же впал в настоящий восторг, которому не было границ. Он стал за чаем, с которым его ждали чуть не до вечера, целовать Аксинью, бегать по комнате... Ах, я забыла тебе сказать, что он сделал третьего дня. Я кроила в зале невыразимые, для него же (как он это ценит!). Вдруг — страшный топот, так что мне даже пришло в голову, не проник ли в дом из сада больной теленок, которого пустили туда на траву. Но это был милый Коля. Со страшным стуком, хлопая дверями, он пронесся через залу и остановился у своей двери, искоса поглядывая на меня: какое это произвело на меня действие? Испуганная, я спрашиваю: что это значит? Улыбаясь, он отвечает, что едва мог спастись от бешеной собаки. Я вскрикнула, как говорит Аксинья, чужим голосом. Бросились к балконной двери: — она отперта настежь, и никаких собак, кроме наших, нет и не было во всей усадьбе, сколько, по моему приказанию люди не искали. Я не простила бы ему и тогда, если бы он так мило пошутил даже с Аксиньей. Как
тебе это нравится? Вот, к чему привела ваша милая гимназия и вольная квартира! Уж хотя бы в пансионе жил или у учителя греческого языка, Единачки, который славится, как строгий и хороший педагог, и находить Колю слабым по своему предмету. Но — возвращаюсь. После чаю Коля в полном удовольствии вышел на балкон и всех поощрял к беспорядку в моем отсутствии, несмотря на предупреждения Аксиньи. Очень, очень мило! Но еще не все. Ты, может быть, помнишь на селе пьяницу Кирея? Он умер от водяной, а его дочку я взяла в птичную почти без надобности и только из сострадания. Она показалась мне очень миловидной и кроткой, но, как говорит Аксинья, она, не смотря на свои шестнадцать лет, уже. безнравственна. Аксинья называла дурака Висарьошку. Вот вкус! Так, вот, ваш Николай Викторович пригласил эту maîtresse Висарьошки в гостиную и усадил ее в кресло. Аксинья еще что-то давала мне понять, но я никак не могла добиться, что именно. Неужели же они целовались? Мило, очень мило ! За вечерним чаем я скажу ему, что Висарьошка из ревности вызовет его на дуэль. Какая гадость! Безнравственная крестьянская девка, лакей и наш сын!».
Наталья Михайловна уже хотела подписаться, как прикрыла рукой письмо и обернулась. В дверях стоял Висарьошка.
— Иван Григорьевич Ратников приехали с визитом, — сказал он.
Наталья Михайловна презрительно прищурилась.
— Очень ты понимаешь, что значит визит, — проговорила она, еще поглядела и с иронией прибавила: — Очарователен, нечего сказать!
К Коле послали сказать, чтобы он вышел к гостю, но он вышел не сейчас. Он знал, что Ратников — их сосед, богатый молодой человек, недавно окончивший университетский курс. Зимой он жил в Петербурге, а летом в деревне. У него всегда гостили приятели, и, по слухам, они сильно кутили и куролесили в усадьбе Ратникова. Коля издали видел и эту усадьбу. Ее парк лежал огромным квадратом среди ровных полей, и из его зелени высились трубы и шпиц с флагом. Местами сквозь зелень виднелись части двухэтажного каменного дома и темных служб. Коля еще ни разу не видал Ратникова, но представлял его себе очень высоким и плечистым, с черными курчавыми волосами до плеч и громкой речью радикального содержания. Ведь, все студенты — радикалы.
Бодро и сумрачно вошел Коля в гостиную. Наталья Михайловна церемонно сидела на самой середине дивана, с лицом мало любезным. Сбоку на кресле помещался белокурый и жиденький молодой человек в золотом пенсне, которое все кривилось на узкой переносице, так что молодой человек поминутно прижимал его к лицу двумя растопыренными пальцами. Молодой человек был худ и одет как будто в тряпочки: шелковое суровое платье, шелковый
-О
го X
=а
0
01
со
о ^
ta
ai
со
о
Г\|
го
го
OI Œ
(К
ГО ^
OI
О
о
галстук-бант цвета бордо, шелковые чулки тоже бордо и башмаки с бантом. Говорила Наталья Михайловна что-то церемонное, — о Петербурге, об опере. Молодой человек смотрел себе на башмак и утомленным голосом изредка поддакивал или отрицал.
— Мой сын, — отрекомендовала Колю Наталья Михайловна.
Гость поднялся, поклонился пожал Коле руку, невнятно произнес свою фамилию и сел, не обращая больше на него внимания.
Коля сел против него и начал его рассматривать. И Коле стало его жалко. Другой Ратников, созданный его воображением, высокий, брюнет и радикал, был такой сильный, бодрый, веселый и смелый, а этот — или больной, или безнадежно влюбленный.
Коля смотрел так пристально, что Ратников заметил это, как будто немного смутился и заговорил:
— Вы теперь на каникулах?
— Да, — коротко ответил Коля, занятый своей жалостью. — Вы в каком классе?
— Перешел в шестой.
— Значит, и до университета недалеко, — проговорил Ратников и улыбнулся, причем он сделался менее жалким.
— Да, я в университет, на естественный факультет собираюсь, — ответил Коля, оживляясь при улыбке гостя. — Только я думаю вольнослушателем.
Гость кивнул головой и молчал.
— Оттого вольнослушателем, что меньше стеснений. Правда? А то, этот мундир, шпажка, вообще, ливрея.
Ратников прижал внезапно покривившееся пенсне и искоса посмотрел на Колю.
Разговор прервался. Наталья Михайловна сейчас же воспользовалась удобной минутой.
— Коля, проведи monsieur Ратникова в сад и конюшню — сказала она: — Ведь, вы, monsieur Ратников, большой любитель лошадей.
Гость встал, шаркнул и покорно последовал за Колей.
Пока они ходили, разговор у них не клеился. Гость все точно задумывался и был рассеян. Лошади не произвели на него никакого впечатления. Впрочем, они ничем не были замечательны, особенно в сравнении с парой рысаков Ратникова. Гость промолчал, но его кучер, стоявший у дверей конюшни, иронически улыбнулся, а домашний кучер, проводив посетителей, с досадой схватил лопату и сердито стал швырять из стойла навоз. Сада гость тоже не заметил. Он смотрел по сторонам, вверх, протирал песне, причем его глаза, без стекол, становились совсем мутными, а под конец решительно стал натягивать на левую руку перчатку. Когда они уже подходили к дому, навстречу им попалась Настя, опять с ношей травы за спиной. Ратников поспешно спрятал свободную перчатку в карман, прижал пенсне и вглядывался в девушку.
— Какая хорошенькая! — внезапно оживляясь, воскликнул он. — Кто это?
— А, право, не знаю. Какая-то Настя, — ответил Коля, вдруг почувствовав, что огромная волна крови поднялась до самой шеи и готова залить его лицо.
— А вы за ней не. того ли? А? — спросил Ратников.
— Я не допускаю близких отношений с женщинами без любви, — ответил Коля.
Лицо гостя приняло такое выражение, как будто у него сильно защекотало в носу, — и он еще быстрей направился к дому.
Через несколько минут, гость уже уезжал.
— Эту, хорошенькую, вы говорите, Настей зовут? — еще раз спросл Ратников Колю, садясь в экипаж.
— Да, — ответил Коля и так усердно подсадил гостя, что тот с недоумением посмотрел на радушного хозяина.
По отъезде гостя Наталья Михайловна прибавила к своему письму следующее:
«Только что посетил меня молодой Ратников. Я приняла его холодно. Про него рассказывают ужасные вещи. Аксинья передавала, что у него это лето живет дочь пономаря из Высокого, вся в шелку. Попытаюсь спасти ее, предложу ей место прачки (прачка Аннушка выходит замуж за очень хорошего парня из Сипорова; я делаю ей приданое, рублей в пятьдесят, и вижу признательности гораздо больше, чем от сына). Рассказывают также про настоящие оргии. Говорят, monsieur Ратников со своей свитой напиваются до того, что все бегают по парку.на-гие!! Неужели правительство не обратит внимания! Ты, друг мой, хоть бы написал об этом губернатору или исправнику. Скажи, неужели люди всегда были так безнравственны и гадки? Не может быть! Какая-то зараза носится в воздухе и заражает всех людей. Но, ведь, это грех, это падение людей! И что будет?».
Наталья Михайловна не выдержала, и опять крупная слеза капнула на письмо.
VI
Проводив Ратникова, Коля был очень весел и очень добродушно настроен. Он похаживал по комнатам и делал вид, будто кого-то покровительственно треплет по плечу.
«Что, хороша? — мысленно говорил он, — хороша? Конечно, хороша, да не про вас, господин со стеклышками. Вы ей не пара. Попроще надо».
В таком же настроении он пришел к вечернему чаю, но тут оно изменилось. Наталья Михайловна сидела особенно прямо, с приподнятыми бровями и с красными пятнами под глазами. Это значило, что она только что плакала. Коли она совершенно не заметила, когда он вошел. Около нее сидела родственница,
но уже другая, не бедная чиновница, а бедная помещица. Эта не ответила на поклон Коли, так что и Наталья Михайловна посмотрела на нее с недоумением.
Коля обиделся на обеих. «Вот, поди ж ты, уверь их, что я уже не мальчишка, которого можно школить», — подумал он и, нахмуренный, сел к столу.
— Ах, Натали! — заговорила родственница, — знаете, интересный факт! Недавно мой арендатор высек своего старшего сына за то, что он забыл перекреститься перед обедом.
— Как, старшего? — с притворным изумлением воскликнула Наталья Михайловна: — Ведь старшему, наверно, больше двадцати лет.
— И все-таки высек. Они раскольники, а раскольники очень нравственны. И, представьте себе, сын сам лег, сам лежал и потом поклонился отцу в ноги.
— Отчего же он и не сек себя сам? — спросил Коля, мрачно заглядывая правым глазом в стакан.
Ответом было молчание, оскорбленное непрошенным вмешательством Коли в разговор.
— Я очень одобряю такие отношения, — сказала Наталья Михайловна, глядя на место на столе, на четверть от Колина стакана.
— Отношения отца к сыну? — спросил Коля, снова заглядывая в стакан, но уже левым глазом.
Снова воцарилось молчание, но так сразу и такое глубокое, что Коля почувствовал, что заходит уже слишком далеко. Он мысленно дал себе слово молчать, что бы ни говорили.
Наталья Михайловна раздраженно намазывала маслом хлеб.
— Натали, позволь, я намажу, друг мой, — проговорила родственница таким тоном, каким говорят: «что делать! Мужественно неси крест свой».
Наталья Михайловна поняла это и, немного погодя, прибрав в уме фразу, ответила:
— Благодарю, Анет, надобно приучаться самой о себе заботиться. На старости некому будет угождать и ухаживать: теперь родителей, отрицают.
В Коле что-то закипело. «Если maman нарочно говорит так, — думал он, — она не добра; если она убеждена в том, что говорит, она. не умна».
Мысленно произнеся последнее слово, Коля испугался и опять дал обещание, не только молчать, но даже и не думать.
Но родственница не унималась.
— Да, Натали, — продолжала она, уже на чистоту, глядя прямо на Колю; — да, не можем мы похвалиться детками. Вот, и мой сыночек тоже мало утешает меня.
Коля сам не понимал, что с ним сталось. Сначала у него задрожали руки, потом голова, потом запрыгали губы. Сам он побледнел и вытаращил глаза.
— Как вы смеете сравнивать себя с нами! — почти закричал он, сгорбившись и в упор глядя на родственницу: — Ваш сын — выгнанный за во-
ровство юнкер, дурак, болван. Ему запрещено показываться нам. А сами вы мизинца maman не стоите! — вдруг еще громче заговорил он, защищая мать вдвойне, и от родственницы, и от своего собственного недавнего обвинения.
— Вы, вы — приживалка! — закричал он, и, взбешенный и испуганный, со слезами, вдруг навернувшимися на глаза, вышел и заперся у себя в комнате.
Не раздеваясь и не зажигая свечи, Коля часа два пролежал на кровати. Ему было очень тяжело. «Отчего это все идет совсем не так, как ждешь, как хочешь? — думал он. — Хочешь любить maman, — никак не выходит. Хочешь полюбить Ратникова, а он — какой-то жалкий. С бедной родней нужно быть деликатным, — а между тем выходит так, что ее оскорбляешь. Хочешь что-нибудь хорошее сделать, а вместо того теперь лежишь на кровати. Хотел на каникулах читать и развиваться, а прочел только "Трех мушкетеров". "Капитал" Маркса развертывал несколько раз, но как только развернешь, как будто бы взялся, — ну, вдруг построить корабль: ничего не смыслишь, глупо, страшно и совестно. Тяжело, скучно, а посоветоваться не с кем. Один, совсем один, как в этой темной, глухой комнате .».
Коля присел к окну. Перед ним покоилась тихая, лунная, холодноватая ночь. Балкон был в тени, и тень захватывала еще немного земли под самым балконом. А дальше все было светло и массивно, в бледном воздухе, под бледным небом без звезд. Пруд блестел, как матовая серебряная полоса. Деревья, меж ветвей и листьев, были полны густого мрака. Строения отбрасывали густые тени, и такие же тени от страха, от деревьев, кустов и крылец исчертили их светлые стены. Тяжелые волны холмистых полей, уходившие вдаль, были видны и ясно, и неясно .
Коля потихоньку выбрался чрез окно на балкон, сел на краю его, свесив ноги, и стал вглядываться в ночь. Она была спокойная, величественная. Это был настоящий храм, в котором могло совершиться нечто необычайное. Возможность этого необычайного невидимо и неслышно веяла из конца в конец ночной земли.
Коля сел прямее и стал глядеть смелее. Неправда, возможно что-то иное, чем то, что его окружает, что не покоряет его, но чего не в силах изменить и он. Возможно, и настанет, и сбудется. Он оглянулся на дом, на свою комнату, вообразил себе maman в спальне, бедную родственницу в пустынной комнате по коридору для гостей, Ратникова, — и все это представилось ему далеким, ничтожным, совсем отдельным от него, как почтовая станция, которая осталась далеко позади. Важное, истинное, близкое будущее было в этой ночи.
Коля услышал шаги и дыханье человека, шедшего в тени вдоль балкона. Он опять, как давеча, догадался, кто это идет. Он подождал, когда Настя поравняется
-D
ГО
X
ta
0 !_
01
со
0 ^
ta
01
со
о
гм
го
го
О!
а
(К
го ^
и О!
о о
с ним, и протянул к ней руку. Она не испугалась, точно и она предчувствовала, что встретит его.
Коля сошел с балкона и обнял девушку. Та чуть заметно прилегла к нему.
— Куда ты идешь? — шепотом спросил Коля.
— Спать, — протяжно ответила она.
— Ты где же спишь? — все так же тихо спрашивал Коля.
— В сенцах, на черной половине.
Коля помолчал, поправил руку и плотнее обнял девушку. Он прильнул к ней, чтобы совсем забыть тяжелое чувство, которое недавно угнетало его.
— Настя, мне совсем не хочется спать. Можно прийти к тебе? Можно? — потихоньку говорил Коля. — А то мне скучно.
Она молча кивнула головой и затихла. Двери парадного крыльца скрипнули. На крыльце показалась длинная фигура, в белом. Она огляделась и вполголоса, нетерпеливо и грубо, позвала: «Настя, Настя!» — Это был Висарьошка. Не получив ответа, он спустился с крыльца и пошел, осторожно переступая босыми ногами, на Колю.
— Отчего ты не спишь? — так же вполголоса окликнул его Коля.
Висарьошка не отвечал, постоял, почесался, медленно вернулся на крыльцо и ушел в свою переднюю.
— Ну, иди теперь, — сказал Коля девушке, которая все время, принагнувшись, пряталась за него и в тревоге сильно сжимала ему руку.
— Вот пристал ко мне анчутка этот. Мимо пройти не дает. Так и караулит, когда я спать иду. Выйдет так, вот, на крыльцо .Ей Богу, барыне пожалуюсь, — сердито и доверчиво шептала Настя и пошла к себе.
— Так я приду к тебе. Поболтаем, спать не хочется совсем, — проговорил ей вслед Коля.
Только вернувшись, опять через окно, к себе в комнату, Коля понял, что это с ним совершается. Ведь, это наступает — уже наступила — любовь! И временами он терялся. Ему казалось, что это — не то сон, не то он немного начинает сходить с ума. Казалось, строения и деревья внимательно смотрели на него в окно. Комната с ее мебелью тоже будто затихла, приглядываясь .
Коля не мог выносить дольше своего волнения, выпрыгнул из окна, быстро обогнул дом и пошел по саду к сеням. Яркая луна ударила ему в глаза. В небе было только несколько крупных звезд. Они мерцали, точно живые, точно смотрели вниз. Сад был полон света и теней. Из темного четырехугольника липовой рощи тянуло теплым дневным воздухом. Старый дом, весь облитый лунным светом, блестящими окнами как будто глядел на небо и точно чего-то ждал от него . Коля вздрогнул и остановился: что-то, чего он не увидал, слабо шурша, стрелой пронеслось над его головой, а стебель акации, под которым он стоял, дрогнул и стал качаться так, как
будто его кто-то из гущи куста взял рукой и легонько покачивает. Коля испугался так, что у него замерло сердце. Но испуг был странно приятный. Коля стал желать чего-нибудь еще более необыкновенного, еще более странного, видений, привидений. Теперь все должно быть чудесно. Но привидений не появлялось. Зато, подходя к сеням, Коля в самом деле увидел что-то странное. В окошке пустой нежилой комнаты, где лежал всякий старый хлам, сквозь пыльные двойные стекла на мгновение ему почудилось чье-то лицо, — как будто лицо Аксиньи, которая теперь, конечно, спала, и совсем на другом конце дома.
Уже занималась заря, когда Коля возвращался к себе. Он был утомлен, но спокоен и доволен. В эти три часа, которые он провел, сидя на кровати из голых досок у изголовья Насти, он успел рассказать ей, что земля кругла и вкратце описал ей все части света; он рассказал, что человек произошел от обезьяны; что, несмотря на это, Карл Маркс — великий человек. Затем Коля доказал, что все имущества должны быть поделены поровну. Когда это будет сделано, а, может быть, и раньше, он женится на крестьянке, будет пахать землю, но постарается сделаться, если его выберут, главой автономной общины. Что такое автономная община, — было отложено по случаю приближавшегося рассвета и глубокого сна слушательницы до следующего раза. Поцеловал Коля девушку только на прощанье. Он возвращался к себе с сознанием добросовестно исполненного долга. Его смущало временами только одно: того счастья, той райской радости любви и любовного свидания, о которых он мечтал и которых с таким волнением ждал, — не было. Но он объяснял это просто и основательно: он увлекся развиванием Насти, а про любовь забыл. При следующем свидании он должен вспомнить и о любви.
VII
Утром во время причесыванья, выслушав доклад Аксиньи о ночных похождениях Коли, с минуты вылезания из окна на балконе и до минуты возвращенья на заре из сеней, Наталья Михайловна ужаснулась, до чего довел ее родной сын: слушая, она не проронила ни слезинки! Она ожесточилась. Довольно! Она все сделала, и терпеть его в доме, который он оскверняет интригами с дрянными мужичками, больше не станет. Пусть только придет ответ от мужа на ее последнее письмо, и тогда сын может отправляться в город. Кстати, он и по греческому языку слаб; может во время каникул подготовится у Единачки, если еще не окончательно решил идти в нигилисты. Что до Насти, то ее Наталья Михайловна велела отправить из усадьбы, как только будет найдена на ее место, в птичную, другая.
Коля не замечал нового настроения матери, да и не мог заметить, весь поглощенный тем, что в нем совершалось. И он тоже решился на важный шаг, и он затих в ожидании. И он написал и отправил письмо, которое должно было все разрешить и устроить.
Вот это письмо:
Многочтимый синьор!
Аз, многогрешный, извещаю вас о необычайных происшествиях, превыше ума человеческа (если нашего покорного слугу считать умным). Аз, Николай Середин сын, влюбился, ЬотЫ1е &с1:и, в крестьянку. Как ее зовут по имени, по отчеству величают, все единственно-с. С родительницей, я же сие материнским сердцем, по-видимому, прозревает, разругался в конец. Фатер отсутствует, а то и с ним была бы брань великая. Добрые люди, но не им, воспитанным на контроданцах, клавикордах и мильпардонах, понять наше поколение.
Так вот-с, благородный лорд, каковы дела-то. Гимназию по боку. Черт с ней! Там, кроме латыни, деспотизма начальства, да бесплодной борьбы партий в среде учеников — ничего. Я хочу жить и работать. Эту жизнь открыла мне моя любовь. Да, любовь. Подите же, и со мной эта шутка приключилась!..
Однако, будем серьезны, Иван Петрович. Мое положение весьма и весьма затруднительно. Никаких знакомств, чтобы найти мне работу. Мои, конечно, лишат меня благословения и наследства. Это, разумеется, наплевать. Но жить надобно. Чрез два года по XXV томам российских законов я буду в состоянии вступить в брак с моей крестьянкой. Но и до тех пор я, во что бы то ни стало, намерен ее содержать и развивать. Вы, Иван Петрович, столько помогли моему развитию, что я хочу, чтобы вы окончательно поставили меня на ноги. Достаньте мне местишко, такое, чтобы прожить нам вдвоем, — письмоводителя, писаря, кочегара, может быть, корреспондента в какую-нибудь газету (вы знаете, что меньше пяти за сочинения у меня не бывало). Все возьму, только достаньте.
Жму вашу руку. Николай Середин.
Р. 8. Ради Бога, не думайте, что это минутная прихоть. Нет, я глубоко обдумал всю историю. Дайте мне место, и я буду, как в раю. Я не знаю, сколько нужно, чтобы прожить вдвоем. Рублей пятьсот в месяц? Мне бы только хватило на приют и еду. На костюм и развлечения себе и ей я заработаю корреспонден-циями или уроками. А то еще роман хочу написать. Насчет сего пункта посоветуюсь с вами. Вот, и заработаю деньжат про черный день. Проживем! Крепко жму вашу руку. Николай Середин.
Р. 8. 2-й. Иван Петрович, вы говорили, что в земской управе недовольны там каким-то гласным, что ли. Вот бы мне! Неужели же я не пойму, какая
земская школа хороша, какая нет или там насчет других земских делов? Наконец, я с вами буду советоваться. Разве вот только лета мои? Ох, уж мне эти XXV томов российских законов!.. Гм... ничего, ничего, молчание! Еще раз крепко жму вашу руку.
Р. 8. 3-й. Черт знает, сколько этих постскриптумов! Все любовь проклятая! Ну, да обойдется, попривыкну. Уже совсем запечатал письмо и марку налепил, как вспомнил, что вы не знаете моего адреса. Прилагаю на отдельном листке. Письмо сожгите непременно, дабы.е11с.е1с. Гм! Молчание! Так смотрите же, высокорожденный сэр: место, место, место! Да-с, и мы людьми становимся Va1e.Nico1aus Ме&ш.
«Ме&иБ» — был вольный латинский перевод фамилии Коли.
Письмо было адресовано городскому другу-руководителю Коли, тому самому «одному господину», приказчику книжного магазина, о котором недавно Коля рассказывал Висарьошке.
VIII
Прошло несколько дней. Поздно вечером Коля верхом возвращался с прогулки домой. Ехал он тем сосновым бором, который был виден на краю полей из его окна. Бор был большой, старый. Сосны — огромные, стройные, слегка перегнувшиеся от высоты. И дорога, и земля под деревьями были покрыты, точно кружевом, жилками и пятнами теней и лунного света. По всему бору, по лощинам и по холмам, — так слабо, что их едва ловило ухо, — растекались странные звуки. То будто звенел колокольчик, то как будто струна пела, то медленно проносился во всю ширину леса какой-то вздох. Точно лес бредил во сне. Коле было и страшно, и весело, и тоска какая-то будто подкрадывалась к нему, и мечты уносили его куда-то, во что-то похожее на этот лес, только во много раз обширнее, выше, с месяцем ослепительно светлым, тенями сказочно-прихотливыми. И все это связывалось с какою-то женщиной, которая походила на Настю, но была настолько же лучше ее, насколько его мечты были лучше действительного леса, в котором он ехал. Это будет перерожденная, перевоспитанная им Настя, говорил он себе. Это будет жизнь с нею в автономной общине, с чудными людьми, в полноте всеобщего счастья.
Почти при выезде из леса лошадь Коли насторожила уши, и сам он стал прислушиваться. Сзади временами что-то шумело, и с каждым разом все явственнее. Сначала слышался только лошадиный топот. Потом стал слышен ход колес, как они стучали по корням, и тихий лязг ступиц; наконец, явственно послышались голоса. Коля свернул с дороги, стал в тени за деревьями и ждал. Ему начинало казаться,
.о
го X
о
О!
со о
О! =1
со
о
гм
го
го
OI А
(К
го <v
о о
что едет кто-то необыкновенный. Он совсем не удивился, если это были бы его городские друзья-руководители, ехавшие, чтобы увезти его вместе с Настей и отправить в город на открывшееся место члена управы, или редактора газеты, которую они основали для Коли. На завороте дороги, в светлой прогалине, меж седых от луны дерев, показались две лошадиные головы, в шорах, сверкнули мундштуки и металлические украшения сбруи, блеснула ярко вычищенная шерсть лошадей. За ними выдвинулись высокие козлы и на них рослый человек, в пиджаке и в шотландской шапке, правивший лошадьми. Потом мелькнул большой шарабан, с тремя или четырьмя седоками на скамейках. И все снова скрылось в тени, и только слышались голоса.
— Hola! Hola! — ласково покрикивал кто-то на лошадей.
— Ну, что, хорошо с нами кататься, а? Хорошо? — спрашивал кого-то другой голос, с перерывами не то от икоты, не то от толчков экипажа: — Хорошо? Да? Ну. хорошо?
— Да оставь ты ее, ради Создателя, в покое! — раздражительно вскрикнул еще кто-то по-французски, и заикающийся голос стих.
Голоса эти перемешивались с недалекими отголосками, в чаще деревьев.
Шарабан, все в тени, проехал мимо и в нескольких шагах от Коли снова попал в свет. Коля увидел в экипаже черного, бородатого человека, похожего, как показалось Коле, на жида, который перевесился через спинку сиденья так, как будто чувствовал себя дурно; увидел еще какого-то тонкого господина, запевшего в это мгновение, с жестами, опереточный мотив, — и Ратникова. Ратников был без пенсне и с разнеженным лицом что-то говорил сидевшей рядом с ним женщине, в крестьянском платье. В женщине Коля узнал Настю.
Экипаж снова скрылся в тени. Коля выехал на дорогу и в недоумении шагом поехал за ним. «Понятно, — думал Коля, — Настя ходила к себе на село и уже возвращалась; они ее случайно встретили и вздумали подвезти в усадьбу».
Но Коля не успокоился. Его смутили новые мысли: — ведь, эти незнакомые люди — старше его, хитрее, опытнее; может быть, они — дурные люди. Что, если они придумали и сделали что-нибудь такое, чего он и подозревать не может? Коля поднял было лошадь в галоп, вдогонку. Сердце застучало, в голове зашумело. Но тут же это прошло: уж если они что-нибудь сделали, так не поправишь .
Когда Коля выехал в поля, шарабан, уже возвращавшийся, опять стал к нему приближаться. Коля хотел снова свернуть и не встречаться, но не сворачивал, уныло и жадно ожидая чего-то от этой встречи. Когда они были уже недалеко друг от друга, сидевший на козлах крупный человек обернулся
назад и что-то сказал. Из-за его плеча показался Ратников, вгляделся в Колю, — и лошади пошли шагом, а поравнявшись с Колей, остановились. Ратников, вежливо раскланявшись, вышел из экипажа. Его лицо было оживленно, от него сильно пахло вином.
— Так поздно! — сказал он, пожимая руку Коли. — Вы не от меня ли? В таком случае очень жаль, что не застали.
— Нет, я так себе, гулял, — ответил Коля, чувствуя, что его уныло и жадно тянет к Ратникову и его спутникам, и посматривая на них.
Ратников заметил его взгляды и познакомил со спутниками. Черный человек, похожий на жида, кивнул Коле головой.
— Извините. Сильнейший припадок морской болезни! — больше простонал, чем проговорил он и снова перегнулся через спину экипажа. Он был явно пьян.
Тоненький человек, певший в лесу из оперетки, пожал Коле руку и вдруг защекотал черного страдальца.
— Оста-а-авь! — завопил тот, да таким диким голосом, что вздрогнули лошади, и пошли отголоски, такие же дикие и отчаянные.
И крик, и отголоски, во всей точности воспроизводившие вопль, показались Коле удивительно смешными, и он засмеялся, — и сейчас же смолк.
— Это глас вопиющего в пустыне, — равнодушно сказал сидевший на козлах рослый молодой человек.
— Желал бы тебе. быть в этой пустыне! — простонал черный и прибавил: — Дурак, сидящий на козлах!
Тоненький опять защекотал его, и опять раздалось раздирающее «оставь»! На этот раз черный обиделся неуклюжим прыжком вывалился из экипажа и отбежал в сторону.
— Ей Богу, я убегу от вас! — кричал он издали. — Это бесчеловечно так мучить! Слушайте, Середин. Это — пьяницы и развратники. Они вашу дворню развращают. Этот Ратников.
И черный, сразу и не разбирая выражений, открыл Коле, по какому случаю Настя очутилась с ними в экипаже.
Ратников сконфуженно глянул на Колю. Тоненький, не спуская глаз, внимательно наблюдал Колю. Сидевший на козлах довольно равнодушно назвал черного дураком. Черный не унялся.
— Сам дурак, — с азартом, топая ногой и едва не падая от топанья, кричал он: — сам дурак! Сел на козлы и воображает, что он не дурак. А дурак-то — Ратников. Нажогся на девчонке. Думал, что ангел доброты и невинности.
Совершенно внезапно черный захохотал, хлопнул себя по бедрам и присел. Присев, он чуть не упал, прервал свой смех, стал на ногах тверже
и снова захохотал. Смеялись и остальные. Смеялся и Коля, которому стало вдруг очень холодно и бросило в дрожь.
— А девчонка, — продолжал черный, — а девчонка, оказалось, давно уже. медную воду. А она медную, медные трубы прошла. Что взял? — воскликнул он и так стремительно сунул в сторону Ратникова рукой, сложенной в фигу, что должен был вслед за ней пробежать несколько шагов.
— Послушай, Мишель! — позвал черного рослый господин, на козлах.
— Что?
— Ты, мой друг, самый бестактный из пьяниц.
— Дурак! Дурак . сидящий на козлах.
— Мишель, — продолжал господин на козлах, — знаешь, брат, выпьем еще.
Черный с недоверием посмотрел на него, но пошел к экипажу.
— Выпьем, — кротко сказал он.
Тоненький, молча, нагнулся и вытащил из-под
сиденья корзинку, из корзинки вынул бутылку вина, откупорил и стал наливать стаканы.
— Сначала кучеру, — сказал он.
— Здесь! — отозвался господин на козлах, взял вожжи в одну руку и протянул другую за спиной за стаканом, который выпил одним духом.
Второй стакан тоненький подал Коле. Тот взял и выпил, впервые — полный стакан. Тоненький с любопытством и нагло смотрел на него. Рука Коли и сам он дрожали, — от холода, как ему казалось.
— Вкусно? — спросил тоненький, принимая стакан обратно.
Коля растерянно улыбнулся.
— Еще дать?
Коля кивнул головой.
— Да вы пили ли когда-нибудь? — спросил Колю Ратников. Но тоненький поспешно перебил его:
— Конечно, пил. Помилосердствуй, какой же гимназист нашего века не пьет!
И он дал Коле второй стакан. После вина Коля сейчас же почувствовал, что ночь стала ярче; люди, лошади и экипаж как будто выросли, потяжелели. В движениях людей вдруг открылись интересные подробности. Их речи были бойки, остроумны и удивительно смешны. Сами они были добродушные, веселые люди. Минуту назад слова черного о Насте словно ударил Колю по голове. Он ждал боли, которая вот сейчас последует за ударом, и предчувствовал, что она будет очень велика. Теперь ему вдруг стало ясно, что такое Настя. Ведь, вот, какою она оказывается: медные трубы!..
— Ну, господи! — сказал тоненький, опорожнив бутылку прямо из горлышка и швырнув ее далеко прочь, — пора домой, ужинать.
Все еще раз пожали Коле руку, вежливо улыбаясь и приподнимая шляпы, и уселись в экипаж.
— Я буду очень рад, если заедете, — сказал Ратников: — пожалуйста.
— Мы вас хорошим вещам научим, — прибавил тоненький с наглыми глазами.
— Ну уж научите. — начал было черный, но тоненький опять защекотал его, и тот опять завопил свое отчаянное «оставь».
Ночь в глазах Коли становилась все ярче и ярче. Сам он как будто вырос. Он казался себе, на лошади, таким же крупным и молодцеватым, как молодой человек, сидевший на козлах. Коля стал покручивать воображаемые усы и насвистывать тот опереточный мотив, который запел в лесу тоненький седок. Его что-то давило в горле и в груди; но это было просто после вина, как ему казалось. Въехав в усадьбу, Коля подбоченился и, прищурившись, чего он никогда не делал, осмотрелся. «Кучер спит в конюшне, — бойко думал он. — Первым делом разбудить его и отдать лошадь. Затем — взглянуть на окна maman: нет ли огня? Потом обойти дом: не шатается ли Виса-рьошка? И наконец». — Коля лихо щелкнул пальцами и прокашлялся: в горле было неловко, конечно, от вина, но точь-в-точь, как от подступающих слез.
Коля вошел в знакомые сени. На знакомой кровати спала Настя, освещенная месяцем. Голова была откинута на подушке назад, одна обнаженная рука — под головой, другая — на груди. Простыня, которой она накрывалась, валялась на полу.
Коля остановился и долго вглядывался в хорошенькое лицо и нежную фигуру девушки. Его глаза стали наливаться слезами; его тянуло горько заплакать. Еще мгновение, и он разрыдался бы. Он нагнулся к девушке и грубо обнял ее. — Та оттолкнула его и, совсем в просонках, но внятно и сердито, проговорила:
— Что это за беда такая! Один, другой, третий.. .Вздохнуть не дадут! Уходите!
Но Коля не ушел .
Проснувшись на другой день, Коля нашел на своем столе немецкую телеграмму от отца и французскую записку от матери. «Немедленно отправить негодного мальчика в город и поместить у преподавателя Единачки» — телеграфировал отец. А записка матери гласила следующее:
«Вы вполне заслужили распоряжение вашего отца, которое я вполне одобряю. Прощаться с вами, — таким, каковы вы теперь, — доставило бы мне мало удовольствия, а потому я уезжаю к бабушке. Вы отправляйтесь сегодня в пять часов после обеда, чтобы к десяти вечера поспеть к поезду. Ваше белье все перечинено. Невыразимые (дюжина) все новые. У меня не было времени наметить их. Может быть, вы сами позаботитесь об этом, чтобы не растерять. Вещи и деньги вы получите от Аксиньи. Monsieur Единачка предупрежден о вашем прибытии. Мне очень тяжело с вами расстваться так, но тому причиной — вы».
-D
ГО
X
0 !_
01
со
0 ^
01
со
о
Г\|
го
го
Ol
а
(К
го
<V
о о
Коля велел Аксинье укладываться, а сам лег на диване и долго лежал в тяжелой задумчивости. Потом его лицо понемногу начало оживляться, глаза стали светлей, и, наконец, его взгляд уже совсем бодро устремился вдаль.
В этой дали был город, городские друзья Коли, его «общество»; там, пока еще неопределенно, но тем заманчивей, рисовалась новая страница жизни, которая сменит собою только что прочитанную, невеселую и неудачную. А в шестнадцать лет впереди — целая книга .
КОММЕНТАРИЙ
Журнал продолжает публикацию произведений русского писателя В. Л. Кигна-Дедлова (ранее в № 2 за 2014 г. был напечатан рассказ «Петербургский кузен» с комментариями).
Рассказ «Негодный мальчик» впервые был опубликован в журнале «Наблюдатель», затем помещен автором в сборник «Мы. Этюды» (1889), а потом в сборник — «Лирические рассказы» (1902) и с тех пор не переиздавался. Причем в сборнике 1902 г. текст рассказа был сокращен писателем практически в два раза. В этой редакции убраны многие сцены о прислуге, опущены подробные описания переживаний и фантазий главного героя, больше внимания уделено образу его матери, который показан в ироническом ключе. И хотя в рассказе остались все признаки лирического произведения (ослабленный сюжет, дета-
лизированное описание характеров и событий и др.), Кигн-Дедлов, видимо, старался реагировать и на критику, прозвучавшую после выхода сборника «Мы», куда входил и «Негодный мальчик». В журнале «Север» рецензент писал: «.Произведения г. Дедлова всего больше страдают недостатком архитектоники, т. е. стройности, соразмерности частей, перспективы, которая выдвигала бы главные части и оставляла бы в тени второстепенные. Именно этот недостаток ослабляет заключительное впечатление...» [Д. А. К. 1892: 1621]. Последняя редакция рассказа, по которой осуществляется настоящая публикация, несомненно, свидетельствует о росте писательского мастерства Кигна-Дедлова, устранении им ключевых замечаний о «рыхлой» композиции, несоразмерности частей и т. д. При этом тот же жесткий критик из журнала «Север» отмечал несомненную актуальность рассказа «Негодный мальчик» уже в сборнике «Мы». По оценке рецензента, произведение «содержит много юмористических подробностей о том переходном возрасте, когда мальчик превращается в юношу, но при том подробностей чисто современного характера.» [Д. А. К. 1892: 1621].
ЛИТЕРАТУРА
Д. А. К. Современные русские писатели // Север. 1892. № 32.
ФГБОУ ВПО «Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина». Поступила в редакцию 12.04.2015 г.
UDC 82-3 V. L. KIGN-DEDLOV "BAD BOY"
(Publications by D. Yu. Stepankova, N. Yu. Zheltova. Commentary by N. Yu. Zheltova, D. Yu. Stepankova)
Magazine is continue to of works by forgotten Russian writer V. L. Kign-Dedlov. Story "Bad boy" is published in magazine "An Observer", than it was shown in a collection "We are. Etudes" (1889), than it was re-published for collection "Lyric tales" (1902) and since that time it was not re-published. KEY WORD S: Russian literature of the ending of the 19th century - the beginning of the 20th century, V. L. Kign-Dedlov, story "Bad boy".
ZHELTOVA NATALIYA Yu.
Doctor of Philology, Professor of Department of Russian and Foreign literature of Tambov State University named after G. R. Derzhavin E-mail: [email protected]
STEPANKOVA DARJA Yu.
The postgraduate of Department of Russian and Foreign literature of Tambov State University named after G. R. Derzhavin E-mail: [email protected]
