CC BY
127
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 29 (167). Философия. Социология. Культурология. Вып. 13. С. 152-156.
Н. А. Царева
ВЯЧ. ИВАНОВ И Р. БАРТ О ЯЗЫКЕ КАК ОСНОВЕ ДУХОВНОЙ КУЛЬТУРЫ
В статье рассматривается актуальная на сегодня проблема сохранения языка как основы самосознания индивида и общества. В начале и концеХХстолетия философы, ощущая кризис духовной жизни, предлагают разные способы защиты языка от последствий наступления цивилизации. Вяч. Иванова и Р. Барта объединяет осознание роли творческого созидательного начала в процессе сохранения первоначального смысла и свободы языка.
Ключевые слова: русский символизм, постмодернизм, языковое сознание.
В начале XXI в., ощущаемого как кризис культуры, происходит поиск новых ее концепций, и идеи символизма о преемственности культур, о языке как строительном смысле культуры имеют непреходящее значение. В связи с этим можно сопоставить идеи русского символиста Вяч. Иванова и философа-постмодерниста Р Барта, которых разделяет столетие.
Мысль о тесной связи языка и человека, о взаимоотношениях, в которых переплетены рабство и власть является основанием основной мифологемы XX столетия. Осознание языка как духовной основы культуры лежит в основе концепции Вяч. Иванова о «предании и преемстве языка». Язык, по Иванову, «...есть одновременно дело и действенная сила», соборная среда, «.совокупно всеми непрестанно творимая и вместе предваряющая и обуславливающая всякое творческое действие в самой колыбели его замысла», «создание духа народного и Божий народу дар»1. Иванов убежден, что в языке воплощен единый смысл культурного универсума, культурной целостности.
Суть философских и лингвистических воззрений Иванова сформулирована им словами Гумбольдта, которыми начинается статья «Наш язык»: «Язык - это дар, доставшийся народу как жребий, как некое предназначение его грядущего духовного бытия»2. Русский язык обладает богатством звука и ритма. Святость, свобода, духовность, «многострунность в ладе и строю речи» были даны русскому языку от рождения. Но русский язык, считает Иванов, имеет двойственную природу, так как был «.вторично облагодетельствован в своем младенчестве таинственным крещением в животворящих струях языка церковнославянского». Говоря о «двуипостасности» русского языка, Иванов имеет в виду синтез
русского и церковнославянского языка (диглоссию), двух форм единого русского языка, существовавших в обиходной и высокой сферах. Стихия славянского языка не слепо принимает налагаемые на нее новые духовные формы, но, не утрачивая своих особенностей, приобретает совершенство. Иванов образно называет этот синтез «счастливым и благословенным браком с эллинским словом»3.
Следовательно, реальные истоки русского языка находятся в «предании эллинства». «Через него невидимо сопричастны мы самой древности: не запредельна и внеположна нашему народному гению, но внутренне сопри-родна ему мысль и красота эллинские»3. Вяч. Иванов понимает язык как надличностную субстанцию, метафизическую реальность, в которой заложены изначально судьбы народа, нации, мира в бесконечных вневременных просторах Бога.
Идеи символизма о языке как духовной основе культуры созвучны современным концепциям философии языка. Язык в современной европейской философии определяется как «действительное сознание», «субстанция культуры», «действительность мысли». Философ М. Хайдеггер одним из первых предлагает увидеть в языке нечто большее, чем предмет лингвистического анализа. Язык, по Хайдеггеру, - дом Бытия, пронизанный его строем, «орудие нашего господства над сущим», т. е. с помощью языка возможно выйти за пределы мышления и постичь бытие. Философы ХХ в. рассматривают язык как один из основных механизмов формирования опыта, исходную схему человеческой ориентации в мир, предшествующую понятиям.
Язык, по определению Барта, является совокупностью «предписаний и навыков», он определяет принадлежность к обществу, очер-
чивая определенную сферу действия. Понимание сущности взаимоотношений человека с языком в постмодернизме полно выражено тезисом П. Козловски: «Не человек владеет языком, а язык владеет человеком»4.
Р. Барт полагает, что язык как социальное установление «.является коллективным договором, которому индивид должен полностью и безоговорочно подчиниться, если он хочет быть участником коммуникации. В противоположность языку, речь по самому своему существу есть индивидуальный акт выбора и актуализации»5. Использование субъектом в своем личном высказывании повторяющихся знаков, стереотипов, позволяет Барту назвать говорящего субъекта «господином и рабом одновременно»5. Человек не может жить вне языка и внутри языка, потому что о знаках мы рассуждаем с помощью тех же знаков.
Барт считает дискурсом власти любой дискурс, поскольку власть гнездится в самой языковой деятельности, в ее выражении - в языке, являющемся кодом законодательной деятельности. Язык классифицирует и, значит, подавляет. Даже в обращении к другому, полагает Барт, субъект вынужден пользоваться местоимениями либо «ты», либо «вы», что говорит о принуждении языком человека.
Защиту языка от последствий наступление цивилизации Барт и Иванов считают непременным условием сохранения духовности, культуры, национальной свободы. Иванов полагает, что развитие цивилизации отражается на общем уровне языка, который утрачивает исторические связи и преемственность: разрушается исконная целостность и красота, духовное богатство и разнообразие языка. Кризис всех сфер общества Иванов комментирует словосочетанием «кризис явления», который понимается как утрата внутренней формы, сущности.
Если прежде язык был самодостаточным творческим феноменом, полагает Иванов, то в настоящее время, подчиняясь прагматическим целям, он выполняет подчиненную роль. Внутренняя форма слова «ссохлась в слове, опустошенном в ядре своем, как сгнивший орех, обратившемся в условный меновой знак, обеспеченный наличным запасом понятий»1. Происходящее насилие над языком в виде аббревиатур, заимствований и новообразования Иванов сравнивает со святотатством и считает, что произвол и принудительность способны уничтожить вместе с традициями языка и духовность.
Языковое сознание понимается Ивановым как «средство защиты индивидуума, способного к пробуждению в нем духовной жизни»6. Теургическое творчество требует особого отношения к языку. Художнику, прежде чем помыслить о высоких целях, Иванов предлагает выполнять в отношении языка десять заповедей Моисея. Часть из них имеет практический характер, как, например требование о необходимости сохранять достижения своего искусства для последующих поколений, или соблюдение бережного острожного использования слова: «.не убивать слово; не творить прелюбодеяния словесного (сюда относится все противоприродное в сочетаниях слов); не красть, не лгать и не лжесвидетельствовать: не глядеть с завистливой жадностью и любостяжанием на красоту чужую, т. е. не органически присущую предмету вдохновения, а насильственно захваченную извне и тем низведенную только на степень украшения»7.
Искажения языка в связи с наступлением цивилизации влечет за собой утрату духовности - эту опасность понимают многие философы ХХ в. Идея освобождения текста от власти лежит в основе концепции Р. Барта о теоретической «смерти автора», ставшей одним из постулатов постмодернизма. В его статье «Смерть автора» утверждается, что в тексте уничтожается всякое понятие об авторе. «Письмо - та область неопределенности, неоднородности и уклончивости, где теряются следы нашей субъективности, черно-белый лабиринт, где исчезает всякая самотожде-ственность, и в первую очередь телесная тождественность пишущего»8. Если повествование ведется не ради прямого воздействия на реальность, а ради самого рассказа, то голос отрывается от автора, для которого «наступает смерть».
Называя современную литературу «языком других», Барт говорит о том, что писатель вынужден пользоваться предлагаемыми ему социальными установлениями. Писатель только представляет, что он выражает свою субъективность, на самом же деле он представляет чужие социально-исторические смыслы. Письмо, к которому обращается писатель, Барт назвал «языком-противником»: «Язык-противник - это язык, перегруженный, загроможденный знаками, износившийся во множестве расхожих историй, насквозь предсказуемый; это мертвый язык, омертвевшее письмо, раз и навсегда разложенное по
полочкам, это тот избыток языка, который изгоняет повествователя из собственного “я”»9.
Называя писателя «продуктом языка», Барт имеет ввиду его зависимость от идеологии, принуждающей его к определенному социолекту. Автор в этом случае становится «скриптором», который не существует до и вне письма, потому что рождается одновременно с текстом. «Скриптор» имеет дело только со знаками, он исходит из языка как такового, не выходя за его пределы, устраняя свои чувства и страсти. В многомерном письме отсутствие авторской идеи делает текст бездонным, когда при отсутствии окончательного смысла присутствует множество смыслов. В конечном итоге, делает вывод Барт, отсутствие смысла может привести к отрицанию бога и вместе с ним рационального порядка, науки и т. д.
Как символисты, так и постмодернисты размышляют о внутренней сущности слова. Символисты считают, что словесные символы являются носителями энергии символизируемых архетипов. Вяч. Иванов представляет символ, несущий в себе следы архетипа, как основу мифа и заявляет о необходимости возрождения в слове сакрально-мистической силы символа.
О внутреннем содержании слова Барт рассуждает, противопоставляя обыденную речь и письмо. Первая определяется философом как хаотический поток. Письмо же не просто средство общения между людьми, это сконцентрированная в самой себе система цельных, непроницаемых знаков, предопределяющая речь. Письмо «явлено как некое символическое, обращенное вовнутрь самого себя, преднамеренно нацеленное на скрытую изнанку языка образование, тогда как обычная речь представляет собой лишь последовательность пустых знаков, имеющих смысл лишь благодаря своему движению вперед»10. Есть поверхность речевого потока, и есть глубинные слои письма, сущность которых представляется Барту внеязыковой. Символическая природа письма подразумевает в себе эту скрытую сущность. Любое письмо представляет собой форму языкового выражения, и это лежит на поверхности. Но в глубине письма есть нечто внеязыковое: «.знаки испытывают завораживающее влияние доязыковых или сверхъязыковых сфер»10.
Реалистический взгляд на общий кризис эпохи не становится для Иванова и Барта основанием для пессимистического видения будущего. И современная философия, как
символизм столетие назад, не только констатирует, но предлагает разные пути преодоления кризиса.
Символисты убеждены, что духовной субстанцией будущей культуры и самого бытия будущего является язык: Языковая утопия Иванова представляет русский язык как реальное доказательство Божественной духовной преемственности русской нации, что и является основанием идеи мессианского назначения России. Не случайно Иванов называет русский язык «великим беспредельным языком нашей вселенской славы». Язык в учении Иванова предстает как всеобъемлющий символ, который должен стать основой нового «мифологического» мировосприятия.
Для возрождения языка Иванов создает языковой проект, в котором речь идет не просто о реанимации диглоссии, но о создании новой. Конечно, эта идея утопична, но сама мысль о возвращении вещам правильных имен имеет ценность для языка и культуры, особенно в периоды ее кризиса.
В своих ранних работах Барт также предлагает языковую утопию, основанную на свободном и полном существовании языка в обществе, объединенном «порывом», «открытием чего-то нового». Барт мечтает о создании социально однородного общества, когда будет возможен «универсальный язык», свободный от идеологических смыслов. Естественная жизнь языка в новом обществе равных прав представляется Барту в образе «музыки гула» - шума отлаженной работы машины: «В гуле звучит телесная общность; в шуме “работающего” удовольствия ничей голос не возвышается, не становится ведущим и не выделяется особо, ничей голос не может даже возникнуть; гул - это не что иное, как шум наслаждающегося множества»11. Утопия языка Барта не имеет каких-либо реальных очертаний, она связывается с идеей грядущей культуры.
Впоследствии, сознавая несбыточность языковой утопии, Барт приходит к выводу, что необходимо «обмануть» язык, овладеть его правилами, чтобы, пользуясь ими, освободить язык. Барт стремится не только к изменению содержания знаков, но к разрушению существующей системы смыслов. Знак должен быть разрушен, «опустошен», из него нужно изгнать всякое стабильное означаемое, заменив его бесконечно вольной игрой того, что обозначается.
Барт, как и Иванов, видит перспективы сохранения первоначального смысла и свобо-
ды языка. Во-первых, это сфера творчества. Литература в течение всей истории человечества, находит возможности преодоления идеологического подчинения и рационалистического анализа.
Во-вторых, кроме сферы творчества, по мнению Барта, университеты являются «брешью в здании власти, областью неприкосновенного», пространством современного общества, свободным от власти дискурса.
В-третьих, конкретным средством сопротивления кризису культуры Барту представляется образованность и творческая свобода, тесно связанные с чтением. Все беды современной культуры от забвения чтения. Нужно правильно, «аристократично» читать и, получая удовольствие от текста, тем самым оказывая сопротивление господствующему дискурсу.
Барт убежден, что тексту внутренне присущ протест догматизации. Текстом, освобожденным от подчинения, от власти стандартного слова, в представлении Барта является «текст-удовольствие». Но не всякий текст способен доставить наслаждение, поскольку оно «несводимо к грамматическому функционированию, подобно тому, как телесное удовольствие несводимо к физиологическим отправлениям организма»12. Удовольствие от текста рождается оттого, что сознание человека начинает работать свободно, рождаются свои собственные мысли. Поэтому удовольствие можно получить только от «живого» текста, в котором есть порыв преодоления власти идеологии. «Текст-удовольствие» Барт определяет как текст, способный принести читателю удовлетворение от испытываемых эмоций, даже если это чувства потерянности или дискомфорта.
Текст-удовольствие вызывает у читателя кризис в его отношениях с языком, поскольку пересматривается дискурс, властвующий сознанием человека. «Удовольствие от текста не имеет идеологических предпочтений»13, напротив, оно делает человека объективным. Барт образно называет текст «островком» в море повседневности, где человек может стать нейтральным ко всему, ощутить себя свободным от дискурса, привычных ассоциаций, от власти языка. Это и называет Барт наслаждением от текста, и когда человек испытывает это чувство, он уже асоциален, а значит, революционен.
Если любой язык является идеологией, то текст способен разрушить любую систему, он
«атопичен», изолирован от дискурса общества. Барт приходит к выводу, что текст, сам образованный с помощью языка, способен оказаться за пределами языка, освободиться от социолектов. Барт видит несколько способов освобождения текста от власти языка. Во-первых, «самоистощение», т. е. уничтожении метаязыка - искусственного языка рационалистического мышления. Во-вторых, текст должен стать «раскавыченной цитатой», чтобы разрушить свою социолингвистическую принадлежность. В-третьих, возвращение языка к своей стихии. И здесь Барт предлагает радикальные меры, начиная от разрушения канонических структур языка, очищения лексики (убрать неологизмы, транслитерации и т. п.), вплоть до разрушения синтаксиса. В результате этих «трансмутаций» язык утратит принадлежность к топосу, перестанет быть конкретным языком, социолектом. Возникнет новое «философское состояние языковой материи», которой станет сама стихия языка.
Мысль о пересоздании действительности звучит у Вяч. Иванова как идея «неприятия мира», реализующаяся в различных формах. Это может быть неприятие-уход, уход-месть, уход-борьба, неприятие как любовь к несуществующему, эмоциональный уход. Уже сам диапазон модусов неприятия является множеством исходных точек поиска иного.
В работах Барта, если следовать классификации Иванова, можно увидеть, что он, как и русский символист, видит творчество основной формой неприятия мира. Подобно тому, как поэт удаляется от суеты или ученый ищет уединения, современный писатель избегает действительности в языковой игре. Для избавления от власти языка людям «.не остается ничего, кроме как плутовать с языком, дурачить язык. Это спасительное плутовство, эту хитрость, этот блистательный обман, позволяющий расслышать звучание безвластного языка, во всем великолепии воплощающего идею перманентной революции слова, - я, со своей стороны, называю литературой»5.
Творчество становится своеобразной формой борьбы с насильственно, независимо от воли самого человека, навязанными ему формами наличности. Игра со знаками представляется Барту способом несогласия с действительностью, своеобразным бегством от нее.
В русском символизме А. Белый, опережая идеи Р. Барта, рассматривает необходимость языковых игр как средство защиты от пустых
слов, которые заполняют нашу жизнь, обедняют нашу личность, уничтожают возможность творчества: «Игра словами оказывается полной смысла: соединение слов безотносительно к их логическому смыслу, есть средство, которым человек защищается от напора неизвестности. Вооруженный щитом слов, человек пересоздает все, что он видит, вторгаясь, как воин, в пределы неизвестного»14.
Игра слов понимается Белым, прежде всего, как творчество, способное противостоять состоянию всеобщего упадка. В творчестве рождается «магия» слов, которыми можно «заклясть мрак» кризисной действительности. «Игра словами - признак молодости; из-под пыли обломков разваливающейся культуры мы призываем и заклинаем звуками слов»15.
Таким образом, мы видим, что в русском символизме и постмодернизме язык понимается как духовная субстанция будущей культуры и самого бытия будущего. Сохранение языка является гарантом сохранения самосознания и национального достоинства.
Примечания
1 Иванов, Вяч. Наш язык // Иванов, Вяч. Из глубины : Сборник статей о русской революции. М. : Правда, 1990. С. 147.
2 Там же. С. 145.
3 Там же. С. 146.
4 Козловски, П. Культура постмодерна. М. : Республика, 1997. С. 68.
5 Барт, Р. Актовая лекция, прочитанная при вступлении в должность заведующего кафедрой литературной семиологии в Колледже Франс 7 января 1977 г. иЯЪ : www.htm.lib_ тАз [Дата обращения 6.06.2007 г.]
6 Иванов, Вяч. Наш язык. С. 148.
7 Иванов, Вяч. Спорады // Иванов, Вяч. Родное и вселенское. М. : Республика, 1994. С. 79.
8 Барт, Р. Смерть автора // Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М. : Прогресс, 1994. С. 384-391.
9 Барт, Р. Нулевая степень письма // Там же. С. 142.
10 Там же. С. 316.
11 Барт, Р. Гул языка // Там же. С. 547-548.
12 Барт, Р. Удовольствие от текста // Там же. С. 472.
13 Там же. С. 488.
14 Белый, А. Магия слов // Белый, А. Символизм как миропонимание. М. : Республика, 1994.С. 136.
15 Там же. С. 142.
