CC BY
22
Вестник ПСТГУ
Серия I: Богословие. Философия.
Религиоведение.
2020. Вып. 87. С. 49-69
БО!: 10.15382Миг1202087.49-69
Малинов Алексей Валерьевич, д-р филос. наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета Российская Федерация, 199034, г. Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9 [email protected] ОИСГО: 0000-0002-1252-9193
В. И. Ламанский и Ю. Ф. Самарин:
^ *
К ИСТОРИИ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ А. В. Малинов
Аннотация: В статье рассматривается история отношений славянофилов, принадлежащих к двум разным поколениям: Юрия Федоровича Самарина (1819— 1876) и Владимира Ивановича Ламанского (1833—1914). Показаны истоки формирования славянофильских взглядов Ламанского и особенности его понимания славянофильства, а также его мнение о происхождении славянофильского учения. Показано, что вначале увлечение В. И. Ламанского славянофильством носило чисто книжный, кабинетный характер, однако последующее знакомство со славянскими народами, преподавание славистических дисциплин в Петербургском университете способствовали выработке самостоятельного ци-вилизационного учения. Отмечается, что Ламанский был крупнейшим представителем петербургского славянофильства, его можно отнести к ученому, или академическому, славянофильству. На основе публикаций, писем и дневников Ламанского прослеживается история его отношений с Ю. Ф. Самариным. Отмечается, что Самарин, в отличие от И. С. Аксакова, не стал связующим звеном между московскими и петербургскими славянофилами, последователями славянофильства разных поколений. Указывается различие в происхождении и роде занятий Ламанского и Самарина, но в то же время демонстрируются те идейные и тематические совпадения, которые можно зафиксировать у обоих ученых: интерес к инородческому вопросу (развитие неславянского населения на окраинах государства), расширенное понимание «униатства» в качестве исторического типа или даже синонима западничества, критика немецкой «стихии», склонность к практической деятельности, публицистическая направленность работ. Отмечается, что взгляды Ламанского получили более концептуальное выражение в рамках его политико-географического учения о трех ци-вилизационных мирах.
Ключевые слова: славянофильство, славистика, петербургское славянофильство, инородческий вопрос, поколение, Самарин, Ламанский.
* Статья подготовлена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (№ 20-011-00071).
...мы признаем каждую народность, что народная русская политика — полное признание самобытности каждого племени, способного к самобытности.
Из письма И. С. Аксакова В. И. Ламанскому, 3 сентября 1858 г.
Откликаясь в 1878 г. на смерть князя В. А. Черкасского, В. И. Ламанский писал И. С. Аксакову: «Что за печальный удел почти всех наших выдающихся людей. Как они все помирают рано. Удивительно ли, что так бедна наша образованность? И без того мало умственных сил, да и наличные не выслуживают своего срока. Все эти преждевременные смерти составляют в общем итоге огромнейший расход русских производительных сил. <...> Где мало умных стариков, какая может быть последовательность действий, какая непрерывность, какая кра-тость преданий»1. Обобщение Ламанского не выглядит преувеличением, если вспомнить, насколько неоправданно рано ушли из жизни почти все представители московского славянофильского кружка, из которых никто не изжил шестой десяток. Смерть В. А. Черкасского последовала спустя два года после внезапной и, казалось бы, нелепой кончины Ю. Ф. Самарина. Дружба В. А. Черкасского с Ю. Ф. Самариным началась в 1859 г. с исповеди, которую он принял от «умирающего» Самарина2. Долгий жизненный путь самого Владимира Ивановича Ламанского (1833—1914) составил исключение в скорбном синодике отечественного славянофильства. Ламанский застал еще первых участников славянофильского движения, вошел в круг плодовитых деятелей так называемого позднего славянофильства, был свидетелем перерождающего сближения славянофильства с государственно-националистической идеологией и его возрождения в неославянофильстве начала XX в., пережил многих своих друзей и учеников (О. Ф. Миллер, В. В. Стасов, И. П. Минаев, А. С. Будилович, М. И. Соколов, Ю. С. Анненков и др.) и под конец жизни мог бы оценить крушение иллюзий о славянском единстве в начале предвиденной им мировой войны.
Среди петербургских славянофилов Ламанский был одной из наиболее ярких фигур, а его оригинальное политико-географическое учение позволяет поставить его в один ряд с Н. Я. Данилевским и К. Н. Леонтьевым. Ламанский принадлежал уже ко второму поколению славянофилов, поэтому ни по возрасту, ни по роду своих занятий, ни по жительству он не мог быть тесно связан с «московским кружком». Его знакомство с московскими славянофилами было кратковременным и единичным. У Гильфердингов он лишь однажды встречался с А. С. Хомяковым и А. И. Кошелевым, в 1858 г. в Москве общался с К. С. Аксаковым. С братьями Киреевскими лично познакомиться ему не довелось. В архивах отложилось всего два письма Ламанского К. С. Аксакову: одно датированное 1856 г., а другое — 1860 г.3 Ближе всего Ламанский сошелся с И. С. Аксако-
1 СПбФ АРАН. Ф. 35. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 119, 120.
2 См.: Скороходова С. И. К вопросу о философии религии Ю. Ф. Самарина // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2018. Т. 19. № 1. С. 230.
3 Письмо В. И. Ламанского К. С. Аксакову / публ. и коммент. А. В. Малинов // Вече: Журнал русской философии и культуры. 2009. Вып. 19. С. 172—176.
вым, сотрудничал в редактировавшихся им изданиях («Русская беседа», «День», «Русь»). Переписка Ламанского с И. С. Аксаковым частично опубликована его дочерью. История взаимных отношений Ламанского с ранними славянофилами, прежде всего с А. С. Хомяковым, лишь недавно стала привлекать внимание исследователей4. В отличие от А. С. Хомякова, Ламанский старался до крайности заострить противоречия романо-германского и греко-славянского миров, указывая на принципиальное расхождение их цивилизационных начал. Если Хомяков предлагал различать историю по вероисповеданиям, то Ламанский признавал деление истории по проводникам цивилизации — языкам. Согласно его политико-географическому учению, на место противоборства государств и народов заступает соперничество языков, точнее, всемирно-исторических языков, скрепляющих в рамках единой цивилизации целые регионы. С историософской точки зрения романо-германской Европе, или Европе Карла Великого, противостоит Европа свв. Кирилла и Мефодия, центростремительные и государствообразующие, а значит и культурные, силы которой сосредоточены ныне в России.
Ламанский довольно рано определился в своих славянофильских пристрастиях. Записи студенческой поры (1850—1854) раскрывают формирование его славянофильских взглядов. Так, в дневнике 24 июля 1853 г. он отмечал: «Чувствую, что должен все больше, и больше, и больше становиться Русским человеком, как читаешь сочинения таких людей, как Хомяков, Чижов, Самарин, и особенно эти мысли Валуева обнадеживают как-то, уваженье и любовь выступают к Русской старине»5. Ламанский родился и вырос в Петербурге. Его отец был директором кредитной канцелярии министерства финансов. Семья Ламанских, не владевшая ни единой крепостной душой, не жила в имениях и не знала народного быта даже в той мере, в какой это было доступно помещикам. В доме Ламан-ских закрепилось презрительное отношение к крепостному рабству и уважение к человеческой личности вне зависимости от ее происхождения. Владимир Иванович вырос в чиновничьей среде, скорее даже в полунемецком, чем русском окружении. Неслучайно самым близким его другом до конца жизни оставался О. Ф. Миллер, славянофильствующий историк русской литературы. Старшие братья (Евгений и Порфирий) были членами кружка петрашевцев. Их книги, интересы и друзья невольно влияли и на взгляды Владимира Ивановича. Служа после окончания университета в Публичной библиотеке, он крепко сдружился с В. В. Стасовым, благодаря которому увлекся нарождающейся русской музыкальной школой. Тесные отношения завязались у него и с М. А. Балакиревым. В ближайший круг общения молодого Ламанского входили также студенты-филологи А. Н. Пыпин, Д. Л. Мордовцев и индолог И. П. Минаев. В Петербургском университете его увлекли лекции И. И. Срезневского по славянским наречиям и М. С. Куторги по истории. В этой оторванной от народной жизни по преимуществу книжной и кабинетной атмосфере и формировалось мировоззрение Ламан-ского. В его славянофильстве первоначально не было почти ничего ни русского,
4 Куприянов В. А. Россия и Европа в раннем и позднем славянофильстве (А. С. Хомяков и В. И. Ламанский) // Соловьевские исследования. 2018. № 2 (58). С. 21—33.
5 СПбФ АРАН. Ф. 35. Оп. 3. Ед. хр. 2. Л. 56.
ни славянского. Славянофильство Ламанского вырастало из теоретических пристрастий, философских убеждений и публицистических увлечений.
Интерес к славянофильству зародился у него из книг, точнее, из чтения славянофильских изданий. Правда, в начале он даже не называл свои взгляды славянофильскими, признавая лишь историческую и культурную оппозицию Москвы и Петербурга. В одном из писем своему гимназическому другу М. Устиновичу, в то время обучавшемуся в Харьковском университете, он писал в начале 1850-х гг.: «По-моему, Петерб[ург] и Москва имеют теперь громадное значение в том отношении, что малейшая склонность к внутреннему значенью одной из этих двух столиц — указывает на то или другое направленье, на то или другое начало, которым следует в настоящее время всякий образованный (гармонически развитый) человек русский. Два направления, которые следует назвать — восточным и западным. Я же, как тебе хорошо известно, склоняюсь более к восточникам»6. Можно вспомнить, что и сами славянофилы предпочитали называть себя московским направлением, сопротивляясь навязанной им номинации.
В Петербургский университет Ламанский вернулся десятилетие спустя после его окончания, уже защитив магистерскую диссертацию «О славянах в Малой Азии, в Африке и в Испании» (1860), которой Академия наук присудила половинную Демидовскую премию, и предприняв длительную поездку в славянские земли (1862—1864). Непосредственное знакомство со славянами, завязавшиеся дружеские отношения со славянской интеллигенцией, конечно, значительно скорректировали его взгляды на славянство, сделали их более прагматичными, но не поколебали его славянофильства. На университетскую кафедру он вступил уже не только убежденным, но и, так сказать, практическим славянофилом, что вскоре в полной мере проявилось в его трудах по приему славянских гостей в 1867 г. и организации Славянского благотворительного комитета. Более того, в славянофильской идеологии он видел истоки самого отечественного славяноведения, искренне полагая, что славист не может не быть славянолюбом, а значит, и славянофилом. Во вступительной лекции, предварявшей его почти сорокалетнюю педагогическую деятельность в Петербургском университете, Ламанский прямо указывал на значение славянофилов не только в деле пробуждения народного самосознания русской интеллигенции, но и на становление славистики как научной дисциплины. «Говоря об успехах Славистики в России, — провозглашал он, — не могу умолчать о деятельности М. П. Погодина и той Московской школы, которая у нас известна под именем славянофилов. Хомяков, Киреевский, К. Аксаков и др. сами не оставили никаких строго ученых трудов в области Славистики, но они имели огромное влияние на ее успехи своими изданиями (Валуевский, Московский Сборники, Русская Беседа и пр.), своим смелым обличением жалкого умственного бессилия, на которое добровольно обрекло себя Русское общество, вследствие своего подражательного направления и Молча-линского отношения к Западу: "как нам сметь свое суждение иметь". Хомяков занимает сверх того очень важное место в истории панславистических идей.
6 СПбФ АРАН. Ф. 35. Оп. 1. Ед. хр. 76. Л. 44 об.
52
У Славян Южных и Западных его имя пользуется общею сочувственною известностью: Словаки справедливо его назвали пророком Славянства»7.
Первые самостоятельные исследования Ламанского были посвящены русской истории XVIII в., в частности истории Академии наук, и М. В. Ломоносову8. С начала 1860-х гг. и до своего прихода в университет он опубликовал значительный объем архивных материалов по русской истории XVIII в. Приобретенные познания складывались в представление об истоках славянофильской идеологии. Он не без основания записывал в предшественники славянофилов не только М. В. Ломоносова, но и И. Н. Болтина, Н. М. Карамзина, А. С. Грибоедова, митрополита Платона. В том же «Вступительном чтении...» он замечал: «Эти Русские деятели никогда не проповедовали вражды к Западу, всегда относились с глубоким уважением к великим подвигам в области науки, искусств и практической деятельности. Они даже утверждали, что наше сближение с Западом принесло нам не один вред, но и огромную пользу, дозволив нам овладеть современными приемами диалектического познания и обогатиться громадною опытностью Запада. Только благодаря этому сближению стало, наконец, возможно у нас строго научное определение взаимных отношений Романо-Германского Запада и Греко-Славянского Востока, высоты и превосходства нашего просветительного начала»9. Критика европеизма, нарастающая с последней трети XVIII в., формирование национальной культуры и становление национального самосознания, пришедшиеся на этот же период, действительно можно рассматривать в качестве предыстории славянофильства10.
Знакомство с западноевропейской культурой, бездумные заимствования чужих культурных образцов и практик способствовали постепенному формированию в русском обществе критического отношения к источнику заимствований и осознанию специфики своего исторического бытия. Славянофильство было следствием и одним из результатов петровской европеизации России. Оно не могло возникнуть вне европейской культуры, а представляло собой критическую рефлексию в рамках той же европеизации. В одной из работ 1884 г. Ламанский, в то время декан историко-филологического факультета Петербургского университета, писал: «Многое из того, что было для этого кружка (западников. — А. М.) в 1840—1849 г. особенно противного в Хомякове, Киреевском, в Тютчеве, Языкове, Чижове, К. Аксакове, А. Попове, Д. Валуеве, Самарине, было более или менее сознательно высказываемо или хранилось в зародыше и заключалось подразумевательно у всех лучших деятелей нашего просвещения Петровского периода: у Ломоносова, Державина, Новикова, Фон-Визина, Болтина, Карамзина, Крылова, Грибоедова, Пушкина, Ден. Давыдова, Лермонтова. Жуковский, Баратынский, Веневитинов, Гоголь до конца своей жизни высоко ценили и горячо любили первых наших славянофилов и совершенно не сходи-
7 Ламанский В. И. Вступительное чтение Доцента Петербургского университета В. И. Ламанского. М.: Тип. Бахметьева, 1865. С. 2.
8 Куприянов В. А. Ломоносоведение в творчестве В. И. Ламанского // Вече: Журнал русской философии и культуры. 2018. Вып. 30. С. 223—240.
9 Ламанский В. И. Вступительное чтение... С. 6—7.
10 См.: Стенник Ю. В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно-исторической мысли XVIII — начала XIX века. СПб.: Наука, 2004.
лись, напр., с Белинским, в своих взглядах на них. Первые наши славянофилы: Хомяков, Киреевские, Тютчев, Чижов, Языков, Кошелев, К. Аксаков, Д. Валуев, Ю. Самарин, А. Попов, князь Черкасский были людьми прекрасных дарований и возвышенных характеров, большею частью принадлежали к сильным умам и замечательным деятелям. Они бы принесли честь любой европейской стране с богатою образованностью, были бы ее гордостью и славою. Все это были люди превосходно образованные, истинно просвещенные, с большими историческими заслугами»11.
Так же как и западники, славянофилы были русскими европейцами, часто выезжали в Европу, хорошо знали и любили ее культуру. Коренное различие между ними состояло не в умалении заслуг европейской культуры, а в той роли, которую они отводили религии. Ни состав славянофильского кружка, ни их учение не позволяли придавать особого значения национальности, поэтому столь нелепым казалось им навязываемое именование — славянофилы. По словам Ла-манского, «они никогда не выдвигали одну народность и племя, или расу, а придавали и громадное значение просветительному началу, в новом человечестве христианству»12. «В этом, по-моему, и состоит великая бесконечная заслуга нашего славянофильства, оно показало раз навсегда, что настоящее христианство в православии, что русский нормальный человек никаким иным христианином быть не может», — рассуждал Ламанский в одном из писем И. С. Аксакову13. Далее он продолжал: «Они (ранние славянофилы. — А. М.) не только очистили русское самосознание. Они пережили на себе и за всех нас томительный, трудный процесс воссоединения петровской унии с древнерусским православием, органического соединения русского европейца с древнерусским человеком»14. Только в согласии разума с верой (православием) видели славянофилы возможность развития самостоятельного мышления, а значит, и самобытного любомудрия. Об этом гласило их учение о «цельной личности» и «верующем разуме», к сожалению, лишь намеченное и невысказанное до конца.
Распространенная классификация славянофилов в качестве консерваторов, а западников — либералов, до сих пор тиражируемая некоторыми учебниками, не только упрощает восприятие этих философских кружков, но и искажает смысл их учения. Среди русских западников было немало людей консервативных взглядов. Ламанский и О. Ф. Миллер, например, таким консервативным западником считали М. Н. Каткова, возмущаясь любыми попытками вписать его государственно-националистическую идеологию в славянофильство. В то же время большинство славянофилов разделяли либеральные идеи свободы слова и совести, выступали за отмену крепостного права и бессословное государство. Неслучайно Ламанский в этой ситуации, желая избежать путаницы в характеристике славянофилов и западников при необдуманной проекции европейских понятий на русскую жизнь, предлагал простую аксиологическую градацию.
11 Ламанский В. М. О том, что будто немецкой культуры нет, никогда не бывало и быть не может. СПб.: Тип. Е. Евдокимова, 1884. С. 13—15.
12 Там же. С. 13.
13 СПбФ АРАН. Ф. 35. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 99.
14 Там же. Л. 99 об.
«Кажется, западничество наше как консервативных, так и либеральных оттенков справедливее было бы назвать, по отношению к России, направлением отрицательным, а названное ими славянофильством направление русское — положительным», — заключал он15. Как западники, так и славянофилы одинаково были убеждены в необходимости развития образования и преодоления невежества в русском обществе, в равной мере ратовали за распространение просвещения. По словам Ламанского, «разногласие их состоит в разрешении вопроса о том, какой характер будет иметь будущее русское просвещение. Одни говорят, что характер западной образованности будет характером и нашей образованности, когда она будет. Другие утверждают, что в России образуется своя философия, которая даст другой смысл образованности западной и проникнет ее господством другого начала. Таким образом, разногласие в этом отношении касается более будущего, чем настоящего»16. Приведенная цитата взята из ранней программной статьи Ламанского в журнале «Современник», опубликованной в 1857 г. при поддержке Н. Г. Чернышевского. Сам факт такой публикации указывает, насколько близки были многие идейные позиции западников, даже таких радикальных, как Н. Г. Чернышевский, и славянофилов. «И та и другая сторона, — продолжал Ламанский, — равно убеждена, что с развитием науки в отечестве нашем она все более и более будет приобретать себе сторонников. И те и другие горят любовью к русской земле и исполнены веры в великую будущность, ее ожидающую; вместе с тем, обе стороны равно убеждены, что Россия займет почетное место в человечестве и будет в силах начать оплату Западу в занятых у него со времени Петра сокровищах, не прежде, однако, чем перенесет к себе науку Запада и проникнется должным сознательным благоговением ко всем его чудесам. Далее уже обе стороны совершенно расходятся: вопрос о том, западная ли образованность подчинится русскому народному началу как началу высшему, или русское народное начало как низшее подчинится западной образованности; вопрос этот разрешается ими совершенно противоположно. Но те и другие свои упования в истинное его разрешение возлагают одинаково на науку и на духовные силы народа русского»17. Аксиологические характеристики (положительное, отрицательное), предлагаемые Ламанским, усиливаются и пространственной метафорикой (высшее, низшее), выбор которой указывает на оценку самой русской культуры. Высшее, положительное и самостоятельное противопоставляется низшему, отрицательному и заимствованному. Выбор в предложенной системе координат кажется очевидным. Соглашаясь с западниками в оценке наличного состояния русской культуры и просвещения, Ламанский ненавязчиво стремится показать, что последовательное осуществление западнической программы для русской культуры оказывается бесперспективным.
В Петербургском университете Ламанский занимал кафедру славянской филологии. Занятия славистикой помимо чисто познавательного интереса, полагал он, способны пробудить национальное сознание интеллигенции, познако-
15 Ламанский В. М. О том, что будто немецкой культуры нет. С. 50—51.
16 Ламанский В. И. О распространении знаний в России // Современник: Литературный журнал. 1857. Т. LXШ. С. 9.
17 Там же. С. 10.
мить с историей и бытом других славянских народов, а значит, и невольно заинтересовать исторической судьбой славян, в единстве которой он не сомневался. Если для русского народа положительный смысл имела выработка самобытной культуры и стимулирование самостоятельного мышления, следствием которого будет философия, то и другие славянские племена должны возрождать свои народные начала в противоположность заимствованию готовых культурных форм. Изучение истории и языков славянских народов неизбежно приведет к сознанию их культурно-исторического единства и отличия от германо-романского Запада. Общим для западников и славянофилов, был убежден Ламанский, является «сознание необходимости взаимного общения между отдельными ветвями славянского племени, крепкая вера в его великие судьбы»18. «Мысль о необходимости и великой важности общения и сближения славян между собою одинаково воодушевляет и славянофилов, и европеистов», — подытоживал он в статье «О распространении знаний в России»19.
В работах 1850-х гг. Ламанский неслучайно противопоставлял Москву и Петербург, подразумевая при этом славянофилов и западников. Петербургское славянофильство — явление более позднее. Если споры западников и славянофилов пришлись на 1840—1850-е гг., то в Петербурге славянофильство заявило о себе лишь с середины 1860-х гг. Не последнюю роль в его становлении сыграл и Ламанский. Поколение его университетских учителей, в частности И. И. Срезневского, при всех их симпатиях к славянам, нельзя было отнести к славянофилам. В брошюре, посвященной недавно ушедшему из жизни учителю, Ламанский писал, что молодежь в Петербурге «в то время (1840-е гг. — А. М.) никакими вопросами о народности или родной старине не интересовалась, только разве глумилась над Москвитянином Погодина, а о Московской школе Хомякова, Киреевского и ее Сборниках. вторило лишь неблагоприятным отзывам Отечественных Записок и Современника»20. «В апреле 1847 г., — продолжал далее Ламанский, — произошли аресты Костомарова, Шевченка, Белозерского, затем Кулиша, Чижова (1847), затем в марте 1849 г. Самарина, несколько позже и И. Аксакова. Славянофильское направление было найдено зловредным»21. Ламанский неслучайно ставил в один ряд членов киевского Кирилло-Мефодиевского общества и славянофилов. Он небезосновательно считал украинофильство середины XIX в. разновидностью славянофильской идеологии. И. И. Срезневский не только был учителем Н. И. Костомарова, но и явно симпатизировал и даже действовал в том же направлении, что и украинофилы. Однако в отзывах на ранние работы Ламанского, в частности на его магистерскую диссертацию, И. И. Срезневский без сочувствия отзывался об «увлечениях» автора, имея в виду его славянофильские убеждения22. Значение диссертации Ламанского «О славянах в
18 Ламанский В. И. О распространении знаний в России. С. 10.
19 Там же. С. 11.
20 Ламанский В. И. Измаил Иванович Срезневский (1812—1880). М.: Синодальная типография, 1880. С. 22.
21 Там же.
22 Срезневский И. И. Разбор сочинения В. И. Ламанского «О славянах в Малой Азии, Африке и в Испании» // Двадцать девятое присуждение учрежденных П. Н. Демидовым наград. 16 июня 1860 года. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1860. С. 125—130.
Малой Азии, в Африке и в Испании» состояло в том, что в ней впервые была высказана фактографически обоснованная славянофильская точка зрения на историю славян, у ранних славянофилов вообще мало разработанная. Ламанский показывал общность процессов у славянских народов как в прошлом, так и в настоящем, подкреплял свои исторические выводы демонстрацией аналогичных явлений в современной славянской культуре, подтверждая тем самым и сохранение самой народной стихии у славян. Изданная отдельной книгой в 1859 г., магистерская диссертация молодого ученого была воспринята в Петербурге как заявка на развитие славянофильского учения. Об этом не преминул указать А. Н. Пыпин, усердно критиковавший книгу Ламанского на страницах журнала «Современник»23.
Диссертация Ламанского в известном смысле являлась результатом приложения идей славянофилов к конкретному историческому материалу, в ней уже в полной мере были высказаны славянофильские взгляды автора, начавшие формироваться еще в студенческие годы. Отвечая на полемические выпады А. А. Ки-реева, вызванные редакторскими статьями Ламанского в «Известиях Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества» 1887—1888 гг., он вспоминал: «С начала 50-х годов я всею душою примкнул к этому направлению. Как немало вообще я печатался, я принимал некоторое участие в их органах, в "Русской Беседе", "Дне", "Москве", "Руси". Для "Паруса" были приготовлены мною Славянские письма. Они и теперь у меня хранятся вместе с письмами о них И. С. Аксакова. В трех Аксаковских журналах ("Дне", "Москве" и "Руси") я, впрочем, принимал больше участия частною перепискою с покойным Аксаковым, особенно же при открытии и первых начатках этих изданий. С первых же дней основания Петербургского отдела Славянского комитета и потом Петербургского Славянского Общества произносил я в их собраниях кое-какие речи, печатал в "Славянском Сборнике" и в "Известиях" некоторые статьи. И всегда я был и оставался самим собою»24. Славянские письма, о которых упоминает Ламанский, — это, вероятно, «Исторические письма об отношениях русского народа к его соплеменникам».
В Петербурге славянофильство заметно преобразилось, и хотя оно не стало массовым явлением, но все же вышло за пределы домашних кружков и аристократических салонов, став в большей степени явлением ученой и учебной среды. У славянофилов появились последователи среди преподавателей (К. Н. Бестужев-Рюмин, В. И. Ламанский, О. Ф. Миллер, М. О. Коялович и др.), которые продолжили разработку славянофильских идей в применении их к конкретным научным дисциплинам. Если беседы и споры московских славянофилов 1840-1850-х гг. были формой барского досуга, то в Петербурге мы можем с полным правом говорить об «академическом славянофильстве». В «Открытом ответе генералу Кирееву» Ламанский обозначил круг ученого славянофильства, сложившийся в Петербурге. Он признавался, что «мне всегда были наи-
23 Пыпин А. Н. Новые славянские исследования // Современник. 1860. Т. LXXX. Отд. III. С. 309-328.
24 Ламанский В. И. Открытый ответ генералу Кирееву // Известия Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества. 1888. № 4-5. С. 213-214.
более близки по направлению, по душе Гильфердинг, К. Н. Бестужев-Рюмин, О. Ф. Миллер, П. А. Васильчиков, А. С. Будилович, И. С. Пальмов, М. И. Соколов, А. А. Петров и проч.»25.
Ю. Ф. Самарин оставался для Ламанского представителем старого московского славянофильства. В отличие от И. С. Аксакова, Самарин не стал связующим звеном между московскими и петербургскими славянофилами и даже не воспринимался петербургскими славянофилами в качестве той фигуры (опять же в отличие от И. С. Аксакова), которая обеспечивает и символизирует преемственность между славянофилами разных поколений. В чем причина такой отчужденности Самарина от Ламанского и петербургских славянофилов? Ответ на этот вопрос отчасти давал сам Ламанский. В письме И. С. Аксакову 9 декабря 1876 г. он сетовал: «Вообще некоторых из Вас, москвичей, недаром называют генералами. Я гордость умственную понимаю, но она имеет свои пределы. Я визитами не считаюсь, живу далеко, на краю города, и тесно и высоко»26. Приезжая в Петербург, московские славянофилы нередко игнорировали Ламанского. Так, в том же письме он упоминал графа Орлова, назначенного в Вену, которому Ф. И. Тютчев советовал перед отъездом побеседовать с Ламанским, но «он почел за лучшее объясниться с Кельсиевым». «Так бывало и с покойным Юрием Фёдоровичем [Самариным], — продолжал Ламанский, — который долгом считал всякий раз, как бывал в Петербурге, видеться с Градовским и никогда обо мне и не осведомлялся. Вы не подумайте, Иван Сергеевич, чтобы я вспоминал об этом с чувством ожесточения. После разных личных оттолкновений со стороны людей, которых я привык уважать (я князя Орлова привел здесь только для примера генеральства, ему, конечно, так и следовало поступить), и после одной особенно ругательной статьи в Отечественных] Зап[исках] о моей книге (Об изучении Греко-славянского мира в Европе), где меня называли по уму идиотом, по знаниям гимназистом 3-го класса, я пришел серьезно к убеждению, что я ни к какой общественной и литературной деятельности не способен, и стал удаляться, укрываться и сторониться от людей и литературы. Прежде я вел большую переписку. Я ее оборвал. У меня явилось множество писем, написанных и не отправленных, между прочим, и к Вам. Напишу, а потом думаю зачем, к чему это? У меня начаты и написаны даже статьи, которые не отдал в печать. Бог с ними, опять еще обругают. У меня готов целый том. Венец[ианский] сборн[ик] и я не могу приложить к нему последнюю руку. Я знаю, что всё это худо и потому положил себе за правило в обращении с молодежью, с которою имею дело, не допускать генеральства»27. В словах Ламанского звучит явная обида на Самарина, свидетельствующая о том, что отношения между ними не сложились. Внешние обстоятельства, эпизодические наезды Самарина в Петербург не объясняют личного отчуждения двух славянофилов. Между ними не было и переписки, которая могла бы компенсировать редкость непосредственного общения. В фонде Ламанского отложилось лишь одно формальное послание Самарина. В письме И. С. Аксакову 4 апреля 1876 г., т. е. вскоре после смерти Самарина, Ламанский
25 Ламанский В. И. Открытый ответ генералу Кирееву. С. 214.
26 СПбФ АРАН. Ф. 35. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 104 об.
27 Там же. Л. 105-105 об.
признавался, что видел «его только урывками в длинные промежутки»28. Еще в 1865 г. в письме тому же адресату, по поводу публикации в газете «День» статьи «Господин Безбардис и немцы», Ламанский вопрошал: «Самарин недаром долго молчал: это целый великолепный трактат. Да познакомлюсь ли я когда с ним? — право досадно странно, что не удается мне нигде его видеть»29.
Ламанский, вероятно, чувствовал социальную дистанцию, отделявшую его от родовитых московских славянофилов. Дворяне Ламанские, предки Владимира Ивановича, проживали в деревне Ламаниха Вологодской губернии совершенно по-крестьянски, сами пахали землю и содержали себя сугубо своим трудом. Академик Ламанский не имел иного дохода, кроме преподавания в университете, Духовной академии, а позднее в Академии генерального штаба и работы в Академии наук. Подспорьем служил литературный заработок, который, впрочем, тоже не спасал от долгов. За неделю перед жалованьем Ламанский обычно был вынужден закладывать ордена и часы в ломбард. Он признавался, что не имеет средств даже на поездку по России. Лишь в 1870-е гг. он купил дачу в г. Боровичи Новгородской губернии, чтобы познакомить детей с жизнью простых русских людей.
Первые контакты Ламанского с Самариным завязались, скорее всего, в период подготовки к проведению Славянского съезда в 1867 г. От имени Комиссии, организующей прием славянских гостей, Самарин направил И. И. Срезневскому и Ламанскому приглашение принять участие в намечавшихся в Москве торжествах. Письма Самарина и А. Патеры Ламанскому о приготовлении славянского съезда опубликованы30. Впрочем, так и не сложившиеся частные отношения не помешали Ламанскому позднее высоко оценивать личность Самарина. Однако примечательно, что Ламанский практически не упоминает о взглядах Самарина, не касается высказанных им идей.
В рецензии на книгу А. Н. Пыпина «История русской этнографии» Ламанский замечал: «Поробости ума не сделавшийся Европейцем, Самарин занимает весьма высокое место в истории Русской мысли, науки и образованности»31. Выделенное курсивом выражение «робость ума» — слова А. Н. Пыпина, известного своим критическим отношением к славянофилам. Труды Самарина, констатировал Ламанский, «отличаются замечательным трудолюбием, строгою точностью и добросовестностью настоящего ученого, все носят печать сильного ума и крупного литературного таланта, великого мастера языка. Редкого дара слова, отличный вполне парламентский оратор Самарин превосходно владел и французским и немецким языком»32. Петербургский славянофил намеренно указывал на язык сочинений Самарина, поскольку считал, что развитый литературный
28 СПбФ АРАН. Ф. 35. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 98.
29 Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН. Ф. 3. Оп. 4. № 323. Л. 5.
30 Документы к истории славяноведения в России (1850-1912). М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. С. 54-59.
31 Ламанский В. И. [рецензия] Пыпин А. Н. История русской этнографии. Т. II. Общий обзор изучений народности и этнография великорусская. СПб., 1891. !У+428 стр. // Живая старина. 1890. Вып. II. С. 231.
32 Там же.
язык является первым признаком самобытной культуры. Точнее, язык самаринских произведений свидетельствует о высоком уровне всей русской культуры, о ее самостоятельном цивилизационном пути. Здесь же Ламанский говорит о сильном уме и даре иронии Самарина. «Она, — писал Ламанский об иронии в неоконченном цикле статей "Новейшие памятники древнечешского языка", — во всяком случае дар Божий, и каждый писатель, им наделенный, волен и даже обязан им пользоваться. Сократ и Платон у греков, Паскаль и П.-Л. Курье у французов, Ю. Самарин у нас оставили неувядаемые образцы этого дара, неразлучного спутника умов критических и изящных»33. Ироническая стратегия способна существенно корректировать исторические иллюзии, утопии, культу-ростроительные идеи. Она вносит в текст дополнительные смыслы, наполняет его некоторой избыточностью смысла, раскрывая его в новых коннотациях и контекстах, за счет чего делает текст более «объемным» и даже может включать свое отрицание (онтологическая ирония). Как правило, ироническое освещение событий указывает на расхождение между идеальным планом развития и реальным ходом вещей34. В речи, произнесенной в заседании петербургского отдела Славянского благотворительного комитета 28 марта 1876 г., посвященном памяти Самарина, Ламанский отмечал, что «крупная черта личности Самарина состояла в счастливом сочетании трех дарований, которые не часто встречаются и порознь в такой степени развития, в какой они достигли в покойном: критический талант, способность историка-исследователя, замечательный ораторский талант в лучшем и строгом значении общественного деятеля»35. Приведенные немногочисленные цитаты практически исчерпывают характеристики Самарина, принадлежащие Ламанскому.
Приведу еще одно упоминание о Самарине. Ламанский не был только кабинетным ученым. Он явно тяготел к практической деятельности и публицистике. Этим во многом объясняется его плодотворная работа в Санкт-Петербургском славянском благотворительном обществе, Литературном фонде, Этнографическом отделе РГО. Для пропаганды славянофильских идей Ламанский неоднократно задумывался о повременном издании. В одном из писем И. С. Аксакову (30 января 1882 г.) он излагал программу журнала, который в буквальном смысле должен был стать продолжением славянофильской «Русской беседы». Из первого поколения славянофилов в то время оставались в живых И. С. Аксаков и А. И. Кошелев. Ламанский же намеревался печатать в возобновленной «Русской беседе» неопубликованные работы родоначальников славянофильства. «Теперь вопрос и совет, вопрос от меня, совет от Вас, — писал он И. С. Аксакову. — Что Вы скажете? Идет у нас речь об издании ежемесячного журнала (в 15 л[истов] книжку), без переводов, с отделами: 1. Словесность (от 2 И до 3 л[истов]), 2. Науки
33 Ламанский В. И. Новейшие памятники древнечешского языка. Критические заметки о древнем и новом по истории славистики (памяти аббата Иосифа Добровского) // Журнал Министерства народного просвещения. 1879. Июль. Ч. СС1У. С. 22.
34 См.: Серкова В. А. Пространство контекста в иронико-судьбических и иронико-исторических конструкциях и моделях истории // Метафизические исследования. 1997. № 2. С. 92-107.
35 В память Юрия Федорович Самарина. М.: Университетскя типография (Катков), 1876. С. 36.
(до 5 л[истов]), Крит[ика] и библ[иография] (русск[ая] и иностр[анная]) до 2 и 2 И, Внешн[ее] и внутр[еннее] обозр[ение] (до 4 И и 5 л[истов]). Слов[естностью] заведовал бы гр. Кутузов (Арсений), филос[офией], литер[атурно-]крит[ическим], естествен[ным] — Страхов, наук[ами] истор[ико-]нравств[енными] — может быть я.
Главное участие приняли бы некоторые наши провинц[иальные] профессора русского направления. Для внутренних земских дел будем искать людей и рекомендаций и сведущих людей у земцев не парламентаристов. Хороших сотрудников по этой части всего труднее найти в Питере. Обратимся и к Вам. Статьи Ваших сотрудников слишком большие для Руси могут находить себе место в нашем журнале. Хочется его назвать "Русская Беседа", даже с тем же эпиграфом. Что Вы на это скажете? Хотелось бы в первых же книжках поместить что-либо ненапечатанное Хомякова, брата Вашего, Самарина. Нужно, чтобы и Вы дали и свое имя в программу и какую-нибудь статью, для Руси не годящуюся. За последовательностью и выдержанностью направления будет наблюдаемо строго. В таком журнале, который бы противодействовал разным либеральным, конституционным и социальным радикальным журналам, есть крайняя надобность, как есть потребность в журнале с серьезным литературно-научным характером, дабы прямо и косвенно бить всю эту часто великую дрянь, московскую и петербургскую, величающую себя интеллиген-циею и забывающую, что есть целая группа людей гораздо поинтеллигентнее и иначе о многом думающих.
Пока имеется капитала только 30 тыс[яч], но есть надежда, что еще прибудет. На большее и даже вообще на барыши не рассчитываем, лишь бы окупалось.
На этой недели мы, вероятно, окончательно условимся на счет программы и подачи прошения о дозволении. Коли дело уладится, начнем с сентября. Выпустим, значит, в нынешнем году только 4 книжки.
Знаю, что дела у Вас много и писать много некогда. Но надеюсь все ж таки, что мне отпишете откровенно»36.
С журналом дело не выгорело, но Ламанский не оставил желания полнее проявить себя на журналистском и редакторском поприще. В 1887-1888 гг. он редактировал «Известия Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества». Однако скандал в Обществе, вызванный его редакторскими статьями, быстро охладил его публицистический пыл. Ламанский задумался об издании чисто научного журнала, не затрагивающего политические вопросы. Такой журнал — «Живая старина» — начал выходить под его редакцией с 1890 г. В 1895 г. он предпринял попытку издавать славистический журнал, не лишенный, впрочем, политической тенденции — «Славянский мир». К сожалению, на этот раз министерство его замысел не одобрило.
Не только идейная близость и сознаваемая сопричастность к славянофильскому движению роднила Ламанского с Самариным; можно указать на некоторые содержательные совпадения в их учениях. Задача поиска совпадений отчасти упрощается тем, что, как признавал еще К. Д. Кавелин, Самарин был
36 СПбФ АРАН. Ф. 35. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 165, 165 об., 166, 166 об.
61
«самым разносторонним деятелем славянофильства»37. Прежде всего это борьба с немецким элементом. Начиная с «Писем из Риги» (1849) и заканчивая последним своим сочинением — «Окраины России» (1868-1876), Самарин доказывал коренную и систематическую вражду немцев к русским и России. История публикаций и содержание этих работ Самарина в последнее время неоднократно рассматривались в исследовательской литературе, поэтому не нуждаются в по-вторении38. Ламанский, возможно не без влияния «Писем из Риги», начал свою публицистическую деятельность с критики немецкого засилья в Академии наук. В своей историософской концепции он показывал вековой антагонизм немцев и славян. В докторской диссертации «Об изучении Греко-славянского мира в Европе» (1871), анализируя мнения немецких ученых о славянах, Ламанский демонстрировал, как негативное отношение немецкой науки к славянам сказывается на политике германских государств. В учении Ламанского германизм поднимается на уровень исторической силы, ведущей борьбу с греко-славянским востоком. Ла-манский расширяет представления Самарина и говорит уже не просто о вражде немцев к русским, но рассматривает с этой точки зрения историю славян и даже всего Среднего (греко-славянского) мира. Частным случаем такой борьбы, например, полагает он, является гуситское движение и войны таборитов в Чехии XV в. Из этого же противостояния он дает и предсказание неизбежной мировой войны. Упоминаемый Ламанским в брошюре о И. И. Срезневском арест Самарина и И. С. Аксакова в 1849 г. был вызван как раз распространением «Писем из Риги».
Самарина и Ламанского нередко упрекают в пропаганде русификаторской политики. Критика привилегий остзейских немцев и проводимой ими насильственной германизации прибалтийских народов, протесты против бездействия русской администрации и засилья немецких ученых в Академии наук порой интерпретируются как проявление нетерпимости к представителям других национальностей. При этом упускается из виду принципиальное для славянофилов положение, согласно которому необходимо всячески развивать и поддерживать народные начала, вне зависимости от их происхождения, создавать национальные школы, содействовать формированию национальной интеллигенции. Приведу мнение по этому вопросу Ламанского.
Ламанский, как известно, был убежден в необходимости принятия славянами русского языка в качестве общего литературного, научного и дипломатического языка. Более того, русский язык, по его мнению, должен стать средством общения и среди неславянских народов Среднего мира. В связи с этим Ламан-
37 Михайлова Е. Е. Смысловая значимость славянофильства в оценке К. Д. Кавелина // Философский полилог: Журнал Международного центра изучения русской философии. 2017. Вып. 2. С. 133.
38 Скороходова С. И. «Письма из Риги» в историософии Ю. Ф. Самарина // Соловьевские исследования. 2011. Вып. 4 (32). С. 101-113; Она же. Философия истории Ю. Ф. Самарина в контексте русской философской мысли XIX — первой четверти XX века. М.: Прометей, 2013; Гиренок Ф. И. Самарин: русские и окраины России // Философия хозяйства. 2014. № 3 (93). С. 197-203; Бадалян Д. А. Книга Ю. Ф. Самарина «Окраины России» и цензура // Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры. 2016. Т. 213. С. 60-69; Пирож-кова Т. Ф. «Страшная книга» Ю. Ф. Самарина («Окраины России» в восприятии современников) // Вестник московского университета. Сер. 10: Журналистика. 2017. № 3. С. 130-50.
ский рассматривал два способа распространения русского языка среди инородцев: посредством развития путей сообщения, экономики, «живой связи» общения и путем устройства школ. При этом он выступал против открытия русских школ среди нерусского населения, поскольку полагал, что в результате инородцы и язык должным образом не выучат, и знания не приобретут. «Любви и уважению (к русскому языку и культуре. — А. М.) еще скорее научит народная школа с языком родным», — писал он39. Незнание родного языка приведет к утрате народных начал, а «обезнароденная» интеллигенция будет не в силах развивать никакую культуру, ни русскую, ни свою собственную. Человек, не ведающий и не уважающий свою национальную культуру, будет столь же презрительно относиться к любой другой культуре, в том числе и русской. «Не надо никогда забывать, — напоминал Ламанский, — что инородец, презрительно отзывающийся о своей народности на ломаном русском языке, есть явление глубоко противное, и всякий трезвый добропорядочный крестьянин-инородец, не знающий ни слова по-русски, во сто, в тысячу раз для России полезнее отбивающегося от родного своего народа и дела любого разбитного, но малопорядочного инородца, даже хорошо знающего по-русски <...> В значительной части нашего образованного или полуобразованного общества слышны нередко самые дикие и грубые мнения и выражения об инородцах. Это совсем не по-христиански да и большое заблужденье. Это решительно наше несчастье. Пора, давно пора понять, что начало разнообразия только пополняет и оплодотворяет начало единства»40.
Ламанский осуждал равнодушное отношение и пренебрежение русских образованных людей и чиновников к языку местного населения, считая незнание языка народа, с которым приходится проживать, бедой и слабостью русской администрации и русских поселенцев. А между тем изучение и развитие национальных культур и языков способно существенно обогатить не только русскую культуру, но и культуру всего греко-славянского мира. «В языках, народных преданиях, песнях, обычаях всех наших инородцев, — писал Ламанский, — содержится великое богатство данных, важных не для одной, а для нескольких наук. Собранные с любовью и знанием дела (тут преимущественно нужны развитые, любящие свою народность туземцы из священников и народных учителей) эти данные выяснят много теперь темного, раскроют много тайн, обогатят, раздвинут человеческое знание. В этих уцелевших остатках больших некогда племен имеется столько разнообразных тем, мотивов поэтических, художественных (орнаменты), музыкальных. Они могут, должны впоследствии придать много новых элементов свежести, сочности, разнообразия нашей поэзии, живописи, архитектуре, скульптуре, музыке»41. «Вообще дело инородческое в России требует внимательного, обстоятельного изучения», — заключал Ламанский42.
Строки эти были написаны в одном из поздних сочинений ученого. Однако и тремя десятилетиями ранее, в речи при вступлении в должность председателя
39 Ламанский В. И. Три мира Азийско-Европейского материка. СПб.: Типо-хромолито-графия А. Траншеля, 1892. С. 122.
40 Там же.
41 Там же. С. 123.
42 Там же. С. 126.
отделения этнографии Императорского Русского географического общества, он указывал на необходимость всестороннего изучения населяющих Россию народов. В этом он видел главную задачу отделения этнографии. «Точнейшее определение Русской этнографии как науки, имеющей своим предметом систематическое описание всех обитающих в России племен и народностей, в их физических, лингвистических и религиозно-бытовых особенностях и сравнительно генетическое изложение, с помощью возможных точных статистических данных, как взаимных отношений инородцев между собою, так и отношений их к господствующей Славяно-Русской народности, изучение способов и мер, облегчающих или задерживающих процесс поглощения инородческих элементов народностью господствующей», — провозглашал Ламанский43. В общей сложности Ламанский возглавлял отделение этнографии более четверти века (1865-1868, 1887-1910). Цель изучения населяющих Россию народов преследовал и лучший дореволюционный этнографических журнал «Живая старина», издававшийся и редактировавшийся Ламанским (1890-1912).
Правительство должно не только заботиться о распространении русского языка, посредством которого российские инородцы могут приобщиться к достижениям мировой культуры и поддерживать общение внутри страны, но и поощрять преподавание инородческих языков в духовных школах (для миссионерской деятельности) и в светских учебных заведениях. «Такие знатоки инородческих языков не только нужны для администрации, — писал Ламанский, — но и для успехов русской науки, вообще для русской образованности, для рассеяния сонливости мысли, для развития пытливости ума, для возбуждения здоровых умственных интересов в провинциальном нашем обществе, часто убийственно до тупости равнодушном к важным по внутреннему смыслу интересам и нуждам всего их окружающего населения»44.
На перекличку взглядов Ламанского с Самариным по инородческому вопросу косвенно указывал и один из его учеников — А. Л. Погодин, впоследствии профессор Варшавского, Харьковского и Белградского университетов. Занимаясь изучением литовского языка и литовской народности, он писал своему учителю 26 мая 1896 г.: «Я имел уже как-то дерзость говорить Вам, что, по моему мнению, главные черты (результаты. — зачеркнуто) Вашей деятельности — изучение и интерес к русским инородцам и, кроме того, способность устраивать ассоциации, общества. Что касается этой последней черты, то у меня ее совершенно нет, но зато интереса и уважения к инородцам довольно. Узнав Вас за этот год ближе, я горжусь тем, что оставлен при университете Вами; и хотел бы, сколько могу, быть Вашим учеником в тех областях, которые считаю лучшими сторонами Вашей деятельности. Если судьба пошлет мне когда-нибудь политическую деятельность, то я хотел бы особенно заняться нашими окраинами. Мне бы очень хотелось познакомиться с сочинением Самарина "Наши окраины", но оно малодоступно, кажется»45. Ламанский был одним из главных защитников со-
43 Ламанский В. И. Речь при вступлении в звание председательствующего в отделение этнографии — в заседании 29-го января 1865 г. // Известия Императорского Русского географического общества. 1865. Т. I. Отд. I. С. 152-153.
44 Ламанский В. И. Три мира Азийско-Европейского материка. С. 126.
45 СПбФ АРАН. Ф. 35. Оп. 1. Ед. хр. 1135. Л. 41 об.-42.
хранения латинской графики для литовского языка, добившихся от министерства отмены решения о переводе литовской письменности на кириллицу.
Равно как и Самарин, Ламанский в широком смысле использовал термин «униатство». Самарин толковал «униатство» как исторический тип, понимая под унией явление не только религиозное, но и политическое, и научное, относил унию к области как частной, так и общественной жизни46. Ламанский нередко использовал термин «уния» в качестве синонима западничества, придавая ему негативное значение не только измены религии, но и отказа от основ народной культуры, родной истории и языка. Униатством, показывал он, заражена прежде всего европеизирующаяся интеллигенция. Он придавал униатству тот же смысл, который, например, подразумевал Н. Я. Данилевский, когда писал о «европейничаньи как болезни русской души». Указывая на христианские истоки как германо-романской, так и греко-славянской цивилизации, Ламанский, в отличие от ранних славянофилов, полагал, что расхождение этих двух цивилизаций было вызвано не только религиозными различиями, но и «проводниками цивилизации», т. е. языками. Единому языку богослужения и просвещения на Западе противостояли национальные языки на греко-славянском Востоке, позволившие глубже усвоить христианское вероучение и мировоззрение. Более того, благодаря деятельности свв. Кирилла и Мефодия возник общий для славян язык, наследником которого на христианском Востоке является язык русский. «Унианство», по мысли Ламанского, означает отказ от идеи русского языка как общего литературного, дипломатического и научного языка для славян и других народов греко-славянского мира.
Ламанский, так же как и Самарин, обладал значительным «государственным смыслом», но, в отличие от своего старшего единомышленника, не реализовался на поприще государственной службы. Он нередко высказывал досаду на невостребованность своих знаний и навыков, которые могли бы, как он полагал, принести пользу русской дипломатии. Пожалуй, лишь однажды, накануне русско-турецкой войны за освобождение Болгарии, поездка Ламанского в славянские земли имела не только научные цели, о чем сохранились свидетельства гр. Н. П. Игнатьева. Впрочем, австрийская полиция всегда с подозрением относилась к командировкам Ламанского и его учеников в славянские земли, вероятно не совсем безосновательно. К Ламанскому в полной мере можно отнести слова М. О. Гершензона, высказанные о Самарине: «Это ум положительный, одаренный редким чутьем реального и практически нужного, охотно и легко ориентирующийся в действительности»47. Учение Самарина и Ламанско-го в большей степени принадлежит русской политической мысли, чем «чистой» философии. Они оба преуспели в журналистике, а их главные произведения в равной мере могут быть отнесены как к области отечественной публицистки, так и русской философии.
46 Скороходова С. И. Понятия «униатство» и «иезуитизм» в контексте историософии Ю. Ф. Самарина // Наука и школа. 2012. № 5. С. 178.
47 Гершензон М. О. Учение о природе сознания (Ю. Самарин, главы из книги «Исторические заметки») // Нольде Б. Э. Юрий Самарин и его время. М., 2003. С. 266.
Список литературы
Бадалян Д. А. Книга Ю. Ф. Самарина «Окраины России» и цензура // Труды Санкт-
Петербургского государственного института культуры. 2016. Т. 213. С. 60-69. В память Юрия Федорович Самарина. М.: Университетская типография (Катков), 1876. Гершензон М. О. Учение о природе сознания (Ю. Самарин, главы из книги «Исторические заметки») // Нольде Б. Э. Юрий Самарин и его время. М.: Эксмо, 2003. С. 265297.
Гиренок Ф. И. Самарин: русские и окраины России // Философия хозяйства.
2014. № 3 (93). С. 197-203. Документы к истории славяноведения в России (1850-1912). М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948.
Куприянов В. А. Ломоносоведение в творчестве В. И. Ламанского // Вече: Журнал русской философии и культуры. 2018. Вып. 30. С. 223-240. Куприянов В. А. Россия и Европа в раннем и позднем славянофильстве (А. С. Хомяков и
B. И. Ламанский) // Соловьевские исследования. 2018. № 2 (58). С. 21-33. Ламанский В. И. [рецензия] Пыпин А. Н. История русской этнографии. Т. II. Общий
обзор изучений народности и этнография великорусская. СПб., 1891. ГУ+428 стр. // Живая старина. 1890. Вып. II. С. 218-233. Ламанский В. И. Вступительное чтение Доцента Петербургского университета В. И. Ла-
манского. М.: Тип. Бахметьева, 1865. Ламанский В. И. Измаил Иванович Срезневский (1812-1880). М.: Синодальная типография, 1880.
Ламанский В. И. Новейшие памятники древнечешского языка. Критические заметки о древнем и новом по истории славистики (памяти аббата Иосифа Добровского) // Журнал Министерства народного просвещения. 1879. Июль. Ч. СОУ. С. 1-33. Ламанский В. И. О распространении знаний в России // Современник: Литературный
журнал. 1857. Т. тп. С. 1-46. Ламанский В. И. Открытый ответ генералу Кирееву // Известия Санкт-Петербургского
славянского благотворительного общества. 1888. № 4-5. С. 203-235. Ламанский В. И. Речь при вступлении в звание председательствующего в отделение этнографии — в заседании 29-го января 1865 г. // Известия Императорского Русского географического общества. 1865. Т. I. Отд. I. С. 152-156. Ламанский В. И. Три мираАзийско-Европейского материка. СПб.:Типо-хромолитография А. Траншеля, 1892.
Ламанский В. М. О том, что будто немецкой культуры нет, никогда не бывало и быть не
может. СПб.: Тип. Е. Евдокимова, 1884. Михайлова Е. Е. Смысловая значимость славянофильства в оценке К. Д. Кавелина // Философский полилог. Журнал Международного центра изучения русской философии. 2017. Вып. 2. С. 129-135. Пирожкова Т. Ф. «Страшная книга» Ю. Ф. Самарина («Окраины России» в восприятии современников) // Вестник Московского университета. Сер. 10: Журналистика. 2017. № 3. С. 130-150.
Письмо В. И. Ламанского К. С. Аксакову / публ. и коммент. А. В. Малинова // Вече: Журнал русской философии и культуры. 2009. Вып. 19. С. 172-176. Пыпин А. Н. Новые славянские исследования // Современник. 1860. Т. ЕККК. С. Отд. III.
C. 309-328.
Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) РАН (РО ИРЛИ РАН).
Санкт-Петербургский филиал архива РАН (СПбФ АРАН).
Серкова В. А. Пространство контекста в иронико-судьбических и иронико-исторических конструкциях и моделях истории // Метафизические исследования. 1997. № 2. С. 92107.
Скороходова С. И. К вопросу о философии религии Ю. Ф. Самарина // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2018. Т. 19. № 1. С. 224-234.
Скороходова С. И. «Письма из Риги» в историософии Ю. Ф. Самарина // Соловьевские исследования. 2011. Вып. 4 (32). С. 101-113.
Скороходова С. И. Понятия «униатство» и «иезуитизм» в контексте историософии Ю. Ф. Самарина // Наука и школа. 2012. № 5. С. 174-179.
Скороходова С. И. Философия истории Ю. Ф. Самарина в контексте русской философской мысли XIX — первой четверти XX века. М.: Прометей, 2013.
Срезневский И. И. Разбор сочинения В. И. Ламанского «О Славянах в Малой Азии, Африке и в Испании» // Двадцать девятое присуждение учрежденных П. Н. Демидовым наград. 16 июня 1860 года. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1860. С. 125-130.
Стенник Ю. В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно-исторической мысли XVIII — начала XIX века. СПб.: Наука, 2004.
Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo
gumanitarnogo universiteta.
Seriia I: Bogoslovie. Filosofiia. Religiovedenie.
2020. Vol. 87. P. 49-69
DOI: 10.15382/sturI202087.49-69
Alexey Malinov, Doctor of Sciences in Philosophy, Professor
St. Petersburg State University 7/9 Universitetskaya emb., St. Petersburg, 199034, Russian Federation [email protected] ORCID: 0000-0002-1252-9193
V. I. Lamansky and Yu. F. Samarin: On the History of Relationships
A. Malinov
Abstract: This article studies the history of relations of the two Slavophiles who belonged to two differenet generations, namely Yuriy Fyodorovich Samarin (1819-1876) and Vladimir Ivanovich Lamanskiy (1833-1914). The article shows the origins of the formation of Lamanskiy's Slavophile views and specific features of his understanding of Slavophilism as well as his opinion about the origin of the Slavophile doctrine. It is demonstrated that initially Lamanskiy was an armchair Slavophile with a purely bookish interest, but his subsequent familiarisation with Slavic peoples, teaching Slavistics at St Petersburg University helped him develop an independent doctrine. Lamanskiy came to be the most prominent representative of Slavophilism in Petersburg and can be regarded as a scholar and an academic Slavophile. Drawing on his publications, letters and diaries, the article traces the history of his relations with Samarin. The latter, unlike I. S. Aksakov, did not come to be a link between Moscow and Petersburg Slavophiles and those who belonged to Slavophilism of different generations. It should be taken into account that Lamanskiy and Samarin had different backgrounds and different
occupations, but at the same time they had certain ideological and topic-related similarities, i.e. an interest in non-Slavonic population at the borders of the state, a broad understanding of Unia as a historical type or even a synonym of Westernism, criticism of the German "element", inclination to practical activity, essayism. It is also shown that Lamanskiy's views received a more conceptual expression in the framework of his political and geographical doctrine of the three worlds of civilisation.
Keywords: Slavophilism, Slavic studies, Petersburg Slavophilism, problem of non-Slavonic population, generation, Samarin, Lamansky.
References
Badalian D. (2016) "Kniga Yu. F. Samarina "Okrainy Rossii" i tsenzura" [The Book by Yu. F. Samarin "Outskirts of Russia" and Censorship]. Trudy Sankt-Peterburgskogo gosudarstvennogo instituta kul'tury, 213, pp. 60—69 (in Russian).
Dokumenty k istorii slavianovedeniia v Rossii (1850—1912) (1948) [Documents on the History of Slavic Studies in Russia (1850-1912)]. Moscow, Leningrad (in Russian).
Gershenzon M. (2003) "Uchenie o prirode soznaniia (Yu. Samarin, glavy iz knigi "Istoricheskie zametki")" [The Doctrine of the Nature of Consciousness (Yu. Samarin, chapters from the book "Historical Notes")], in B. Nol'de. Yurii Samarin i ego vremia. Moscow, pp. 265-297 (in Russian).
Girenok F. (2014) "Samarin: russkie i okrainy Rossii" [Samarin: Russians and the Outskirts of Russia"]. Filosofiia khoziaistva, 3, pp. 197-203 (in Russian).
Kupriianov V. A. (2018) "Lomonosovedenie v tvorchestve V. I. Lamanskogo" [Study of Lomonosov in the work of V. I. Lamansky]. Veche. Zhurnal russkoi filosofii i kul'tury, 30, pp. 223-240 (in Russian).
Kupriianov V. A. (2018) "Rossiia i Evropa v rannem i pozdnem slavianofil'stve (A. S. Khomiakov i V. I. Lamanskiy)" [Russia and Europe in the Early and Late Slavophilism (A. S. Khomyakov and V. I. Lamansky)]. Solov'evskie issledovaniya, 2, pp. 21-33 (in Russian).
Mikhailova E. (2017) "Smyslovaia znachimost' slavianofil'stva v otsenke K. D. Kavelina" [Meaning-Related Significance of Slavophilism in the Evaluation of K. D. Kavelin]. Filo-sofskii polilog. Zhurnal Mezhdunarodnogo tsentra izucheniia russkoi filosofii, 2, pp. 129-135 (in Russian).
Pirozhkova T. (2017) ""Strashnaia kniga" Yu. F. Samarina ("Okrainy Rossii" v vospriyatii sovremennikov)" ["A Terrible Book" by Yu. F. Samarin ("Outskirts of Russia" in the Perception of Contemporaries)]. Vestnik moskovskogo universiteta, ser. 10, Zhurnalistika, 3, pp. 130-150 (in Russian).
Malinov A. (ed.) (2009) "Pis'mo V. I. Lamanskogo K. S. Aksakovu" [Letter of V. I. Lamanskiy to K. S. Aksakov]. Veche. Zhurnal russkoi filosofii i kul'tury, 19, pp. 172-176 (in Russian).
Serkova V. (1997) "Prostranstvo konteksta v ironiko-sud'bicheskikh i ironiko-istoricheskikh konstruktsiiakh i modeliakh istorii" [The Space of Context in the Ironic Fate-Related and Ironic History-Related Constructions and Models of History]. Metafizicheskie issledovaniia, 2, pp. 92-107 (in Russian).
Skorokhodova S. (2011) ""Pis'ma iz Rigi" v istoriosofii Yu. F. Samarina" ["Letters from Riga" in the Historiosophy of Yu. F. Samarin]. Solov'evskie issledovaniia, 4, pp. 101-113 (in Russian).
Skorokhodova S. (2012) "Poniatiia "uniatstvo" i "iezuitizm" v kontekste istoriosofii Yu. F. Samarina" [The Concepts of"Unia" and "Jesuitism" in the Context ofthe Historiosophy of Yu. F. Samarin]. Nauka ishkola, 5, pp. 174-179 (in Russian).
Skorokhodova S. (2013) Filosofiia istorii Yu. F. Samarina v kontekste russkoi filosofskoi mysliXIX— pervoi chetverti XX veka [Philosophy of History of Samarin in the Context of Russian Philosophical Thought of the 19th — First Quarter of the 20th Century]. Moscow (in Russian).
Skorokhodova S. (2018) "K voprosu o filosofii religii Yu. F. Samarina" [On the Question of Yu. F. Samarin's Phiosophy of Religion]. Vestnik Russkoi khristianskoigumanitarnoi akademii, 1, pp. 224-234 (in Russian).
Stennik Yu. (2004) Ideia "drevnei" i "novoi" Rossii v literature i obshchestvenno-istoricheskoi mysli XVIII — nachala XIXveka [The Idea of "Ancient" and "New" Russia in Literature and Socio-Historical Thought of the 18th — Early 19th Centuries]. St Petersburg (in Russian).
