CC BY
64
А.С. Курилов
В.Г. БЕЛИНСКИЙ И СЕРВАНТЕС: ИЗ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ АКСИОЛОГИИ
Аннотация
В статье рассматриваются высказывания В.Г. Белинского о творчестве Сервантеса, анализируется сущность сервантесовского критерия в аксиологии русского критика.
Ключевые слова: именной критерий, В.Г. Белинский, Сервантес, аксиология, донкихотство.
Kurilov A.S. V.G. Belinsky and Cervantes: From the history of Russian axiology
Summary. The article deals with the reception of Cervantes by V.G. Belinsky and the place of Spanish writer in the Belinsky's axiology.
В системе оценок достоинств и недостатков литературно-художественных произведений самыми наглядными и доходчивыми являются именные критерии, когда творческие достижения одних писателей становятся своего рода мерилом ценностей, созданного другими1. И уподобляя наших поэтов Шекспиру, Байрону, Вальтеру Скотту, Гёте, Шиллеру и др., мы, пишет Белинский, делаем это «только для показания силы или направления их талантов: но не их значения в глазах всего образованного мира»2. С этой целью обращается он и к творчеству Сервантеса.
Впервые имя великого испанца встречается у Белинского в 1835 г. в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя», где критик выступает с теорией двух противоположных друг другу «способов», которыми поэзия «объемлет и воспроизводит явления жизни», в результате чего она разделилась «на идеальную и реальную» (1, 141). «Идеальная», оторванная от действительности, воз-
никает, полагает он, в античные времена; сближение с действительностью, будучи истоком «реальной», начинается в Средневековье, когда эпическая поэма превращается в роман. «Правда, -замечает Белинский, - этот роман был рыцарский, мечтательный, смесь бывалого с небывалым, возможного с невозможным, но уже и не поэма, и в нем зрели семена настоящего романа. Наконец, -заключает он, - в XVI веке совершилась окончательная реформа в искусстве: Сервантес убил своим несравненным Дон Кихотом ложно-идеальное направление поэзии, а Шекспир навсегда помирил и сочетал ее с действительною жизнию» (7, 144).
Обращаясь к Сервантесу как писателю, творчество которого стало вехой в художественном развитии человечества, Белинский обозначает и критерий «настоящего романа» - отражение реальной, а не «ложно-идеальной» жизни.
В июне 1838 г., приветствуя выход у нас нового издания «Дон Кихота», Белинский этот критерий распространяет уже на все искусство. «"Дон Кихотом", - скажет он, - началась новая эра искусства, нашего, новейшего искусства» (2, 305).
В августе 1839 г., подчеркнув еще раз, что «наше новейшее искусство, начатое Шекспиром и Сервантесом, не есть ни классическое... ни романтическое» (2, 189-190), дает понять, что критерии классицизма и романтизма уже не являются мерой достоинств и недостатков литературных произведений.
Критерий «настоящего романа» еще не был собственно сервантесовским, а был, можно сказать, сервантесовско-шекспиров-ским. Сущность сервантесовского критерия Белинский определит и сформулирует значительно позже и удостоит сравнением с Сервантесом лишь одного отечественного писателя, да и то только тогда, когда и его талант, и его направление четко обозначатся и именно в сервантесовском духе.
К определению содержания сервантесовского критерия Белинский придет по мере роста его внимания к сатире и юмору. А до того времени он будет активно использовать донкихотовскую составляющую этого критерия, которая у Белинского также сформировалась не сразу.
Поначалу, в январе 1835 г., донкихотство представляется ему в качестве показателя определенного типа бытового поведения, характерного для сюжетов («басни») «особенного рода рома-
нов», где «какой-нибудь чувствительный и великодушный шут, герой добродетели вроде Эраста Чертополохова (персонажа пародии на сентименталистов из повести П. Яковлева «Несчастие от слез и вздохов». - А. К.), ищет руки и сердца какой-нибудь Дульцинеи; им мешают, их разлучают какие-нибудь злодеи, какие-нибудь изверги естества, в лице корыстолюбивого опекуна или жестокосердных родителей; но наши герои не унывают, и после многих разлук, неудач и опасностей соединяются навеки и начинают жить да поживать да добра наживать» (1, 355-356).
Такое представление Белинского о сущности донкихотства, как злоключений влюбленных с хорошим в итоге концом, наводит на мысль о явно поверхностном знакомстве начинающего тогда критика с романом Сервантеса и его героями, хотя нельзя исключить и знакомства просто понаслышке.
В университете он слушает лекции лишь по греческой, латинской (римской), французской и немецкой литературам (9, 6). Интереса к испанской литературе ни в годы учебы, ни после он не проявляет. О существовании такой литературы молодой Белинский по-видимому даже не подозревал. Так, в «Литературных мечтаниях» он говорит только об английской, немецкой и французской литературах, и обращаясь по разному поводу к многочисленным европейским писателям, имя Сервантеса при этом ни разу не упоминает. Это потом он будет говорить о Сервантесе как великом писателе, ставя его в один ряд с Шекспиром, Гёте, Вальтером Скоттом, Байроном, а пока Белинский его не замечает...
Первые сведения о Сервантесе и его роли в истории европейского романа, что получили отражение в уже цитированной выше статье «О русской повести и повестях г. Гоголя», Белинский по-видимому почерпнул из «Истории древней и новой литературы» Ф. Шлегеля, второе издание которой вышло у нас в 1834 г. и с которой он познакомился, как можно предположить, уже после публикации «Литературных мечтаний»3. В противном случае он непременно в обойме имен зарубежных писателей привел бы и имя великого испанского писателя.
Непосредственно к творчеству Сервантеса Белинский, очевидно, обратится только летом 1837 г., находясь на лечении в Пятигорске и обогащая свой художественный кругозор знакомством с произведениями отечественных и зарубежных писателей. Оттуда
28 июня он пишет М.А. Бакунину: «Читаю книги. Теперь оканчиваю Сервантесова "Дон Кихота". Гениальное произведение!» (9, 43). До этого никаких косвенных, не говоря уже прямых, свидетельств о чтении романа Сервантеса ни в письмах Белинского, ни в его статьях и рецензиях нет.
Донкихотовским критерием Белинский начинает пользоваться с конца 1838 г., после выхода у нас летом того же года очередного перевода «Дон Кихота». Сравнив его с предыдущими и назвав новое издание романа «великолепным», он отметит, что это -«великое создание Сервантеса вполне достойное своей великой славы», что «"Дон Кихотом" началась новая эра искусства, нашего, новейшего искусства», так как «он нанес, - возвращается критик к уже сказанному им в статье "О русской повести и повестях г. Гоголя", - решительный удар идеальному направлению романа и обратил его к действительности... все лица его романа - лица конкретные и типические. Он... живописал действительность...» (2, 305-306). Так, в аксиологии Белинского начинает формироваться сервантесовский критерий ценности художественных произведений, в основе которого лежало положение о верности действительности. Белинский не называет этот критерий по его первоисточнику - сервантесовским, как поступает, говоря о гомеровском, шекспировском, гётевском и других именных критериях, но как критерий верности жизни, действительности, он становится для него основным, определяющим ценность произведений современной русской и зарубежной литературы. А вот донкихотовский критерий он называет прямо донкихотовским, подчеркивая его первоисточник.
Но прежде чем «несравненный Дон Кихот» станет у Белинского одним из самых распространенных критериев и он будет активно уподоблять Дон Кихоту соответствующих литературных героев и отдельных писателей, ему самому пришлось испытать его на себе. В одном случае, отводя упрек в донкихотстве, в другом -в порядке самокритики.
Так, в ноябре 1835 г. «Северная пчела» причисляет Белинского к разряду «неизвестных рыцарей», что отрицают «существование русской литературы», которая, согласно «каталогу нашей книжной торговли», насчитывает «12 000 русских книг», и в то же время «рыцари» эти «между тем беспрестанно повторяют: "наша
словесность", "нашей словесности", "нашу словесность"». И обращается к этим «рыцарям» с вопросом: «Да о чем же вы кричите, господа! Неужто вы, по примеру знаменитого Рыцаря печального образа, нападаете на какого-нибудь великана-невидимку?» (7, 438-439).
«12 000 книг! В самом деле, убедительное доказательство!» -иронизирует Белинский и разъясняет, что достоинство литературы определяется не количеством книг - даже «условно» и «безусловно» хороших, а содержанием, отражающим жизнь народа и общества, отсылает к сказанному им по этому поводу в «Литературных мечтаниях» и заявляет, что на русскую литературу, этого якобы «великана-невидимку», он не нападает, а просто отвергает ее в соответствии с «тем значением литературы», которое он ей дает, «а под всеми другими значениями вполне убежден в ее существовании» (7, 439).
К себе донкихотовский критерий Белинский применит в июне 1836 г., вспоминая о «Дмитрии Калинине», где он «со всем жаром сердца, пламенеющего любовию к истине, - как пишет родителям в феврале 1831 г., - со всем негодованием души, ненавидящей несправедливость... в картине довольно живой и верной представил тиранства людей, присвоивших себе гибельное и несправедливое право мучить себе подобных. Герой моей драмы есть человек пылкий, со страстями дикими и необузданными; его мысли вольны, поступки бешены - и следствием их была его гибель» (9, 22).
Тогда он надеялся, что ее публикация «разойдется», доставит ему «немалые выгоды» и «на вырученную сумму» он сможет «откупиться» от «казенного кошта», «жить на квартире и хорошенько окопироваться» (9, 23). В этом, несомненно, было что-то донкихотовское и чего начинающий автор еще не сознает, а потому все его «блестящие мечты, - как он подытожит в том же письме, -обратились в противную действительность, горькую и бедственную» (9, 23).
Теперь, спустя пять лет, рецензируя «книжечку» с незатейливым заглавием «Ночь. Сочинение С. Темного», он иронизирует над такого рода «надеждами» и «мечтами», которые начинающие авторы, как правило, связывают со своим первым выступлением в печати. «"Ночь", - пишет Белинский, - есть произведение моло-
дого человека с душою, с пылом, но еще не созревшего для мысли... а уже сгорающего желанием написать и издать в свет что-нибудь, непременно написать и издать. Опасное желание, которое губит истинный талант (не говоря уже о тех, кто «ошибается насчет своего таланта». - А. К.), вымучивая из него насильственные и недозрелые создания», готовя себе раскаяния в будущем...
Белинский сознает, что когда-то и он был именно таким «молодым человеком с душою, с пылом», «сгорая желанием написать и издать» своего «Дмитрия Калинина», а потому с полным на то правом заявляет: «Мы говорим» о таких авторах «от чистого сердца, говорим даже по собственному опыту, потому что имеет причины благодарить обстоятельства, которые помешали нам приобрести жалкую эфемерную известность мнимыми произведениями искусства и занять место в забавном ряду литературных рыцарей печального образа» (1, 507). Здесь донкихотовский критерий использован Белинским в значении неразумного, неосмысленного до конца поведения молодых людей, в том числе когда-то и его, что, возомнив себя писателями, с рвением, достойным лучшего применения, занимаются, подобно Дон Кихоту, не своим делом, лишь увеличивая число «дурных книг»...
В качестве элемента самокритики Белинский и в дальнейшем неоднократно прибегает к донкихотовскому критерию.
Апрель 1841 г. Письмо к Н.А. Бакунину: Жизнь «для меня... никогда не была добра, и я бескорыстно курил ей фимиам, как Дон Кихот своей Дульцинее» (9, 458).
Декабрь того же года, тому же адресату: «Я не верю моим убеждениям и неспособен изменить им: я смешнее Дон Кихота: тот, по крайней мере, от души верил, что он рыцарь, что он сражается с великанами, а не мельницами, и что его безобразная и толстая Дульцинея - красавица; а я знаю, что я не рыцарь, а сумасшедший - и все-таки рыцарствую; что я сражаюсь с мельницами -и все-таки сражаюсь; что Дульцинея моя (жизнь) безобразна и гнусна, а все-таки люблю ее, назло здравому смыслу и очевидности» (9, 489).
Июль 1843 г. Письмо А. А. Краевскому: «Недавно получил я предложение от одного богатого и притом очень порядочного человека... чтобы я поехал с ним на два года за границу, в его экипаже, и взял от него шесть тысяч за эти два года... Этот случай
послан мне судьбою в насмешку надо мною - видит око, да зуб неймет; хороша клубничка, да жена сторожит. А жена эта - старая, кривая, рябая, злая, глупая старуха, словом, расейская литература, черт бы ее съел, да и подавился бы ею. Другой бы на моем месте, чтоб только от нее убежать, бросился бы хоть в киргизские степи; а я Дон Кихот нравственный, отказываюсь от поездки в Италию Францию, Германию, Голландию, на Рейн и пр., отказываюсь от чудес природы, искусства, цивилизации, от здоровья и, может быть, еще чего-нибудь большего. Такова уж моя натура» (9, 580).
Пользуется он донкихотовским критерием и по отношению к друзьям. Так, в одном из писем В.П. Боткину, он упрекает его за то, что тот ратует «за наш век», полный «дыма и фантазий», с «донкихотовым задором» (9, 399).
Для Белинского Дон Кихот - «благородный и умный человек, который весь, со всем жаром энергической души, предался любимой идее... Дон Кихот глубоко понимает требования истинного рыцарства, рассуждает о нем справедливо и поэтически, а действует, в качестве рыцаря, нелепо и глупо... Каждый человек, -полагает он, - есть немножечко Дон Кихот; но более всего бывают донкихотами люди с пламенным воображением, любящею душою, благородным сердцем, даже с сильною волею и умом, но без рассудка и такта действительности... истинных донкихотов можно найти только между недюжинными людьми». И далее: Дон Кихот -это «человек, который искренне убежден в том, чему уже никто не верит, и который жертвует трудом, достоянием, спокойствием и здоровьем для убеждения других в своем убеждении...» (4, 364)4.
Донкихотовский критерий - это критерий поведения в самых разных жизненных ситуациях и условиях, в быту, обществе, сферах деятельности. Белинский неоднократно обращался к образу Дон Кихота, каждый раз под разными углами зрения, определяя его черты, тем самым уточняя основные параметры донкихотов-ского критерия.
Он уподобляет себя Дон Кихоту, потому что одержим одной «любимой идеей» - дать «дельное направление» отечественной словесности, повернуть наших писателей лицом к окружающей их российской действительности и положить начало созданию собственно русской во всех отношениях литературы и по форме, и по содержанию. И «рыцарствует» - целеустремленно, деятельно,
самоотверженно, ведя борьбу за претворение этой идеи в жизнь. И «сражается с мельницами» - изделиями «досужей бездарности», посредственности, невежества, шарлатанства, барышничества, представлявшими современную ему «расейскую литературу» (1, 125, 310-311).
Он называет себя «нравственным» Дон Кихотом потому, что, возложив на себя моральную обязанность, невзирая ни на какие трудности, опасности и лишения, идти последовательно к одной цели - содействовать возникновению у нас самобытной, неподражаемой, оригинальной, достойной Отечества литературы, где подлинно русскими, национальными, как считал, были только четыре писателя - Державин, Пушкин, Крылов и Грибоедов, он не может даже на миг изменить этой обязанности, пойти на сделку с самим собой, со своей «рыцарской» совестью ради знакомства с «чудесами природы, искусства, цивилизации», и поступает «нелепо и глупо», отказываясь от такой возможности, жертвуя при этом многим, и прежде всего здоровьем, во имя «любимой идеи»...
Параметры донкихотовского критерия, черты поведения, отвечавшие представлению Белинского о донкихотстве, постоянно расширяются и обогащаются.
Так, поначалу «своего рода донкихотством» он будет считать «идеальную любовь», которая напоминает ему «палочку, на которой ездят верхом школьники, воображая, что они скачут на богатырском коне» (2, 364), а также бессмысленное, случайное, неразумное и нелогичное поведение (2, 453-456). Подобно Дон Кихоту «смешон и жалок» тот, полагает Белинский, «кто смотрит на всё глазами чувства и энтузиазма, кто из какой-нибудь толстой коровницы готов сделать для себя Дульцинею, кто во всем простом, повседневном видит прозу жизни, которою оскорбляется как святотатством» (2, 490-491). К «Дон Кихотам современного общества» он будет относить вообще всех искателей сильных ощущений» (2, 505). И т.д.
Самое развернутое определение донкихотства и «донкихотского поприща», которое обычно начинается с очарования, увлечения какой-то идеей-мечтой и всегда оканчивается разочарованием, осознанием ее пустоты, Белинский дает в марте 1845 г. в статье о «Тарантасе» В. А. Соллогуба. В сущности донкихотство, как уже отметили исследователи, будет для Белинского «по преимуществу
воплощением отрыва от действительности и отставания от хода жизни»5.
Донкихотовским критерием Белинский пользуется в основном для характеристики поведения литературных героев и лишь дважды - творчества отечественных писателей: молодого, еще «неизвестного» С. Тёмного, о чем уже говорилось выше, и широко известного С.П. Шевырёва, который, как заметит Белинский, ведет себя по-донкихотовски: «выдумывает неправду» и «создает... призраки, чтобы было ему над кем показать свою храбрость, достойную манчского витязя...» (5, 472).
Одним из первых литературных героев, что прошел у Белинского поверку донкихотовским критерием, был Чацкий. «Это, -скажет критик, - просто крикун, фразер, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий все святое, о котором говорит», - т.е. «действует нелепо и глупо». «Неужели, - продолжает Белинский, -войти в общество и начать всех ругать в глаза дураками и скотами -значит быть глубоким человеком? Что бы вы сказали о человеке, который, войдя в кабак, стал бы с одушевлением и жаром доказывать пьяным мужикам, что есть наслаждение выше вина - есть слава, любовь, наука, поэзия, Шиллер и Жан-Поль Рихтер?..» -И заключает: «Это новый Дон Кихот, мальчик на палочке верхом, который воображает, что сидит на лошади...» (2, 238), уравнивая поведение «глубокого человека» и обыкновенного школьника...
В феврале 1845 г. Белинский скажет, что Дон Кихоты - это вообще люди, оторванные от действительности, которые о жизни судят по книгам и ведут себя в соответствии с ее книжным -«идеально-поэтическим» - изображением. «...Не книга ли, - пишет он, - заставила доброго, благородного и умного помещика манч-ского сделаться рыцарем Дон Кихотом, надеть бумажную кольчугу, взобраться на тощего Россинанта и пуститься отыскивать по свету прекрасную Дульцинею, мимоходом сражаясь с баранами и мельницами?» (6, 412). И тут же переносит этот критерий на отечественную действительность.
«Между поколениями от двадцатых годов до настоящей минуты, - заметит Белинский, - сколько было у нас разных Дон Кихотов», которые выросли на «книжном направлении» в восприятии жизни, подобно Дон Кихоту, что в свое время «помешался» на чтении рыцарских романов? (6, 537). «У нас были и есть Дон
Кихоты любви, науки, литературы, убеждений, славянофильства и еще бог знает чего, всего не перечесть!» (6, 412). И ни одного примера такого рода Дон Кихотов. Лишь два года спустя он скажет, почему славянофилов он считает донкихотами...
Достаточно часто пользуясь донкихотовским критерием, собственно к сервантесовскому критерию Белинский прибегает только дважды и оба раза касаясь творчества Н.В. Гоголя.
Первый раз в октябре 1842 г., когда пенял К.С. Аксакову, что тот, в пылу своего увлечения «Мертвыми душами», уравнял их автора «по акту творчества» только с Гомером и Шекспиром, отодвинув при этом как бы на второй план всех других великих европейских писателей, в том числе и Сервантеса. Приложив к творчеству Гоголя критерий мирового значения, Белинский заметил, что в то время как Сервантес в ряду других великих европейцев «имеет несравненно и неизмеримо высшее значение во всемирно-исторической литературы, чем Гоголь», наш писатель «при всей неотъемлемой великости его таланта, не имеет решительно никакого значения во всемирно-исторической литературе, и велик только в одной русской...» (5, 150, 151).
Здесь сервантесовский критерий Белинский применяет к творчеству Гоголя не прямо, а косвенно, в качестве одного из показателей мирового значения писателей, прямо - он применит его в октябре 1847 г., полемизируя с Ю.Ф. Самариным относительно направления и сущности таланта Гоголя.
Самарин, пишет Белинский, «слишком увлекся мнением Пушкина о Гоголе», что «еще ни у одного писателя», кроме Гоголя, «не было... дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем». Приведя слова Пушкина в «Выбранных местах из переписки с друзьями», Гоголь тут же с ними согласился, считая, что это его «главное свойство», которое принадлежит только ему и «которого точно нет у других писателей».
Да, замечает Белинский, «Ревизор» и «Мертвые души» наглядное свидетельство того, что Гоголь «является великим живописцем пошлости жизни». Но это не вся правда о Гоголе. Он написал и «Тараса Бульбу», «поэму, герой и второстепенные действующие лица которой - характеры высоко трагические». Но
«если в "Тарасе Бульбе", - продолжает Белинский, - Гоголь умел в трагическом открыть комическое, то в "Старосветских помещиках" и "Шинели" он умел уже не в комизме, а в положительной пошлости жизни найти трагическое. Вот где, нам кажется, должно искать существенной особенности таланта Гоголя». И здесь он уже непосредственно обращается к сервантесовскому критерию. «Из всех известных произведений европейской литературы, - подчеркнет Белинский, - пример подобного, и то не вполне, слияния серьезного и смешного, трагического и комического, ничтожности и пошлости жизни со всем, что есть в нем великого и прекрасного, представляет только "Дон Кихот" Сервантеса» (8, 311, 312).
См.: КуриловА.С. Гомеровский критерий в системе оценок А.С. Пушкина В.Г. Белинским // Пушкин и Античность. - М., 2001. - С. 63-90; Он же. Шекспировский критерий оценки А.С. Пушкина В.Г. Белинским // Литературоведческий журнал. № 36. - М., 2014. - С. 142-154; Он же. Гётевский критерий оценки А.С. Пушкина В.Г. Белинским // Гёте: Личность и культура. - М., 2004. - С. 77-94; Он же. В.Г. Белинский и Генрих Гейне: Из истории отечественной аксиологии // Немецкоязычная литература: Единство в многообразии. -М., 2010. - С. 39-42.
Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 8. - М., 1982. - С. 44. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием тома (курсивом) и страницы. См.: Шлегель Ф. История древней и новой литературы. - М., 1834. Лекции 11-13. Это издание имеется в библиотеке Белинского. См.: Ланский Л. Описание книг библиотеки Белинского // Литературное наследство. Т. 55. В.Г. Белинский. - М., 1948. - С. 512-513.
Об этом см. также: ГригорьевА.Л. Дон Кихот в русской литературно-публицистической традиции; Мордовченко Н.И. «Дон Кихот» в оценке Белинского // Сервантес: Статьи и материалы. - Л., 1948.
Григорьев А.Л. Дон Кихот в русской литературно-публицистической традиции. С. 16-17; См. также: Сорокин Ю.С. Примечания // Белинский В.Г. Собр.соч. Т. 7. - С. 712.
2
3
4
5
