CC BY
17
государства «одна семья - один ребенок»? Ведь в свое время некоторые ахуны в Нинся-Хуэйском автономном районе личным примером пропагандировали политику «одна семья - один ребенок».
- Сейчас, - отвечают мне, - положение иное. На Юго-Западе, Северо-Западе, где проживают мусульмане, разрешается иметь 2-3 детей. Регулирование рождаемости противоречит традиционному менталитету мусульман, ибо, согласно исламским представлениям и обычаям, дети - «дар божий». Чтобы обойти запреты государства, люди могли прибегнуть к обычному праву - неписаным правилам поведения. Илдико Беллер-Хан рассказал, как это происходило на практике у уйгуров СУАР. До введения принудительного планирования семьи в Синьцзяне уйгуры часто возражали, чтобы их жены соблюдали обычай рожать детей в доме своих родителей. Теперь не возражают, особенно если родители проживают в другом административном районе. Так легче скрыть и беременность, и рождение ребенка, и его воспитание в младенческом возрасте. Эти «внеплановые» дети могут быть зарегистрированы детьми бездетных братьев или сестер.
* * *
В меняющуюся картину жизни Китая свой неповторимый вклад вносят все населяющие его народы, независимо от их численности. Обыденное сознание и общественное поведение того или иного этноса нередко складываются под воздействием не официальных установок государства, а религии. И мусульмане как этнорелигиозная общность в этом отношении не составляют исключения.
«Азия и Африка сегодня», М., 2010, № 3, с. 26-29.
Алексей Громыко,
доктор политических наук, заместитель директора ИЕ РАН УСТОИТ ЛИ НОВЫЙ ВАВИЛОН? (Проблемы межцивилизационной интеграции Европы)
Не проходит дня, чтобы в европейских средствах массовой информации не появились сообщения на тему иммиграции. Борьбе с нелегальной иммиграцией посвящаются встречи европейских политиков на высоком уровне, как это было в июле 2009 г. в Сток-
гольме, где собрались министры иностранных дел Евросоюза. Центральные газеты и материалы информационных служб пестрят такими заголовками, как «12 миллионов нелегальных иммигрантов Евросоюза ждут решения своей судьбы», «Грецию, Мальту и Кипр захлестывает волна нелегальной иммиграции», «Рабство по-европейски», «Британцы снова выступают против иностранной рабочей силы», «Французские власти закроют стихийный лагерь мигрантов», «В Нидерландах не любят приезжих» и т.п. В 20082009 гг. в центре внимания СМИ в связи с проблемами иммиграции находились Италия, Греция и Франция, а Британия отличилась тем. что в июне 2009 г. на выборах в Европарламент победу от этой страны одержали два представителя расистской Британской национальной партии. В 2008 г. количество незаконных иммигрантов в Италии выросло на 35 тыс. человек, что на 70% превысило их численность за предыдущий год. В этой ситуации Рим прибег к новой тактике борьбы с нелегалами, которая, по мнению правозащитников, нарушает Женевскую конвенцию о беженцах: несколько раз в 2009 г. сторожевые корабли страны перехватывали различные плавучие средства у о. Лампедуза и выдворяли нелегалов обратно в Ливию. Кроме того, Италия заявила о признании лишь политического статуса беженцев и фактически приравняла нелегальную иммиграцию к уголовному преступлению.
Всего в 2008 г. Средиземное море из Северной Африки и Ближнего Востока в Европу пересекли около 70 тыс. человек, подавляющее большинство которых влилось в ряды нелегальных иммигрантов. В мае 2009 г. в центре Афин произошла стычка националистов с нелегальными иммигрантами, уже четыре года занимающими заброшенное здание Дворца правосудия. Греция бьет тревогу, ведь 50% попадающих в Европу нелегалов проникают туда через эту страну. Все лето 2009 г. то там, то здесь в парижских этнических пригородах вспыхивали беспорядки, которые представляют собой в уменьшенном масштабе «восстание пригородов», разразившееся в 2005 г. По сообщениям французской прессы, в этих кварталах процветает наркоторговля, а безработица среди молодежи достигает 40%. Ясно, что на фоне мирового экономического кризиса проблема «чужака» в Европе будет только обостряться. В начале XXI в. каждый 35-й житель планеты был международным мигрантом. Если бы мигранты составляли население одной страны, она заняла бы по численности пятое место в мире. По данным ООН, в 2002 г. всего мигрантов насчитывалось
175 млн., а прогноз на 2050 г. составил 230 млн. Европа лидирует по количеству иммигрантов - 60 млн. человек, за ней следуют Азия и Северная Америка. Еще не так давно, до середины XX столетия, именно США и Канада были главным магнитом для переселенцев со всего мира. С 1846 по 1939 г. только Европу в направлении Западного полушария покинули около 60 млн. человек. В Старом Свете трудовые, экономические мигранты из их числа составляют большинство, значительно опережая нелегалов и вынужденных переселенцев, беженцев. Иностранная рабочая сила и мигранты первого поколения составляют 26% рабочей силы в Австралии, 22% - в Новой Зеландии, 20% - в Канаде, 16% - в США, 10% - в Германии, 6-8% - во Франции и Англии, 4% - в Испании и Италии. Более того, между 1965 и 2000 гг. количество мигрантов в мире удвоилось - с 75 до 150 млн. человек. По расчетам ООН, в 2002 г. 185 млн. человек более 12 месяцев проживали за пределами страны своего рождения. Данная цифра велика, хотя и составляет немногим более 2% мирового населения.
При всей впечатляемости приведенных данных уникальности в фактах массового перемещения населения из одних регионов в другие нет. Развитие человечества на протяжении всей истории сопровождалось активными миграционными процессами. На базе миграции складывались целые империи, включая Российскую, но и разрушались тоже, как это, например, случилось с Древним Римом. Благодаря миграции возникли и формировались многие страны, включая США, британские переселенческие колонии и доминионы, большинство стран Латинской Америки. Выделяют несколько глобальных миграционных волн. Характерной чертой последней, прокатившейся по миру после окончания Второй мировой войны, стало направление основных миграционных потоков в Западную Европу. В последние десятилетия прошлого столетия в нее хлынули выходцы из бедных и беднейших стран Азии и Африки. Сила этой миграционной волны подпитывалась многими факторами, в том числе перекройкой границ в Европе после 1945 г., распадом империй - Британской, Голландской, Французской, а позднее - и распадом Советского Союза. Свою роль сыграли процесс старения населения в европейских странах по мере увеличения их благосостояния, дешевизна иностранной рабочей силы, что длительное время было чрезвычайно привлекательно для европейских экономик - либеральное миграционное законодательство большинства развитых стран, новый качественный этап в развитии СМИ, до-
несших до всех уголков земного шара образы сытой и преуспевающей жизни «общества изобилия». Значительное влияние на ситуацию с интеграцией мигрантов во второй половине XX столетия оказал фактор коммуникаций (удешевление транспортных услуг, телефонной связи, массовое распространение Интернета и мобильной связи), т.е. качественное облегчение по сравнению с недавним прошлым решения проблемы передвижения и общения на расстоянии. Если раньше мигранты из других регионов за пределами Европы прибывали сюда в своем большинстве на постоянное место жительства, то со временем значительно выросла пропорция временной, сезонной миграции, а те, кто обосновывался на новом месте, переставали чувствовать себя оторванными от исторической родины. Кроме того, значительная и возрастающая часть мигрантов в европейских странах предпочитала селиться компактно, воспроизводя первоначальную среду обитания. В результате ослабевало стремление хорошо изучить государственный язык страны-реципиента, воспринять ее обычаи, традиции и нравы.
В отличие от потоков предыдущих волн миграции, на этот раз, во второй половине XX в. и по нарастающей, появились и укоренились две новые проблемы, невиданные со времен экспансии Арабского халифата на Иберийском полуострове и Османской империи в Юго-Восточной Европе. Во-первых, среди мигрантов значительную часть составили мусульмане; во-вторых, они перестали стремиться слиться с новым для них социокультурным окружением. Если раньше Европа знала только одну модель интеграции -ассимиляционную, то теперь многие умы увидели спасение в модели мультикультурализма, многокультурья.
Ассимиляционная модель в наиболее последовательном виде представлена в Западной Европе Францией и Данией; модель мягкой ассимиляции демонстрирует Швеция; модель многокультурья -Британия, Германия и страны Бенилюкса. Суть ассимиляционной модели, разновидностью которой является классическая и уходящая в прошлое модель американского «плавильного котла», - в растворении пришлых культур и ценностей в автохтонной среде, что не исключает ее обогащения в результате этого процесса. Логика этой модели понятна: в современном мире невозможно да и не нужно препятствовать перетеканию людей из одних регионов в другие, нужно использовать положительные стороны этого процесса, однако при этом интегрировать переселенцев на своих условиях.
В свою очередь, суть многокультурья - в признании возможности параллельного существования и взаимовыгодного взаимодействия этнических, многосоставных общин, представляющих не только разные культуры, но и разные цивилизации. Логика этой модели также понятна: и она отталкивается от тезиса об объективном и необратимом процессе переселения народов, но признает невозможность интеграции на принципах ассимиляции в условиях, когда объекты интеграции - столь разные и во многом несоединимые культуры и ценности. Считается, что культурное и в определенной степени ценностное разнообразие обогащает общество, делает нацию более динамичной и способной быть возничим глобализации, а не понукаться ею. С точки зрения этой модели нет доминирующей культуры, которая объединяла бы остальные на базе единых духовных ценностей. Эту модель нередко образно называют «крупно нарезанным салатом». В то же время подразумевается, что некая базовая система нормативов и ценностных установок все же должна существовать, но за ее границами, размытыми и плохо очерченными, допускается ценностный и культурный плюрализм. Востребованность мультикультурализма коренится в эпохе национальных государств, продолжающейся до сих пор, а также в современном процессе обострения культурных идентификаций под влиянием глобализации.
Модель ассимиляции и модель многокультурья отвечают на объективные реалии современного мира. Не больше двух десятков государств, включая Данию и Голландию, претендуют на статус моноэтнических, да и они становятся все более гетерогенными под влиянием всеохватывающих миграционных и демографических процессов. Лишь в половине государств ведущая этническая группа составляет более 75% населения. К монокультурным нельзя отнести и те страны, которые по внешним признакам являются моноэтническими. Например, испанцы и японцы составляют в своих государствах абсолютное большинство, однако с культурной точки зрения эти государства многолики. Или феномен объединенной Германии, в которой западные и восточные немцы, по мнению нобелевского лауреата, писателя Г. Грасса, так и не превратились в единый народ. По мере усложнения этнического состава и культурного ландшафта каждой отдельной страны, привлекательность и популярность мультикультурализма возрастает по сравнению с идеями ассимиляции. Поэтому мультикультурализм становится все более востребованным как для регулирования сосуществования
различных коренных этнокультурных групп, как это происходит в Испании, Британии, Бельгии, так и для регулирования взаимодействия коренного населения с пришлым.
Термин «интеграция» стал предметом дискуссий еще в 1960-е годы. Видный британский политик Рой Дженкинс так говорил об этом в 1966 г.: «Термин "интеграция" может вводить в заблуждение. Я не считаю, что он означает утерю иммигрантами своей идентичности и культуры. Я не думаю, что нашей стране нужен плавильный котел, который превращает всех в единообразную массу... Я определяю интеграцию не как процесс ассимиляции по наименьшему знаменателю, а как процесс предоставления равных возможностей, который сопровождается культурным многообразием в атмосфере взаимной терпимости». Несмотря на то, что такие страны, как Британия. Франция, Германия, придерживались разных иммиграционных моделей, во всех из них широко использовался термин «интеграция», но смысл в него вкладывался разный.
Для Европы в целом проблема миграции осложнялась собственной демографической проблемой. В 1900 г. численность европейцев составляла 390 млн. человек, или четверть населения планеты. В 2025 г. их будет насчитываться более 700 млн., но это составит лишь 9% мирового населения. Причем в следующие несколько десятилетий рост числа европейцев будет происходить главным образом за счет притока иммигрантов из Азии и Африки. В то же время, к 2025 г. доля проживающих в Латинской Америке увеличится в мировом населении с 6,6 до 8%, в Азии - с 55 до 60%, в Африке - с 9 до 13%.
И все же нет причин для фатализма и слишком мрачных прогнозов. Да, количество незаконных иммигрантов в Европе растет и будет расти, не говоря уже о переселенцах на законных основаниях. В ближайшие годы миграционное давление на Европу извне будет только увеличиваться. Но если заглянуть за середину XXI в., то ситуация, с демографической точки зрения, изменится. Большинство расчетов демографов показывает, что к 2050 г. рост численности населения планеты достигнет своего пика - порядка 8 млрд. человек. К тому времени может быть в значительной степени решена и проблема крайней бедности в странах бывшего третьего мира, что снизит отток проживающих в нем людей. На прекращении активного притока мигрантов в Европу скажется и то, что укрепят свое благосостояние другие регионы планеты, став привлекательными для переселенцев и беженцев. Наконец, демо-
графический упадок Европы в части ее коренного населения не обязательно будет продолжаться вечно, ведь переживала Европа однажды феномен бейби-бума - взрыва рождаемости. При сравнении эффективности и жизнеспособности моделей мультикульту-рализма и ассимиляции на явное преимущество не претендует ни одна из них. По-видимому, Европа будет идти по пути выработки компромиссного, комбинированного варианта интеграции.
Джихад против Макмира
Тема «секьюритизации» иммиграции в контексте внутренней безопасности, сращивания проблем иммиграции и безопасности, представления о том. что миграция - один из источников конфликтов внутри развитых государств, возникла относительно недавно. Конечно, мусульманские страны, расположенные в регионах высокой нестабильности, привлекли к себе внимание конфликтологов еще в 1960-е годы, но особенно после исламской революции в Иране в 1979 г. Именно тогда на ислам стали смотреть как на источник потенциальной угрозы для безопасности западных стран. Для государств ЕС исламский фактор превратился из внешнего во внутренний в 1990-е годы. В Амстердамском договоре 1997 г. темы иммиграции и предоставления политического убежища были объединены и переданы в ведение государственных органов правопорядка. Традиционные «земли обетованные» - англосаксонские государства, становившиеся приютом для сотен тысяч и миллионов иностранцев задолго до второй половины XX столетия, - США, Канада, Австралия, Новая Зеландия - длительное время не сталкивались с системными проблемами безопасности, вызванными миграцией. Для политиков в США водоразделом стал сентябрь 2001 г., для Европы - теракт в Мадриде в 2004 г. Специалисты же обратили внимание на эту тему в начале прошлого десятилетия. Наиболее проницательные исследователи стали рассматривать тему секьюритизации в увязке с концепцией мультикультурализма и взаимодействия цивилизаций.
В этой связи не обойтись без упоминания общеизвестной работы Самуэля Хантингтона «Столкновение цивилизаций?», опубликованной в 1993 г. Именно в ней автор выступил с предостережением о том, что объективное разнообразие мира, главный источник которого, с его точки зрения, - культурные различия ци-вилизационного порядка, скрывает конфликтность экзистенциального плана. Менее известна более поздняя работа Хантингтона «За-
пад и все остальные», вышедшая в 1997 г. В ней он повторил свой тезис о делении мира на разные цивилизации, обладающие принципиальными отличиями, и о большом потенциале конфликтности в отношениях между ними. Однако на сей раз ученый недвусмысленно высказывается против попыток навязать ценности «западной цивилизации» остальному миру. Правда, делает он это исходя не из каких-либо моральных соображений, а признавая неспособность Запада на фоне изменения соотношения сил между цивилизациями и дальше навязывать свою волю другим. Фактически, Хантингтон предложил идею мультикультурализма как основу взаимодействия разных цивилизаций. К его мнению не прислушались, и после 2001 г. внедрение западных ценностей в мусульманском мире продолжилось на сей раз откровенно силовыми средствами.
За несколько лет до исламизации проблемы радикализма Хантингтон прозорливо писал о подспудно происходивших процессах накопления конфликтного потенциала в межцивилизацион-ных отношениях. Этот тезис одинаково применим и к анализу ситуации внутри стран «западной цивилизации», в которых процесс перемешивания цивилизаций набирает обороты. «Модернизация и экономическое развитие, - пишет автор, - не только не требуют культурной вестернизации, но часто ведут к противоположному - к возрождению незападных культур. На индивидуальном уровне переселение людей в незнакомые им города, приобретение неизвестных ранее профессий вырывают их из традиционной среды, рождают чувство отчуждения, ведут к кризису идентичности, для преодоления которого помощником часто становится религия... Глобальное усиление религиозного фактора является прямым следствием модернизации». Возрождение незападных культур, считает Хантингтон, происходит активнее всего в мусульманских и азиатских обществах. Он обращает внимание на то, что усиление позиций ислама, возможно, за исключением Ирана, происходило в 1980-1990-х годах во всех мусульманских странах.
На сегодняшний день исламская цивилизация представляет собой одно из наиболее заметных человеческих мегасообществ, а ислам, пожалуй, - самую динамичную религию. К этой цивилизации принадлежит около полусотни стран и более 1 млрд. человек. В странах Евросоюза их обосновалось не менее 15 млн. Необходимо отметить, что европейская/западная цивилизация и мусульманская на протяжении веков развивались в одном русле и, по сути, были частями средиземноморской цивилизации. С точки зрения
религии они также вышли из одной авраамической традиции. До XIV-XV вв. исламская цивилизация удерживала передовые позиции; именно исламская наука и культура стали для Европы связующим звеном между античностью и эпохой Возрождения. XV век оказался в этом отношении переломным, обозначив длительный период постепенного ослабления позиций исламской цивилизации, который продолжался до второй половины XX столетия. С точки зрения темы межцивилизационного и внутрицивили-зационного мультикультурализма, яблоком раздора между европейской и исламской цивилизациями стал вопрос о секулярности. Мусульманский мир никогда не знал принцип «Богу - богово, кесарю - кесарево», и подавляющее большинство мусульманских стран не приняло идею светского государства. До сих пор это остается одним из важнейших факторов, препятствующих адаптации мусульман-иммигрантов к западному образу жизни. И наоборот, западные социально-политические модели не удалось внедрить практически ни в одной мусульманской стране, за исключением в какой-то степени Турции.
Проблемы мультикультурализма, конечно, не сводятся к трудностям по интеграции мусульман в западные общества. Их нежелание воспринимать западный образ жизни является проявлением намного более широкого феномена, связанного со столкновением глобализации и идентичностей. Американский исследователь Б. Барбер образно назвал эти два явления столкновением макмира -производное от названия ведущей международной компании быстрого питания «Макдоналдс» как одного из символов глобализации и унификации, и джихада - обозначение воинствующего фундаментализма и трайбализма. И макмир, который символизирует принципы потребительства, коммерциализации и омассовления, и джихад, символизирующий противостояние модернизации, принципы этнической и религиозной клановости, кровных уз, в равной степени работают на ослабление национальных государств, разъедая их соответственно снаружи и изнутри, противодействуют политике мультикультурализма.
Джихад - не только одна из компонент ислама, но в переносном смысле обозначает все другие проявления фундаментализма, будь то протестантский фундаментализм, иудейский или какой-либо другой. И все же в исламском фундаментализме есть свое своеобразие: «В то время как в каждой религии существуют свои фундаменталистские традиции, - утверждает Барбер, - в исламе
именно они играли ведущую политическую роль с XVIII века». Парадокс заключается в том, что фундаменталистские течения в исламе не раз вступали в борьбу с диктаторскими режимами в мусульманских странах, хотя общественные порядки, к которым они стремятся, не менее далеки от демократии. Кроме того, если западные страны стремились изменить политические режимы, например, в странах социалистического лагеря, путем внедрения в них демократических процедур западного образца, то этот метод не действовал в отношении мусульманских стран, более того, он им противопоказан. Именно с помощью демократических выборов фундаменталисты уже не раз претендовали на власть, но незаконно лишались этого права с молчаливого согласия Запада. Наиболее ярким примером стали события в Алжире, развернувшиеся в этой североафриканской стране после отмены результатов выборов 1991 г., на которых победили исламские фундаменталисты.
Ипостаси фундаментализма
В этом, как и в других подобных случаях, высветилась та же проблема, что встала среди прочих на пути мультикультурализма в Европе: исламские фундаменталисты готовы пользоваться инструментами демократии и модернизации для завоевания власти, однако, приемля форму, они отвергают демократическое устройство светского государства по сути, т.е. отрицают либеральную демократию, которая не может не быть светской. Возвращаясь к термину «макмир» как к одному из проявлений глобализации, надо сказать, что отношение его антипода - джихада, к демократии не менее формально: законы, по которым развиваются глобальные рынки, политика транснациональных корпораций и финансовых олигополий, принцип гегемонии частнособственнического интереса над общественным имеют мало общего с классическими представлениями о демократическом принятии решений, о соблюдении прав меньшинств, о бережном отношении к традиционным культурам и экономическим укладам. Не надо забывать, что в значительной мере возникновение феномена джихада - агрессивной защиты традиционных ценностей - стало реакцией на феномен макмира -агрессивной политики продвижения западных ценностей по всему миру.
Проблема усиления исламского фундаментализма, который сам по себе не лучше и не хуже фундаменталистских течений в
других религиях, усугубляется тем, что в последние десятилетия и особенно годы на его почве получил бурное развитие исламский экстремизм, т.е. воинствующая часть исламского фундаментализма. И дело не только в том, что экстремисты и террористы превратно истолковывают те или иные строки Корана для оправдания своих преступлений - священная книга мусульман действительно содержит не только призывы к миру, но допускает и насилие. Радикальные фундаменталисты также используют эпизоды из жизни Пророка Мухаммеда, например, пленение людей и возвращение их за выкуп. Но и в этом ислам не является исключением, ведь при желании отдельные места в священных текстах других религий можно также трактовать как оправдание насилия, например, в Ветхом Завете. Все же ряд исследователей настаивают на том, что война и терроризм являются частью ислама и что насилие было присуще ему всегда.
Необходимо признать как опасность недооценки исламского фундаментализма в качестве питательной среды для экстремизма, так и опасность демонизации ислама как религии, занесение всех мусульман в «черный список». Несомненно, грубейшей идеологической ошибкой властей США после 11 сентября 2001 г. был призыв к новому крестовому походу, вброс в массовое сознание образа грядущего апокалиптического столкновения западной и исламской цивилизаций, объявление «войны с террором», которая у американского обывателя стала ассоциироваться с войной против всех мусульман. По невежеству или сознательно насаждалось неприятие чужого образа мыслей и мировоззрения. Наглядный пример искажения образов - широкое использование в политической риторике и в СМИ извращенного понимания джихада как исключительно войны мусульман против неверных, хотя на самом деле джихад в исламской теологии - это прежде всего следование праведному образу жизни, духовное самосовершенствование мусульманина, не имеющее отношения к насилию. Другой пример - исламизм, термин, обозначающий политическую идеологию исламского фундаментализма. Исламизм вовсе не является синонимом насилия, хотя многие террористы являются исламистами. Неудивительно, что, например, опрос, проведенный газетой «Дэйли Телеграф» в августе 2006 г., показал, что 53% населения Британии считают ислам в целом «главной» или «некоторой» угрозой для страны, а 73% респондентов опроса журнала «Спектейтор» в сентябре того же года отве-
тили утвердительно на вопрос, ведет ли Запад глобальную войну против исламского терроризма.
И все же проблема сращивания насилия и исламизма остается чрезвычайно серьезной и актуальной. Факт остается фактом: члены суннитской группы салафистов - «истинные» последователи ислама, будь то ваххабиты или другие зелоты и пуристы, отрицают диалог между мусульманами и «неверными», диалог, направленный на мирное сосуществование, и часть их признает насилие как метод утверждения своих взглядов. Идеологическое обоснование объединения салафизма и экстремизма появилось в 1960-е годы благодаря работам египтянина Сайида Кутба. В 1970-е годы мусульманский мир заявил о себе как о глобальном игроке благодаря фактору нефти, а новоявленные финансовые потоки нефтедолларов стали источником подпитки радикальных организаций. Идеи исламского экстремизма получили новый стимул в 1979 г., после исламской революции в Иране и ввода советских войск в Афганистан. Тогда-то при самой активной поддержке ряда западных стран, прежде всего США, массовое развитие получило движение джиха-дистов - воинов ислама. Появилось и идеологическое обоснование этой радикализации благодаря проповедям палестинца Абдуллы Юсуфа Аззама.
Однако ошибочно искать корни международного терроризма исламского оттенка в Афганской войне 1979-1989 гг., которая была направлена на защиту светского режима в Кабуле. В октябре 2001 г. Усама бен Ладен заявил: «Наш народ терпел это унижение и позор более 80 лет. Его сынов убивают. Его кровь проливают, на его святыни нападают и им не управляют так. как постановил Аллах». С точки зрения бен Ладена, мусульмане должны ощущать чувства боли и унижения на примере истории всего XX в., имея в виду в первую очередь не Советский Союз, а политику западных стран в отношении мусульманского мира. Не случайно главным врагом джихадистов в 1990-е годы стали США, против которых и были направлены террористические атаки «Аль-Каиды». Против них бен Ладен объявил джихад еще в 1996 г. Монстр, как в истории о Франкенштейне, вернулся к своему создателю, чтобы погубить его. Длительное время распространение исламизма сдерживалось такими популярными в мусульманском мире идеями, как светский социализм и панарабизм, однако к 1980-м годам они выработали свой ресурс. К концу XX в. джихадисты создали международную террористическую сеть. Для ее идеологов конечная цель заключа-
ется в создании мирового исламского халифата, жизнь в котором основана на законах шариата. По мнению бывшего британского исламиста Шираза Махера, «исламистские группы расцветают за счет проповеди раскольнической идеи первенства ислама, которая направлена на прекращение временного упадка ислама и на противодействие доминированию Запада с помощью возрождения пуританского халифата».
Последствия распространения радикального исламизма во всей полноте затронули Европу. Новый взлет джихадистское движение переживает с 2001 г. после вторжения в Афганистан войск США и их союзников, хотя спустя почти десять лет после создания бен Ладеном «Всемирного исламского фронта джихада» говорить о мировом халифате иначе как об иллюзорном проекте по-прежнему нельзя. «Триумф исламского фундаментализма в планетарном масштабе, безусловно, выглядит утопией, - считает российский специалист по исламу Алексей Малашенко. - Мотивация исламистских фундаменталистов-радикалов заключается скорее в их желании доказать свое право на существование и в комплексе неполноценности, вызванном их несостоятельностью». Последний рождает отчаяние, что, в свою очередь, толкает их на экстремистские действия. Важным является вопрос связи проблемы социальной несправедливости и экстремизма. Б. Барбер так говорит об этом: «... слишком во многих уголках третьего мира, как и во многих кварталах первоклассных западных городов, существует обстановка отчаянной ярости, и это придает действиям террористов определенную легитимность». Стоит ли удивляться, что вслед за падением башен-близнецов в Нью-Йорке на улицах многих мусульманских городов наблюдались сцены торжества в честь «триумфа над неверными»?
Исламские экстремисты — кто они?
Однако если нищета, обиды и унижения исторического и бытового характера, являются благодатной почвой для рекрутирования джихадистов и террористов, то сам по себе терроризм - отнюдь не движение бедноты, между терроризмом и бедностью нет прямой зависимости. И исламский экстремизм - это не только реакция на несправедливости по отношению к мусульманам, но и утвердительное действие, направленное на навязывание с помощью насилия и страха своего мировоззрения. Не случайно почти все смертники, совершившие террористические акты 2001 г. в США, 2004 и
2005 гг. в Испании и Британии, участники террористического заговора в Глазго и Лондоне в июне 2007 г. были вполне образованными людьми, включая выпускников Кембриджа, с приличным достатком. Именно таких, как они, покуда они играли роль благонадежных граждан, приводили в пример успеха политики мультикультурализма. Приведем другие слова бывшего британского исламиста Шираза Махера: «Мусульмане в Британии (исламисты) живут своей отдельной жизнью. Они верят в то, что ислам и Запад несовместимы, что демократия - ересь, и что интеграция -наибольшая для них угроза». За исламским экстремизмом стоят большие деньги, ему покровительствуют многие сильные мира сего (мусульманского мира), его подпитывают проповедники с высшим богословским образованием.
Однако неоспоримо и то, что исламские террористы и их идеологи, представляя мизерную часть «обиженных и оскорбленных» мусульман, получают «пушечное мясо» именно из их среды, как и благодаря им обретают свое прикрытие и легитимацию. Если в Европе и США террористические акты совершались часто представителями среднего класса, то, например, на Большом Ближнем Востоке смертники - это, как правило, выходцы из бедноты, семьям которых заказчики самоубийственных преступлений обещают немалые деньги за «мученичество» их отцов, братьев и сестер. Если бы завтра нищета в мусульманском мире исчезла, исламский экстремизм в том или ином масштабе сохранился бы, но в отсутствие скрытой массовой поддержки его значение снизилось бы в разы. Связи бедности в мусульманском мире с терроризмом посвящено исследование сотрудников Принстонского и Карлова университетов. Оно показывает, что высокая степень поддержки актов насилия против израильтян существует среди палестинских студентов, торговцев и людей свободных профессий, однако среди безработных она значительно слабее. В своей массе активисты радикальной исламистской группы «Хезболла» не принадлежат к беднейшим слоям населения и имеют достаточно высокий уровень образования. Такие же выводы справедливы и в отношении радикалов с другой стороны - членов «Туш Эмуним» - экстремистского движения израильских поселенцев на оккупированных территориях. Рассадником и источником рекрутирования для международного терроризма никогда не были такие беднейшие страны мира, как Бурунди, Демократическая Республика Конго, Эритрея или Либерия, хотя каждая из них испытала на себе все ужасы гражданских
войн. Анализ 781 акта терроризма, попавшего по классификации Государственного департамента США в разряд значительных, показал, что их исполнители были, как правило, выходцами из стран с высоким уровнем притеснения политических свобод, а не высокой бедности. 15 из 19 человек, участвовавших в террористической атаке на США 11 сентября 2001 г., принадлежали к богатым семействам Саудовской Аравии: Усама бен Ладен в свое время сколотил многомиллионное состояние, а его правая рука аль-Завахири был
процветающим врачом-педиатром.
* * *
Каковы же источники радикализации европейских мусульман, иммигрировавших в один из самых благополучных регионов мира? Здесь целый набор причин образует один тугой узел. В него вплетены и исторические обиды колониального периода, и горечь поражений мусульман в арабо-израильских войнах, и специфика ислама с его неоднозначной трактовкой межконфессионального диалога. Существуют причины геополитического и геоэкономического порядка, которые выше описаны в терминах «макмир» и «джихад». Огромную негативную роль сыграла внешняя политика США в регионах Ближнего и Среднего Востока в 1990-е годы и в первое десятилетие XXI в. Свою долю вины несет и политика квазиформальной интеграции мусульман в рамках как модели мульти-культурализма, так и модели ассимиляции.
Секьюритизация проблем, связанных с миграционными процессами в Европе, произошла надолго, если не навсегда. И это в определенном смысле плата Старого Света за свое благополучие, за те блага, которые он получал и получает за счет глобализации. Простых решений задач, стоящих перед европейцами в сфере интеграции культур, ценностей, образов жизни, не существует. Ношу межкультурного, межконфессионального диалога Европе придется нести и дальше. Роль перекрестка цивилизаций таит в себе немало опасностей, но предоставляет и преимущества в конкуренции за духовные и материальные ценности.
«Современная Европа», М., 2010 г., № 1, с. 18-30.
