CC BY
7А.А. Скворцов
УДК 174
Университетское сообщество между этикой академического и коммерческого успеха
Аннотация. Статья посвящена трансформации понимания этики успеха в университетской среде. Традиционно идея успеха высшей школы была неразрывно связана с идеей служения сотрудника своему университету. Представление об успехе не было связано ни с высокими доходами, ни с существенным карьерным ростом. Успех воспринимался сотрудниками как лидерство в науке, как узкая, но глубокая специализация, как просветительская миссия, с помощью которой университет участвует в развитии своей страны. Однако в последнее время российскими властями взят курс на коммерциализацию высшей школы, которая, по замыслу, будет способствовать интеграции университетов в сферу бизнеса. Отныне под успехом понимается другое: работа во имя прибыли университета и места в произвольных рейтингах, которые формируются не по качественным, а по количественным показателям. Автор показывает, что коммерциализированная высшая школа не добьётся успеха в деловой среде и при этом неизбежно потеряет свой авторитет в обществе.
Ключевые слова: этика, академическая этика, успех, наука, образование, сообщество, коммерциализация, наукометрия.
Вопрос, заданный редакторами «Ведомостей прикладной этики» «Возвращение этики успеха?» уже содержит в себе естественный ответ: «Но разве концептуализация этики успеха куда-то уходила?» С тех пор, как наша страна приняла рыночную модель, а экономический рост был признан фактически единственным показателем её развития, всё стало оцениваться с точки зрения успешности продвижения вперёд. В сущности, на макроуровне, этика успеха выражается просто: существуют цели, и всё подчинено достижению этих целей. Всё, что ускоряет этот процесс - правильно, что тормозит - неправильно. Это движение к достижению целей в духе гипотетического императива достаточно сложно назвать этикой, но с тех пор,
как под этикой стали понимать любые стандарты наилучшей практики, существующей в той или иной области, можно согласиться и на это слово.
На микроуровне деловой активности этика успеха стала главным мотивом развития бизнеса. Какие бы кризисы ни переживала наша страна, но деловая сфера движется вперёд, осваивая современные формы внутрикорпоративного регулирования, которые также принято называть «этическими». Здесь тоже всё подчинено эффективности, пусть даже через улучшение условий труда и повышение степени подотчётости бизнеса перед обществом. Тот, кто вовлечён в жизнь бизнеса, чувствует эту динамичную гонку за целями и знает, что успех выражается в конкретных цифрах и показателях.
Однако вопрос редакторов «Ведомостей прикладной этики» в большей степени касался не общих социально-экономических условий, а состояния отечественной университетской среды. Насколько в ней пустила корни этика успеха, и насколько она вообще уместна в академической сфере? С одной стороны, сферы образования - это часть экономики страны и, по идее, должна не отставать от ритма её развития, т.е. работать ради достижения тех же показателей, демонстрировать такие же коэффициенты эффективности. Но, с другой стороны, университетская культура всегда несла в себе что-то уникальное и идеальное: очень далёкое от «этики успеха», принятой в деловой сфере. Более того, в эту сферу, т.е. в мир науки, образования, искусства часто уходили люди, не желающие жить по законам рынка и понимающие свой жизненный успех по-другому. Поскольку здесь очевидно идёт речь о различных жизненных пониманиях успеха, то мы обратимся к этике успеха именно как к индивидуальной моральной программе, т.е. как к этике в изначальном смысле этого слова.
Этика успеха является частью перфекционистской этики, но только с явной эгоцентрической направленностью. Индивидуальный успех предполагает приоритет собственного блага над общим, хотя и не обязательно в ущерб ему. Стремящийся к успеху работает на общее благо, пока это выгодно и пока общее позволяет ему развиваться, но как только у него появляются новые перспективы для роста, он уже не чувствует обяза-
тельств перед общим. Конечно, такая этика может быть дополнена утилитаристским мотивом: работа на общее благо ведёт к моему частному благу, но всё равно индивидуальное благо остаётся в приоритете и частные цели в любом случае превалируют над общими.
Этике успеха противоположна другая жизненная программа, которую можно условно назвать «этика служения». Здесь -всё наоборот: общее благо первенствует над частным, свои индивидуальные цели добровольно ущемляются ради целей общего. Тот, кто служит, готов мириться и с неурядицами, и с отсутствием личных перспектив развития, - настолько он вовлечён в жизнь коллектива, которому служит. Здесь также не исключены утилитарные мотивы, но в конфликтной ситуации мотив служения потребует от его носителя пожертвовать своим благом ради общего блага. Конечно, этику служения можно тоже условно понимать как «этику успеха»: благо общего, его развитие - это несомненный успех для всех, кто к нему причас-тен. Но, в таком случае, это будет не индивидуальный, а коллективный успех, который может потребовать пожертвовать успехом личным.
Различие между двумя обозначенными выше моделями -этикой успеха и этикой служения - традиционно символизировали различие между миром бизнеса и академической средой. Приблизительно до начала предыдущего кризиса (2008-2009) они имели мало общего, если, конечно, говорить о сфере государственного, а не частного образования. Обитатели академической среды в большинстве своём руководствовались ярко выраженным мотивом служения, который исходил из чувства причастности к великому целому - славной истории и культуре университета или научной организации. Все, кто поступал на работу в университет, прекрасно понимали, что их труд не будет справедливо оплачен, а достаток - это скорее случайное стечение обстоятельств, подоспевшее в виде гранта или коммерческого преподавания. Карьера в академической среде также весьма условна: различие в положении между ассистентом и профессором далеко не столь разительно, как различие между рядовым офисным клерком и топ-менеджером. К тому же положение профессора (и по доходу, и по вниманию, ока-
занному государством) в нашей стране - едва ли не хуже, чем у того же офисного клерка. Единственное, чего можно было достичь в академической среде, - это лидерства в своей исследовательской области, высокого научного авторитета и -как следствие - уважения среди коллег.
Конечно, степень причастности к идеальному мотиву служения была разной: от полного погружения в него и отождествления своей жизни и будущего университета до частичного прикосновения к ней, выраженного лишь в повседневном общении с членами коллектива. В любом случае, тот, кто никак не проникался мотивом служения, надолго в университетской среде не задерживался: личные цели уводили его на другую дорогу. Справедливо утверждать, что до недавнего времени в университетах царил корпоративный дух, который ныне так усердно и по большей части безуспешно ищут бизнес-корпорации. Можно ли назвать этот университетский корпоративный дух особой «университетской этикой успеха»? Только в том смысле, если достижения университета воспринимались как результат работы всех его сотрудников. И, так или иначе, члены университетской корпорации понимали, в чём заключается этот успех, т.е. ради чего они жертвуют своими усилиями.
Если подытожить многочисленные дискуссии о том, что такое университет и чем он занимается, то сразу же можно согласиться с мнением британского исследователя С. Коллини: «1. Обеспечивать ту или иную форму высшего образования, которое в каком-то смысле не ограничивается только профессиональным обучением. 2. Развивать некую форму передового исследования или научной работы, характер которой не до конца диктуется потребностью решать непосредственные практические задачи. 3. Осуществлять такие виды деятельности в одной дисциплине или четко определенном секторе дисциплин. 4. Пользоваться определенной формой институциональной автономии, по крайней мере в том, что касается интеллектуальной деятельности» [2]. С этим списком трудно поспорить, но для университетской среды нашей страны перечисленных пунктов было недостаточно. Помимо видимых, материальных результатов работы, у нас значительную роль играл идеальный мотив - создание интеллектуальной среды, благодаря которой
возможно было осуществить всё, указанное выше. Например, чтобы обеспечить различные виды обучения, отличающиеся высоким качеством, требуется создать интерес к образованию в стране и добиться востребованности образованных людей; иными словами - создать культ образования и сделать так, чтобы именно к слою образованных людей в первую очередь прислушивались власти при принятии решений. Лидерство в науке - это правильная цель, но надо сначала создать устойчивый интерес в обществе к науке, показать, что она - не дело одиночек, а важнейший фактор, обеспечивающий развитие страны, и, как следствие, создать сообщество, способное развивать науку и видеть в этом цель собственной жизни. Автономия - также важный фактор, но мы знаем, что для автономии требуется наличие её субъекта, т.е. того, кто будет осуществлять автономию. В академической среде - это опять же заинтересованное, продуктивное сообщество, способное определять направление развития науки и образования. Именно его создание было той сверхзадачей, которой до поры до времени посвящали себя работники российской академической среды. Поэтому, наряду с научной и образовательной деятельностью, университетские работники много сил тратили на третье направление - исполнение просветительской миссии, которую видели в росте общего уровня культуры. Получается, что идеальный момент, который существенно мотивировал сотрудников, - это создание целого слоя образованных людей, т.е. тех, кто в будущем сможет определять стратегию развития страны. Именно в этом видели основной успех своей работы, именно такой успех становился делом служения для многих поколений работников академической среды. И если бы таким людям пришлось составлять модные ныне рейтинги успешности университетов, они на первое место поставили бы те организации, которые ведут наибольшее количество просветительских проектов, будь то работа со школами, предприятиями, корпорациями, экспертная и научно-популярная деятельность и т.д.
Но всё резко изменилось в последние годы. Начиная со времён предпоследнего кризиса, университетское сообщество переживает изменения в понимании успешности, которые справедливо можно назвать катастрофическими. И это касается не
только нашей страны; кризис расшатал традиционное понимание образования во многих странах. Вот, что по этому поводу говорит крупнейший философ морали Америки и одновременно теоретик образования М. Нуссбаум: «В связи с тем, что все государства - особенно в нынешний кризисный период - страстно стремятся к экономическому росту, слишком мало внимания уделяется путям развития образования (а значит, и мировых демократических обществ). В погоне за прибылью, характерной для сегодняшнего мирового рынка, в эпоху религиозной и экономической нестабильности в особенности, могут быть навсегда утрачены ценности, имеющие значение для будущего демократии». Это, по её мнению, происходит, поскольку имеет место «противопоставление образования, имеющего целью получение прибыли, образованию, цель которого более всеобъемлющее воспитание граждан своей страны» [4]. Здесь следует отметить, что цель «воспитывать граждан страны», или по-нашему «служить своей Родине», оказывается, была характерна не только для российской университетской среды, но и для прагматической западной культуры. Поэтому и для нас, и для них (если вникнуть в основной пафос книги М. Нус-сбаум) переход к тотальной коммерциализации образования стал не просто революцией, но и культурным шоком.
В нашей стране, на уровне нормативно-правовых документов, было декларировано, что отныне образование и наука - это сфера услуг. Слово «услуга» близко по значению слову «служение», но содержательно оно означает переход от понимания успеха как культурно-просветительской миссии к толкованию успеха как стремлению к коммерческой выгоде. Чтобы не быть голословными, обратимся к известным критериям, которые с 2012 г. использует Минобрнауки для определения эффективности вузов [1]. Из них два ключевых - это доходы от НИОКР и от финансово-экономической деятельности, т.е. объём заработанных средств. Ещё три критерия - баллы по ЕГЭ, трудоустройство выпускников и количество иностранных студентов - непосредственно от деятельности вуза не зависят; университеты не имеют прямого влияния на качество образования в средних школах, на запросы работодателей и желание иностранных граждан ехать учиться в Россию, которые часто
зависят от политических коллизий. По сути, под контролем вуза находится только один критерий оценки его деятельности -кадровый состав. Ещё недавно оценивалось развитие инфраструктуры, но здесь ясно, что её невозможно развивать без согласия местных властей. Отметим, что при повышенном внимании, уделяемом при оценке эффективности вуза финансовым индикаторам, в критериях отсутствуют все важнейшие показатели работы университета, которые и сотрудниками, и общественностью всегда считались особо значимыми. Это - количество и качество образовательных программ, а также их востребованность абитуриентами, количество научных школ и их влиятельность, лидерство в образовательном процессе (посредством издания учебников, методических разработок), электронные образовательные ресурсы, включённость в культурно-просветительские и волонтёрские проекты, востребованность специалистов-выпускников органами власти и общественными институтами и т.д. При желании, можно было бы разработать всем понятную шкалу, показывающую меру социального служения университета, только этого на данный момент не требуется. Востребованным оказалось только то, что можно легко пересчитать на деньги, и именно такого рода успех был назван «эффективностью». Данный поворот событий означает, что государство не только поставило цель резко снизить финансирование науки и образования и фактически перевести их на самоокупаемость, но и берёт на себя функцию контролировать успешность этого процесса.
Переход от ориентиров социального служения к целям коммерческого успеха был достаточно неожиданным и даже революционным. Ни университеты в целом, ни рядовые сотрудники никогда не считали, что их деятельность должна быть ориентирована на получение прибыли и отвечать интересам бизнеса. Но если не подстраиваться под эти интересы, то как можно соответствовать критериям эффективности, которые требуют привлекать спонсорские деньги? Кроме того, деловые круги нередко обвиняли университеты в том, что они плохо интегрируются в бизнес и не желают соответствовать требованиям рынка. К примеру, заместитель главного директора ОАО «Российская венчурная компания» (РВК) прямо заявляет: «Не-
смотря на рост затрат на исследования, у нас снижается их коммерциализация. Компании готовы платить, но университеты не умеют работать вовремя и по техническому заданию, даже тендерную заявку написать сложно» [3]. Возможно, оправданная претензия, но только надо иметь в виду, что рядовые университетские сотрудники никогда этим не занимались, у них было другое назначение, например, готовить высокообразованных людей, которые потом оказываются крайне востребованными различными ООО и ОАО, в том числе и тем ОАО, чей директор так нелестно отозвался о российских вузах.
Поскольку коммерческий успех признаётся главной целью деятельности высшей школы, то сама академическая среда стала стремительно загоняться в форму обычной бизнес-корпорации, ориентированной исключительно на получение прибыли. Если брать институциональный уровень, то всё, что сегодня происходит с университетами, похоже на маркетинговые программы, внедряемые в деловой сфере. Например, чтобы избавиться от неудачного прошлого и подчеркнуть устремлённость компании в будущее, проводится ребрендинг; отсюда в России появились университеты с красивыми эпитетами «федеральный» и «национальный исследовательский». В мире потребители больше доверяют брендам крупных, транснациональных компаний, поглотивших множество мелких. Так и в России происходит слияние вузов и объединение их под одной, наиболее известной маркой. Из менеджерской практики известна комплаенс-программа, благодаря которой добиваются оптимизации деятельности сотрудников, т.е. повышения производительности при снижении расходов. В российской высшей школе полным ходом идёт программа оптимизации с такой же целью - повышения нагрузки сотрудника с сохранением прежней зарплаты. Мир бизнеса - это мир конкуренции за высшие рейтинги, которые считаются важной частью репутационного капитала. Университетскую среду также накрыла волна рейтингов, по которым отныне оцениваются не только университеты, но и мелкие структурные единицы, вплоть до каждого сотрудника. Наконец, бизнес - эта стратегия поведения, стремящаяся извлечь прибыль из любого актива при минимуме затрат. Эта «стратегия» ныне торжествует в университетской среде, иногда
превращаясь в манию. Новоявленные коммерсанты от науки стали успешно зарабатывать на периодических изданиях, конференциях, программах повышения квалификации, работе диссертационных советов, стажировках и т.д. Многие вузы разогнались так, что предложение явно превышает спрос, но именно такая деятельность требуется ныне властями. Список рецепций из деловой сферы можно продолжать, но нас в большей степени интересуют не изменения, происходящие в крупных институтах, а изменения в ценностных ориентациях рядового университетского или академического сотрудника, выживающего в условиях коммерческой революции.
Ныне ситуация сложилась так, что каждый сотрудник вынужден заменить для себя императив «служи Родине» на требование «зарабатывай деньги работодателю (университету)». Поскольку этика как форма практической ориентации человека направлена на установление идеальных отношений между людьми, то негласная университетская этика ещё недавних времён требовала достаточно простых вещей: прилагать максимум усилий для создания сообщества, способного решать серьёзные исследовательские и образовательные задачи. Исходя из этого представления, сотрудник тратил основное время для занятий со студентами, для чтения и редактирования их квалификационных работ, т.е. учёный стремился создать свою школу, которая могла бы сказать веское слово в науке. Научная работа для него существовала не сама по себе, а для того, чтобы использовать её в преподавании и продемонстрировать ученикам последние достижения в своей области. Именно доходчивость, умение донести свои мысли начинающим исследователям традиционно отличали публикации университетских профессоров. Для этого требовались особая вдумчивость и неторопливость при формулировке основных идей, продолжительная проверка результатов на студенческой аудитории и в дискуссиях с коллегами. Забрасывать журналы скороспелыми статьями никто не спешил: учёный дорожил своим авторитетом и желал прийти к наиболее точным формулировкам и аргументам. Для академического авторитета требовалась не только высокая компетентность и педагогическое мастерство, но и выдающиеся личные качества, благодаря которым педагог мог
найти подход к любому студенту. И если у того находилась хотя бы небольшое количество интереса и старания, то научный руководитель мог помочь ему стать учёным хорошего уровня. Для университетского профессора старой закалки понятие «успех» никогда не был связан с личными достижениями; для него «успех» - это достижения всех его учеников, продолжающих традиции научной школы. Именно в таком понимании успеха встречались идея служения стране и культурно-просветительская миссия, которые обеспечивали высокий авторитет университета в обществе.
Можно сказать, что нарисованная картина университета докризисного состояния весьма идеалистична: в университетах работали разные люди - и подвижники, и прагматики, умевшие извлекать выгоду из своего положения. Но дело в том, что академическая прагматика не противоречила подвижничеству; университеты зарабатывали деньги, чтобы в условиях постоянного недофинансирования иметь возможность заниматься фундаментальными исследованиями. При этом на официальном уровне, в виде пожеланий властей и распоряжений самих университетов декларировалась идея академического успеха и педагогического служения.
Теперь сравним это с представлением об успехе, которое активно навязывается сейчас. Его трудно назвать «этикой», поскольку его единственное, реализуемое на практике, содержание - коммерциализация. Если раньше университетам позволяли самостоятельно зарабатывать средства (хотя и с некоторыми ограничениями), то теперь каждый сотрудник имеет прямую обязанность это делать, фактически забывая все остальные мотивы своей работы. Несколько лет назад обитатели университетов услышали от своего руководства шокирующие слова: отныне их главная задача - зарабатывать для своего вуза. От этого шока они не могут прийти в себя до сих пор. Так, в некоторые московские вузы пришла разнарядка обеспечить привлечение внебюджетных средств до полумиллиона рублей в год в расчёте на одного сотрудника. Кроме того, государство, не будучи способным обеспечить преподавателям зарплату приемлемого уровня, переложило эту обязанность на университеты, а они, также будучи неспособными это сделать, пере-
ложили требование... на самих сотрудников. Получается, что каждый обязан обеспечить себе уровень дохода, в два раза превышающий среднюю зарплату по региону. Например, для Москвы этот показатель будет свыше 100 тыс. р. - практически недостижимая цифра даже для тех, кто отдаёт все свои силы работе на благо университета. Но если сотрудник не может заработать столько, то администрация вправе обвинить его в неэффективности, что неизбежно повлечёт за собой трудности при прохождении предстоящего конкурсного отбора.
Раньше уровень знаний и мастерство преподавателя никогда не измерялись размером зарплаты. Скорее наоборот: настоящие подвижники, сосредоточенные только на науке и педагогике и не имеющие подработки на стороне, отличались невысокими доходами; более того, они никогда не заботились о собственном благосостоянии. Думать о своей зарплате, исполняя таким образом распоряжение начальства, для них - прямое оскорбление, поскольку их заставляют следовать личному интересу, забывая о судьбе дела их жизни.
В итоге происходящая ныне тотальная коммерциализация вузов обернулась явлением, хорошо знакомым из марксистской философии - отчуждением от процесса и результата собственного труда, а в более широком понимании - ситуацией, когда социальные институты, изначально имеющие гуманистическую направленность, под давлением коммерческого интереса оборачиваются против человека. Отчуждение в университетах происходит на всех уровнях, и в первую очередь оно коснулось самой идентичности. Если раньше сотрудник работал ради успеха своего второго (а может, и первого) дома, то теперь в результате массовых слияний и поглощений вузов, он с трудом понимает, где и под какой вывеской он работает, и что его ждёт в будущем. Если раньше руководство его вуза было хорошо узнаваемо, состояло из авторитетных учёных, которые время от времени организовывали в университете различные интересные академические события, то теперь руководство находится на вершине гигантской образовательной организации (иногда даже в другом городе) и часто спускает разнарядки, совершенно неадекватные сложившимся условиям, а иногда вообще не имеющие отношения к академической работе. Отсюда
у многих обитателей университетской среды сложилось впечатление, что объединение вузов произошло ради того, чтобы ликвидировать старые управленческие кадры и поставить тех, кто будет управлять университетами с точки зрения «эффективного менеджмента».
Далее происходит отчуждение на уровне индивидуальной педагогической работы. Раньше у преподавателя была кафедра и специализация, свою работу он вёл в соответствии с научным интересом и мог преподавать уникальные дисциплины, в которых он считался специалистом. Но работа в аудитории занимала, в лучшем случае, половину усилий. Не меньшая их часть уходила на индивидуальную работу со студентами, формирование интеллектуального сообщества, на почве которого могут взрасти настоящие образование и наука. Но в коммерческую эпоху всё это стало разрушаться. По вузам прошли несколько волн сокращения сотрудников, в результате чего у оставшихся существенно выросла нагрузка. Кроме того, в некое единое целое были объединены мелкие структурные подразделения, и этот процесс фактически ликвидировал специализацию. В недрах огромных «школ» и «институтов», объединяющих отныне несколько направлений подготовки, от преподавателей требуется в первую очередь читать большой спектр общегуманитарных или общетехнических курсов, которые раньше они никогда не преподавали. Отныне стало важным не качество преподавания, не уровень усвоения материала слушателями, а количественный показатель педагогической нагрузки. В специализации нужды больше нет, поскольку уровень бакалавра - это общее образование, а магистратура - это некое продвинутое общее, в которое включён минимум специальных предметов. А как может быть по-другому, если отныне образование также ориентировано на деловой успех, а не на сохранение научных школ?
Что же касается научной работы, то здесь произошло, возможно, самое существенное отчуждение. Вдумчивая работа, проводимая перед критическим взглядом компетентного сообщества, была заменена требованием выполнения наукометрических показателей. Отныне от сотрудника ожидается только количество написанных статей, а не их качество. Это количест-
во спускается разнарядкой сверху и определяется произвольным представлением руководства об «эффективности сотрудника». Раньше научная работа была подчинена педагогической, её результаты включались в образовательный процесс и служили делу подготовки молодого учёного. Теперь фактически неважно, что будет написано: главное - это то, что статьи требуются у сотрудника под угрозой увольнения или явного ухудшения условий работы. Если «критерии эффективности» заставляют делать от шести до десяти статей в год в рецензируемых журналах, то их автор озабочен только одним, - чтобы статью принял знакомый редактор в знакомом журнале. Если таковых нет, то сотни журналов, выполняя «миссию коммерческого успеха», оказывают эти услуги за деньги. В любом случае, такая статья пишется не для того, чтобы её читали, а тольько ради достижения требуемых контрольных цифр. Более того, и автор, и редакция успешных коммерческих журналов почти уверены, что такую статью никто не будет читать, ибо все осведомлены об авторитете подобных журналов и обстоятельствах, в которых делаются такие тексты. И это, возможно, самый красноречивый показатель «успеха» коммерциализированных реформ университета.
Также отчуждено и практически полностью разрушено важнейшее явление из университетской жизни - академическая свобода. На уровне рядового сотрудника она означала, что каждый вправе вести исследования и преподавать в соответствии со своим научным интересом, который избирается им свободно. Но теперь сотрудник вынужден преподавать то, что требует от него руководство образовательной программы, писать те статьи, которые требуются от него грантовым проектом, куда он нередко включается также согласно распоряжению сверху, либо же делать эти статьи ради достижения нужного количества. На свой интерес, на собственные оригинальные исследования времени почти не остаётся, да и это не поощряется руководством. Для «эффективного менеджмента» индивидуальный рост сотрудника - второстепенная задача, а первостепенная - работа всех ради достижения установленных показателей. Но самое важное заключается в том, что каких бы высоких результатов ни достигал сотрудник, они не спасут его
от очередных сокращений или ухудшения условий труда, происходящих в связи со слиянием его организации с другой. В этом смысле его академическая карьера и успех от него мало зависят; для «эффективного менеджмента» понятия «авторитет учёного» не существует. Стоит ли, в таком случае удивляться, что «утечка умов» из нашей страны не прекращается?
Наконец, центральная составляющая академической культуры, которая своим идеальным значением скрепляла её разнообразные явления воедино, - культурно-просветительская миссия, - также постепенно стала исчезать. У сотрудника университета, озабоченного наукометрическими показателями и зарабатыванием денег для вуза, просто не остаётся для этого времени. Он больше не озабочен тем, какой вклад он вносит в развитие страны и в чём заключается его служение; его задача - просто выжить в условиях окружающего хаоса и подстроиться под требования руководства. Все важнейшие для общества проекты - индивидуальная работа со студентами ради сохранения научных школ; профориентирующая работа с абитуриентами, со школами; выступления с открытыми лекциями и в СМИ - имеют смысл, если предписаны руководством и служат повышению индивидуального рейтинга, но не идут от желания поделиться своими знаниями с обществом. Если сотрудник спрашивает, «сколько мне заплатят?» или «сколько баллов я получу за выступление?», то такая деятельность далека от просветительской.
Подводя итоги, можно утверждать, что подлинная этика академического успеха решением, спущенным сверху, сменилась соображениями коммерческого успеха вуза. Этикой всё это назвать нельзя, поскольку данная стратегия исходит из соображения прибыли, а не развития гуманистического потенциала университета. Официально признаваемая цель «коммерческого поворота» заключается в ориентации университетов на интересы деловой сферы и требования рынка, неофициально признаваемая цель - сокращение финансирования науки и образования, перевод их на самоокупаемость. При этом нельзя сказать, что классические университеты никогда самостоятельно не достигали финансового «успеха». Бизнес получал выпускников с хорошим образованием, которые либо
сразу, либо после небольшой дополнительной подготовки начинали играть в компании определяющую роль, университеты сами могли зарабатывать деньги и частично себя содержать. Причём они зарабатывали не только на платных студентах, но и на экспертной деятельности, и это ещё раз показывает, каким был авторитет университетов в деловой сфере. Требования рынка для университетов не могли быть определяющими, поскольку они ориентировались не на быстро меняющуюся конъюнктуру, а на неизменные ценности общественного прогресса. Но насколько удастся обновлённой коммерциализированной высшей школе вписаться в орбиту интересов деловой сферы -большой вопрос. Будут ли востребованы на рынке труда выпускники, получившие общее, а не специализированное образование в недрах гигантских объединённых университетов, где преподаватели не могут уделить внимание их профессиональному росту? Сколько средств и времени потребуется бизнесу для их доучивания? И надо ли вкладывать деньги в вузы, где работа со студентами находится явно не на первом, а скорее, на десятом после иных соображений месте? Будет ли выгодным для бизнеса сотрудничество с университетами, которые сами озабочены только зарабатыванием денег и рейтингами, а не повышением своего научного потенциала? Трудно представить, чтобы в таком случае они смогут предложить деловым кругам качественные программы профессиональной переподготовки. Наконец, бизнес ныне последовательно развивает программы по совершенствованию деловой культуры, именно в поисках стандарта высокой культуры корпорации часто обращались к университетам. Но что сегодня они могут предложить, если их собственная высокая академическая культура подверглась гонениям, если вместо этики служения в них агрессивно внедряются требования работать ради прибыли и эти требования выдаются за настоящую науку?
Кажется очевидным, что ответы на эти вопросы - отрицательные, и если в ближайшее время тенденция на коммерциализацию университетской среды не изменится, то университетские организации окончательно растеряют свой академический авторитет, не достигнув при этом коммерческого успеха. Скорее всего, такие «образование» и «наука» окажутся бесполез-
ными не только для бизнеса, но и для устойчивого развития страны.
Список литературы
1. Информационно-аналитические материалы по результатам проведения мониторинга эффективности образовательных организаций высшего образования // URL: http://indica-tors.miccedu.ru/monitoring/2015/
2. Коллини С. Зачем нужны университеты? М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2016. С. 26.
3. Макеева А. Университеты включат в экосистему. Там они должны научиться зарабатывать деньги // Коммерсанта. URL: U RL:http://www. kommersant. ru/doc/2969274
4. Нуссбаум М. Не ради прибыли: зачем демократии нужны гуманитарные науки. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2014. С. 21-22.
