CC BY
205
УДК 1(091) (43) «17»
Е. В. Малышкин
Универсальная характеристика Лейбница как мнемонический проект
В статье рассматривается соотношение двух концепций Лейбница: теории соревнующихся миров (Daseinstreben) и универсальной характеристики (characteristica universalis). Анализируется понятие виртуально сущего и выявляется существенная неполнота проекта универсального языка. Устанавливается, что обе концепции являются ничем иным, как описанием особым образом понятой памяти.
The article describes the relation between two Leibniz’s theories: Daseinstreben theory and characteristica universalis. It analyses the concept the virtual reality and demonstrates that the project of universal characteristics is essentially incomplete and that both conceptions describe the specific notion of memory.
Ключевые слова: универсальная характеристика, память, виртуальная реальность.
Key words: characteristica universalis, memory, virtual reality.
Раскрывая замысел творения, Лейбниц создает концепцию соревнующихся миров. Бог имеет дело с бесконечным рядом возможных миров, из которого, согласно определенному критерию, и выбирает наилучший, который, в свою очередь, соответствует природе Бога. Для обозначения того состояния, в котором пребывает каждый из возможных миров, Лейбниц выбирает термин «виртуальное», виртуально сущее. С другой стороны, конечные мыслящие существа не могут быть уверены в том, что постигаемое ими в восприятиях и есть реальность. Для приведения воспринятого к статусу реального, т. е. наилучшего, в лейбницев-ском метафизическом построении задействуется особый проект -универсальная характеристика, всеобщий язык, элементами которого должны стать не внешние обозначения вещей, а их полные определения. В настоящей статье мы разберем, каким образом соотносятся между собой божественный замысел творения и универсальная характеристика. Для этого нам прежде всего потребуется разобрать понятие виртуально сущего.
Утверждение статуса виртуально сущего, во-первых, призывает нас к переосмыслению того, что сам Лейбниц называет динамическим универсумом, коль скоро динамическое понимается не как возможность чего-то, что предшествует в бытии этой возможности, но как имеющее преимущество перед другими возможностями и в силу этого способное претендовать на бытие; динамически сущее, таким образом, - это наде-
ленное сравнительной степенью превосходства ^п!ш). Во-вторых, признание этого статуса проясняет концепцию творения и предопределения. В-третьих, такое утверждение сообщает нам нечто новое и об универсальном языке, проект которого (как принято думать) не получился у Лейбница: универсальная характеристика призвана сообщать о сущем нечто такое, чего не было известно о нем до описания на этом языке, даже в том случае, если проект универсальной характеристики оказывается существенно неполон.
Виртуальное и динамическое. Универсальная характеристика, поскольку имеет дело все же не с полным определением вещей, а только с «правильным» их определением, т. е. созданным в соответствии с определенными правилами и в соответствии с ними же постоянно пополняемым, есть проект конечного способа осмысления, Бог в ней не нуждается. Подобно спортсмену, выполняющему финт, сознание, говорящее на всеобщем языке, обыгрывает природу конечного, игра и занимает место природы конечной вещи, коль скоро мы называем ее сообразно правилам универсального языка. Правила этой игры должны быть согласованы с порядком именования и диктуют порядок восприятия. Позже Кант будет проводить жесткую границу между мыслимым и чувственно воспринимаемым. Лейбниц же, напротив, указывает на затруднительность такого разграничения. С одной стороны, восприятие и осознание восприятия - два совершенно разных акта:
«Думать о каком-нибудь цвете и размышлять, что думаешь о нем, - две совершенно различные мысли, точно так же как самый цвет отличается от меня, думающего о нем» [4, с. 373-374].
Есть различные восприятия, которым соответствуют понятия:
«только чувственные - составляющие предмет каждого отдельного чувства, чувственные и умопостигаемые одновременно - принадлежащие общему чувству и только умопостигаемые - свойственные только уму. Первые и вторые вместе доступны воображению, третьи же выше воображения. Вторые и третьи понятны и отчетливы; первые же смутны, хотя они ясны и доступы узнаванию» [4, с. 374].
Сообразно различию в понятиях устроена и иерархия существ: простые энтелехии - животные - разумные духи, которые способны к более или менее ясным и отчетливым восприятиям. С другой стороны, в «Новых опытах» Лейбниц сам себя поправляет:
«трудно сказать, где начинается чувственное и разумное и какова низшая степень жизни. Так постепенно увеличивается или уменьшается в правильном конусе величина диаметра» [2, с. 485].
Принцип непрерывности здесь вступает в противоречие с иерархичностью универсума. Потому более демонстративными по отношению к
природе конечного знания являются не истины разума, а истины факта: ego cogito и cogito varia сообщают нам больше о нашем знании, нежели закон тождества вкупе с законом достаточного основания.
Следует различать данность порядка и сам порядок. Если порядок дан сообразно «великому принципу, в силу которого ничто не происходит без причины и должна быть причина, почему существует это, а не другое» [5, с. 234], то сам порядок, т. е. различие между ближним и отдаленным, происходит из наиболее сообразного нам, мыслящим конечным существам, способа размышлять. Эту-то сообразность и призвана зафиксировать, хорошо проявив, универсальная характеристика. Важно, что она не может быть исполнена одним человеком, поскольку в ее состав с необходимостью включаются не только истины разума, но и истины факта, которые требуют согласования опыта. Этот проект есть проект распределенного знания. Характеристика состоит в счете ближайшего, но это ближайшее - не столько трансцендентальные основания, сколько перечень хорошо воспринятого, этот-то перечень и составляет материю счета. Призыв «давайте посчитаем!» предполагает бытие считаемого, каковое принуждает к коммуникации и к прояснению, к пересчету воспринятого, так что счет есть не принуждение к порядку восприятия, но к правильной коммуникации: коль скоро ты решился заговорить на всеобщем языке, ты уже не сможешь настаивать на том, что очевидно прежде всего для тебя. Существенной частью такого говорения было бы прояснение самого языка, его формата, знаковых порядков, правил употребления лексем и т. д. - всего того, что мы сейчас наблюдаем в так называемых распределенных проектах, т. е. в сообществах типа open source, web 2.0 и т. д.
Приведем пример. Универсальную характеристику можно представить себе как некую карту, например, показывающую, как попасть из одного места в городе в другое, оснащенную возможностью комментирования. По мере того, как карта будет заполняться комментариями, будет меняться и сам маршрут, и описание места, так что места на карте будут меняться, ведь хорошо описанная цель меняет и маршрут, и предпочтения, сообразно которым мы выбираем эту цель, а не другую. Допустим, я решил послушать соловьев. Ближайшее из известных мне мест в Санкт-Петербурге для этого - Смоленское кладбище. Там живут соловьи, там зелено, относительно тихо, и там есть где погулять. Если я внимательно изучу способы перемещения с Петроградской стороны на Васильевский остров, найду таких же любителей птичьего пения, как и я сам, то вполне может быть, что поеду я не на Васильевский, а, скажем, в парк к Озеркам, где нет соловьев, но есть пеночки, а некоторые дорожки заасфальтированы, так что можно не только прогуливаться, но и кататься на роликах. Это изменит «мой» город: улицы останутся прежними, но
выяснится, что то, что раньше я держал в обязательном сопряжении (Петроградская и Васильевский), теперь преобразовано в иную сопряженность. Более того, я прояснил и свои предпочтения, ведь казалось мне, что люблю я соловьиный выговор, а оказалось, что - тишину и простор. Признаваться в предпочтениях и уметь о них рассказывать так, чтобы тебя понимали, - как раз это Мамардашвили и называл «любить жизнь»:
«Хотеть жить - это хотеть занимать еще точки пространства и времени, то есть восполнять или дополнять себя тем, чем мы сами не обладаем. Допустим, я люблю Нану - существо, наделенное определенными качествами и в силу этих качеств вызвавшее во мне любовное стремление. А на самом деле это мое стремление вызвано расширительной силой жизни. Это и есть одно из пространств, где уместно начать мыслить, то есть отличать, что и почему ты любишь. Любишь ли ты Нану потому, что у нее голубые глаза, или ты любишь ее потому, что ты расширяешься? И линии твоей судьбы будут весьма различны в зависимости от того, что и как ты поймешь» [7, с. 33].
Проективный характер универсальной характеристики сообщает ровно об этом: улиц, коммуникативных маршрутов не существует самих по себе, они есть только хорошо обоснованный феномен, и всегда есть возможность подумать еще раз. Это мнемонический проект, поскольку призван напоминать о совершенном Богом первом счете: если бы он не был выполнен и не содержал бы в себе след божественной благой воли, не имело бы смысла ничего понимать: пусть я имею дело только с виртуально сущим и никогда - с реальным, упорядоченность виртуального и дает мне возможность хвалить Бога. Мыслить, считать, даже составляя ноли и единицы, - значит благодарить, воздавать хвалу. Но само мышление невозможно вне памяти о первом счете, мышление о нем и напоминает. Первый счет, таким образом, не дан как предмет конечной мысли, но - как предмет действенного памятования.
Обратимся к известной лейбницевской метафоре города, проясняющей замысел монадологии. Город рассматривается монадами с вершин окружающих его гор, и хотя город один, каждая из простых субстанций видит не то, что видит другая. Город же, воспринятый со всех возможных позиций, дан каждой монаде в смутном восприятии. Универсальная характеристика и призвана прояснять это полное восприятие города, рассматривать его последовательно со всех вершин, и если этот проект начать осуществлять, то выяснится, что то, что раньше я принимал за город, это не совсем он, но от этого город не исчезнет, а замысел градостроителя прояснится, если я увижу не только город, но и горы, и это «увижу», поскольку будет прояснять сам характер восприятия, звучит у
Лейбница как обещание: город (реальный феномен) — горы (перечень всех возможных восприятий) - Град Божий:
«Отсюда легко вывести заключение, что совокупность всех духов должна составлять Град Божий, т. е. самое совершенное, какое только возможно, государство под властью самого совершенного Монарха. Этот Град Божий, эта воистину Вселенская Монархия (МопагсЫе ипгуе^еПе) есть мир нравственный в мире естественном и представляет собой наиболее возвышенное и самое божественное из дел Божиих; в нем и состоит истинная слава Божия, ибо ее не было бы, если бы духи не познали величия Бога и благости его и не поражались им. Именно в отношении к этому государству и обнаруживается, собственно, его благость, так как его премудрость, его всемогущество проявляется повсюду» [1, с. 428].
Определение универсальной характеристики как коммуникативного проекта вроде бы плохо согласуется с понятием монадологии, в котором явно обозначен запрет на коммуникацию простых субстанций, однако проект всеобщего языка есть проект выявления предпочтений, а признание предпочтения и есть начало сообщества. Лейбниц здесь оказывается последовательным картезианцем: подобно тому как Декарт, мысля себя как вещь мыслящую, утрачивает и собственные родственные связи, и конфессию, и набор привычных телесных жестов, которыми обеспечивалось я-прежнее, еще не заподозрившее себя в небытии, Лейбниц, подозревая мышление не только в способности к радикальному заблуждению, но и в способности мыслить ничто (его умение ставить точки: первой истиной факта является не «я мыслю, значит, существую», а «я мыслю»), призывает нас к искусству отказа от собственного тела, от того, что есть «моя» перспектива, «мой» город. Да, сама по себе монада есть атом бытия, но известна монада себе только как бытие виртуальное, т. е. имеющее предпочтения. Последовательность виртуальных актов, благодаря «прожилкам реальности», способна превратиться в реальность подобно тому, как бесконечно малая величина - «полезная фикция» - описывает площадь криволинейной фигуры.
Универсальная характеристика, последовательно проясняя природу восприятия, будет приближать нас к восприятию подлинной субстанции тел:
«Можно сказать, что субстанция тел есть истинный феномен, поскольку Бог сам постигает их интуитивным знанием, так же ангелы и святые, которым дано видеть вещи истинно; таким образом, Бог и святые воспринимают тело Христово там, где нам видятся хлеб и вино» [10, 8. 474].
Порядок в его контингентности задается индивидуальной природой монады, потому динамический универсум, выстраиваемый Лейбницем, -это не столько универсум совершенных атомов бытия, сколько универсум индивидуумов, реализующих различные возможности, и именно в
этом различии себя и показывает бытие. Как указывает проф. Сергеев, «поскольку всякое представление является перспективным, постольку возможность оказывается более фундаментальной категорией, нежели действительность, или наличный порядок вещей» [8, с. 503]. Когда феномены утрачивают реальность, тогда особую значимость получает та конфигурация возможностей, которая позволяет описывать феномены различным образом. Если мыслить conatus, основополагающую черту монады, заставляющую ее переходить от одного восприятия к другому, психологически, то мы получим попросту мир невротических индивидов, которые, недовосприняв одно, стремятся к иному. Но это абсурдно, понимать conatus следует как свойство онтологическое. Лейбниц предлагает понимать силу (дюнамис) как стремление к совершённому порядку сущего посредством фиксации предпочтений; череда восприятий не является линейным восхождением к совершенному восприятию совершенного, но, фиксируя хорошо воспринятое, мы переходим от одного восприятия к другому, отмечая то, что было понято как наделенное достоинством (у^ш) перед другими возможностями, таким образом и осознавая мир наиболее предпочтительный: это восхождение есть
вспоминание того, что теперь мы знаем лишь смутно.
Что же позволяет Лейбницу полагать, что люди все же способны говорить на «Адамовом языке»? Ведь это означает - описывать то, чего никто никогда не видел. Сами реальные феномены? Одного только опыта обращения с бесконечностями, который мы извлекаем из счисления бесконечно малых, недостаточно, ведь бесконечное еще не означает реального. Лейбница наполняло воодушевлением другое его открытие -динамика. Критикуя Декарта, который полагал, что природа телесных вещей сводима к одной только протяженности, Лейбниц доказывает, что сохраняется не только количество движения, но и «количество деятельной силы». Другими словами, наблюдая за телесными феноменами, мы способны усматривать то, что составляет самую суть всякой вещи - ее силу, более того, способны эту силу вычислять, т. е. выражать на математическом языке. Взаимодействие вещей не выводимо из одной только геометрии: «... я пришел к мысли (и притом правильной), что премудрый Творец в строении системы вещей избежал того, что вытекало бы само собой из голых законов движения, почерпнутых в чистой геометрии» [3, с. 255], это взаимодействие описывается не формулой ту, а — ту , то есть в каждом взаимодействии мы наблюдаем первую производную движения, силу, которая есть нечто самостоятельное и есть не что иное, как склонность вещи действовать так, а не иначе. Эта-то склонность, то, чем вещь обладает преимущественно перед другими, и есть ее у^ш, сама ее сущность. Истолкование мира как динамического универсума и позволяет предполагать не только наличие единого изначального языка, но и нашу способность его понимать, т. е. говорить на нем.
Виртуально сущее и среднее знание. Если мы усматриваем коммуникативную природу универсальной характеристики, то и проблема среднего знания должна обсуждаться не в том смысле, принимает ли Лейбниц аргументы Луиса де Молины, с именем которого связывали концепцию среднего знания, или отказывается от всей его концепции1. Поскольку волевое решение конечного мыслящего существа должно обсуждаться в терминах виртуальности, постольку и среднее знание (то знание, каким Бог знает о принятом свободной тварью решении) принадлежит не порядку осуществления, а порядку продолженного счета. Г ово-рить о среднем знании действительно не имеет смысла, поскольку этим термином предполагается, что некто способен совершить такой поступок, о необходимости (моральной, но не метафизической) совершения которого Бог не ведает.
Лейбниц попросту не нуждается в концепции среднего знания, поскольку различие между моральной и «геометрической» необходимостью значимо не только для нас как конечных существ, но и для Бога. Полагая же, что Бог оставляет человеку выбор между одним жестко детерминированным набором событий и другим (и потому Бог нуждается в знании о том, какой именно выбор был сделан), мы будем принимать контингентность за необходимость, т. е. окажемся спинозистами, а Лейбниц весьма тщательно избегал ловушек, расставленных Спинозой. Бог, полагает Лейбниц, априори знает, какой выбор совершит та или иная тварь, но выбор этот будет совершен по благости (Ьопйа8) избираемой вещи, а не по необходимости. Значит ли это, что мы должны и вовсе отказаться от понятия свободного выбора? Нет, поскольку, во-первых, отказываясь от выбора, мы впадаем в софизм ленивого разума (зачем что-то делать, если все и так предопределено?), т. е. отказываемся как раз от благости, заключенной в избираемом предмете. И, во-вторых, мы свободны в способах описания ситуации выбора. Но и здесь нет произвола, поскольку, как указывает Лейбниц, споря с Гоббсом, «реальность определения не зависит от произвола, и не все понятия могут быть соединены между собой» [6, с. 104]. Осмысление истины как способа приведения любых суждений к тождественным высказываниям и заставляет Лейбница создавать универсальный язык.
Как бы выглядел такой язык? Я знаю, что человек есть разумное животное. Это, по Лейбницу, истинное определение. Следовательно, чтобы оформить запись, я должен выразить человека через животное и через разумное, животное - через что-то еще, и т. д. Даже если грамма-
1 О сближении позиции Лейбница с позицией иезуитов, каковое можно усматривать даже вопреки явному отказу Лейбница от концепции среднего знания, см.: [9], см. также: [11].
тика такого языка будет предполагать однозначное прочтение (что является только предположением), его лексика будет предполагать бесконечные ряды, причем оба ряда, с которых мы начали (ряд «животное» и ряд «разумное»), должны быть совозможны. Несовозможность рядов означала бы либо ошибочность записи (т. е. неточность счета), либо неполноту исходного тезиса. Доказать или опровергнуть эту полноту мы можем, лишь посчитав. А следовательно, полнота/неполнота задается не самим тезисом, не соответствием его некоему «положению дел», а способами счета. Потому такой язык предполагал бы появление множества фикций, примеры каковых дает нам наблюдение за историей математики: и отрицательные числа, и понятие нуля, и расстояние между ближайшими точками на прямой «есть только фикции, но фикции полезные». И их существование обеспечивается совозможностью с остальными рядами. Польза, о которой говорит здесь Лейбниц, - это не польза обращения к силе, сокрытой в «самой природе», ибо о самой природе мы не знаем, известна ли она нам, но польза, извлекаемая из правильного определения: раньше не могли посчитать, а теперь можем. Польза есть осознание принуждения (все равно - в поступке или в описании), и это принуждение есть порядок памятования о совершенном Богом счете.
В работе «Среднее знание» Лейбниц предлагает эксперимент: разговор с Богом. И в зависимости от того, какие ответы дает Бог, мы будем соглашаться или не соглашаться с концепцией среднего знания. Поскольку Бог априори знает и может поведать собеседнику, что случится с тем или иным индивидуумом, постольку среднее знание оказывается лишней гипотезой. Но этот эксперимент имеет смысл, если мы допускаем, что, во-первых, есть свидетель всех наших мыслей и поступков, во-вторых, он говорит на понятном нам языке и, в-третьих, мы не можем оспорить ни одно его высказывание. Если мы предположим, что создали (начали создавать) всеобщий язык, то первое и третье условия не будут выполняться для двух собеседников: для языка существенно, что один может сообщить другому что-то такое, чего тот не знает, как и существенно, что любое суждение может быть подвергнуто пересмотру. Потому, даже если проект универсальной характеристики оказывается успешен, мы все равно оказываемся в ситуации конечного выбора: что я выбрал, А или Б, имеет смысл только по отношению к принятому описанию, но не по отношению к общему божественному замыслу.
Таким образом, система предустановленной гармонии вовсе не предполагает какого-то завершения ни в проекте универсального счисления, ни в каком-либо ином проекте, ведь предустановленность ничего не сообщает о тех порядках счета, в которых мы обретаем себя и свое ближайшее, ею лишь установлено соответствие между двумя рядами причин - начальных и конечных. Нас, другими словами, не должно вол-
новать, насколько порядок телесного соответствует порядку мыслимого, может ли в здоровом теле находиться здоровый дух, поскольку здоровье духа - это наш выбор, у которого нет стороннего свидетеля. Предустановленная гармония позволяет нам не без основания полагать, что в каком бы «мире» я ни находился, т. е. какому бы счету ни следовал, этот мир - наилучший из всех возможных. Верный счет есть не «адекватность вещи и интеллекта», но память о достаточном основании для принятого счета. Принуждение понимания, те самые «прожилки реальности», о которых часто упоминает Лейбниц, есть не только врожденные идеи, т. е. условия понимания, которые общи для нас и Бога. Прожилки указывают на изготовленность мира согласно единому, избранному из бесконечного рада других порядку, и потому указывают на совозможность и априорным (логическая непротиворечивость), и апостериорным (фактическая совместность) способом: Бог решил сотворить этот мир, а не другой, потому порядок совозможности в нем вполне определен.
Универсальная характеристика как проект бесконечный и существенно неполный. Удался ли проект универсальной характеристики? Да, ни один из предложенных Лейбницем синтаксисов такого будущего всеобщего языка не принес внятного результата, однако универсальная характеристика, поскольку начиналась бы с нашего знания, которое не обладает метафизической достоверностью, а только моральной, считала бы не реальные, а виртуальные предикаты всякого сущего. Понятие виртуально сущего призвано прояснять преимущества самих вещей, их virtus, потому счетное (цифровое) описание вещей мира оказывается необходимым условием их восприятия. Мы вполне можем утверждать, что проект Лейбница по созданию универсальной характеристики оказался успешен, приносит свои плоды и развивается самым серьезным образом в нашем стремлении описать все и вся на языке нулей и единиц. Оцифровка книг, мест, лиц, маршрутов - это не удвоение перечисленного, а разнообразие того счета, в котором всякое сущее способно оказаться призванным к бытию.
Что останется, если мы признаем все неудачи Лейбница и его современников по созданию грамматики универсального языка? По крайней мере, одно предположение: мудрость, коль скоро она может быть высказана, может быть высказана на некоем едином языке, один мудрец способен понимать другого, и их разговор может быть понятен для наблюдателя. Глядя на сегодняшнее несходимое разнообразие дискурсов, такое предположение кажется противоречащим фактическому положению дел, однако само это положение не является опровержением гипотезы. Попытки обнаружить такой язык не привели к однозначному результату. Гипотеза остается гипотезой до тех пор, пока она кого-то воодушевляет, заставляя продумывать собственные предпочтения.
Список литературы
1. Лейбниц Г. В. Монадология // Лейбниц Г. В. Соч.: в 4 т. Т. 1. - М.: Мысль, 1982. - 636 с.
2. Лейбниц Г. В. Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии // Лейбниц Г. В. Соч.: в 4 т. Т. 2. - М.: Мысль, 1983. - 686 с.
3. Лейбниц Г. В. Опыт рассмотрения динамики. О раскрытии и возведении к причинам удивительных законов, определяющих силы и взаимодействие тел // Лейбниц Г. В. Соч.: в 4 т. Т. 1. - М.: Мысль, 1982. - 636 с.
4. Лейбниц Г. В. Переписка с королевой Пруссии Софией-Шарлоттой и курфюрстиной Софией // Лейбниц Г. В. Соч.: в 4 т. Т. 3. - М.: Мысль, 1984. -734 с.
5. Лейбниц Г. В. Порядок есть в природе // Лейбниц Г. В. Соч.: в 4 т. Т. 1. - М.: Мысль, 1982. - 636 с.
6. Лейбниц Г. В. Размышления о познании, истине и идеях // Лейбниц Г. В. Соч.: в 4 т. Т. 3. - М.: Мысль, 1984. - 734 с.
7. Мамардашвили М. К. Эстетика мышления. - М.: Моск. шк. полит. ис-след., 2000. - 414 с.
8. Сергеев К. А., Коваль О. А. Монадология Лейбница: мир как представление // Homo Philosophans. - СПб.: Санкт-Петербург. филос.е об-во, 2002. -509 с.
9. Anfray J.-P. God’s Decees and Middle Knowledge: Leibniz and Jesuits // Studia Leibnitiana. - 2002. - №76. - Р. 647-670.
10. Die philosophis^en Swiften von Gottfrid Wilhelm Leibniz // Ed. C. I. Gerhardt. - V. II. - Berlin: Weidmann, 1875-90. Репринт: Hildesheim: Georg Olms, 1978.
11. Knebel S. Leibniz, Middle Knowledge, and the Intricacies of World Design // Studia Leibnitiana. - 1996. - №28 (2). - Р. 199-210.
