CC BY
19
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2009. № 2
В.С. Савельев
УМЕНИЕ СЛУШАТЬ КАК НЕОБХОДИМАЯ ЧЕРТА ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ В ВОСПРИЯТИИ АВТОРА ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ
Анализируя три диалога из Повести временных лет, автор приходит к выводу, что, описывая речевое поведение персонажей, летописец реализует свое представление о необходимых качествах языковой личности, одним из которых является умение правильно истолковывать слова собеседника, определяющее успешность речевого поведения коммуниканта в целом.
Ключевые слова: Повесть временных лет, древнерусская языковая личность, диалог, восприятие.
The author of the article analyzes three dialogues in the old Russian Chronicle «Povest vremennych let» (XII century), concluding, that the chronicler realizes his conception of the necessary abilities of the linguistic personality by describing speech behavior of the characters. One of these abilities is the skill of listening, which enables them to be successful in their communication.
Key words: «Povest vremennych let», old Russian linguistic personality, the skill of listening.
Повесть временных лет (далее - ПВЛ), один из главных памятников Древней Руси, представляет собой текст, в который включено множество диалогов. Летописный диалог является одним из основных средств создания образа персонажа и в то же время отражает идеологию автора (или редактора) текста. В связи с этим перед исследователем ПВЛ неизбежно встает задача - определить авторские принципы отбора речевого материала. В рамках данной статьи мы рассмотрим один из таких принципов, обратившись к анализу нескольких диалогов, между которыми на первый взгляд нет ничего общего.
1
И присп^ осень, и помяну Олегъ конь свой, иже к^ постлвилъ кормити, не вс^длти на нь. (1) Б^ ко преже въпрошллъ волъхвовъ и кудесникъ: «От чего ми есть умьрети?» (2) И рече ему одинъ кудесникъ: «Княже! Конь, егоже люкиши и ^здиши нл немъ, от того ти умрети». (3) Олегъ же приимь въ ум^, си рече: «Николи же всяду нл конь, ни вижю его коле того». И пов^л^ кормити и и не водити его к нему, и прекывъ н^колко л^тъ, не д^я его, дондеже и нл гр^кы иде. И пришедшю ему къ Киеву и прекысть 4 л^тл, (4) нл 5 л^то
помяну конь свой, от него же кяху рекъли волъсви умрети Ольгови. И пришва старейшину конюхомъ, ркя: «Кде есть конь мой, его же к^хъ поставилъ кормити и клюсти его?» (5) Онъ же рече: «Умерлъ есть». (6) Олегъ же посмеяся и укори кудесника, ркя: «То ть не право молвять волъсви, но все то лъжа есть: конь умерлъ, а я живъ». (7) И пов^л^ оседлати конь: «Да ть вижю кости его». И при^ха на место, идеже кяху лежаще кости его голы и локъ голъ, (8) и, сл^зъ с коня, посмеяся, ркя: «От сего ли лъка смерть мне в^яти?» И въступи ногою на локъ, и выникнучи змея и уклюну и в ногу. И с того, разкол^вся, умьре (6420 / 912)1.
Как выстроен этот диалог (вернее, связанные друг с другом несколько диалогов)? Опишем речевые шаги, сделанные говорящими в анализируемом отрывке (речевым шагом будем считать реплику персонажа и «обрамляющие» ее слова автора):
(1) - указывается место речевого шага в диалоге, называется коммуникативная цель говорящего (въпрошалъ), упоминается адресат (волъхвовъ и кудесникъ);
(2) - упоминается то, что произошел локутивный акт (рече), называется адресат (ему);
(3) - указывается ментальная реакция князя Олега на слова собеседника (приимь въ уме), которая привела к локутивному акту (рече). Поскольку эта реплика содержит решение, принятое говорящим в отношении своих же действий, она обращена «к самому себе», и адресат ее не эксплицирован. Перлокутивным эффектом высказывания стало то, что говорящий воплотил в действительность свое же решение (И повеле кормити и и не водити его к нему);
(4) - называется экстралингвистическая ситуация, спровоцировавшая общение (на 5 лето помяну конь свой), речевое действие говорящего, приведшее к возникновению канонической ситуации общения (призва старейшину конюхомъ - для того чтобы начать разговор, собеседники должны были оказаться в одно время в одном месте), локутивный акт (ркя), адресат (старейшину конюхомъ);
(5) - упоминается то, что произошел локутивный акт (рече). Адресат не эксплицирован: общая для автора и читателя пресуппозиция (обычно говорящий и слушатель в ходе диалога меняются ролями) позволяет прибегнуть к эллипсису. То же касается и самой реплики, в которой не упоминается субъект (умерлъ есть): в коммуникативную компетенцию собеседников входит в числе прочего умение «расшифровывать» неэксплицированную информацию; в данном случае прагматическая пресуппозиция выводится из реплики (4);
1 Примеры из ПВЛ даются по изданию: Повесть временных лет / Подгот. текста, пер. и коммент. О.В. Творогова // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. Х1-ХП века. СПб., 2000.
(6) - реплика (5) вызвала ответную реакцию говорящего - особое эмоциональное состояние (посмеяся), приведшее к локутивному акту (ркя). Также летописец указал глобальную иллокутивную функцию (укори) реплики Олега, которая состоит из нескольких высказываний: первая фраза представляет собой оценочное суждение (Кудесники лгут), вторая - констатацию факта (Я жив), подтверждающего оценочное суждение. В целом же князь произносит эту реплику для того, чтобы обличить (укорить) кудесников вообще и того кудесника, который когда-то напророчествовал Олегу смерть от коня, в частности;
(7) - называется иллокутивная функция высказывания (повеле). Содержание самой реплики свидетельствует о том, что
(7) представляет собой косвенный речевой акт (КРА), поскольку прямая иллокутивная функция произнесенного - информировать собеседника о своем намерении увидеть кости коня, а не побудить его к действию. Оценка уместности сказанных слов должна была привести конюшенного к мысли, что от него хотят, чтобы он оседлал коня. Судя по тому, что Олег приеха на место, собеседник его понял, и говорящий достиг должного перлокутивного эффекта. Вообще, то, что автор ПВЛ мог «опустить» директивное высказывание князя Олега, ограничившись упоминанием иллокутивной функции (повеле), стало возможным именно потому, что КРА существовали и в средневековой речи;
(8) - в отличие от реплики (7), в которой иллокутивная функция КРА выводится из оценки уместности произнесения фразы, в реплике
(8) суть КРА состоит в том, что суждение, сообщаемое говорящим, противоречит «формально выводимому» содержанию самого высказывания. Произнося От сего ли лъка смерть мне взяти?, князь Олег имел в виду, что от этого лба ему смерти точно не ждать, а вовсе не требовал подтверждения информации о причине своей гибели. Точно так же должны были оценить его семантическую пресуппозицию присутствовавшие при этой сцене, а также автор летописи, включивший эту реплику в ПВЛ. Также в (8) упоминается экстралингвистическая ситуация (слезъ с коня) и иллокутивная функция высказывания - насмешка (посмеяся). Помимо этого замечено, что говорящий иллюстрирует свое утверждение жестом (въступи ногою на локъ), который и привел его к столь пагубным последствиям.
Таким образом, в отрывке представлено описание коммуникативных событий, весьма похожее на современное представление о структуре коммуникативного акта: летописец не просто «фиксирует» произносимые слова, но и рассказывает об условиях коммуникации, указывает причины, приводящие к говорению, цели, преследуемые говорящими, последствия, к которым приводит общение. Летописец 126
анализирует речевое поведение персонажа. Какие особенности этого поведения привлекают его внимание?
Князь Олег - центральная фигура рассматриваемого отрывка. Именно он участвует в каждом из коммуникативных событий, будучи при этом инициатором общения. И оказывается, что он отступает от норм, которыми должен руководствоваться князь, в частности, в своем речевом поведении.
С точки зрения летописца, норма земного бытия определена, существует и должна сохраняться, а потому любое отступление от нее пагубно. Так, любой «чужой» мир строится не в соответствии с нормой, а потому оценивается негативно, будь то мир земной2 или потусторонний3. Герои же летописи, принадлежащие своему, русскому миру, должны строить свою жизнь в соответствии с определенной нормой. Отсутствие цельности в образах многих летописных персонажей, в разных обстоятельствах выглядящих то героями, то злодеями, связано с тем, что каждый их поступок (значимый, а потому описанный в летописи) соотносился летописцем с неким идеальным поступком: определялось, должным или недолжным образом вел себя герой. Таким образом, летописец шел от события к факту: он был волен включить тот или иной эпизод из жизни героя в текст, но не волен в выборе оценки4. Поэтому и происходят неожиданные изменения в образах героев: князь Олег, бывший «положительным персонажем», превращается в князя, совершающего поступки, недостойные князя, и принимает недостойную князя смерть. Причиной тому его вера в пророчество волхва, исторгшая его из своего правильного мира и поместившая в чужой «зловещий мир, заполненный странностями и неожиданностями. Парадоксально ведет себя не только Олег, парадоксальны и другие персонажи и предметы: то, что любишь, грозит смертью ("его же любиши... от того ти умрети"); то, что оберегают, погибает ("конь. его же бе поставил кормити и блюсти его. умерлъ
2 Чужие и выглядят странно («Летописцы постоянно отмечали неприятную, необычную внешность нежданных пришельцев: обры - "теломъ велици и умомъ горди" (30), печенежин - "превеликъ зело и страшенъ" (138), "детищь" - "на лици ему срамнии удове" (178), чудские бо "суть же образом черни, крилаты, хвосты имуще" (192), о митрополите Иоанне, очевидно, очень изможденном, люди сказали: "Се навье пришелъ (220). Это мертвец пришел. Как бы с того света"») [Демин, 1998: 609] и ведут себя неправильно («.указывалось на странный, чуждый нормальному образ жизни пришельцев: обры "не дадяше въпрячи коня, ни вола", но ездили на людях (30), чудские боги "живуть... в безднахъ", боятся креста (192), митрополит Иоанн - "скопьчина"). (220. Скопец).» [Демин, 1998: 609].
3 Конечно, имеется в виду мир бесовский: «мир бесов представлялся летописцам странным, противоестественным и античеловеческим ("вы есте тма, и во тме ходите, и тма вы ятъ" - 197, под 1074 г.)» [Демин, 2005: 551].
4 Правда, летописец мог и избежать вынесения негативной оценки, отказавшись от оценки вообще: так, например, происходит, когда упоминаются, но не оцениваются случаи братоубийства, совершенные князьями, которым летописец «симпатизирует».
есть"); малоприятный, но безобидный предмет оказывается самым опасным ("отъ лба смьрть", "змиа изо лба") и пр. Мир в этом рассказе Нестора выглядит каким-то уродливым и смертоносным, - потому что это мир волхвов и их предсказаний, бросающий свой зловещий отсвет на Олега» [Демин, 2005: 551].
Итак, в чем состоит неправильность речевого поведения Олега? Князь выбирает недостойного собеседника - кудесника, интересуется тем, чем князю интересоваться недостойно, - тем, какая смерть его ожидает (1), верит словам недостойного, не заслуживающего доверия собеседника и руководствуется ими в своих делах (2, 3), ведет себя непоследовательно: нарушает данное слово и отправляется смотреть на коня (4-7), ведет себя неуважительно по отношению к «собеседнику», не заслужившему такого отношения: ставя ногу на череп, насмехается над мертвым (8).
И еще одна «ошибка» в речевом поведении князя. Изменение отношения Олега к словам кудесника (доверие > недоверие) имеет вполне определенную причину: князь оказывается неспособным понять слова собеседника (принять смерть от коня не означает от живого). Неправильно истолковывая пророчество волхва, он обрекает себя на гибель. Таким образом, одна из основных причин смерти князя Олега состоит в том, что он не проявил необходимого для коммуниканта, воспринимающего чужие слова, качества - проницательности.
2
Крайне интересен для анализа фрагмент летописи, повествующий об искушении Исакия: в нем привлекает внимание «пересечение» речевого поведения персонажей и самого повествователя.
И поидоста две уноши к нему прекрасьна, и клистася лице има, яко и солнце, и глаголаста к нему: «Исакье! Ве есве ангела, а се идеть к токе Христосъ сь ангелы». И, вьставъ, Исакий виде толпу, и лица ихъ паче солнца, и единъ посреде ихъ, и сьяху от лица его паче всихъ. И глаголаста ему: «Исакье! То ти Христосъ. Падъ, поклонися ему!» Онь же не разуме кесовьскаго действа, ни памяти прекреститися. Выступя, поклонися, акы Христу, кесовьскому действу. Беси же кликнуша и р'ккоша: «Нашь еси уже, Исакье!» - и вьведоша и в кельицю, и посадиша и, и начаша садитися около его полна келья и улица печерьская. И рече единъ от кесовъ, глаголемый Христосъ: «Возмите сопели, и кукны, и гусли и ударяйте, ать ны Исакье сьпляшеть». И удариша в сопели, и вь гусли, и вь кукни и начаша имъ играти. И утомивше и, оставиша и еле жива сущи, и отъидоша, поругавшеся ему (6582 / 1074).
В этом отрывке один и тот же референт называется разными именами:
1. Сначала летописец именует явившихся Исакию прекрасными юношами, которые величают себя ангелами. Конечно, автор знает, что они не ангелы, но ему необходимо передать драматизм ситуации: читатели так же, как и Исакий, оказываются введенными в заблуждение. Характерно, что летописец использует здесь две номинации: первая из них - дв^ уноши прекрасьна - характеризует внешний облик, а вторая - в^ есв^ ангела - сущность референта. И получается, что автор не обманывает читателя: сам он назвал тот признак, который действительно был свойствен явившимся к Исакию, а вот ложь вложил в уста негативно оцениваемых персонажей.
2. Затем Исакий видит толпу, и лица ихъ паче солнца; ему говорят, что один из них Христосъ, и призывают поклониться этому Христу. И в тот момент, когда Исакий совершает ошибку, летописец разоблачает к^совьское действо, лишая самозванцев имени, несправедливо присвоенного ими себе (Исакий, выступя, поклонися, акы Христу, т.е. поклонился не Христу), и наделяя их именем правильным (к^си же кликнуша и р^коша). Чуть позже автор еще раз разоблачает лже-Христа (единъ от к^совъ, глаголемый Христосъ), подчеркивая, что его называли Христом. Это уточнение рождает импликатуру: читатель понимает, что беса только называли Христом, но Христом он не являлся.
Таким образом, изменение номинации позволяет автору иллюстрировать важнейшую для православия идею: откровение, кажущееся истинным, не всегда оказывается таковым. «Прелестные образы будоражат страсть, но опасность - не в страсти, как таковой, а в ее оценке, в принятии ее за нечто, прямо противоположное тому, что она есть на самом деле» [Флоренский, 1993: 23]. Нигде в тексте, обрамляющем историю искушения Исакия, не говорится об этом: проницательный читатель должен сам установить то, зачем рассказывается ему о явлении бесов Исакию5.
Что касается Исакия, то его искушение напрямую связано с его речевым поведением: он не только поверил в увиденное, но и не распознал ложь, скрытую за словами собеседника (не ра^ум^
5 «Святоотеческая аскетика руководствуется общим принципом чувственного
«антивизионерства», по которому «правильное созерцание умозрительно и сверхумозрительно», когда «над речью и видением помещается озарение. невидимое,
неслышимое и невыразимое» [Евдокимов, 2002: 154]. На данном принципе базируются многочисленные аскетические правила и советы. «Никогда не принимай,
если увидишь что-либо чувственное или мысленное, внутрь тебя или вне, - лик Христа, или Ангела, или образ Святого, или световое воображение. не верь сему с негодованием, хотя бы то и доброе что было, прежде чем вопросить кого из опытных», - призывают иноки Калист и Игнатий, вслед за преп. Григорием Синаитом Цит. по [Хоружий, 1998: 251] [Постовалова, 2008: 206, 207].
9 ВМУ, филология, № 2
к'ксовьскаго действа, ни памяти). Ответом Исакия на призыв бесов («Исакье! То ти Христосъ. Падъ, поклонися ему!») явилось покорно совершаемое им действие (Выступя, поклонися, акы Христу, кесовьскому действу). В отличие от князя Олега он понял собеседника, но собеседник его обманывал, так что Исакий поверил в обман6.
Таким образом, в речевом поведении князя Олега и Исакия обнаруживается сходство: оба они не проявили проницательности в общении, что и привело к пагубным для них последствиям7.
3
Иначе, чем князь Олег и Исакий, проявляет себя в диалоге князь Глеб.
Сице кысть волъхвъ вьсталъ при Глеке в Новегороде. Глаго-лашеть ко людемь и творяшеть ко ся аки когомъ, и многы прельсти, мало не весь городъ, глаголаше ко, яко: «Все ведаю». Хуля веру крес-тьяньскую, глаголашеть ко, яко: «Преиду по Волъхову предъ всими». И кысть мятежь в городе, и вси яша ему веру и хотя покедити епископа. Епископъ же, вземь крестъ и околкъся в ризы, ста, рекъ: «Иже хощеть веру яти волъхву, да за нь идеть. Аще ли веруеть кто кресту, да идеть к нему». И разделишася надвое: князь ко Глекъ и дружина его сташа у епископа, а людье вси идоша за волъхва. И кысть мятежь великъ вельми. (1) Глекъ же возма топоръ подъ скутъ и приде к волъхву и рече ему: «То веси ли, что утре хощеть кыти, что ли до вечера?» (2) Онъ же рече: «Все ведаю». (3) И рече Глекъ: «То веси ли, что ти хощеть днесь кыти?» (4) Онъ же рече: «Чюдеса велика створю». (5) Глекъ же выня топоръ и ростя и и паде мертвъ, и людие разиидошася. Он же погике теломъ и душею предався дьяволу (6579 / 1071).
6 В последующей части текста Исакий признает свою ошибку; автор приводит его реплику, обращенную к бесам: «Якоже и вы первее мене покедили есте вь окразе Исусъ Христове и вь ангелскомъ, недостойне суще того видения» (6582 / 1074) - в ней утверждается, что образ не тождествен сущности, а потому подразумевается противопоставление: ангелы / внешнее подобие им.
7 Интересно, что в ПВЛ обнаруживается еще несколько фрагментов, когда говорящий намеренно неверно называет себя, вводя собеседника в заблуждение: так ведет себя князь Олег, отправляя к Аскольду и Диру вестников со словами «Гостье есмы, идемъ въ грекы отъ Олга и отъ Игоря княжича» (6390 / 882). Княгиня Ольга дает понять собеседникам (и древлянам, и позже греческому царю), что она согласится стать их невестой, на самом деле не собираясь делать этого. Характерно, что в упомянутых случаях говорящие прибегают к речевой стратегии «притворства» тогда, когда им необходимо посрамить своих собеседников-оппонентов, необоснованно претендующих на что-либо. Например, князь Олег уничижает себя, принимая имя гостя (купца), чтобы впоследствии развенчать «ненастоящих» князей Аскольда и Дира, занявших его княжеское место («Вы неста князя, ни роду княжя, но азъ есмь роду княжа»). По сути, он так же притворяется гостем, как они - князьями: насмехаясь, он воспроизводит их же поведение.
Как и князь Олег, князь Глеб оказывается инициатором информативного диалога, однако целью его является неполучение информации: обращаясь к волхву, он стремится убедить новгородцев в том, что их обманули. Чтобы добиться этого, он манипулирует собеседником. Сначала Глеб задает вопрос, требующий верификации, и волхв вынужден подтвердить его «предположение»: (1) «То веси ли, что утр^ хощеть кыти, что ли до вечера?» - (2) «Все в^даю» - волхв не может дать отрицательного ответа, поскольку он будет звучать как саморазоблачение. Следующий вопрос Глеба также предопределяет «самовозвеличивающий» ответ собеседника: (3) «То в^си ли, что ти хощеть днесь кыти?» - (4) «Чюдеса велика створю». Заданные вопросы и полученные ответы позволяют Глебу «произнести» финальную «реплику »-жест: князь убивает оппонента топором, который он взял с собой, отправляясь на «беседу»8. Этот жест опровергает все сказанное волхвом, и в результате Глебу удается разубедить легковерных новгородцев в том, что кудесник имеет над ними власть.
В данном эпизоде реализуется общий для летописи топос: автор часто комментирует высказанную персонажем мысль словами «.. .сказал тот, не ведая, что.»9. В основе топоса лежит идея Божьего промысла и того, что только Бог может наделить человека знанием и наделяет его необходимым знанием только тогда, когда это необходимо. Именно поэтому обличение волхвов связано прежде всего с обличением их «всезнания»: Слышавъ же Ярославъ вълъхвы ты, и приде к Суждалю, и^ьима волъхвы, расточи, и другия покачни, рекъ сице: «Богъ наводить по гр^хомъ на куюждо землю гладомь, или моромъ, или ведромъ, или иною казнью, а челов^къ не в^сть ничтоже» (6532 / 1024), Янъ же рече: «Поистин^ лжете: створилъ ко есть Богъ человека от земля, и съставленъ костьми и жилами от крови, и н^сть в немь ничтоже и не в^сть ничтоже, токмо Богъ единъ в^сть» (6579 / 1071), И тако погыкоста научениемь дьяво-лимь, ин^мь в^дуща и гадающа, а своея пагукы не в^дуща. Аще кыста выдала, то не кы пришла на м^сто се, ид^же ятома кыти (6579 / 1071), Б^си ко не в^дають мысли челов^чьскыя, но влагають помыслъ вь человека, а тайны не в^дуща. Богъ же единъ в^сть помышления челов^цьска, к^си ко не в^дають ничегоже, суть ко немощнии и худи взоромь (6579 / 1071). Характерно, что в летописи обязательно указывается, сбылось или нет произнесенное пророчест-
8 Характерно, что читатель, направляемый автором, догадывается о том, что развязка диалога будет необычной: упомянутый топор должен обязательно «выстрелить», иначе его и не стоило упоминать.
9 Бяху во челов^ци тогда невегласи, погани. И дьяволъ радовашеся сему, не в^ды, яко клизъ погикель хотяше кыти ему (6491 / 983), 7 ко мьстий прия Каинъ, укивъ Ав^ля, а Ламехъ 70, понеже ко Каинъ не в^ды мьщьния прияти от Бога, а Ламехъ в^ды казнь, кывшюю на прародителю его, створи укийство (6527 / 1019).
во: ответ на этот вопрос будет определять авторское и опосредованно читательское отношение к пророчествовавшему как истинному или ложному пророку.
Итак, князь Глеб разоблачает ложь волхва, утверждающего свое всеведение. Казалось бы, в рассмотренном отрывке проявляется способность Глеба говорить. Однако для того чтобы «управлять» речью собеседника, необходимо знать, как он может себя повести: князь опирается на свой речевой опыт (он знает, что говорят волхвы, какие ответы дают на определенные им вопросы). Князь Глеб умеет не только построить свою речь, но и «выстроить» речь собеседника, и причиной тому умение князя слушать собеседника и прогнозировать его речевое поведение.
***
Таким образом, в проанализированных фрагментах ПВЛ - при всей их несхожести10 - успешность речевого поведения персонажа во многом определяется следующим: выбирая собеседника, говорящий должен верно оценить его, опираясь при этом на свой речевой опыт, эта оценка должна определить выбор стратегии речевого поведения, а благоприятные или нежелательные последствия общения будут в конечном итоге определяться тем, насколько проницательным слушателем окажется персонаж, находящийся в центре внимания летописца.
В летописи слова руководят делами: воспринимая и толкуя чужие слова, персонаж совершает правильные или неправильные поступки. Таким образом, речевое поведение персонажа - способность и неспособность, с одной стороны, воспринимать и правильно истолковывать речь собеседника, а с другой - самому строить свою речь так, чтобы достигать желательного перлокутивного эффекта (воздействовать на собеседника) - является одной из важнейших его характеристик.
Следует помнить, что ПВЛ - произведение дидактическое: одна из задач ее создателя состояла в том, что представить в тексте такие модели поведения, которые воспринимались бы потенциальным адресатом - нынешними и будущими князьями - как образцы, которым следует или не следует подражать11. То же касается и речевого поведения персонажей: воспроизводя тот или иной диалог,
10 Князь Олег - инициатор общения, но он же, воспринимая слова собеседника, руководствуется ими; Исакий слушает и действует, что является его «ответом» собеседнику; князь Глеб говорит и слушает, но знает ответы волхва заранее: он «управляет» речевым поведением собеседника.
11 «Адресат летописей ограничен: это князья и высшая знать. Читались и воспринимались летописные тексты примерно так, как современные исторические произведения: знать прошлое необходимо, чтобы учитывать его уроки и верно понимать происходящее сегодня» [Конявская, 2005: 79].
летописец рассказывает князю - или, вернее, намекает ему, поскольку важно быть не только проницательным слушателем, но и проницательным читателем, - о том, как должно говорить и как должно слушать. Оказывается, например, что оценка собеседника приводит к выбору определенной, уместной именно в данный момент модели речевого поведения.
«Разнообразие» речевой личности есть важная и необходимая ее черта: так, княгиня Ольга абсолютно по-разному проявляет себя как коммуникант, общаясь с древлянами, с греческим царем и с патриархом.
Древляне - враги, которым Ольга стремится отомстить, поэтому любые их предложения она в завуалированной форме отвергает, каждый раз выдвигая встречные требования, и при этом вводит собеседника в заблуждение, подталкивая его к гибели. Примечательно, что древлян губит именно отсутствие проницательности: они оказываются неспособными разгадать «загадки» коварного собеседника.
Иначе воспринимает княгиня греческого царя: тот для нее не враг, а, скорее, достойный уважения соперник, которого она стремится перехитрить. Характерно, что и в этом случае Ольга достигает своих целей за счет того, что ее собеседник оказался недостаточно проницателен и не смог постичь ее тайный замысел. Ольга вдумывается в слова Константина «Подокна еси царствовати в город^ семъ с нами» и, разумевши, что сказанное предполагает невысказанное «Будь моей женой», наносит «упреждающий удар»: «Азъ погана есмь, да аще мя хощеши крестити, то крести мя самъ. Аще ли - то не кресщюся». И когда уже после крещения Ольга слышит то, что скрывалось за первоначальными словами цесаря, на этот раз говорящего напрямую: «Хощю тя поняти жен^», она имеет все основания отказать ему: «Како мя хощеши поняти, а кр^стивъ мя самъ и нарекъ мя дщерь? А въ крестьян^хъ того н^сть закона, а ты самъ в^си». В конечном итоге мудрая речевая стратегия княгини вызывает восхищение даже у ее оппонента: «Переклюка мя, Олга» (6463 / 955).
Совершенно по-другому княгиня ведет себя в беседах с патриархом: она же, поклонивши главу, стояше, аки гука напаяема, внимающи ученью (6463 / 955). Таким образом, речевое поведение Ольги варьируется в зависимости от того, кто является ее собеседником и какие цели она преследует: меняется степень ее активности, она ведет разговор в нужную ей сторону или сама стремится быть ведомой, она «отталкивает» собеседника или «принимает» его12, она игнорирует слова собеседника или вслушивается в них, чтобы
12 Об «отталкивающем» и «впитывающем» типах речевого поведения см. [Винокур, 1988: 72-76].
понять его истинные намерения и соответственно согласиться с ним или найти такой ответ, который позволит ей одержать победу в диалоге. Именно таким, по мысли летописца, должно быть речевое поведение князя: он должен уметь слушать, чтобы принимать правильные решения. Ведь умение слушать необходимо не только для преодоления собеседника-соперника, но и для учения, умственного взросления внимающего13. Это же относится и к летописи в целом: Повесть временных лет представляет собой произведение, требующее от читателя «умения слушать».
Список литературы
Винокур Т.Г. Устная речь и стилистические свойства высказывания // Разновидности городской устной речи: Сб. науч. тр. М., 1988. Демин А.С. О художественности древнерусской литературы. М., 1998. Демин А.С. «Подразумевательное» повествование в «Повести временных
лет» // Герменевтика древнерусской литературы: Сб. 12. М., 2005. Конявская Е.Л. О «границах» древнерусской литературы (Летописи: писатель и читатель) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2005. № 2 (12).
Повесть временных лет / Подгот. текста, пер. и коммент. О.В. Творогова //
Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. XI-XII века. СПб., 2000. Постовалова В.И. «Истина» и «заблуждения» в православном миросозерцании // Логический анализ языка. Между ложью и фантазией. М., 2008. Флоренский П. Иконостас. Избр. тр. по искусству. СПб., 1993.
Сведения об авторе: Савельев Виктор Сергеевич, канд. филол. наук, доц. кафедры русского языка филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: alfertinbox@mail.ru
13 Поэтому отказ от мудрого наставления воспринимается летописцем так негативно: сын княгини Ольги Святослав не внимаше ... не послуша матери и творяше норовы поганьскыя, а ведь аще кто матери не слушаеть, в веду впадае, якоже рече: «Аще кто отца или матерь не слушаеть, смертью да умреть» (6463 / 955).
