CC BY
64
_сиг - тш тсооттА_
А.Н.Окара
УКРАИНСКИЕ ДИСКУРСЫ И РОССИЙСКАЯ ПАРАДИГМА
Оптимальная модель отношений России и Украины как политологическая, культурологическая и социально-философская проблема
По большинству видимых параметров Россия и Украина чрезвычайно близки и похожи друг на друга — вплоть до полной неразличимости. Надо разбираться в антропологии или иметь наметанный глаз, чтобы по внешности отличить этнического украинца от великоруса. Однако такая похожесть часто вводит в заблуждение и не дает понять конструктивные особенности тех самых «генераторов исторического развития», которыми задаются направление и скорость движения каждой из стран в пространстве и времени.
Известно, что достижение российско-украинского взаимопонимания осложняется из-за множества стереотипов, мифов, фантомов, симулякров и взаимных исторических претензий: в украинской историософии сильны русофобские мотивы, в российской — украинофобские. Но еще больше затрудняет этот процесс точка наблюдения. Глядя из России, можно сделать вывод лишь об имидже Украины, а не о закономерностях ее развития. Московская точка зрения на происходящее там отличается от киевской, львовской или донецкой уже в силу географического фактора, не говоря о факторах культурных, ментальных, информационных. Вместе с тем эта точка зрения настолько самодостаточна, построена на таком количестве собственных «замеров», оценок, интерпретаций и имеющих длительную историю стереотипов, что ее неадекватность реальному состоянию дел остается сокрытой от российских наблюдателей. Более того, некоторые московские «штатные укра-иноведы», формирующие представления об этой стране в российском информационном пространстве и информационных сетях, связанных с принятием стратегических государственных решений, заняты не постижением развертывающихся в Украине процессов, а скорее идеологической пропагандой либо политтехнологическим бизнесом. В результате политические «доктора» ставят ошибочные диагнозы, на основе которых «прописываются» неправильные «лекарства» — часто совершенно не от тех «недугов». Следует ли после этого удивляться, что российско-
ц
о/ц^т^си
украинские отношения — одна из самых запущенных «болезней» внешней политики России?
Жизнь По мнению большинства российских наблюдателей, очередные
в условиях Хаоса политические потрясения в Украине, связанные с роспуском Верховной Рады в апреле 2007 г., досрочными парламентскими выборами в сентябре и последовавшим за ними долгим и утомительным процессом формирования парламентской коалиции и кабинета министров, должны были погрузить украинское общество в неопределенность, мрак и хаос. Тем не менее ничего подобного не происходит. Мало того, как уже не раз бывало в постсоветской истории страны, на фоне серьезных столкновений политических «гигантов» кое-где на местном уровне наблюдается даже некоторое оживление: пока политики заняты борьбой за власть, у них нет времени и сил вмешиваться в сугубо экономические и социальные процессы, что идет тем, как правило, на пользу. Похоже, при отсутствии серьезных внешних вызовов Украина-как-страна вполне может просуществовать без Украины-как-государства. Многие работающие в Украине крупные иностранные инвесторы привыкли, что страну постоянно «трясет», но это не приводит ни к развалу частного бизнеса, ни к глобальному экономическому краху. И если бы не волюнтаристские факторы вроде индексов привлекательности страны, выставляемых различными международными агентствами на основе анализа мнимых рисков и угроз, экономическая ситуация в Украине вполне могла бы считаться стабильной, тем более что политические «сотрясения» минимально влияют на рост ВВП и макроэкономические показатели.
С точки зрения сочетания состояний социальной стабильности и нестабильности, парадигм Хаоса и Порядка Украина и Россия представляют собой противоположные по многим параметрам феномены.
В российской политической культуре социальный хаос рассматривается как самая большая политическая и экзистенциальная угроза государству и народу, как предвестие Смуты. Популярность Владимира Путина в начале первого президентского срока основывалась именно на восприятии его общественным сознанием как «титана» — борца с Хаосом и Смутой ельцинской эпохи, вернувшего в Россию порядок и субъектность государственной власти.
В контексте этой политической культуры, а также российской политической действительности и традиционных для России внешних вызовов сохранение социальной стабильности возможно лишь при условии когнитивной определенности в политической сфере и наличии факторов, подтверждающих, что в стране торжествует Порядок. Символами такой определенности и Порядка служат централизованное государство, властная вертикаль и фигура верховного правителя, чья власть, как подразумевается, имеет трансцендентное происхождение. Однако на местном уровне проявления социальной неустойчивости не воспри-
нимаются как экзистенциальная угроза, как посягательство на основы существования. Источниками Хаоса в российских условиях выступают разнообразные антисистемные вызовы: в историческом прошлом это были самозванцы, выдававшие себя за монархов, казацкие движения, разбойники, старообрядцы и сектанты, сегодня — параллельные властные структуры или центры политического влияния, политическая оппозиция, организованная преступность, стихийные народные выступления, проблемные национальные окраины («кавказский узел», «чеченский вопрос»), региональный сепаратизм и т. д. То есть, для российской политической системы жизненно необходим порядок в центре — в рамках центральных властных органов и управленческих структур, а также когнитивная определенность в общенациональном масштабе. При этом на местах вполне допустимы проявления неупорядоченности, нестабильности и неэффективного управления.
Украинская же политическая культура и политическая действительность устроены совсем иначе. На общегосударственном уровне там постоянно в той или иной форме идет «война всех против всех», отсутствуют четкие, общие для всей политической системы ценностные ориентиры, «политическое» подчиняется сугубо прагматическим интересам, в результате чего политика превращается в бизнес и интеграция элитных сетей базируется не на приверженности неким ценностям и идеалам, а на решении проблем. В то же время на локальном уровне могут действовать законы «самонастройки» и саморегуляции. Иначе говоря, неорганизованность и нестабильность в центре системы сосуществуют здесь с относительной стабильностью на локальном уровне, достигаемой путем самоорганизации. При этом верховный правитель (монарх или генсек во времена СССР) как носитель сакральной легитимности, который в украинских условиях находится на географическом удалении, за пределами системы (в Варшаве, Вене, Санкт-Петербурге или Москве), оказывается скорее не олицетворением нации и государственности, а гарантом некоего высшего, космического порядка вещей. Так, для запорожских козаков московский царь был не столько политическим защитником (весьма ненадежным, кстати), не столько государственным менеджером (козацкая старшина пыталась сохранить самоуправление и всячески противилась внедрению московских порядков), сколько «внешним епископом церкви», символом единства православной ойкумены, удерживающим мир от торжества антихриста, то есть фигурой не административного, но священного Порядка.
Если рассматривать Россию, Украину и Беларусь как единую политическую макросистему, то можно заметить, что ее составные части по-разному реагируют на общие вызовы и иногда даже создают вызовы друг для друга.
Украинский вызов России — это вызов органической, неупорядоченной, хаотической стихии по отношению к монументальной реальности, испытывающей острую потребность в упорядоченности. Не слу-
1 Понятия леса и степи, как уточнял сам Вернадский, употребляются здесь не в почвенно-бота-ническом, а в природном и историко-культурном значении (см. Вернадский 2004: 40).
2 См. Бляхер 2005.
чайно мирная Оранжевая революция была встречена в России с экзистенциальным ужасом — как угроза российскому суверенитету, как украинское предвестие того самого «русского бунта», который, по Пушкину, «бессмыслен и беспощаден», как вызов политическому режиму Владимира Путина и самим основам российского государства.
Российский вызов Украине противоположен: для многих даже пророссийски настроенных украинцев Россия есть воплощение «гиперпорядка», экспансионистское «государство-монстр», «каменный колосс», несущий угрозу украинскому «саморегулирующемуся миру».
Здесь может оказаться полезной разработанная Георгием Вернадским и принятая в кругу евразийцев концепция российской истории как постоянного диалога леса и степи: попытки объединения степи и леса (до X в.), борьба между ними (X—XШ вв.), победа степи над лесом (середина XIII — середина XV в.), победа леса над степью (середина XV — конец XVII в.), объединение леса и степи (имперский период)1. Дихотомия «лес/степь» фактически идентична дихотомии «российский Порядок / украинский Хаос», хотя «степь» у евразийцев отождествлялась, разумеется, не с украинским (славянским) началом, а с началами печенежским, хазарским, половецким, тюркским.
Парадигмы Порядка и Хаоса зафиксированы также в истории национальных культур. В контексте украинской культуры наиболее продуктивной и созвучной национальному образу мира считается эпоха барокко — стиля вычурного и нерегулярного. Для русской же культуры «золотым веком» была прежде всего эпоха классицизма.
Однако именно хаотическое и нестабильное социальное пространство создает почву для качественных изменений2. Поэтому Украина имеет больше шансов для социально-политических инноваций, нежели Россия, — при меньших рисках.
В контексте украинской политической культуры проявления социального Хаоса никогда не воспринимались как нечто заведомо негативное: с ними пытались бороться (некоторые украинские гетманы, к примеру, воевали с Запорожской Сечью), но они всегда оставались важной составляющей украинской модели бытия.
С точки зрения украинской исторической мифологии козаки, гайдамаки, карпатские повстанцы-опришки, махновцы, бандеровцы, всевозможные партизаны, объективно являвшиеся носителями социальной неустойчивости, — фигуры героические, достойные уважения и почитания. Российская историческая мифология трактует деятелей вроде Степана Разина, Кондратия Булавина, Емельяна Пугачева либо однозначно негативно, либо амбивалентно (например, советская историческая наука вменяла им в заслугу «борьбу с самодержавием и угнетателями»).
Украинский социально-политический опыт дает немало интересных примеров успешной адаптации к бытию в условиях хаоса и нестабильности.
3 Савченко 2005: 7.
' См. Мирзоев 2006.
Для национального политического сознания архетипическим персонажем является Нестор Махно. Созданные им в годы гражданской войны анархо-синдикалистская трудовая федерация и 100-тысячная армия стали подтверждением динамической устойчивости украинского общества на локальном уровне и способности его к самоорганизации и саморегуляции. Образ Махно как «наследника запорожских козаков», «украинского Че Гевары», «самого гениального анархиста всех времен и народов» — один из знаковых для украинской культуры. В России же к Махно как к историческому персонажу и мифологическому образу отношение более настороженное: будучи в неофициальном, народном восприятии и в художественной литературе (например, в поэме Сергея Есенина «Страна негодяев») символом свободы, «народным атаманом», противостоявшим тоталитарному «государству-монстру», в официальных интерпретациях истории он изображается бандитом и опасным анархистом — врагом любой государственности. Показательно, что в начале XX в. анархистские и анархо-синдикалистские идеи были в Украине значительно популярнее, чем в России. Так, в 1905—1907 гг. в украинских губерниях Российской империи насчитывалось порядка 90 анархистских групп, тогда как в великорусских — 35—40. При этом «южные» группы были многочисленнее «северных»3.
В нынешней украинской политике социальная нестабильность и «война всех против всех» создали ситуацию «полиархии» или, точнее, олигополии — конкуренции трех самодостаточных политических сил: Виктора Ющенко и «Нашей Украины», Виктора Януковича и Партии регионов, Юлии Тимошенко и блока ее имени. Ни одна из них не имеет монополии на власть и в обозримом будущем вряд ли может на нее рассчитывать. Поэтому они вынуждены лавировать, блокироваться, интриговать друг против друга. Чаще всего две политические силы объединяются против третьей, причем каждый раз создаются новые комбинации. Это вызывает протест и разочарование у населения, однако не оказывает разрушительного воздействия на государство и экономику. В России похожая ситуация наблюдалась в эпоху Ельцина, но тогда она привела к фатальным для государства последствиям. Путинская элита предпочла не экспериментировать подобным образом, что в целом соответствует установкам российской политической культуры: при Путине с полиархией было покончено — власть и основные материальные активы сконцентрировались в руках одной мегагруппировки.
Украинская политическая система обладает столь мощными механизмами саморегуляции, что в острые кризисные моменты способна обходиться даже без правовых регуляторов. Эта ее особенность отчетливо проявилась в ходе Оранжевой революции и последовавших за ней политических кризисов, происходивших в условиях «гибели права»4.
До Оранжевой революции считалось, что соотношение закона и права — проблематика сугубо научная, теоретическая, которой занимается философия и общая теория права и которую не востребуют даже профессиональные юристы в правоприменительной деятельности. Од-
нако киевский Майдан и череда дальнейших событий показали, что различение закона и права, соответствующее различению легальности и легитимности власти, может использоваться в качестве весьма эффективной политической технологии. Несколько указов Ющенко о роспуске Верховной Рады позволили «обкатать» эту технологию на практике и окончательно закрепить в политтехнологическом арсенале.
В ситуации, когда участники политического процесса игнорируют нормы как позитивного права (Конституция, законы, подзаконные акты), так и права обычного (правовые обычаи — так называемые «понятия», принятые не только в воровском сообществе, но и в постсоветской политической и деловой среде), принести успех может апелляция либо к «революционной целесообразности», либо к «духу закона». И поскольку первый вариант в современных условиях неактуален, ибо отсылает к правовому нигилизму советской эпохи, правовым обоснованием сомнительных в конституционном отношении политических решений становится «дух закона». Именно к нему и апеллировал Виктор Ющенко, обосновывая свои действия по роспуску парламента ссылками на обязанность президента быть гарантом Конституции и не допускать узурпации власти какой-либо ее ветвью. Как заметил один украинский журналист после роспуска Верховной Рады в апреле 2007 г., «они («донецкие». — А.О.) думали, что Ющенко — это „лох", а он оказался 5 Чивокуня 2007. „беспредельщиком"»5.
Три Украины — Большинство российских политиков и политологов говорят о су-
три идентичности ществовании двух Украин, разделенных по Днепру то ли цивилизаци-онным кордоном, то ли непреодолимой мировоззренческой пропастью. Одна Украина — «близкая», «пророссийская», другая — «далекая», «прозападная»: вот-вот страна должна развалиться пополам. Почти как у Киплинга: «О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд».
По мнению многих российских политических экспертов, современная Украина — это случайное, механическое объединение различных по своей истории, ментальности, этничности и идентичности регионов, которое состоялось исключительно благодаря российским правителям — Ленину, Сталину, Хрущеву и Ельцину. Украинские политики и политологи, напротив, утверждают, что раскол страны есть следствие российской информационно-политической экспансии, результат сознательной работы «околокремлевских» политтехнологов, что по большинству показателей Украина едина и в ней воплотилось вековечное стремление украинских регионов к воссоединению в одном государстве. (Сюда же примыкает точка зрения, связывающая формирование единой политической нации и монолитность Украины в существующих границах с построением гражданского общества.) Очевидно, что обе эти позиции — не констатация реального положения вещей и не поли-
6 Напомним, что именно на Волыни сосредоточены самые многочисленные епархии Московского патриархата — Волынская, Владимир-Волынская, Ровенская. Здесь, пожалуй, самый высокий среди православных восточных славян уровень религиозности и наиболее интенсивная религиозная жизнь.
тический анализ, а попытка повлиять на ситуацию посредством «авторитетных политологических оценок».
Проблема границ для Украины чрезвычайно актуальна, однако, вопреки распространенному стереотипу, через ее территорию проходит не одна граница, делящая страну на «пророссийскую» и «антироссийскую» части, а несколько разнообразных границ. И это в конечном счете не столько раскалывает страну, сколько придает колорит ее регионам.
Наиболее значимые границы — цивилизационные. Их в Украине две. Первая разделяет восточноевропейскую (восточнохристианскую) цивилизацию и центральноевропейский лимитроф западноевропейской цивилизации. Граница эта нечеткая, и проходит она вовсе не по Днепру, как принято считать в России, а приблизительно по Збручу, будучи близка к границе между «габсбургской» Украиной и Украиной «романовской» (по состоянию на 1914 г.). Эта граница делит Украину на Западную и не-Западную.
Следует отметить, что геокультурная и цивилизационная границы в западной части Украины не совпадают. Геокультурная граница отделяет весь западноукраинский регион от остальной Украины: по одну сторону от этой границы оказываются Львовская, Ивано-Франковская, Тернопольская, Волынская, Ровенская, Закарпатская, Черновицкая и — отчасти — Хмельницкая области. Цивилизационная же граница отделяет преимущественно грекокатолическую Галичину (Львовскую, Ивано-Франковскую и Тернопольскую области) от других западноук-раинских областей — преимущественно православных6.
Вторая цивилизационная граница — это Крым, на территории которого сосуществуют восточноевропейская (восточнохристианская) цивилизация и лимитроф исламской цивилизации.
Днепр как главный культурно-цивилизационный разлом между «двумя Украинами» — неудачная метафора. Ведь именно по левую сторону от него находится колыбель украинской идеи, идентичности и литературного языка — Полтавщина, откуда происходят не только Гоголь и Григорий Сковорода, но также Симон Петлюра и первый теоретик украинского национализма Николай Михновский. Левобережье — это и Сумская область, родина Виктора Ющенко, и Черниговская — родина Леонида Кучмы и Александра Довженко. На правом же берегу Днепра расположены Одесса и Николаев, чьи заслуги в создании украинской идентичности скромнее. Не является Днепр и языковой границей: в Центральной и Юго-Восточной Украине преобладание украинского или русского языка соотносится не с региональным делением, а главным образом с делением «село — город».
По Днепру действительно проходит интересная граница, но очевидна она лишь для тех немногих, кто разбирается в истории культуры. В правобережных областях Центральной Украины, которые, как известно, были присоединены к Российской империи лишь в конце XVIII в., то есть на полтора столетия позже левобережных (Гетманщины), и поныне встречаются памятники польской архитектуры — костелы, шля-
7 Вишняк 2006: 15—16.
8 См. Гумилев
1992а: 368.
9 См. Гумилев
19926: 200.
хетские усадьбы, старинные парки. Самым знаменитым считается уникальный дендропарк «Софиевка» в городе Умани Черкасской области — его заложил в честь своей жены польский граф Станислав Потоцкий, перешедший после раздела Польши на службу к Екатерине II. И вообще, до 1831 г. в этой части Украины заметно доминировало польское шляхетство. Более того, оно во многом сохраняло свои позиции даже после подавления польских восстаний — вплоть до Октябрьской революции.
Ареал распространения Магдебургского права, значение которого украинские историки любят преувеличивать, тоже никак не связан с границей по Днепру, равно как и с цивилизационным «кордоном». Он охватывает территории, принадлежавшие Речи Посполитой по состоянию на середину XVII в., и его границы местами совпадают с границей между Центральной и Юго-Восточной Украиной.
Не по Днепру, а «перпендикулярно» — с юго-запада на северо-восток — проходит и граница электоральных предпочтений (по одну сторону от нее остаются Винницкая, Кировоградская, Полтавская и Сумская области, по другую — Одесская, Николаевская, Днепропетровская и Харьковская)7. Эта граница также примерно совпадает с границей между Центральной и Юго-Восточной Украиной и одновременно с границей между Древней Русью и Диким полем в XI в.8 и между Великим княжеством Литовским и Крымским ханством в XV в.9 Другими словами, та часть Украины, где голосуют преимущественно за Ющенко и Тимошенко, — это земли тысячелетней славянской колонизации, в то время как Янукович и его сторонники пользуются поддержкой на территориях, колонизированных в конце XVII — середине XVIII в.
В геокультурном отношении Украина делится не на два, а на три макрорегиона: западный, центральный и юго-восточный. Между этими «тремя Украинами» нет абсолютных границ, но каждая из них состоит из нескольких исторически сложившихся регионов, каждая порождает свою версию «украинства», свою этнокультурную идентичность и свою «редакцию» национальной идеи. Во время гражданской войны эти три идентичности оформились в отдельные государственные образования: Западно-Украинскую народную республику, Украинскую народную республику и Донецко-Криворожскую республику.
В условиях постсоветской независимой государственности наиболее четко и нахраписто декларируют собственные интересы и предпочтения в политике Львов и Донецк, то есть Западная и Юго-Восточная Украина. Однако обе эти части суть культурные провинции — неустойчивые территории, которые в неблагоприятных условиях могут отпасть и даже изменить свою идентичность. «Серединной землей» является Центральная Украина — именно в ней свершился акт принятия христианства, именно из нее управлялась древнерусская держава, именно здесь зародилось козачество, а затем и «козацкий миф» как интегрирующий фактор, именно отсюда распространялись украинская идентичность и литературный язык. Абсолютное большинство «отцов» украин-
ской культуры и идентичности происходят из Центральной и Юго-Восточной Украины, а вовсе не из Галичины, как это зачастую считается.
Кстати, в 2004 г. Оранжевая революция победила главным образом благодаря тому, что на ее сторону встала Центральная Украина (включая Киев и Киевскую область), жители которой голосовали не столько за Ющенко, сколько против Януковича. На парламентских выборах 2006 г. самой привлекательной фигурой для центральноукраинс-кого избирателя стала Юлия Тимошенко, существенно потеснившая Александра Мороза и Владимира Литвина.
Сила и эффективность любого украинского политического режима не в последнюю очередь определяется его способностью консолидировать, условно говоря, Львов, Полтаву и Донецк — то есть интегрировать все регионы на основе той или иной универсальной идентичности и продвинуть вперед процесс формирования украинской политической нации. В начале 1990-х годов в качестве интегрирующей была предложена украинская идея, сформулированная при участии американо-канадской диаспоры на базе галицкой идентичности и отрицания «колониального» советского опыта. Но эта попытка потерпела провал — за-падноукраинско-диаспорная идея не стала общеукраинской.
Ракетный инженер, «красный директор» и «шестидесятник» Леонид Кучма попытался интегрировать Украину на основе не ценностей, а общности интересов различных региональных элит. Его усилия принесли свои плоды, но только на время пребывания самого Кучмы в президентском кресле. Экономический утилитаризм не затмил собою острую потребность в идеальном.
В ходе Оранжевой революции Виктор Ющенко фактически предложил новую систему морально-этических и политических ценностей, которая в перспективе могла бы способствовать становлению новой украинской идентичности, тем более что сама революция создавала предпосылки для кристаллизации украинской политической нации. Однако первые же месяцы пребывания самого Ющенко на посту президента Украины показали, что все украинские политические элиты руководствуются лишь интересами, причем интересами корыстными и эгоистическими, и рассматривают ценности исключительно как инструменты манипуляции. В результате эта попытка сформировать украинскую политическую нацию и новую украинскую идею также не увенчалась успехом.
На протяжении нескольких веков в украинском идеокультур-ном пространстве развиваются два основных национальных проекта: Украина-как-Малороссия, то есть составная часть большого пространства с центром в Москве или Санкт-Петербурге, и Украи-на-как-антиРоссия — центральноевропейская страна, «младший член» общеевропейской семьи, чья идентичность строится на противопоставлении России и русской культуре. Ни один из этих проектов не был, да и не мог быть до конца успешным: в одном случае идентичность выводилась из российской, в другом — из отрицания таковой.
Между тем полноценная и устойчивая идентичность может строиться лишь на имманентных культурных и цивилизационных началах. Поэтому правомерно предположить, что основой общеукраинской идеи и долгосрочной стратегии развития страны может стать лишь централь-ноукраинская идентичность.
Политическая Несмотря на наличие цивилизационных и геокультурных «кордо-
кулыура нов», угрожающих единству Украины, с точки зрения политической как фактор культуры и стереотипов политического поведения она представляет со-национального бой достаточно целостный массив. В отличие от российской полити-единства ческой культуры с ее акцентом на суверенитете и величии страны, идея суверенитета и величия не является абсолютной ни для дончан, ни для киевлян, ни даже для львовян. Для многих из них приемлем вариант вхождения в состав ЕС или какого-то объединения с участием России — но при сохранении внешних атрибутов независимости. Людей, открыто провозглашающих свою готовность поступиться ими, можно найти лишь в некоторых крымских и севастопольских маргинальных политических сообществах — все претендующие на общеукраинский статус организации, даже те, что выступают за восстановление СССР или присоединение к Союзу России и Беларуси, декларируют приверженность принципу суверенитета Украины.
В матрицу украинской политической культуры заложена также способность к несиловому решению политических вопросов на основе компромисса, что было ярко продемонстрировано в ходе Оранжевой революции и после — во время противостояния между сторонниками Ющенко, Януковича и Тимошенко. Нынешняя Украина не знает характерного для большинства постсоветских государств феномена «монолитной элиты» — ее элита «консенсусная». Вместо распространенного в СНГ политического сценария «победитель получает все» в Украине используются сценарии «картельного соглашения» и «борьбы по пра-' Гельман 2007: 99. вилам»10.
Разумеется, политическая культура и стереотипы политического поведения жителей, скажем, Донбасса, Кировоградской области и Львовщины различаются, однако значительно меньше, чем их геокультурная идентичность или цивилизационные ориентации. И определяющим для политической культуры является не язык бытового общения, не конфессиональная принадлежность и не отношение к России, США и НАТО, а уровень индустриализации региона, тип окружающей среды, региональная «историческая память».
Понятно, что социальное и политическое поведение жителя города-завода в Днепропетровской области или поселка-шахты в Донбассе отличается от поведения жителя полтавского села или галицкого местечка: ключевым признаком здесь служит преобладание коллективистских либо индивидуалистических установок в структуре личности. Кроме того, в любом регионе в любую эпоху существуют модели героичес-
кого и минималистского поведения: соотношение их носителем — важная характеристика политической реальности. Так, в Центральной Украине исторически различались стереотипы поведения козаков и простых крестьян-«гречкосеев». Тем не менее ценностные ориентации, интерпретации социально-политической реальности, представления об идеальном устройстве государства и его роли в международных делах, отношение к государству и отдельным властным институтам, а также доминантные модели политического поведения элиты и внеэлитных слоев позволяют говорить об Украине как о достаточно однородном ареале распространения специфической национальной политической культуры. Если же судить о ней с позиций российского наблюдателя, то различия региональных вариантов украинской политической культуры еще больше нивелируются. С точки зрения политической культуры между Донецком и Львовом намного больше общего, чем между Донецком и находящимся поблизости Ростовом-на-Дону.
Российская политическая культура более субъектна и эсхатоло-гична, нежели украинская, — ее носители хотят видеть Россию не только одним из главных вершителей мировой политики, но и активным участником апокалиптических событий. В рамках этой культуры российское государство обладает сотериологической функцией — оно мыслится как «последний бастион истинной веры», как «кате-хон», спасающий человечество от торжества зла. Поэтому в русском культурно-политическом сознании доминирует линейная модель времени, тогда как в украинском — преимущественно циклическая. Украинский эсхатологизм связан со средневековым пророчеством о Киеве как Втором Иерусалиме. Символизм этого образа не столь очевиден и значительно меньше популяризирован, чем символическое наполнение представления о Москве как о Третьем Риме.
Лишь несубъектные политики с ментальностью «средних» (или 11 См. Полохало «маленьких») украинцев11 и жизненной установкой «моя хата с краю» 1999: 25—33. могли не только добровольно отдать в начале 1990-х годов украинский ядерный арсенал (третий в мире по суммарному потенциалу!), но и не испытывать по этому поводу никаких угрызений совести. Фигурально выражаясь, Украина привыкла ощущать себя не геополитическим «игроком», но «мячом» или «зрителем». В контексте украинской политической культуры актуален вопрос: с кем Украина? С Западом, с Россией, с кем-нибудь еще? Отсюда — постоянная смена союзников и геополитических приоритетов. В российской же политической культуре вопрос формулируется иначе: кто вместе с Россией?
В отличие от России, где верховный правитель (царь, император, генсек, президент) образует отдельный уровень элитной пирамиды, нередко находящийся в жестком противостоянии с другими ее уровнями (с боярами и дворянством, со «старыми большевиками», с олигархами), верховная власть в Украине в принципе лишена сакральной легитимности. Украинский правитель (гетман или президент) — это один из представителей правящей элиты, «главный олигарх». «Главный» — значит,
не единственный, качественно сходный с иными. Именно здесь истоки феномена «многогетманья», зафиксированного, в частности, в любимой украинской поговорке: «Где два украинца, там три гетмана» — и в современной шутке об украинской политике, превратившейся при Викторе Ющенко и Викторе Януковиче из «многовекторной» (таким был геополитический идеал Леонида Кучмы) в «многовикторную».
Ущербность и неустойчивость подобной властной конструкции, похоже, осознавали и сами гетманы — они предпринимали неоднократные попытки стать суверенными властителями, сакрализовать собственную власть и окружить ее мистическим ореолом. Известен, в частности, монархический проект Богдана Хмельницкого, стремившегося легализовать свои полномочия на более высоком статусном уровне и основать наследственную монархию. Однако череда неблагоприятных событий помешала осуществлению этого плана и привела к затяжному политическому кризису — эпоха от Выговского до Мазепы (1658—1687) получила название «Руина Гетманщины». Но перспектива новых Руин не вызывает в украинском политическом сознании такого экзистенциального ужаса, как перспектива новой Смуты — в российском. Попытки президента Ющенко придать своей фигуре и власти сакральный ореол тоже потерпели неудачу — они были многократно высмеяны в украинских СМИ и стали для него скорее негативным имиджевым фактором.
Отсутствием у украинской власти и политической сферы в целом сакральной легитимации, по-видимому, объясняется и тот факт, что уровень патерналистских настроений в Украине ниже, чем в России. Хотя украинское государство менее субъектно, нежели российское, политическая и социальная система там значительно устойчивее — это становится особенно очевидным в нестабильных и критических ситуациях.
Российско- На двусторонние отношения России и Украины определяющее
украинские влияние оказывают три фактора, каждый из которых порождает соб-отношения: ственные вызовы. Первый фактор — это превращение России в «госу-«вызовы» дарство-корпорацию». Второй — типологические различия в восприя-и «ответы» тии друг друга. Третий — взаимная зависимость национальных иден-тичностей.
В последние годы Россия постепенно трансформируется в государство нового типа — в «государство-корпорацию», которое существенно отличается от традиционной для русской истории и российской политической культуры континентальной империи — «тяглового» государства с универсалистской миссией. Неоднократные заявления высшего руководства страны, что ее будущее — это «энергетическая сверхдержава» и «либеральная империя», вытекают из концептуально нового понимания места России в мировом политическом раскладе и новой философии власти, основанной на дискретном (а не органичес-
12
ком) представлении о государстве. В рамках такой системы ценностей на первый план выходят сугубо утилитарные факторы — условно говоря, «цифры вместо смыслов». В краткосрочном масштабе подобная изоляционистская политика позволяет выстраивать с Украиной и другими странами СНГ экономически выгодные для российской стороны двусторонние отношения. Однако в среднесрочной и долгосрочной перспективе ее вряд ли можно назвать продуктивной, ибо она превращает соседей России в жестких конкурентов или даже врагов Москвы и чревата образованием вокруг российской границы «санитарного кордона» — пояса недружественных государств, предоставляющих свою территорию откровенным противникам России для реализации антироссийских стратегий. Так, если изначально постсоветские элиты видели в проекте ГУАМ геоэкономический и геополитический спецпроект США, то сейчас, в условиях ухудшения отношений с Москвой, он обретает в их глазах и некие моральные основания.
Колоссальным вызовом российско-украинским взаимоотношениям на протяжении как минимум трех с половиной столетий является разнонаправленность взаимовосприятия. Для российской политической культуры характерно субординационное, «вертикальное» восприятие Украины (сверху вниз), для украинской — координационное, «горизонтальное» восприятие России.
Многочисленные российско-украинские кризисы второй половины XVII — начала XVIII в. были в значительной степени следствием конфликта двух политических культур: украинская козацкая старшина рассматривала российско-украинские отношения как «горизонтальные», симметричные и договорные, московские цари и бояре трактовали их как «вертикальные», основанные на вассальной зависимости Украины. Именно этим объясняется и конфликт Петра I с Иваном Мазепой — последний протестовал против ограничения политических прав Гетманщины и требовал исполнения политических договоренностей, ранее заключенных между гетманами и московскими царями, в частно-Таирова-Яковле- сти Коломацких статей12.
ва 2007:22°. Семен Дивович, автор стихотворного «Разговора Великороссии с
Малороссиею» (1762), следующим образом манифестировал права Украины:
Не тебе, Государю твоему поддалась,
При которых ты с предков своих и родилась.
Не думай, чтоб ты сама была мой властитель, 13 Дiвович 1983: Но государь твой и мой общий повелитель13.
394.
То есть, в сознании козацкой старшины Украина и Великороссия были равными по своему положению и статусу субъектами, которыми правил единый православный монарх, чья власть имела не человеческое, но трансцендентное, божественное происхождение. Эту концептуальную установку унаследовало и малороссийское дворянство начала
14 Котляревський 1982: 265.
15 В Западной Украине, входившей в состав Австро-Венгерской империи, действовал противоположный механизм: в так называемое «язы-чие», выступавшее одним из источников формирования нового литературного языка, не включались слова с польскими и латинскими корнями — оно обогащалось за счет русских и церковнославянских слов.
XIX в. «Тепер чи москаль, чи наш — все одно: вш одного батька, царя бшого дти», — так устами героини водевиля «Москаль-чар1вник» (1819) Тетяны выразил свое отношение к национально-политической реальности находившийся на государевой службе полтавский дворянин и основоположник новой украинской литературы Иван Котляревский14.
Современные украинские политики, политические эксперты, да и простые обыватели чаще всего объясняют свое скептическое отношение к России как к союзнику и партнеру именно неадекватно высокомерным, иногда даже полупрезрительным отношением россиян к Украине и украинцам, за которым, в свою очередь, стоит та самая субординационная установка российской политической культуры. Неприятие украинской политической элитой (по крайней мере — большей ее частью) СНГ, ЕЭП и ЕврАзЭС во многом связано с опасением, что «командовать» в этих структурах будут Россия и российские бюрократы и Украина в очередной раз окажется в подчиненном, униженном положении.
Еще один важный вызов российско-украинским отношениям — это взаимозависимость национальных идентичностей и историософских доктрин. Украинская зависимость от российских факторов общеизвестна и едва ли требует специальных пояснений. Достаточно отметить, что на протяжении многих веков Украина моделировалась либо как Малороссия — «продолжение России», либо как «альтернативная Россия», либо как «антиРоссия» (не случайно второй президент Украины Леонид Кучма назвал свою концептуальную книгу «Украина — не Россия»). Во второй половине XIX в. в Восточной Украине даже литературный язык формировался по контрасту с русским: при наличии у того или иного слова нескольких вариантов преимущество отдавалось похожему на польское, а не на русское или церковнославянское15. Но существовала и обратная зависимость.
Исторически идентичность российского государства в наибольшей степени зависела не от Прибалтики, Беларуси, Кавказа, Средней Азии или Сибири, а от Украины. Именно объединение Новгорода и Киева позволило древнерусским княжествам трансформироваться в мощную державу, способную к принятию христианства. Именно после церковной реформы патриарха Никона и проведенной киевскими церковными интеллектуалами «книжной справы» Московское царство позиционировало себя в качестве государства с «вселенскими» амбициями. Можно по-разному оценивать последовавший церковный раскол и маргинализацию великорусской средневековой культуры, однако в середине XVII в. подобная форма социальной модернизации была, по-видимому, одной из самых мягких.
Именно присоединение Левобережной Украины создало ту «критическую массу», благодаря которой Московское царство превратилось в Российскую империю — при самом непосредственном участии украинских государственных деятелей, бюрократов и идеологов вроде Феофана Прокоповича и св. Димитрия Ростовского. Непосредственным
«поводом» к такому превращению послужила битва под Полтавой (1709), положившая конец шведскому могуществу и открывшая перед государством Петра I широчайшие геополитические перспективы. Именно на основе альянса России и Украины Советский Союз состоялся как мировая сверхдержава, и именно проведение в УССР 1 декабря 1991 г. референдума о независимости и заявление украинского руководства о выходе из Союза сделали возможными Беловежские соглашения, в результате которых РСФСР «сбросила» имперскую миссию и осознала себя национальным государством.
Самое удивительное, что на современном этапе развития идентичность России также в значительной степени зависит от Украины. Именно из-за украинской позиции СНГ так и не смогло стать эффективно работающей структурой. Лояльных России Беларуси, Казахстана, Кыргызстана и Армении оказалось недостаточно для образования «критической массы», которая бы позволила постсоветским объединениям с их участием (вроде ЕврАзЭС, ОДКБ, Союза России и Беларуси или ЕЭП) перейти в новое качественное состояние и обрести влияние.
Тот факт, что Украина больше не является частью единого с Россией государства, вызывает у большинства россиян экзистенциальный ужас. Отсюда и распространенная на уровне обывательского сознания претензия к Украине: «Зачем вы от нас отделились?» Примечательно, что применительно к балтийским странам, Грузии, Азербайджану, Армении, Молдавии, Казахстану, среднеазиатским странам и даже Беларуси подобная претензия столь жестко не формулируется.
О том, что российское политическое сознание так или иначе определяет себя через Украину, свидетельствует и характерное для России (особенно для ее политического класса) восприятие украинской Оранжевой революции как вселенской катастрофы. В начале XX в. официальная идеология Российской империи трактовала «украинство» и «украинский сепаратизм» как польско-австро-немецко-ватиканскую интригу. Аналогичным образом век спустя официальная идеология путинской России объявила Оранжевую революцию «американской интригой».
Преемственность Московского царства от Киевской державы Владимира и Ярослава — одна из фундаментальных ценностей российской историософии. Основатели евразийства и украинские историки школы Михаила Грушевского, отрицавшие такую преемственность, предстают в этом плане идеологическими врагами, посягнувшими на «самое святое». Однако мало кто знает, что своим утверждением данная установка обязана прежде всего украинским идеологам, авторам «Синопсиса» (1674) — краткого курса отечественной истории, по которому в Российском государстве учились в течение двух веков.
При желании историю Российской империи и СССР можно описать не как трехвековое угнетение Украины Великороссией (такая интерпретация преобладает в работах большинства украинских авторов), а как тонкую манипуляцию государством со стороны украинских книж-
ников XVII в., украинских царедворцев и митрополитов XVIII в., украинских бюрократов, военачальников и интеллектуалов XIX в., украинских партийных, хозяйственных и военных функционеров XX в. Именно украинские деятели (в гораздо большей степени, чем великорусские, белорусские, польские, еврейские и татарские) создали в XVИ—XIX вв. специфический дискурс «общерусской» имперской культуры и «общерусского» общественного сознания. Начало этому процессу было положено во времена Алексея Михайловича «книжной справой», коррекцией великорусского православного обряда по греко-румыно-украинскому образцу, изданием «Синопсиса» как актуальной официальной историософской модели и т. д. Всем этим имперским модернизацион-ным дискурсом управляли украинцы и отчасти белорусы — носители барочной культуры. Не случайно усиление великорусского начала и кадрового присутствия нередко вело к ослаблению имперских идеоло-гем и росту изоляционистских тенденций, а символическими предвестниками распада Российской империи и СССР стали два сибиряка — Григорий Распутин и известный русский писатель Валентин Распутин, заявившие, что Россия устала от имперской миссии.
Тезис Збигнева Бжезинского о том, что без Украины Россия пере-16 Бжезинский стает быть евразийской империей16, остается актуальным, однако в России его, как правило, воспринимают не вполне адекватно. Украина рассматривается исключительно как пассивный ресурс (человеческий, географический, транзитный, промышленный), но не как партнер. Между тем историческое будущее современной России зависит прежде всего от отношений с Украиной. Оставшись без Украины, Россия теряет не только территорию и потенциал, но идентичность империи, трансформируясь в «остров Россию» с изоляционистским и этнонационалистическим государственным мировоззрением.
Наиболее перспективным для обеих стран представляется не «вычитание» потенциалов (когда Украина противополагается России и вступает во враждебный той политический союз) и даже не простое их «сложение» (когда Украина превращается в колонию российского государства и капитала). Наиболее перспективным представляется такой тип отношений, который позволил бы «перемножить» потенциалы этих стран и найти некий новый сложный формат синергети-ческого взаимодействия по стратегическим вопросам. Именно поиск нового формата взаимодействия, по всей видимости, и должен стать основным предметом российско-украинских отношений в ближайшем будущем. Разумеется, соответствующие наднациональные российско-украинские проекты не предполагают создания общего государства путем слияния или поглощения — подобные идеи остались в прошлом.
1998: 61.
Украинская элита в поисках «земного рая»
Проблематика «евроинтеграции», под которой понимается курс на вступление Украины не только в ЕС, но и в НАТО, — одна из самых актуальных в российско-украинских отношениях.
17 См. Вишняк 2006: 151, 153.
' Кучерiв 2007: 8.
В российском информационном пространстве господствует представление, что Восточная Украина — против вступления в НАТО, тогда как Западная — за. Это представление не вполне адекватно: даже в наиболее прозападных Львовской, Тернопольской и Ивано-Франковской областях лишь около половины жителей хотят в НАТО. Впрочем, низкая популярность в стране идеи вхождения в Североатлантический альянс (согласно данным социологических опросов, ее поддерживают порядка 20% украинцев) не должна создавать иллюзий. Принципиальным является не уровень электоральной привлекательности «евроинтегра-ции», а отношение к ней лидеров общественного мнения — высшего руководства страны, политиков, бизнесменов, журналистов, политических экспертов, творческой интеллигенции, звезд шоу-бизнеса и т. д. А вот среди них сторонников вступления в НАТО больше половины; вопрос же о вступлении в ЕС не дискутируется вовсе — по нему в кругах украинской элиты практически полный консенсус (в целом по стране доля сторонников вступления в ЕС — чуть меньше 50%).
Как бы то ни было, электоральная привлекательность «евроинтег-рации» пока невелика. Более того, после Оранжевой революции она ощутимо снизилась. Количество поборников вхождения Украины в ЕС и в НАТО сократилось: в первом случае — на 7—12% (в зависимости от региона), во втором — на 2—12%17. Не случайно на досрочных парламентских выборах 2007 г. ни одна из политических сил не включила положение о необходимости вступления в НАТО в свою предвыборную программу. Даже сторонники Ющенко (блок «Наша Украина — Народная самооборона»), дабы не оттолкнуть электорат из центральных и юго-восточных областей, ограничились обтекаемыми формулировками о «верности евроатлантическому курсу». Не муссировали они этот вопрос и на парламентских выборах 2006 г. В ходе парламентской кампании 2006 г. на интеграции страны в Североатлантический альянс жестко настаивали лишь «Пора — ПРП» и блок Костенко — Плюща, основу которого составляла Украинская народная партия (УНП). Важно, однако, учитывать, что «ядерный» электорат «Поры», ПРП и УНП — это «прогрессивное» студенчество и патриотически настроенная интеллигенция. Иначе говоря, идея вступления в НАТО пользуется наивысшей популярностью именно в той части общества, которая гипотетически является носителем инновационных социальных изменений. В навязываемой этим группам системе ценностей присутствует установка, что «современный», «модернизированный», «европеизированный», «несовковый» украинец не может иметь двух мнений по поводу ЕС, НАТО, ВТО и «евроинтеграции».
В последнее время в Украине развернулась массовая пропагандистская кампания по «ознакомлению населения» с «истинными целями, задачами и принципами деятельности» Североатлантического альянса. По мнению ее организаторов, «всесторонне проинформированные граждане, как правило, поддерживают вхождение Украины в НАТО»18. Во всех областных центрах открыты информационные центры НАТО
(по оценкам украинских политологов, бюджет каждого такого центра достигает 20 тыс. долларов США в месяц), регулярно проводятся экспертные круглые столы, акции для молодежи, издаются брошюры и книги. К «просветительско-пропагандистской» работе подключен целый пул негосударственных организаций — фондов, институтов, исследовательских центров и т. д. 27 декабря 2006 г. президент Ющенко издал указ «О неотложных мерах по дальнейшему развитию отношений Украины и Организации Североатлантического договора (НАТО)», в соответствии с которым в школах и вузах Украины будут изучать деятельность ЕС, НАТО и украинский опыт сотрудничества с этими организациями.
Тот факт, что в начале 2000-х годов российское политическое руководство, активно развивая отношения по линии «Россия — НАТО» в формате «19+1», пыталось изолировать Украину от альянса, трудно охарактеризовать иначе, как стратегический просчет. Понятно, что в российском случае речь шла лишь о взаимодействии с НАТО, тогда как в украинском — о вступлении в организацию. Тем не менее это дало украинским политикам повод уличать Россию в двойных стандартах. Если бы российские чиновники, ответственные за выработку внешнеполитического курса страны, мыслили стратегически, они всеми силами старались бы втянуть Украину в сотрудничество с НАТО на стороне России, в формате, условно говоря, «19+2», — в 2001 г. это было еще возможно.
Но теперь НАТО использует Украину против России. Положение об интеграции в альянс закреплено в национальном законодательстве — в частности, в законе Украины «Об основах национальной безопасности» (2003). В свою очередь в США был недавно принят «Акт о консолидации свободы в НАТО», предполагающий выделение материальной, политической и организационной помощи Украине, Грузии, Македонии и другим странам для вступления в альянс.
Очевидно, что Украина с ее недееспособной армией и советскими военно-техническими стандартами — обуза для НАТО. Альянсу от Украины нужна ее территория, а также человеческий («пушечное мясо» для использования в горячих точках) и транзитный потенциал; есть заинтересованность и в свертывании совместного российско-украинского военно-промышленного комплекса. И вопрос о вступлении либо невступлении страны в НАТО будет решаться не в Киеве, не в Москве, не в Брюсселе и не на общеукраинском референдуме — он будет решаться в Вашингтоне.
Североатлантический альянс проводит в Украине грамотную, последовательную и достаточно эффективную политику по формированию общественного мнения. Эта политика основана прежде всего на технологиях «soft power» и направлена на укрепление статуса США как единственной мировой сверхдержавы.
Россия не только в мировом масштабе, но даже в масштабе украинского информационного и политического пространства не может
предложить ничего кроме декларативных заявлений и отдельных пиар-акций. Неэффективная и «тяжелая» российская политика в странах СНГ снижает привлекательность России как военно-политического партнера и усиливает пронатовские настроения в среде украинской элиты и электората. В Украине, надо сказать, достаточно внимательно следят за российской политикой по отношению к Беларуси, Грузии, Молдавии, Эстонии и близко к сердцу принимают все реальные и мнимые обиды со стороны России.
Языковой вопрос: Второй по значимости после НАТО вопрос в отношениях России
от раскола и Украины (с российской точки зрения) — языковой. Сложно припом-к консолидации нить российского политтехнолога, который, получив в Украине заказ на раскрутку какой-либо «пророссийской» партии, блока или политика, не предложил бы сделать этот вопрос одним из ключевых в избирательной кампании.
Однако в самой Украине проблема русского и украинского языков воспринимается несколько иначе, чем принято считать в России. Разнообразные социологические опросы показывают, что для жителей Украины языковой вопрос не является приоритетным — в иерархии волнующих их проблем он попадает лишь во вторую десятку (исключение составляют жители Крыма — для них он находится на 4—5-м месте), уступая по актуальности вопросам экономического роста, борьбы с бедностью и безработицей, пенсионной реформы, повышения оплаты труда бюджетников, улучшения медицинского обслуживания, борьбы с преступностью, реформирования жилищно-коммунального хозяйства, преодоления морального кризиса в обществе, обеспечения молодежи доступа к высшему образованию и земельной реформы.
Языковое сознание жителей современной Украины основано на двуязычии — феномене, неизвестном большинству россиян, чье сознание моноязычно. Исторически в различных регионах Украины помимо русско-украинского существовали также украинско-польское, украинско-венгерское, украинско-румынское двуязычия и украинско-польско-немецкое трехъязычие. В этих условиях языковая проблема не столько разделяет, сколько объединяет население страны. Но объединяет его не русский и не украинский язык, а именно русско-украинское двуязычие, близкое к «диглоссии», то есть ситуация, в которой оба языка могут считаться родными, когда они понятны всему населению, не воспринимаются как иностранные, не требуют перевода и функционируют в рамках единой речевой системы. Разница в том, что в Западной Украине «вторым родным» для большей части жителей является русский, а в Юго-Восточной — украинский. В речевых практиках населения Центральной Украины языковой баланс относительно равновесен, что порождает «суржик» — просторечие из смеси обоих языков.
Раньше украинский язык был языком общения подавляющего большинства украинцев, а русский — официальным языком, обслужи-
вавшим деловую сферу, управление, судопроизводство, образование, и языком «высокой» культуры. В независимой Украине все наоборот: жители украинских городов общаются между собой главным образом на «украинском русском» и «суржике», тогда как в официальной сфере используется литературный украинский. В сфере масскульта доминирует русский, в сфере «высокой» культуры — украинский.
Современное состояние обоих литературных языков таково, что с одного на другой можно перевести любой текст без потери смысла. Разумеется, по известным причинам техническая, медицинская, научная, философская и абстрактная терминология в русском языке представлена полнее, чем в украинском, где на протяжении нескольких десятилетий (после эпохи украинизации 1920-х годов) эти лексические пласты практически не развивались по политическим соображениям. Вместе с тем украинский литературный язык отличается необычайной образностью и художественной выразительностью.
В принципе ситуация двуязычия воспринимается украинским обществом как нечто вполне нормальное, естественное. Конфликты возникают лишь по поводу реального соотношения языков, их применения и функционирования в тех или иных сферах. В то же время представляется маловероятным, чтобы вопрос о статусе русского языка как второго государственного в Украине в обозримом будущем был решен позитивно. В украинском политическом сообществе сложился определенный консенсус по языковой проблеме. В глазах украинской политической элиты тема языка неразрывно связана с темой государства и нации: она боится, что если украинский язык утратит статус единственного государственного, Украина перестанет существовать как независимое образование, украинский народ будет ассимилирован соседями, а национальная элита превратится в областное начальство. Даже донецкие и крымские политики, постоянно использующие вопрос о статусе русского языка в качестве аргумента в споре со своими оппонентами и безотказной предвыборной технологии, вряд ли озабочены им всерьез — просто они понимают его символическую ценность и политическую «котировку» в России.
Убежденность большинства российских политиков, политологов и политтехнологов в актуальности в Украине данной проблематики во многом объясняется тем, что они переносят на эту страну опыт государств Балтии, где русский язык подвергается ощутимой дискриминации. Но языковая ситуация в Украине принципиально иная, хотя бы потому, что русский и украинский — языки родственные, исторически развивавшиеся в тесном взаимодействии. Более того, родиной русского литературного языка вполне может считаться Западная Украина. Как известно, русский литературный язык в его современном виде появился в результате сложного исторического синтеза, главными компонентами в котором были церковнославянский язык, язык московских приказов, " См Успенский «проста мова» (украинско-белорусский средневековый книжный язык) 1994. и средневеликорусские народные говоры19. При этом его грамматичес-
кую систему сформировала «Грамматика» (1619) западноукраинского ученого Мелетия Смотрицкого, а в качестве основы гражданского кириллического шрифта, введенного во всеобщее употребление Петром I в 1708 г., была взята скоропись, использовавшаяся Львовским Успен-20 Шустова 2003: ским братством20.
260 Однако в этих тонкостях мало кто разбирается, и поскольку борь-
ба за права русского языка и русскоязычных в Украине является достаточно прибыльным (и с политической, и с финансовой точки зрения) делом, эта тема, скорее всего, еще долго будет оставаться одним из лейтмотивов российско-украинских двусторонних отношений.
В украинском политическом сообществе давление российских коллег по поводу статуса русского языка в Украине и протесты относительно политики украинизации воспринимаются крайне болезненно — многие украинские политики считают, что это шантаж и вмешательство во внутренние дела суверенного государства. В результате в большинстве ситуаций муссирование языковой проблемы ведет лишь к обострению российско-украинских отношений.
Реальное развитие русского языка и русской культуры в Украине возможно лишь при условии, что вопрос будет переведен из идеологического измерения в утилитарно-практическое. Вполне эффективной здесь может оказаться стратегия «малых дел». Российские средства и силы уместно тратить не на политико-идеологические фантомы, а на достижение практических целей. К их числу относятся: изучение во всех без исключения школах Украины русского языка (в объеме, необходимом для грамотного письма) и русской литературы (на русском языке и в рамках отдельного курса или подкурса, а не в курсе мировой литературы), повышение культуры языка русскоязычных украинских СМИ, обеспечение жителям Украины доступа к «высокой» русской культуре и литературе (сегодня, когда украинский рынок заполнен низкопробными образцами русскоязычной беллетристики и шоу-бизнеса, это проблема стоит особенно остро). Кстати, низкая культура русского языка в Украине пагубно действует и на украинский язык, превращая его в «суржик».
Другими словами, для защиты и развития русского языка в Украине необходимо не политическое давление на украинскую власть, на что делают ставку многие российские политики, а сугубо экономические методы — финансирование и реализация конкретных проектов.
Соборность Среди «пожеланий», высказываемых российским политическим
у$. сообществом в адрес Украины, есть пункт о федерализации страны. федерализация В самой Украине эта идея имеет хождение как на юго-востоке, так и на западе — одним из рьяных ее приверженцев был ныне покойный диссидент и политик Вячеслав Чорновил. На протяжении последнего десятилетия группа львовских историков и культурологов, объединенных вокруг альманаха «I», отстаивает необходимость отделения Галичины и
21 См., напр. Хавич 2001; Бондаренко 2001.
22 См. Мальгин 2005: 270.
создания на ее территории компактного моноэтничного и монокультурного государства, основу экономики которого составят доходы от международного туризма и экспорта российского газа в Европу (крупнейшие газохранилища находятся, как известно, именно в Карпатах)21. Примечательно, что «сепаратистский съезд» в Северодонецке во время Оранжевой революции (в конце ноября 2004 г.) был спровоцирован именно решениями нескольких западноукраинских областных и городских советов, объявивших о неподчинении Киеву и признании Виктора Ющенко президентом.
Идее федерализации Украины нередко противопоставляется идея соборности: в подобном смысловом контексте федерация оказывается формой государственного устройства страны, представляющей собой случайную смесь разнородных и чуждых друг другу регионов, тогда как соборность — объединением регионов, между которыми, несмотря на все их культурное, географическое и историческое разнообразие, наличествует органическое единство. Административная реформа, неудачное внедрение которой началось в 2005 г., не предполагала федерализации, но предусматривала создание в Украине укрупненных «евроре-гионов».
Наименьшей популярностью федерализм пользуется в централь-ноукраинских областях — это еще раз доказывает, что страна «собрана» именно вокруг них. Не случайно большинство политиков-«федералис-тов» из Львова, Донбасса или Крыма, выйдя на общеукраинский уровень и влившись в киевскую элиту, отказывались от федералистских установок.
Обосновывая свою позицию, сторонники федерализации Украины ссылаются на то, что федеративное устройство откроет возможности для решения языковой проблемы, позволит изменить систему распределения налоговых поступлений в пользу регионов и будет способствовать «сохранению и развитию» региональной культурной самобытно-сти22. Однако эти аргументы звучат не очень убедительно. Понятно, что сама по себе федерализация не определяет режима функционирования языков и не гарантирует юридического оформления украинско-русского двуязычия. Как показал неудачный опыт Автономной республики Крым, не гарантирует она и оптимального распределения налоговых поступлений. Не все так просто и с «сохранением и развитием» региональной самобытности. Степень влияния федерализации на эти процессы дискуссионна, в то время как угроза того, что федерализация будет мешать утверждению общеукраинской идентичности, а стало быть — и формированию украинской политической нации, для некоторых регионов вполне реальна. Не следует также забывать, что федерализация, подразумевающая наличие как федерального, так и регионального законодательства, усложнит правовую систему. Более того, учитывая национальные управленческие традиции, правомерно предположить, что федеративную Украину ждет управленческий коллапс — уровень управляемости в стране и без того крайне низкий. Что же ка-
23
сается перехода от назначения глав украинских регионов президентом к избранию их на выборах (главными лоббистами здесь выступают российские политтехнологи, оставшиеся без губернаторских выборов в России), то для этого не обязательно превращать страну в федерацию.
Некоторые российские политологи считают, что федерализация См., напр. Фро- Украины отвечает национальным интересам России23. Если это так, то лов 2005. придется признать, что Россия заинтересована в ослаблении Украины и превращении ее в плохо управляемую стагнирующую «серую зону». Кстати, в украинских политических кругах сложилось стойкое убеждение, что российские политики добиваются федерализации Украины именно для ее ослабления, а то и расчленения, — отсюда и соответствующее отношение к российским «федерализаторам». На российский призыв «федерализировать Украину» некоторые украинские политологи не без иронии отвечают симметричным призывом в стиле Бжезинс-кого — «конфедерализировать Россию».
Для воздействия на политическую динамику в Украине российские политические круги используют и конфессиональную проблематику, а также сепаратистские настроения в Крыму и Севастополе и «русинский» вопрос в Закарпатье. Однако в большинстве случаев их усилия малоэффективны или даже приводят к обратным результатам, давая повод обвинять Россию в подрывной деятельности и применении технологий «управляемого хаоса».
Тема этнических великорусов, проживающих в Украине, так и не получила политического звучания (возможно, за исключением Львова). Все попытки сформировать в стране великорусскую политическую силу потерпели неудачу. В большинстве регионов Украины идентичность, связанная с этническим происхождением — украинским, великорусским или каким-либо еще, если и присутствует, то, как правило, лишь на уровне индивидуального самосознания. На социальном уровне намного более значимы региональная, геокультурная, цивилизационная, конфессиональная идентичности и геополитические предпочтения.
Украинские С XIV в. и вплоть до Люблинской унии 1569 г. на границах Моско-
угрозы вии существовало Великое княжество Литовское, в состав которого и российские входили территории современных Литвы, Беларуси и значительной ча-интересы сти Украины. По ряду показателей «литовская» идентичность оставалась актуальной вплоть до первой трети XIX в. (до польского восстания 1831 г. и жестких правительственных контрмер), на уровне «геополитической памяти» она сохраняется по сей день. Литовское княжество было мощным модернизированным государством без жесткой «властной вертикали», игравшим важную роль в Восточной и Центральной Европе. По составу населения оно было преимущественно восточнославянским и православным. Между двумя великими княжествами — Литовским и Московским — шла жесткая конкуренция, велись перма-
24 Мейендорф 2003: 520—521.
25 Цымбурский 2007: 257.
нентные войны. Историкам культуры хорошо известно то громадное влияние, которое оказала Литовская Русь на Русь Московскую. Имелось и обратное влияние, менее сильное. Однако когда Византийская империя клонилась к закату и константинопольские патриархи в поисках путей «отступления» Второго Рима решали вопрос о том, кто — Москва или Вильно — будет оплотом православия, выбор пал на Московскую Русь, где отсутствовали «латинский» компонент и западноевропейский цивилизационный «соблазн»24.
Но после возвышения Москвы фактор Литовского княжества никуда не делся: оно оставалось частью Великого Лимитрофа — межциви-лизационного пояса, отделявшего Россию от незамерзающих морей25. Раздел Речи Посполитой в конце XVIII в., раздел Польши между гитлеровской Германией и СССР в 1939 г. и отчасти даже послевоенный раскол Европы на социалистический и капиталистический лагери были продиктованы именно стремлением государств — субъектов геополитики избавиться от неустойчивых поясов вокруг себя.
Распад СССР создал условия для новой консолидации бывшего Великого княжества Литовского, которая, в свою очередь, может стать основой для формирования Балто-Черноморского пояса, а при благоприятном стечении обстоятельств — и для его продления в сторону Центральной Азии и Китая и выстраивания Балто-Черноморско-Кас-пийского пояса.
Тот факт, что Россия в ее нынешнем состоянии утрачивает притягательность для населения и политических элит стран СНГ, лишается той самой «soft power», которая в свое время позволила создать великую державу, — очень серьезный вызов российскому государству и политическому режиму. Теперь уже сама Россия превратилась в зону стратегических интересов ведущих мировых держав, которые заинтересованы в ее изоляции, в создании «серой зоны» по ее периметру и геополитическом «удушении».
«Прагматизация» отношений России со странами СНГ постепенно разрушает ареал общих для всего постсоветского пространства геополитических и культурных смыслов — смыслы заменяются «цифрами». Гуманитарные и политические проекты, которые Россия предлагает в последние годы Украине, лишены новизны и креативности. По большому счету в сознании украинского общества ЕС и НАТО конкурируют с пустотой, с геополитическим и смысловым вакуумом. Русский язык как второй государственный, федерализация, интеграция в рамках ЕЭП, уступки по газовому вопросу — все это украинская элита слышала много десятков раз. Общим местом в украинском политическом дискурсе стало убеждение, что Россия полностью исчерпала свой потенциал и ее «последнее оружие» — газовая «труба».
Нынешнее украинское информационное пространство мало зависит от российского, в нем доминируют западные оценки и интерпретации российской действительности: Путин — убийца Александра Литви-ненко и Анны Политковской (в киевском изложении акцент делается в
rtir - тга incoofiiTfi
том числе и на украинском происхождении убитых), Россия — рабская страна, где разгоняют демонстрации, подавляют свободу слова, избивают несогласных, манипулируют общественным мнением, и т. д. Важным антироссийским мотивом является и «китайский вопрос». Логика раскрутки этой темы в информационном пространстве Украины (и других стран СНГ) примерно такова: о каком моральном и политическом господстве может говорить страна, не способная удерживать и осваивать собственную территорию? Страна, которая вот-вот распадется под давлением китайцев, которых в некоторых районах Дальнего Востока и Сибири уже больше, чем самих россиян?
На украинском направлении российской политики тактика подменяет собою стратегию, а теория «малых дел» — реализацию «больших проектов». А беспроектная страна не может представлять интерес для соседей. Россия теряет статус регионального лидера — рассматривать ее как серьезного партнера, от которого через несколько лет будет что-то зависеть, помимо нефти и газа, в Украине стало даже немодно.
Позитивная программа развития образа России в Украине и других странах СНГ должна исходить из приоритетов «soft power» и уважительного отношения к самим этим странам, их народам и национальным культурам. Главный российский «мессидж» должен строиться не на национальном эгоизме, а на поиске общих целей, общих интересов и «общей судьбы». Эффективным может быть только новый наднациональный «миростроительный» проект, выходящий за пределы нефтегазовой проблематики и основанный на универсальной идентичности. Старые технологии «прямого действия», ставящие во главу угла давление и шантаж, сегодня не просто неэффективны — убийственны.
Как было сказано выше, существует три варианта развития российско-украинских отношений: «вычитание», «сложение» и «перемножение» потенциалов. Судя по всему, перед самой Россией тоже открывается несколько путей: национальное государство, «государство-корпорация» и государство с наднациональными амбициями — интегратор большого евразийского пространства. От того, какой путь она выберет, во многом зависит, удастся ли добиться оптимального сочетания логик развития России, Украины и всего СНГ и превратить простое сложение в геополитическое перемножение сущностей.
Библиография Бжезинский З. 1998. Великая шахматная доска. Господство
Америки и его геостратегические императивы. — М.
Бляхер Л.Е. 2005. Нестабильные социальные состояния. — М.
Бондаренко К. 2001. Захщна Украша повинна домогтися статусу автономно! республжи в склад1 Украши // «I»: незалежний культуро-логiчний часопис. Число 23: Федеративна республша Украхна. — Льв1в (www.ji.lviv.ua/n23texts/bondarenko-int).
Вернадский Г.В. 2004. Начертание русской истории. — М.
rtir - 1Ш IflCOQfllTft.
Вишняк 0.1. 2006. Сощокультурна динамка полтичних регю-Hie Украти. Соцiологiчний мошторинг: 1994 — 2006. — Кшв.
Гельман В.Я. 2007. Из огня да в полымя? Динамика постсоветских режимов в сравнительной перспективе // Полис. № 2.
Гумилев Л.Н. 1992а. Древняя Русь и Великая степь. — М.
Гумилев Л.Н. 19926. От Руси к России: очерки этнической истории. — М.
Дшович С. 1983. Разговор Великороссии с Малороссиею // Ук-рахнська лтература XVIII ст. — Кшв.
Котляревський I. 1982. Твори. — Кшв.
Кучерш I. 2007. Досвщ Словаччини для Украши // Шлях Словач-чини до НАТО. — Кшв.
Мальгин А.В. 2005. Украина: Соборность и регионализм. — Симферополь.
Мейендорф И. 2003. Византия и Московская Русь // Мейен-дорф И. История Церкви и восточно-христианская мистика. М.
Мирзоев С. 2006. Гибель права: легитимность в «оранжевых революциях». — М.
Полохало В.И. 1999. Негражданское общество как социополити-ческий феномен Украины (Отражение социального характера «среднего» украинца в избирательном процессе) // Полис. № 6.
Савченко В.А. 2005. Махно. — Харыв.
Таирова-Яковлева Т.Г. 2007. Мазепа. — М.
Успенский Б.А. 1994. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI—XIXвв.). — М.
Фролов К. 2005. Новая цивилизация оранжевых? // Правая.ги. 27.0 4 (www.pravaya.ru/govern/123/3117).
Хавич О. 2001. Чи можливий проект westukraina.eu? // «I»: неза-лежний культурологiчний часопис. Число 23: Федеративна республi-ка Украта. — Львiв (www.ji.lviv.ua/n23texts/havych).
Цымбурский В.Л. 2007. Как живут и умирают международные конфликтные системы (Судьба балтийско-черноморской системы в XVI—XX вв.) // Цымбурский В.Л. Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы. 1993—2006. — М.
Чивокуня В. 2007. Нов1 сценарИ атаки Ющенка // Укратська правда. 27.04 (www.pravda.com.ua/news/2007/4/27/58151).
Шустова Ю.Э. 2003. Типография Львовского братства как преемник книгоиздательской традиции Ивана Федорова // Федоровские чтения: 2003. — М.
