CC BY
35УДК 821.111:82.091
УИЛЬЯМ ШЕКСПИР И ДЖОРДЖ ЭЛИОТ: ТРАДИЦИИ, ВЛИЯНИЕ, АЛЛЮЗИИ
Борис Михайлович Проскурнин
Доктор филологических наук, профессор
Пермский государственный национальный исследовательский университет 614990. Россия, г.Пермь, ул. Букирева, 15. bproskurnin@yandex.ru
Автор статьи размышляет об отношении Джордж Элиот к наследию ее великого предшественника и показывает, насколько значимыми и вдохновляющими на всех этапах творчества викторианской писательницы были достижения Шекспира в области художественной реконструкции многомерных отношений мира и человека, идей времени, динамически меняющихся обстоятельств и характеров. Показывается, насколько творчески наследует Элиот шекспировский принцип сопряжения разных и различных сторон жизни, его способность одновременно увлекать, развлекать и наставлять, растворять серьезную дидактическую составляющую своего искусства в образах персонажей, сюжетных поворотах, общем пафосе произведений. Особое внимание в статье уделяется перекличкам, аллюзиям, традициям и аналогиям между одним из наиболее лирических и притчевых романов Элиот и поздней романтической драмой Шекспира «Зимняя сказка». Анализ интертекстуальных отношений двух произведений ведется на уровне общей художественной идее, сюжетостроения, системы образов, мо-тивного аспекта и характерологии.
Ключевые слова: Шекспир, Джордж Элиот, драма, роман, интертекстуальность, аллюзии, традиции, литературный характер, сюжето-строение
Джордж Элиот (George Eliot, 1819 - 1880) познакомилась с творчеством Шекспира в тринадцать лет и не переставала читать его всю жизнь. Произведения великого соотечественника были не только предметом восхищения и образцом великого искусства для нее, но и источником творческого вдохновения на разных этапах жизни. Крупнейший авторитет в области изучения творчества писательницы Гордон Хейт обнаружил, например, в письмах Дж.Элиот аллюзии, цитаты, эпиграфы и отсылки к двадцати восьми пьесам Шекспира; он же
© Проскурнин Б.М., 2014
подсчитал, что тридцать один раз Дж.Элиот использовала пьесы и сонеты Шекспира как источники для эпиграфов к главам в романах и повестях [см. Oxford Reader's Comapnion 2000: 392]. Судя по дневникам и письмам, только за один год, с весны 1854 г. по лето 1855 г., то есть едва ли не «накануне» писательской карьеры, Мэриэн Эванс, еще не взявшая псевдоним Джордж Элиот, перечитала четырнадцать произведений драматурга, что не могло не отразиться на характере реализма, повествовании, идейно-нравственном пафосе ее произведений. Не случайно Г.Спенсер в одном из писем назвал Джордж Элиот «Шекспиром в юбке» [см. Oxford Reader's Comapnion 2000: 392], а первая научная работа по проблемам шекспировских традиций и аллюзий в творчестве писательницы появилась в 1883 г. [см.: Bayne 1883].
Шекспировское начало заложено в художественной идеологии творчества Элиот: широкий, «шекспировский» взгляд на мир в единстве материального и духовного, предметного и идейного, конкретного и символико-обобщенного, драматического и поэтического, трагического и комического; оно проявляется в мастерстве Элиот в построении диалогов, в характере иронии и в объемности характерологического рисунка.
Аллюзии к творчеству Шекспира и латентная интертекстуальность очевидны уже в первом художественном произведении Элиот — «Сценах из клерикальной жизни» ((Scenes of Clerical Life, 1858). Здесь закладываются принципы «присутствия» Шекспира в произведениях писательницы не только с точки зрения отсылок к конкретным трагедиям: например, к «Генриху IV», «Гамлету» и «Макбету» в повести «Печальная судьба преподобного Амоса Бартона» (The Sad Fortunes of the Reverend Amos Barton). Писательница создает аллюзии к шекспировским характерам, «сопрягая» судьбы героев из повседневности с великими трагедиями, создавая эстетический прецедент, ставший сквозным в ее творчестве: маленькие люди переживают не меньшие трагедии и по глубине страданий вполне сопоставимы с великими трагическим созданиями Шекспира. Именно на этой идее построен образ героини первого романа Дж.Элиот «Адам Бид» (Adam Bede, 1859) Гет-ти Сорель. Более того английский специалист по творчеству Элиот Дж. Ригнал полагает, что одна из объединяющих роман идей — его моральное кредо — почерпнута из шекспировской «Как вам это понравится», «поскольку характеры в этом романе, как и у Шекспира, каждый по-своему учатся признавать наличие различных моральных подходов и требований нравственного поведения» [Oxford Reader's Comapnion 2000: 394].
Еще одна шекспировская характерологическая аллюзия составила основу психологического рисунка писательницы: герой при всей своей «маленькости» оказывается внутренне весьма сложно организованной натурой, наделенной своим идеями, верованиями, предубеждениями и заблуждениями, чувствами и эмоциями, соединение которых мало объяснимо простой логикой и нередко может казаться иррациональным и хаотичным. В этом отношении Элиот «пересекается» с Шекспиром, например, в мотивной структуре построения характеров. Как известно, герой Шекспира всегда подан как характер с иерархически выстроенной системой мотивов, установок и посылов. Не случайно такое важное место в драматургическом построении характеров шекспировских героев играют монологи, в которых персонаж, не важно — положительный или отрицательный, объясняет зрителям свои мотивы, их порою причудливое переплетение и сочетание: вспомним монологи Гамлета или Яго, Эдмунда или Ричарда III. При этом характеры не становятся площе от того, что раскрывают зрителям свои замыслы и причины их появления. Наоборот, они предстают гораздо более объемными. Подобная объемность, возникающая за счет «многомотивно-сти» поведения — одна из ведущих черт характерологии Элиот. Причем она особо акцентирует эту множественность в моменты психологически основательно поданной ситуации выбора героем или героиней линии поведения. Вспомним психологическую драму Мэгги Талливер в «Мельнице на Флоссе» (The Mill on the Floss, 1860), когда самые разные мотивы борются в ее душе. Возьмем эпизод в лодке со Стивеном Гестом, когда ей надо решить: стать ли женой Стивена и тем самым спасти свою честь, но при этом нанести глубокую боль кузине Люси, официальной невесте Стивена, и Филипу Уэйкему, который беззаветно любит ее. Можно вспомнить внутренние терзания Ромолы из одноименного романа (Romola, 1863), когда она узнает о предательском поведении своего мужа Тито по отношению к своему учителю и наставнику Балдасару. Не менее показательно сложное переплетение мотивов в характере банкира Балстрода из романа «Миддлмарч» (Middlemarch, 1872), пытавшегося «убежать» от своего едва ли не преступного прошлого за счет яростно декларируемой религиозности и внешней суровости и недоступности. При этом герои Элиот осознают всю нравственную глубину ситуации и терзают себя собственным моральным судом. Здесь очевидна шекспировская традиция глубинного морального видения героя как основы характера и всех драматических событий, которые неизменно выпадают на долю персонажей произведения. Одновременно это вписывает творчество Элиот в традицию возрастающей драматизации романного (прозаического) повествова-
ния в английской литературе XIX в. Нельзя не обратить внимание на то, что Б.Харди, один из самых авторитетных исследователей творчества Дж.Элиот, называла «Миддлмарч», например, самым шекспировским произведением писательницы с точки зрения синтеза драматической структуры, характерологии, юмористики и комедии нравов [см. Middlemarch 1967: 10].
По мере развития творчества и увеличения роли психологического реализма в художественном мире писательницы шекспировское влияние не ограничивается характерологией, а захватывает сферу идей — нравственных, социальных, политических. Это очевидно в перекличке между романом «Сайлес Марнер» (Silas Marner, 1861) и одной из поздних драм Шекспира «Зимняя сказка» (The Winter Tale, 1611). По наблюдению биографов и судя по дневникам и письмам, Дж.Элиот много читала Шекспира, в том числе и «Зимнюю сказку», когда создавала роман во время поездки по Германии зимою 1860 - 1861 гг., то [см. Draper 1977: 215; Oxford Companion 2000: 394].
Исследователи сразу же обращают внимание на переклички в произведениях Шекспира и Элиот, на совпадения, аллюзии и даже прямые интертекстуальные заимствования на уровне отдельных образов персонажей, мотивов, сюжетных поворотов.
Так, очевидны структурно-сюжетные переклички между образами Эппи и Пердиты (Утраты - в традиции русского перевода этого имени). Обе героини «утрачены» поначалу и вновь обретены в произведениях; причем их утрата становится основой значительных нравственных страданий ряда персонажей, в том числе и главных мужских (Ле-онта у Шекспира и Годфри Касса у Элиот), а их новое обретение - условием внутренней и внешней гармонии (хотя и не совсем однозначной в случае с Годфри). Эти мучения составляют важнейшую фабульную основу действия и его сюжетного развертывания - драматургического у Шекспира и повествовательного у Элиот. Нельзя не увидеть и прямую перекличку имен протагонисток: Эппи - это сокращенный вариант древнееврейского имени Хепсиба («Оставленная»); Пердита (Perdita) - в переводе с испанского «утраченная» (от глагола perder).
Столь же ярки и переклички между образами Сайлеса и Леонта (при всем том, что один ткач, а другой король) с точки зрения разрушительной роли одержимости в жизни человека и важности ее преодоления для его нравственного возрождения. Подобное наблюдение можно провести и над образами короля Леонта и сквайра Касса: и тут и другой испорчены всевластьем и потому неоправданно деспотичны, в связи с чем их жизнь на каком-то этапе становится саморазрушением, захватывающим и тех, кто их окружает. В случае со сквайром Кас-
сом этот разрушительный импульс особенно очевиден в судьбах его двух сыновей - Данстана и Годфри: первый погибает в результате сумасбродства и отсутствия внутренних нравственных границ, второй совершает предательство по отношению к женщине, его любившей, и плоду их любви - дочери (Эппи).
Можно говорить и об аллюзивности образа Эрона в романе Элиот (в оригинале герой носит имя Аарон, благодаря чему образ несет в себе весьма глубокий смысл, увы, утраченный в русском переводе; имя героя связано не только с идеей первоучительства; в переводе с древнееврейского Аарон означает «просветленный»; учитывая то, что герой не получил особого образования, речь идет о другой, природной, просветленности) по отношению к образу Флоризеля в пьесе Шекспира, имя которого придумано самим драматургом и обозначает, если иметь в виду романский корень flor, «цветение», «цветущий». И тот, и другой в сюжетах произведений выступают не столько в амплуа молодых возлюбленных главных героинь, сколько воплощают представления авторов о светлой и чистой любви как счастье и залоге будущего благополучия героинь.
Образы Молли и Гермионы перекликаются на уровне материнских страданий, хотя, в отличие от Молли, Гермиона в конце пьесы получает возможность испить радостную чашу обретения и дочерней любви и возвращенной ценою страданий любви мужа, а образы Долли Уин-троп и Паулины являются воплощением народной мудрости и естественной, идущей от самой жизни и ее изначальных глубин, правды.
Можно говорить и о таком явно не случайном совпадении в сюже-тостроении произведений: между первой и второй частями сюжета (в широком смысле) проходит 16 лет: ровно столько, сколько необходимо, чтобы «утраченные» Пердита и Эппи выросли и обрели ту силу красоты - внешней и (что гораздо более важно для обоих авторов) внутренней - которая столь важная для этико-нравственной составляющей обоих произведений.
Совершенно очевидны пересечения двух произведений на уровне мотивных структур. Здесь можно говорить о мотиве одержимости и ее разрушительном характере (Леонт - одержимость ревностью и подозрительностью, Сайлес - одержимость золотом в части романа до появления Эппи); о мотиве деспотизма, тиранства, социального эгоизма как источников зла и несчастья: Леонт в пьесе Шекспира и отец и сыновья Кассы в романе Элиот. В этом случае в первую очередь можно говорить об образе старого сквайра, с одной стороны (социальной), и образе Годфри - с другой (нравственной).
Перекликаются произведения и с точки зрения конечного доминирования мотива пасторальности и связанного с ним мотива совершенства природы и ее неизбежного круговорота как гармонизирующего начала. И конечно, совершенно обязательно надо говорить о наследовании Элиот (собственно, как и едва ли не всей английской литературы) мотива преображения человека в условиях тяжелейших нравственных испытаний и даже самоосуждения. И здесь мы обращаемся к гораздо более принципиальной перекличке двух произведений, вернее, к идее, которую взяла Элиот у Шекспира.
Диалог очевиден в главной идее и того, и другого произведения: человеческий поступок, основанный на игнорировании, а то и разрушении (как у Шекспира) проверенных веками морально-нравственных ценностей, неизбежно ведет к цепи неконтролируемых разумом и волей человека последствий. Не случайно Шекспир вкладывает в уста Камилло, одного из персонажей пьесы, символизирующего добро и справедливость, призыв к вдруг впавшему в губительную для личности яростную ревность королю Сицилии Леонту:
Мой государь, покуда время есть, Гоните прочь болезненные мысли, Таящие великую опасность.
[Шекспир1960: 21]
А когда обезумевший от ревности Леонт отдает приказ об очередной жестокости, которых по его велению к тому моменту совершилось уже немало, один из безымянных придворных (и эта безымянность весьма символична как проявление некоей надличностной общечеловеческой мудрости) призывает короля отменить этот приказ, поскольку
Он так свиреп и так бесчеловечен, Что принесет ужасные плоды.
[Шекспир 1960: 45]
Как известно, мысль о неизбежном воздаянии в будущем каждому за его поступок в настоящем, была центральной в сюжетно-повествовательной парадигме многих произведений Джордж Элиот -начиная со «Сцен из клерикальной жизни» (повесть «Раскаяние Дженет» [Janet's Repentance] прежде всего) и заканчивая «Дэниелем Де-рондой» (Daniel Deronda, 1876) (образ матери титульного героя произведения, например). В «Адаме Биде» автор прямо говорит читателю:
«Результаты наших поступков не ведаю жалости. К тому же, наши деяния несут с собою последствия, которые редко ограничиваются нашей собственной личностью» [Eliot 1911: 245]. Одна из героинь романа «Сайлес Марнер» Нэнси в конце произведения, когда вскрылись все тяжелые - нравственные прежде всего - издержки и последствия неблаговидных юношеских поступков ее мужа Гофдри Кесса, утверждает: «Ничто на свете не стоит того, чтобы поступать дурно». В ответ на сентенцию Годфри о своем стремлении искупить совершенное пятнадцать лет назад предательство по отношению к дочери Эппи, Нэнси восклицает: «Но ты причинил зло своей дочери, и сомневаюсь, можно ли его когда-нибудь полностью искупить» (Элиот 1959: 171).
«Сайлес Марнер» нередко называют «моральной притчей, которая напоминает сказку» [Oxford Reader's Companion 2000: 398[. В самом деле, произведение, с одной стороны, полно реалистически точных наблюдений над английским провинциальным социумом того времени, по большей части - сельским: достаточно обратиться к массовым сценам разного рода, будь то сельские праздники или сцены в пабе, балы поместных дворян и бытовые зарисовки из жизни ремесленников и батраков. А с другой стороны - в нем немало от сказки о победе добра и справедливости, о моральном преображении и просветлении человека за счет любви и страдания. Это, естественно, сближает роман с драмой Шекспира, весьма насыщенной сказочной условностью во имя утверждения неизбежного торжества любви и взаимопонимания людей как проявления «ощущения одушевленности космоса, его прони-занности смыслом» [Толмачева 1990: 23]. В романе Элиот много по-настоящему лирических по тональности эпизодов - от пейзажных зарисовок и жанровых картин сельской жизни в духе так любимых писательницей голландских художников до тонких психологических наблюдений над душевными процессами ряда персонажей (самого Мар-нера, Нэнси, Годфри, Эппи), как правило, сопровождаемых обобщениями автора, выводящими их на уровень общечеловеческих символов.
Так, мы читаем о главном герое Сайлесе Марнере в начале его жизни в деревне Рейвлоу: «Когда среди глубокой утренней тишины он выходил на свой порог и смотрел на окропленную росой ежевику и буйно разросшуюся траву, ничто не напоминало ему здесь жизнь, центром которой было Фонарное подворье, когда-то бывшее для него олицетворением всего святого и возвышенного. Выбеленные стены, маленькие церковные скамьи, на которых, тихо шурша одеждой, усаживались такие знакомые фигуры и с которых поочередно раздавались такие знакомые молитвенные слова; смысл их, подобно амулету на
груди, был одновременно и загадочен и привычен; кафедра, откуда пастор, слегка покачиваясь и всегда одинаковым жестом перелистывая библию, провозглашал никем не оспариваемые истины, даже паузы между строфами псалма, когда его исполняли хором, и попеременное нарастание и замирание пения - все это в глазах Марнера было источником божественной благодати, обителью его религиозных чувств, это было само христианство и царство божие на земле» [Элиот 1959: 17].
С одной стороны, перед нами несколько ретушированный пейзажный набросок, а с другой - эблематичная констатация душевной гармонии, как казалось герою, наконец обретенной после глубокого нравственного шока, испытанного им в религиозной общине небольшого городка на юге страны в результате ложного обвинения в воровстве, предательства друга и нареченной невесты. Правда, как потом окажется, эта была не та гармония, которая привела героя к нравственному преображению и обретению целостности. Более того, именно в Рейв-лоу ткач превращается в фанатичного накопителя золота, в полуживотное-получеловека, и только любовь к ребенку, случайно к нему попавшему, приводит его к истинной гармонии с жизнью, природой, раскрывает его гуманную сущность. Вот почему этот пассаж завершается достаточно ироничным сравнением Марнера с младенцем и замечанием о том, что жители деревни не были самыми ревностными прихожанами, но при этом жили в полном согласии с самими собою и природой: «Ткач, не понимающий всех слов в своей псалтыри, ничего не смыслит в абстракциях - он похож на младенца, не ведающего о родительской любви, но знающего лицо и грудь, к которым он простирает ручонки в поисках защиты и пищи. А что могло быть менее похоже на жизнь в Фонарном подворье, чем жизнь в Рейвлоу, где фруктовые сады дремали, сгибаясь под обилием плодов, где люди редко ходили в просторный храм среди обширного кладбища и только издали посматривали в ту сторону...» [Элиот 1959: 17[.
Эти частые отсылки к детству не случайны в романе. Дело в том, что динамика образа Марнера и вся ситуация его просветления за счет детской любви «запрограммированы» Элиот уже в эпиграфе, взятом из пасторальной поэмы «Майкл» (Michael, 1800) ведущего английского поэта-романтика У.Вордсворта:
A child, more than all other gifts
That earth can offer to declining man,
Brings hope with it, and forward-looking thoughts.
[Eliot 1984]
Из всех даров судьбы на склоне лет Нам драгоценнее всего ребенок: Он вносит радость в мысли о грядущем.
[Элиот 1959]
Совершенно понятно, что не в традиционной религии находит свое утешение Сайлес Марнер, а в вере в лучшее в людях и в неизбежное торжество добра в жизни «здесь и теперь». Его детская наивность (и даже невинность), в начале романа подаваемая достаточно иронично, на самом деле в контексте всего романа становится едва ли не предметом апофеозного утверждения как столь необходимой для общества нормы. Согласимся с Р.П.Драпером, когда в «Послесловии» к сборнику литературно-критических материалов о романах «Мельница на Флоссе» и «Сайлес Марнер», литературовед подчеркивает принципиальность «детскости» и Мэгги, и Сайлеса, какими бы разными ни были герои. Он справедливо говорит о том, что Элиот не могла пройти мимо детской темы: для викторианцев она была принципиальной как сгусток грез и представлений о чем-то противоположном идеологии века предпринимательства. По его мнению, у Дж.Элиот она имеет свои корни в «поэзии невинности» У.Блейка и идее У.Вордсворта о бессмертности детской чистоты, а также в отрицании способности традиционной (в особенности англиканской) религии противостоять «неизбежному процессу гниения» общества, по мере того, как «дети превращаются во взрослых» [George Eliot: The Mill on the Floss and Silas Marner 1977: 238]. Здесь с особенной отчетливостью проявляется та «религия человечности», к исповеданию которой ведет своего героя (и читателя вместе с ним) Дж.Элиот, как известно, в сороковых годах пришедшая к этой «вере» после знакомства с трудами Л.Фейербаха и Д.Штрауса, переводчицей которых она стала тогда. Безусловно, сложно не заметить перекличку между Шекспиром и Элиот в их принципиальной отдаленности от традиционной религиозности, в утверждении приоритетности движения человека в сторону человечности не в связи с божественными велением и авторитетом, а то и страхом перед божеской карой, а через осознанное преодоление своего несовершенства, переживание процесса самосовершенствования, ставшего ведущей социально-этической идеей викторианства [Houghton 1985: 287 - 291]. Для Элиот особо важно наличие обоих компонентов - разума и чувств в этом процессе очистительной саморефлексии. На этой же идее построен и образ короля Леонта в драме Шекспира: Пока я жив и помню Гермиону, Моя вина мне будет сердце жечь.
Могу ль простить себе я злодеянье, Лишившее наследника престол мой, Убившее нежнейшую подругу, Которой нет подобных на земле.
[Шекспир 1960: 99]
Так говорит герой уже в конце пьесы, накануне счастливой развязки, пройдя горнило очистительного нравственного самоосуждения и приближаясь, как потом окажется, к награде дочерней любовью и возрождением счастливого супружества за этот безжалостный суд над самим собой.
Так и Сайлес Марнер, найдя вместо украденного Дастином мешка с золотыми монетами «золото души» невинной малютки, случайно заползшей к нему в хижину, а затем и естественную привязанность ее, взрослой девушки, к нему как к доброму и истинному отцу, обрел «веру в высшее доброе начало, доверие к ближним, приходящие вместе с ощущением покоя и чистых радостей» (Элиот 1959: 149). Именно вновь обретенные им, благодаря его любви к Эппи, качества наводят его «на неясную ему самому мысль, что в его судьбе произошла какая-то ошибка, какое-то заблуждение, омрачившие его лучшие годы» (Элиот 1959: 149). Иначе говоря, даже толком не умеющего облечь свои мысли в слова Сайлеса торжество высшего добра и любовь близких приводят к самоанализу, к переосмыслению всего своего существования до того счастливого момента, когда в го доме появилась Эппи как символ самой живой жизни. Мысли Шекспира и Элиот совпадают: только пройдя через самоочищение любовью и состраданием к другому, человек обретает смысл существования. В произведении Шекспира он, этот смысл, материализуется в образах «ожившей» Гермионы и обретенной Утраты (Пердиты) у Леонта, а в романе Элиот - в образе девочки с золотыми волосами (а по сути с золотой душой) Эппи и в тихом счастье рядом с нею, обретенном Сайлесом.
Элиот не раз говорила о том, что «Сайлес Марнер» написан в «приглушенных цветах и полутонах жизни» и повествует о драме обыденности. А это, как полагала писательница, легче всего ведет к выполнению главного предназначения искусства и литературы - достижению целей морального воздействия на читателей, выполнения морального долга писателя (см. Лугайс 1987: 130). Г.Остер, один из известных исследователей творчества Элиот, прямо утверждал, что Элиот «всецело поглощена моральным развитием ткача», его «разочарованием и утратой веры» и в конечном счете его просветлением [см. Лугайс 1987: 133]. Происходит это прежде всего благодаря осознанию того, что
жизнь гораздо больше, чем личное существование, что она требует от человека нравственной и моральной активности и ответственности не только во имя самого себя, но и во имя людей вокруг, во имя полноты жизни и ее многообразия. Здесь Элиот, как и во многих ее произведениях о сельской жизни, испытывает влияние столь ею любимого Б.Спинозы и его «Этики», перевод которой с латыни она так и не опубликовала при жизни. В частности ей близка идея Спинозы о том, что человеческая сущность проявляется со всей очевидностью тогда, когда «личный интерес подвергается самоанализу», т.е. не безудержен в своем проявлении [Dolin 2005: 175[, когда господствует жизненная (человеческая) этика, исходящая из идеи, что добро изначально коренится в человеке, а значит - необходимо только усилие для того, чтобы оно восторжествовало. Любовь и добро, побеждающие прежде всего в душе человека, - источник его счастья. Именно об этом, по сути, пьеса Шекспира. Это очевидно в конце, когда оживает «статуя» Гер-мионы и просветленный Леонт, полный любви и добра по отношению ко всем, его окружающим, в ответ на обращение Паулины, в течение шестнадцати лет прятавшей королеву и верившей в конечное торжество любви и справедливости, «но вы должны все сердцем верить чуду», отвечает:
Мы верим И жаждем чуда. [Шекспир 1960: 116]
Именно этим - торжеством добра и любви - завершается и роман Элиот: «Ах, отец, - сказала Эппи, - какой у нас чудесный дом! Мне кажется, что мы самые счастливые люди на свете! [Элиот 1959: 189].
Оба произведения близки еще и в аспекте особой правдивости изображаемого. Хотя и у читателя романа Элиот и зрителя пьесы Шекспира и возникают сомнения в реалистичности воспроизведенных обстоятельств, пусть и на разных основаниях (в отношении трагикомедии, как определяют жанр «Зимней сказки» со времен Ф.Сидни [см. Shakespeare 1996: 2 - 6], много больше, конечно же), то у них нет сомнений в глубокой проработанности и основательности характеров действующих лиц. Правдивость в том и другом произведении - не внешняя, а иного уровня. Это прежде всего (с учетом в равной степени необходимых Шекспиру и Элиот дидактичности и прямого воздействия на «реципиента» произведения) правда мотивов поведения персонажей, их чувств, эмоций, переживаний, внутренних терзаний, потерь и обретений, конечной их веры в лучшее в человеческой природе. Г.Джеймс писал о романе Элиот: «Я считаю, что в некоторой степени
«Сайлес Марнер» стоит выше, чем другие произведения автора. Он наиболее близок к совершенству: в нем есть простота, полнота и завершенность целого при отсутствии необоснованных моментов и оборванных сюжетных линий, которые портят классическое произведение» [цит. по: Лугайс 1987: 129]. Иначе говоря, Джеймс призывает нас не сомневаться и в правдивости обстоятельственной структуры сюжета Элиот, а видеть в случайном казалось бы стечении обстоятельств относительность границ невероятного и вероятного. И в самом деле, и у Элиот, и у Шекспира случайности становятся проявлением определенных закономерностей. Так, например, спасение Перди-ты в пьесе Шекспира и Эппи в романе Элиот - своего рода неизбежность по законам той «религии», на которую ориентированы оба автора: невинность детей как «оселок», на котором проверяется нравственность человека. В этом отношении весьма символичными становятся смерть Мамиллия в пьесе Шекспира как некое «наказание» его отцу Леонту за безумие ревности и человеконенавистничества и отсутствие детей у Нэнси и Годфри как своего рода месть судьбы за некогда совершенное Годфри предательство. (Здесь, безусловно, возникает вопрос, за что вместе с ним страдает и Нэнси, не совершавшая ничего безнравственного; но в данном случае Элиот подчеркивает, насколько непроста жизнь и тяжело испытание настоящей любовью.) Шекспиро-веды утверждают, что в поздних пьесах - «Буря», «Цимбелин», «Зимняя сказка» - Шекспир рассматривает нравственные проблемы человеческого существования в «абсолютном масштабе», тем самым насыщая пьесы значительным философским подтекстом [см. Толмачева 1990: 5] и подчеркивая их притчевый характер. Совершенно очевидно, что и Элиот рассказывает нам притчу о человеческом долге и высшей нравственности, не «головной», а идущей из глубин человеческой природы. Трудно не согласиться с критиками, которые противопоставляют «естественность и органичность развития» характера Сайлеса и природность человечности Долли Уинтроп [George Eliot: The Mill on the Floss and Silas Marner 1977: 245] приходу Годфри и Нэнси к мысли о долге, который они должны выполнить по отношению к Эппи. Причем абсолютно в соответствии с классовой сутью своего характера Годфри делает акцент на материальной стороне этого долга. Именно этим объясняется отказ Эппи «соединиться» с биологическим отцом в конце романа и ее желание остаться с Сайлесом, «отцовство» которого гораздо более глубинное и человеческое, ибо основано на душевной привязанности и высокой, обретеной через страдания и обновления духовности нового уровня. Как пишет Дж.Флинт, «в этом простом до наивности повествовании - «истории-легенде» - сердцевина книги и
ее сила: она учит, что узы человеческого чувства сильнее и вознаграждают много больше, чем деньги» [Eliot 1984: xxxix]. Как известно, мотив просветления и пробуждения души, человеческой чуткости и обретения внутренней гармонии - один из главных и в «Зимней сказке»; неслучайно трактовке пьесы в этом аспекте посвящен целый параграф во вступлении Ст.Орджела к оксфордскому изданию пьесы Шекспира [см. Shakespeare 1996: 6 - 12]. В связи с этим становится понятной упрощенность (сказочность) фабульно-сюжетного ряда, поскольку авторам становится гораздо важнее философский подтекст, густо замешанный на нравственности и морали, при этом проистекающих из самой жизни, из ее обстоятельств и случайностей, драматически сталкивающихся и ставящих персонажей в ситуацию выбора. А.Л.Лугайс справедливо писала об этом: «Сайлес Марнер», обыкновенно рассматриваемый как незамысловатая, подчас утомительная моральная притча, является в сущности сложным интеллектуальным образованием, насыщенным философскими, научными и идейными течениями XIX века» [Лугайс 1990: 139- 140].
Еще одной чрезвычайно важной для истории английской литературы интертекстуальной перекличкой Элиот и Шекспира становится демократизм обоих писателей, общенародный пафос, доминирующий как в рассматриваемых произведениях, так и во всем творчестве этих художников слова. В свое время Р.М.Самарин справедливо писал о характере реализма Шекспира: «Одна из важнейших особенностей драматургической концепции Шекспира - его стихийная социальность, широкий охват общественных явлений, рождающееся понимание связи личного с общественным» [Самарин 1964: 50]. Согласившись с общим пафосом мысли исследователя, поскольку «широкое дыхание жизни», так восхищавшее в английском драматурге многих и ставшее одним из его главных наследий, подразумевает в самом деле отказ от узко сословного «прочтения мира», подчеркну этико-моральную несущественность социальных (сословных) границ у Шекспира, его идею о том, что радуются и страдают, любят и ненавидят в этой жизни все, независимо от социального происхождения и положения. Этот принцип общедемократического подхода к жизни стал глубоко принципиальным в реалистическом подходе английских писателей к изображению реальности во всем многообразии ее проявлений. Джордж Элиот в этом смысле не только не стала исключением, а благодаря своим «народным романам» - «Адаму Биду» и «Сайлесу Мар-неру» - утвердила внутренний мир простых людей в качестве серьезного и основательного предмета романного (шире - художественного) осмысления. Более того, простые люди, независимо от их классового
положения, оказывались носителями высоких нравственных качеств. Когда Эппи, почти не раздумывая, отказывается воссоединиться с биологическим отцом Годфри Кассом и стать леди и не только остается с Сайлесом, но и выходит замуж за Аарона, простого арендатора, то становится очевидным, насколько принципиальной для этической писательницы Элиот становится внесословность высших общечеловеческих гуманистических категорий - верности, честности, искренности, правды в конечном счете. Это же делал и Шекспир, рисуя «пастушество» Пердиты как этап, сохранивший в ней все те едва ли не идеальные качества, которыми наградила ее природа, и акцентируя «равно-положенность» жизни пастухов и королей, бродяг и аристократов, крестьян и придворных.
Как видим, родовая, генетическая, связь искусства Джордж Элиот с художественным миром ее великого предшественника - явление не только очевидное, но и многообразное в своем проявлении. Шекспировское влияние, его открытия, новации, достижения, ставшие общенациональным литературным явлением, у одной из ведущих писательниц викторианской эпохи, существенным образом продвинувшей английскую литературу по многим направлениям, получили, как это и должно было быть с гениальным художником, многообразную рецепцию и новаторское преломление.
Список литературы
Лугайс А.Л. Проблема реализма и натурализма в творчестве Джордж Элиот (Ранний период 1851 - 1861). Таллин: Ээсти раамат, 1987. 191 с.
Самарин Р.М. Реализм Шекспира. М.: Наука, 1964. 189 с.
Толмачева Т.А. Поэтика поздних пьес Шекспира ("Зимняя сказка") I Автореф. дисс. ...канд. филолог. наук. М.: МГУ, 1990. 23 с.
Шекспир У Зимняя сказка I Пер. с англ. В.Левика II Шекспир У Полн. собр. соч.: в 8ми т. М.: Искусство, 1960. Т.8. С. 5 - 118.
Элиот Дж. Сайлес Марнер I Пер. с англ. Н.Емельянниковой. М.: ГИХЛ, 1959. 190 с.
Bayne P. Shakespeare and George Eliot II Blackwood's Edinburgh Magazine. 1883. № 133. P. 165 - 185.
Dolin T. George Eliot. Oxford: Oxford University Press, 2005. 284 p.
Eliot G. Adam Bede. London and New York: John Lane, 1911. 768 p.
Eliot G. Silas Marner I Edited by J.Flint. London: Longman, 1984. 204
p.
Houghton W.E. Self-Development // Houghton W.E. The Victorian Frame of Mind, 1830 - 1870. New Haven and London: Yale University Press, 1985. P. 287 - 291.
Middlemarch: Critical Approaches to the Novel / Edited by Barbara Hardy. London: The Athlone Press, 1967. 192 p.
George Eliot: The Mill on the Floss and Silas Marner. A Casebook / Edited by R.P.Draper. London: Macmillan, 1977. 260 p.
Oxford Reader's Companion to George Eliot / Edited by J.Rignall. Oxford: Oxford University Press, 2000. 500 p.
Shakespeare W. The Winter Tale / Edited and with introduction by S.Orgel. Oxford: Oxford University Press, 1996. 295 p.
WILLIAM SHAKESPEARE AND GEORGE ELIOT: TRADITIONS, INFLUENCES, ALLUSIONS
Boris M. Proskurnin
Professor of World Literature and Culture Department Perm State University
614990.Russia, Perm, Bukirev street, 15. bproskurnin@yandex.ru
The author of the essay speculates on George Eliot's attitude to the works of William Shakespeare during the whole period of her creative writing. It is shown in the essay how much important Shakespeare's achievements in character making were for George Eliot, how high she thought of his ability to merge various and different aspects and fields of human life, of his capacity both to amuse and educate people through his personages, plots and the author's voice obvious in the artistic world constructed by a writer. Special attention is due to some interchanges, allusions, traditions, analogies between one the most poetical and close to the genre of parable novel of George Eliot 'Silas Marner' and one of the three late dramas of Shakespeare 'The Winter Tale' .
Key words: Shakespeare, George Eliot, tradition, allusion, intertextual-ity, drama, novel, character, plot-making.
