CC BY
176
Ю.Ю. Комлев,
доктор социологических наук, профессор полковник милиции (КЮИ МВД России)
УГОЛОВНО-ПРАВОВОЙ РЕЦИДИВИЗМ. ДЕВИАНТОЛОГИЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА ПРОФИЛАКТИКИ С ПОЗИЦИЙ ТЕОРИИ СТИГМАТИЗАЦИИ В УСЛОВИЯХ ПРЕОДОЛЕНИЯ «КРИЗИСА
НАКАЗАНИЯ»
В статье дается девиантологическая интерпретация рецидивизму; анализируются предпосылки роста рецидивной преступности в условиях «кризиса наказания»; рассматриваются меры по социальной ориентации, гуманизации и либерализации уголовной политики, правоприменительной и пенитенциарной практики; раскрываются превентивный потенциал и основы теории стигматизации.
В зарубежной социологии
преступности под рецидивизмом (recidivism) понимается социальная «репетиционная практика криминального поведения», в соответствии с которой «определенная доля преступников повторно подвергается арестам» (Дж.Конклин, Ф.Шмаллегер, Р.Блэкборн и др.) В рамках отечественной девиантологии рецидивизм можно
атрибутивно определить как устойчивое социальное явление, разновидность
преступности как формы девиантности, состоящей в повторном совершении преступлений. Рецидивизм отличается устойчивостью, распространенностью, повышенной социальной опасностью, негативным влиянием на общество. Он способствует конструированию и распространению «прерывистых» и особенно «интенсивных», по Гринвуду и Лавину, девиантных (криминальных)
карьер, складывающихся в среде несовершеннолетних, вовлеченных в преступные роли [1].
Российские криминологи чаще оперируют терминами «рецидив», «рецидивная преступность», имея в виду всю совокупность неоднократных деликтов, совершенных лицом, независимо от характера принятых мер.
Рецидивная преступность разделяется на криминологическую, пенитенциарную, уголовно-правовую. Криминологическая преступность включает совершение уголовно наказуемых деяний как лицами, к которым применялись уголовное наказание (независимо от снятия или погашения судимости за прежние преступления), так и лицами, к которым уголовно-правовые меры воздействия не применялись. Пенитенциарная -интерпретируется как совершение лицами нового преступления в условиях отбывания наказания. Уголовно-правовая рецидивная преступность характеризуется совершением повторных преступлений лицами, имеющими судимость (не снятую или не погашенную в
установленном законом порядке). Отсюда уголовно-правовой рецидивизм есть социальное явление и негативная девиантность в форме преступности, состоящей в повторном совершении преступлений при наличии судимости. Уголовно-правовой рецидивизм имеет массовый характер, чрезвычайно опасен для личности и общества и является во многом продуктом стигматизации. «Лейбл» осужденного в крайне ригористичном российском обществе нередко «запирает» молодых людей с криминальным опытом в рамках принятой девиантной роли. В итоге при выходе на
свободу, даже в условиях программ реабилитации, большинство
стигматизированных молодых
правонарушителей оказывается
неспособным радикально изменить криминальное поведение, восстановить ослабевшие связи с домом, родителями, ресоциализироваться к обычной для большинства сверстников жизни, преодолеть социальное отчуждение.
Рецидивизм в целом по России с 1982 года по 1994 год имел тенденцию к снижению. Доля лиц, ранее совершавших преступления, составила в 1994 году 22%. Новая волна роста рецидивизма началась в 1995 году [2]. По оценкам Я.И. Гилинского, в постсоветский период уровень рецидива составлял 20-28% [3].
Исследовательский и практический интерес к вопросам совершенствования социального контроля над уголовноправовым рецидивизмом обрел свою актуальность в контексте поиска и девиантологического обоснования
альтернативных решений по его реализации в подростково-молодежной среде в современных российских условиях. И это не случайно, поскольку, по статистическим данным МВД России, при общем снижении объема преступности в стране количество рецидивных
преступлений в 2010 году возросло на 40%. В итоге каждое третье преступление совершено лицами, имеющими судимость. В структуре рецидивных преступлений половину составляют тяжкие и особо тяжкие, более 60% от всей рецидивной преступности приходится на кражи, грабежи, разбои и хулиганство - составы, создающие наибольшие угрозы и беспокойство для общества в целом и для каждого его члена в отдельности. При этом самый высокий процент рецидива зафиксирован в возрастной группе от 22 до 24 лет [4].
Среди причин и условий, способствующих рецидиву, традиционная криминология выделяет взаимосвязанные
блоки первичных факторов, обусловивших совершение преступлений вообще
(социальные, психологические,
экономические, криминологические
причины и условия преступности), и вторичных специфических факторов, определяющих собственно рецидивную преступность. К детерминантам
рецидивизма криминологи обычно
относят факторы, влияющие на неблагоприятное протекание
постпенитенциарной адаптации (проблемы трудоустройства, жилищные, семейные
проблемы и т.п.) и факторы, связанные с недостатками в деятельности
правоохранительных органов и судебной системы. В их числе выделяют: отток профессионалов из ОВД, несвоевременное реагирование на совершенные
преступления, судебные ошибки в избрании мер пресечения, снижение
эффективности пенитенциарной системы и престижа правоохранительных органов и др. [5].
При этом весьма немногие отечественные исследователи (среди них криминологи социологической
ориентации: Д.А.Шестаков,
С.Ф.Милюков, Я.И.Гилин-ский,
С.У.Дикаев и другие) обращают внимание на такой системный фактор преступности и рецидивизма, как «кризис наказания» [6]. «Кризис наказания», или «кризис полицейского контроля», проявляется в «неспособности привычных мер социального контроля с преобладанием негативных, подчас крайне репрессивных, санкций более или менее эффективно влиять на девиантные проявления» [7]. Социальная суть «кризиса наказания» состоит в «отрицании идеи кары», замыкающей порочный круг насилия (жестокость, исходящая как от человека, так и от государства, порождает новую ответную жестокость). Развитие «кризиса наказания» после Второй мировой войны проявляется в росте преступности во всем мире, несмотря на все репрессивные усилия органов полиции и уголовной юстиции. Все возможные виды уголовной
репрессии не дают видимых результатов (неэффективность общей превенции в рамках формального социального контроля). По данным Т.Матисена (1974 г.), относительно стабилен для каждой страны или не снижается уровень рецидива, что указывает на неэффективность и специальной превенции [8].
«Кризис наказания» породил необходимость поиска новых
теоретических оснований, в том числе и девиантологических, при выработке адекватной современным реалиям
уголовной политики, а также научного обоснования решений по реализации превентивного социального контроля над преступностью и рецидивизмом, альтернативных репрессивно-прогибици-онистским. Это закономерно, поскольку длительное заключение «в местах не столь отдаленных» служит лишь «школой криминальной профессионализации, а не местом исправления», на что указывал еще профессор М.Н.Гернет в книге «В тюрьме: очерки тюремной психологии»(1930).
Социология девиантного поведения и социального контроля достаточно продолжительное время и весьма продуктивно развивается зарубежными учеными. Неслучайно в развитых странах на протяжении ряда последних десятилетий успешно реализуются системные меры по социальной ориентации, гуманизации и либерализации уголовной политики,
правоприменительной и пенитенциарной практики. Они в значительной мере опираются на девиантологические
положения о возмещении и сокращении вреда (harm reduction), о примирении и сосуществовании с преступностью, об удержании групп риска от рецидивизма, о ресоциализации людей, совершивших преступления. Преодоление «кризиса наказания» там происходит путем смягчения уголовного наказания,
уменьшения продолжительности изоляции и решительного сокращения «тюремного
населения», путем развития
альтернативных лишению свободы мер, к примеру, таких как штрафные санкции. Так, в Англии и Швеции в 1984-1987гг. из общего числа осужденных к лишению свободы были приговорены около 20%, а к штрафу - почти половина. В Германии к середине 90-х годов доля приговоренных к реальному (безусловному) лишению свободы составила лишь 11,5% от общего числа осужденных, тогда как штрафу -83,4%. В Японии в течение 1978-1982 гг. к лишению свободы приговаривалось лишь 3,5% осужденных, к штрафу - свыше 95%. В России все наоборот: последние годы к условному и безусловному лишению свободы приговаривается свыше 80% осужденных, к штрафу - всего 5-7%, столько же к исправительным работам [9]. В итоге, по данным профессора Д.А.Шестакова, на рубеже XXI века Россия по коэффициенту заключенных (число людей, находящихся в местах лишения свободы на 100000 населения) в 18,2 раза превосходит Японию и Индию, в 5,8 - Англию, в 8,1 - Францию, в 7,6 -Германию, в 6,6 - Китай. Российские показатели по этому измерению близки лишь к данным США и Беларуси [10].
В развитых странах ярлык судимости настигает лишь узкий круг лиц, совершивших тяжкие насильственные преступления (убийства, причинение тяжкого вреда здоровью, изнасилования). В России пенитенциарной стигматизации подвергается абсолютное большинство осужденных, что во многом определяет для них перспективу, как правило, «интенсивных» криминальных карьер, а ее реализация в итоге детерминирует массовый уголовно-правовой рецидивизм.
Реальность девиантной или
криминальной карьеры для
стигматизированных несовершеннолетних или молодых людей тем выше, чем выше мера общественного ригоризма (нетерпимости). Отсюда, наряду с совершенствованием превентивного
потенциала формального социального
контроля в ювенальной среде, необходимо преодоление традиционного российского ригоризма и развитие массового правосознания. Не секрет, что в
европейских странах общественное мнение более гуманно реагирует на девиантов. Так, англичане, живущие по соседству, обсуждая поведение
«подвыпившего» парня из дома напротив, скажут друг другу, что у Джона проблемы с алкоголем. В России про «закутившего» молодца будут говорить, что он «законченный алкаш». Стигма алкоголика, дебошира, хулигана в условиях крайнего ригоризма с большей вероятностью может испортить молодому человеку жизнь, даже если он лишь один раз потерял контроль над собой.
Неэффективность традиционных
полицейских и пенитенциарных средств контроля над преступностью, многолетняя и безуспешная «борьба с преступностью» в России привели к формированию феномена массовой «призонизации» («отюрьмовления») культуры, языка, быта, особенно в молодежной среде. Блатной жаргон, полукриминальные и
криминальные практики и способы
адаптации в условиях рыночного транзита получают все более широкое распространение в молодежном
сообществе, которое подвергается наибольшей девиантизации.
Слепое следование принципу неотвратимости наказания, по Ч.Беккариа, в большинстве случаев [11]; криминализация значительного числа неопасных деяний (например, оскорбление (ст. 130 УК), уничтожение или повреждение имущества по
неосторожности (ст.168 УК) и др.); преимущественное использование
отечественными правоохранительными органами метода изоляции в рамках самого жестокого за всю историю страны по предусмотренным санкциям
Уголовного кодекса 1997 года завели, в конечном счете, российскую уголовную политику и правоприменительную
практику в порочный круг усиливающейся социальной неэффективности. Его все более очевидные тупики требуют в настоящее время радикального изменения традиционной репрессивно
ориентированной парадигмы социального контроля.
Несмотря на наличие прогрессивного зарубежного опыта, реакция большинства ученых, законодателей и практиков на «кризис наказания» в России в целом носит запаздывающий характер. Для его преодоления путем снижения социальных рисков преступности и рецидивизма в стране по инициативе Президента осуществляется реформа системы МВД и других правоохранительных институтов. Принятие в 2011 году Федерального закона «О полиции» нацелено на снижение коррупции и коммерциализации в ОВД, на перестройку системы управления (больше лейтенантов для работы «на земле» и меньше генералов и аппаратных работников). Новый закон ориентирует на жесткий отбор, современную подготовку, оптимальную численность, расстановку и ротацию кадров, на существенное увеличение оплаты труда в полиции и обеспечение дифференцированного
социального пакета [12]. Полицейская деятельность, в соответствии с его положениями, должна отвечать стандартам сервисного обслуживания населения по обеспечению безопасности и широко опираться на оценку «снизу» и общественное мнение, что требует отказа от монопольной оценки «сверху» работы территориальных ОВД и ведомственной показухи в формате пресловутой «палочной системы».
Закон «О полиции» открывает перспективу реального повышения защищенности населения от преступных посягательств и одновременно усиления ответственности полиции перед сообществом на обслуживаемой территории, как налогоплательщиками, на средства которых и осуществляется полицейская деятельность. Его реализация предполагает развитие
социального партнерства полиции и общества, местных общин (community policing), организации соседского контроля
(neighbourhood-watch) при содействии
сотрудников правопорядка и др.
Государственной Думой в 2011 году принят закон «Об административном надзоре», по которому надзор до 3 лет распространяется на тех, кто был осужден за тяжкие преступления, совершил рецидивные преступления, а также преступления против
несовершеннолетних. Бывшему
заключенному, попавшему под надзор,
закон запрещает посещать массовые мероприятия, выезжать за установленные судом пределы территории, покидать жилище в темное время суток. Он обязывает поднадзорного являться в полицию от одного до четырех раз в месяц и беспрепятственно впускать в свой дом проверяющих. В целях ресоциализации бывших осужденных разработана и проходит согласование с
правоохранительными ведомствами
концепция законопроекта о
государственной системе профилактики правонарушений. Словом, в стране
разворачивается активный поиск институциональных, уголовно-правовых, административно-правовых и социальных средств профилактики общеуголовной преступности и рецидивизма.
Однако, как представляется, особое место при выработке и реализации
альтернативных мер осуждению и лишению свободы несовершеннолетних и молодых людей принадлежит созданию полноценной системы российской ювенальной юстиции. Конструктивный опыт ювенального права, судов и системы реабилитации достаточно успешно реализован в экономически развитых странах с устойчивыми демократическими традициями. Неслучайно во многих из них в отношении несовершеннолетних не применяется метод изоляции и пенитенциарная стигматизация девиантов сведена к минимуму. Российский же опыт
развития ювенальной юстиции
существенно отстает от зарубежного и во многом ему противоречит. Так, например, УК РФ от 1997 года демонстрирует возросшую репрессивность в ювенальном контексте, поскольку в нем установлена уголовная ответственность с 14-летнего возраста по 53 составам преступлений (в прежнем их было 44), на что справедливо указывают специалисты Санкт-Петербургского университета МВД России [13].
В странах Запада в последней четверти ХХ века накоплен большой опыт разнообразных экспериментов,
программных мер и альтернативных практик социально-психологического вмешательства с целью предупреждения повторного совершения преступления и реабилитации молодых девиантов. Эти подходы, разумеется, не лишены
дискуссионных моментов, поскольку некоторые эмпирические оценки
позволяют заключить, что
«реабилитационные программы не влияют на рецидивизм» [14]. При этом поиски новых альтернативных уголовному наказанию решений продолжаются, о чем свидетельствует скандинавский опыт реализации социального контроля над различными проявлениями негативной девиантности (преступности, наркотизма, проституции и других форм социального неблагополучия) в молодежной среде, например, с использованием практик рестриктивного (ограничительного)
социального контроля и программ «минимизации юридического
вмешательства» [15].
Во многих государствах Евросоюза
рецидивизм в молодежной среде все еще остается проблемой, но проблемой более низкого порядка, чем в современной России. В среднем в течение трех-четырех лет после выхода из тюрьмы в новых преступлениях участвуют около 50—60% молодых девиантов, имеющих судимость. Однако заметим, что самый высокий рецидив отмечается при совершении не
тяжких, а относительно легких преступлений, таких, например, как кражи.
Для отечественной теории и практики социального контроля по предотвращению делинквентности и минимизации уголовно-правового рецидивизма в молодежной среде интересен опыт раннего вмешательства путем отказа или замены уголовной ответственности
альтернативными видами исправительного воздействия в сочетании с ситуационной превенцией повторных криминальных
актов, то есть снижением возможностей для совершения преступлений путем изменения связей между преступником, жертвой и окружающей средой. Ценно и то, что в европейских странах гораздо большее внимание, по сравнению с Россией, придается развитию
институциональных основ ювенальной юстиции, внедрению программ повышения компетентности и просоциального поведения, изменения локального
окружения, институционализации служб социальной работы и помощи девиантам.
Остается лишь сожалеть, что в России все еще не предусмотрены специальные органы расследования и рассмотрения дел несовершеннолетних с учетом
социального сопровождения,
учитывающего возрастной фактор. В стране не развиты службы опеки, социальной и психологической помощи девиантам. Отсюда - нет полноценного ювенального правосудия и общественногосударственной системы ресоциализации молодых правонарушителей.
Таким образом, зарубежный и отчасти отечественный опыт социального контроля над преступностью и рецидивизмом показывают, что в современных условиях необходимо все больше совершенствовать меры, альтернативные тюремному, особенно длительному заключению и пенитенциарной стигматизации. Среди них: декриминализация малозначительных и неопасных деяний с переводом их в разряд административных или гражданско-
правовых деликтов; краткосрочное лишение свободы; ограничение свободы с применением административного надзора и электронного слежения; домашний электронный арест; общественные работы; пробации (испытания), позволяющие строго дифференцировать условия отбывания наказания в зависимости от его срока, поведения заключенного; развитие восстановительной юстиции при сохранении юстиции возмездной по делам о тяжких преступлениях; гуманизация режима, социально-гигиенических и «жилищных» условий содержания; условное осуждение; социально ориентированная реформа МВД; развитие ювенальной юстиции и др.
Концептуализации и осуществлению новой превентивно ориентированной уголовной политики в России, снимающей остроту проблемы рецидивизма и общеуголовной преступности среди несовершеннолетних и молодежи, могло бы способствовать освоение
теоретического знания, накопленного девиантологами в рамках теории стигматизации. Теория стигматизации («лейблов», «клеймения», «наклеивания ярлыков», «социетальной реакции») разработана американскими социологами Ф.Танненбаумом, Э.Лемертом,
Г.Беккером, Э.Шуром, немецким
криминологом Ф.Заком, исходя из framework символического интеракционизма [16].
Основные ее положения состоят в следующем [17]:
1.Стигма, или клеймо, - это характеристика индивида или группы, которая считается в обществе пороком. По Фрэнку Таненбауму (1938), «многие общественно опасные деяния совершаются подростками как шалость, а воспринимаются окружающими как проявление злой воли и оцениваются как преступления» [18]. Изучая вовлечение несовершеннолетних в преступные группы, Танненбаум заметил, что чрезмерная «драматизация» окружающими проступка, совершенного подростком, как
злостного нарушения может инициировать девиантную, или криминальную, социализацию его личности.
«Обобщенные другие» - родители, учителя, полицейские, драматизируя ситуацию, стигматизируют подростка в качестве злодея, подталкивая его к девиантному самоопределению. При этом для формирования девиантного выбора особое значение имеет первичная «драматизация зла».
2.Стигматизация детерминирует лишь
«вторичное» отклонение, процесс формирования девиантной карьеры под воздействием социального контроля, но не этиологию «первичного» отклонения. Наклеивание позорного ярлыка не только порождает, но и усиливает отклоняющееся поведение. Эдвин Лемерт (1951) выдвинул эти положения, развивая идеи Ф.Танненбаума, создав социальнопсихологическую модель стигматизации. Если молодые люди впервые нарушают социальную норму случайно или по каким-то иным причинам, то эти проступки получают название первичных
отклонений. «Когда индивид, - утверждает Лемерт, - начинает использовать свое девиантное поведение или свою роль, основанную на девиантном поведении, в качестве средства защиты, наступления или приспособления к своим явным и скрытым проблемам, порожденным последовавшей социальной реакцией, его отклонение является вторичным» [19]. Вторичные отклонения - результат того, что индивид однажды уже был помечен ярлыком девианта. Они являются его реакцией на клеймение. Навешивание ярлыка при определенных обстоятельствах и для определенных людей может усилить вероятность вторичной девиации и привести к рецидивизму.
3. Отклоняющееся поведение обусловлено способностью влиятельных групп общества (политики, законодатели, полицейские, судьи, врачи и др.) создавать нормы и навязывать другим определенные оценки поведения. По Говарду Беккеру (1963г.), отклонение - это не свойство акта индивида, а скорее следствие применения
правил и санкций к нарушителю другими индивидами или группами, имеющими больший доступ к власти. Беккер сконцентрировал внимание на процессах создания социальных норм и их практической реализации,
обуславливающих клеймение и моральное осуждение. Он утверждал, что «социальные группы создают отклонения, определяя правила, нарушение которых составляет отклонение, применяя эти правила к отдельным индивидам и наклеивая на них ярлык аутсайдеров» [20]. Говард Беккер и Эдвин Шур предложили процессную модель девиантной карьеры, в которой главная роль принадлежит социальной интеракции. Ответ
«нарушителя» на социальную реакцию ведет к вторичному отклонению, с помощью которого, в конце концов, он приходит к принятию «самоимиджа» девианта - человека, постоянно запертого в этой девиантной роли. Процессный подход акцентирует внимание не на причинах совершения первичного отклонения или нарушения правил, а на группах и институтах (политики, нормотворчества, судебной и пенитенциарной системы), которые имеют такое влияние, что могут стигматизировать поведение индивидов.
4. Преступное поведение, рецидивизм и иные девиации возникают в результате «процесса предписывания»,
осуществляемого институтами
социального контроля в классовых
социальных системах. Стигматизации подвергаются, прежде всего, низшие слои капиталистического общества. Это приводит к появлению устойчивой корреляционной связи между
принадлежностью к той или иной
социальной страте и регистрируемой преступностью. Такой вывод обосновал Фриц Зак в 1970-е годы, используя
радикальный подход к пониманию роли формальных социальных институтов в процессах клеймения и марксистскую концепцию «классовой юстиции», в рамках которой процессы восприятия действий и принятия решений полицейскими, судьями и чиновниками «программируются
селективно»; социальные институты лишь стимулируют и укрепляют девиантность; полиция специально выискивает
представителей низших слоев, чтобы в «интересах правящего меньшинства» предписывать им роли преступных элементов.
5. Навешивание ярлыка существенно сокращает у девианта возможности вести нормальную жизнь и общаться с нормальными - нестигматизированными людьми. Даже если самосознание
молодого преступника или наркомана существенно не изменится, то у него могут возникнуть трудности во
взаимоотношениях с родителями,
друзьями, соседями, сослуживцами. Более того, клеймение может вытолкнуть оступившегося в девиантную субкультуру, где он получит необходимые навыки и новые мотивы для дальнейшего
совершения рецидивных преступлений.
Положения теории стигматизации, как, впрочем, и других девиантологических теорий, не бесспорны, поэтому у теории «лейблов» достаточно много критиков. В частности, немецкий криминолог
Г.И.Шнайдер обращает внимание на то, что интеракционистов интересует не различие между преступниками и не преступниками, не вопрос о том, почему люди ведут себя не в соответствии с
социальными нормами, а значение
социальной реакции. Они критически относятся к предмету традиционной
криминологии и традиционным методам подавления преступности [21]. Многие криминологи ставят под сомнение тезис интеракционистов о том, что «ни одно действие не является изначально злым или преступным». Так, по мнению
Ч.Уэлфорда, изнасилования и убийства
являются «универсальными»
преступлениями, поскольку подвергаются жестокому наказанию во всех обществах и осуждаются всеми культурами. По мнению Х.Берлоу, теория «лейблов» больше сосредоточена на социально менее опасных отклонениях (азартные игры, проституция, алкоголизм и т.п.).
Теория стигматизации, несмотря на дискуссии, имеет большой эвристический потенциал, важное методологическое и прикладное значение. Она позволяет лучше понять природу девиантности как социальной конструкции - результата символической интеракции в ходе реализации «неудачной» практики социального контроля. Ее объяснительные возможности с успехом применяются при разработке альтернативных, превентивных мер по противодействию вторичным отклонениям, девиантным карьерам и, в частности, уголовно-правовому
рецидивизму. Она оказала и оказывает существенное влияние на развитие социологических и криминологических исследований девиации в рамках теории конфликта, радикальной криминологии. Основные постулаты теории стигмы во многом определили девиантологическую перспективу профилактики рецидивизма и криминальных карьер, решительно изменив облик современной уголовной политики в различных странах, сделали ее более гуманной и социально ориентированной, создали предпосылки для развития ювенальной юстиции. Весь этот теоретический багаж весьма полезен и для российского опыта реформирования правоохранительной системы и
преодоления «кризиса наказания».
ЛИТЕРАТУРА
1. См.: Комлев Ю.Ю., Сафиуллин Н.Х. Социология девиантного поведения. Казань: КЮИ МВД России,2006. С.66-71.
2. Криминология/ под общ.ред. А.И.Долговой. М.: НОРМА-ИНФРА -М,1999. С.734.
3. Гилинский Я.И. Девиантология: социология преступности, наркотизма, проституции, самоубийств и других «отклонений». 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Юридический центр Пресс,2007.С.435.
4. См.: Петров И.В России резко выросло количество рецидивных преступлений // RBCDAILY от 30.03.2011 http://www.rbcdaily.ru/2011/03/30/focus/562949979958708
5. См.: Криминология/ под общ.ред. А.И.Долговой. М.: НОРМА-ИНФРА-М,1999.
6. См.: Криминология: вчера, сегодня, завтра: Труды Санкт-Петербургского криминологического клуба. Бишкек,2003.С.11-105.
7. См.: Rotwax H. Guilty. The Collapse of Criminal Jutice. N.Y.: Random House, 1996; Кристи Н. Пределы наказания. М.,1985; Кристи Н. Ответ насилию. В поисках чудовищ. М.,2003; Кристи Н. Примирение или наказание? //Индекс: Досье на цензуру.2003.№18.С.7-20; Гилинский Я.И. «Кризис наказания» в России: проблемы и перспективы// Криминология: вчера, сегодня, завтра: Труды Санкт-Петербургского криминологического клуба. Бишкек,2003.С.33-43.
8. Гилинский Я.И. Указ.соч.С.435.
9. Гилинский Я.И. «Кризис наказания» в России: проблемы и перспективы... С.34-35.
10. Криминология: вчера, сегодня, завтра. С.26.
11. Неотвратимость наказания в стране стала фактически избирательной, селективной, поскольку все больше распространяется на те слои общества, судя по социальному составу сидельцев, кто и так относится к изгоям. Среди них - масса «исключенных» («exclusive»), оступившихся, «униженных и оскорбленных» несправедливостью рыночного бытия, которые не в состоянии защитить себя правовыми средствами и адаптироваться к новым социальным условиям иным - не криминальным путем. При этом высокостатусные группы, вовлеченные особенно в «беловоротничковую преступность», используя «всемогущую» коррупцию, административные ресурсы, в массе своей избегали и избегают справедливого возмездия.
12. В развитых странах с уровнем преступности 7 000-8 000 количество полицейских на 100 тыс. населения составляет 200-400 человек, тогда как в России - 1224 сотрудников ОВД на 100 тыс.населения (первое место в мире).
13. Пишикина Н.И., Грицай Г.И. Некоторые аспекты ювенальной уголовной политики// Криминология: вчера, сегодня, завтра: Труды Санкт-Петербургского криминологического клуба. №1. СПб.,2001.С.131.
14. Блэкборн Р. Психология криминального поведения. СПб.: Питер,2004.С.466.
15. Комлев Ю.Ю. Теория рестриктивного социального контроля. Казань: КЮИ МВД России,2009.С.117-133.
16. Суть символического интеракционизма Дж. Мида, Г.Блумера, Ч.Кули состоит в том, что взаимодействия между людьми складываются на основе интерпретации намерений и действий окружающих людей, символического определения ситуаций и «вещей». Отсюда все формы нормативного либо отклоняющегося поведения определяются именно этими символическими значениями, важностью социальной реакции на процессы идентификации личности.
17. См.: Комлев Ю.Ю., Сафиуллин Н.Х.Социология девиантного поведения. С .177-188.
18. Tannenbaum F. The Dramatization of Evil//Perseption in Criminology. L.,1975.P.351.
19. Контексты современности: хрестоматия /пер. с англ. Казань: АБАК,1998.С.59.
20. Там же. С.51.
21. Шнайдер Г.И. Криминология/пер. с нем.; под общ. ред. и с предисл. Л.О. Иванова. М.: Издательская группа Прогресс-Универс,1994. С.332.
