CC BY
37Алексей Юрьевич ТИМОФЕЕВ
«Тысячелетняя мечта»: Сербия и Россия накануне Февраля 1917 года
Сербская историография неоднократно обращалась к вопросу судьбоносного для России 1917 года. В Королевстве сербов, хорватов и словенцев (СХС) события Октября 1917 года рассматривались в основном в негативном контексте революционных перемен (понимаемых как деградация России), при этом большевиков безусловно упоминали как «германских наймитов». С другой стороны, события Февраля 1917 года по большей части (особенно в первое десятилетие после революции) оценивались как неизбежное следствие отсталости и консервативности царской России. Это касается и переведенных на сербский язык работ русских эмигрантов, в основном сторонников либерального сегмента белогвардейского движения, по духу — политических наследников Временного правительства1. Иной подход русских эмигрантов к событиям Февральской революции (без восторженности и с полным пониманием ее катастрофических последствий) начал появляться только позднее — в 1930-е годы, на волне происходившей в рядах эмиграции общей переоценки значения Февральской революции и Временного правительства2.
После 1944 г. важным элементом в контексте коммунистической идеологии стала память об Октябрьской революции. Стоит отметить, что этот элемент в общей конструкции также не был постоянной константой. Тут также можно выделить несколько различных периодов. Первым из них был период установления коммунистической идеологии во время построения в Югославии авторитарного государства по образцу сталинского СССР в 1944—1948 гг.3. В период конфликта между И. В. Сталиным и И. Броз Тито Коммунистическая партия Югославии
300 А.^З. Тимофеев осо<х><х><х>ооос>оо^^
(КПЮ) перешла к безусловно русофобской риторике4, и в силу этого упоминания об Октябрьской революции были максимально редуцированы, поскольку они акцентировали особую роль России как колыбели коммунистической идеологии5. После смерти И.В. Сталина тема Октябрьской революции вновь была, хотя весьма скромно и достаточно схематично, возвращена в фокус пропаганды при помощи переведенных работ и обзорных компиляций6.
Две юбилейных годовщины — 1957 г. и 1967 г. — в значительной мере способствовали возврату Октябрьской революции 1917 г. в контекст коммунистической идеологии в Югославии, в рамках улучшения советско-югославянских связей. Естественно, в 1957 г. речь шла о более осторожных и демонстративных шагах — в основном библиографической7 и мемуарной природы8. Намного большее внимание Октябрьской революции было посвящено во время 50-летнего юбилея в 1967 г. Речь шла уже о всестороннем научном рассмотрении русской революции 1917 г. в контексте южнославянского вопроса — в рамках тематических научных конференций9. Появилось несколько программных статей, которые довольно безапелляционно предлагали «окончательные ответы» на все ключевые вопросы10. После этого вопрос о русской революции 1917 г., и в первую очередь Октябрьской революции, стал расцениваться в рамках югославской историографии как «изученный» вопрос, который привлекал лишь отдельных старательных исследователей, стремившихся докопаться до всех мелочей и дать исчерпывающие ответы на отдельные вопросы. Прежде всего, это Н. Б. Попович, чьи кандидатская и докторская диссертации были посвящены сербско-русским связям в годы Первой мировой войны, революции и Гражданской войны11. Политологическую оценку русской революции сформулировал в рамках своих кандидатской и докторской работ С. Живанов12. Спустя несколько десятилетий их труды были воплощены в объемные монографии13. В результате ослабления, а затем и падения монопартийного режима в Югославии интерес к теме русской революции резко сократился, и она превратилась в экзотичную и почти забытую тему для сербских авторов14. Единственными последовательно
верными своей теме остались только многолетние ее исследователи, начинавшие еще в 60-е годы ХХ в. — политолог С. Жи-ванов15 и историк Н. Б. Попович16.
О влиянии Февральской революции и Временного правительства на создание Югославии в югославской и сербской историографии было написано намного меньше. Существует два монографических исследования, которые частично затрагивают эту тему17: в одной из глав своей книги Д. Янкович рассмотрел влияние Февральской революции на подписание Корфской декларации; Л. Трговчевич в своей монографии коротко описала деятельность миссии А. Белича и С. Станоевича в России накануне и во время революции.
Но всё же самая детальная работа о влиянии Февральской революции на Сербию принадлежит перу одного из наиболее плодовитых сербских историков — Богумила Храбака18. В своей статье, написанной в 1978 г., он опирался на многочисленные донесения сербских чиновников и доверенных лиц о революции в России. Тем не менее, его работа имела ряд особенностей из-за вполне понятных обстоятельств: она возникла при монопартийной системе жесткой левой ориентации, но при этом в рамках беспрекословной парадигмы Югославии как логичного апофеоза многовековых стремлений всех южнославянских народов.
Вследствие этих ограничивающих особенностей, несмотря на исчерпывающее использование сербской источниковой базы, в этом труде появились характерные пробелы. Крайне поверхностны высказывания Б. Храбака о германофильском характере последнего верного царю имперского министра иностранных дел Б. В. Штюрмера, которого Временное правительство арестовало и довело до смерти негуманными условиями содержания в тюрьме. Б. Храбак развивал пропагандистский тезис о том, что Б. В. Штюрмер предлагал Германии заключение сепаратного мира19. Реальное положение дел было противоположным. После публичного предложения императора Вильгельма о мире, Штюрмер выпустил циркуляр о невозможности для России принять любой мир без согласия всех союзников20. Профессор истории Оксфордского университета Г.М. Катков
очень детально и всеохватно доказал ложную природу слухов о попытках царя, царицы или Б.В. Штюрмера подписать сепаратный мир21. Очевидна связь этих слухов с пропагандистской деятельностью врагов русского самодержавия из числа крупной русской буржуазии, сопричастной к государственному перевороту марта 1917 г.22. Для Б. Храбака, как, в принципе, и для абсолютного большинства историков того времени не только из СССР, но и из Югославии, Февральская революция была жестко предопределенным событием, которое представляло собой увертюру к еще более жестко предопределенному событию — Октябрьской революции. Влияние народного недовольства, неизбежность поражения Временного правительства, политический талант лидеров большевиков и остальные объективные причины неумолимо вели страну к Октябрю. Но события Февраля 1917 года имели намного большую роль субъективного фактора, менее зависели непосредственно от народа, в большей степени несли характер государственного переворота. Кроме того, Февраль 1917 года неоспоримо имел признаки заговора части элит при определенном иностранном влиянии. Эта субъективная составляющая Февральской революции осталась вне внимания Б. Храбака23. Осторожно и с неизбежным идеологическим камуфляжем в советской историографии, а затем уже открыто и последовательно в российской историографии, была выдвинута гипотеза о важной роли субъективного фактора в февральских событиях 1917 г., т.е. неформального заговора крупной буржуазии, офицерской верхушки и политических авантюристов, связанных коррупцией и стремлением к личной выгоде24. Однако в работе Б. Храбака даже понятное современникам событий значение вопроса о Константинополе (очевидно важного в контексте активных действий Франции и Англии в Петрограде весной 1917 г. и не менее важного в контексте балканской политики императорской России) ускользало в жестких рамках идеологической парадигмы25.
Несмотря на упомянутые, вполне понятные, особенности, статью Б. Храбака нужно рассматривать как переломную в контексте изучения русской революции 1917 г. в сербской историографии. Хотя схожие воззрения выражались в юго-
славской литературе и до него26, Б. Храбак впервые в академической науке Югославии (Сербии) пришел к выводу о том, «что после краха царской России исчезла православная опора сербского правительства, а устами Милюкова стала и в России провозглашаться югославянская идея [...]. Обобщенно говоря, в результате Февральской революции югославянская идея, как прогрессивная, выиграла, а идея великосербская (т.е. идея национального освобождения и объединения сербов в рамках единого национального государства — А.Т.), проиграла»27. Для времени, когда была написана работа Б. Храбака, эта констатация была очень откровенной и важной. После падения монопартийного режима и разрушения Югославии понятие «прогрессивного югославянства» потеряло свою аксиоматическую значимость, и естественно назрела необходимость детальнее рассмотреть точку бифуркации, выявленную Б. Храбаком и его предшественниками. Оценка значимости этой точки бифуркации, ее важности и в то же время степени ее объективной (субъективной) предрешенности, несомненно, должна обусловить оценку глобального влияния событий 1917 г. на прошлое России и Сербии.
Для определения значимости Февральской революции для России и Сербии необходимо дать ответ на вопрос о том, какое будущее для Сербии по окончании Первой мировой войны предвидела императорская Россия до того, как была уничтожена февральским переворотом28. Первые идеи о будущих территориальных изменениях границ Сербского королевства возникли в связи с предложением англичан о подкупе Болгарии путем уступки ей «болгарской части» территорий Македонии, вошедшей в состав Сербии после Второй Балканской войны. Существует русский документ, составленный в ответ на данное британское предложение. Это меморандум, который 20 (7) января 1915 г. министр иностранных дел России С.Д. Сазонов вручил английскому и французскому посланникам в Петрограде. В этом документе говорится об опасениях императорского МИД, что предложение Э. Грея* не удовлетворит ни одну из
* Эдуард Грей (1862-1933), английский государственный деятель, в 1905-1916 гг. - министр иностранных дел.
сторон. И действительно, именно так всё и случилось, о чем русский посланник в Сербии князь Г.Н. Трубецкой 21(8) января 1915 г. сообщил в МИД: «Сербское правительство выразило неготовность оказать совсем определенные уступки в обмен на туманные обещания»29.
Еще более интересным документом является дипломатическая депеша №9, высланная С.Д. Сазонову князем Г.Н. Трубецким 26(13) января 1915 г. Целью депеши было ознакомление министра с вопросами будущего территориального переустройства на Балканах. Фактически она была комментарием русского посланника к предложениям Э. Грея о территориальных переменах на Балканах, которые британский дипломат рекомендовал выдвигать как совместное предложение сил Антанты — Англии, Франции и России. Посланник Трубецкой попытался выяснить, как сербская сторона смотрит на послевоенное переустройство Балкан, для чего вступил в контакт не только с сербским правительством, но и с крупнейшими учеными Сербии, ведущими экспертами по Балканам — Й. Цвиичем и С. Новаковичем. В результате он пришел к выводу, что сербы с трудом представляют себе будущее Западных Балкан, хотя и надеются на объединение всех населенных сербами земель в едином государстве30. Отношения Сербии с Веной были испорчены со времен Майского переворота 1903 г., но всё же войны всерьез не ожидали31. Ультиматум, а затем и объявление войны летом 1914 г. было последним, чего желало бы Королевство после двух тяжелых Балканских войн и албанского восстания 1913 г. Поэтому сербская интеллектуальная и политическая элита сравнительно мало задумывалась о том, каким будет послевоенное государство южных славян. Поиск более точного ответа на этот вопрос начался лишь после открытия боевых действий, когда остро встала необходимость определения целей войны. Трубецкой приметил и еще один факт: война отделила жителей Сербии от сербов с другой стороны Дуная, Савы и Дрины, и в еще большей мере — от остальных южных славян. Политика сеянья раздоров была классикой стратегии Вены: она активно использовала славянские части в борьбе против Сербии, чтобы закрепить и усилить раздоры между славянами32.
Анализируя сложившуюся ситуацию, Трубецкой пришел к выводу о том, что невозможно предусмотреть, приведет ли победоносный исход войны к присоединению всех южнославянских территорий к Сербии, или произойдет создание нескольких небольших государств. По словам русского дипломата, сербский премьер-министр Никола Пашич уже в начале войны был готов на большие уступки хорватам для завоевания их симпатий и послевоенного объединения усилий. При этом в 1915 г. Белград считал, что после войны все бывшие австрийские земли с доминирующим православным южнославянским населением должны быть присоединены к Сербии, с тем же статусом, что и ее довоенные районы. Остальные южнославянские территории также рассматривались как потенциальное приобретение, но с особым статусом: в случае с Хорватией, вероятно, в форме некой автономии. Уже тогда у сербского руководства и ряда ведущих экспертов существовало определенное (хотя и крайне расплывчатое) представление о глубине религиозных и культурных различий между римско-католической и православной частью южнославянских подданных Австро-Венгрии. Сегодня крайне прозорливыми могут выглядеть слова князя Трубецкого, который предсказывал возможность будущего развития сербо-хорватских отношений, в случае объединения, по образцу русско-польских отношений в составе единого государства33.
К донесению Трубецкого была приложена карта предполагаемого послевоенного территориального переустройства Балкан, которую составил известный сербский этнограф и политический эксперт Й. Цвиич. Кроме объединения Сербии и Черногории в рамках предвоенных границ, на ней были обозначены северные и западные границы проживания южных славян в рамках Австро-Венгрии, а также приближенная линия разделения этих территорий на римско-католическую и православную части. По направлению к Италии и Румынии обозначены «спорные» территории, от которых можно отказаться в ходе послевоенной торговли и переговоров. Разумеется, определенная иерархия приоритетов существовала и внутри безусловной линии приоритетов (карта Й.Цвиича включала Целовец, Печуй, Баю, Темишоар и Карашов). Похожая карта позднее служила
как пропагандистское средство сербской делегации на переговорах о мире в Париже в 1919—1920 гг. Несомненно, предоставив свою карту русскому посланнику, Цвиич преследовал всё те же пропагандистские интересы. Впрочем, сам Г.Н. Трубецкой не очень верил обещанной «строгой научности» данных Цвиича и в своем донесении назвал его «официальным закройщиком сербского правительства»34. Неверие в перспективы сербо-хорватского сожительства внесло свой вклад в общий «букет» факторов, обеспечивших согласие России на Лондонский договор апреля 1915 г. Он был секретным соглашением между Италией и странами Антанты и касался послевоенного переустройства северной Адриатики, определяя условия вступления Италии в Первую мировую войну. Среди прочего, территории нынешней Хорватии и Словении, по этому договору, были разделены между Италией, с одной стороны, и Сербией и Черногорией (которые получали Южную Далмацию вплоть до Сплита и Дубровника), с другой.
После эвакуации Сербии в 1915 г. и начала череды сокрушительных поражений ее на фронте, и в то же время резкого ослабления Австро-Венгрии, русская дипломатия должна была вновь обратиться к вопросу о будущем южнославянских подданных Габсбургов. Год 1916-й стал трагическим периодом в истории Сербии, когда территория страны была оккупирована, а остатки армии и политической элиты, не сложив оружия, отступили на юг Балканского полуострова и продолжили борьбу за свободу и независимость своего народа. В то время Италия стремилась пролоббировать сохранение независимости Черногории, что вызывало обеспокоенность Н. Пашича. Он пытался объяснить официальному Петрограду неестественность и вредность для интересов России на Балканах сложившейся ситуации (два государства одного народа), которую после окончания войны предстояло решить воссоединением35. Для разрешения этого и других вопросов сербской внешней политики в Россию отбыла научно-пропагандистская миссия А. Белича и С. Станоевича36.
Ведущий специалист по Балканам Политического департамента МИД императорской России А.М. Петряев (1875—1933) составил в это время крайне подробную аналитическую справ-
ку о русских интересах в проектах территориального переустройства провинций монархии Габсбургов после победоносного окончания войны. Петряев считал, что «возникновение Единой Великой Сербии или Сербо-Хорватского Государства было бы самым удачным решением югославянского вопроса, и в русских интересах, конечно, стремиться к тому, чтобы эта политическая комбинация осуществилась. Сильное славянское царство с 14 миллионами жителей, обосновавшееся на берегах Адриатического моря, и интересы коего нигде не сталкиваются с российскими, было бы, конечно, весьма желательным элементом нашей будущей западноевропейской политики»37. Однако в то же время Петряев обратил внимание на очевидные проблемы на пути осуществления этого плана: «Англия и Франция, по высшим политическим соображениям, не будут поддерживать велико-сербских планов и способствовать образованию на берегах Адриатики большого славянского государства, тяготеющего к России». С другой стороны, на пути создания государства южных славян русский дипломат видел проблемы в случае насильственного присоединения территорий, населенных хорватами, которых невозможно будет безболезненно ассимилировать в Сербии, в силу многочисленности, различий в вере и культуре. В будущем Петряев предвидел и возможность потенциального конфликта с Италией, с которой придется бороться не только за Триест и Истрию, но и за большую часть Далмации. Оценивая в этом контексте соотношение сил, Петряев считал, что заключение с Италией соглашения по разделу Адриатического побережья будет полезно Сербии, так как предотвратит неизбежный в противном случае конфликт между ними, а также вмешательство Италии в сербо-хорватские раздоры38. Позиция Петряева, ставшего в 1917 г. при Временном правительстве товарищем министра иностранных дел, соответствовала позиции имперской дипломатии, далекой от консервативных взглядов. Мнение о том, что за Австро-Венгрией стоит сохранить влияние на часть католического славянского мира, в еще большей мере находило поддержку у Б.В. Штюрмера и А.Д. Протопопова в последние месяцы существования Российской империи. По мнению на-
чальника сербского корпуса генерала М. Живковича, русские консервативные круги воспринимали Югославянский комитет и окружение Т. Г. Масарика39 как «влияние Запада»40.
Несмотря на пессимизм по вопросу о возможности создания крупного южнославянского государства на западе Балканского полуострова, Петряев придерживался мнения о том, что в случае реализации такого проекта стоит думать о соглашении как с хорватами, так и со словенцами. В 1915 г. сербскому посланнику в Петрограде М. Спалайковичу было предложено рассмотреть включение в сербские планы послевоенного объединения не только хорватов, но и словенцев41. Уже в феврале 1917 г. Петряев высказывал мнение о том, что Сербия по окончании войны должна будет удовлетворить хорватов, предоставив им Сабор и широкую автономию, не угрожая при этом государственному единству. Петряев также предлагал, чтобы территории со словенским населением вошли в состав расширенного государства после удовлетворения возможных итальянских и австрийских претензий. В то же время черногорский вопрос рассматривался в качестве части сербского вопроса (в контексте уверенности имперской дипломатии в том, что второе сербское государство более не соответствует ни русским, ни сербским интересам). Русская дипломатия официально выражала эту позицию как дипломатам Сербии, так и Черногории еще с июня 1915 г., когда было прямо заявлено: «...будет ли Россию в дальнейшем занимать король черногорский, зависит лишь от того, насколько этого пожелает Сербия»42.
Подходом царских дипломатов к освобождению южнославянских народов от австрийского владычества, прежде всего в контексте объединения сербского народа, было довольно и сербское правительство. Реакцией на позицию царского МИД было мнение Н. Пашича, выраженное им 24 февраля 1915 г.: «Отмеченные границы стоит рассматривать как окончательные для уступок, и это, конечно, минимум, но разумеется, что мы будем, конечно, требовать целую Словению. Что касается местной автономии, мы, конечно же, с ней согласимся, если на этом будут настаивать, но не угрожая при этом целостности сербского государства»43.
Интересно, что в дальнейших переговорах российская сторона настаивала на том, что сербская программа не должна была «представлять завоевательную политику на славянском юге», а должна воплощать «стремление к осуществлению общих идеалов и интересов, которое делало Сербию обязанной не допустить того, чтобы часть Хорватии и Словении осталась под властью иноземцев»44.
Точку зрения МИД царской России на объединение южных славян в рамках единого государства, как лучшего пути решения сербского национального вопроса, разделяла и русская экспертная среда. Взгляды на южнославянский вопрос, выраженные А.М. Петряевым, опытным дипломатом, владевшим четырнадцатью языками, с дипломом восточного и юридического факультетов Санкт-Петербургского университета, совпадали со взглядами одного из ведущих русских специалистов по истории южных и западных славян — Николая Владимировича Ястребова (1869—1923). Профессор С.-Петербургского университета Ястребов написал и опубликовал объемное монографическое исследование с говорящим названием «Великая Сербия»45. В этом труде речь шла о невозможности самостоятельного выживания маленького Сербского государства, ибо оно станет игрушкой в руках центральноевропейских стран, и о необходимости объединения всех сербов, хорватов и словенцев в одно общее государство, основанное на взаимном уважении меньших народов при естественном верховенстве крупнейшего — сербского народа, который должен будет обеспечить в рамках будущего государства полную культурную автономию и местное самоуправление. В заключении своего исследования профессор Ястребов сделал вывод, что «не только осуществление идеала Великой Сербии, но и существование современной малой Сербии обеспечивается, главным образом, мощью и помощью России»46.
И все-таки во внешнеполитических институтах Российской империи имелись определенные препятствия на пути осуществления вышеупомянутых планов. Речь шла о значительной разделенности русской общественности, включая части политической и правительственной элит, на группы в соответствии
с их внешнеполитической ориентацией: либералы были ориентированы «проанглийски», а консерваторы «пронемецки». Первые стремились построить русскую внешнюю политику в рамках удовлетворения британских интересов. Вторые, несмотря на войну, стремились, чтобы после войны не дошло до чрезмерного ослабления и обрушения германского влияния, видя в русско-немецких связях залог стабильного консервативного устройства в Центральной и Восточной Европе. С.Д. Сазонов, руководивший МИД в 1910—1916 гг., относился к числу про-британских политиков47. Стоя на соответствующих позициях, он был убежден, что согласия Англии необходимо добиваться для всех русских планов на Балканах48. Такое мнение в еще большей степени было присуще представителям передового отряда думской оппозиции — партии кадетов и в особенности ее лидеру П.Н. Милюкову, еще более безоговорочно ориентированным на Англию49.
В 1914 и 1915 гг. (как и в случае с юго-восточной Македонией по вопросу о сербо-болгарском разграничении, или с северо-восточным Банатом по вопросу о сербо-румынском разграничении) вопросы о будущем южных славян решались в рамках согласования с другими потенциальными союзниками Антанты в регионе, включая уступки насчет послевоенных границ будущего государства с центром в Белграде, объясняя уступки будущих зон влияния сербского правительства укреплением его нынешних позиций50. И все-таки, несмотря на все эти колебания по вопросу о сербских послевоенных границах, внешняя политика консервативной элиты царской России (ее правящего класса) была благосклонна к интересам восстановления сербской государственности и к идее объединения в ее рамках всего сербского народа. Либерализация внешней политики России привела бы, по мнению дипломатических представителей Белграда, к ослаблению русской поддержки сербским внешнеполитическим интересам. За два года до революции (в августе 1915 г.) сербский посланник М. Спалайкович писал: «...в случае победы течения, ориентированного на парламентаризм, к власти пришли бы элементы вроде Милюкова, с его сербофобскими настроениями и влиянием на внешнюю политику»51.
Проблема Константинополя, или как его официально до окончания Первой мировой войны называли сербы и болгары — Царьграда, фактически была ключевой для балканского направления российских дипломатических усилий в Первой мировой войне, а может быть, и вообще для всей русской внешней политики эпохи мирового конфликта. По отношению к этой проблеме вопросы будущей принадлежности словенского, хорватского и сербского побережья Адриатики и будущего государственного устройства Западных Балкан, несомненно, имели в глазах Петербурга вторичное значение. В отличие от проектов границ южнославянских государств, проблема будущего Черноморских проливов имела для России исключительное экономическое и идеологическое значение. По мнению главы императорского МИД, выраженному в беседе с сербскими дипломатами в 1915 г., «официальная русская политика вся была посвящена решению вопроса о Дарданеллах, для решения которого можно было уступить в адриатическом и югославском вопросе (... в контексте Истрии и большей части Далмации)»52. Царская дипломатия уже в июне 1915 г. занялась разработкой послевоенного статуса для Константинополя и даже персональными кадровыми решениями для будущей русской администрации в освобожденной столице православного мира: например, русского посланника в Белграде Г.Н. Трубецкого планировали назначить гражданским комиссаром города, а директора Русского археологического института в Константинополе Ф.И. Успенского — главным куратором архивных фондов53.
Эту эйфорию прервал полный отказ руководства российской армии готовить десантную операцию по занятию Проливов в 1915 г.54. Трудно сказать, шла ли в этом случае речь о реальной неготовности (неспособности), о типичной для последних лет существования российской императорской армии осторожности в планировании55 или о каких-то более глубоких причинах — ведь власть императора, который с русской армией вошел бы в Константинополь, было бы невозможно ограничить (а офицерская верхушка во главе с генералом М.В. Алексеевым активно участвовала в подготовке и осуществлении февральского переворота полтора года спустя после неосуществленной экспедиции).
Вероятно, все эти факторы сыграли свою роль. Важным обстоятельством стоит считать и то, что в том же 1915 г. Англия пыталась сделать всё, чтобы занять Дарданеллы в ходе ставшей знаменитой своей неудачностью и кровавостью Галлиполийской операции56. Конечно, гектолитры крови англичан и жителей доминионов были пролиты вовсе не для того, чтобы передать Константинополь России, а совсем по другим причинам. Интересно, что после британского поражения под Дарданеллами, русской победы на турецком фронте и падения Эрзерума генерал М.В. Алексеев поспешил выступить с предложением о подписании мира с Турцией, причем на условиях полного отказа России от освобождения Константинополя, называя русский контроль над Проливами «чарующей иллюзией». Русская армия, согласно этому предложению, должна была бы перейти к войне с Германией и заставить ее отвести войска от Проливов, чтобы «Англия вздохнула свободнее, когда исчезнет опасность египетского похода и мусульманского движения». Россия должна была удовлетвориться, в случае победоносного окончания войны, восстановлением своих государственных границ и поражением Германии57. Следует при этом заметить, что императорское правительство почти с самого начала войны говорило о восстановлении польского государства (составленного из русской, австрийской и немецкой частей), т.е. со стороны бывшей русско-немецкой границы территория империи должна была сократиться. По мнению, которое уже в 1915 г. высказал один из будущих архитекторов Февральской революции, Россия, потерявшая в войне больше человеческих жизней, чем какая-либо другая страна Антанты, должна была вести кровавую и многолетнюю битву за сохранение неполного status quo ante bellum. В прошлый раз, когда Россия отступила в дипломатическом плане после общенародных двухлетних военных усилий (в 1877—1878 гг.) даже после победы, авторитет царской власти резко упал, а революционное движение усилилось. В этом контексте более достоверным выглядит и известное «покаянное письмо Милюкова», написанное им в августе 1917 г., где признается ответственность думских политиков (кадетов и прогрессистов) в «твердом решении воспользоваться войною для производства переворота»58.
Продвижение русской армии к Константинополю мешало не только оппозиционным думским политикам, но и «союзникам», т.е. в первую очередь Англии. Задолго до Первой мировой войны вопрос о принадлежности Константинополя вызывал столкновения английских и русских интересов на Балканах. Не углубляясь слишком далеко в прошлое этого конфликта, корни которого уходили еще в XVIII век, в XX столетии, даже спустя несколько лет после окончания Первой мировой войны, американские разведчики считали британскую защиту Стамбула от русского господства основой традиционной политики Лондона в районе Проливов59.
Уже в 1908 г. английское правительство заняло определенную и последовательную позицию по вопросу о любых попытках России получить эксклюзивное влияние на Черноморские проливы60. На Особом совещании по вопросу о Проливах в присутствии руководителей дипломатического, армейского и военно-морского ведомств 8(21) февраля 1914 г. начальник Черноморского оперативного сектора Морского Генерального штаба России А.В. Немитц заявил: «На пути к Проливам мы имеем серьезных противников в лице не только Германии или Австрии. Как бы ни были успешны наши действия на западном фронте, они не дадут нам Проливов и Константинополя. Их могут занять чужие флоты и армии, пока будет происходить борьба на нашей западной границе [...] мы должны именно одновременно с операциями на западном фронте занять военною силою Константинополь и Проливы, дабы создать к моменту мирных переговоров совершившийся факт нашего завладения ими. Только в таком случае Европа согласится на разрешение вопроса о Проливах на тех условиях, на которых нам это необходимо»61.
Сразу же после начала войны (еще до вступления в нее Турции и Болгарии) российские дипломаты начали размышлять о тех целях, к которым стоит стремиться России в Первой мировой войне. Коррекцию границ на линии соприкосновения с Германией и Австро-Венгрией (австрийская Галиция и немецкие части Польши) Г.Н. Трубецкой в письме к представителю России в Константинополе М.Н. Гирсу назвал «скорее выпол-
314 «"С^****10"^0«**^^ А.Ю. ТимофССв осо<х><х><х>ооос>оо^^
нением неизбежного исторического долга, чем нашей прямой выгодой», отличая при этом интересы Польши по воссоединению с Завислинским краем от интересов России по получению контроля над устьем Немана. С другой стороны, в случае вступления Турции в войну, именно Проливы должны были стать ключевой целью, к которой стремилась бы Россия, как компенсация за военные усилия и потери. При этом выражалась уверенность в том, что Англия будет оказывать сопротивление такому развитию ситуации, а минимизация этого сопротивления была отнесена к главным задачам62. После вступления Турции в войну эти размышления и опасения приобрели особое значение, что было видно даже сторонним наблюдателям. Уже в феврале 1915 г. в разговоре с Г.Н. Трубецким о возможном нападении англичан на Стамбул сербский премьер Н. Пашич с озабоченностью заметил, что «занятие Константинополя одними нашими союзниками могло бы дать разрешению самой жизненной для нас задачи направление, которое не отвечало бы в той же мере правам и ожиданиям России»63.
Это понимали и в Петрограде. Бывший в то время подполковником Генерального штаба А.К. Коленковский писал в 1930 г., что для Дарданелльской операции Англия выбрала и использовала удобный случай: не тогда, когда турки будут слабее всего или когда Лондон сможет рассчитывать на помощь союзников, а тогда, когда все русские силы в начале 1915 г. будут заняты на Кавказском и Варшавском фронтах, и России останется лишь одобрить английскую операцию в Проливах64.
После окончания войны в мемуарах, которые А.В. Не-митц писал уже будучи советским адмиралом, даже руководившим некоторое время в период Гражданской войны всем революционным флотом РСФСР, он с тех же позиций оценивал минувшую войну. «Для первого обмена мнениями по этому коренному вопросу между Генеральными штабами армии и флота и было собрано упомянутое "Особое совещание" под председательством министра иностранных дел С.Д. Сазонова. При этом директивой для его работы должна была служить уже одобренная царем означенная основная идея нового морского плана войны. Совещание выявило то, что инициаторы его
предвидели вперед: полное несоответствие армейского плана новому морскому. План Генерального штаба армии предусматривал наступление на западном фронте на Австро-Венгрию и Германию (вместо активной обороны). Лишь после их разгрома можно было, по этому плану, приступить к Константинопольской операции. План, выгодный для Франции и Англии, но пренебрегающий государственными интересами России и бездумный по отношению к ее народам, которым предстояло в тяжелых наступлениях отдать миллионы жизней (и гибельный для империи). Произошедший обмен мнениями не разубедил руководителей Генерального штаба армии, но и не обескуражил вполне сторонников нового, другого плана войны. Предстояла борьба мнений, в которой на нашей стороне была личная воля царя. Судьба, однако, решила против нас»65, — писал А.В. Не-митц.
Англия и Франция были против явного и официального признания прав России на Константинополь и Проливы до самого конца 1916 г.66. При этом в секретных переговорах 12 марта 1915 г. Англия признала свое согласие с переходом Константинополя под контроль России, а 10 апреля 1915 г. с этим, также неофициально, согласилась и Франция67. На Константинополь, как на главную цель России в войне, смотрел и сам Николай II, который в высочайшем приказе от 1 декабря 1916 г. подтвердил намерение бороться «за восстановления этнографических границ, достижение обладания Царьградом и создание свободной Польши», отказываясь от заключения мира, чтобы не предать плодов ратных трудов русских войск и флота68.
При этом идея о том, что Россия должна будет получить на Балканах компенсацию за свои военные усилия и за два миллиона потерянных жизней, нимало не могла понравиться Англии. И пока в Лондоне работала королевская комиссия по расследованию причин поражения английской армии при Дарданеллах69, в России активизировалась деятельность, направленная на смену политического режима.
Во время январской конференции 1917 г. в Петрограде представители Англии и Франции «выслушали все претензии представителей царского правительства — руководителей
хозяйства, армии и флота. Они имели возможность посетить фронт и ознакомиться с состоянием армии, беседовали с лидерами русской буржуазной оппозиции и были в курсе всей работы, которую вели английское и французское посольства и Прогрессивный блок* по организации государственного переворота. Их не особенно страшил рост недовольства внутри страны; приход к власти буржуазных лидеров им казался желательным. Русская армия в их глазах не потеряла своего значения в качестве важнейшего военного фактора в деле разгрома Германии»70. При этом союзная конференция 1917 г. в России подтвердила взятые на себя обязательства членов Антанты71. Сербское правительство узнало к 9(22) февраля 1917 г., что конференция закончила свою деятельность в Петрограде и делегаты отбыли в порт Романов (Мурманск). Работу еще в течение двух дней продлил лишь особый комитет, который занимался будущим устройством Польши72.
Спустя несколько дней, 15(28) февраля 1917 г., официальное периодическое издание сербского правительства в изгнании, выходившее в Греции под названием «Српске новине», опубликовало пространную статью, посвященную роли Проливов в русской внешней политике. «Вопрос Царьграда — это тысячелетняя мечта всей русской внешней политики, всей русской интеллектуальной жизни... Именно для этого Россия воевала с Турцией в XIX веке и для того, чтобы славяне приблизились к Царьграду, освобождала Болгарию, которая теперь вместе с Турцией сражается против России. И старшие, и младшие славянофилы уже создали вокруг этого вопроса целую идеологию и целую социально-политическую систему. Реками проливалась русская кровь за этот идеал. Поэты и философы, ученые и государственные мужи, военные и политики писали об этом, каждый по-своему. В России по этому вопросу существует целая литература, и она существует издавна... Сегодня, когда враг для воплощения своей мегаломанской мечты Берлин — Багдад довел ситуацию до нынешнего положения дел, вопрос сам со-
* Прогрессивный блок - объединение депутатских фракций IV Государственной думы и Госсовета Российской империи, образованный в августе 1915 г. преимущественно из представителей парламентских партий прогрессистов, кадетов и октябристов, которые сыграли важную роль в ходе подготовки Февральской революции.
бой встал и был включен в повестку дня. Союзники на своих конференциях, кроя будущую карту Европу, вернулись к этому вопросу и решили его в смысле осуществления тысячелетней мечты и в смысле жизненной потребности России»73. В том же номере было опубликовано интервью с Н. Пашичем, где он кратко резюмировал свое видение будущего Сербии, которое тесно связывал с Россией: «Для нас, сербов, это вопрос освобождения нашей страны, оставленной завоевателю, который творит насилия, ставшие известными. Идея Великой Сербии жива в сердцах всех сербов, и мы с нашими союзниками ее осуществим»74.
Надежда на русскую помощь во всех сербских начинаниях была крайне распространена в сербском правительстве75. Посланник Сербии М. Спалайкович в телеграмме, направленной из Петрограда 25 февраля (10 марта) 1917 г., сообщил Н. Па-шичу об аудиенции у Николая II княгини Елены Петровны (1884—1962), дочери короля Петра I Карагеоргиевича и супруги князя Иоанна Константиновича Романова (1886—1918). Он доложил о высоком уровне поддержки, которой Сербия пользовалась в России в эти последние дни накануне революции: «Царь хорошо настроен и прекрасно отзывался о нашем корпусе и генерале Живковиче, который пользуется всеобщим уважением и симпатиями. Престиж сербов у царя еще больше укрепился, по сравнению с румынами, в которых царь полностью разочаровался [...] Княгиня Елена всё больше превращается в символ кровной и политической связи между нашим народом и Россией. Тактичная и исключительно умная, она исполняет свои обязанности наиболее полезным для нашего отечества способом»76. Направление перемен в сербском вопросе в результате Февральской революции в России очень ясно описал в своем донесении Н. Пашичу от 6(19) марта 1917 г. сербский генеральный консул в Одессе М. Цемович. Он констатировал, что «до вчерашнего дня, до переворота, сербская национальная идея имела наиболее искреннего защитника в лице царя Николая. Любовь, истинная любовь бывшего царя по отношению к Сербии и сербскому народу помогла, чтобы высшая бюрократия приняла идею Югославии. С падением царя и с ним старого
бюрократического аппарата было разрушено в значительной мере то, что мы до сих пор делали и сделали в политических кругах старого режима. Отношение партий в Думе к нашему вопросу было разнообразным, но ни у одной группы не было довольно ясным и определенным»77.
Дальнейшую перспективу развития ситуации в России не могли понять и оценить даже лучшие сербские дипломаты. Наиболее интересные оценки закулисной стороны событий в Петрограде дал в своем дневнике находившийся в далеком Лондоне сербский дипломат Й. Йованович-Пижон. Он уже 1 марта 1917 г. отметил, что вся английская элита оценивает ситуацию в России как крайне плохую, а спустя три дня, 4 марта, записал, что его английские собеседники хвалились тем, «что это они вызвали революцию в России и подготовили ее. Мы несколько раз напоминали царю об опасности того, что германское (т.е. консервативное. — А.Т.) влияние слишком возросло, но он не слушал, и вот что с ним приключилось». Наконец, 6 марта 1917 г. Й. Йованович-Пижон отметил, что в основном «англичане довольны событиями в России», «везде говорят о том, что англичане и французы замешаны в революции»78. Проведение предварительных консультаций с союзниками (прежде всего с англичанами), организаторами февральского переворота, в позднейшей российской историографии нашло своих иссле-дователей79, но сразу после самих событий они имели исключительно академический интерес. Заметки Пижона об организации переворота в России давали лишь предположения, мало интересные для оперативной политики. Отречение Николая II принесло политической элите Сербии взволнованность и обеспокоенность...
Примечания
1 Спала]ковиЬ М., Лавров С.В., Челноков М.В., КлисиЬ J. Драма Руси'е. Београд, 1919; Petrov G.S. Tragedija Rusije: prolog. Uzroci revolucije 1917. g. Sarajevo, 1922; JoeaHoeuh Р.С. Зашто сам и како био и остао у Руси'и од 1913. до 1923. године: кратки меморандум министру сполних послова Кралевине Срба, Хрвата и Сло-венаца. Београд, 1925.
2 Скородумов М.Ф. Што треба да зна сваки Словен, а нарочито сваки словенски политичар. Београд, 1939.
3 Мат]ушкин Н. И. 29-та годишжица велике октобарске револуци'е. Београд, 1946; "Ъилас М. О тридесетогодишжици Октобарске револуци'е: реферат на све-чано' академии Извршног одбора Народног фронта Jугославиjе. Београд, 1947.
4 См.: Извори истори'ског ревизионизма у дома^' историографии. Црвена ар-миjа и руска емиграци'а у Jугославиjи за време Другог светског рата у огледалу анти иБ-овске пропаганде (Прире^. А.Тимофе'ев). Београд, 2017.
5 Литература о русской революции 1917 г. на сербском языке выходила в то время только в политической эмиграции. Например, см.: Амосов Н. К. 34-та годишжица Велике Октобарске соци'алистичке револуци'е. Букурешт, 1951.
6 Рид у. Десет дана ко'и су потресли свет. Сара'ево, 1954; Пе]овиЬ-ПротиЬ Б. Октобарска соци'алистичка револуци'а. Београд, 1955.
7 ПаниЬ-Суреп М. Октобарска револуци'а и библиотекарство // Библиотекар. 1957. № 3-4; ФилиповиЬ Д. Октобарска револуци'а у 'угословенско' кжизи // Там же; Вурдеъа Б. Октобарска револуци'а 1917. Изложба у Универзитетско' библи-отеци Светозар Маркович // Там же.
8 Октобарска револуци'а: 40 година. Загреб, 1957; ВукичевиЬЛ. Успомене из Октобарске револуци'е: пролетерска отадбина // Зборник Матице српске за друштвене науке. 22. Нови Сад, 1959.
9 Научни скуп «Октобарска револуци'а и народи Jугославиjе» поводом 50-го-дишжице Велике октобарске револуци'е. Београд, 1967. Св. 1-10; Зборник радо-ва у част 50-годишжице Велике октобарске револуци'е. Приштина, 1967; Попо-виЬ Н.Б. Jугословени и октобарска револуци'а: научни скуп одржан у Београду 5. и 6. новембра 1967 // Прилози за истори'у социализма. 1968. № 5.
10 JанковиЬ Д. Де'ство октобарске револуци'е на политичке факторе 'угословен-ског у'едижежа // Jугословенски истори'ски часопис. 1967. 1-4; JанковиЬ Д., Хра-бак Б., Стулли Б. 50 година Велике октобарске револуци'е // Там же; ПетровиЬ Н. Велика октобарска соци'алистичка револуци'а и ствараже 'угословенске државе // Зборник Матице српске за друштвене науке. № 46. Нови Сад, 1967; ВесовиЬ М. Октобарска соци'алистичка револуци'а: 'угословенска библиографи'а кжига и брошура 1945-1966 // Прилози за истори'у социализма. Београд, 1968. № 5.
11 ПоповиЬ Н.Б. Jугословенска централна комунистичка организаций у Руси'и: 1918-1921 (магистарски рад, Универзитет у Београду, Филозофски факултет, 1966); ПоповиЬ Н.Б. Односи Срби'е и Руси'е у Првом светском рату: 1914-1918 (докторска дисертаци'а, Универзитет у Београду, Филозофски факултет, 1975).
12 Живанов С. Покрет радничке контроле у Руси'и у 1917-1918. године (магистарски рад, Висока школа политичких наука, Универзитет у Београду, 1964); Живанов С. Радничко учествоваже у управлажу национализованом индустри'ом у првим годинама сов'етске власти: 1917-1921 (докторска дисертаци'а, Универзитет у Београду, Висока школа политичких наука, 1966).
13 Живанов С. Револуци'а у Руси'и 1917. године: клучна питажа, основни токови и соци'ални и политички носиоци. Београд, 1988; ПоповиЬ Н.Б. Срби'а и царска Руси'а. Београд, 1994.
14 СтанковиЬ Ъ. Никола Паши^ и Октобарска револуци'а // Истори'а 20. века. 2001. № 2.
15 Живанов С. Пад руског царства. Београд, 2007; он же. Црвени октобар. Београд, 2012.
16 ПоповиЬ Н.Б. Срби'а и руска револуци'а: 1917-1918. Београд, 2014.
17 JанковиЬ Д. Jугословенско питаже и Крфска деклараци'а 1917. године. Београд, 1967; ТрговчевиЬ Л. Научници Срби'е и ствараже 'угословенске државе: 19141920. Београд, 1986.
18 Храбак Б. Срби'а и фебруарска револуци'а 1917. године // Зборник радова Филозофског факултета. № XIII. Приштина, 1978. С. 7-58.
19 Там же. С. 9.
20 Щеголев П.Е. Падение царского режима // Стенографические отчеты опросов и показаний. Т. 5. Ленинград, 1926. С. 189.
21 Katkov G.M. Russia 1917: The February Revolution. London, 1967.
22 Ajpanemoe О.Р. Генерали, либерали и предузетници: рад за фронт и за рево-луци'у (1907-1917). Београд, 2005.
23 Сидоров А.Л. Финансовое положение России в годы Первой мировой войны (1914-1917). М., 1960; Игнатьев А.В. Русско-английские отношения накануне Октябрьской революции (февраль-октябрь 1917 г.). М., 1966; Яковлев Н.Н. 1 августа 1914. М., 1974.
24 Миронов Б.Н. Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII - начало XX века. М., 2010; MironovB.N. The Standard of Living and Revolutions in Russia, 1700-1917. New York, 2012; Миронов Б.Н. Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации. М., 2013.
25 Храбак Б. Указ. соч. С. 9.
26 ВенделХ. Борба Jугословена за Слободу и Jединство. Београд, 1925; Paulova М. Jugoslavenski odbor: povijest jugoslavenske emigracije za svjetskog rata od 1914-1918. Zagreb, 1925; MandicА. Fragment za historiju ujedinjenja, povodom cetrdesetgodisnji-ce osnivanja Jugoslavenskog odbora. Zagreb, 1956; Pavelic A.S., Mestrovic I. Dr. Ante Trumbic: problemi hrvatsko-srpskih odnosa. München, 1959; Marjanovic М. Londonski ugovor iz godine 1915. Prilog povijesti borbe za Jadran : 1914-1917. Zagreb, 1960.
27 Храбак Б. Указ.соч. С. 51, 57.
28 И не только предвидела, но и способствовала его установлению с самого начала Первой мировой войны. См. детальнее: Тимофе}ев А., КремиЬ Д. Руска во'на помой Срби'и за време Првог светског рата. Београд, 2014.
29 Этот меморандум цитируется в телеграмме, которую министр иностранных дел С.Д. Сазонов послал дипломатическим представителям России: в Лондоне (А.К. Бенкендорфу), в Париже (А.П. Извольскому) и в Белграде (Г.Н. Трубецкому). См.: Международные отношения в эпоху империализма: документы из архивов царского и Временного правительств 1878-1917 гг.: Серия 3: 1914-1917. Т. 7. Ч. 1. М.-Л. С. 66-67.
30 Там же. С. 112.
31 СтанковиЬ Ъ. Никола Паший, савезници и ствараже Jугославиjе. За'ечар, 1995. С. 36, 43, 46.
32 МитровиЬ А. Срби'а у првом светском рату. Београд, 1984. С. 106-107.
33 Международные отношения в эпоху империализма... С. 114.
34 Там же. С. 112.
35 Писарев Ю.А. Сербия на Голгофе и политика великих держав. 1916 г. М., 1993. С. 144.
36 ТрговчевиЬ fo. Указ.соч.
37 Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. Политархив. Д. 5270. Л. 17.
38 Эти предположения оказались провидческими, так как разъяренная потерей Далмации Италия в период между мировыми войнами стала не только претендовать на Хорватское Приморье, но и поддерживать ирредентистские настроения среди хорватов, черногорцев и албанцев, превратившись на время существования Югославии в главного врага Белграда. До 1914 г., в 1941-1944 гг. и после 1991 г. отношение к сербам со стороны итальянцев было лучше, чем со стороны большинства соседей Сербского государства.
39 Чешское видение противостояния между Й. Дирихом (1847-1927) и Т. Масариком (1850-1937) реконструировано в: Фирсов Е.Ф. Т.Г. Масарик в России и борьба за независимость чехов и словаков. М., 2003.
40 Эту картину крайне пластично, хотя и с позиции традиционной ненависти к хорватам-франковцам, описал командир сербского добровольческого корпуса М. Живкович (Во'ни архив - ВА. П. 16. К. 44. Ф. 1. Д. 12. С. 203-205).
41 Архив Jугославиjе (далее - AJ). Ф. 80. Ф. 2. С. 466-468.
42 Там же. С. 710.
43 Там же. С. 469.
44 Там же. С. 472.
45 Ястребов Н.В. Великая Сербия, как разрешение южно-славянского вопроса в великой войне 1914-15 гг. // Вопросы Мировой войны: сборник статей. Петроград, 1915.
46 Там же. С. 172.
47 В донесении от 4 апреля 1917 г. капитан де Малейси из французской военной разведки с очевидным преувеличением даже назвал С.Д. Сазонова «английским агентом». - См.: Соловьев О.Ф. Революция глазами Второго бюро (донесения сотрудников французской разведки капитана де Малейси и генерала Нисселя) // Свободная мысль. 1997. № 9.
48 AJ. Ф. 80. Ф. 2. С. 466.
49 Timofeev А., Zivanovic М. Carnegie Report on the Causes and Conduct of the Balkan Wars 1912/13 in Serbia // Tokovi istorije. 2017. № 1.
50 AJ. Ф. 80. Ф. 2. С. 392.
51 Там же. С. 480.
52 Там же. С. 473.
53 Там же. С. 708; Народна библиотека Срби'е (НБС). Ф. Смирнов. Воспоминания о великом князе Константине Константиновиче. С. 2.
54 Каширин В.Б. Несостоявшаяся экспедиция русских вооруженных сил на Балканы осенью 1915 года // Новая и новейшая история. 2004. № 6. С. 175-203.
55 Меннинг Б.У. Пуля и штык. Армия Российской империи, 1861-1914. М., 2016.
56 Broadbent H. Gallipoli: The Fatal Shore. Camberwell, 2005; Коленковский А.К. Дарданелльская операция. М.-Л., 1930.
57 Сборник секретных документов из архива бывшего Министерства иностранных дел. № 1 (декабрь). Петроград, 1917. С. 12-14.
58 Сам политик отрицал свое авторство (см.: Милюков П.Н. Старый подлог // Последние новости. Париж, 1921. №. 454. 8 октября. С. 2-3). Его современники в эмиграции посвятили доказательству достоверности письма несколько подробных исследований. См.: Лицо и изнанка // Возрождение. Париж, 1956. № 56. С. 135-145); Ефимовский Е. Политический сфинкс // Возрождение. Париж, 1960. № 102. С. 106-116; Лодыженский А.А. Воспоминания. Париж, 1984. В авторстве П.Н. Милюкова были уверены и многие советские историки. См.: Дякин В.С. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны (1914-1917). Л., 1967. С. 288; Кувшинов В.А. Разоблачение партией большевиков идеологии и тактики кадетов (февраль-октябрь 1917 г.). М., 1982. С. 37; Поликарпов В.Д. Военная контрреволюция в России. 1905-1917 гг. М., 1990. С. 249-250; Сенин А.С. Александр Иванович Гучков. М., 1996. С. 153; Смирнов А.Ф. Государственная Дума Российской Империи, 1906-1917: Историко-правовой очерк. М., 1998. С. 582.
59 См., например, детальные аналитические справки американской разведки, написанные в 1945 г., когда вопрос Проливов вновь стал актуальным: The Soviet Union and the problem of the Turskish straits, T-516, January 24, 1945 (CIA-RDP08-C01297R000500030010-5), The Great Britain and the problem of the Turskish straits, T-517, January 24, 1945 (CIA-RDP08C01297R000500030009-7).
60 Сборник секретных документов из архива бывшего Министерства иностранных дел. С. 26-28.
61 Из журнала Особого совещания 8 февраля 1914 г. // Вестник Народного комиссариата по иностранным делам. 1919. № 1. С. 32-41.
62 Константинополь и проливы // По секретным документам б. Министерства иностранных дел. Кн. 1. М., 1926. С. 156.
63 Там же. С. 383.
64 Коленковский А.К. Указ. соч. С. 17-18.
65 Гражданская война в России: Черноморский флот. Сост. В. Доценко. М., 2002. С. 310.
66 Щеголев П. Е. Указ. соч. С. 181-183.
67 HowardН. The Partition of Turkey: A Diplomatic History, 1913-1923. Ch. 4. Norman, 1931.
68 Воейков В.Н. С царем и без царя: Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая II. М., 1995. С. 200-202.
69 Комиссия приступила к работе в августе 1916 г., а официальный отчет о своей работе составила в начале февраля 1917 г. См.: Officials of Royal Commissions of Inquiry 1870-1939 // Office-Holders in Modern Britain. V. 10. London, 1995. P. 85-88.
70 Сидоров А.Л. Финансовое положение России в годы Первой мировой войны (1914-1917). С. 434.
71 Гурко В.И. Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917. М., 2007. С. 288-305.
72 Велики рат Срби'е за ослобо^еже и у]едижеже Срба, Хрвата и Словенаца: 1914-1918 г. Кж. 21. 1916 и 1917. година. Београд, 1931. С. 420-421, 425-426.
73 Руси'а и питаже Цариграда // Српске новине. 1917. 28 фебруара.
74 Из]аве Г. Паши^а // Там же.
75 Велики рат Срби'е за ослобо^еже... С. 649.
76 Архив Србие (АС). МИД. ПО. 1917. Ф. IX. Д. II. С. 84.
77 Там же. Д. III. С. 173-181.
78 Jовановuh-Пuжон J. Дневник (1896-1920). Београд, 2015. С. 251-253.
79 Сидоров А.Л. Указ. соч. С. 434.
