CC BY
98
УДК 111 ББК 87.21
Н. Р. Саенко
Творение ex nihilo как образец чистого творчества
Создание художественного произведения рассматривается как подобие божественного творения. Превращение небытия в бытие утверждается в качестве ключевого механизма создания метафоры, образа и произведения искусства.
Creation of an art product is considered as a sort of divine creation. The conversion of non-being into being is adopted as a key mechanism to create metaphor, image and works of art.
Ключевые слова: ничто, пустота, небытие, творение, творчество, искусство.
Eey words: nothing, vacuum, a non-being, creation, creativity, art.
В древней шумерской мифологии сотворение человека связано с тем, что боги убили своего младшего брата. Чтобы бездушная глина стала живой, нужно было смешать её с божественной кровью и плотью, принести в жертву бога. Архаические сценарии, в которых боги создают мир, порядок и людей, заплатив за это своей жизнью, кровью или дыханием, универсальны. Частично функция творения, усматриваемая и в земном человеческом искусстве, превращает его в средство поддержания мироздания, исполнения закона и порядка. На архаической стадии искусство соединяло, сводило человека с душой тотема, по сути, являясь средством, инструментом магии. Задача, стоящая перед древним искусством - поддерживать миропорядок и закон.
В библейском понимании творение означает возникновение твари из ничего, а следовательно, ее ничтожность и потенциальную уничтожи-мость. Основа бытия и жизни твари - воля Творца. Бытие, явленное в нашем мире, неразделимо с небытием. Небытие присутствует в бытии как возможность дальнейшей актуализации творческой воли, и в этом процессе невозможно поставить точку. Через трансцендирование небытия в бытии происходит самоутверждение творческой воли, это вечно длящийся творческий акт, эволюция творения.
Вдохновляющей нас метафорой явилось сравнение творческого акта и божественного сотворения мира, сделанное Л. Карсавиным в «Философии истории». Творческий акт Карсавин сравнивает с божественным первотворением [7, с. 235-305]. Схема, предложенная философом, - «изначальный хаос, или смешение мира, - деление - второе смешение» -понимается нами как онтологическая модель поэтического творчества.
Бытие твари (текста) есть переход Бога (художника) к небытию. Момент очередного «умирания» художника - средоточие возможности начинания произведения. Сам момент небытия в этой схеме обладает мощью творения (Бог, умирая, оплодотворил небытие или предоставил своё тело в качестве сырья для бытия). Согласно мысли русского философа, сыновняя ипостась Божественной Троицы поистине Агнец, закланный до начала века. В своей безграничной любви к еще не существующему человечеству Бог приносит в жертву своего единородного Сына. Бог взошел на крест творения, возникший в пересечении вечности и времени, дабы Его создания «имели жизнь и имели с избытком».
Своей свободой вольная смерть Творца отличается от фатальной смерти твари, пораженной грехом. Взглянув в небытие, утратившее связь с Богом создание испугалось бездны и попало под ее манящее и завораживающее притяжение. Переводя живые образы Евангелия на язык философских категорий, можно сказать, что поединок Христа со смертью -это победа Личности, возвышающейся над абстрактной противоположностью бытия и небытия, над ничтожествующим ничто, прекратившая его власть над конечным сущим. Страх же, который тварь все еще продолжает испытывать перед смертью, в принципе побежденной воскресением Богочеловека, указывает на то, что человек находится в пути, что он - теофания становящаяся, не пришедшая еще от небытия к полноте жизни.
Творение - в широком значении, синонимизирующем божественное творение и человеческое творчество - акт трансценденции личности за свои естественные пределы и его результат. Постфактум этот результат рассматривается как тварь, выступая в качестве противоположного полюса творцу. Из природы противоположности вытекают два аспекта творения. С одной стороны, творение есть акт созидания субстанциально новой реальности, небывшего. В этом плане оно радикально отлично от творца, иноприродно ему. С другой стороны, творение не самобытно, абсолютное различие с творцом было бы небытием твари. Небытие твари означает и небытие творца именно в качестве такового, безразличное отношение личности к Другому.
Безрезультатная трансценденция не есть творение. Не являются творениями и приносящие новизну внутриприродные, или естественные, изменения. Творческий акт представляет собой трансценденцию сверх-субстанциальную, внутрисубстанциальные изменения сотворенной или несотворенной природы могут быть оценены как развитие или рождение.
Идея творения вошла в человеческое сознание через иудеохристи-анское Откровение. Языческая культура в ее различных национальных и исторических формообразованиях не знала ни идеи личного Бога, ни творения, они сущностно инородны космологически ориентированному миросозерцанию. Творение есть акт созидания чего-то «из ничего», для античного же сознания универсален принцип: «Ничто не происходит из
ничего». «Бытие есть, небытия вовсе нет» [11, с. 296] - в этой чеканной формуле Парменида, открывающего круг античной мысли, сущность расхождений между естественным разумом и библейским Откровением. Если небытие допускается, то как момент вечно становящейся космической жизни (Гераклит) либо как нечто пребывающее наряду с бытием (Демокрит). В целом же Космос вечен, «не создан никем из богов, никем из людей, но всегда был, есть и будет...» Когда формирующаяся на античной почве метафизика учит об Абсолюте, последний толкуется фундаментально онтологически - как вечное, пребывающее над и вне времени, абсолютное Бытие (буддийская нирвана предполагается как-то существующей, в нее можно «войти» и «выйти», и она не связана с представлением о трансцендентном ей абсолютном субъекте). Говоря об отношении Абсолюта к миру, добиблейское сознание так или иначе воспроизводит мифологему «вечного рождения»: в теогонических (космогонических) мифах Космос либо периодически возникает и погружается в первобытный хаос, либо вечно и беспрерывно рождается во взаимодействии двух онтологических сил: Света и Тьмы, Мужского и Женского, ума и материи; либо Абсолют саморождает все из себя (эманация), включая перечисленные противоположности. В любом случае рождение представляется: 1) происходящим всегда (символ времени - цикл, вечное возвращение); 2) имеющим естественный и объективно-надличностный характер; 3) деятельностью божества, предполагающей наличный материал; либо само божество как материал (жертва Бога); 4) процессом, в котором рожденное по своей сущности единородно рождающему (уро-борос); 5) понятным разуму и вообразимым в картине естественных образов.
Рассказывают, что у молодого Сократа закружилась голова, когда приехавший в Афины Парменид развернул перед ним антиномии бытия и небытия. «Не надо думать, будто теперь какая-то "современная" научная зрелая философия придумала средство, чтобы избавить от головокружения над бездной. Похоже, человек, чтобы быть человеком, должен стоять на краю и заглядывать в пропасть» [2, с. 9]. В философии немало сказано о трудностях осознания собственной смерти, абсолютного конца, личностного небытия. Однако и представления об абсолютном начале чего-либо также утягивают сознание человека в небытие, пустоту. Так ничто обнаруживается внутри человека. Это «тихое место, в котором ничего нет» [13, с. 3], но из которого исходит удивление миру и вопро-шание обо всём, что есть. Ничто есть не предмет, а исток такого мышления. Небытие, ничто по отношению к бытию, по отношению к нечто выполняет двойную функцию: негационную (отрицательно-ничтожащую, деструктивную) и творящую (продуцирующую, конструктивную), причем обе функции сопровождают друг друга, являются двумя взаимооп-ределяющими и взаимообусловливающими аспектами.
Важно увидеть даже не столько человеческое умение творить, воплощая ранее невоплощенное, сколько необходимость (нужду) производить такие метаморфозы. Получается, что человек подобен Богу, потому что постоянно желает или вынужден заполнить пустоту. Крайняя нужда такого действия захватывает поэтов. Античная философия искусства уже порождала подобные суждения:
Поэт - это существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка; а пока у человека есть этот дар, он не способен творить и пророчествовать, И вот поэты творят и говорят много прекрасного о различных вещах ... не с помощью искусства, а по божественному определению. Ведь не от умения они это говорят, а благодаря божественной силе; если бы они благодаря искусству могли хорошо говорить об одном, то могли бы говорить и обо всем прочем; но ради того бог и отнимает у них рассудок и делает их своими слугами, божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через них подает нам свой голос [12, с. 103].
Временами мы встречаем попытки объяснить творение из ничто, превращённые в подмену ремеслом креационизма, в то время как сами слова «творение», «творчество» подспудно транслируют смысл: «растворять», «открывать врата», «открывать выход (вход) из (в) небытия, зияния, пустоты», «открывать себя из забвения (забытия)». Творческая воля актуализируется в конкретном творении, и вот миру явлена определенная форма имманентного бытия, т. е. бытия в определенных границах, в недрах которого дремлет еще и определенная часть небытия или определенный творческий потенциал данного конкретного имманентного бытия.
Творения равны перед Творцом в своей сотворенности, в том, что факт их отдельности начинается с отделения части творческой воли Творца, но поскольку все отдельные части этой творческой воли уникальны, но не единственны, творения не равны между собой, они могут по-разному и в различной степени трансцендировать скрытое в их бытии зерно небытия. Неизменность была бы возможна только в том случае, если во всех сущностях было бы заключено только бытие без скрытого внутри зерна небытия, а это было бы невозможно, так как творчество творений есть акт трансцендирования небытия в бытие.
Русский философ Н.А. Бердяев настаивает на изначальной независимости творческого акта от какого бы то ни было содержания: «Творческий акт есть самооткровение, .не знающее над собой внешнего суда» [1, с. 42]. Свобода творчества, по Н. А. Бердяеву, есть только «свобода
от», и, следовательно, - негативная, пустая, а не положительная, именно творческая. Русский философ сводит творчество к свободе, а свободу - к «меону», бездне, безосновному. В этом последнем источнике бытия, дальше которого идти уже некуда, продуктивная, творческая свобода неотличима от произвола, добро от зла, «грех» от «искупления», высокое от низкого, трансцендентное от имманентного.
Свобода и творчество раскрываются из античного «меона» - хаотичной, глубокой и совершенно неопределенной стихии.эта абсолютная бесформенность ближайшим образом связана с определенностью, причем наиболее очевидной и несомненной для любого человека. Это - определенность Я, конкретной личности. Корни человеческого существа уходят в добытийственную бездну, в бездонную, меоническую свободу [1, с. 73].
«Меон» в философии искусства Н. А. Бердяева первичен и в отношении к Богу, и по отношению к идее вообще (как оформленному духовному состоянию).
Античное суждение о том, что искусство дополняет природу там, где она оставляет лакуны, объясняет, почему художника влечёт пустота: творение из ничего (ех шЫ1о) - модель чистого творчества. Первобытие, «впервые-бытие» (В. Библер) являются сюжетами как креационистской мифологии, так и эстетики. С одной стороны, творческий акт - это прорыв за грани явленно-обыденного, «принудительно-данного» бытия, это освобождение от «тяжести необходимости», с другой, - это творение «нового бытия», просветленного и свободного. Мы называем результатом суггестии пустоты гипнотическое чувство, которое испытывает писатель перед чистым листом бумаги, живописец - перед белым холстом, композитор - в безмолвии, хореограф - у пустующей сцены, архитектор
- на пустыре, где суждено сбыться его творческим замыслам, произойти чуду сотворения - превращению Хаоса в Космос. В истоках любого искусства в начале каждого творческого акта - момент, миг, вспышка -ужас встречи с абсолютным небытием, с ничто. В художественном творчестве пустота (интервал, пауза) проявляет себя как тождество материи и духа. В этом отношении становится понятно, что источником творчества часто является мотив заполнения пустоты.
М. Хайдеггер разграничивает художественное творение и вещь, ведь, по его мнению, произведение искусства символизирует или говорит о чем-то ином. Так как искусство - это отклик на пустоту, то и произведение искусства - это изображение инобытия, или сам художественный текст - это инобытие. В поэзии, например, это инобытие времени. Словесная метафора, поэтический образ предвосхищают культурное бытие, не напрасно поэзию называют «эхо наоборот». Будущее, которое се-
годня ещё небытие, откликается в стихах. Так происходит и с мыслями поэтов, они - «отголосок еще не познанной истории бытия в слове». Об этом в известном своем стихотворении писал И. Бродский, обращаясь к читателю, понимающему, интерпретатору:
Ты для меня не существуешь; я В глазах твоих - кириллица, названья.
Но сходства двух систем небытия Сильнее, чем двух форм существованья.
Листай меня поэтому - пока Не грянет текст полуночного гимна,
Ты - всё или никто, и языка
Безадресная искренность взаимна [15, с. 129].
Поэтический текст открывает читателю не новые объёмы информации, а творит иные пласты бытия, как бы расширяя сознание читателя. Происходит это в том числе из-за метафоричности, полисемантичности (а порой и абсурдности), которыми характеризуется слово в поэтическом контексте. В этом отношении М. Н. Эпштейн уточняет:
«Тайна литературы - молчание «первичного автора»: сказав всё, что мог, он оставляет нас в неведении о том, что же он сказал. Художественная словесность - область означенного молчания. .За писателя, точнее, вместе с ним пишет истолкователь. Его задача - услышать молчание в глубине слова и иначе, по-своему передать его смысл. Художественность - это обременённость слова молчанием и обремененность молчания новым словом, возможностью бесконечных толкований» [19, с. 16].
Иносказательные или «несказанные» смыслы возникают на краях или за краями прямых высказываний.
Австрийский поэт начала XX в. Р.-М. Рильке, решив обосновать поэтическую метафизику вещи в культуре, не смог обойти вниманием тройственное отношение слова, вещи и сознания, а в результате обратился к феномену молчания, небытия. Р.-М. Рильке пишет:
«Вещи. Когда я произношу это слово (слышите?) воцаряется тишина, окружающая вещи. Всяческое движение улеглось, превратилось в контур, прошлое сомкнулось с будущим и возникла длительность: пространство, великое успокоение вещей, которым некуда спешить» [14, с. 136].
Французский поэт-символист, теоретик искусства П. Валери в эссе «Поэзия и абстрактная мысль» предлагает модель, объясняющую связь означаемого и смысла в художественном образе. Его размышления также включили в себя метафизику пустоты:
«Вообразим маятник, качающийся между полюсом формы, звука, модуляции, тембра и темпа (голоса в действии) и полюсом смысла (образа, значения, содержания). Живой маятник, качнувшись от звука - к смыслу,
стремится вернуться к исходной физической точке, вновь отшатывается к чистому звучанию. От Голоса - к Мысли - к Голосу, между Действительностью и Отсутствием качается поэтический маятник» (курсив мой. - Н. С.) [5, с. 423].
Так же как жизнь лишается своей осмысленности при отсутствии смерти, глубина и непредсказуемость творчества возможны только там, где есть глубина и необратимость исчезновения. «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши на землю, не умрет, то останется одно, а если умрёт, то принесёт много плода» (Ин. 12: 24). Только умершее семя может приносить плоды. Разнообразные модусы пустоты вплоть до умирания актуального смысла, таким образом, являются условием (мотивом или источником) творчества. Леонардо да Винчи считал, что «среди великих вещей, которые находятся вне нас, существует Ничто
- величайшее» [8].
Отсутствие как феномен есть мощный импульс творческой активности и вне художественной сферы, в пространстве обыденности. Так, надпись на пустых щитах или на чистых страницах изданий: «Здесь могла быть ваша реклама» - действенное и проверенное историей менеджмента средство манипуляции рекламодателями. Место для рекламы как таковое, как функциональная пустота сможет и само стать престижным архетипом.
Творческая сила пустоты является одной из главных причин развития культуры вообще, которое может быть представлено следующей схемой:
пустота ^ потребность в заполнении ^ рождение новых форм (творение/творчество) ^ функционирование, расцвет ^ окостенение культурных форм, невозможность отвечать «вызовам» времени или Бога ^ пустота ... и т. д.
Именно пустоты, образующиеся в сознании и культуре, дают возможность творчеству. Казимир Малевич в самоинтерпретации категоричен: «.ничто - зародыш всех возможностей» [9, с. 227]. Что именно приводит пустоту в стадию возмущения, по какому сигналу она проявляет свое созидательное начало; как зерно небытия пускает ростки бытия? В известном эссе «Искусство и пространство» М. Хайдеггер размышляет:
Пустота не ничто. Она также и не отсутствие. В скульптурном воплощении пустота вступает в игру как ищущее - проектирующее выпускание. Возможно, как раз пустота есть вовсе не отсутствие, а произведение, ибо рассудительный взгляд на скульптуру, на собственную суть этого искусства заставляет догадаться, что истина как непотаённость бытия не обязательно привязана к телесному воплощению [17, с. 315].
Идея М. Хайдеггера о взаимодействии скульптуры и пространства заразила нас гипотезой о том, что пустота порождает вещи, разрываясь вокруг них, облекая их, давая им форму. То есть, если нет пустоты, то нет и порядка в мире вещей, есть сплошной хаос. Так что же есть хаос: небытие или отсутствие небытия? Х. Л. Борхес пишет: «Быть одной вещью неизбежно означает не быть всеми другими вещами; смутное ощущение этой истины привело людей к мысли, что не быть значит больше, нежели быть чем-то, и в каком-то смысле означает быть всем» [4, с. 213].
Отсутствие (слов, форм) само по себе может выступать как знак, символ. Таких отсутствий, «пустот» в тривиальном произведении мало, и они ограничены по своему типу. Так принято говорить о ненаполненной пустоте, о покинутости. Ненаполненность - ожидание, предчувствие чего-либо. «Здесь господствует надежда, жизнеутверждающее начало, мечта. Так воспринимается, скажем, новый дом в канун наполнения его человеческим бытом. Или пустой сосуд - в нём может быть и отрава, и божественная амброзия» [10, с. 159]. Шри Ауробиндо говорит: «Чашу нужно вычистить и опустошить для того, чтобы божественный напиток мог наполнить её» [18]. Сфера чистого ничто, состояние мистического «самоопустошения» отождествляется с особым творческим состоянием художника, отрешившегося от своего человеческого «Я» в своеобразной игровой медитации.
Покинутость, напротив, - нечто безысходное, невозвратимое и, если говорить наиболее точно, - опустошенное. Иллюстрация к этому - величественные города майя. Они были брошены жителями по причине до сих пор неразгаданной. «В щемящем чувстве опустошенности, «ностальгии по настоящему» всегда тлеют искры духовной сопричастности исчезнувшему и, следовательно, сопротивления Небытию» [10, с. 159]. Александр Блок пишет:
Так явственно из глубины веков Пытливый ум готовит к возрожденью Забытый гул погибших городов И бытия возвратное движенье.
«Ненаполненная пустота», несотворенность будоражит воображение, вовлекает в создание чего-то такого, чего еще нет, но обязательно должно появиться, произойти - восполниться и наполниться. Иудейско-эллинистический философ Филон признавался: «Иногда же я начинал с пустоты и приходил очень скоро к полноте» [16, с. 136]. Постсовремен-ный философ С. Жижек вспоминает идеи Шеллинга о том, что противоположностью существования (existence) является не несуществование (inexistence), а упорство (insistence): то, что не существует, продолжает упорствовать, борясь за существование.
«Когда я упускаю решающую этическую возможность и не делаю шага, который бы "все изменил", само небытие того, что я должен был сделать, всегда будет преследовать меня: хотя то, чего я не сделал, не существует, его призрак продолжает упорствовать» [6, с. 28].
На основе «ненаполненной пустоты», к примеру, в литературе XIX в. возникла особая разновидность романа - с продолжениями, между которыми тягостная пустота, будоражащая мысль читателя, заставляющая его перебирать множество возможных вариантов окончания. «Так что переливать из «пустого» в «порожнее» - великое, оказывается, искусство художественного символа и намёка» [10, с. 159].
Также продуктивными являются пауза и тишина в структуре музыкального произведения. Тишина тоже звучит, звучит каждый раз неповторимо, она заставляет насторожиться, настроиться в предвкушении услышать, то есть явить для себя нечто, неизвестное доселе. Вспомним знаменитые стихи о тишине О. Мандельштама:
Она еще не родилась,
Она и музыка, и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.
Тишина в таком ракурсе - напоминание об изначальном предсобы-тии. В традиции некоторых племён существует ритуальное подтверждение этому. Молодая девушка во время первой менструации проводит три дня в пустой тёмной хижине и ни с кем не разговаривает. Если юная затворница нарушает табу молчания и разговаривает хоть сама с собой, она оказывается виновной в том, что забыла изначальное событие (то «немое» событие, что «беременно» Всем). А. Блок пишет:
Всё бытие, все сущее согласно
т~ч и и
В великой, непрестанной тишине.
Ж. Бодрийяр много и подробно рассуждает о макияже как о соблазняющих знаках, заменяющих (и тем отменяющих) собой природные черты. В конце концов у философа звучит масштабное заявление, вполне совпадающее с нашими интенциями: «.знаки, то показываясь, то исчезая из виду, уже одним этим являют своё могущество: так они способны стереть лицо земли» [3, с. 169].
Итак, бытие несет «внутри» себя небытие в качестве того, что пребывает вечно и вечно преодолевается через актуализацию творческой воли. Но и небытие несет «внутри» себя бытие как некое ядро творческой активности, через вечную актуализацию которой неставшее становится ставшим. Очень важно не путать «неставшее» небытие с небытием смерти.
Итак, есть бытие, которому не противостоит небытие, напротив, они образуют двуединую Божественную силу мира. Что же она представляет из себя и какова ее роль в культуре человека? Творение/творчество - это вечное преодоление небытия через самоактуализацию воли художника.
Список литературы
1. Бердяев Н. Смысл творчества. Опыт оправдания человека. - М.: Изд-во Г. А. Лемана и С. И. Сахарова, 1916.
2. Бибихин В. В. Язык философии. - М.: Прогресс, 1993.
3. Бодрийар Ж. Соблазн. - М.: Ad тащпет, 2000.
4. Борхес Х. Л. От некто к никто // Борхес Х. Л. Рассказы. - М., 1999.
5. Валери П. Об искусстве. - М.: Искусство, 1976.
6. Жижек С. Добро пожаловать в пустыню Реального / пер. с англ. Арте-
ма Смирного. - М.: Фонд «Прагматика культуры», 2002.
7. Карсавин Л. П. Философия истории. - М.: АСТ, 2007.
8. Леонардо да Винчи. Избранные произведения. - Мн.: Харвест, М.: АСТ, 2000.
9. Малевич К. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 3. Супрематизм. Мир как беспредметность, или Вечный покой. - М.: Гилея, 2002.
10.Морозов И. Основы культурологии. Архетипы культуры. - Мн.: Тет-раСистемс, 2001.
11. Парменид. О природе // Фрагменты ранних греческих философов. -М.: Наука, 1989. С. 294-300.
12. Платон. Ион // Платон. Собр. соч.: в 4 т. / под общ. ред. А. Ф. Лосева, В. Ф. Асмуса, А. А. Тахо-Годи. (Сер. «Философское наследие»). Т. 1. - М.: Мысль. 1990. - С. 103-104.
13. Платонов А. Котлован // Платонов А. Повести и рассказы. 19281934. - М., 1988. С. 3-96.
14. Рильке Р.-М. Ворпсведе. - М.: Искусство, 1971.
15. Сочинения Иосифа Бродского. - СПб.: Пушкинский фонд, 1998. - Т. 4.
16. Филон. О том, что Бог не знает перемен / пер. и комм. Е. Д. Матусо-вой // Историко-философский ежегодник’2002. - М., 2003. - С. 135-175.
17. Хайдеггер М. Искусство и пространство // Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. - М.: Республика, 1993. С. 312-316.
18. Шри Ауробиндо. Эссе о Гите. Откровения древней мудрости. Веды, Упанишады, Бхагавадгита. - СПб.: Адити, 2001.
19. Эпштейн М. Слово и молчание в русской культуре // Звезда. - 2005. -№ 10. С. 202-222.
