CC BY
113
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ
М.Ч. ЛАРИОНОВА (Ростов-на-Дону)
ТВОРЧЕСТВО ПИСАТЕЛЯ И ФОЛЬКЛОР В АСПЕКТЕ ОБЩЕРУССКОЙ И РЕГИОНАЛЬНОЙ ТРАДИЦИЙ
На примере произведений А.П. Чехова показаны в единстве вопросы региональных (областных) литератур, регионального фольклора, взаимоотношений фольклора и литературы, соотношения региональных и общерусских фольклорных элементов в литературном тексте. Региональная тематика представлена в творчестве Чехова мотивами и образами юга, которые вобрали в себя южнорусскую, в том числе казачью и украинскую фольклорные традиции.
Ключевые слова: Чехов, региональный, общерусский, литература, фольклор, степь, вишня.
В современном литературоведении существует проблема региональных (областных) литератур. Региональная идентичность и развитие художественной традиции становятся темой различных конференций Уральского, Сибирского и других отделений РАН. В современной фольклористике существует проблема регионального фольклора, которая широко обсуждается в специальной литературе и на научных форумах. Существует также проблема взаимоотношений фольклора и литературы, исследование которой происходит в разных направлениях и разными методами: от анализа фольклорных вкраплений в литературный текст до установления общих закономерностей развития словесных искусств, от версии о заимствовании литературой фольклорных явлений до убеждения в их структурно-типологическом единстве.
Как правило, эти проблемы решаются независимо друг от друга. Однако есть область, в которой они пересекаются. Каково соотношение регионального и общерусского фольклора в литературном тек-
сте? Под фольклором в данном случае понимается не только устная художественная словесность, но и то, что называется «представлениями», или «ментефактами». Конечно, региональная традиция живет только как часть всей традиционной культуры. Но можно ли при исследовании «фольклоризма» писателя обращаться к фольклорной традиции как таковой, без различения ее региональных специфических форм? И делает ли наличие элементов региональной фольклорной традиции творчество писателя региональным?
Когда анализируется связь, например, произведений Шолохова с народной традицией, ученые апеллируют к сборникам казачьего фольклора либо к его живому бытованию. То же происходит с творчеством Бажова и уральской рабочей несказочной прозой и в некоторых других случаях. Однако в большинстве работ о Чехове, написанных в русле фольклоризма или мифопоэтики, такого разграничения не происходит. Миф и фольклор, откуда черпают материал для сопоставления литературоведы, оказываются лишены национальности и географии. В случае с мифом это еще понятно. Современный человек воспринимает его как некое универсально-культурное пространство, поле, на котором могут пастись все. С фольклором дело обстоит сложнее. Он живет активной жизнью, уже несколько столетий записывается, региональные традиции можно сравнивать, выявлять в них общерусские и местные элементы, что успешно проделывают фольклористы. Миф существует в сознании современного писателя и читателя в формах, донесенных до нас главным образом фольклором в его широком понимании.
В свое время М.К. Азадовский высказал мысль, которая подходит и к нашему предмету: «Тесная спаянность фольклора и литературы ни в коем случае не должна означать разрыва с этнографическими изучениями, наоборот, дальнейшее углубление генетических проблем немыслимо вне связи с последними» [1: 51 - 52]. Б.Н. Пу-
© Ларионова М.Ч., 2009
тилов позже настаивал на необходимости для историка и этнографа «знать механизм превращения собственно этнографического материала в художественные обобщения, образы и системы» [7: 134]. То же необходимо литературоведу, только к этнографическому материалу здесь добавляется фольклорный, в котором этнографические источники уже перекодированы и художественно трансформированы. Достаточно простой отсылки к фольклору в литературном произведении, чтобы «запустить» программу, хранящуюся в свернутом виде, художественно ее развить, домыслить, сюжетно разработать. Региональное этнографическое содержание (в отличие от социального и исторического) входит в литературу через фольклор, через его образы, которые имеют часто специфически региональный характер. Так устанавливается связь: литература - фольклор - региональный контекст фольклора.
Прямой корреляции между региональной литературой и региональным фольклором нет. Это хорошо видно на примере двух масштабных писателей, биографически и культурно связанных с югом России. В южнорусском регионе сложились как минимум две фольклорные традиции: казачья и собственно южнорусская с элементами малороссийской (пограничная). Казачья, конечно, более самобытна. Южнорусская имеет больше общероссийских черт. Ярчайшим выразителем первой является Шолохов, в творческом наследии которого региональная культурная традиция преобладает над общерусской; вторая в сложном и опосредованном виде нашла отражение в произведениях Чехова, где общерусское начало очевидно преобладает над местными культурными традициями.
Конечно, ни у кого язык не повернется назвать Шолохова или Чехова региональными писателями. Но «региональный текст» в той или иной степени выраженности присутствует в творчестве любого писателя, как образы и реалии Таганрога и Приазовья в творчестве Чехова. На наш взгляд, поиск фольклорно-этнографических «корней» некоторых литературных явлений может привести к интересным результатам. Думается, что не учитывать именно региональный фольклорный опыт при изучении фольклоризма или архепоэтики писателя - значит рисковать упустить нечто важное, что ускользает при обращении
к фольклору в целом. Если мы включим в понятие «фольклор» не только художественные, но и внехудожественные явления, не только вербальные, но и невербальные образования, тогда вопрос о взаимоотношениях фольклора и литературы должен включать этнографический элемент, а в этом случае актуализуется вопрос о региональных фольклорно-этнографических источниках. При этом не обязательно устанавливать факт знакомства писателя с фольклорными сборниками, поскольку «представления» могут не фиксироваться, а живо восприниматься не только через слова, но и через действия, обычаи, идеи и символы.
Чехов вообще, на первый взгляд, «не-фольклорен» [5: 208]. Во многом это объясняется социальной принадлежностью писателя (городской интеллигент, рано переехавший в Москву), временем его творчества (распад классического фольклора), неоднородностью самой региональной фольклорной традиции (русская, украинская, казачья). Однако при ближайшем рассмотрении выявляются не только общефольклорные структурные и семантические компоненты его произведений, но даже и регионально - фольклорные.
В чем может проявиться региональнофольклорный характер творчества писателя? Возможно, задача анализа региональных традиционных элементов не в отыскании чего-то необычного, а в выявлении специфики широко распространенного. В первую очередь это проявляется в символизации пространственных единиц и художественных деталей, в наличии реалий, находящих объяснение только в региональной фольклорной традиции. Покажем это на конкретных примерах.
Одна из примет региональности фольклора и литературы - специфика пространственного мышления: степь, лес, север, юг, горы, поле. По замечанию Ж. де Пруайяр, не Чехов ввел образ юга в русскую литературу, но «он первым обратил внимание на русский юг». Причем его любимым направлением был юго-восток (через Харьков в Ростов, Таганрог или на Кубань, на Кавказ) [6: 156 - 157]. Можно добавить, что любимым чеховским южным пространством была степь, в которой писатель, по его собственному признанию в письме к П.Ф. Иорданову (25 июня 1898 г.), чувствовал себя, как дома, и знал там каждую балочку.
Несмотря на то, что раньше, 5 февраля 1888 г., в письме Д.В. Григоровичу «степным царем» в литературе Чехов назвал Гоголя, к образу степи обращались и другие русские писатели. Хотя признание гоголевского первенства здесь показательно: степь «Тараса Бульбы» и «Мертвых душ» и степь «Степи» и ранних чеховских рассказов похожи не только пейзажами, но в первую очередь - художественными функциями. В этом смысле чеховская степь вписывается не только в гоголевскую традицию, но и в пушкинскую («Бесы», «Капитанская дочка»), восходит к «Слову о полку Игореве» и еще дальше - к Ветхому Завету. На это неоднократно обращали внимание чеховеды. Но выявление фольклорно-мифологического подтекста некоторых мотивов и образов «Степи» демонстрирует специфически южнорусский характер этого топоса.
Степь у Чехова, как и в традиционном народном сознании, - это место блуждания, физического и духовного странствования, становления, упорядочения, испытания, освобождения от прошлого и подготовки к настоящему. Это пространство «перехода», временного перерыва обычной жизни, мифологическая отдаленная и обособленная страна. Во всех рассказах Чехова, действие которых полностью или частично происходит в степи, актуализуется значение этого топоса как пространства перелома, испытания, перемены статуса. В рассказе «Барыня» (1882) грехопадение Степана происходит в степи, куда его и барыню в коляске мчат кони. Загнанные, они становятся метафорой судьбы самого Степана, убившего жену и в конечном счете - себя.
В рассказе «Казак» (1887) мещанин То-чаков, едущий с женой из церкви, не дал разговеться на Пасху встреченному в степи больному казаку. Согласно традиционным народным представлениям, такой поступок, особенно на Пасху или Рождество, нарушает все законы мироустройства, поскольку праздничные дары предназначаются душам предков-покровителей и самому Богу, которые в облике нищих, страждущих появляются в эти дни на земле. Муки совести приводят Точакова к распаду семьи и хозяйства. Это полностью соответствует страшным обрядовым пожеланиям рождественских колядовщиков и пасхальных волочебников жадным хозяевам: «Не дадите пирога - мы корову за ро-
га, свинку за щетинку, мерина за хвостик сведем на погостик».
Связь с мотивами испытания героя определяет двойственную природу образа степи: с одной стороны, необъятный простор, с другой - гибельность и дикость, «татарщина», как выразился Чехов в упомянутом письме Григоровичу. Стоит ли говорить, что такое представление о степном пространстве соответствует архаическому, закрепленному в южнорусском фольклоре?
В повести «Степь» знаком покидаемого Егорушкой «своего» пространства, домашнего прошлого становится кладбище с вишневыми деревьями. Посадка вишневых деревьев на кладбище - специфически южнорусское явление. Вишня на юге России и в Украине актуальна в похоронной и свадебной обрядности, она обладает амбивалентной витально-мортальной семантикой. Потому и кладбище у Чехова «уютное, зеленое», потому и бабушка и отец Егорушки «спят» [8: VII, 1]. Это объясняется не просто особенностью детского сознания, еще не принимающего смерть, не только идеей о смерти-сне и последующем воскресении, но и традиционной южнорусской символикой вишни, создающей свой ассоциативный ряд и «работающей» на представление о человеческой жизни как странствии, путешествии между жизнью и смертью, между смертью и возрождением. Эта же символика вишни станет сюжетообразующей в комедии «Вишневый сад».
У вишни есть и общефольклорная аграрная символика, и специфически брачная, которая актуализуется именно на юге России, в русско-украинском пограничье. До сих пор здесь в свадебный каравай вставляют вишневую ветку, если зимой -с искусственными цветами. Поэтому спелая вишня на могильных плитах напоминает Егорушке кровь, а смерть ассоциируется со сном, после которого наступает пробуждение. Эти значения вишни обеспечивают надежду на будущее и в комедии «Вишневый сад». Именно Чехов ввел в литературу такую регионально-фольклорную символику вишни, ставшую потом общерусской (вспомним хотя бы новеллу Ю. Олеши «Вишневая косточка» о возрождении вишневого дерева).
Другой значимой деталью, указывающей на присутствие традиционных народных представлений в повести «Степь», является красная рубаха Егорушки. Красный цвет имеет связь с родильными пред-
ставлениями, что подтверждается в тексте повести. Вспомним, что красная рубаха мальчика «пузырем вздувалась на спине» -околоплодный пузырь, в котором иногда рождается ребенок, называют рубашкой. Красный цвет повсеместно цвет жизни, он имеет апотропейный характер, т.е. рубашка Егорушки - материнский оберег. У южных славян детская одежда была преимущественно красного цвета [2: 230]. Но в культуре донских казаков существует специфическое представление, что плод зарождается в виде красной ниточки, основы [3: 179 - 180]. Это дает дополнительные импульсы к интерпретации образа Егорушки, его душевного и духовного становления, вочеловечивания, о чем, собственно, и написана вся повесть.
Может показаться странным привлечение материалов казачьего фольклора к анализу произведений Чехова. Думается, было бы странно их не учитывать, ведь южнорусский регион поликультурен, о чем говорилось выше. Такая своеобразная традиция, как казачья, не могла не попасть в поле зрения писателя, несомненно, встречавшегося с ее проявлениями в повседневной жизни и в путешествиях по Приазовью. Среди героев его ранних произведений есть и казаки. Вместе с тем вопрос об отношении Чехова к казачьему фольклору не только не решен, но даже и не ставился, хотя наши наблюдения показывают его правомочность. Но это тема уже другой статьи.
Таким образом, обращение к региональной фольклорной традиции оказывается важным и перспективным, более важным, чем обращение к региональной литературной. Это объясняется тем, что фольклор одного региона по художественным качествам мало отличается от фольклора другого, а региональная литература - это в большинстве проявлений литература «второго» или «третьего ряда». Возможно, Чехов знал произведения Нестора Кукольника, созданные в Таганроге, но говорить о влиянии Кукольника на Чехова вряд ли уместно: слишком различаются «весовые категории».
Что предлагаемый подход позволяет выявить в творчестве писателя? Как минимум, объяснить читателям из других регионов местные понятия, слова и реалии, а также показать индивидуально-авторское «приращение смысла» традицион-
ных фольклорных явлений, что способствует, наряду с другими историко-литературными методами, более полной характеристике творческой индивидуальности писателя, оригинальности художественного образа, символа. Он проясняет отношение писателя к традиционной народной культуре не как к набору словесных текстов, а как к набору «образов, формул, символов, общих мест», как к «системе правил, по которым создаются и живут тексты и их составляющие» [7: 54]; позволяет говорить о сохранности тех или иных фольклорных явлений, поскольку их отражение в литературе является результатом непосредственных впечатлений писателя.
Литература
1. Азадовский М.К. Советская фольклористика за 20 лет // Советский фольклор: сб. ст. и материалов / отв. ред. М.К. Азадовский. М.; Л., 1936. № 6.
2. Богатырев П.Г. Народная культура славян. М., 2007.
3. Власкина Т.Ю. Традиционные эмбрио-генетические представления донских казаков // Мир славян Северного Кавказа / под ред. О.В. Матвеева. Краснодар, 2004. Вып. 1. С. 178 -196.
4. Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М., 1991.
5. Медриш Д. Н. Литература и фольклорная традиция. Вопросы поэтики. Саратов, 1980.
6. Пруайяр Ж. де. Образ юга в литературном творчестве А.П. Чехова // Век после Чехова: Меж-дунар. науч. конф.: тез. докл. / отв. ред. В.Б. Катаев. М., 2004. С. 156 - 157.
7. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура; In memoriam. СПб., 2003.
8. Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. М., 1974 - 1988.
Writer’s creativity and folklore in the aspect of general Russian and regional traditions
There are studied the problems of regional literature, regional folklore, correlation offolklore and literature, interaction of regional and general Russian folklore elements in the literary texts in the A.P. Chekhov’s works. Regional theme is presented by the motives and images of the South. They consist of Southern Russian, Cossack and Ukrainian folklore traditions.
Key words: Chekhov, regional, general Russian, literature, folklore, steppe, cherry.
