CC BY
37
на тот момент душа от жизни, с грустью и благой мудростью, точно из какой-то неземной дали, смотрела она на неё, созерцала «вещи и дела» людские!» [2, с. 96].
Таким образом, обобщая способы и приёмы создания и восприятия героем временного континуума в его отроческие годы, можно сделать вывод о том, что уже в этот возрастной период Алеша приходит к обобщениям своих жизненных наблюдений философского характера, размышляя о том, что «все проходит, все
Библиографический список
пройдет, настанет тот час, когда не будет в мире ни его ни отца, ни матери, ни брата...» [2, с. 99]. В процессе длительных размышлений о человеческой жизни герой приходит к недетскому умозаключению о том, что всё идет по кругу: сначала проходит, потом повторяется [2, с. 100]. В этом и состоит своеобразие раскрытия миромоделирующей универсалии «время» во 2-й книге автобиографического романа И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева», непосредственно определяемое восприятием временного континуума героем произведения в отроческие годы.
1. Бунин И.А. Русские писатели: Библиография слов: в 2 ч. Москва: Просвещение, 1990; Ч. 1. А - Л:. 125 - 128.
2. Бунин И.А. Жизнь Арсеньева: Роман; Темные аллеи: Рассказы. Москва: Литература, Мир книги, 2005.
3. Роговер Е.С. Русская литература ХХвека: учебное пособие. Санкт-Петербург, Москва, САГА: ФОРУМ, 2004.
4. Ларина Н.А. Миромоделирующие универсалии в малой прозе Леонида Андреева и Валерия Брюсова: монография. Москва: ИМПЭ имени А.С. Грибоедова, 2018.
5. Дуреева Н.С. Понятие модели мира в науке. Available at: https://cyberleninka.rU/article/n/ponytie-model-mira-v-nauke
6. Цивьян Т.В. Модель мира и её роль в создании (аван)текста. Фольклор и постфольклор: структура, типология, семиотика. Available at: https://www.ruthenia.ru/folklore/ tcivian2.htm
7. Володина Н.В. Концепты, универсалии, стереотипы в сфере литературоведения: монография. Москва: Издательство «ФЛИНТА», Издательство «Наука», 2016.
8. Николина Н.А. Филологический анализ текста: учебник для студентов учреждений высшего образования. Москва: Издательский центр «Академия», 2014.
9. Ожегов С.И. Словарь русского языка: Около 57 000 слов. Москва: Русский язык, 1986.
References
1. Bunin I.A. Russkie pisateli: Bibliografiya slov: v 2 ch. Moskva: Prosveschenie, 1990; Ch. 1. A - L:. 125 - 128.
2. Bunin I.A. Zhizn'Arsen'eva: Roman; Temnye allei: Rasskazy. Moskva: Literatura, Mir knigi, 2005.
3. Rogover E.S. Russkaya literatura HH veka: uchebnoe posobie. Sankt-Peterburg, Moskva, SAGA: FORUM, 2004.
4. Larina N.A. Miromodeliruyuschie universalii v maloj proze Leonida Andreeva i Valeriya Bryusova: monografiya. Moskva: IMP'E imeni A.S. Griboedova, 2018.
5. Dureeva N.S. Ponyatie modeli mira v nauke. Available at: https://cyberleninka.ru/article/n/ponytie-model-mira-v-nauke
6. Civ'yan T.V. Model' mira i ee rol' v sozdanii (avan)teksta. Fol'klor i postfol'klor: struktura, tipologiya, semiotika. Available at: https://www.ruthenia.ru/folklore/tcivian2.htm
7. Volodina N.V. Koncepty, universalii, stereotipy v sfere literaturovedeniya: monografiya. Moskva: Izdatel'stvo «FLINTA», Izdatel'stvo «Nauka», 2016.
8. Nikolina N.A. Filologicheskij analiz teksta: uchebnik dlya studentov uchrezhdenij vysshego obrazovaniya. Moskva: Izdatel'skij centr «Akademiya», 2014.
9. Ozhegov S.I. Slovar'russkogo yazyka: Okolo 57 000 slov. Moskva: Russkij yazyk, 1986.
Статья поступила в редакцию 03.09.20
УДК 821.161.1
Dyusekenev D.N., postgraduate, Altai State Pedagogical University (Barnaul, Russia), E-mail: dyusekenev81@mail.ru
CREATIVE CAREER OF G.D. GREBENSHCHIKOV IN THE DISCOURSE OF RUSSIAN ORIENTALISM. The article considers works of G.D. Grebenshchikov on the Kazakh theme in the discourse of Russian Orientalism. The author considers the construction of his own myth and the representation of the image of Kazakh nomads and the steppe in his works. The transformation of the tradition of idealization and romanticization of the mythologized image of the steppe and its nomads is described. As a result, the author of the article comes to the conclusion that G. D. Grebenshchikov, calling the steppe "mother", at the same time distanced himself from the Kazakhs and drew a clear line, realizing that the nomadic culture is "alien" to him. Mentioning Khan's roots and knowledge of the Kazakh language was necessary for external representation as a connoisseur of Asia, thus continuing the principles of Russian Orientalism in synthesis with humanism in his work.
Key words: orientalism, Kazakh nomads, steppe, representation, "civilizing mission".
Д.Н. Дюсекенев, аспирант, Алтайский государственный педагогический университет, г. Барнаул, E-mail: dyusekenev81@mail.ru
ТВОРЧЕСТВО Г.Д. ГРЕБЕНЩИКОВА В ДИСКУРСЕ РУССКОГО ОРИЕНТАЛИЗМА
В статье рассматриваются произведения Г.Д. Гребенщикова на казахскую тему в дискурсе русского ориентализма. Исследуются особенности конструирования автором собственного авторского мифа и репрезентации в произведениях образов казахов-кочевников и степи. Описывается трансформация традиции идеализации и романтизации мифологизированного образа степи и ее кочевников. В итоге автор статьи приходит к выводу, что ГД. Гребенщиков, называя степь «матушкою», в то же время дистанцируется от казахов и проводит четкую грань, осознавая, что кочевая культура является для него «чужой», а упоминание о ханских корнях и знании казахского языка было необходимо для внешней репрезентации себя как знатока Азии. Тем самым автор продолжает в своем творчестве принципы русского ориентализма в синтезе с гуманизмом.
Ключевые слова: ориентализм, казахи-кочевники, степь, репрезентация, «цивилизаторская миссия».
Творчество ГД. Гребенщикова все чаще становится объектом современных исследований [1]. Идет работа с его российскими и зарубежными архивами для раскрытия биографических и концептуальных основ его творчества. Однако проблема ориентализма (описание воображаемого Востока в дискурсах колониальных практик Российской империи) является практически неисследованным аспектом его творческого наследия. В настоящей статье мы рассмотрим казахскую тему его творчества в контексте русского ориентализма [2].
На формирование ориенталистских идей Гребенщикова повлияли концепции Н.К. Рериха, который разделял распространённые среди русской интеллигенции начала XX века идеи евразийской роли России и панмонголизма, не лишенные определенных связей с мифологией великой миссии «белого человека»: «Шире дорогу! Идёт строитель! Идёт народ русский!» [3]. Взяв за основу идеи евразийцев, особого пути России на фоне тенденции общей заинтересованности Востоком и Азией, Г.Д. Гребенщиков также полагал, что в будущей судьбе России центральную роль должна сыграть Сибирь и русский народ в силу географического положения, а цементирующим фактором выступает христианская религия. С другой стороны, в конструировании своего авторского мифа Г.Д. Гребенщиков всячески репрезентировал гибридную связь с Азией [4]. Так, например, выбрав псевдоним «Тарухан» и объявив себя потомком степ-
ного хана, всячески демонстрируя знание казахского языка и обычаев, автор надеялся привлечь внимание к своей персоне, подчеркивая свои азиатские корни для внешней репрезентации на фоне массового увлечения Востоком в кругу русских интеллектуалов на рубеже веков. Позже в эмиграции продолжает конструировать свой образ причастности к Азии, назвав типографию «Алатас», но основывает не аул, а деревню и скит «Чураевка», разрабатывая свою концепцию общины о том, что инородцев с помощью православной религии можно приобщить к русской культуре и тем самым интегрировать в общеимперское пространство.
Образ православного миссионера и аборигена, особенно проявляется в рассказе «На лыжах», сюжет которого разворачивается на фоне символического праздника Пасхи. При этом употребление автором местоимения «мы» в начале рассказа, согласно библейской идее братства, сменяется позже на ориентальное «я»: «В пятницу рассчитывали прийти, вымыться в бане, а в субботу присоединиться к русской культуре по случаю наступления Пасхи... По правде - злился один я, потому что мечтал о русской избе с самоваром, о самодельном куличе, о бане, а главное, о русских людях, с которыми хотелось поболтать на русском языке. В киргизах на нем приходилось только ругаться» [5, с. 240]. В рассказе показан ориентальный образ кочевника, который внешне выглядит на шестьде-
сят, но мышление как у пятнадцатилетнего, которого автор пытается приобщить к русской культуре через религию, объясняя значение праздника Пасхи.
В рассказе «Степь да небо» находит продолжение идея миссионерского братства среди аборигенов, где автор все-таки дистанцируется от кочевников, осознавая свое превосходство, что позволяет нам говорить о признаках русского ориентализма в его творчестве: «И те, что живут со мной в этот час, в этот век -все без исключения, до последнего дикаря - все они мне братья, все они близки мне тем, что вот сейчас, в эти минуты, живут, и дышат, и думают... Господи, благодарю Тебя!...» [5, с. 267]. Таким образом, ГД. Гребенщиков по аналогии с идеей особого пути России, объединяющей Европу и Азию на основе христианства, конструировал в своем образе синтез дихотомии Россия - Азия и видел себя в образе миссионера, объединяющего эти два мира.
В повести «Ханство Батырбека» автор демонстрирует хорошее знание культуры и устного народного творчества. Произведение повествует об ауле казахов-кочевников, во главе которого хан Батырбек, потомок знатного рода. Ханство его теперь в плачевном состоянии, по мере развития событии автор раскрывает и причины: это и переселенческая политика, которая вынуждает казахов откочевать дальше в Голодную степь, где аул лишается скота вследствие бескормицы (джута) и вынужден распасться. В конце повести хан Батырбек имеет жалкий вид, пытаясь умилостивить владельца прииска, а его родственники вынуждены расстаться с кочевой жизнью и работать в шахте. Ироничное название повести и трагическая концовка демонстрируют авторскую концепцию интеграции инородческого населения в общеимперское пространство. Автор наглядно показывает, что кочевая культура уступает западному техническому прогрессу и капиталу, поэтому обречена на интеграцию путем оседлости либо на исчезновение.
Г Д. Гребенщикову как писателю из колонии хорошо были известны запросы читателей из метрополии. На рубеже веков тематика покоренной Средней Азии и экзотичной жизни кочевников все еще воспринималась как «сказка», «загадка», terra incognita, интерес к которому все еще не ослабел [6]. Автор виртуозно использовал готовые «конструкты», которые были созданы предыдущими интерпретаторами. В результате получился синтез реализма и романтизма. Автор продолжает устоявшуюся тенденцию романтизации степи и «вольных сынов» ее: «А старина всегда и для всех хороша: старым как быль, молодым как сказка... » [5, с. 145].
В первой главе автор мифологически описывает жизнь и быт казахов-кочевников. Главный герой, хан Батырбек, описывается в романтических красках: «... верхом на коне ехал по степи и пел раздольную песню. Песня длинная и подробно повествует о старине». Жизнь и быт казахов-кочевников описывается устоявшимися оборотами речи, в которых они предстают праздными и ленивыми: «Это был настоящий хан: жил в белоснежной юрте, ел только жеребятину, каждый день пил верблюжьи сливки... Лошадей - счету не знал» [5, с. 145]. Автор как хороший знаток культуры казахов в первой главе использует генеологический миф, подробно рассказывая о предках Батырбека.
Главный герой повести удручен ограниченным количеством земли для выпаса скота - «теснота в выпасе отрезает пути к новым пастбищам», из чего можно сделать вывод, что политика колонизации с передачей земель в пользу крестьян-переселенцев и казаков коснулась не только рядовых кочевников, но и аристократической верхушки. В повести взаимоотношения казахов-кочевников со славянами-колонистами становятся символичными, как противостояние кочевой и спящей Азии и земледельческой и индустриальной Европы: «Все чуяли, что на степь надвигается что-то новое, чуждое и враждебное древним обычаям и что вольному кочевому жилью приходит конец» [5, с. 181]. Переселенческая политика приводила к взаимной вражде. Причины у каждой из сторон были свои, у кочевников по отношению к крестьянам - насильственный захват их земель: «. стеснение в выпасе, в покосах и в пользовании водой для поливок из Акбу-лака рождало плохо скрываемую ненависть и мстительную вражду к мужикам...» [5, с. 164]. При этом они понимали, что это происходит с позволения метрополии, поэтому чувство ненависти смешивалось с чувством тоски и страха.
Причиной ненависти крестьян становится имперская идеологическая обработка, которая выражается в великодержавном шовинизме: «.питали к киргизам двойную ненависть: и за то, что киргизы владеют столь обширными и тучными землями, и за то, что они нехристи, поганая, стало быть, тварь. и всегда и всюду открыто преследовали и унижали их, называя в глаза и за глаза псами, поганью и ордой» [5, с. 164]. Автор с позиции гуманиста осуждающе относится к великодержавному шовинизму, считая его не лучшим способом в интеграции кочевников. Через действия и поступки в состоянии экзистенции автор отмечает наиболее яркие черты характера казахов-кочевников и крестьян-переселенцев. Это наиболее красочно проявляется во время сцены переговоров крестьян и кочевников. Казахи показаны терпеливыми и учтивыми в общении, присутствует неожиданная смелость в их поступках, которая удивляет крестьян, хитрость, что позволяет им увести свой табун лошадей обратно. Крестьяне же изображены грубыми, прямолинейными, горячими, их действия не всегда продуманы. Но в то же время они отходчивы и доверчивы. Таким образом, автор не видит циви-лизационного превосходства крестьян перед кочевниками, однако решающую роль здесь играет поддержка метрополии, вследствие чего крестьяне чувствуют свое преимущество. Далее автор сталкивает главного героя с русским купцом, показывая, что казахская степь как колония являлась источником сырья в виде мяса, шерсти и кожи: «Батырбек возвращался из небольшого степного города,
куда возил десятка три бараньих, около десятка конских и коровьих да несколько лисьих и волчьих шкур» [5, с. 172]. В отличие от крестьян, купец в плане цивилизованности изображен на ступеньку выше. Цивилизационную отсталость Батырбека автор показывает нам через его удивление одеждой, интерьером дома купца и представление русского человека мифическим существом, заключившим сделку с дьяволом. В итоге в ходе торгов Батырбек оказывается обманут из-за неграмотности. В конце повести автор изображает взаимоотношение казахов с рабочими-рудокопами, тем самым показывая, что в позднеимперский период недра степи стали активно разрабатываться, что сделало эти земли еще более привлекательной колонией.
Через образ Сарсеке, который оказывается рабочим на золотых приисках, автор показывает в сравнении две различные культуры: кочевую, вольную Азию и капиталистическую, подневольную Европу Вольному кочевнику Сарсеке сначала любопытна жизнь и взаимоотношения «новых» людей, но потом он жалеет их, понимая при этом, что в будущем такая жизнь ожидает всех кочевников: «С русскими рабочими он не дружил, но и не ссорился, с любопытством присматриваясь к их еще более горькой, чем киргизская, жизни. Плохо понимал Сарсеке русский язык, но все же понимал содержание разговора русских. Понимал, дивился и жалел их....» [5, с. 187]. Как видим, несмотря на то, что Сарсеке стал рабочим, он еще не воспринимается как «свой» в среде русских. Препятствием становится не только незнание языка, но и различие культур. Вопреки устоявшемуся стереотипному изображению казахов как ленивых и неприспособленных к тяжелому физическому труду происходит трансформация изображения рядовых казахов как хороших работников, которым завидуют даже русские рабочие: «Иногда завистливо косились в темный угол, где лежал Сарсеке в группе шахтеров-киргиз, спавших на полу без всякой подстилки, прямо в рваных армяках и грязных малахаях... - Вот, черти, ровно каменные: жрут хуже нашего, а зарабатывают вдвое больше... Откуда у них и сила берется!» [5, с. 186]. Так автор показывает, что в активно разрабатываемой колонии при нехватке людских ресурсов местные простые туземцы вполне могут быть полезны и тем самым успешно интегрированы, в отличие от аристократической верхушки. Таким образом, в повести показаны взаимоотношения казахов-кочевников с различными акторами колониальной политики. Примечательно, что ни крестьяне, ни купцы, ни рабочие как колонизаторы не испытывают положительных эмоций по отношению к местным туземцам.
Ориентальный образ экзотичной и спящей Азии, равнодушный и ленивый образ ее жителей во многом объяснял просвещенной публике ее цивилизаци-онную отсталость: «И потекли давно знакомые дни привычной полудикой жизни... люди и животные передвигались по белизне степи как-то полудремотно и беззвучно, с извечной покорностью, по раз заведенному еще когда-то в древние времена порядку. Дни проходили ровно и одинаково, точно ритмически капали похожие одна на другую капли воды. Жизнь тянулась монотонно и безропотно, полная безразличия к окружающему и равнодушия к прошедшему и будущему...» [5, с. 170].
Считалось, что кочевников необходимо привести к оседлости, так как праздная кочевая жизнь экономически нерентабельна: «. сам Батырбек, проводивший целые дни в своей главной избе, где он объедался бараниной, или, обливаясь потом, нескончаемо пил чай» [5, с. 171]. Поэтому физически казахи описывались как некрасивые, полные, кривоногие и неуклюжие: «. отца поднял на ноги - даром, что старик целыми неделями не вставал: толст очень был - ни одна лошадь не поднимала. Возили только верблюды» [5, с. 146], «Сарсеке уходил, переваливаясь на кривых, выгнутых от верховой езды и восточного сидения ногах» [5, с. 171]. Стало традиционным при описании физических качеств кочевника упоминать об их зорком зрении: «Только у орла всегда стремление ввысь, а у Бекмурзы - в ширь и даль степных просторов... Ему хотелось всю ее обнять и выпить одним поцелуем... А потом, опьянев, взлететь на высоту, сесть на облака, закачаться на них и уснуть навеки!» [5, с. 146]. Что касается интеллекта, то кочевники изображались как народ темный и далекий от благ цивилизации. Русские поселенцы, пользуясь разнообразной техникой, выглядели на ступеньку выше в сравнении с полудикими туземцами: «Батырбек долго говорит Сарсеке об особенностях русской цивилизации и, наконец, с большой горячностью начинает объяснять чудо машину с трубой, которая говорит, поет и хохочет, как человек» [5, с. 174]. При описании характера какого-либо героя хитрость азиатов является постоянным компонентом: «Нурыхан почуял, что дело плохо, да и начал мудрить» [5, с. 147]. Кроме того, величавость Азии и горячность кочевников были важной составляющей стереотипного представления: «Дед Батырбека Маймырхан был человек гордый, горячий» [5, с. 146]. Особой темой было описание угнетенности восточных женщин, состязание (байга в повести) мужчин за женщину, где никто не интересуется ее мнением: «Честные, хорошие люди никогда не ссорятся из-за баб... Стоит ли того баба?» [5, с. 147].
Многоженство и патриархальность также были обязательными компонентами собирательного образа отсталой Азии, нуждающейся в «цивилизационной миссии»: «Правда, старичонка был бойкий, двух баб состарил, хотел состарить третью...» [5, с. 146], местные обычай демонстрировались как «дикие»: «А матери было все равно, от кого она возьмет калым, только бы было не менее тысячи голов скота» [5, с. 146]. Таким образом, само повествование жизни и быта казахов в первой главе, действие которой развивается вокруг борьбы за женщину в форме экзотичного описания байги, репрезентирует перед нами стереотипно романтическую картину вольных кочевников, в характерах и действиях которых
присутствует детская наивность и простота, картина, которая, в конечном счете, показывает их дикость и отсталость в глазах просвещенных европейцев и оправдание «цивилизаторской миссии» по отношению к ним. Думается, что в описании культуры и портретных зарисовках немаловажную роль сыграла поэма «Киргиз» ссыльного поляка Густава Зелинского, переводчиком которой на русский стал ГД. Гребенщиков. Если для Г Зелинского в романтическом образе подавленного, но вольного казаха виделись символичные чаяния ссыльного революционера, экзотичность и символичность которого объясняет большую популярность поэмы за рубежом, то Г.Д. Гребенщиков, начиная повесть в романтическом духе, используя экзотичные образы, ориентировался на запросы читателей из метрополии.
Описание бесправного положения женщины, связанного с многоженством, лишенной права голоса, находит дальнейшее продолжение в произведении через традиционное сравнение с Азией. Показав печальную судьбу казахской женщины, ГД. Гребенщиков таким образом сравнивает женские образы с Азией, такой же угнетенной, подавленной, забитой, но в то же время игривой, насмешливой, лукавой, пьянящей. Это проглядывается и в образе четырнадцатилетней Бибинор, которую, несмотря на юный возраст, уже выдали замуж, и о которой в конце повести автор пишет: «. бабой, обыкновенной, забитой и замученной киргизской бабой, стала молоденькая Бибинор» [5, с. 182]. Описывая образ Хайным, автор отмечает: «Странная баба была Хайным. Некрасивая, но бойкая, плотная и громогласная, она была полна какого-то пьянящего яду, которым отравляла всех, на кого поглядит своими лукавыми, слегка косыми глазами» [5, с. 153]. Отметим, что в повести мы не встречаем женского образа, который сочетал бы в себе красоту и ум.
В целом произведение повествует о переходном для степи периоде, который не остался незамеченным автором, об окончании ханской власти, символизирует и конец кочевой культуры. Потому что имперское правление предполагало не только трансформацию административного управления, но и экономического, что, в свою очередь, отразилось непосредственно на культуре. Этноним «казах» («вольный») на рубеже веков означал не столько национальную принадлежность, сколько образ жизни. Поэтому казахи с пренебрежением относились к «джатакам» - «осевшим вследствие утери скота казахам». Причина в экономике, которая держалась на кочевом скотоводстве и была тесно связана с культурой. Со времени правления Екатерины II политика Российской империи в отношении казахов-кочевников была нацелена на переход к оседлости. В конце XIX века, когда переселение крестьян в Степной край приняло массовый характер, империя, таким образом, пыталась приучить к хлебу и земледелию кочевников. Считалось, что земледелие стоит на ступеньку выше в цивилизационном плане в отличие от кочевничества. Так и в повести плуг и соха символизируют «цивилизаторскую миссию» в переходный период в отношении казахов-кочевников: «Кончал Карабай свои наставления всегда воспоминаниями о далекой старине, когда киргизская жизнь была еще полна приволья и когда степи киргизские не видели коварного «оруса» с его разрушительной сохой» [5, с. 154]. Батырбек торгуется с купцом, обменивая шкуры на муку, его сын Исхак после гибели скота пытается
Библиографический список
сеять пшеницу. Кочевничество, в отличие от земледелия, стало считаться неустойчивым явлением перед природными катаклизмами. В повести описывается джут как природный катаклизм, который не был основной причиной упадка аула Батырбека, а, скорее, стал одним из факторов, ускоривших его. Номадизм, складывавшийся веками, предполагал и справлялся с природной стихией. В данном случае ситуация усугубляется переселенческой политикой и захватом родовых кочевий колонистами. Поэтому в повести в тяжелом положении оказывается не только Батырбек, но и другие старшины родов: «Хан Батырбек вместе с другими соседними ханами в числе около десяти человек ушел в далекий город к джанда-ралу с прошением о пособии и с новой жалобой на русских, которые двигались в степи все глубже и настойчивее...» [5, с. 184].
Таким образом, ГД. Гребенщикову удалось показать образы казахов-кочевников и степи в переходный для нее период. Изобразив прошлую кочевую жизнь традиционно ориентально, как мифическое с оттенком романтического и экзотического, автор реалистично показывает новое время как переходный этап. В «новое время» мотив бегства становится центральным в повествовании о кочевниках. В позднеимперский период, когда славяне-колонисты начинают активно осваивать степь как сырьевой придаток метрополии, местные туземцы оказываются лишним элементом. Препятствием на пути к их интеграции в повести является кочевая культура, а поводом для насмешек становится незнание языка и культуры, «цивилизационная отсталость» и религиозная принадлежность. Единственный выход в сложившейся обстановке автор видит в переходе к оседлости кочевников для успешной интеграции, что, в свою очередь, приведет к трансформации культуры и родственных уз, которые зиждутся на кочевничестве. Автору удалось понять и изобразить казахов-кочевников в переходный и важный период - от кочевничества к оседлости. С этим и связана печальная судьба хана Батырбека и его клана, являющихся олицетворением колонизированных аборигенов, которым тяжело адаптироваться в условиях модерна.
Таким образом, на рубеже XIX - XX вв. переселенческая политика достигла своего апогея, выросло новое поколение русских в тесном соседстве с казахами-кочевниками. В отличие от путешественников из метрополии, они уже не воспринимали степь и кочевую культуру казахов как экзотику, многие из них, в том числе и ГД. Гребенщиков, были билингвами, всячески демонстрировали знание казахской речи в произведениях, при этом ориентировались на запросы читателей из центра об успешной колонизации экзотических кочевников. Получалась интересная картина: называя степь «матушкою», они в то же время дистанцировались от казахов и проводили четкую грань, осознавая, что кочевая культура является для них «чужой», и в своем творчестве продолжили синтез гуманизма и русского ориентализма [7]. Получив русское (европейское) образование, они несли все тяготы на службе у империи и в какой-то мере с завистью смотрели на свободную, как им казалось, от имперского бремени жизнь кочевников. Отдаленность от метрополии позволяла им критически относиться к инструментам имперской власти. На рубеже веков они в дискурсе русского ориентализма стали продолжателями традиции идеализации и романтизации мифологизированного предыдущими писателями образа степи и ее кочевников.
1. Абдуллина Л.И., Маркина П.В. «Ханство Батырбека» ГД. Гребенщикова: авторский вариант имагологического дискурса. Мир науки, культуры, образования. 2017; № 2 (63): 355 - 358
2. Алексеев П.В. Восток и восточный текст русской литературы первой половины XIX в.: концептосфера русского ориентализма. Автореферат диссертации ... доктора филологических наук. Томск, 2015.
3. Рерих Н.К. Завет. Зажигайте сердца! Москва: Молодая гвардия, 1978.
4. Горшенина С.М. Изобретение концепта Средней / Центральной Азии: между наукой и геополитикой. Перевод с французского М.Р Майзульса. Вашингтон: Программа изучения Центральной Азии, Университет Джорджа Вашингтона, 2019; VIII.
5. Гребенщиков ГД. Собрание сочинений: в 6 т. Сибирь - Петроград - Юго-западный фронт. Барнаул, 2013; Т. 2.
6. Сухих О.Е. «В стране свободной и степной.», или русский романтизм начала XIX в. в поисках казахской экзотики. Вестник Омского университета. 2009; № 3: 62 - 67.
7. Тольц В. «Собственный Восток России»: Политика идентичности и востоковедение в позднеимперский и раннесоветский период. Перевод с английского. Москва: Новое литературное обозрение, 2013.
References
1. Abdullina L.I., Markina P.V. «Hanstvo Batyrbeka» G.D. Grebenschikova: avtorskij variant imagologicheskogo diskursa. Mirnauki, kultury, obrazovaniya. 2017; № 2 (63): 355 - 358
2. Alekseev P.V. VostokivostochnyjtekstrusskojliteraturypervojpolovinyXIXv.: konceptosferarusskogoorientalizma. Avtoreferat dissertacii ... doktora filologicheskih nauk. Tomsk, 2015.
3. Rerih N.K. Zavet. Zazhigajte serdca! Moskva: Molodaya gvardiya, 1978.
4. Gorshenina S.M. Izobretenie koncepta Srednej / Central'noj Azii: mezhdu naukoj i geopolitikoj. Perevod s francuzskogo M.R. Majzul'sa. Vashington: Programma izucheniya Central'noj Azii, Universitet Dzhordzha Vashingtona, 2019; VIII.
5. Grebenschikov G.D. Sobranie sochinenij: v 6 t. Sibir' - Petrograd - Yugo-zapadnyj front. Barnaul, 2013; T. 2.
6. Suhih O.E. «V strane svobodnoj i stepnoj...», ili russkij romantizm nachala XIXv. v poiskah kazahskoj 'ekzotiki. Vestnik Omskogo universiteta. 2009; № 3: 62 - 67.
7. Tol'c V. «Sobstvennyj Vostok Rossii»: Politika identichnosti i vostokovedenie v pozdneimperskij i rannesovetskij period. Perevod s anglijskogo. Moskva: Novoe literaturnoe obozrenie, 2013.
Статья поступила в редакцию 02.09.20
УДК 821. 161. 1
Zhang Yixian, postgraduate, Department of History of Russian literature, Saint Petersburg State University (Saint Petersburg, Russia), E-mail: avaitor1@mail.ru
CHINESE MOTIVES IN THE WORKS OF V. PELEVIN. The paper is dedicated to the Chinese motives in the works of V. Pelevin "The USSR Taishou Zhuan. Chinese folk tale (ruler)", "Chapaev and the Void" and "Generation P", which actually play a significant role in the unique evolution of philosophy and individual poetics. The paper reveals that Pelevin's works are marked by the influence of the Chinese classical stories and legends "The Kingdom of Nanka", "Dream of Chuang Tzu" and
