CC BY
220
Цивилизационный кризис: мир и Россия
В.Н. Лексин
1. Постановка проблемы
В предлагаемой статье предпринята попытка расширения содержательных и временных рамок глобально-кризисной проблематики, ранее обсуждавшейся на страницах этого журнала1 и в ряде публикаций автора в других изданиях2. По мере развития кризисной ситуации представляется полезным выйти за пределы обсуждений только финансовых и макроэкономических аспектов проблемы и переключить внимание на ее онтологические цивилизационные основания и оценить в связи с этим действительную роль глобального кризиса в новейшем витке многолетнего развития кризиса собственно российского.
Предлагаемые и проводимые во многих государствах так называемые антикризисные меры направлены на купирование негативных явлений именно в экономике и в финансовой сфере, проявляющихся в сжатии кредитных возможностей банков, в банкротстве и сокращении производства на самых разных предприятиях, в росте безработицы. Стало нормой считать российский кризис порождением сбоя американской, а затем и мировой финансовой системы и дополнительно связывать его с обвальным падением мировых цен на нефть. В настоящей статье обосновывается принципиально иная позиция по вопросу о генезисе и сути современных кризисных явлений в мире и в России, а следовательно, и по вопросу о тактике и стратегии антикризисных действий.
Выдвигается идея о первичности цивилизационных оснований мирового кризиса, в связи с чем высказываются сомнения в корректности его рассмотрения как исключительно финансового, «американского» (по происхождению) и случайного. Этот кризис трактуется как первое системное и вполне предсказуемое порождение складывающейся глобальной цивилизации. В соответствии с обозначенным цивилизационно-ценностным подходом к анализу проблемы, вводится понятие цивилизационной «кризисогенности» как заложенных в ценностных (и в обусловленных ими правовых и иных) основаниях цивилизации поводов для возникновения и периодического возобновления кризисных ситуаций в различных сферах жизнедеятельности цивилизационных сообществ.
Предлагаемая концепция исследования современного кризиса опирается на словосочетание «цивилизационный кризис», не имеющее ничего общего с по-
1 Проблемный анализ и государственно-управленческое проектирование, № 2, том 2, 2009.
2 Лексин В.Н. Цивилизационный кризис и его российские последствия. «Общественные науки и современность», 2009, № 6; Лексин В.Н. Первый глобальный кризис на территории России: региональное измерение. «Федерализм», 2009, № 3; Лексин В.Н. Россия до, во время и после глобального кризиса. «Российский экономический журнал», 2009, № 6-7.
нятием «кризис цивилизаций». Читатель, без сомнения, со школьной (университетской) скамьи имеет представление о теории и типах цивилизаций, и это позволяет мне лишь бегло расставить некоторые акценты в цивилизационной проблематике и предложить свою версию некоторых ее фрагментов, немаловажных для подтверждения правомерности характеристики новейшего кризиса как «цивилизационного».
Ставшие общепринятыми представления о многоцивилизационном пространстве, сформированные, в частности, популярными книгами Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера, П. Сорокина, А. Тойнби, Ф. Броделя, С. Хантингтона и ряда других известных авторов, провоцируют современных исследователей к поискам внутренних скреп цивилизаций, созидающих эти парадоксальные общности. Мне наиболее близка, понятна и кажется убедительной версия системообразования цивилизаций на основе определенного набора ценностей, под которыми понимается совокупность доминирующих, аксиоматических и априорных представлений о добре и зле, о допустимом и недопустимом, о правильном и неправильном, которые, будучи укорененными в быту, в хозяйственной и социальной практике, закрепляются в праве и в государственной политике, в мотивациях поведения юридических и физических лиц в конечном счете определяют и поступательный ход общественного развития, и его кризисные состояния.
Следует подчеркнуть, что цивилизационные ценности — не отношения (например, собственности, семейные или международные), а представления об их общественном значении, об их позитивном или негативном содержании3. В формировании так понимаемых ценностей участвуют национально-этнические, религиозно-конфессиональные, исторические, геополитические, языковые и т.п. факторы, но доминируют не они, а сформировавшиеся в результате их влияния или навязанные массовые (в пределах данной цивилизации) представления об их значимости. Так, например, для современной западной цивилизации ценностью является не христианство как таковое, а представления о свободе совести, о допустимости любых вероисповеданий или неверия, о светском характере государства4. Сама природа представлений делает их, с одной стороны, объективно обусловленными и, с другой, субъективно культивируемыми, поддерживаемыми или опровергаемыми. Они одновременно консервативны и уязвимы.
Ценности конкретной цивилизации не обязательно приемлемы и, тем более, позитивны для сообществ иной цивилизационной принадлежности, имеющих иные ценности. Ценности, создающие опорный каркас любой цивилизации, различны по восприятию извне, но каждая из них не просто слова, а самый непосредственный повод к адекватному действию. Напомню в связи с этим о ценностях морали, духа предпринимательства, вседозволенности и закона, которые с чистого листа создали североамериканскую цивилизацию, ее достижения и пороки. Ценности каждой цивилизации — фундамент, на котором,
3 О регулятивном и мировоззренческом аспекте ценностей см. Лексин В.Н. Ценности как предмет научной дискуссии. В кн. Миропознание и миростроительство. М., 2007. С. 147-150; Лексин В.Н. Христианские ценности и христианская цивилизация: проблемы восприятия. В кн. Христианская цивилизация: система основных ценностей. Мировой опыт и российская ситуация. М., 2007. С. 95-101.
4 Лексин В.Н. Россия как светское государство. Религиозные объединения в секулярном обществе. «Мир России», 2009, № 2, с. 141-171.
собственно, и созидается ее здание, и в связи с этим профанация ценностей или имплантация в их ряд сущностно иных ценностных представлений есть конец или перерождение («перестройка») возведенной на их основании цивилизации. Все это имеет самое непосредственное отношение к предлагаемой концепции цивилизационной природы первого глобального кризиса и к оценке его воздействия на социально-экономическую ситуацию в России.
2. Кризисогенность современной цивилизации
Кризисогенностью в общем смысле можно считать свойство (способность) любой социо-экономико-политической системы периодически разбалансировать собственную целостность, создавать диспропорции между отдельными элементами системы и ослаблять связи между ними. Природа таких ситуаций на примере экономических кризисов перепроизводства блестяще проанализирована в классической политэкономии. Причины кризисов чаще всего коренятся, повторю, внутри самих систем; это, в частности, и недостаточный иммунитет к внутренним и внешним деструктивным воздействиям. Кризисогенность цивилизаций в отличие, например, от кризисогенности экономики порождается шаржированной гипертрофией ее ценностей, не сбалансированной с ресурсами цивилизационного существования.
Следует отметить, что сама идея связи кризисных состояний с теми или иными ценностями не нова, и эта идея получила яркое (я бы сказал — страстное) воплощение в трудах известных историков, философов и культурологов. Предчувствиями гибели ушедших цивилизаций наполнены шумерские, древнеегипетские, античные, библейские тексты. В начале XX века самым сильным по воздействию на умы стал историко-философский бестселлер Освальда Шпенглера «Закат Европы», который, как мне кажется, стал не менее сильным призывом к «отречению от старого мира», чем книги Шопенгауэра и Ницше, Гуссерля и Розенберга, Лессинга (Теодора) и Вебера (Альфреда). Более оптимистичны (да и убедительны) размышления о кризисе цивилизаций и культур одного из наиболее читаемых зарубежных историков — Й. Хейзенги, чьи «Осень Средневековья» и особенно «Ното Меш» неоднократно издавались. Признавая заслуги О. Шпенглера в пробуждении живого интереса к судьбам западной культуры, Хейзинга в первую очередь обращает внимание на «девальвацию ценностей, ослабление иммунитета... Прямо пропорционально обесценению печатного или устного слова растет безразличие к истине. Границы ложных концепций в любой области раздвигаются до обширной зоны. Немедленная гласность, подстрекаемая меркантильным интересом и погоней за сенсацией, раздувает простое несходство мнений до масштабов национального бреда»5.
Все пишущие о цивилизациях и кризисах не преминут упомянуть А. Тойнби, который вслед за Н.Я. Данилевским и О. Шпенглером выстраивал свою цивилизационную конструкцию на фундаменте все формирующих ценностей и обнаруживал задатки кризиса внутри ее самой6. Наконец, не могу не назвать
5 Хейзинга Й. Ното 1^еш. М., 1992. С. 350-351.
6 Тойнби А. Постижение истории. М., 1991 и последующие издания. В последние годы многие, ссылающиеся на труды этого историка и дипломата, подчеркивают его мысли о негативной роли в судьбе цивилизаций деградирующей и все более обособляющейся от общества политической
имя нашего удивительного соотечественника П.А. Сорокина, познавшего современную ему западную цивилизацию изнутри и описавшего в форме своеобразных пророчеств ее будущее еще в 20-30-х годах прошлого столетия.
В известном цикле работ о социокультурной динамике Питирим Сорокин писал: «Чувственные ценности будут становиться все более относительными и атомарными. Граница между истиной и ложью, справедливым и несправедливым, прекрасным и безобразным, между положительными и отрицательными ценностями начнет неуклонно стираться, пока не наступит царство умственной, моральной, эстетической и социальной анархии. Когда все ценности ато-мизируются, исчезнут авторитетное "общественное мнение" и "мировое сознание". Их места займут многочисленные, противоречащие друг другу "мнения" беспринципных фракций и "псевдосознания" различных групп давления. Распад семьи как священного союза мужа и жены, родителей и детей продолжится. Рост числа разводов приведет, в конце концов, к полному исчезновению разницы между общественно санкционированным браком и незаконными сексуальными отношениями. Дети станут отделяться от родителей все раньше и раньше. Главные социокультурные функции семьи будут сокращаться, пока она не превратится в случайное сожительство самца и самки, адом — в место, куда можно "припарковаться" на ночь, в основном для сексуальных контактов. Место Галилея и Ньютона, Лейбница и Дарвина, Канта и Гегеля, Баха и Бетховена, Шекспира и Данте, Рафаэля и Рембрандта займут посредственные псевдомыслители, ремесленники от науки, от музыки, от художественной литературы, шоумейке-ры — один вульгарнее другого, а нравственный категорический императив окажется вытесненным гедонистическими соображениями эгоистической целесообразности, предубеждением, обманом и принуждением. На смену великому христианству придет множество самых отвратительных небылиц, состряпанных из фрагментов науки, обрывков философии, настроенных на примитивной мешанине магических верований и невежественных суеверий»7.
Перечень известных имен и ярких цитат можно многократно расширить, но я хотел бы выделить нечто общее в суждениях столь различных авторитетов: практически все, предрекавшие закат западной цивилизации эпохи Modernity, оценивали ее состояние как кризисное, связывая это состояние прежде всего с кризисом ценностей. Наш современник, эрудит и оригинальный мыслитель А.И. Неклесса, говорил о «пределе исторического времени западной цивилизации эпохи Modernity» и о том, что в конце ХХ - начале XXI вв. все отчетливее обозначается не только предел этого времени, но и усматривается ее перерождение в новую цивилизационную общность, которую принято называть «глобальным постмодерном». Уже произошло, как проницательно замечает А.И. Неклес-са, «внутреннее перерождение прежней системы ценностей, целей, идеалов».
Зарождение несколько десятилетий назад новой цивилизации (или фундаментально-ценностного перерождения прежней) очевидно, но я хотел бы обратить внимание не на то, как гибнут (ниспровергаются, отрицаются, извращают-
элиты, а также о представляющейся мне более чем утопичной потенциальной возможности замедления кризиса западной цивилизации на путях религиозного возрождения (в весьма странной форме экуменизма).
7 Цит. по книге: Питирим Сорокин. Жизнеописание, мировоззрение, цитаты. СПб. 2007. С. 150-151.
ся) цивилизационные ценности, а на то, что они сами способны провоцировать кризисные ситуации. И современный, первый глобальный кризис, по моему разумению, лучшее тому свидетельство. Вышеуказанные ситуации уместно называть цивилизационными кризисами, понимая под этим те хорошо описанные и изученные кризисные состояния отдельных сфер жизнедеятельности общества, которые возникают под воздействием пропаганды и реализации различных, доведенных до абсурда цивилизационных ценностей, смысл которых извращается настолько, что вместо цивилизационно сохраняющих они становятся цивили-зационно разрушительными.
Все известное о цивилизациях убеждает в том, что каждая из них несет в своих типологических и доминирующих признаках семена их гипертрофии, которые прорастают в периоды, казалось бы, ощутимого цивилизационного благополучия. Именно абсурдная гипертрофия идейных, экономических, институциональных составляющих каждой цивилизации, абсолютное доминирование в обыденной жизни ее извращенно-ценностного основания свидетельствует о приближении смены цивилизации или (в более мягком варианте) о вхождении ее в кризисную фазу, в результате чего на время стремительно теряют смысл, общественное значение и ресурсную подпитку все, казалось бы, незыблемо устойчивые цивилизационные достижения. Именно такой путь прошли эллинская и римская цивилизации, цивилизации Высокого Средневековья и, вероятно, доживающая свое время цивилизация эпохи Modernity. Время жизни цивилизаций ускоряется, они начинают рано «стариться», и уже сейчас видно, что именно в этот период — гипертрофии своих сущностных проявлений — самостоятельно, без каких-либо внешних воздействий вошла западная цивилизация второй половины XX — начала XXI века, — цивилизация постмодерна, цивилизация моноидеологии, перепотребления и переприсвоения.
Новейшей цивилизации оставлены в наследство ценности прав человека, его свободы и достоинства, ценности рыночной организации экономики и начавшейся глобализации. И было бы странно полагать, что новые возможности не изменили прежнего отношения к потребностям. Стало нужно все больше всего (товаров, услуг, финансов, демократии и т.п.), и гипертрофия ненасытности потребления обрела тотальный облик. Что-то (но в менее явном виде) было и раньше, в приближении к концу цивилизации Modernity, но гипертрофия потребностей всех во всем не входила в число ценностей, она была присуща лишь очень богатым людям и (за исключением немногих «звезд») не особенно афишировалась.
Перепотребление завышенной «самости» (то, что в годы после Первой мировой войны называлось «протестом против проклятой цивилизации», а в 60-е годы прошлого века — «освобождением от пут прогнившего общества» в форме движения хиппи, сексуальной революции и т.п.) приняло форму ценности «самоутверждения», чаще всего — в виде экстравагантных одежды, прически, манеры поведения, распространенности экстремального спорта и подобных развлечений. В соответствии с расширением слоя перепотребителей, обслуживающая этот слой индустрия начинает всячески упрощать и облегчать восприятие мира. Пение как таковое слишком сложно, и его нужно оснастить подтан-цовкой, чтение как таковое слишком сложно, и его нужно заменить комиксом
или видеорядом и т.д. Невероятная преувеличенность достоинств своего «я» стала поводом еще большей атомизации личности и еще большей отстраненности от другого. Неудивительно, что в это время психологи и социологи отметили резкий упадок института дружбы.
Пуританская этика, как двигатель индивидуального успеха, еще теплившаяся в середине прошлого века и освящавшая любой общественно полезный труд, сменилась ценностью индивидуальной успешности. Литература, кино, радио, телевидение стали говорить не о деле, которым заняты люди, а только об успешности, в первую очередь, людей и, во вторую, их дела. Те, кто в течение получаса «выиграл миллион», стал интересней тех, кто собственным горбом ежегодно зарабатывает втрое меньше.
Развилась гипертрофия шопинга — удивительного культа покупки как социально значимого действия. Ценности «крыши над головой» в соединении с ценностями собственности стали реализовываться в форме обязательного для среднего класса (и стремящихся оказаться в его составе) отдельного дома или городской квартиры, площадь которых в несколько раз больше, чем в России или в Японии, а постройка (чаще покупка) и содержание такого жилья требует немалых средств. Ценности прав человека и зародившаяся еще в профанную эпоху Просвещения идея самоценности каждой личности как независимой и гордой вершины мироздания переродились в гипертрофированные ценности удовлетворения любого объема любых прихотей с ощущением катастрофы тех, кто не может это сделать.
Ценности науки и апология технического «прогресса» все более стали реализовываться в форме навязанного спроса технических «новинок», реальная потребность в которых весьма сомнительна, а реализация во многих случаях обеспечивается лишь подстегиванием инфантильно-дикарского интереса ко всему новому и потаканием самым сомнительным человеческим слабостям. Достаточно вспомнить рекламу новых марок автомобилей и атмосферу автосалонов, методы распространения агрессивно-бессмысленных компьютерных игр, непрерывное обновление мобильных телефонов и услуг мобильной связи и т.п. Апофеозом соединения научно-технического прогресса с виртуальной экономикой и с образом «жизни взаймы» стали электронные деньги и кредитные карточки. Человек цивилизации перепотребления и переприсвоения все дальше отходит от материальной реальности денег.
Ценности образования постепенно переходят в ценности будущего преуспевания, карьеры и опять же становятся элементарным предметом потребления. Отсюда отмечаемое многими катастрофическое снижение интереса к учебе и широкой образованности (при снижении качества преподавания), замещаемое потребностями к получению узкопрофессиональных знаний для вхождения в среду наиболее карьерных профессий8.
Ценности здоровья и здорового образа жизни все чаще реализуются в форме перепотребления всевозможных лекарственных и псевдолекарственных препаратов, домашних массажеров и тренажеров, услуг фитнес-клубов, горнолыжных курортов и прочих товаров и услуг индустрии продажи здоровья.
8 В России это получило шаржированное проявление в виде перепотребления дипломов экономистов и юристов.
На это расходуются огромные средства домохозяйств всех «цивилизованных» стран. Индустрия спорта и рынок спортсменов, спортивные тотализаторы и спортивные СМИ, спортивная реклама и пр. сформировали многочисленные армии потребителей спорта как зрелищной услуги, окончательно отдалив спорт от ценностей здоровья и включив его в общую структуру перепотребления.
То, что сказано о людях новой цивилизации, относится и к бизнесу во всех его формах, особенно крупных корпораций. Перепотребление и переприсвое-ние «корпоратива» проявляется во всем: в сверхдоходах и бонусах топ-менеджеров (и просто менеджеров), в обязательности личных и корпоративных самолетов, в появлении так называемого бизнес-класса в самолетах и vip-залов в аэропортах, в роскошных апартаментах в офисных зданиях и в строительстве соответствующих комплексов, в организации корпоративных «вечеринок» и т.п. Так же как «простые люди», корпорации живут в мире финансовой безответственности и виртуальных денег.
То же относится и к государствам в целом, к их политикам и политике. Напомню лишь о безумных государственных расходах на выборные кампании, о расточительстве стран — устроителей Олимпиад и прочих спортивных зрелищ, о строительстве и переносе столиц и т.п. Закрепляется как естественный феномен перепотребления в масштабе отдельных государств, среди которых в этом отношении лидируют, конечно же, США, потребляющие около 40% всего произведенного в мире, при доле собственных компаний в этом производстве на уровне 20%.
Убедительные примеры абсурдного государственно организуемого пере-потребления приводит Ричард Пайпс. Он пишет: «Представление, что каждая потребность рождает "право", приобрело в сегодняшней Америке статус почти религиозного догмата, что препятствует разумному их обсуждению. Весь набор благотворительных мер, предназначенных для устранения бедности и создания равенства, дают результаты, прямо противоположные ожидаемым: начав в 1965 году войну с бедностью, федеральные власти, правительства штатов и органы местного самоуправления израсходовали на преодоление нищеты более 5,4 триллиона долларов. Это на 70% больше, чем было потрачено на вторую мировую войну. За 5,4 трлн долларов вы смогли бы скупить все 500 корпораций, проходящих по списку журнала "Форчун", и все сельскохозяйственные угодья Соединенных Штатов. Тем не менее. степень распространенности бедности сегодня выше, чем она была в 1965 году»9.
Закономерной реакцией на ценности перепотребления и переприсвоения стала всеобщая «жизнь взаймы», характеризующаяся потерей чувства меры, переоценкой собственных возможностей и снижением чувства личной и материальной ответственности, упованием на неизменно бескризисное существование, уверенностью, что всегда и на все можно взять кредит. И здесь, как во всем мире перепотребления, кризисогенным стал не сам по себе институт кредитования, а превышение разумного потребления его услуг.
Невиданную ранее энергию перепотребления и переприсвоения подхлестывает соединение ценностей любого капиталистического производства (рост прибыли за счет создания нового предложения) с потребительской психологией, раскрепощенной ценностями вседозволенности и не ограниченной
9 Пайпс Р Собственность и свобода. М., 2001. С. 318, 364, 365.
собственными возможностями потребителя. Для финансового обеспечения цивилизации перепотребления и переприсвоения наиболее адекватной стала так называемая виртуальная экономика, в обслуживании которой в середине
2008 года объем производных ценных бумаг (деривативов) в 12(!) раз превосходил совокупный внутренний валовой продукт всей глобальной экономики, а так называемые нематериальные активы корпораций все более доминировали над материальными и монетарными активами, связанными с собственно производством товаров и услуг.
Можно ли не на время кризиса, а надолго и основательно скорректировать поведение перепотребителей всех благ, проистекающих из реальных ценностей постмодерной глобальной цивилизации? Уверен, что нет, поскольку такие ценности и составляют суть этой цивилизации. Ведь даже слегка приглушив жажду перепотребления, транснациональная экономика (и локальные «мир-экономики») могла бы долго и счастливо функционировать при ценах на нефть существенно ниже пиковых (образца начала 2008 года); ведь идея западного экономического благоденствия была бы непоколебима и при умеренных (а не при ничтожных) ставках ипотечных кредитов. Кто же заставлял действовать не рациональным, а явно кризисогенным образом? Никто, кроме самой пере-потребляющей и переприсваивающей цивилизации постмодерна, ее логики в целом и логики поведения каждого участника постмодерных «игр обмена». Все поступали в соответствии с правилами и азартом этих игр.
Долго ли в связи с этим продлится первый глобальный кризис? Долго и в явной и, главное, в латентной форме. Ведь никуда не делись и продолжают существовать почти девятьсот тысяч триллионов виртуальных, но требующих роста долларов. Все принимаемые за рубежом антикризисные меры в конечном счете лишь провоцируют воспроизводство той самой ситуации, которая в 2008 году стала называться кризисом. Повторю, что теперешний кризис — не финансовый, что он — результат не перепроизводства, а перепотребления, стремления не к разумному благосостоянию, а к безумному расточительству. Бороться с кризисогенностью глобальной системы можно, только устраняя его первопричины, подрубая тем самым не злосчастный сук, а корни новой цивилизации. На это в ближайшее время никто не решится, и не следует считать, что все это присуще только географически западной цивилизации; в современной России, как в органической части этой цивилизации, исходные причины те же самые, но усиленные реалиями собственного, не изжитого за десятилетия кризисного состояния.
В. Россия последнего двадцатилетия: цивилизационный плюрализм
Российскую кризисную ситуацию середины 2008 года и последующих месяцев определяет временное и поверхностное наложение мирового кризиса на собственный длительный (около двадцати лет) и глубинный кризис, который напрямую связан со сломом особой советской цивилизации, более семидесяти лет существовавшей на огромных пространствах СССР. Цивилизационная особость этой феноменальной общности, по моему мнению, очевидна: своя
система ценностей (определяемых социалистической идеологией), своя культура с высочайшими взлетами идеологически регламентированного искусства, своя система организации хозяйства, своя политика урбанизации и расселения, своя система отношений с внешним миром, свои неконвертируемые деньги, свой язык, свои герои и мученики, своя система государственного управления, свои методы стимулирования и принуждения, своя национальная политика и т.п. И при этом все отмеченное «свое» резко контрастировало с цивилизационным окружением. Советская цивилизация энергично позиционировала себя в качестве будущей глобальной: сначала в форме поддержки мировой революции, а затем несколько десятилетий — в уповании на торжество социалистических идей во всем мире. Эта советская цивилизация открыто противопоставляла себя западной, отчего они открыто враждовали и даже воевали. Так, во Второй мировой войне против СССР выступила не только Германия, но и многие страны Европы, а с завершением этой войны началась холодная, включавшая прямые вооруженные противостояния в Азии, Африке и Латинской Америке. Цивилизации не умирают одномоментно, и новая Россия, сохранившая многие цивилизационные советские атрибуты, продолжает испытывать неприятие со стороны глобальной цивилизации постмодерна.
На рубеже 80-х и 90-х годов на территории России состоялось самое быстрое в истории перерождение своего (уникального и неприемлемого для остального мира) в принципиально другое. Можно предположить, что именно быстрота указанного перехода обеспечила его необратимость. При этом для каких-либо рациональных обоснований будущего пути просто не было времени. Это особенно заметно на планах молниеносного («500 дней» и пр.) перехода в априори успешное рыночное состояние тех самых объектов советской экономики, которые ранее функционировали в тепличной среде единого народнохозяйственного комплекса СССР, где каждый продукт любого предприятия потреблялся (при мизерных транспортных тарифах) на другом предприятии, и каждого продукта не хватало. Около 95% крупных промышленных предприятий были абсолютно не готовы к мировой рыночной конкуренции ни организационно, ни технологически и, главное, по цене, качеству и номенклатуре выпускаемой продукции. Такое положение не мог бы поправить самый изощренный менеджмент. Экономика России втянулась в затяжной кризис, гораздо более глубокий по сравнению с великой депрессией 30-х годов XX века и спадом мирового производства в начале этого века.
Даже в годы пресловутого «удвоения» некоторые успехи в реальном секторе экономики просматривались всего в 10% российских городов, и было трудно предполагать, что такие «точки», способные переломить кризисную ситуацию, могли бы появиться во множестве в ближайшее время. Напомню в связи с этим, что к началу глобального кризиса более половины всех российских предприятий было убыточным.
Кризис, начавшийся в конце 80-х годов в России, принято называть системным, и он действительно таков; назову лишь еще одну его составляющую, связанную с возникновением принципиально новой, не имеющей аналогов ни за рубежом, ни в еще недавнем отечественном прошлом, территориальной средой, с уникальным (по числу, содержанию и остроте) набором регионально опосре-
дованных кризисных проблем. Первой из них следует считать вполне объяснимую невозможность эффективного рыночного функционирования сети производств (и связанных с ними населенных пунктов), созданных в 20-89-е годы прошлого столетия и размещенных по критериям эффективности народнохозяйственного комплекса СССР, связанного нерыночными хозяйственными отношениями. В результате более 70% всех городов и поселков городского типа оказались в значительной степени лишенными прежней экономической базы своего существования со всеми сопутствующими последствиями (безработица, развал городского хозяйства и т.д.). Такого кризиса системы расселения мировая история в новейшее время не знала.
Многое свидетельствует о том, что к началу глобального кризиса в России продолжался, хотя и в не таких эпатирующих формах, как в 90-х годах, кризис власти, начавшийся задолго до развала СССР, еще в недрах советской цивилизации и охвативший все три ее ветви — исполнительную, законодательную (в последнее время полностью зависящую от исполнительной) и судебную. Не дала ожидаемых результатов ни одна правительственная реформа; классическим примером является абсолютно не принятое населением реформирование жилищно-коммунального хозяйства, но не менее сомнительны результаты административной и муниципальной реформ, а в последнее время начался пересмотр базовых положений пенсионной реформы. Свидетельствами реального кризиса власти стали и повсеместная коррупция, и неспособность организовать выполнение одной из главных функций любой власти — адекватное закону правоприменение, и продолжающийся преференциальный стиль кадровой политики, и потрясающе низкая исполнительная дисциплина, в том числе неисполнение или формальное исполнение поручений Президента РФ.
Не следует забывать и о том, что те же 20 лет Россия пребывает в ранее охарактеризованной новой глобальной цивилизационной среде, перепотребитель-ской, виртуально-экономической и квазифинансовой идеологией которой был спровоцирован так называемый мировой финансовый кризис. Все наиболее активное (гипертрофированно-ценностное) этой идеологии было немедленно востребовано в межцивилизационном пространстве новой России, которое вполне уместно называть «цивилизационным плюрализмом». Результатом механического смешения прежних и новых ценностей стала идеология быстрого обогащения, не связанного с производственной деятельностью и ориентированного на немедленное потребление. В разряд непрестижных профессий попало все, не связанное с получением таких денег (от рабочих профессий до преподавательской и научной деятельности), были освоены технологии «финансовых пирамид» и кражи бюджетных средств в особо крупных размерах. Идеология спекулятивно-финансового обеспечения стала государственной, подтверждением чему могут служить гиперболически возраставшие доходы и расходы федерального бюджета (в 2000-2007 гг. доходы возросли в 6,9 раза, а расходы — соответственно в 5,8 раза). Ежегодно денежные поступления и расходы в бюджете увеличивались на 70-90%(!). И это без каких-либо прорывных явлений в реальном секторе экономики страны.
Начали вырастать не только гигантские и явно не соответствующие состоянию экономики кварталы элитного жилья, но и небоскребы офисов крупней-
ших (в том числе государственных) корпораций. Устраивались миллиардные шоу и корпоративные праздники, корпорации обзаводились собственными самолетами, охотничьими и прочими резиденциями. Внимать предупреждениям о продолжении кризисной ситуации в этой атмосфере никто не хотел. Да и сама система государственного прогнозирования в стране была ориентирована только на рекомендательное обеспечение бюджетного планирования. Задача анализа воздействий мировой политической и социально-экономической конъюнктуры на российскую ситуацию не ставилась и постепенно трансформировалась в примитивный учет зарубежных прогнозных цен на экспортируемые энергоносители. Был принят федеральный закон о прогнозировании, созданы государственные, корпоративные и частные центры прогнозирования, но никто ни разу не озвучил на государственном уровне те кризисные риски, о которых говорили и писали многие ученые (включая нобелевских лауреатов по экономике) и немногие политики. Это было крайне губительным для страны, находящейся в перманентно кризисном состоянии и не готовой к внешним кризисным воздействиям.
4. Глобальный кризис на территории кризисной России
Параметры кризисных явлений в России (в том числе на основании данных специально организованного мониторинга) регулярно публикуются, что избавляет меня от необходимости их перечисления. Напомню лишь то, что в 2009 году ухудшались многие показатели функционирования экономики, росла регистрируемая безработица и ожидалось, что в этом году образуется дефицит федерального бюджета почти в 3 трлн руб., который можно будет покрыть из пока еще не исчерпанного резервного фонда (около 5 трлн руб. в начале 2009 года) и новых зарубежных займов. Правительство РФ начало разрабатывать отдельные антикризисные меры еще летом 2008 года, и в систематизированном виде они были сведены в опубликованную 20 марта 2009 года Программу антикризисных мер Правительства Российской Федерации на
2009 год.
Программу Правительства РФ с момента ее появления начали критиковать за декларативность формулировок и за отсутствие радикальных мер, позволяющих решить поставленные задачи. Однако, по моему мнению, главное состоит в том, что Программа не замечает, что предлагаемые административные меры могут лишь вернуть страну в то исходное кризисное состояние, в котором она находится около двадцати лет. Не была названа главная причина (не глобальная, а внутрироссийская) крайней слабости нашей экономики в условиях глобального кризиса — упущенный четверть века назад исторический шанс создания «эффективного собственника» и условий для его результативной деятельности, не замыкающейся на непроизводительном присвоении доходов от скоропалительно приобретенной собственности. Не были названы кризисные последствия и возможности изменения либерально-монетаристской политики последних десятилетий.
Принято считать, что новейший кризис наиболее резко ухудшил состояние тех экспортно ориентированных регионов, где в последние годы относитель-
ное благополучие обеспечивалось высоким уровнем мировых цен. Это и так, и не так, поскольку интегральные оценки, обобщенно характеризующие глубину кризиса, наиболее высоки не только у Ханты-Мансийского автономного округа или Красноярского края, но и у далеко не столь «богатых» Кировской и Орловской областей или Забайкальского края. И наоборот, в довольно обширную группу регионов с «низкой степенью развития кризисных явлений» наряду с Москвой и Санкт-Петербургом Минрегион России включил Алтайский край и Республику Алтай, Сахалинскую и Псковскую области — регионы с высокими докризисными различиями. Следует отметить, что и внутри регионов острота новокризисных явлений существенно различна как на уровне муниципалитетов (особенно городских и сельских), так и на уровне отдельных видов экономической деятельности.
На карте России стали все отчетливее видны не пресловутые «точки роста», а точки концентрации кризиса. Это в первую очередь так называемые монопро-фильные города и поселки; их несколько сотен, но в последнее время наиболее активно обсуждалась ситуация в Североуральске (Свердловская область), Набережных Челнах (Республика Татарстан), Парфино (Новгородская область), Комсомольск-на-Амуре (Хабаровский край), Светлогорье (Приморский край) и Пикалево (Ленинградская область). Причины обострения кризисных явлений во всех этих (и многих других) городах и поселках однотипны. Таких точек концентрации кризиса в России, видимо, будет становиться все больше, но, повторю, «мировой кризис» лишь усиливает кризисное состояние большинства градообразующих предприятий страны, сформировавшееся в последние двадцать лет.
Субъекты РФ не были пассивными свидетелями развития кризисной ситуации. Во всех регионах и крупных городах собственные антикризисные меры начали разрабатывать одновременно с федеральным центром, причем обоснованность и адресность этих мер (их объектами стали муниципальные образования, промышленные и сельскохозяйственные предприятия, организации социальной сферы, органы управления и т.п.) была исключительно высокой. Решение новых задач очень сложно, поскольку у субъектов РФ и органов местного самоуправления для решительных антикризисных действий нет не только свободных средств, но и законных оснований, и к тому же экономика давно и бесповоротно состоит из хозяйствующих субъектов, независимых от региональных, муниципальных (да и от федеральных) властей. Это относится и к одной из самых нерыночных антикризисных мер, реализацию которой взяли на себя региональные и муниципальные власти, — регулированию цен на товары первой необходимости.
В России нет ни одного региона, надеющегося только на решения «центра», как нет в руководстве субъектов РФ никого, кто связывал бы новейший кризис только с общемировым и не считал бы главной его причиной просчеты в экономической, бюджетно-налоговой и социальной политике всех предыдущих лет. Неудивительно поэтому, что предложения субъектов РФ по смягчению последствий новейшего кризиса лишь развивают или просто повторяют то, что было давно (и чаще всего безрезультатно) рекомендовано ими «центру» для обеспечения более самодостаточного функционирования регионов, муни-
ципальных образований и предприятий —лучшей «подушки безопасности» в критических ситуациях10.
К сожалению, призывы к качественному обновлению экономики («слезание с нефтяной иглы», «рост прямых инвестиций в реальный сектор экономики», «переход к инновационному развитию» и т.п.) не находят отклика в среде тех, кто единственно способен стать главным актором перемен: в бизнес-сообществе и в его банковском секторе. Есть ощущение и того, что многие концептуальные идеи, реализация которых вполне вероятна в странах с эволюционно прогрессирующей экономикой, в России могут быть воплощены в жизнь с большими оговорками. Стереотипная риторика принятых в последнее время «стратегий», «основных направлений» и т.п. долгосрочно ориентированных деклараций требует, по моему мнению, кардинального приближения к реальности. В первую очередь это относится к надеждам на инновационный прорыв в мировую экономику. Если страны постиндустриального мира вполне обоснованно идут по пути рыночного потребления инноваций, то в России большинство производств (и даже домохозяйств) недоиндустриализированы и уже поэтому неконкурентоспособны не только по технологиям (инструменту, машинам и т.п.), но и по свойственной индустриальному обществу организации труда, по отношению работников к труду, по наличию стимулов к постоянному обучению и переобучению.
В России (в отличие от США и ряда других стран) бизнес не является главным инвестором в инноватику: в 2008 году государственный бюджет финансировал около 75% соответствующих разработок. Показательно, что, по результатам социологических опросов, в начале 2009 года 68% первокурсников российских вузов планировали работать в сфере науки и инновационного предпринимательства, а среди выпускников — всего два процента. Возможности интеллектуального самообеспечения инновационного развития в современной России крайне малы из-за все ухудшающегося состояния нашей науки и крайне слабого интереса новых производителей к технической и технологической модернизации их собственности. В 2005 году Всемирная организация интеллектуальной собственности зарегистрировала 134 тыс. изобретений, в числе которых было всего 425 российских (0,3%). Даже в том случае, если у российского бизнеса интерес к инновациям все же возникнет, то, по расчетам специалистов Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, для этого за рубежом придется приобретать до 60% необходимых технологий и оборудования. При этом до 2008 года лишь 20% российского импорта составляла техника для обновления производства; остальное приходилось на продо-
10 Эти меры подготавливались и направлялись в «центр» в связи с принятием законов о перераспределении полномочий и поправок в Бюджетный и Налоговый кодексы (2001-2008 гг.), в ходе парламентских слушаний в обеих палатах Федерального собрания по вопросам федерализма, местного самоуправления и межбюджетных отношений промышленной и банковской политики и др. за последние 15 лет. К сожалению, эти хорошо аргументированные предложения о разумной организации отношений «центра» и регионов и об ориентации экономической и социальной политики страны на решение жизненно необходимых задач конкретных территорий и хозяйствующих субъектов, обеспечивающих их нормальное функционирование, до последнего времени почти не учитывались федеральным «центром».
вольствие и бытовую технику (около 40%), недостающее сырье и комплектующие (около 20%) и услуги11.
Частные инновационные успехи в современных условиях России (как ранее в СССР) представляются вполне достижимыми и смогут давать примеры для докладов правительству об очередных успехах. Но не требует особых доказательств, что такая «инноватика» не способна решить ни одну из приоритетно-значимых проблем страны, находящейся в состоянии долговременного кризиса.
5. Постмиркризисная Россия: цивилизационная альтернатива
В настоящее время наши политические элиты и экспертное сообщество в значительной степени озабочены отслеживанием параметров мирового кризиса и поисками так называемых антикризисных мер. Но думается, что главным является уяснение того, что будет с Россией после мирового кризиса и есть ли хоть какие-то шансы выхода из собственного двадцатилетнего кризисного состояния.
Все, что говорилось ранее о сути российского кризиса, лишь временно совпавшего с мировым и существенно от него отличным, и о недоучете этого отличия в «антикризисной» и долгосрочной политике государства, заставляет утверждать о необходимости смещения приоритетов этой политики и направлении интересов бизнеса и общества в целом в более реалистичные и в действительно кризисобезопасные области. В сфере экономики важнейшей из них я считаю импортоконкуренцию, результатом которой могло бы стать насыщение внутреннего рынка страны все большим числом российских товаров и услуг, которые были бы выигрышно конкурентны с поставляемыми по импорту и соответствовали хотя бы среднемировым стандартам по тем позициям, где сейчас доминирует отечественная продукция.
Импортоконкуренция — это процесс конкурентной борьбы и свободного предпочтения отечественной продукции по соображению только экономической выгоды. С учетом реального состояния российской экономики и перенасыщенности мировых рынков Россия должна в первую очередь стремиться к завоеванию своей несырьевой продукцией не мировых рынков, а собственного, и это не менее сложная, но стратегически более важная задача. Ясно, что им-портоконкуренция не предполагает столь неразумных решений, как тотальный отказ от импорта. Он необходим всем странам без исключения, и в России, например, будет постоянно приветствоваться (по крайней мере, до весьма отдаленного развития собственного высококлассного производства) импорт компьютеров и легковых автомобилей, отдельных типов станков, одежды и обуви от лучших производителей и т.п. Но, повторю еще раз, становление России как самостоятельного и сильного игрока на мировом рынке несырьевых и неэнергетических продуктов может начаться только после победы на своем поле — на
11 Краснов Л.В., Шуйский В.П., Алабян С.С. и др. Место России на мировых рынках интеллектуальных (нематериальных) услуг в условиях перехода к инновационному развитию // Вопросы прогнозирования, 2009, № 2. С. 109.
внутреннем рынке. И это тем более важно, что уже и в настоящее время имеются огромные рыночные ниши, где конкуренция с импортом вполне возможна и необходима, в том числе и в целях обеспечения возможно широкой трудо-занятости. При этом российская продукция, претендующая на импортоконкурентные качественные преимущества, требует сильной и постоянной рекламы, стимулирования экономически оправданного распространения в различных регионах. С другой стороны, в России как стране с высочайшей импортозави-симостью (лекарства — 80%, обувь — 90%, продовольствие — 40%) необходимо законодательное введение обязательных публичных оповещений о причинах, экономических выгодах и агентах импорта.
Формирование внутреннего рынка конкурентоспособной продукции в экономически, социально и политически обоснованных масштабах — самое реальное и самое трудное из всего, что может обеспечить вывод страны из многолетнего кризиса и создать предпосылки будущей кризисобезопасности. Но нельзя не видеть, что у идеи создания такого рынка есть враги и внешние (импортерам невыгодно уходить с огромного российского рынка), и внутренние — их много, и они серьезней зарубежных производителей. Во-первых, политика активной импортоконкуренции чужда «ближнему кругу» нашей власти — адептам абсолютной открытости России мировому рынку, воспринимаемого ими не как жесткого и агрессивного конкурента (а современная конкуренция именно такова), а доброжелательного партнера, который хочет видеть Россию сильной и самостоятельной. Во-вторых, против политики активной импортоконкуренции мощно выступают крупные и крупнейшие представители торгового бизнеса, имеющие огромные барыши от масштабных импортных сделок. В-третьих, враждебен высказанной идее и покупательский менталитет как минимум трех поколений: а) выросшего в эпоху закрытых границ и заманчивости всего импортно-дефицитного, б) выросшего в эпоху полного развала советской экономики и предоставления своего рынка для любых зарубежных экспансий (это представлялось как победа над перестроечными «пустыми полками» и главное доказательство правильности «нового курса») и, наконец, в) поколения, вырастающего на наших глазах и не видящего нигде ничего отечественного.
Что нужно предпринять для реализации концепции импортоконкуренции, учитывая, что с каждым годом выход любой отечественной продукции на внутренний рынок будет все более определяться конкуренцией не с соседом, а с мировым производителем?
Для начала полезно хотя бы оценочно определить номенклатуру, стоимостные и натуральные объемы потребления основных видов сырья и готовой продукции в стратегически важных для страны видах экономической деятельности и в домохозяйствах в целом по России, по отдельным регионам и по крупнейшим городам. Затем — составить баланс обеспечения этих потребностей собственно российскими производителями (то есть фактически действующими на территории страны вне зависимости от использования иностранного капитала) и импортом (то есть всем, пересекающим таможенную границу). Далее — определить фактические и перспективные зоны пересекающейся конкуренции и расставить государственные и региональные приоритеты в конкуренции с импортом и в последовательном наполнении внутреннего рынка страны импорто-
конкурентной продукцией, по соображениям аналогичного (на первых порах, далее — лучшего) качества и более низких цен. Далее должна начаться длительная, кропотливая и не всегда успешная работа тех, кто поверит государству в его позиции по вопросу импортоконкуренции. И было бы полезно, чтобы в посланиях Президента РФ и в выступлениях главы Правительства РФ, в разрабатываемых и принимаемых концепциях, доктринах и стратегиях, в федеральных и региональных программах было бы заявлено (и постоянно повторялось), что импортоконкуренция — не единственное, но одно из важнейших условий для выхода страны из системного кризиса, позволяющее одновременно решить задачи улучшения жизни населения (рабочие места, заработки, повышение квалификации и стимулы к получению профессионального образования), укрепления национальной безопасности и реальной отработки механизмов инновационного развития.
Нетрудно видеть, что альтернативная нынешней концепция импортоконкуренции существенно корректирует не экономические отношения (эта концепция абсолютно рыночна), а ценностный ряд, структуру представлений о благе страны. Это относится и к еще одной цивилизационной альтернативе — принципиально иных представлениях об ответственности бизнеса за прямые и опосредованные результаты его деятельности. «Этот кризис был кризисом ответственности. Он обнажил полный отрыв от реальности, царивший в финансовом мире, где единственным правилом стало отсутствие правил. Когда финансовый мир замыкается на себе, когда он культивирует спекуляцию, ренту и забывает о своей исконной функции — поддержании реальной экономики, — то перед нами полная безответственность. И когда дилеры получают умопомрачительные вознаграждения, притом что именно они привели банковские учреждения на край пропасти, то перед нами — полная безответственность», — говорил Франсуа Фийон (премьер-министр Франции) на международной конференции «Современное государство и глобальная безопасность», прошедшей осенью 2009 года в Ярославле12.
Тема ответственности бизнеса за системные результаты его деятельности, о чем было не принято говорить в связи со «священно-коровьим» его статусом в России, также стала наконец-то обсуждаться, причем у нас для этого есть не только новейший мир-кризисный повод. Как неоднократно отмечалось, в России в 90-х годах произошло одномоментное по историческим меркам (в сотни раз быстрее, чем в Европе и Америке) появление группы «эффективных собственников», практически не обремененных ответственностью за эффективное и общественно ориентированное использование новообретенной и ранее общенародной собственности. Крупный собственник (акционер) не должен отвечать за деятельность объекта акционирования: такова мировая практика, но «контрольный акционер» России не приобретал акцию за акцией, он получил все и сразу. И он не отвечает ни по обязательствам своей собственности (банка, фирмы, завода, свинофермы), ни за то, что эта собственность перестала делать то, для чего она изначально предназначалась. Поэтому, в частности, в России были случаи, когда за бесценок приобреталось то, что намеревались сразу уничтожить как потенциального конкурента.
12 Полные тексты выступлений размещены на www.jaroslavle-2009.ru.
В форс-мажорных обстоятельствах владельцы разной собственности ведут себя по-разному — например, собственник разоряющейся пекарни продаст все свое имущество и на свои личные сбережения купит новое, более производительное оборудование, фермер для расплаты с долгами продаст скот и технику. «Контрольные» же акционеры при финансовом крахе своего предприятия не пожертвуют ни рубля из сверхдоходов, полученных за счет хищнической эксплуатации этого объекта. Обостренное внимание к таким обстоятельствам спровоцировал не сам мировой кризис, а обращение крупного российского бизнеса за финансовой помощью к хранителям общенародного достояния — бюджетных и внебюджетных денег.
Мировой кризис длится уже достаточно долго для того, чтобы каждый определил свою меру ответственности за его наступление и свою меру участия в преодолении его негативных последствий. Однако в России не известны (по крайней мере не стали предметом публичных обсуждений) хоть какие-нибудь действия конкретных лиц (организаций) в этом направлении, хотя образцы для подражания имеются, правда, не в России13. Поэтому в большинстве политически неангажированных аудиторий рано или поздно возникает вопрос о личнофинансовой (лично-имущественной) ответственности «контрольных акционеров» за состояние их бизнеса, за устойчивость производства, обоснованность маркетинговых стратегий и т.п.
Кризис показал, что безответственность в ведении бизнеса оборачивается трагедией не для крупнейших собственников, а для массы их работников, для бюджета и социальной сферы. Отсюда и появляются предложения о том, чтобы процедуры банкротства, предоставление государственной (бюджетной) поддержки увольняемых работников, «капитализация» банков и т.п. меры начинались с использования для этих целей части банковских накоплений и материального имущества собственника или «контрольных акционеров» (например, тех, у кого имеется более 1% акций). Эксперты все чаще говорят о том, что крупный собственник, ставший таковым при делении общенародной собственности в 1990-е годы, не должен полностью дистанцироваться от результатов бизнеса, осуществляемого на основе его собственности, не должен становиться рантье, которого на собраниях акционеров заботят только доля и объем причитающихся ему дивидендов.
Повторю, что создание правовой категории «ответственных собственников» — одно из самых радикальных предложений, с неизбежностью возникающих при обсуждении кризисной ситуации в «неофициальной обстановке». Понятно, что практическая реализация этой идеи вызвала бы настоящее смятение в стане «контрольных акционеров»14, и означала бы переворот в тихой заводи
13 Когда в Южной Корее в 1998 году была проведена кампания «Спасем экономику» («национальная кампания по выплате долгов»), сотни тысяч граждан (включая малый бизнес») стали собирать и сдавать государству валюту. В магазинах выдавали подарки тем, кто расплачивался долларами, резко упал спрос на импортную продукцию, стал пропагандироваться крайне скромный образ жизни, стал популярным секонд-хэнд, владельцы магазинов и «точек общепита» или заморозили, или существенно снижали цены. Экономия и поддержка государства стали национальной идеей (Квон Бенг Рик. «Общенациональная кампания по спасению экономики. Сеул». Весна 1998. С. 15-17).
14 Практика показала, однако, что в отдельных случаях с «контрольными акционерами» можно договариваться даже по вопросу лишения их собственности, что иллюстрировал пример перепри-ватизации Амурского судостроительного завода.
«священного института собственности». Вряд ли на такой шаг пойдут политики, неплохо чувствующие себя в этой заводи; думаю, что немалое раздражение вызовут даже предложения о рассмотрении этого вопроса.
Важнейшая из чисто российских проблем собственности — ответственное использование земельных ресурсов. Самый важный природный ресурс — сельскохозяйственная земля — стал первым, абсолютно и практически без ограничений, переданным в частные руки. Раздача земельных паев бывших коллективных хозяйств бывшим же колхозникам не создала из земельных приватизаторов массу «эффективных» земледельцев и рачительных собственников. Слишком часто они живут полунатуральным лично-подсобным хозяйством (иногда таким же фермерским) или становятся беспечными земельными рантье. Даже в аграрно благоприятном Краснодарском крае из 800 тысяч личных подсобных хозяйств только 200 тысяч являются постоянными товаропроизводителями, а в самом крупном в России крестьянско-фермерском хозяйстве Н. Чалова в высокопродуктивном землепользовании почти 380 тыс. га, но из них только 2 тыс. га — в собственности. А остальное — аренда давно заброшенных «собственниками» участков.
В связи с этим снова и снова возникает вопрос об ответственном собственнике, права которого, например, на владение землей ограничивались бы временем бесхозяйственного пользования, то есть не вовлечением ее в хозяйственный оборот с получением хотя бы установленного минимума продукции (с учетом всех мыслимых рисков). Земля, теряющая кадастровую оценку (например, пастбище или пашня, зарастающая сорняками и кустами), должна немедленно изыматься у «собственника», поступать в специальные резервные фонды и по цене годовой аренды уходить к действительно работающим на земле.
Все вышесказанное о повышении ответственности бизнеса и собственника никоим образом не снимает остроту проблемы коренного изменения структуры и обновления материальной составляющей российской собственности. В первом десятилетии XXI века экономика страны остается недоиндустриали-зированной, основные фонды предприятий транспортной и инженерной инфраструктуры не обновляются и недопустимо изношены, обеспеченность населения жильем и объектами социальной инфраструктуры явно недостаточна. В советский период хотя бы была поставлена задача создания «материальнотехнической базы коммунизма», а за последние 20 лет в стране ничего не было сделано для создания материально-технической базы конкурентоспособной рыночной экономики — грубо говоря, Россия донашивает советские «обноски». Задача создания такой «базы» — это задача выживания и безопасности страны. Поэтому и в условиях относительной стабильности, и в условиях жесткой конкурентной среды глобализирующейся экономики, и в условиях мировых кризисов и внешних агрессий все, что становится материальной базой российского общества, должно награждаться, а не налогооблагаться. В отличие от других, материально обустроенных и непрерывно обновляемых экономик, в России должен быть полностью отменен налог на создаваемое имущество как юридических, так и физических лиц. Нельзя допустить, чтобы налогообложение приватизированного жилья в предлагаемых ныне размерах стало сильнейшим ударом по его собственникам (налог на такое имущество уместно брать лишь при его
продаже). «Обнуление» налога на вновь созданное (или обновленное) имущество юридических лиц (в первую очередь производственного и инфраструктурного назначения) может в какой-то степени стимулировать новое строительство и модернизацию построенного15. Налоговые органы при должном контроле и администрировании могут легко перекрыть «выпадающие» доходы; а роль новых материальных объектов в создании реальной «подушки безопасности» для смягчения любых кризисных ситуаций (прежде всего за счет создания рабочих мест) трудно переоценить.
* * *
У меня нет иллюзий по поводу того, что вышеприведенные соображения о целесообразности перехода к идеологии постмиркризисного существования страны, опирающегося на ценности самосохранения и меньшей зависимости от внешних деструктивных воздействий, равно как и другие, не рассмотренные в этой статье компоненты цивилизационной альтернативы, найдут понимание и отклик в среде «принимающих решение». И дело не только в том, что кризисная ситуация последнего двадцатилетия оказалась исключительно удачной для всех, кто сумел материализовать новоцивилизационные ценности перепотребления и переприсвоения. Дело и в том, что пути выхода из нашего двадцатилетнего кризиса загромождены реалиями плюрализма, о которых говорилось в третьем разделе этой статьи; эти реалии юридически закреплены в Конституции РФ и в тысячах законов и подзаконных актов, но самое главное — в сознании и в мотивациях деятельности политической элиты и банкиров, предпринимателей и «силовиков», избирателей и избираемых. И я не вижу в России ни харизматической личности, ни политической воли, ни пассионарных интенций народа, способных провозгласить и реализовать цивилизационную альтернативу как единственную возможность существования России в кризисогенном цивилизационном окружении.
Я писал в предыдущих публикациях о том, что «восстановление докризисной экономики» есть самый худший из всех вариантов выхода России из кризиса; если это и состоится, то «восстановление» будет означать возвращение к тому исходному состоянию системного кризиса, в котором Россия встретила кризис мировой. Последний лишь сильнее высветил пороки российской экономики периода «цивилизационного плюрализма» и ее проблемы (от уязвимости «моногородов» до общей невосприимчивости бизнеса к инновациям) — все они были и до 2008 года. Выход России из собственного двадцатилетнего кризиса находится там, где был вход в систему ценностей «цивилизационного плюрализма». Повторю, что я считаю серьезный поворот нашей политики в сторону самосохранения страны маловероятным, но в экспертном сообществе такая возможность могла бы стать хотя бы поводом для научных дискуссий.
15 Пример «от обратного»: недавно установленный в Калининграде великолепный орган стал предметом налогообложения, которое не по силам всем объектам культуры Калининградской области.
