CC BY
83
УДК 94(420).06
Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2012. Вып. 4
А. А. Паламарчук
ЦИВИЛИСТЫ В РАННЕСТЮАРТОВСКОЙ АНГЛИИ: ЮРИДИЧЕСКАЯ КОРПОРАЦИЯ В ПОИСКАХ НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ*
Первые три десятилетия XVII в. стали одним из самых напряженных и драматичных эпизодов в английской правовой истории. Утверждение на престоле династии Стюартов совпало не только с ощутимыми социальными и административными изменениями, но и с кризисом правового дуализма, существовавшего в Англии с второй четверти XIII в. Несмотря на то, что две влиятельные юридические корпорации — юристы общего права и цивилисты — формально размежевались, как принято считать, в 1234 г., когда Генрих III Плантагенет издал запрет на существование любых юридических школ в пределах лондонского Сити, именно в яковитскую эпоху конкуренция между двумя правовыми системами, наметившаяся уже при Тюдорах, становится обостренной и динамичной. Противостояние двух активно формирующихся дискурсов — общего и цивильного права — разворачивается не только в сфере институциональной (как борьба за границы юрисдикций между отдельными судами) и корпоративной, но и в сфере интеллектуальной и политической.
До недавнего времени в историографии оставалась господствующей концепция, согласно которой в яковитскую эпоху общее право, отождествляемое с основами так называемой английской «конституции», уже было доминирующей правовой системой, выполняя, с одной стороны, системообразующую функцию для всей английской государственности, а с другой стороны — служа тем скрытым механизмом, который в 1640-х годах приведет Англию к конституционному конфликту и гражданской войне. Подобная точка зрения получила повсеместное распространение в основном благодаря британской вигской историографии XIX столетия, однако корни описанной концепции восходят непосредственно к трудам современников. Среди них особое и совершенно исключительное место следует отвести сэру Эдварду Коку (1552 — 1634), лорду Главному судье королевства, и его труду «Институции законов Англии». В этом четырехтомном систематизаторском сочинении впервые отчетливо была сформулирована мысль о том, что именно общее право, и ничто иное, лучше и полнее всего отражает сущность английской национальной идентичности, государственного устройства, прав и привилегий англичан, и потому с незапамятных времен является доминирующей правовой системой королевства. Концепция, разработанная и успешно популяризированная Коком, и ее производные были подвергнуты ревизии лишь в последние десятилетия в работах Р. Гельмгольца [1], Б. Левака [2], Д. Кокиллетта [3], Л. Кнафла [4], Р. Циммермана [5, 6]. Суть критики состоит в том, что в риторике, которая выстраивалась Коком и его сподвижниками в условиях интенсивной полемики, общее право и занимаемое им место в обществе представало таким, каким оно должно было быть
* Статья подготовлена в рамках проекта «От сословно-представительных к абсолютным монархиям: социальные и политические основы трансформации» при поддержке РГНФ, Грант №12-01-00366 2011-09-30.
© А. А. Паламарчук, 2012
в видении его апологетов, однако создаваемая ими картина далеко не во всем отражала реально существующее положение дел. Британский цивильный дискурс не находился в роли «поверженного противника»: напротив, именно активность цивилистов во многом провоцировала их конкурентов как на конкретные политические действия, так и стимулировала рефлексию и систематизацию собственных воззрений.
Несмотря на относительную малочисленность, английские цивилисты распространяли свое влияние на весьма обширную область, часть которой они могли справедливо считать своей монополией. Прежде всего, цивильное право практиковалось в Адмиралтейском суде (это было обусловлено необходимостью рассматривать тяжбы английских и иностранных купцов, что требовало иной правовой базы, нежели исключительно английское право); затем следовали церковные суды (рассматривавшие, помимо сугубо церковных вопросов, дела, связанные с завещаниями, брачными договорами и разводами); цивилисты вели дела в Маршальском суде и в Рыцарском суде. Помимо перечисленных «монопольных» областей цивилисты были задействованы в светской и духовной администрации. В провинции они занимали должности комиссаров или пребендариев при епископах и архидиаконах, а также должности церковных деканов, представителей Адмиралтейского суда в графствах в качестве вице-адмиралов или судей; участвовали в консилиарных судах, включая Высший суд Делегатов и Совет Севера. Наиболее примечательно то, что цивилисты традиционно занимали должности в Канцлерском суде и в Палате прошений наряду с юристами общего права. Наконец, цивилисты задействовались короной на дипломатической службе, в частности, направлялись Тайным Советом в качестве арбитров в тяжбах между иностранными торговцами. В 1549 г. было предложено учредить новый колледж в Оксфорде — Эдуард колледж, который готовил бы цивилистов именно для консультаций в Тайном Совете. Наконец, неоспоримой привилегией цивилистов было преподавание права в университетах Оксфорда и Кембриджа, где еще Генрихом VIII была учреждена королевская кафедра права (Regius professorship).
В итоге, как описывает ситуацию Д. Кокиллетт, если «деловой человек тюдоровской эпохи желал составить завещание, хотел уладить спор с женой или обзавестись гербом, или начать импортировать вино из Франции, или пожаловаться на своего приходского священника, или проконсультироваться о сделке с иностранцем, или искал правосудия равенства в Канцлерском суде или в Палате прошений, ему следовало отправиться в Коллегию докторов права (Doctors' Commons)» [3, р. 30-31]. Поэтому, несмотря на то, что общее число цивилистов на рубеже XVI-XVII столетий не превышало двухсот (по сравнению с двумя тысячами юристов общего права), в глазах собратьев по профессии они представлялись влиятельными конкурентами, своеобразным стимулом для постоянного расширения и внутреннего конституирования дискурса общего права.
В сочинениях цивилистов с легкостью можно обнаружить столь же серьезные, как у конкурентов, намерения утвердить формируемый цивильным правом стиль мышления и правовую культуру и расширить пределы ее влияния на умы современников. Во многих случаях обе стороны — цивилисты и юристы общего права — использовали однотипные полемические приемы, одноплановую аргументацию и оспаривали одни и те же утверждения.
Как и юристы общего права, позднетюдоровские и раннестюартовские цивилисты находились не только в поиске форм систематизации права, но и в поиске, если так можно выразиться, национального контекста цивильного права.
Интересным примером здесь служит сочинение Генри Финча (ум. 1625) — «№это-1ехша» («Искусство права»), в оригинале написанное на «юридическом французском» примерно в 1598 г., до публикации в 1613 г. циркулировавшее в рукописном варианте, и лишь в 1630 г., после смерти автора, переведенное на английский язык. Английский текст трактата многократно воспроизводился с дополнениями и комментариями в сочинениях других цивилистов: в 1640 — в трактате Уильяма Ноя, затем — Эдмунда Вин-гейта «Корпус общего права» (1655) [7], Майкла Хоука «Основания английского права» [8] и Томаса Вуда «Учреждение английских законов» [9], и до 1700 г. трижды переиздавался под именем самого Финча.
Для своего сочинения Финч использует юридический французский — язык, воспринимавшийся едва ли не как «профессиональная собственность» юристов общего права. Гораздо более ожидаемым было бы увидеть трактат, открывающийся изложением концепции естественного права, написанным на латинском языке — языке вполне определенной правовой традиции. Показательно и название «№ото!ехша», во-первых, призванное отмежевать изложенное в трактате от схоластического представления о ««аеШа», а во-вторых, сблизить предлагаемую Финчем концепцию с представлениями юристов общего права об их профессии. В то время как для последних понятие общего права включало в себя совокупность юридических практик, в изложении Финча право должно было предстать не как совокупность максим или статутов, но как процесс — в данном случае процесс мышления, развития юридической логики. Английский перевод сочинения Финча озаглавлен «№это!ехша, или общее право Англии, изложенное таким образом, что отныне может на полном основании претендовать на имя искусства. Сопоставленное с правом божественным и с помощью него исправленное».
В отличие от многих английских и шотландских цивилистов Финч предпочитал опираться не на бартолистскую традицию, а использовать гораздо более новый метод — рамистскую логику. Распространению рамизма в Англии покровительствовал сэр Филипп Сидни, которому Финч посвятил рукопись английского перевода своего трактата. Несколькими годами ранее, в 1588 г., тот же Сидни способствовал публикации сочинения Абрахама Фроунса «Логика юриста» [10], также основанного на логике рамизма. Рамизм представлял собой весьма перспективную методологическую альтернативу используемым цивилистами методам. Во-первых, автор, Пьер де ла Раме (лат. Петр Рамус) (1515-1572), был протестантом, мучеником Варфоломеевской ночи, и, что неудивительно, противником аристотелизма. Это само по себе служило опровержением неизменно присутствовавших ассоциаций между цивильным правом, схоластикой и католицизмом. Во-вторых, де ла Раме предлагал для анализа окружающей действительности простой и притом логически последовательный метод, который сам автор назвал «природным методом». Различные компоненты человеческого знания, той или иной его области, отдельные явления и понятия и их составляющие должны были систематизироваться в порядке убывания от более общих к частным. Сложные понятия сводились к простым через последовательные определения и разделения на составные части, а в конце рассуждения ход мысли и возникавшие дихотомии часто наглядно представлялись в виде схемы. В-третьих, данный метод, с одной стороны, во многом был органично связан с методами и практиками, использовавшимися в европейском образовании, с другой — полученное в результате систематизированное знание о том или ином предмете должно было быть ориентировано на какие-либо благие социальные (прежде всего на обучение) или политические цели,
в то время как усвоение знания обществом обеспечивалось именно его правильной организацией [11, р. 326-352].
Именно социальная ориентированность и практический характер знания позволяли называть его «искусством» (techne). Но нельзя забывать, что именно практический характер английского права и его глубинную связь с развитием общества подчеркивали юристы общего права. Финч же старается продемонстрировать, что прецедентное право — лишь один из возможных частных случаев развития правовых практик, сопоставимый с правовыми системами других народов и государств. В отличие от теоретиков common law Финч вкладывает иное значение в термин «общее право», не противопоставляя его праву божественному, естественному или цивильному. «Общее право» (в значении «обязывающее для всех») существует в любом государстве или народе: это совокупность норм, определяющих более частные детали правового поля того или иного общества. Таким образом общее право присутствовало, например, у древних евреев в виде десяти заповедей, а у римлян — в виде кодекса Юстиниана. Финч многократно пытается дать определение «общего права»: «То, что мы привыкли называть общим правом, — слово не новое, не странное и не варварское, и не относящееся к тому праву, которое существует у нас, как некоторые в неведении полагают, но термин, применимый к любому другому праву» [12, р. 74].
Генри Финч неоднократно говорит об общем праве как о «священном правиле разума», однако вкладывает в эту фразу совершенно иное значение, нежели его собратья из судебных иннов. «Разум» Финча, отражающийся в правовых нормах, сам по себе предстает организующей и творящей силой, а не является результатом опыта и практики общества, как полагал, к примеру, Кок.
В основе обычного права Англии, существующего, бесспорно, с незапамятных времен, лежит все же именно позитивное право, индивидуальные решения, справедливость которых была принята всем обществом.
Джон Коуэлл (1554-1611) в опубликованном в 1605 г. трактате «Institutions Juris Anglicani» [13] реализовал план не менее амбициозный, чем план Кока: систематизировать английское право, отталкиваясь от основы, заданной Кодексом Юстиниана. Цивильное право должно было стать формой и мерилом для будущего синтеза, в то время как элементы общего права (особенно это касалось трудов «отцов-основателей», а также системы судебных предписаний) должны были подвергнуться очищению, систематизации и затем интегрированы. В посвящении своему патрону, Генри Говарду, графу Нортгемптону, Коуэлл излагает идею, которой останется верен и в опубликованном в 1607 г. «Толкователе». «После того, как я многие годы изучал обе науки (общее и цивильное право. — А. П.), их основания, определения и состав, и их правила, то обнаружил, что они сходны, но лишь используют разную терминологию и различные методы; и что наше так называемое общее право есть не что иное, как право римское и феодальное». Правда, признается Коуэлл чуть ниже, «подобное мнение многим ученым мужам показалось невозможным» [13, р. 5].
Почему именно римское право должно было стать формой для улучшенной английской конституции? Объясняя причины этого, Коуэлл апеллирует не столько к совершенству и рациональности римских законов, столько прибегает к распространенной и широко используемой в яковитском обществе риторике, исходящей во многом от самого монарха. Яков, «посредник в деле умиротворения во всем христианском мире», должен примирить и два отдельных права; монарх, соединивший два королевства
в своей персоне, в ней же должен объединить право Англии и право римское. Точно так же, как монарх повелел исправить язык Библии, инициировав создание нового перевода, от варваризмов должен быть очищен и язык права. Наконец, ничто более не соответствует величию образовавшегося под скипетром Якова I государства (уже в самом заголовке Коуэлл называет Англию одновременно и «regnum», и «imperia»), чем право, основы которого сформировались в не менее великой империи. Расположенная на Британских островах империя достойна получить воистину имперские по форме законы [13, р. 5].
Общее право, по мысли Коуэлла, по сути своей не является целостной системой, а представляет, скорее, спонтанную комбинацию разнообразных обычаев: «После распада Римской империи на территорию бриттов вторглись три германских племени: саксы, англы и юты. Поскольку у этих племен были разные обычаи, они управлялись согласно разным законам, которыми руководствовались их предки. Однако законы западных саксов и жителей Мерсии, которым оказано предпочтение между иными, стали называть jus anglorum. Затем на их земли вторглись даны, установились их обычаи, и право изменилось в третий раз. Данов изгнали нормандцы. Из существовавших законов Завоеватель упразднил одни и установил другие, добавив кое-что из законов своей страны, которые он полагал наилучшими для поддержания мира, спокойствия и блага людей. Все это мы и называем общим правом» [14, р. 118].
Именно в связи с подобным видением правового дисконтинуитета становятся более понятными воззрения Коуэлла, связанные с монархической властью и прерогативой. Монарх — «воплощение закона», «его следует воспринимать как не подверженного смерти, воплощение самого себя» [14, р. 272]. Если право изменчиво, монарх и его воля (неизменно справедливая) постоянны. Когда Коуэлл писал о том, что монарх стоит выше закона, можно предположить, что он имел в виду следующее: речь для него не шла о форме самовластия или деспотизма, когда король в собственных интересах произвольно отменял те или иные нормы или решения судов или парламента. Монархическая власть, воплощенная в священной и бессмертной персоне по своей сути представлялась Коуэллу явлением более совершенным, чем какие бы то ни было институты и правовые системы, за исключением права божественного. Поэтому ситуация, когда монарх вмешивался в нормальный ход принятия законов или рассмотрение дел, представляла собой не вмешательство единичного (в данном случае королевской воли) в общее (обычай или право), а нисхождение более высокого (монаршей власти) к более низкому, священного к профанному. Прерогатива «для наших юристов означает всю ту абсолютную высоту власти, которую цивилисты называют величием (majestas) или владычеством (potestas), или империумом (jus imperii), подчиненным только Богу» [14, р. 356 ].
Для Кока и других теоретиков общего права королевская власть и королевское правосудие, «абсолютность» которых не ставилась под сомнение, тем не менее были «рассредоточены» в системе юридических и социальных институтов. Для Коуэлла и суды, и парламент, и все другие учреждения были лишь орудием в руках монарха, инструментом, с помощью которого он правит страной в мирное время.
История публикаций Джона Коуэлла может стать прекрасным подтверждением того, что правовые дискурсы в раннестюартовской Англии действительно образовали вполне четкую иерархию, а ее формирование происходило не только в интеллектуальной и теоретической сфере.
Как уже упоминалось выше, в 1607 г. Коуэлл опубликовал книгу «Толкователь» — пятисотстраничный словарь преимущественно юридических и политических терминов, сочетавший элементы как лингвистического анализа, так и антикварного подхода. Публикация оказалась весьма успешной, а год спустя Коуэлл был назначен на должность генерального викария архиепископа Кентерберийского Банкрофта, своего патрона со времен обучения в Кембридже. Ситуация осложнялась лишь тем, что именно в это время Банкрофт оказался втянутым в конфликт с Вестминстерскими судами. Как и в описанном выше случае с Адмиралтейским судом, юстиция общего права активно вмешивалась в юрисдикцию церковных судов, издавая предписания «о запрещении» и, таким образом, получала возможность пересмотра дел и вынесения альтернативных решений. Ситуация отнюдь не была новой: обычно в подобных случаях духовенству следовало собрать информацию обо всех злоупотреблениях и представить ее на рассмотрение парламента. Обычно такие петиции назывались «Articluli cleri», и после парламентского слушания окончательное решение о них оставалось за монархом. В 1608 г. представлять Articuli cleri в парламенте предстояло Коуэллу, в то время как ответ судей Вестминстера был подготовлен все тем же лордом Главным судьей Коком, ревниво оберегавшим интересы общего права. Главной мишенью Кока оказался прерогативный суд Высокой комиссии. В итоге, как и в случае с Адмиралтейским судом, решение по Articuli cleri оказалось непрочным компромиссом: Вестминстерские суды продолжали нарушать духовную юрисдикцию, а Коуэлл и его «Толкователь» пали жертвой конфликта (при этом «Institutiones Juris Anglicani», содержащие те же самые идеи, подозрений не вызвали) [15].
Парадоксальным образом Коуэлл, на тот момент, пожалуй, самый яркий апологет королевской прерогативы, был обвинен в подрыве власти монарха. Согласно выпущенной прокламации, в вину ему вменялось чрезмерное преувеличение границ королевской прерогативы, утверждение, что монах не связан коронационной клятвой, тезис «voluntas regis — lex populi»; что для издания законов монарху не обязателен созыв парламента, а испрашиваемое согласие подданных на взимание субсидий — не обязанность короля, а оказываемая им милость. Наконец, в вину Коуэллу ставилось то, что он считает, будто «законы Рима и Константинополя имеют ту же самую силу для городов Лондона и Йорка».
Однако еще более интересны другие формулировки в тексте прокламации. Англичанам следовало знать, что «он, будучи всего лишь цивилистом по профессии, судит о делах за пределами его понимания». Что же это за вопросы, о которых ученый доктор Кембриджского университета, дважды избиравшийся его вице-канцлером, и regius professor кафедры права, не имеет представления? Оказывается, это «вещи, относящиеся к делам управления и монархии». Подразумевается, что право судить об этих материях должно принадлежать исключительно носителям английского common law.
Если бы речь шла лишь о непрофессиональном вмешательстве несведущего цивилиста в священные вопросы королевской власти, возможно, его вина не была бы столь тяжкой. Но этот дерзкий доктор позволил себе «говорить непочтительно об общем праве Англии, а также о некоторых трудах самых известных и древних судей этого права». Текст прокламации приравнивает высказывания Коуэлла чуть ли не к государственной измене: «Для любого подданного в высшей степени противозаконно говорить или писать что-либо против того права, согласно которому он живет» [14, р. 11 ].
Возможно, самым важным вопросом, определившим, как представляется, главенствующее положение общего права в иерархии правовых дискурсов, был вопрос о том,
способно ли право как таковое формировать целостную, самодостаточную и самовоспроизводящуюся систему, включающую общество, монархическую власть и административные институты, или же оно является лишь элементом этой системы.
Общее право, не претендовавшее на статус науки и ограничивавшее себя статусом «практики», тем самым оставляло за собой возможность оперировать более многочисленными и разнообразными формулировками, методами разрешения спорных ситуаций, применения широкого спектра «предписаний» и прецедентов к изменчивым современным реалиям. Постулируемый общим правом консерватизм, создававший необходимую монархии картину стабильности и устойчивости, с одной стороны, и исключительная гибкость и определенная открытость к заимствованиям — с другой, как нельзя лучше соответствовали ситуации поиска Яковом Стюартом путей реализации его британского проекта. При этом очевидный англоцентризм культуры общего права, несомненно, представлял собой едва ли не главную сложность в адаптации данного дискурса к специфическим условиям стюартовской монархии, объединившей под скипетром Якова I Англию, Шотландию и Ирландию.
Закрепление общего права в качестве доминирующего в Англии дискурса стало возможным в немалой степени благодаря теоретическим построениям юристов общего права: тем самым профессиональное юридическое сообщество не только упорядочивало собственные главные идеи и установки, но и успешно популяризировало собственные воззрения.
Потенциал, заложенный в системе цивильного права, также представлял весьма заманчивые воможности для раннестюартовской монархии. Привлекательной была не только имперская перспектива, неизбежно присутствующая в данном дискурсе, и не только последовательность и систематичность, которой так не хватало общему праву и к которым последнее настойчиво стремилось. Заложенная в построениях английских и шотландских цивилистов возможность компаративного подхода к правовым и социальным структурам в конечном счете создавала альтернативу англоцентричной модели, а конституирующим и системообразующим компонентом становились воля и персона суверена. Однако в силу сложного комплекса политических и социальных причин «цивилистская» культура, не прекращая своего существования и служа постоянным «вызовом» для общего права, в раннестюартовской Англии оказалась лишь на второй ступени иерархии правовых дискурсов.
Источники и литература
1. HelmholzR. H. Continental Law and Common Law: Historical Strangers or Companions? // Duke Law Journal. Vol. 1990. N 6. P. 1207-1228.
2. Levack B. The Proposed Union of English law and Scots Law in the seventeenth Century // The Juridical Review. 1979. Part 2. P. 97-115.
3. Coquillette D. R. The Civilian Writers of Doctors' Commons, London: Three Centuries of Juristic Innovation in Comparative, Commercial and International Law. Berlin: Dunker und Humblot, 1988. 303 р.
4. Knafla L. Law and Politics in Jacobean England. Cambridge: Cambridge University Press, 1977. 356 c.
5. Zimmermann R. The Law of obligations: Roman foundations of the Civilian Tradition. New York: Clarendon Press, 1990. 252 р.
6. The Civilian Tradition and Scots Law / ed. by D. L. Carey Miller and R. Zimmermann. Berlin: Dunker und Humblot, 1998. 304 р.
7. Wingate Edmund. The Bodie of the Common Law. London: Printed by R. & W. Leybourn for Henry Twyford and Roger Wingate, 1655. 170 p.
8. Hawke Michael. The Grounds of the Laws of England. London: Printed for J. Moor, 1657. 380 p.
9. Wood Thomas. The Institute of the Lawes of England. London: Printed by W. Strahan and M. Woodfall, 1722. 657 p.
10. Fraunce Abraham. Lawyer's Logicke. London, Printed in the Savoy, 1588. 260 p.
11. Prest W. The Dialectical Origins of Finch's Law // Cambridge Law Journal. 1977. Vol. 36. P. 326352.
12. Finch Henry. Law, or a Discourse Thereof. London, in the Savoy: Printed by Henry Lintot, 1759. 496 p.
13. Cowell John. Institutiones Juris Anglicani ad methodum et seriem institutionum imperialium compositae et digestae. Opus non solum juris anglicani romanique in hoc regno studiosis, sed omnibus qui consuetudines inclyti nostril Imperii scire penitus cupiunt, utile at accomodatum. Auctore Johanne Cowello. Oxoniae, Excudebat H. H. typographus impensis F. Oxlad, 1676. 320 c.
14. Cowell John. A Law Dictionary, or Interpreter. London, in the Savoy: Printed by E. and R. Nutt and R. Gosling for J. Walthoe, 1727. 483 p.
15. Clegg C. S. Press Censorship in Jacobean England. Cambridge: Cambridge University Press, 2001. 252 p.
Статья поступила в редакцию 16 июня 2012 г.
