CC BY
48
Вестник ПСТГУ III: Филология
2013. Вып. 3 (33). С. 98-112
ЦИСТЕРЦИАНСКИЕ EXEMPLA
на закате Средневековья: от истории к РИТОРИКЕ
В. В. Смирнова
В этой статье автор предпринимает попытку найти новый подход к изучению позднесредневековых цистерцианских сборников exempla. Считаясь вторичными, эти произведения почти не привлекали внимания исследователей. И действительно, если в конце XII — начале XIII в. цистерцианские монахи черпают вдохновение в собственной оригинальной устной традиции, то в XIV в. они обращаются к уже известным письменным источникам (в большинстве своем не цистерцианским), подражая, как кажется на первый взгляд, более популярным доминиканским и францисканским exempla. Однако было бы неправильным считать эти сборники свидетельствами упадка — как жанра «примера», так и самого цистерцианского ордена. Новые тенденции в интеллектуальной и духовной жизни ордена приводят к глубинной трансформации цистерцианского «примера», который перестает быть одним из механизмов коллективной памяти, основанной на совместном переживании чудесного, и переходит в разряд пастырской риторики. Воспроизведение существующих моделей, преимущественно доминиканских, может рассматриваться как основа для создания нового дискурса идентичности, который носит региональный характер. Вместе с тем цитатность, свойственная позднесредневековым цистерцианским exempla, является частью сложной системы литературных и риторических конвенций, возникающей на пересечении разных жанров: сборников exempla, флорилегиев, пастырских сборников, легендариев и т. п.
Введение
Несмотря на постоянно растущий интерес к цистерцианским exempla\ сборники, составленные после знаменитого «Диалога о чудесах» Цезария Гейстербах-
1 Этот интерес выражается как в новых изданиях, переводах, критических работах, так и в регулярно проводящихся конференциях. Упомянем лишь несколько названий в качестве примера: Collectio exemplorum Ciserciensis е codice Parisiensi, BnF, lat. 15912 asseruata / Éd. M. A. Polo de Beaulieu et Jacques Berioz. Tumhout: Brepols, 2012 ( Corpus Christianorum Continua-tio Mediaevalis 243); The Great Beginning of Citeaux: A Narrative of the Beginning of the Cistercian Order; The Exordium Magnum of Conrad of Eberbach / Trad, en anglais par Benedicta Ward, Paul Savage. Liturgical Press, 2012; Mula S. Herbert de Torres et l’autoreprésentation de l’ordre cistercien dans les recueils à'exempla // Le Tonnerre des exemples. Exempla et mediation culturelle dans l’Occident medieval / Éd. M. A. Polo de Beaulieu, P. Collomb et J. Berlioz. Rennes, 2010. P. 187-199; Smirnova V. «Le Dialogus miraculorum» de Cesaire de Heisterbach: le dialogue comme axe d’ecriture et de lecture» // Formes dialoguees dans la littérature exemplaire du Moyen Age / Éd. M. A. Polo de Beaulieu. Paris, 2012. P. 195—218. В июне 2013 г. в Париже состоялась конференция La persuasion
ского2, не привлекали, за редчайшими исключениями’, внимания специалистов и остаются неизвестными широкому кругу исследователей. Создается впечатление, что после бурного расцвета жанра «примера» в конце XII — первой трети XIII в. цистерцианцы быстро перестали им интересоваться, и производство сборников exempla сошло на нет (как отмечает Брайан Патрик МакГуайр, Цезарий «практически стоит в конце цистерцианской традиции exempla»4), в то время как на самом деле в XIV в. было составлено по меньшей мере пять сборников5 (восемь, если добавить в этот список три «Паломничества», написанные на старофранцузском цистерцианцем Гийомом де Дигюльвилем6); для сравнения отметим, что цистерцианская литература 1170—1230 гг. насчитывает 11 сборников exempla1.
Что является причиной такого пренебрежения? Случай или, скорее, множество экстратекстуальных и подчас неуловимых факторов: личные предпочтения, меняющиеся административные и академические тенденции? Если иногда непросто, а то и невозможно выявить причины возникновения новых волн интереса к тому или иному произведению, стоит ли говорить о его отсутствии? И все же исследование в этой области могло бы принести интересные результаты
cistercienne (ХШе—XVIe siecle). Le Dialogue des miracles de Cesaire de Heisterbach et sa reception, целиком посвященная «Диалогу о чудесах» Цезария Гейстербахского.
2 Caesarii Heisterbacensis monachis ordinis cisterciensis Dialogus Miraculorum / Ed. Joseph Strange, 2 vols. Cologne: J. M. Heberle, 1851.
3 Кроме основополагающего труда Жана-Тьебо Вельтера «Exemplum в средневековой религиозной и дидактической литературе» ( Welter J.-T. L’exemplum dans la littérature religieuse et didactique du moyen âge, Paris — Toulouse, 1927), можно упомянуть частичное издание сборника «Liber Lacteus», подготовленное Даниэлой Маирхофер: Mairhofer D. Liber lacteus. Eine unbeachtete Mirakel- und Exempelsammlung aus dem Zisterzienserkloster Stams (Innsbruck, ULB, Cod. 494), Bachmann, 2009). Сборник «Sertum florum» иногда упоминался в разных работах, но никогда не становился предметом отдельного исследования. См., например, статью: Polo de Beaulieu M A. L’image du cierge séculier dans les recueils d’exempla (XHIe—XVe siecles) // Le clerc séculier au Moyen Age, actes du XXIIe congres de la Société des Historiens Medievistes de l’Enseignement Supérieur Public, Amiens, juin 1991. Paris, 1993. P. 61—80. Диссертация Каролин Тийом «Edition d’un recueil d'exempla duXlVe siecle: le “Spéculum exemplare” ou “Liber ad status”» (École nationale des chartes, Paris, 1991 ) осталась неопубликованной.
4 См. введение Брайана Патрика МакТуайра к сборнику «Дружба и вера: мужчины и женщины цистерцианского ордена и их истории, 1100—1250» (Friendship and Faith: Cistercian Men, Women, and Their Stories, 1100-1250. Aldershot, 2002, p. Viii).
'Liber ad Status (первая треть XIVв.), Lacteus Liquor (первая половина XIV в.), Liber lacteus (первая половина XIV в.), Libellus exemplorum (вторая половина XIV в.), Sertum Florum moralium ( 1346 г.).
6 О «Паломничествах» см. статью Мари Анн Поло де Болье в этом выпуске «Вестника».
7Кроме упомянутого «Диалога» (1219—1223 г.), это Libri octo miraculorum (‘Восемь книг о чудесах’) (1225-1227 гг.) того же автора; Collectaneum Clarevallense (1170-1180 гг.) (‘Собрание Клевро’), Liber miraculorum (‘Книга о чудесах’) Герберта из Клерво (около 1178 г.); сборник Энгельгарда из Лангхайма (до 1188 г.); Liber miraculorum (‘Книга о чудесах’) из Химмерода (до 1213 г.); сборник Госсвина (1197—1201 гг.); так называемый сборник из Бопре (около 1200 г.); Exordium magnum cisterciense Конрада Эбербахского (‘Большое начало цистерцианского ордена) (закончен около 1220 г.); Liber miraculorum (‘Книга о чудесах’) из Салема (ок. 1223 г.) и Liber miraculorum ( ‘Книга о чудесах’ ) из Эбраха ( 1219—1227 гг.). Краткий обзор ранней цистерцианской традиции «примеров» дан в статье: LiebersA. Rigor Ordinis — Gratia Amoris // Cîteaux. T. 43 (1992 г.). P. 161-220.
в рамках заданной нашим коллоквиумом перспективы. Согласно каким критериям мы, филологи и историки, отбираем тексты для исследования? Как наши предпочтения влияют на наши интерпретации и, наоборот, как наше видение истории и литературы влияет на наше мнение и наш выбор?
В качестве отправной точки для анализа мы выбрали суждение, высказанное о позднесредневековых цистерцианских сборниках Жаном-Тьебо Вельте-ром (1877—1955) в его монументальном труде, который и сейчас служит незаменимым пособием по средневековым exempla. Авторитетность труда Вельтера, несомненно, усиливает влияние заданной им перспективы исследования. Это мнение, будучи выраженным филологом и издателем, как мы увидим в дальнейшем имеет свои параллели и в трудах историков: несмотря на различные подходы, мы, как показывает практика, часто сходимся во взглядах.
Вторичность сборников — упадок жанра?
Итак, согласно Вельтеру, цистерцианские сборники exempla, составленные после 1230 г., полностью лишены оригинальности. Например, его описание «Гирлянды цветов морали» («Sertum Florum Moralium» из рукописи lat. 13475 Национальной библиотеки Франции) едва ли можно назвать лестным: «... если что и характеризует “Гирлянду”, так это почти полное отсутствие оригинальности. Тем не менее в ней можно найти самые разнообразные рассказы и, следовательно, большинство типов “примеров”, среди которых ведущее место занимают профанный пример и морализованный пример. Что же касается ее влияния на проповедников и моралистов, оно, судя по всему, было ограничено кругом французских цистерцианцев, в котором он и появился, — больше нигде нам не удалось обнаружить ее следов»8.
Неоригинальность — этот недостаток, по мнению Вельтера, препятствовал широкому распространению сборников в Средние века. Иначе говоря, предполагается, что современники также были к нему чувствительны. Это касается, в частности, «Книжечки примеров» («Libellus [Exemplorum»] рукописи Ms. Add. 15833 Британского музея): «Возможно, именно отсутствие разнообразия типов exempla ограничило успех “Книжечки” тем регионом, где она увидела свет»9. Если же, напротив, сборник все же получал сравнительно широкое распространение, Вельтер описывает этот феномен как своеобразный парадокс, требующий объяснения: «Несмотря на отсутствие какой бы то ни было оригинальности, сборник “Млечная влага” (рукопись 323 цистерцианской библиотеки Хайлигенкрёйца) пользовался определенной популярностью. Сам факт, что до нас дошло около дюжины рукописей, хранящихся в библиотеках Австрии и Баварии, указывает на то, что благодаря составляющим его основу агиографическим и благочестивым рассказам он был в почете у проповедников этого региона»10.
Можно было бы счесть подобное суждение анахронизмом или, во всяком случае, подвергнуть его сомнению: действительно, о какой оригинальности можно говорить применительно к жанру, в самой основе которого лежит повторное использование уже известного материала? Отметим и его негативное — с современной точки зрения — влияние на издательскую практику самого аббата Вельтера. В частности, в своем издании «Таблицы “примеров”» (единственном имеющимся на данный момент) он полностью воспроизвел «только те exempla, которые представляли определенный исторический или литературный интерес; те же, что уже известны по другим источникам, были лишь вкратце упомянуты. Это же относится к многочисленным моральным наставлениям, разбросанным по тексту тут и там. Цитаты из Писания, Отцов Церкви, церковных писателей и бестиариев, лишенные какого-либо интереса, были полностью удалены»11. Иначе говоря, сборник предстает перед читателем и исследователем в искаженном виде. Было бы ошибкой считать подобный подход пережитком прошлого. Как признается Оливье Лежандр, издатель «Собрания Клерво», перед началом работы он задавался вопросом: «Нужно ли отобрать для издания лишь те фрагменты, которые, как казалось, того заслуживали — ранее неизвестный материал или же exempla в строгом смысле слова, со всем риском, который могло повлечь за собой подобное решение; или же воспроизвести книгу целиком, исходя из предположения, что это разнородное собрание само по себе имеет смысл?»12. Он выбрал второе, однако само это колебание показывает, насколько точно мнение аббата Вельтера выражает те установки, с которыми исследователи, в том числе и современные, нередко подходят к изучению средневековых сборников примеров.
Как Вельтер неоднократно подчеркивает, сборниками, лишенными оригинальности и, следовательно исследовательского интереса, считаются не только те, которые просто воспроизводят уже существующий образец, но и те, чье содержание лишено разнообразия, и те, что не привносят ничего нового в совершенствование системы компиляции разных рассказов (в частности, в разработку алфавитных индексов или внутритекстовых ссылок). Напротив, сборники, получившие положительную характеристику, отличаются богатым содержанием. Среди черт, которыми наделяются «оригинальные» сборники, можно назвать и те изменения, которые они вносят в соотношение рассказа и его морали: это, в частности, характерно для «Небесной лествицы» Иоанна Гоби с ее морализациями. Кроме того, высокую оценку может получить и активная авторская позиция составителя сборника, его стремление отредактировать заимствованные из других источников рассказы, как это происходит в «Диалоге о чудесах» Цезария Гейстербахского.
Литературная традиция exempla мыслится в терминах постоянного движения: появляются и перерабатываются самые разные рассказы, привлекаются новые устные и письменные источники, возникают новые системы классификации нарративного материала. Именно в этом контексте объект изучения и на-
11 Welter J. Th. La Labula exemplorum secundum ordinem alphabeti: recueil d’exempla compile en France a la fin du XHIe siecle. Paris, 1926. P. X-XI.
12 Collectaneum exemplorum et visionum Clarevallense e códice Lrecensi 946. / Éd. Olivier Legendre. Lumhout, Brepols (Corpus christianorum, Continuatio mediaevalis, 208), 2005. P. VIII.
деляется значимостью. Например, составитель так называемого сборника из Бо-пре (рукопись lat. 15912 Национальной библиотеки Франции), по мнению Вель-тера, «не выказывает никакой оригинальности»13, в то время как во введении к изданию этого сборника, подготовленному Мари Анн Поло де Болье и Жаком Берлиозом, он представлен как предшественник сборников «примеров» нищенствующих братьев: «Столь неоднородное происхождение рассказов и их распределение под разными рубриками, во всяком случае в первой части, не может не удивлять. В этом аспекте сборник предвосхищает знаменитые собрания exempla нищенствующих братьев. Выражаясь кратко, рукопись lat. 15912 Национальной библиотеки Франции выступает ценным свидетелем второго этапа развития ци-стерцианских exempla, способным сообщить нам немало важных сведений об изменении содержания, методов работы и использования цистерцианцами нарративного материала»14.
Точка зрения меняется, но научный интерес того или иного сборника exempla по-прежнему конструируется в терминах одновременно экспансии и разрыва с предыдущей традицией. Желание исследователя поместить изучаемый текст в начало новой традиции или в момент ее наивысшего развития свидетельствует, как нам представляется, о живучести эволюционистской модели развития жанра: от зарождения к апогею, а затем к упадку. Именно в рамках этой модели ци-стерцианские сборники позднего Средневековья рассматриваются чаще всего как филологами, так и историками.
«Упадок» как исторический и литературоведческий концепт
Концепция упадка с незапамятных времен является неотъемлемой частью представлений как об историческом процессе15, так и процессе литературном: идея золотого века и следующей за ним деградации представляет собой «базовое проявление мифологического мышления, засвидетельствованное во всех культурах»16. Как исторический концепт «упадок» обычно обозначает потерю динамики в развитии общества и его цельности, снижение уровня благосостояния, ослабление власти. Знаменитый труд Эдварда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи», до сих пор пользующийся известной популярностью, представляет собой, пожалуй, наиболее яркий и влиятельный пример анализа исторических событий в свете подобной перспективы. И несмотря на все попытки как отказаться от самого понятия упадок (см., в частности, замечание Робина Джорджа Коллигвуда17), так и переосмыслить традиционно связываемые с этим понятием исторические периоды (см., например, работу Анри-
13 Welter T.-Th. Exemplum... P. 253.
14 Collectio exemplorum Cisterciensis e códice Parisiensi 15912 asseruata. P. XV.
15 См. статью: Decline // Ritter H. Dictionary of concepts in History. Westpot, 1986. P. 99—104.
16 Spitzlberger G., Kernig C. D. Periodization // Marxism, Communism, and Western society: a comparative encyclopedia. T. 6. New York, 1972. P. 100.
17 «В истории, как она происходит на самом деле, нет феномена упадка: каждый упадок это также подъем, и только недостаток симпатии или знаний у историка... мешает ему увидеть двойственный характер, одновременно конструктивный и деструктивный, любого исторического процесса» (Collingwood R. G. The Idea of History. Oxford, 1956. P. 164—165.
Ирене Мару о поздней Античности18), упоминания упадка встречаются в самых разных работах, и в особенности в тех, которые так или иначе касаются позднего Средневековья.
Понятие упадка используется и в литературоведении. Так, Мишель Зенк в предисловии к сравнительно недавно вышедшим трудам конференции «Апогей и упадок» поднимает вопрос о том, почему, «когда речь заходит о позднем Средневековье, высказывается расхожее мнение, что существовал некий кризис и упадок литературы, соответствующий кризису и упадку в других областях? Литература той эпохи наводит скуку и кажется нам гораздо менее интересной, чем ранние произведения на народных языках — не являются ли подобные рассуждения предубеждением, притом чисто субъективным?»19. Разве не заманчивый образ золотого века заставляет нас воспринимать «самые древние образцы жанра как наиболее удачные»20? Итак, исторический кризис увязывается с литературным. Рассмотрим теперь, как эта двойственная концепция реализуется в области изучения средневековых exempla.
Закат жанра?
Упадок жанра «примера», по мнению Вельтера21, ощущается уже в XIVв.: его знаменует отсутствие новых источников, исчезновение личностного «примера»22, появление сборников, которые являются лишь бледными копиями своих предшественников. Отметим, что все это одновременно характерно и для изучаемых нами цистерцианских сборников. По мнению других ученых, в частности Фредерика Тубаха23, понятие упадка применимо в первую очередь к так называемым прото-exempla'. «примерам» из сочинений Отцов Церкви, монастырских сборников, таких как «Жития отцов-пустынников» и «Диалоги» Григория Двоеслова, а также из проповедей Жака де Витри. Прото-exemplum характеризуется, согласно концепции Тубаха, неразрывной связью формы, содержания и транслируемой идеи, а также нерушимостью моральной нормы, которую он постулирует. С течением времени на авансцену выходят «примеры» нищенствующих орденов, которые уже не предлагают единый для всех идеал монашеского отречения от мира, но являются своеобразным зеркалом общества своей эпохи, отражающим чаяния и установки самых разных его слоев. Прото-exemplum же, не обладая достаточной гибкостью, так и не адаптируется к новым условиям. В новых проповеднических сборниках, например в «Небесной лествице» Иоанна Гоби, он теряет свою простоту, обрастая ненужными подробностями, становится формализованным. Кроме того, рвется связь между рассказом и его моралью. Лишившись однозначной морали, такой «пример» неизбежно проигрывает новым жанрам литературы на народных языках: новелле, шванку, фацециям.
mMairou H.-I. Décadence romaine ou Antiquité tardive? (Ille—Vie siècle). Paris, 1977.
19 Apogée et déclin: actes du colloque de l’URA. T. 411. Provins, 1991 / Éd. Claude Alexandre Thomasset, Michel Zink. Paris, 1993. P. 10—11.
20 Ibid. P. 11.
21 Welter J.-Th. Exemplum...P. 375, 454.
22 «Примеры», связанные с личным опытом автора.
21 ТиЬасЪ F. Exempla in the Decline // Traditio. № IB ( 1962). P. 407—417; особенно p. 417.
Если современный исследователь разделяет эту точку зрения, цистерци-анские сборники XIV в. неминуемо окажутся вне круга его основных научных интересов. И действительно, явное предпочтение письменных источников устным мешает разработке нового содержания, а неизменный вкус к «историческим» примерам препятствует стремлению к оригинальности, характерной, по мнению Кита Уиннона, для вымышленных примеров24. Что касается структуры, цистерцианские сборники воспроизводят уже существующие модели, обычно доминиканские сборники, рукописи которых встречаются в цистерцианских библиотеках той эпохи едва ли не чаще, чем рукописи ранних цистерцианских сборников. Создается впечатление, что сборники интересующего нас периода не вносят ничего нового в понимание развития жанра «примера» и его конституирующих черт. Добавим к этому и то, что конец XII — начало XIII века считаются золотым веком цистерцианского «примера»25, за которым, как и за всяким золотым веком, может следовать лишь постепенный упадок.
Поскольку цистерцианскими «примерами» занимаются в основном историки, посмотрим, разделяют ли они это нелестное мнение.
Закат ордена?
На первый взгляд, исторический подход (и в особенности подход так называемой интеллектуальной истории) кажется более снисходительным к изучаемым сборникам. Жак Jle Гофф, Клод Бремон, Жан-Клод Шмитт оспаривают применимость самого понятия «упадок» к позднесредневековому примеру. Исследователи, отождествляя упадок в первую очередь с исчезновением жанра, отмечают, что exempla продолжали бытовать и после XIV в.: существуют протестантские «примеры», «примеры» в проповеди Контрреформации, «примеры» в религиозной литературе эпохи барокко26... Но демонстрация жизнеспособности жанра как такового едва ли делает более привлекательным изучение позднесредневековых цистерцианских сборников. Дело в том, что ценность «примера» как исторического источника заключается, по мнению большинства исследователей, в содержащихся в нем сведениях о материальной культуре, социальной жизни и менталитете людей той эпохи27. Именно в качестве такого источника и выступают цистерцианские сборники XII — начала XIII в. в большинстве посвященных им работ: исследователи неоднократно подчеркивают важность их изучения для понимания культуры и ментальности монахов ордена.
С этой точки зрения цистерцианские сборники конца XIV в. едва ли представляют интерес. Если авторы первых сборников обращались прежде всего к
24 Whinnon К. La littérature exemplaire du Moyen-Age Castillan et l'Hispanisme britannique // Melanges de la Casa de Velazquez. T. 15.1979. P. 601.
25 McGuire В. P. The Cistercians and the Rise of the Exemplum in Early Thirteenth-Century France: A Réévaluation of Paris BN MS lat. 15912 // Classica et Mediaevalia. T. 34. Copenhagen, 1983. P. 221-225.
26 О «примерах», бытовавших в раннее Новое время, см., например: Dehouve D. L'evangelisation des Azteques ou Le pecheur universel. Paris, 2004.
27Bremond CI., Le GoffJ., Schmitt /.-Cl. L'Exemplum // Typologie des sources du Moyen Age Occidental. Fasc. 40.1982. P. 78.
истории ордена, к событиям, запечатлевшимся в коллективной памяти, то их преемники черпали материал из самых разных письменных источников, по большей части не цистерцианских. В отличие от ранних сборников, явственно выражающих интересы и ценности членов ордена, поздние сборники лишены «цистерцианских» черт. Принадлежность их составителей к ордену определяется с трудом. Так, только колофон позволяет идентифицировать автора «Гирлянды цветов морали» как учащегося коллежа Святого Бернарда в Париже. Всего одно иди два упоминания цистерцианского ордена как «нашего» говорят о составителе «Книги к сословиям» как о цистерцианце; орденскую принадлежность автора «Млечной влаги» выдает лишь упоминание святого Бернарда как «нашего отца».
История цистерцианских сборников «примеров» нередко видится как отражение истории ордена в целом. И действительно, работы, посвященные сборникам 1170—1230 гг., оставляют впечатление, что расцвет жанра совпадает с расцветом ордена, его экспансией и обогащением. Растущее влияние ордена после канонизации святого Бернарда, но также и сопутствовавшая ему критика со стороны церковных авторитетов, в частности папы Александра III28, ощущаются в желании цистерцианцев записать собственную историю, утвердить, благодаря «ежедневно свершающимся» в ордене чудесам, его привилегированную позицию среди прочих, защитить его интересы. С этой точки зрения небезынтересно отметить, что внутри цистерцианского ордена именно Клерво и аббатства его ветви были наиболее активны в области производства подобных сборников. Не является ли такое своеобразное «присвоение» жанра «примера» также и конструированием дискурса власти, продиктованным неослабевающим соперничеством Клерво с его материнским аббатством — Сито?
Так или иначе, контраст с последующей эпохой очевиден. В XIV—XV вв. цистерцианский орден переживает глубокий кризис. Эпидемия черной смерти, Столетняя война, Великий западный раскол подрывают экономику ордена: аббатства нищают, число монахов сокращается, постепенное исчезновение института конверсов (братьев-мирян) означает постоянную нехватку рабочей силы. Усугубляются проблемы и внутри ордена, в частности авторитета Сито и монастырской дисциплины. Все сильнее ощущается дух сепаратизма; само понятие цистерцианской духовности как основной движущей силы в жизни каждого монастыря (и, отметим в скобках, создания сборников «примеров») становится расплывчатым, ускользающим от всякого обобщения. Как отмечает Луи Лекай, несколько позднесредневековых трактатов, посвященных цистерцианской духовности, адресованы конкретным группам лиц; их положения не могут быть распространены на орден в целом29. Неудивительно, что падает и влияние ордена: даже цистерцианский папа Бенедикт XII предпочитал использовать в качестве легатов доминиканцев и францисканцев.
Что же касается изучаемых сборников, то отсутствие «цистерцианского» содержания и отчетливое влияние exempla нищенствующих орденов неизбежно ас-
28 См.: Berman С. The Cistercian Evolution: The Invention ofa Religious Order in Twelfth-Century Europe. Philadelphia, 2010. P. 12-13,17-18.
29Lekai L. J. Les Moines blancs. Histoire de l'ordre cistercien. Paris, 1957. P. 208—209.
социируется с упадком, который, согласно мнению большинства историков, орден переживал со второй половины XIII в. Если рассматривать памятник средневековой литературы как исторический источник, как своего рода зеркало, отражающее социально-экономические реалии эпохи, представляется логичным заключить, что экономические и политические трудности, которые испытывал орден цистерцианцев, блокировали и его культурную активность. Проблемы, затрагивающие духовную сферу, провоцируют кризис и в конструировании цистерцианской идентичности. Монахам ордена не остается ничего, кроме как воспроизводить модели своих более успешных конкурентов.
Будучи свидетелями упадка — как жанра «примера», так и ордена цистерцианцев, — анализируемые сборники имеют не много шансов быть замеченными и вызвать живой интерес. Возникает вопрос: можно ли изменить парадигму исследования таким образом, чтобы избежать любых сравнений с цистерциан-ским «золотым веком» — славной историей ордена на заре его существования, равно как и со сборниками 1170—1230 гг., и, наконец, с exempla нищенствующих орденов?
Некоторые историки, в частности Джеймс Кларк и Карен Штрёбер30, отвергают само понятие упадка применительно к ордену. В своих исследованиях, посвященных монастырям Англии и Уэльса, они стремятся показать ценность и важность цистерцианского регионализма и национализма, видя в них не отступление от идеала XII в., а появление и развитие новых форм общинной жизни. Другие, например Жан-Батист Оберже, ставят под вопрос сам «цистерцианский идеал»: единодушие и единообразие духовных и культурных практик ордена в первые десятилетия его существования, показывая, что эти практики менялись и эволюционировали уже в первой половине XII в.31
Региональный подход
Действительно, дифференцированный региональный подход может повысить привлекательность анализируемых сборников, так как их происхождение демонстрирует удивительное региональное разнообразие. Если ранние сборники создавались преимущественно на севере Франции и на территории Священной римской империи (в аббатствах, родственных Клерво и Моримону), то в конце XIV в. мы встречаем сборники французские, немецкие, итальянские, английские. К разнообразию происхождения добавляется и разнообразие композиции: «Гирлянда» — сборник, составленный в алфавитном порядке; «Книга к сословиям» и «Млечная влага» следуют, каждый по-своему, логическому порядку; в «Книжечке примеров» рассказы собраны безо всякого плана. Создается впечатление, что некоторая децентрализация ордена в это время подталкивает монахов осваивать новую литературную территорию, не опираясь на предше-
30 См.: The Religious Orders in Pre-Reformation England (Studies in the History of Medieval Religion, t. 18) / Ed. James G. Clark. Woodbridge, 2002; Monasteries and Society in the British Isles in the Later Middle Ages (Studies in the History of Medieval Religion, t. 35) / Ed. Janet Burton and Karen Stober. Woodbridge, 2008.
31 Auberger J. -B. L'Unanimité cistercienne primitive: mythe ou realite. Administration de Citeaux, 1986. P. 317.
ствующую традицию. Если «Млечная влага» и «Книжечка» используют «Диалог о чудесах» Цезария Гейстербахского как источник рассказов, то «Гирлянда» и «Книга к сословиям» — нет. «Гирлянда», за исключением одного «примера», заимствованного из «Большого начала цистерцианского ордена», и нескольких цитат из святого Бернарда, вообще не обращается к цистерцианским источникам; «Книга к сословиям» делает исключение только для Элинанда Фруамонского.
Все это свидетельствует о том, что мы должны внимательнее изучить, как монахи разных монастырей осваивали новые для них дискурсивные практики и, следовательно, переместить сборники из общецистерцианского контекста, в котором они обычно рассматриваются, в контекст региональный. Но необходимо учитывать и то, что XIV в. принес в орден новые интеллектуальные и духовные изменения, вызванные в первую очередь растущим влиянием схоластики. Открытие цистерцианского коллежа Святого Бернарда в Париже в 1237 г., в который отправляли монахов разных аббатств изучать теологию, можно считать символом той новой духовности, которая выводит на первый план тип ученого монаха: интеллектуальные занятия заменяют столь ценимый первыми поколениями ордена ручной труд. Начиная с 1281 г. обучение теологии и свободным искусствам становится обязательным и внутри монастырей. При этом начиная с XIII в. цистерцианцы принимают все более активное участие в пастырском служении, включая проповедь мирянам. Учащиеся коллежа Святого Бернарда должны были проповедовать, если их об этом просили, подобно членам нищенствующих орденов.
Уже «Млечная влага», несмотря на свою связь с предыдущей цистерцианской традицией exempla, свидетельствует об обеих тенденциях. Во многом копируя, как подчеркивает Вельтер, другой доминиканский сборник, «Влага» использует «Золотую легенду» как основной источник exempla более чем в половине случаев. Доминиканская модель и обращение к «малым сынам Церкви» свидетельствуют об интересе к пастырскому служению и, возможно, о том, что книга могла использоваться как пособие для проповедников. И в то же время составитель сборника явно проявляет интерес ко всеобщей истории, особенно к истории античной, а также к басням и морализованным exempla. В этом сборнике можно найти множество рассказов, заимствованных из Орозия, Кассио-дора, Петра Коместора, Вильгельма Мальме б еррийского, Одона Шератонского. Иначе говоря, сборник соответствует новым интеллектуальным и пастырским устремлениям ордена, при этом отвечая интересам публики. О его популярности, столь удивившей аббата Вельтера, свидетельствуют дошедшие до нас рукописи: всего около дюжины.
Новая страсть к наукам отчетливо читается и в «Гирлянде цветов морали», полной «примеров», заимствованных из ученых источников, в особенности античных: Валерия Максима, Тита Ливия, Иосифа Флавия, Витрувия, Сенеки. Автор сборника также обращается к Авиценне, Беде Достопочтенному, Герва-зию Тильберийскому, Рабану Мавру и многим другим. В отличие от составителя «Млечной влаги» или «Книжечки» он интересуется не чудесами или рассказами, заимствованными из устных источников, но древней историей и свойствами вещей. Рассказы в «Гирлянде» близки к морализованному «примеру».
«Книга к сословиям» вписывается скорее в пастырскую перспективу. По образцу проповедей ad status первые четыре части «Книги» посвящены, соответственно, прелатам, клирикам, монахам и женщинам, пятая описывает все сословия. Как и составитель «Гирлянды», автор «Книги» не интересовался чудесами, предпочитая черпать вдохновение в истории Античности. Рассказы о героях, императорах и философах занимают в «Книге» значительное место: мы встречаем в ней Александра Великого, Нерона и Тиберия, Сократа и Гомера, Хрисиппа и Демосфена, множество других известных персонажей. Только в третьей части, посвященной монахам, автор пользуется преимущественно монастырскими источниками, в частности «Житиями отцов-пустынников» и «Диалогами» Григория Двоеслова.
Пример «Гирлянды цветов морали»
Отчетливо выраженный региональный характер позднесредневековых ци-стерцианских сборников на первый взгляд делает наиболее предпочтительным исторический, точнее « м и к р о и с т о р и ч е с к и й » подход. Каждый сборник можно было бы рассмотреть как отдельный случай, казус32, проследить, насколько это возможно, историю его создания и распространения, выявить индивидуальные стратегии его составителя, восстановить его ближайший социокультурный контекст. Не менее продуктивным, пусть и менее очевидным, видится и литературоведческий подход, который, напротив, помог бы найти новые широкие контексты — и прежде всего жанровые — для изучаемого сборника. Рассмотрим в качестве примера «Гирлянду цветов морали».
«Гирлянда» представлена Вельтером как анонимный сборник, однако имя ее автора сохранила одна из рукописей и датируемый 1472 г. каталог библиотеки Клерво, в которой хранилось две рукописи «Гирлянды»: 981 г. (L 66) и 982 г. (L 97). Имя автора встречается в описании рукописи L 66: «Item ung autre volume contenant Sertum florum composé per dominum Symonem de Valle Lucenti ordinis Cisterciensis secundum ordinem alphabeti, commençant on second feullet || Augustinus de agone christiano, et finissant on penultime dividite invidus...»33. Упоминание автора в Бернской рукописи (ms. 410) привело к путанице: «Explicit hoc Sertum florum collectorum Parisius in Monte virenti per fratrem Symonem de Valle virenti»34. Опираясь на эту рукопись, Шарль-Виктор Ланглуа, в своей «Литературной истории Франции», называет автора Симоном де Вовер. Отметим, что Ланглуа, в отличие от Вельтера, оценивает сборник достаточно позитивно: «Это маленькая книжечка отнюдь не скучна, ее наполняют анекдоты, заимствованные из более ранних
32 См.: PasseronJrCl, Jacques Revel J. Penser par cas. Paris, Éditions de l’École des Hautes Études en Sciences Sociales, 2005; Историк в поиске: микро- и макроподходы к изучению прошлого: доклады и выступления на конференции. 5—6 октября 1998 г. / Ред. Ю. Бессмертный, М. Бойцов, П. Габдрахманов. М., 1999.
33 Genest Vernet A. La Bibliothèque de l’abbaye de Clairvaux du Xlle au XVIIIe siècle. Paris, CNRS, 1979. P. 190. («Другой том, содержащий «Гирлянду цветов», составленную господином Симоном де Волуизан из цистерцианского ордена, в алфавитном порядке, начинающуюся на втором листе Augustinus de agone christiano и заканчивающуюся на предпоследнем dividite invidus»),
34 Charles de Visch. Bibliotheca scriptorum sacri ordinis Cisterciensis. Colonia, 1656. P. 299.
трудов, при этом источники почти всегда указываются»35. Симона упоминает и Карл де Виш в своей «Библиотеке писателей святого цистерцианского ордена» (Bibliotheca scriptorum sacri ordinis Cisterciensis, 1656). Сначала он называет автором «Гирлянды» Симона де Валле (уточняя, что рукописью «Гирлянды» владело цистерцианское аббатство Дюн во Фландрии), исправив затем в дополнениях к своему труду ( 1665) «Де Вале» на «де Волуизан» (de Valle Lucenti).
Уже эти скудные сведения указывают на несколько интересных направлений дальнейшего исторического исследования. Во-первых, личность автора, который мог быть аббатом Волуизан в 1348—1361 гг. и от которого осталась неизученная переписка с Пьером де Сефон36. Во-вторых, рукописи «Гирлянды», две из которых принадлежали Клерво и одна — Сито (аббатство Волуизан было дочерним аббатством последнего). Более подробное изучение рукописей «Гирлянды» или упоминаний о них могло бы пролить свет и на отношения Волуизана и бельгийского аббатства Дюн (и Тер Дест, присоединенного к Дюн в 1524 г.) при посредничестве коллежа Святого Бернарда: известно, что аббатство Тер Дест отправляло туда своих студентов.
Что касается нового литературного контекста, в который можно было бы включить «Гирлянду», то это могло бы быть производство флорилегиев, — сборников авторитетных цитат37 — тесно связанное с новыми научными интересами ордена. Как отмечает Тома Фалмань в своей работе «Структура флорилегиев в XII—XIII веках», цистерцианцы сыграли ключевую роль в систематизации теологического знания. Одновременно с инициативой Гуго де Сен-Шера по составлению библейских конкордансов они разрабатывали индексы к трудам отцов церкви38; и именно они внесли весомый вклад в распространение и популяризацию алфавитной организации теологических сборников. Учитывая богатую традицию цистерцианских алфавитных флорилегиев, можем ли мы рассматривать «Гирлянду» именно в этом контексте? Прежде всего, следует отметить тот факт, что в каталоге библиотеки Клерво, составленном в 1472 г. аббатом Петром де Вирей, сборник Симона де Волуизан отнесен к разделу «Exceptiones et Flores Doctorum» («Выдержки и извлечения из учителей Церкви»), при этом рукопись «Гирлянды» упомянута сразу после знаменитого флорилегия «Букет извлечений» («Manipulus florum»). Другие сборники «примеров», хранившиеся в библиотеке аббатства, упомянуты в другом разделе, под рубрикой Exempla. В пользу гипотезы о близости «Гирлянды» к жанру флорилегия говорит и ее состав: авторы, которых упоминает Симон (в частности Солин, Плиний, Авиценна, Боэций),
}sLangïois Ch.-V Histoire littéraire de la France. T. 37. Paris, 1938. P. 507-508.
,6 Bougard F., Petitmengin P La bibliothèque cistercienne de Vauluisant. Histoire et inventaires. Paris, CNRS, 2013. P. 69.
,7 Определение жанра флорилегия см.: Hamesse J. Les florilèges philosophiques du XIII au XV siècle // Les genres littéraires dans les sources theologiques et philosophiques medievales: définition, critique et exploitation: actes du colloque international de Louvain-la-Neuve, 25-27 mai 1981 / Éd. Pierre Hadot. Louvain-la-Neuve, 1982. P. 181; о цистерцианских флорилегиях см.: FaU magne Th. Les Cisterciens et les nouvelles formes d’organisation des florilèges aux 12e et 13e siècles // Archivum latinitatis medii aevi. Bd. 55 ( 1997). S. 73-176.
,8Ibid. P. 124.
обычно цитируются и в так называемых философских флорилегиях39. При этом значительную часть включенных в сборник выдержек составляют изречения достославных мужей, близкие по форме к цитатам, характерным для флорилегиев. Так почему бы не предположить, что целью Симона была индексация извлечений из популярных в университетской среде авторов? Включение «Гирлянды» в жанровый контекст флорилегиев позволило бы затронуть ряд вопросов, которые традиционно не рассматриваются при анализе сборников exempla, и прежде всего вопрос о характере и способах воспроизведения заимствованных текстов. В то время как подвижность и открытость текста «примера» считаются само собой разумеющейся, вмешательство компилятора в текст флорилегия должно быть минимальным. Если «Гирлянда» задумывалась именно как флорилегий, повлияло ли это на точность передачи текста? Можем ли мы говорить о цитатности как об авторской стратегии Симона де Волуизан? И если да, то распространяется ли она на все вошедшие в «Гирлянду» извлечения или же применяется выборочно, в зависимости от их характера, авторитетности или распространенности? Ответы на эти и другие вопросы требуют отдельного исследования, которое, как представляется, могло бы наметить новые л и т е р ат у р о в ед ч е с к и е перспективы в исследовании средневековых «примеров» в целом.
Заключение
Итак, новые тенденции в интеллектуальной и духовной жизни ордена приводят к глубинной трансформации цистерцианского «примера», который перестает быть одним из механизмов коллективной памяти, основанной на совместном переживании чудесного, и переходит в разряд пастырской риторики. Цистерцианцы XII—XIII вв. к о л л е к ц и о н и р о в ал и exempla со страстью настоящих историков, но при этом, вероятно, не считали их риторическими инструментами, полезными для проповеди. Некоторые братья даже упрекали Цезария Гейстербахского в том, что его проповеди содержат слишком много «примеров», после чего он почти полностью оставил эту практику. С этой точки зрения сборник из Бопре, предлагающий широкую панораму exempla, заимствованных из письменных источников и снабженных рубриками, облегчающими работу проповедника, действительно выглядит исключением из правил (если не считать и его ранним свидетелем влияния индексов и флорилегиев). Если в XII — начале XIII в. историческая ценность примера затмевала его дискурсивный потенциал, то в XIV в. ситуация меняется радикально: современная и недавняя история почти не находит отражения в сборниках той эпохи. Воспроизведение существующих моделей, преимущественно доминиканских, может рассматриваться как отражение новых целей цистерцианского ордена, как основа для создания нового дискурса идентичности: следует, однако, учитывать, что этот дискурс носит региональный характер, сформированный в первую очередь локальными тенденциями, которые еще предстоит выявить и описать. Вместе с тем цитат-ность, характерная для позднесредневековых цистерцианских exempla, является
,9 О философских флорилегиях см.: Hamesse T. Les florileges philosophiques du XHIe au XVe siecle. P. 181-191.
частью сложной системы литературных и риторических конвенций, возникающей на пересечениях разных жанров: сборников exempla, флорилегиев, пастырских сборников, легендариев и т. п. Таким образом, изучение цистерцианских сборников «примеров» может быть плодотворным в рамках как исторического, так и филологического подходов, каждый из которых тем не менее нуждается в переосмыслении традиционной «эволюционистской» модели.
Ключевые слова: экземпла, цистерцианцы, упадок, позднее Средневековье, четырнадцатый век, региональный подход.
Cistercian exempla of the late Middle Ages:
From history to rhetoric
V. Smirnova
This paper proposes a new approach to late medieval Cistercian exempla collections, which have long been neglected by scholars due to the presumed lack of ‘originality’. Indeed, in contrast to earlier collections that draw inspiration from the rich and flourishing oral tradition, those of the 14th century mainly reuse well-known written sources of non-Cistercian origin, in apparent imitation of more popular mendicant exempla handbooks. However, it would be misleading to regard them simply as evidence of the genre’s or the Order’s decline. Having examined this view from the perspective of both historical and literary criticism, the author rejects it. The remarkable diversity of late medieval Cistercian exempla collections suggests, on the one hand, the potential of the regional (micro)historical approach, and, on the other hand, the necessity of integrating them into new literary contexts. To illustrate the opportunities of such a perspective shift, the paper proposes a brief cross-disciplinary study of Sertum florum moralium, compiled by Simon de Vauluisant, the student of the Cistercian Collège Saint-Bernard in Paris, around 1346. The product of the university milieu, the Sertum was probably intended to be a florilegium, an authoritative compendium of useful maxims and extracts from learned sources, a genre highly appreciated by Cistercian intellectuals. Its lack of originality therefore contributes to the author’s intent to provide his readers with an effective learning tool, and should not be seen as a failure.
Keyword. Exempla, Cistercian, Decline, Late Middle Ages, Fourteenth Century, Regional Approach.
References
1. Auberger J.-B. L’Unanimité cistercienne primitive: mythe ou réalité. Achels, 1986.
2. Berman C. The Cistercian Evolution: The Invention of a Religious Order in Twelfth-Century Europe. Philadelphia, 2010.
3. Bessmetrnyi lu., Boitsov M., Gabdrakhmanov P. (ed.). Lstorikvpoiske: mikro- i makropodkho-dy k iuzcheniiuproshlogo [Historian’s quest: micro and macro approaches to the study of the past], Moscow, 1999.
4. BremondCL, Le Golf J., Schmitt J.-Cl. L’Exemplum. Paris, 1982.
5. Bougard F., Petitmengin P. La bibliothèque cistercienne de Vauluisant. Histoire et inventaires. Paris, 2013.
6. Burton J., Stober K. (ed.). Monasteries and Society in the British Lsles in the Later Middle Ages. Woodbridge, 2008.
7. Clark J. G. (ed.). The Religious Orders in Pre-Reformation England. Woodbridge, 2002.
8. Dehouve D. Levangelisation des Aztèques ou Lepécheur universel. Paris, 2004.
9. Falmagne Fh. 1997. Fes Cisterciens et les nouvelles formes d’organisation des florilèges aux 12e et 13e siècles. Archivum latinitatis medii aevi, no. 55, pp. 73—176.
10. Genest J.-F., Vernet A. La Bibliothèque de l’abbaye de Claiivaux du XLLe au XVLLLe siècle. Paris, 1979.
11. Hamesse J. Fes florilèges philosophiques du XIII au XV siècle. Les genres littéraires dans les sources thèologiques etphilosophiques medievales: définition, critique et exploitation. Fouvain-la-Neuve, 1982, pp. 181-191.
12. Fegendre O. (ed.). Collectaneum exemplorum etvisionum Clarevallense e codice Trecensi 946. Furnhout, 2005.
13. Fiebers A. 1992. Rigor Ordinis — Gratia Amoris. Cîteaux, no. 43, pp. 161-220.
14. Mairhofer D. (ed.). Liber lacteus. Eine unbeachtete Mirakel- und Exempelsammlung aus dem Zisterzienserkloster Stams. Bachmann, 2009
15. McGuire B. P. Introduction. Friendship and Faith: Cistercian Men, Women, and Their Stories, 1100—1250. Adelshort, 2002, pp. i-vii.
16. McGuire B. P. 1983. Fhe Cistercians and the Rise of the Exemplum in early thirteenth-century France: A Réévaluation of Paris BN MS lat. 15912. Classica et Mediaevalia, no. 34, pp. 211-267.
17. Mula S. Herbert de Forrès et l’autoreprésentation de l’ordre cistercien dans les recueils à'exempla. Le Tonnerre des exemples. Exempla et mediation culturelle dans l’Occident. Rennes, 2010, pp. 187-199.
18. Passeron J-CL, Jacques Revel J. Penserpar cas. Paris, 2005.
19. Polo de Beaulieu M. A. F’image du clergé séculier dans les recueils d’exempla (XlIIe-XVè siècles). Le clerc séculier au Moyen Age, actes du XXLLe congrès de la Société des Historiens Mediévistes de l’Enseignement Supérieur Public. Paris, 1993, pp. 61-80.
20. Polo de Beaulieu M. A., Berioz J. (ed.). Collectio exemplorum Ciserciensis e codice Parisiensi, BnF, lat. 15912 asseruata. Turnhout, 2012.
21. Smirnova V. Fe Dialogus miraculorum de Césaire de Heisterbach: le dialogue comme axe d’écriture et de lecture. Formes dialoguées dans la littérature exemplaire du Moyen Age. Paris, 2012, pp. 195-218.
22. Spitzlberger G., Kernig C. D. Periodization. Maixism, Communism, and Western society: a comparative encyclopedia. New York, 1972, p. 100.
23. Fhomasset Cl. A., Zink M. (ed.). Apogée et déclin: actes du colloque de l’URA. Paris, 1993
24. Ward B. (tmd.).The Great Beginning of Cite aux: A Narrative of the Beginning of the Cistercian Order. The Exordium Magnum of Conrad of Eberbach. Kalamazoo, 2012.
