CC BY
182
ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ — ЭТО ПЯТЬ «СТАНОВ» Полемика с казахскими евразийцами
Фарход ТОЛИПОВ
кандидат политических наук, доцент кафедры политологии Национального университета Узбекистана (Ташкент, Узбекистан)
В Казахстане появилось и укрепляется так называемое «евразийское» направление внешнеполитической мысли. Кредо его сторонников сводится к тезису: «Казахстан географически граничит с Центральной Азией, но это не Центральноазиатская страна. Мы — евразийское государство, где исключительно сильно влияние Европы и западных ценностей в целом. Мы не еще один «стан» в понимании некоторых политиков и журналистов. Наши исторические ориентиры — не Саудовская Аравия, а Норвегия
и такие страны, как Южная Корея, Сингапур»1.
Так видят они новое место и роль Казахстана после 15 лет независимости. Им неприятно само звучание названия республики, оканчивающееся на «стан». Евразийское направление, выраженное в такой ан-тистановской риторике, заслуживает серьезного аналитического внимания.
1 Назарбаева Д. Специфика и перспективы политического развития Казахстана. Бюллетень № 3, 2003 // Международный институт современной политики, на сайте МИСП [http://iimp.kz/index. рЬр?айюп= show&art_id=150&from=5], 17 февраля 2006.
О геополитической несамодостаточности «станов»
Начнем с вопроса о релевантности концепции евразийского государства применительно к Казахстану. Продолжим естественно возникающим за ним вопросом о границах между «не Центральноазиатским» Казахстаном и собственно Центральной Азией, а закончим более широким вопросом: что делать Центральноазиатским странам «без Казахстана»?
В вышеприведенном заявлении мы наблюдаем, что геополитика и идеология вывернуты наизнанку, что искажены закономерности геополитической трансформации и процессы национального самоопределения. Об идеологии самоидентификации мы поговорим в следующем разделе, здесь же проанализируем геополитические импликации выраженной идеи об ориентации Казахстана.
Если Казахстан не в Центральной Азии, то где он? К какой части Азии он принадлежит? Ни в каких источниках, например, не говорится о нем как части, скажем, северной Азии. В чем смысл его географической самоизоляции от Центральной Азии? Если даже мы получим ответы на эти вопросы в пользу по крайней мере отделения данного государства от региона, то вряд ли сможем определить географическую границу между «евразийским» Казахстаном и собственно Центральной Азией. Да и евразийство Казахстана не более чем миф или даже геополитическая провокация, как, собственно, и сама идея евразийства. Фактически это — отказ от независимости и уход в евразийское небытие.
Евразийство концепция и философия, призванная заложить принципы российской государственности, философия собирания земель для России и вокруг нее. Поэтому евразийским является только Российское государство. Ни Казахстан, ни любая другая республика СНГ к таковым не относятся. Понятие евразийства применимо к постсоветским государствам лишь в смысле объединения в соответствующем географическом пространстве, а не в контексте принципа индивидуальной самоидентификации страны и народа.
Если распад СССР — явление геополитическое (а это именно так), то и его последствия, то есть новое объединение или дальнейшее расхождение возможны лишь на геополитических началах. В самом начале Соглашения о ликвидации СССР и образовании СНГ говорится: «Мы, Республика Беларусь, РСФСР и Украина как государства-учредители СССР, подписавшие Союзный договор 1922 года, констатируем, что Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность (выделено мною. — Ф.Т.) прекращает свое существование»2. Таким образом, вместе с Советским Союзом была приговорена и евразийская доктрина как основа межгосударственного объединения, она сохранилась лишь как один из возможных вариантов национальной идеологии России.
В целом евразийская доктрина — не географическая сумма двух континентов, а только ее часть (точнее, сумма частей), территория, на которой расположены часть Европы и часть Азии. Евразийская доктрина — форма самоидентификации России как региона. Российский ученый Д. Замятин отмечает, что «значение завоевания Россией Средней Азии определялось не только и не столько ценностью этих территорий для метрополии, сколько положением их во вновь формирующемся геополитическом пространстве Центральной Азии»3. Он вспоминает слова генерала М.Д. Скобелева, который утверждал, что
2 Моисеев Е.Г. Правовой статус СНГ. М.: Юрист, 1995. С. 111.
3 Замятин Д. Русские в Центральной Азии во второй половине XIX века: стратегии репрезентации и интерпретации историко-географических образов границ // Восток, 2002, № 1. С. 48.
приобретение Туркестанского края вышло для России делом случайным, и что этот край выполнял функцию лишь операционной базы в продвижении России к Индии4.
Возможно, Центральная Азия когда-нибудь и вернется в Евразию (где она была в составе СССР), но только после того, как восстановит, завершит и докажет свою геополитическую самоидентификацию. Другими словами, она может войти в Евразию только в качестве геополитической целостности, образуемой пятью «станами».
Самая большая ошибка не только казахстанских, но и кыргызстанских, таджикски-станских, туркменистанских и узбекистанских ученых, исследующих постсоветскую действительность и стремящихся найти место своей страны в мировой системе, очевидно, заключается в том, чтобы придать обретенному суверенитету абсолютный смысл. Распад советского супергосударства и появление на его месте новых независимых государств (ННГ) в каком-то плане напоминает Вестфальские соглашения 1648 года, когда появился сам термин «суверенитет» и тогдашние ННГ заложили международно-правовые основы нынешних международных отношений. Однако в современном миропорядке есть принципиально важный фактор, не позволяющий проводить подобную аналогию, — глобализация. Помимо прочего она привела к ослаблению принципа национального суверенитета в пользу универсальных правовых принципов мироустройства и региональных интеграционных моделей. Именно этот фактор не в полной мере учитывается в научном дискурсе относительно статуса Центральноазиатского региона и его стран в отдельности. Национально-региональный дуализм — ключевой фактор, определяющий и процесс самоидентификации народов Центральной Азии и геополитику в регионе. Иными словами, суверенитет Казахстана и других стран ЦА должен быть непременно регионально обусловлен.
Вместе с тем очевидна и бесперспективность поиска самими странами Организации «Центрально-Азиатское сотрудничество» (ОЦАС) односторонних, а не общих преимуществ от своего геополитического положения в условиях сухопутной замкнутости и удаленности от морских портов. Ни одна из них не самодостаточна в геополитическом смысле. В прошлом все они — объекты «большой игры», сами теперь ставшие субъектами этой игры. Но они могут вновь оказаться объектами, если их нынешняя геополитическая неса-модостаточность не будет ими вместе понята и преодолена.
Почему сегодня многие прогнозируют, что в условиях отсутствия Центра отношения между государствами Центральной Азии будут носить конфликтный характер? Видимо, во многом потому, что, несмотря на искусственное и неизбежно асимметричное разделение региона, в советский период он оставался в состоянии, так сказать, относительной центростремительной целостности в рамках политической формулы «Средняя Азия и Казахстан» с абсолютно прозрачными (де-юре и де-факто) внутренними административными границами между республиками, а ныне — в состоянии относительной центробежной целостности в рамках ОЦАС.
Проблема границ как бы встала между суверенитетом и интеграцией Центральноазиатских стран. Но между суверенитетом и интеграцией определяется и другая реальность — взаимозависимость этих стран. Таким образом, наиболее адекватное политикоправовое рассмотрение вопроса о границах возможно лишь с учетом специфического регионального контекста.
В исследованиях искомой проблемы, к сожалению, либо отсутствуют, либо еще достаточно слабы исследования динамики развития Центральноазиатского политико-географического пространства в контексте его (как целого) статуса в глобальном геополитическом размежевании, если так можно выразиться, и последствий этого размежевания
4 Замятин Д. Русские в Центральной Азии во второй половине XIX века: стратегии репрезентации и интерпретации историко-географических образов границ // Восток, 2002, № 1. С. 48.
для самих Центральноазиатских стран, а также в контексте формирования системы региональной безопасности. При этом политическое значение приобретают собственно географические знания, данные географических наук. Остается открытым вопрос: настолько ли Центральноазиатский географический ареал, ойкумена, является общим пространством национальной самоидентификации и политического самоопределения народов и государств региона, чтобы говорить о внешних его границах как об их общих границах. Без глубокого исследования этого и подобных вопросов всякие рассуждения об идентичности вне Центральноазиатской ойкумены будут нечем иным, как примитивными и провокационными спекуляциями.
Абсолютно прав казахский политолог С. Кушкумбаев, который, заметив определенное напряжение по периметру границ политической Центральной Азии с внерегио-нальными странами, проявляющееся в объективных тенденциях сужения центральноазиатского геополитического комплекса, сделал вывод, что «усиление этих тенденций в перспективе способно дезинтегрировать регион и способствовать его большей аморфности. Подобный вариант развития событий потребует от стран региона усиления контртенденции в форме планирования интеграционных процессов»5. В частности, понимая, что суммарная численность военнослужащих стран ЦА (включая Туркменистан) значительно уступает армиям соседних с регионом государств, он предлагает усилить военную координацию стран региона и ориентацию на защиту внешних границ общими усилиями6.
В дополнение к этому возникает вопрос: можно ли создать альянс собственно Центральноазиатских государств с точки зрения теории альянсов, блоков, союзов? Другими словами, может ли быть построена в регионе система коллективной безопасности на основе союза государств? С. Кушкумбаев дает позитивный ответ на этот вопрос: «Не имея открытого доступа в мировую транспортную сеть, государства ЦА становятся фактическими стратегическими партнерами»7.
Умственное упражнение, что-де Казахстан — не «стан», а евразийское государство, служит еще одним отражением геополитической дерационализации на основе искажения географического образа Центральной Азии... Фактически искомое предложение есть постановка вопроса о выборе между зависимостью и независимостью Казахстана. Но не только. Это еще и вопрос о выборе между зависимостью и независимостью всей Центральной Азии!
По характеру эта концепция мало отличается от концепции российского геополитика А. Дугина, который в известной своей книге, в частности, политически, геополитически и расово разделяет весь регион Центральной Азии на три составляющие: Центральный Казахстан; пустынные Туркменистан и Узбекистан, горный Кыргызстан; Иран — Афганистан — Пакистан — Индия. Теллурократия, то есть «Россия — Евразия», как считает автор, должна воспользоваться таким «естественным» разделением, для того чтобы выиграть позиционную войну с талассократией, то есть с «атлантизмом». Отдавая ключевую роль в этой геополитической войне в Центральной Азии Таджикистану, который «вмещает в себе все важнейшие аспекты всего русского «Drang nach Suden», то есть «рывка на Юг», Дугин пишет: «Фактическая граница между Таджикистаном и Афганистаном не должна восприниматься как строгая линия. Это не историческая данность, но геополитическое задание, так как в интересах Хартлэнда было бы вообще отменить здесь какие бы то ни было строгие ограничения, перенеся стратегический рубеж далеко на юг, а всю про-
5 Кушкумбаев С. Центральная Азия на путях интеграции: геополитика, этничность, безопасность. Алматы: Казахстан, 2002. С. 83.
6 Там же. С. 90.
7 Там же. С. 144.
межуточную область перестроив на основании этнокультурных, племенных и региональных границ (выделено мною. — Ф.Т.)»8.
Объявленное же 6 октября 2005 года слияние ОЦАС с ЕврАзЭС на первый взгляд и вовсе подвело черту под независимой историей Центральной Азии, чем вроде бы и решило вопрос о названии региона (ликвидировав это название). Однако на самом деле отмеченное «историческое событие» вновь высветило перманентное геополитическое напряжение региона, сохраняющееся с 1991 года, и еще раз показало, насколько фундаментальное значение имеет раздробленный или объединенный регион Центральной Азии. «Откалывание» Казахстана от ЦА есть часть этого крупного геополитического и исторического вопроса.
Отцы-основатели ЕврАзЭС своим детищем фактически законсервировали геополитическую нестабильность в форме больших и малых СНГ (что стало еще очевиднее после слияния ЕврАзЭС с ОЦАС). Эта нестабильность выражается в том, что у подобных структур нет фундаментальной концепции, базовой постсоветской идеи. Всех их объединяет одно стремление — не допустить дальнейшей дезинтеграции пространства бывшего советского супергосударства, точнее, не допустить дальнейшего дистанцирования стран Содружества от российского ядра. Но это стремление не есть базовая идея. Членов ЕврАзЭС не объединяет ни общее представление об угрозах их безопасности, ни принадлежность к единому региону, ни единство происхождения, ни геополитическое положение. Они одновременно входят и в иные международные организации (одни — в ШОС, другие — в двусторонние союзы между собой, третьи — в ОДКБ, четвертые (до 6 октября 2005 г.) — в ОЦАС и т.д.).
Итак, геополитическая трансформация постсоветского пространства еще далека от завершения, как не завершен и процесс национального и регионального самоопределения государств этого пространства. Поэтому не следует быть Казахстану ни Норвегией, ни Южной Кореей, ни Сингапуром. Не нужно Казахстану ни подражать, ни перевоплощаться в другую страну. Ни одно из государств, которыми восхищаются казахские евразийцы, не перевоплощалось и не подражало другим странам. Ими можно восхищаться главным образом потому, что они не только не потеряли свою «самость» в ходе реформ в так называемый «переходный период», но и сумели гармонично синтезировать национальное и заимствованное.
Быть или не быть «станом»?
В том же духе изоляционизма от неприятной (потому что «нестабильной») Центральной Азии рассуждает другой казахский аналитик С. Акимбеков: «Можно говорить о целом пространстве нестабильности, пролегающем к югу от рубежей Казахстана. Если события в нашем «южном подбрюшье» пойдут по неконтролируемому пути, Казахстан рискует столкнуться с множеством негативных проблем». Рассуждая об угрозах с юга, исследователь приходит к выводу, что «целесообразно было бы отказаться от навязанного извне терминологического дискурса «Центральной Азии» и вернуться к старому, привычному обозначению региона как «Казахстан и Средняя Азия»9. Тем самым — возможно, не замечая того — этот автор как бы подыгрывает геополитическим силам, стремящимся сохранить нынешний, то есть раздробленный статус региона. Но, с другой сторо-
8 Дугин А. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. М.: Арктогея-центр, 1999.
С. 354—355.
9 Акимбеков С. Тупик либерализма. Какую стратегию избрать Казахстану? [http://centrasia.org/ newsA.php4?st=1131088440 04.11.2005].
ны, он как бы и не замечает, что в старом обозначении региона, к которому он (и его сторонники) предлагает вернуться, все же существует «скромная», но неустранимая, буква «И», отражающая историческое единство Центральной Азии. Поэтому навязанный извне терминологический дискурс об обозначении региона следовало бы прекратить и, наконец, зафиксировать (а также защищать во имя независимости) нынешнее обозначение.
Возвращаясь к вопросу о «становости», если можно так выразиться, заметим, что он вовсе не онтологический. Можно действительно называться (и называть) по-всякому. В центральноазиатском контексте этот вопрос вполне можно переформулировать как «Быть или не быть станам?». Важно, что это судьбоносный вопрос. Он не о красоте названия, а о его смысле: о национальном самоопределении, внешнеполитической ориентации государства, наконец, о независимости страны.
Парадоксально, но факт: президент Казахстана Нурсултан Назарбаев предложил создать Союз Центральноазиатских государств. «Договор о вечной дружбе между Казахстаном, Кыргызстаном и Узбекистаном может послужить прочной базой для такого объединения», — сказал Назарбаев, выступая на совместном заседании палат парламента Казахстана с ежегодным бюджетным посланием10.
Государствообразование и национальное строительство во всех Центральноазиатских странах находятся под мощным воздействием геополитических факторов, с одной стороны, и идеологического конструирования — с другой. Об этом свидетельствует сравнительный анализ аналогичных процессов в масштабе Центральной Азии, которая была искусственно разделена в начале минувшего века, в результате чего естественный исторический процесс национальной самоидентификации ее народов зафрагментирован и деформирован. В силу этого политические и культурные элиты соответствующих стран оказались перед необходимостью (и неизбежностью) имплантировать в общественное сознание народов единого региона новые «воображаемые сообщества» (если использовать термин Бенедикта Андерсона), существующие как будто в пределах своих исконных территорий. Это привело к тому, что главное понятие 1991 года — политическая независимость — стало восприниматься и в смысле исторической независимости друг от друга, тем самым оставив в тени действительную историческую и политическую взаимозависимость этих стран и народов.
«Независимость каждой страны Центральной Азии будет более ценной при условии принципа кооперативного развития; в ином случае риск потерять большее и оказаться на периферии увеличивается»11. Для этого надо перейти от концепции государственного и национального строительства к концепции регионального строительства, обеспечив этот процесс политически, экономически, юридически, организационно и идеологически. В конечном счете Кушкумбаев верно связывает успех интеграционных процессов на центральноазиатском пространстве с позициями Казахстана и Узбекистана12. Но он также верно замечает, что среди ограничителей интеграционного процесса одним из наиболее важных является негомогенность политического пространства региона в целом. «Оптимальная транспарентность в различных областях политической, социальной, экономической и культурной жизни центральноазиатских социумов невозможна при консервации существующих политических систем, во многом субъективирующих эти процессы»13. Действительно, решение задачи полноценной интеграции теперь возлагается на следующее поколение политических лидеров, которые приходят на смену нынешним. Однако
10 [http://www.tribune-uz.info/news/], 18 февраля 2005.
11 Кушкумбаев С. Указ. соч. С. 146.
12 Там же. С. 138.
13 Там же. С. 141.
если эти представители нового поколения будет повторять, что «Казахстан [лишь] географически граничит с Центральной Азией, но это не Центральноазиатская страна», то они окончательно похоронят Казахстан И Центральную Азию в целом где-то в недрах ЕврАзЭС или других подобных псевдоинтеграциях.
Если концепция «Казахстан — не стан» и верна, то только по отношению к северной части страны, так как южная всегда была интегрирована с территорией нынешней Центральной Азии. По крайней мере, Южный Казахстан всегда входил в те или иные центральноазиатские политии, такие как государство Шайбанидов, государство Амира Тимура, Бухарское ханство, Кокандское ханство, Туркестанская автономия. Казахские политические деятели Мухаммаджон Тынышпаев и Мустафа Чокай (один за другим) были первыми руководителями Туркестанской автономии. Для них независимость мыслилась только в формате центральноазиатской общности. В учебном пособии по истории Казахстана особо акцентируется, что Туркестанская Республика являла собой скорее региональную автономию, чем национально-территориальную, ибо было непонятно, какой из этносов в многонациональном крае выступает носителем этой самой автономии. Ее население называлось «народ Туркестана», «туркестанцы», «тюркские трудящиеся массы»14.
Специально для сторонников теории изоляции Казахстана от Центральной Азии приведу слова известного казахского историка проф. М. Абусеитовой: «Центральная Азия всегда представляла собой достаточно целостный и своеобразный культурно-исторический регион в силу общности исторических судеб, географических условий и действия общих культурных закономерностей. Причем важную роль играло не только единство этнокультурных процессов, но и отсутствие внутренних границ, что обусловливало постоянные и широкомасштабные контакты внутри региона»15. В своих исследованиях по истории Казахстана и Центральной Азии она приходит к выводу, что необходимо рассматривать историю региона в единстве, как целостный процесс. Мы действительно можем привести множество исторических примеров, подтверждающих это. Так, в XVI веке, во время правления в Бухарском ханстве Шейбанида Абдулла-хана II, получил мощное развитие такой тип взаимосвязей Бухарского ханства с Казахским ханством, который на современном языке назвали бы стратегическим партнерством — в 1575 году был составлен «клятвенный союз», обеспечивавший взаимную поддержку и дружественные отношения. Этот союз предусматривал как военную взаимоподдержку, так и широкую взаимную торговлю16.
Другой казахский историк Ж.М. Тулибаева также пишет о переплетении корней нынешних Казахстана и Узбекистана. В ходе длительных мирных и военных связей поддерживались тесные экономические и культурные контакты с соседними народами. Казахи, входившие в состав населения среднеазиатских ханств, кочевали на обширных пустынных и полупустынных территориях — от устья Амударьи, побережья Сырдарьи, в Ташкентской области, а также занимали значительные земледельческие районы в долинах Заравшана, Кашкадарьи, Чирчика, Ангрена17.
14 Абусеитова М.Х., Абылхожин Ж.Б., и др. История Казахстана и Центральной Азии. Алматы: Дайк-Пресс, 2001. С. 522.
15 Абусеитова М. Развитие исторической науки и изменение интерпретации исторических событий в странах Центральной Азии после обретения независимости. В кн.: Материалы международной конференции: «Новая история Центральной Азии. Переоценка истории, современные проблемы и подходы». Ташкент, 13—14 сентября 2004 г. Ташкент, 2004. С. 15.
16 См.: Султонова Г. Связи Бухарского ханства с Казахским и Яркендским ханствами во второй половине XVI века. Автореферат дисс. на соискание. уч. степени канд. ист. наук. Ташкент, 2005.
17 См.: Тулибаева Ж.М. Казахстан и Бухарское ханство в XVIII — первой половине XIX в. Алматы: Дайк-Пресс, 2001.
«Суверенизация независимых государств Центральной Азии усугубила разрыв единого культурно-исторического пространства, что привело к мистификации и этнизации культурно-исторического наследия, преувеличению самобытности и исключительности вопреки историческим фактам и объективной реальности», — утверждает М. Абусеитова18. Именно мистификация культурно-исторического наследия лежит в основе формулировки казахских евразийцев «Казахстан географически граничит с Центральной Азией, но это не центральноазиатская страна». В конечном счете такая мистификация приводит к потере национальной независимости.
Термин «независимость» мы используем как антиномию политической, экономической и иной уязвимости. Период, начавшийся после объявления независимости, показал, насколько Центральноазиатский регион уязвим и чувствителен ко многим внешним и внутренним вызовам безопасности. Порог этой чувствительности во многом определяется модальностью новой геополитической «большой игры», которая может иметь как благоприятные, так и неблагоприятные последствия для стран этой части мира. До тех пор, пока Центральноазиатский регион будет оставаться геополитически уязвимым, понятие «независимость», так же как и понятие «национальное самоопределение», останется неполноценным, мало отличающимся по характеру смысловой наполняемости от таких понятий, как «советский народ» и «социализм», которые были в политическом и идеологическом обиходе в недалеком прошлом. Нарушенность геополитической целостности региона и консервация этого статус-кво — главное препятствие, которое будет сдерживать формирование международной/геополитической субъектности стран Центральной Азии, а значит, и неадекватно ограничивать их независимость.
Уважаемые казахские коллеги подчеркивают, что в Казахстане «исключительно сильно влияние Европы, западных ценностей в целом». По нашему мнению, это еще большая ошибка, чем утверждение о евразийской природе Казахстана. Этот стереотип широко распространен среди казахстанских политологов. Возьмем, например, выдвижение на новый президентский срок кандидатуры Н. Назарбаева, возглавляющего республику уже более 15 лет, как впрочем, и все остальные первые лица стран региона. Первый срок его президентства был продлен на период, равный полному новому сроку. Таким образом, когда в демократических странах 15 лет охватили бы период, равный трем срокам, в Казахстане это лишь два срока. При этом Н. Назарбаев намерен баллотироваться еще раз, что, безусловно, будет определенным образом легитимировано законодательством страны. Но какими бы ни были успехи государства в период руководства какого-либо лидера, это вовсе не дает основания постоянно корректировать незыблемый демократический принцип сменяемости главы государства в установленный законом срок. Разве ситуация в Казахстане не свидетельствует о вопиющей недемократичности его политической системы, мало отличающейся от откровенно авторитарных режимов Узбекистана, Туркменистана и других соседних республик? В этом смысле Казахстан — классическая азиатская/Центральноазиатская страна, так что ни о каком благотворном влиянии Европы и западных ценностей здесь и речи быть не может.
О казахстанской политической системе красочно высказался эксперт Совета по внешней политике США Уэйн Мерри. Назвав политическую модель в этой стране правлением «Большого человека», он указывает, что «эти примеры государств, богатых нефтью, но бедных в своем достоинстве, демонстрируют, что потоки денег могут продлить на годы пребывание «Большого человека» у власти, но режим в конце концов падет из-за
18 Абусеитова М. Указ. соч. С. 16.
упадка социального мира и неспособности правящей элиты удержать контроль над политической действительностью»19.
А разве боязнь повторения в Казахстане «цветной революции», случившейся в Г ру-зии, Украине, Кыргызстане, сближает его с европейской демократией?
Наконец, в научных кругах этого государства широко распространено мнение, что казахский народ имеет кочевую культуру, значит, он более демократичный в сравнении с оседлыми народами соседних стран, в частности Узбекистана. Возможно, Казахстан более демократичен, чем, например, Узбекистан, но не потому, что первый кочевой, а второй оседлый. Казахи давно уже не кочевой народ. Благодаря урбанизации и индустриализации они выработали оседлую культуру. А обращение к такой архаике, как разделение народов по принципу «кочевой — оседлый», можно было бы применить и для отделения казахов от северных некочевых, но более демократичных народов (России, стран Европы и т.д.).
Таким образом, влияние Европы и европейских ценностей в Казахстане отнюдь не больше, чем в других Центральноазиатских странах.
Хотелось бы обратить внимание еще на одну сторону искомой проблемы, имеющую отношение к процессу национального самоопределения. Многие утверждают, что с момента независимости республик региона в Центральной Азии развернулось соперничество между двумя «станами» — Казахстаном и Узбекистаном — за лидерство в ней. Это ложный стереотип20, хотя он косвенно также указывает на то, что Казахстан — здесь, в Центральной Азии, это наш «стан». А в целом никакого соперничества не было, не говоря уже о том, что Казахстан и не мог претендовать на роль такого лидера. Эту роль объективно мог играть только Узбекистан — благодаря его известным геополитическим, экономическим, социально-культурным, историческим параметрам. Однако теперь, после того как Узбекистан пожертвовал этой своей ролью и своей независимостью, сначала пригласив Россию в состав ОЦАС (май 2004 г.), а затем и подписав союзнический договор с нею (октябрь 2005 г.), Казахстан получил «подарок» от Узбекистана. И на нынешнем этапе действительным лидером в Центральной Азии становится именно Казахстан, что требует от него исторической и стратегической ответственности за регион. Вместо того чтобы искать свое мифическое место в евразийской системе, Казахстан должен проявить большую заботу о своей Центральной Азии и сделать все, чтобы ее реинтегрировать.
Поэтому вопрос «быть или не быть станом?» равносилен вопросу «быть или не быть станам?»
О миссионерстве евразийской «тройки»
«Нестановая», евразийская идея получила свое доктринальное воплощение. В ноябре 2003 года Международный институт современной политики (Казахстан) опубликовал доклад: «Казахстан, Россия, Украина: лидерская тройка Евразии»21. Считаю, что он зас-
19 Merry E.W. The Politics of Central Asia: National in Form, Soviet in Content. В кн.: In the Tracks of Tamerlane. Central Asia’s Path to the 21st Century / Ed. by D. Burghart and T. Sabonis-Helf. Washington,
D.C.: National Defense University, 2004. P. 39.
20 О так называемом «узбекском гегемонизме» см., например, Толипов Ф. Некоторые теоретические аспекты центральноазиатской геополитики // Центральная Азия и Кавказ, 2001, № 6 (18)
21 На сайте МИСП [http://iimp.kz/index.php?action=show&art_id=150&from=5], 17 февраля 2006.
луживает серьезного внимания, прежде всего научного сообщества, и хотел бы оппонировать отдельным тезисам этого доклада.
В нем отмечается, что «для обеспечения стабильности в Евразии и развития демократии на постсоветском пространстве необходимо... создание эффективной системы партнерства и совместного лидерства в регионе трех крупнейших демократий СНГ: Казахстана, России и Украины (выделено мною. — Ф.Т.)». А необходимость и возможность «тройственного союза» обосновывается тем, что «три страны проделали в течение 12 лет, с момента формирования новой государственности, огромную работу, прошли большой и очень похожий путь.
■ Сформирована в целом новая инфраструктура государственных институтов.
■ Сформированы институты рыночной экономики.
■ Значительно выросло и продолжает расти число людей, адаптировавшихся к новым условиям.
■ Стабильность политических условий экономического роста невозможна вне международной легитимности, которую обеспечивает демократический выбор. Сегодня ясно, что именно он обеспечил лидерство Евразийской Тройки».
Однако все эти пункты можно отнести и к другим странам СНГ. Это не то, что свойственно лишь России, Украине и Казахстану.
Перед тремя странами стоят схожие задачи, говорится в докладе, а именно:
■ Необходимо сформировать эффективно действующую государственную систему.
■ Необходимо создать систему перетока капиталов из сырьевых секторов экономики в сектор высоких технологий.
■ Необходимо создать лучшие условия для обновления кадров — для продвижения новых поколений менеджеров на ведущие позиции.
■ Необходимо поставить заслон для незаконной миграции, что прежде всего подразумевает укрепление южных границ Казахстана и дальневосточных — России.
■ Необходимо обеспечить интеграцию трех стран в глобальную экономику на условиях, которые способствовали бы развитию и повышению уровня жизни и укреплению прав и свобод граждан.
■ Необходимо развивать гражданское общество, которое и повышает активность граждан и является необходимым условием формирования современных государственных институтов нового типа.
Однако, опять, такие же задачи в равной мере стоят и перед всеми другими странами СНГ, а не только перед «привилегированной тройкой».
В докладе пафосно утверждается: «От наших трех стран прежде всего зависит поддержание безопасности на постсоветском пространстве в условиях новых глобальных вызовов. Главные угрозы — международный терроризм, наркоторговля, неконтролируемая миграция, внутриполитические междоусобицы. Существует реальная угроза включения территории СНГ в зону глобальной нестабильности. Этого допустить нельзя.
Наша тройка должна взять на себя ответственность за стабильность и продвижение ценностей цивилизованного мира во всем регионе СНГ. Мы должны нести демократию и безопасность нашим ближайшим соседям (выделено мною. — Ф.Т.)».
Не напоминает ли все это демократическое миссионерство США и Запада в целом, которое режимы практически всех постсоветских государств сами осудили и отвергли? Чем же миссионерство «тройки» лучше? Не лучше ли и справедливее будет, если «продвижение ценностей цивилизованного мира» начнут осуществлять сами представители этого цивилизованного мира?
А «поддержание безопасности на постсоветском пространстве в условиях новых глобальных вызовов» зависит не от России, Украины и Казахстана прежде всего, а от всех стран этого пространства. Интересно, как представляется авторам Доклада поддержание «тройкой» безопасности на таких частях постсоветского пространства, как Кавказ или Центральная Азия?
Далее в докладе отмечено: «Мы считаем, что в сложившейся ситуации наиболее соответствующим задачам национального усиления является не доминирование одной страны, а равноправный взаимообмен трех стран накопленным опытом, взаимоподдержка друг друга по ключевым, прорывным направлениям, в конечном счете — создание ситуации, при которой каждая из стран может использовать для решения своих задач сильные стороны своих партнеров по «тройке». Эта в общем-то простая формула о взаимоподдержке возведена в ранг какой-то политической инновации, в то время как она применима ко всем странам СНГ. Почему же их взаимоподдержка невозможна? Эта «доктрина», в сущности, призвана скрыть неизлечимую болезнь Содружества — его несостоятельность. Но это «полбеды». Упомянутая «доктрина» игнорирует еще одну важную особенность постсоветской действительности: всякие попытки «углубленной интеграции» отдельных постсоветских стран невозможны в принципе без участия всех остальных. Она — углубленная интеграция избранных или «демократических лидеров» — еще дальше отбросит остальных от новой «тройки» и тем самым создаст на пространстве СНГ опасные для этой же тройки геополитические бреши. Другими словами, интеграция/реинтеграция на постсоветском пространстве возможна либо с участием всех стран СНГ, либо невозможна вообще. Поэтому доктрина совместного лидерства есть не что иное, как лжедоктрина.
Обратим внимание и на следующий тезис: «В целом система «совместного лидерства» трех стран должна стать идеологическим центром и несущей конструкцией для развития всех прочих интеграционных проектов в СНГ». Идеологическим центром и несущей конструкцией постсоветской интеграции/реинтеграции может быть только одно государство — Российская Федерация. Интеграция бывших советских республик возможна лишь вокруг России, которая служила ядром всей советской системы и ныне остается центром постсоветской. От нее в решающей степени зависит соперничество центростремительных и центробежных сил в СНГ. Первые могут усилиться благодаря несомненному успеху демократии в России, вторые — из-за реанимации имперских амбиций Кремля. Но еще преждевременно говорить о несомненном успехе демократии в России, о чем свидетельствует хотя бы поддержка официальной Москвой авторитарных режимов стран Центральной Азии в так называемых «цветных революциях» и полное безразличие к судьбе демократии в этих странах. Да, как мы уже отмечали, еще преждевременно говорить и об успехе демократии в Казахстане.
Наконец, в докладе есть такая «успокоительная» фраза: «Взаимодействие в рамках нашей «тройки» не вступает в противоречие ни с европейским вектором, ни с действующими государственными организациями — СНГ и ЕврАзЭС». Однако доктрина «тройственного союза» вступает в противоречие с геополитическими закономерностями трансформации постсоветского пространства, особенно с концепцией (или доктриной) центральноазиатского независимого союза.
Авторы доклада вовсе запутались, утверждая, что партнерские отношения в рамках «евразийской тройки» усиливают их позиции на переговорах с единой Европой. Непонятно, однако, зачем нужно усиливать совместные позиции «тройки» на переговорах с ЕС, который не собирается каждую из этих стран ни завоевывать, ни угнетать, ни ущемлять ее суверенитет. Эти авторы ищут замену геополитической несостоятельности отдельно взятого Казахстана (это реальность, перед которой стоят все постсоветские страны, а не только Казахстан) в еще более геополитически несостоятельной евразийской концепции. Единственно состоятельная геополитическая доктрина для Казахстана, которую он сегодня, в лице своих евразийцев, не видит, — центральноазиатская доктрина.
Заключение
Как мы отмечали выше, «становость» — тема не филологическая, а политическая. С первых дней независимости государств региона продолжается политический эксперимент под названием «ЦАС/ЦАЭС/ОЦАС». Интеграционный проект был заявлен с самого начала, то есть в 1991 году, причем естественным образом, без какого-либо давления (внутреннего или внешнего) на эти страны.
Однако среди политиков и аналитиков совершенно неестественным образом распространяется ложный стереотип о том, что государства Центральной Азии разные не только в социально-политическом и экономическом плане, но и в культурном отношении. Поэтому, дескать, они ищут стратегические ориентиры вне региона. С легкой улыбкой заметим, что, может быть, Узбекистану тоже следует подумать об «унизительном» звучании суффикса «-стан»? Ведь и для Узбекистана, как заявляют на самом высоком уровне, стратегическими ориентирами являются США, ЕС, Япония и Россия. Но это лишь ирония: рассуждая о далеких партнерах, узбекистанские политики и ученые все же заботятся (и утверждают) скорее о центральноазиатской общности, нежели о разобщенности.
Конечно, можно сожалеть, что казахские евразийцы ощущают дискомфорт от суффикса «стан». Но вдвойне достойно сожаления, что они называют историческими ориентирами какие-то далекие страны, забывая, что Центральная Азия и есть тот главный исторический ориентир, который должен составлять смысл того, что называется в науке «большая стратегия» государства, ибо Центральная Азия есть и начало и конец истории всех пяти «станов». По-казахски «Отан», по-узбекски «Ватан», по-кыргызски «Ата-ме-кен», по-таджикски «Ватан», по-туркменски «Ватан» одинаково произносятся и имеют один смысл — «Родина».
В связи с этим хотелось бы призвать Казахстан, как и все другие республики региона, пока еще не бывшие Центральноазиатские страны: возвращайтесь в Центральную Азию, на свою Родину.
Оставайтесь с нами — оставайтесь «станом».
