Три уклада современного сельского хозяйства России: специфика и взаимодействие Текст научной статьи по специальности «Экономика и бизнес»

ПРОСТРАНСТВО

Три уклада современного сельского хозяйства России: специфика и взаимодействие

Татьяна Нефедова

К концу ХХ века переход к рынку и сопутствующий этому переходу глубокий кризис сблизили всю, и особенно сельскую, экономику России с хозяйственной жизнью развивающихся стран. Это означает, в частности, что российская сельская экономика более откровенно, чем раньше, стала многоукладной.

В прошлом, определяя, что такое «экономический уклад», в том числе и «уклад» в сфере сельского хозяйства, предлагали понимать его как тип хозяйства, заданного формой собственности и соответствующими производственно-экономическими отношениями1. В данной статье сельскохозяйственный уклад понимается шире — как традиционный, устойчивый способ и тип хозяйства, для которого, помимо формы собственности и организации производства, важен и определенный образ жизни. Уклад потому и уклад, что все это уложилось, сложилось, устоялось. Отсюда область анализа статьи — три основных уклада: крупные коллективные предприятия, индивидуальные хозяйства населения и фермерские хозяйства. Хотя любые подобные деления и условны, тем не менее для понимания современной ситуации в сельском хозяйстве России их полезно четко провести, а также выяснить специфику укладов. При этом стоило бы начать с самого древнего и наиболее устойчивого уклада, индивидуального, — прямого наследника дореволюционного единоличного хозяйства.

Статья опирается на результаты полевых исследований, включая опросы граждан в Московской, Рязанской и Саратовской областях, проведенные при финансовой поддержке международных научных фондов совместно с Григорием Иоффе и Джудит Пэллот.

Татьяна Григорьевна Нефедова, старший научный сотрудник Института географии Российской академии наук, Москва.

Частное сельское хозяйство в России существовало всегда

Советское сельское хозяйство всегда было как минимум двух-укладным, состоящим из колхозно-совхозного сектора и сектора мелкого, чаще натурального, а порой и вполне товарного производства. Этот тезис может вызвать возражения. Ведь многоукладность в большей мере характерна для традиционных обществ и экономик. В. А. Пуляркин пишет, например, что в развивающихся странах подобный «плюрализм социально-экономических отношений и сохранение многоукладности есть фактически форма и гарантия, пусть и в консервативном варианте, хозяйственной защищенности широких масс населения от глобальной агрессии рыночной экономики»2. Но такая защищенность требовалась и населению советской России в период «наступления» социализма на старые уклады.

Если в 1928 году 96% посевных площадей находилось в пользовании единоличных крестьянских хозяйств, то к 1940 году колхозы контролировали 86% посевных площадей, совхозы — 10%. В 1958 году в личном пользовании крестьян оставалось менее 2% земель3. Но эти цифры всегда вызывали сомнение, поскольку никак не состыковывались с другими. Так, в том же 1940 году колхозы и совхозы произвели всего 30% мяса, остальное дало население. И свой скот население обеспечивало кормами, для чего вряд ли могло хватить упомянутых угодий, оставшихся ему, если судить по статистике. По расчетам А. А. Никонова4, в середине ХХ века крестьяне, отдавая 73% своего рабочего времени общественному хозяйству, получали от него лишь 20% суммарного дохода. То есть на колхоз они работали как на барина, а кормились от своих участков.

Тем не менее была создана модель, которая «в своем саморазвитии стремилась к внутренней однородности (моноукладности)»5. В 1950—1960-х годах предпринимались неоднократные наступления на мелкий сектор в сельском хозяйстве. По мнению Ю. Г. Александрова6, в России была проведена даже не одна, а две коллективизации: сталинская ликвидировала крестьян-единоличников, а хрущевская превратила крестьян в наемных рабочих, лишив их значительной части собственного скота и обрезав им огороды.

К 1990 году регистрируемые статистикой земли индивидуальных хозяйств населения (включая сады и огороды) составляли всего 1,4% сельскохозяйственных угодий, но производили около четверти всей аграрной продукции7. К 2000 году индивидуальные хозяйства производили уже более половины этой продукции, в том числе почти

весь картофель и овощи (92% и 78% соответственно), 57% мяса и половину всего молока8. Однако такое увеличение вклада индивидуального сектора объясняется не столько его ростом, сколько упадком коллективных предприятий. Собственно рост продуктивности подворий происходил только в самом начале кризиса: в 1992 году они давали уже на 18% больше, чем в 1990. Но выше 20% по отношению к 1990 году этот уровень не поднимался, а в 2000 году население производило всего на 13% больше, чем до начала реформ.

Сами хозяйства населения неоднородны. Старушка, сажающая картошку и собирающая грибы в лесу, и настоящие плантации, пусть на 20-ти сотках, с товарным производством огурцов похожи на два разных уклада. Сезонная полурекреационная-полуаграрная деятельность горожан на их дачах, садовых участках и огородах — на какой-то третий. Впрочем, та же старушка с удовольствием понесет грибы на рынок, если до него доберется. Что же объединяет и ее, и хозяина огуречной плантации, и выращивающего картофель горожанина? Да то, что их «производства» прорастают спонтанно и «снизу», напоминая этим дореволюционные ремесла. Показательно, что долгие годы этот низовой, неформальный сектор назывался «личным подсобным хозяйством» (ЛПХ), что, независимо от его масштабов, лишь подчеркивало его второстепенную роль. В начале

1990-х годов статистики расширили категорию подсобных хозяйств, назвав их «хозяйствами населения». Их делят на три группы: ЛПХ, сады и огороды. В свою очередь, буква «П» в аббревиатуре ЛПХ, по сути дела, стала означать уже не подсобную роль такого хозяйства, а его приусадебное положение, в отличие от садов и огородов, которые могут быть и вдали от основного жилья их владельцев.

Новые игроки и собственники

В 1990-х годах на сельскохозяйственном поле России появился новый игрок — фермер, которому прочили большое будущее. За

1991—1996 годы численность фермерских хозяйств увеличилась с 4 до 280 тысяч9. Этот бурный старт во многом связан с многочисленными льготами (щадящие налоги, дешевый кредит, возможность купить технику по доступным ценам), легкостью получения земли и политической поддержкой, а также с наивной верой в быструю реформируемость российского аграрного сектора. В первой половине 1990-х годов в фермеры подалась сельская элита: агрономы, зоо-

техники, инженеры, механизаторы, председатели колхозов и директора совхозов. Коллективные предприятия, откуда уходили эти люди, теряли таким образом наиболее активных и предприимчивых работников. Ряды фермеров пополняли и представители номенклатуры, использовавшие «административные ресурсы» для получения кредитов и техники. Пробовали свои силы в сфере фермерских хозяйств и горожане. Во второй же половине десятилетия фермерами становились в основном те, кто и так работал на земле.

В середине 1990-х годов, когда льготы фермерам были отменены, они формально оказались в тех же условиях, что и крупные коллективные хозяйства, а реально — в гораздо более тяжелых. Более половины их хозяйств к 1999 году стали убыточными, у каждого четвертого фермера пустовало более половины угодий. Даже при более высокой, чем в колхозах, производительности труда, фермерам трудно конкурировать с коллективными хозяйствами, в том числе и из-за проблем со сбытом продукции. У подавляющего большинства фермеров небольшие наделы и незначительный оборот. Средний по стране размер фермерского участка в 55 га в 2000 году10 получается в основном за счет многоземельного Поволжья и Сибири. В большинстве же европейских регионов России он составляет всего 20—30 га.

К 2000 году в стране имелось 262 тыс. фермерских хозяйств. Число их постоянно сокращается, хотя принадлежащая им общая площадь земли растет. Иными словами, происходит процесс укрупнения и отбора наиболее сильных, в то время как мелкие и слабые хозяйства постепенно разоряются. Занимая 7% сельскохозяйственных угодий, фермеры дают около 3% валовой аграрной продукции современной России.

У каждого игрока — свое поле, но перепутать игроков легко

Сопоставлять хозяйства фермеров и населения трудно. Они занимают разные товарные ниши. Особенно сильно расхождение между ними в сфере растениеводства. В 2000 году фермеры выращивали всего 1% российского картофеля и 2% овощей, столь характерных для участков населения. Их культуры — это подсолнечник (более 14%) и зерно (8%), то есть продукты значительно более дешевые, что предполагает и их малую долю в валовой стоимости11. В большей мере фермеры конкурируют с коллективными хозяйствами, которые также сосредоточились на производстве зерна, подсолнечника и технических культур. Это усложняет и без того непростые

отношения фермеров с колхозами, однако отсутствие конкуренции и взаимодополняемость индивидуальных хозяйств, с одной стороны, колхозов и фермеров, с другой, примиряет эти уклады.

Правда, поляризация фермерских хозяйств ведет к тому, что многие из них переходят к мелкотоварному производству и мало чем отличаются от хозяйств населения. В среднем треть фермеров — это товарные производители, еще треть балансирует на грани выживания, а остальные — те же индивидуальные хозяева. С них, как правило, и налогов не требуют, так как взять особенно нечего. Ведь различаются индивидуальные хозяйства и фермерские лишь тем, зарегистрировал или не зарегистрировал человек свое предприятие. Некоторые индивидуальные хозяйства, по сути, те же фермерские, только теневые.

Люди, ведущие товарное ЛПХ, говорят, что не оформляют свое фактическое фермерство из-за отсутствия техники, невозможности или опасения брать кредиты, высоких налогов, бюрократии, отчетов, — всего, чем замучены фермеры. Отказ оформлять фактическое фермерство обусловлен и морально-психологическими барьерами. Так, проводившиеся в Псковской области социологические опросы показали, что 3/4 крестьян боятся фермерского статуса, так как не верят властям в том, что курс на поощрение фермерства стабилен, и слишком хорошо помнят «раскулачивание»12. Почти те же факторы (отсутствие необходимой техники, неумение создать товарную ферму и вписаться в рынок, удаленность участка) были основными причинами ликвидации многих фермерских хозяйств в первой половине 1990-х годов, когда сельские жители возвращались к привычному для них ЛПХ13.

Все эти обстоятельства говорят об ограниченности пространства деятельности и мышления крестьян. Они боятся выходить за пределы своих приусадебных и припоселковых участков, боятся потерять патронаж колхозов. Если нишу, которая предназначалась фермерам, заняли в России индивидуальные хозяйства, то этот факт лишний раз подтверждает: механическое перенесение западных принципов мотивации труда на российскую почву дает порой неожиданные результаты. Проводившиеся еще в конце 1980-х годов опросы сельских жителей показывали, что вести самостоятельное хозяйство хотели бы только 10—15% из них. Вот они-то и вышли из колхозов к середине 1990-х гг.14, составив , наряду с горожанами (включая дальних мигрантов), костяк фермерского движения. Подавляющая же часть сельских жителей не была готова и осталась не готова к экономическим рискам и ответственности.

Кто главный «держатель» земель?

Коллективные предприятия все еще удерживают 82% всех сельскохозяйственных земель в России, причем за период с 1990 по 2000 год доля совхозов и госхозов в категории коллективных предприятий снизилась с 58% до 12%15. Как таковых колхозов, владевших в советское время 40% сельскохозяйственных земель, осталось мало. Ныне под негосударственными коллективными предприятиями понимаются все, кто владеет землей на основе частной, общей, совместной или долевой собственности: акционерные общества, товарищества с ограниченной ответственностью, колхозы, сельхозкооперативы и др. Земельные паи селян, не вышедших из коллективного хозяйства, числятся тут же. Суммарная площадь таких предприятий выросла до 71%. А реальный сектор частной собственности с его 17%, — это в основном крошечные хозяйства населения и земли фермеров.

Таблица 1

Распределение сельскохозяйственных угодий по видам пользователей (на начало соответствующего года), %

1950 1960 1970 1980 1990 1995 2000

Коллективные предприятия 97,6 98,5 98,2 98,2 98,1 81,7 81,9

Фермеры 0 0 0 0 0 5,0 6,8

Граждане 2,4 1,5 1,8 1,8 1,9 4,7 6,0

В том числе:

ЛПХ 2,4 1,3 1,5 1,4 1,4 2,5 2,8

индивидуальные и коллективные сады и огороды 0 0,2 0,3 0,4 0,5 0,9 0,8

прочие земли граждан 0 0 0 0 0 1,3 2,4

Прочие сельскохозяйственные пользователи 0 0 0 0 0 8,6 5,3

Источники: Российский статистический ежегодник. М., 1996. С. 551; Народное хозяйство РСФСР. М., 1957. С. 127; Сельское хозяйство в России. М., 2000. С. 52, 86; Земельный фонд РСФСР / ЦСУ при Совете Министров РСФСР, М., 1961.

Следует, однако, отметить, что показываемая справочниками структура землепользования несколько отличается от структуры собственности (табл. 1), так как землей можно пользоваться на основе собственности, пожизненного наследуемого владения и аренды. Но все это — типичный статистический артефакт, потому что реальное распределение земель между укладами иное.

Сколько земли у населения?

У ряда российских, но особенно у западных ученых сложилось представление, что развитие аграрного частного сектора в России тормозится нехваткой в нем земли и отсутствием должного законодательного обеспечения частной земельной собственности. Однако обследования самых разных регионов показывают, что земли у дома и вокруг поселка людям обычно достаточно. При опросах почти все они утверждают, что проблем с землей у них нет. Частная эта земля или арендованная — их не очень волнует. Исключение составляют лишь пригороды крупных городов, где земля приобретает особую цену из-за спроса горожан.

В начале 1990-х годов, когда происходило так называемое «перераспределение земель», территории населенных пунктов и близлежащие, предназначенные для выпаса частного скота, угодья отошли от колхозов и совхозов к сельским администрациям. Администрации же устанавливали свой, далеко не одинаковый, предел приусадебного участка в зависимости от фактической ситуации и наличия свободных земель (обычно от 3 до 60 соток). Кроме того, жители могут использовать под огороды, выпасы скота и сенокосы земли администраций, прилегающие к их участку, а также находящиеся за околицей села — на условиях аренды или покупки. Арендная плата и земельный налог так низки, что эта земля практически используется бесплатно. Коллективные предприятия также выделяют землю, в основном под картошку, и помогают ее обработать. Удобрение, уход, уборка, хранение и сбыт урожая — забота самих граждан. Плата минимальная, но используют эту возможность не все, а те, кому не хватает своих и муниципальных земель.

Таким образом, в распоряжении населения — три вида пашни: при усадьбе, находящаяся за околицей земля администрации и земля в поле от колхоза. Вместе с участками под сенокосы и пастбищами, которые тоже выделяют администрация или колхоз, средняя

площадь одного личного хозяйства (особенно там, где колхозы слабые) составляет 1—2 га, а их доля — треть всей площади сельскохозяйственных угодий16. Это обстоятельство и является одной из причин индифферентности населения к своим абстрактным земельным долям, которые на основе появившегося в 1996 году указа Б. Ельцина разрешено использовать для ведения личного подсобного хозяйства. Правда, в южных регионах страны летом, когда выгорает трава, ощущается нехватка сенокосов и пастбищ. Но решают эту проблему опять же с помощью колхозов: косят сено и пасут скот на пустующих колхозных полях. Да и заброшенной земли хватает.

Главное, однако, заключается в том, что кризис и реформы 1990-х годов привели не просто к расширению участия граждан в землепользовании и производстве, они сделали иными взаимоотношения двух основных укладов, «единоличного» и «коллективного». Но прежде чем переходить к анализу этих взаимоотношений, имеет смысл посмотреть, что произошло с бывшими колхозами и совхозами.

Выживут ли колхозы?

Нынешний кризис коллективного сельского хозяйства нельзя трактовать только как часть общего кризиса 1990-х годов. Это итог эволюции колхозно-совхозного сектора с его низкой производительностью труда и привычкой к государственному протекционизму. К середине 1990-х годов коллективный сектор оказался на дне кризиса, сократив производство почти на две трети. Стало очевидным, что большинство бывших колхозов и совхозов не вписались в новые условия. Однако период неуверенности и надежд на возврат к старому проходит. В 1997 году впервые после непрерывного спада зафиксирован прирост продукции коллективных хозяйств. В следующем произошел новый спад, вызванный скорее тяжелой засухой, чем дефолтом. А в 1999 и 2000 годах колхозно-совхозное производство опять подросло. Перелом все же наступил. Даже то, что после длительного непрерывного падения аграрное производство испытывает, как и прежде, колебания под влиянием погодных условий, обнадеживает.

Как это ни парадоксально, но сельское хозяйство легче пережило кризис в давно им охваченном Нечерноземье, где терять-то большинству предприятий было почти нечего. А больнее всего кризис ударил по крупным коллективным хозяйствам главных товарных

районов-житниц17. Но так было в начале 1990-х годов. Конец же десятилетия расставил все на свои места, усилив роль Юга России. К 2000 году равнинный Северный Кавказ и Центральное Черноземье обогнали по темпам роста Волжско-Уральский пояс, который лидировал в 1997—1999 годах. Заметен и рост сельскохозяйственного производства в примыкающих к обеим столицам Московской и Ленинградской областях, хотя между ними налицо явный «провал».

Доля убыточных коллективных предприятий достигла максимума в 1998 году, поднявшись до 88%18. Казалось, что это полный крах колхозно-совхозного уклада. Но уже в 1999 году почти половина предприятий сектора стала рентабельной, и такое положение сохраняется и сегодня19. Что такое убыточное предприятие? Это отсутствие оборотных средств, полувырезанный скот, бескормица. Это работники, которые много месяцев, а то и лет не получают зарплату деньгами, а в лучшем случае получают ее натурой — продукцией предприятия. Приводимые ниже цифры убыточности говорят о колоссальных масштабах этой безденежной сельской экономики и безнадежных социумов. Хотя люди-то привычные и спасаются, как прежде, огородами и скотиной.

В самые тяжелые годы в некоторых областях Центрального района, например в Ивановской и Смоленской, доля убыточных предприятий доходила до 97%. В Ленинградской и Московской она не превышала 2/э, сейчас и того меньше — 30%. Меньше всего убыточных предприятий в 1999—2000 годах было на Юге России, в Краснодарском и Ставропольском краях: всего 25—29%. Ныне, тем не менее, в той же Ивановской области таких предприятий все равно осталось более 70%, а в Агинском Бурятском автономном округе нет ни одного рентабельного колхоза. Все это свидетельства сжатия пространства общественного производства и его сильного регионального расслоения. Еще заметнее расслоение (или пространственная поляризация) на внутрирегиональном уровне.

От пригородов к периферии

Внутриобластная география сельского хозяйства давно уже контрастней межрегиональной. В годы кризиса эта контрастность оказалась особенно устойчивой.

Выше говорилось, что на удручающем фоне Нечерноземья более благополучными выглядят сельхозпредприятия столичных регионов.

Их города-гиганты приподнимают на окружающих территориях многие показатели сельского хозяйства. У их соседей в Рязанской, Тульской, Калужской областях, где природные условия даже лучше, коллективные предприятия чувствуют себя намного хуже.

В большинстве регионов России по мере удаления от городов, особенно от областных центров, более или менее выражено падение интенсивности и продуктивности сельского хозяйства. Степень этой выраженности зависит от уровня освоенности территории, аграрной специализации и величины города. Урожайности всех культур, включая распространенные зерновые, надои на одну корову и т. д., в пригородных районах областей Нечерноземья в 3—4 раза выше при одинаковых природных условиях, чем на периферии тех же областей. В Черноземье эти внутриобластные контрасты выражены слабее, а в Краснодарском крае они практически отсутствуют.

Теоретически падение интенсивности сельского хозяйства по мере удаления от города вытекает из известной модели И. Тюнена20. Однако в развитых странах, начиная с 1960-х годов, центральнопериферийные различия в сельском хозяйстве стали размываться благодаря развитию транспортной сети и субурбанизации. В России эти различия не только сохранились, но в годы кризиса и усилились. Связано это с тем, что любая деятельность, в том числе и сельскохозяйственная, при редкой сети городов и депопуляции деревни в России осуществляется в условиях разреженного социального пространства21.

Урбанизация способствовала стягиванию сельского населения не только в города, но и в пригороды. Население там постоянно росло, глубинка его теряла. Мигранты из глубинки фактически «добирали» рядом с городом то, чего не могли получить там, где родились. Важно учесть, что речь идет не только о количестве людей, оставшихся в дальних селах, но и о качестве человеческого потенциала. В города и пригороды уезжали молодые, трудолюбивые и предприимчивые люди.

В пригородах, конечно, лучше развита инфраструктура: существует сеть дорог, элементарных услуг и т. п. Местное руководство же, с одной стороны, стягивало в пригороды инвестиции, поскольку здесь они давали отдачу, а с другой, постоянно поддерживало дотациями безнадежно убыточные периферийные хозяйства. Вместе это закрепляло иждивенчество глубинных колхозов и совхозов и усиливало их отставание от пригородных хозяйств. Резкое снижение общего объема вложений в 1990-х годах только подчеркнуло эффект их прежней концентрации в пригородах, а значит и роль последних.

Итак, внутриобластная география также демонстрирует поляризацию и сжатие к пригородам пространства активной деятельности коллективных предприятий. На долю глубинки достаются полная апатия, вырезанный скот и заброшенные поля. Правда, и в ней встречаются отдельные колхозы-«звезды», которые вытягивают незаурядные личности, их руководители. Но речь идет о явлении типичном, а не исключительном.

А как же дачники, которые должны были бы вытеснять сельскохозяйственных производителей из ближайших пригородов? Да, это один из самых распространенных территориальных конфликтов, особенно острый в Подмосковье. В ближайших к Москве районах, особенно на западе, севере и востоке, сельскохозяйственные земли сократились наполовину, так как поля буквально съедаются коттеджной застройкой. Но уже у районов-соседей второго и третьего порядка, расположенных в радиусе 20—100 км от столицы, ситуация гораздо сложнее. Именно в этой зоне сосредоточены самые лучшие и мощные агропредприятия, которые в кризисные годы расширения недееспособной периферии продолжали хотя бы отчасти снабжать Москву.

Здесь локальные рекреационные интересы горожан входят в противоречие со стратегическими интересами продовольственного обеспечения большого города и даже страны. Дело ведь не только в расстоянии. При современных средствах транспорта и технологиях охлаждения сто километров — не проблема. Дело именно в перечисленной выше совокупности условий, которые и дают преимущества пригородным предприятиям. Ведь сколько ни пытались создавать подобные предприятия в глубинке, ничего не получалось. Зато при нехватке земель пригородные гиганты готовы поглотить полуразо-ренные хозяйства, в том числе в соседних областях. Их работникам также выделяют землю под сады и огороды в удаленных районах (вблизи Москвы она слишком дорога). Проблемы, в общем, решаются, но не так, как в развитых странах, где подобные предприятия совсем ушли из пригородов.

Агропромышленная связка

Важным фактором выживания коллективных сельскохозяйственных предприятий стал спрос на сырье со стороны пищевой индустрии, выбиравшейся из кризиса быстрее других отраслей. Примеров того, как западные и крупные российские компании («Балтика»,

«Вимм-Билль-Данн», Черкизовский, Смоленский и другие мясные и молочные комбинаты) заключают с хозяйствами долгосрочные договоры о поставках продукции и осуществляют затраты на переоснащение ферм, закупку техники и удобрений, достаточно. Некоторые пищевые предприятия просто приобретают хозяйства, подключая их к технологической цепочке в качестве собственных подразделений. Однако крупные перерабатывающие компании, закупочные цены которых высоки и регулярны, опираются на крепкие коллективные агропредприятия, оставляя слабым местные заводы районного уровня. Если же последние не выжили, хозяйства выкручиваются, как могут. Желающих работать с «единоличниками» совсем мало: слишком сложно контролировать качество их разномастной продукции.

Объединение производителей и переработчиков агропродукции в вертикальные структуры по-своему завершает многолетнее противостояние города и деревни, когда города тянули ресурсы из села. Теперь городские фирмы и капиталы помогают аграрному сектору встать на ноги. Но, делая ставку на крепкие хозяйства, они усугубляют и без того сильную сегрегацию сельскохозяйственных предприятий.

Оказалось, что примерно две трети южных и пригородных и около четверти периферийных коллективных предприятий, вписавшихся в новые условия, вполне способны обеспечить продовольствием население своих регионов и даже межрегиональный обмен22. Однако полностью прокормить крупные города они не могут; значит, таким городам не обойтись без импортного продовольствия и продовольственного сырья. Чем крупнее город и чем сильнее он удален от традиционных житниц, тем сильнее эта зависимость.

А что делать слабым колхозам, акционерным обществам, товариществам с ограниченной ответственностью и т. п.? Они могут присоединиться, во-первых, к сильным предприятиям, которым не хватает земель, во-вторых, к переработчикам сельскохозяйственной продукции, если те готовы идти на риск и затраты. Кроме того, перед ними открывается следующие возможности: сдать свои земли в аренду или продать их (в тех регионах, где это разрешено и где на землю есть спрос); разделиться на мелкие и индивидуальные хозяйства или резко уменьшить или прекратить обработку земель; создать кооперативы по заготовке сена, сбору грибов, ягод и т. п., если речь идет о лесной глубинке.

Кризис, по сути дела, приводит реальную деятельность хозяйств в соответствие с их возможностями. Их нельзя «сажать на иглу дота-

ций», как это делалось в позднее советское время, подталкивая к распашке земли и содержанию поголовья скота, большего, чем то, с которым они способны добиться относительно высокой продуктивности. Но и закрыть эти хозяйства труднее, чем предприятие в городе. Там, где они расположены, людям часто негде больше работать, кроме как на своих огородах. Проблема в том, что эти огороды могут нормально существовать только при наличии колхоза.

Зачем нужны колхозы?

Личные хозяйства в тех районах, где колхозы почти не платят зарплату, зачастую составляют основной источник денежного дохода населения, но существовать без скрытой перекачки средств из коллективных предприятий они не могут. В таких случаях налицо явная инверсия привычных представлений и терминов: фактически коллективное предприятие служит подсобным для индивидуального, а не наоборот.

Сокращение монетарных расчетов и переход на натуральную оплату труда работников в 1990-е годы характерны для подавляющего большинства предприятий, а не только пребывающих в упадке. Многие выдают деньгами только 15—30% зарплаты. Они образуют часть общей экономической системы современной России, нацеленной на выживание путем сокрытия доходов от государства. Натуральная оплата выгодна: если всю продукцию продавать, а за труд платить деньгами, то надо заплатить и налог от вырученной суммы, и налог на фонд зарплаты. В отличие от эпохи плана, когда были распространены приписки, предприятия вообще занижают объемы производства, и это надо иметь в виду при оценке масштабов его падения. Отдавая своим работникам зерно, мясо, сено, масло и т. д. даже по сниженным ценам, они достигают сразу три цели: реализуют продукцию, экономят на налогах и расплачиваются с работниками. Последние тоже довольны, так как зарплаты все равно мизерны, и полученных денег вряд ли хватит на пропитание семей и скота по рыночным ценам. Натуральная же оплата позволяет содержать свое хозяйство, прежде всего скот, от которого можно иметь денежный доход. Сложилась целая система взаимодействия двух укладов, по сути дела, их устойчивый симбиоз.

Коллективные предприятия практически кормят частный скот своих работников, пенсионеров села и части деревенских бюджет-

ников (учителей, врачей). Причем это не только не криминальные, но даже не теневые, а вполне официальные договорные отношения. Каналы традиционного «воровства-несунства» в целом более характерны для слабых, находящихся в упадке колхозов. Крепкие же хозяйства их перекрывают, предпочитая прозрачные формы поддержки работника. По оценкам опрошенных нами руководителей предприятий, расположенных в разных районах страны, доля затрат на помощь индивидуальным хозяйствам составляет от 3% в сильных подмосковных предприятиях до 30% в более слабых и ряде южных.

Но не все крестьянские хозяйства зависят от колхозов. Исключения есть на обоих полюсах. Первый полюс локализуется в ближайших к крупным городам пригородах, на мощных предприятиях промышленного типа, выплачивающих зарплату деньгами и регулярно. Другой полюс — самые глухие окраины, где о деньгах почти забыли, а колхозы развалились или разворованы настолько, что людям остается перебиваться лишь с помощью своего натурального хозяйства. Есть, правда, и третий вариант, связанный со специализацией индивидуальных хозяйств. Как уже говорилось выше, колхозы нужны там, где люди держат скот или сажают много картофеля (в этом случае колхозная техника за плату выполняет функции МТС для селян). Там же, где на подворьях выращивают, например, овощи (огурцы, лук, капусту, морковь) — причем так успешно, что имеют от этого большой доход, — колхозы становятся не нужны и часто разваливаются23. Не только население с его участками зависит от коллективных предприятий, но и колхозы порой зависят от того, какова специализация индивидуальных хозяйств в пределах той или иной территории.

Игра «полным составом»

Многие авторы не раз рассматривали вопросы взаимодействия колхозов с населением. При этом, как правило, из анализа исключаются фермеры. На самом деле все три уклада активно взаимодействуют друг с другом и зависят друг от друга.

Главным результатом реформирования колхозов и совхозов было, конечно, не их переименование в акционерные общества или товарищества с ограниченной ответственностью и не формальное (на бумаге) наделение крестьян долями и паями, а сама принципиальная возможность выхода из предприятия с наделом земли. Для

фермерского уклада это было важно потому, что такой надел составлял ядро собственного хозяйства, к которому приарендовались участки из фонда перераспределения земель. Не менее важно, что в районах, где есть крепкие фермеры, крестьяне все чаще выходят из коллективного предприятия, чтобы передать свои земельные паи фермерам. В Саратовской области, где фермерские хозяйства — зерновые и им поэтому нужно много земли, можно наблюдать феномен конкуренции за земельные доли, который тут же сказался на взаимоотношениях коллективных предприятий с их работниками. Для удержания людей предприятия платят им за их доли тем же зерном, сеном, маслом, мясом. Вообще-то платить они должны по закону, но делают это далеко не везде, а там, где на эти доли претендуют представители смежного фермерского уклада. В Подмосковье, например, несмотря на лучшее состояние общественных хозяйств, за доли обычно не платят.

Фермеры все же предпочитают не покупать, а арендовать землю у населения и администраций. Даже в Саратовской области, разрешившей куплю-продажу земли, спрос и цены на нее очень низки и сделок крайне мало. Пока в России на землю как частную собственность претендуют только горожане: она нужна им для строительства второго жилья. Соответственно и реальную цену она приобретает в пригородах24.

Случаи кооперации между фермерами и индивидуальными хозяйствами редки, хотя порой фермер начинает свое производство, используя молочный мини-сепаратор, а завершает его использованием промышленнго сепаратора и сбором молока у окрестного населения. Чаще можно встретить фермера, «выросшего» до масштабов небольшого колхоза (особенно если это председатель бывшего колхоза или его главный агроном). Есть целые районы, откуда фермеры почти вытеснили коллективные предприятия. Таков Лысогорский район в Саратовской области, где фермеры используют 2/3 всех угодий и производят 3/4 зерна. Тогда они начинают выполнять те же функции, что и колхозы, поддерживая индивидуальные хозяйства своих работников. Период неприятия фермеров сельским обществом проходит. Это только в начале 1990-х годов к ним никто не шел работать, так как «гордость» не позволяла «батраком наниматься». Теперь жаждущих хотя бы временной работы много, ведь платят фермеры — как деньгами, так и продуктами — регулярнее и часто больше, чем коллективные предприятия.

Однако, чтобы фермеры окрепли, создали определенную среду, повели за собой остальных и хотя бы частично заменили колхозы и совхозы в социальной роли «хранителей села», необходима фермерская «критическая масса». А ее обычно нет. Кроме того, хотя в некоторых районах фермеры и способны заменить колхозы в экономическом смысле, полностью взять на себя социальные функции колективных предприятий они не могут. Фермерским хозяйствам не нужно столько работников, сколько имеет колхоз, для них имеет смысл поддерживать индивидуальное хозяйство только у «своих» работников. То есть быть такой же «богадельней» для всего села (сельсовета), какой является колхоз, им нет резона. Однако лишение хозяйств населения традиционной поддержки в современных условиях сельской России может оказаться худшим дестабилизирующим фактором, чем потеря работы.

Где альтернативные уклады важнее и сильнее?

Выше уже говорилось о пространственных вариациях колхозной системы. А как эти вариации выражены у личных хозяйств и у фермеров?

Для них расположение относительно городов не менее важно, чем для коллективных предприятий. Обратимся сначала (табл. 2) к статистике по двум различным областям: по Рязанской области, северные районы которой — типичное лесное Нечерноземье, а южные — переходная зона к лесостепи, и по Саратовской — лесостепной и степной.

В обеих областях роль и уровень производства хозяйств населения явно растут от центра к периферии. Внутриобластные различия по оси «север-юг», то есть в основном природные, гораздо менее выразительны. Градиенты между пригородными и периферийными районами наиболее велики в Рязанской области (мяса на подворьях периферия производит на душу населения в 3,5 раза, молока — в 2,3 раза больше). В Саратовской области контрасты менее выражены (2,6 и 2,2 раза соответственно). Отставание индивидуальных хозяйств в пригородах связано с лучшим самочувствием коллективных предприятий, с выдачей деньгами зарплат и в целом с большей мо-нетаризацией всей жизни. В коллективном агросекторе, как сказано выше, центрально-периферийные закономерности диаметрально противоположны.

Таблица 2

Плотность сельского населения и производство в индивидуальных хозяйствах в Рязанской и Саратовской областях

Области и группы их административных Плотность сельского населения Доля хозяйств населения в общем производстве (%) Производство на на одного сельского жителя (кг)

районов (чел./кв. км) Мясо Молоко Мясо Молоко

Рязанская обл., 1998 10 58 38 58 453

Пригородные 26 24 26 22 240

Полупериферийные 10 60 36 53 430

Периферийные 9 69 47 76 559

Северные лесные 6 65 54 56 600

Срединные лесные 12 61 38 50 392

Южные лесостепные 10 66 40 74 496

Саратовская обл., 1999 7,3 68 58 111 708

Пригородные 15,6 48 57 53 394

Полупериферийные 7,5 69 54 125 746

Периферийные 6,2 79 67 138 868

Лесостепные правобережные 7,1 75 56 110 753

Степные правобережные 8,8 62 49 103 586

Сухостепные заволжские 7,0 75 66 126 791

Степные опустыненные заволжские 5,3 74 85 126 1036

Источники: Сельское хозяйство Саратовской области, 2000. Саратов, Саратовский областной комитет государственной статистики, 2001; Показатели развития отраслей агропромышленного комплекса Рязанской области в 1980—1999. Рязань, Рязанский областной комитет государственной статистики, 2000; данные комитетов государственной статистики Саратовской и Рязанской областей.

Фермеров в пригородах тоже вытесняют дачники и коллективные предприятия, но им трудно и в дальней глубинке из-за отсутствия инфраструктуры, сбыта и консервативности среды. Поэтому наиболее привлекательна для них полупериферия с ее лучшей доступностью центров (в отличие от периферии) и наличием свободных земель (в отличие от пригорода).

Степень товарности индивидуальных хозяйств выявлялась при опросах по доле рыночной продукции. Если хозяйство продавало более половины того, что производит, оно квалифицировалось как товарное, если менее половины — как малотоварное. Если же все потреблялось в семье, а продажи были эпизодическими, то такое хозяйство относилось к нетоварным. В пригородной зоне Рязани среди обследованных хозяйств товарных оказалось 30% , на периферии — 15%. При прочих равных условиях это связано с близостью рынка сбыта и концентрацией молодого, экономически активного населения.

В общем виде закономерность «центр-периферия» для альтернативных укладов можно сформулировать так: роль индивидуальных хозяйств в пригородах меньше, но их товарность выше, а на периферии — все наоборот. Для фермеров наиболее привлекательна полупери-ферийная зона.

Теневая фермеризация

Кто эти люди, что продают более половины продукции, производимой на их огородах? С помощью анкетирования мы попытались понять их мотивацию25. Самым удачным оказался вопрос от противного: «Как бы Вы вели свое хозяйство, если бы зарплату или пенсию Вам повысили в 5 раз?» (такой гипотетический доход, примерно в —7 тыс. рублей, можно считать сносным для жителей российской деревни). Если люди ведут свое хозяйство в целях выживания, то при подобных доходах они должны были бы свернуть его. Но есть ли у них такое желание?

В подмосковном Луховицком районе свыше половины опрошенных отвечали, что вели бы хозяйство как прежде, большинство остальных сократили бы его, а желающих расширяться было крайне мало. При этом самыми устойчивыми оказались хозяйства в уже упоминавшихся зонах товарной специализации хозяйств населения: «огуречной» по пойме Оки и «капустной» в деревне Нижнее Масло-во. Там буквально все, невзирая на профессию, выращивают огурцы или капусту и целиком зависят от доходов со своей земли. Вот они и не бросят ее даже при заметном увеличении «внешнего» дохода. Там, где с огородов продают преимущественно картошку, люди охотнее сократили бы свою сельскохозяйственную деятельность при повышении зарплат или пенсий.

В Рязанской области в среднем треть хозяйств не изменили бы интенсивности работы на участке, а четверть даже готовы ее увеличить, появись у них лишние деньги.

Впечатляющие результаты дало анкетирование в Саратовской области, где велика роль национальных различий, ведь область

<_> <_> "I <_><_> ' I '

представляет собой своеобразный этнографический музей. Треть представителей славянских народов и сел (русских, украинских) готова, вероятно, в силу возрастной структуры, свернуть хозяйство при увеличении зарплат. Многие чуваши, казахи, выходцы с Кавказа от этого намерения далеки. До 40% опрошенных расширили бы свои хозяйства, появись у них дополнительный оборотный капитал.

Иными словами, устойчивее как высокотоварные, особенно специализированные, так и абсолютно нетоварные хозяйства. И те, и другие при росте иных доходов склонны сохранить хозяйство и даже готовы расширяться. Первые — потому, что, по сути дела, являются неформальными фермерскими, хотя и «окуклившимися» в приусадебном пространстве. Вторые — потому, что традиционно привыкли использовать землю для поддержания себя и своих семей: так надежнее. А вот малотоварные хозяйства чаще являются товарными по нужде и продают излишки постольку, поскольку людям не хватает зарплаты. При ее увеличении они готовы сократить производство и перейти в группу нетоварных хозяйств.

* *

*

Очевидно, что «трехукладность» России формальна и отчасти мнима. Укладов гораздо больше, и они постоянно и плавно переходят друг в друга, будучи при этом тесно связанными между собой. При этом сами колхозы, фермеры, индивидуальные хозяйства в разных регионах и даже внутри одного и того же региона могут быть настолько различны, а их роль может так варьироваться, что одни аграрные сообщества (например, глубинные) часто не способны понять, как функционируют другие (например, пригородные), сообщества южных регионов могут кардинально отличаться от северных и т. п. Ясно только одно: все это делает огромную страну, и без того отличающуюся большим разнообразием природных и социальных условий, еще более мозаичной.

Приземленный, а не концептуальный (= зачастую голословный) анализ реальной сельской действительности показывает, как

«всплывают» разные исторические, цивилизационные субстраты, на которых базировались и прежняя социалистическая, и нынешняя Россия. Исследования отношений между укладами в существующих аграрных сообществах как раз и помогают понять, почему российский рынок именно такой, какой он есть, и почему к нему не применимы разного рода догмы и схемы. Единых рецептов для реформирования сельского хозяйства такой страны не может быть в принципе.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Политэкономический словарь. М., 1972. С. 321.

2 Пуляркин В. А. Характерные черты развивающихся стран в свете теоретической конструкции «центр—периферия» // Регионализм и централизм в территориальной организации общества и региональном развитии. М., 2001. С. 66—69.

3 Народное хозяйство РСФСР. М., 1959. С. 225.

4 Никонов А. А. Спираль многовековой драмы: аграрная наука и политика России (ХУШ-ХХ вв.). М., 1995. С. 298.

5 Александров Ю. Г. Будущее колхозно-совхозного строя в России // Крестьянство и индустриальная цивилизация. М., 1993. С. 29.

6 Там же. С. 40.

7 Здесь и далее: Сельскохозяйственная деятельность хозяйств населения в России. М., 1999. С. 17-19.

8 Здесь и далее: Россия в цифрах. М., 2001. С. 202.

9 Там же. С. 203.

10 Там же.

11 Там же.

12 Прауст Р. Э. Развитие различных форм хозяйствования в аграрном секторе / Научные труды Всероссийского института аграрных проблем и информатики (ВИАПИ). М., 1998. С. 55.

13 Там же. С. 65.

14 Серова Е. В. Экономическое содержание аграрной реформы в России: 1992-1995 // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник 1996. М., Московская высшая школа социальных и экономических наук, 1996. С. 269

15 Здесь и далее: Аграрная реформа в России. Концепции, опыт, перспективы / Научные труды ВИАПИ. Вып. 4. М., 2000. С. 91.

16 Узун В. Я. Российские ЛПХ и семейные фермы США и ФРГ // Развитие личных подсобных хозяйств как один из механизмов повышения доходов сельского населения. М., 1999. С. 4-10.

17 См. об этом подробнее: Нефедова Т. Г. Новые тенденции в АПК России // Известия РАН. Сер. геогр., 2000. № 4. С. 45-54.

18 Здесь и далее: Сельское хозяйство в России. М., Госкомстат России, 2000. С. 384.

19 Здесь и далее : Агропромышленный комплекс России. М., Госкомстат России, 2001.С. 54.

20 См. об этом: Тюнен И. Изолированное государство в его отношении к сельскому хозяйству и национальной экономике. Исследование о влиянии хлебных цен, богатства почвы и накладных расходов на земледелие. М., 1926.

21 См. об этом подробнее: Иоффе Г. В., Трейвиш А. И. Районы старого освоения на этапе интенсификации экономики // Географические проблемы интенсификации хозяйства в староосвоенных районах. М., 1988. С. 9-18; Иоффе Г. В., Нефедова Т. Г. Центр и периферия в сельском хозяйстве российских регионов // Проблемы прогнозирования. М., 2001. № 6. С.100—109.

22 См. об этом подробнее: Нефедова Т., Полян П., Трейвиш А. (ред.). Город и деревня в Европейской России: 100 лет перемен. М., 2001. С. 317-337; Нефедова Т. Г. Регионализация в сельском хозяйстве // Регионализация в развитии России: географические процессы и проблемы. М., 2001. С. 132-164.

23 Примеров тому множество и на разных масштабных уровнях — от отдельного предприятия до целого района. Специализация индивидуальных хозяйств вообще ярко выражена и не всегда совпадает с колхозной специализацией. Например, в Луховицком районе Подмосковья жители деревни Нижнее Маслово испокон веков жили на доходы от продажи кислой капусты в Москву. Даже в советские времена их приходилось заставлять работать в совхозе, развалившемся в начале 1990-х годов. Разобрав земли совхоза на доли, люди вскоре их забросили, так как капусту выращивают поближе к дому, а лишняя земля им не нужна, как не нужен и совхоз. Капустный бизнес процветает и сейчас, о чем говорит даже внешний вид села, где нет дачников, а многие дома могут соперничать с «новорусскими» коттеджами. Зажиточны села и в пойме Оки, где основной профессией жителей является выращивание огурцов на продажу, в то время как местный совхоз «Полянки» дышит на ладан. В Рязанской области припойменные «луковые» и «капустные» зоны также «бьют» по коллективным предприятиям. Собираясь в ареал сложившегося товарного производства лука населением в правобережной части Саратовской области, мы уже ожидали увидеть полу-развалившийся колхоз — и не ошиблись.

24 См. об этом подробнее: Нефедова Т. Г. Российские пригороды: специфика расселения и становления жилищно-земельного рынка // Известия РАН. Сер. геогр., 1998. № 3. С. 69-84.

25 См. об этом подробнее: Нефедова Т. Г., Пэллот Дж. Индивидуальные хозяйства как объект географического изучения // Известия РАН. Сер. геогр., 2002. № 3.