CC BY
128И. О. Дементьев
Три дамы на обочине современной историографии: эксперименты в переосмыслении истории
Постмодернистская критика традиционной историографии за последние сорок лет приобрела достаточно респектабельный вид, сформировав уже собственную традицию. Наступил век инноваций, и совсем не удивительно, что историки наряду с другими специалистами пребывают в постоянном поиске новых решений хорошо известных проблем. Очередную попытку поставить под сомнение традиционный подход к написанию истории предприняли несколько лет назад Алан Манслоу и Роберт Розенстоун, издав под своей редакцией сборник статей (лучше сказать «сборник научных трудов») под характерным названием «Эксперименты в переосмыслении истории». В данной статье даётся обзор некоторых путей обновления историописания, предложенных американскими исследователями.
Сборник открывается эпиграфом из интервью всемирно известного режиссёра Жана-Люка Годара. «Мистер Годар, - поинтересовался репортёр, - согласны ли вы с тем, что всякая история (ia story) должна иметь начало, середину и конец?» - «Да, конечно. Но необязательно в этом порядке», - ответил режиссёр1. Редакторы сборника сформулировали тезис предельно чётко: историческая дисциплина за последние десятилетия существенно изменилась в части методологии и объектов исследования; однако способы представления результатов работы историка изменились мало. Как это было показано в классической работе Х. Уайта2, историография продолжает строиться по модели романа XIX в. - нарратив о прошлом от третьего лица, построенный на основе линейного развития от начала к концу. «Но мир сильно изменился с XIX века, о чём, возможно, историкам следовало бы знать», -констатируют А. Манслоу и Р. Розенстоун.
1 Rosenstone R.A. Introduction // Experiments in Rethinking History / ed. by A. Munslow and R. A. Rosenstone. N.Y.; L., 2004. P. 1.
2 См.: УайтХ. Метаистория [1973]. Екатеринбург, 2002.
Среди факторов, обусловивших эти перемены, - возросшее влияние визуальных образов и медиа (в ХХ в. бурно развивалось искусство от модернизма до постмодернизма, позволив нам пересмотреть способы интерпретации действительности). Новые возможности для историописания появились по меньшей мере в последние три десятилетия. Это время движения пионеров инновационной историографии - историков, попытавшихся выйти за пределы нарратива XIX в. и рассказать о прошлом с помощью более адекватных современности средств.
Каковы основные векторы этого движения? Они были представлены в вышеупомянутом сборнике. Один способ состоит в отказе от третьего лица при повествовании: историк в полном праве свидетельствовать от своего имени. На первый взгляд, это было и прежде: историки писали воспоминания о своём жизненном пути, создавая нечто среднее между источником и историографией (например, классические мемуары А.Я. Гуревича «История историка»3). Кроме того, многие историки редко отказывают себе в удовольствии прокомментировать описываемые события ремаркой с подчёркнутым авторским взглядом4. Это, впрочем, не противоречит модели классического романа (повествование может вестись от первого лица; автор может включать в текст, написанный от третьего лица, соображения лица первого). Принципиальное отличие предлагаемой «инноваторами» модели состоит в том, что от первого лица может говорить не только автор, но и его герои.
3 См.: Гуревич А.Я. История историка. М., 2004.
4 Обычно в историографии для этих целей используется местоимение первого лица либо в единственном («я»), либо во множественном («мы») числе. Последний способ сегодня выглядит несколько архаично, хотя тоже имеет основания: автор как бы высказывает свой тезис от лица воображаемого сообщества, в которое наряду с ним входят другие специалисты. Местоимение «я» чаще используется в научно-популярной литературе, где автор непосредственно обращается к читателю, вступает с ним в диалог. Ср., например: «Когда я снова и снова оглядываю жизнь Сципиона, я спрашиваю себя, в чём же секрет той бесконечной любви и благодарности, которые питал к нему Рим». (Бобровникова Т.А. Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена. М., 2001. С. 442.) В строго научной монографии я встречаю это местоимение значительно реже.
Второй вариант - презентация результатов исторического исследования в формах, разрушающих традиционную жанровую структуру. Историю можно рассказывать голосом самих исторических персонажей, излагать в картах Таро, представлять прошлое как пародию... При этом сами требования к исследованию не меняются: стандарты оформления научно-справочного аппарата должны выдерживаться так же, как в классической историографии, исследования должны быть строго документированы и опираться на корректный анализ источников. Изменения касаются лишь формы представления истории. В чём цель этих экспериментов? Редакторы сборника объясняют её так: «предложить, как история, написанная по-новому, может оживить смысл, который мы придаём прошлому, - делая привычное необычным, а необычное - привычным»5. Приведу два примера подобного подхода к написанию истории, отражающих ставшую (в свою очередь) традиционной гендерную проблематику, но делающих это на основе новых средств.
Робин Биша попыталась «реконструировать голос» одной знатной женщины времени Петра Великого - Дарьи Михайловны Меншиковой6. По форме этот текст представляет собой (псев-до)автобиографию. Дарья Михайловна была реальным историческим персонажем, но не оставила никакой автобиографии (будучи женой А.Д. Меншикова, она, впрочем, вела интенсивную переписку с мужем и Петром). Историку пришлось сделать это за неё. Вопрос, который спровоцировал эксперимент, ставился так: поддерживал ли Пётр Великий «революцию для женщин» в России начала XVIII в.? Дисциплинарные рамки исследования позволяют определить его как классический вариант «истории женщин», однако избранная автором форма повествования представляется необычной. «Я решила написать такую автобиографию Дарьи Михайловны Меншиковой, которая могла бы быть написана, если бы
5 Rosenstone R.A. Op. cit. Р. 2. Надо отметить, что форма презентации всего корпуса текстов осталась при всём том сугубо традиционной: это сборник научных статей и эссе.
6 См.: BishaR. Reconstructing the voice of a noblewoman of the time of Peter
the Great: Daria Mikhailovna Menshikova. An exercise in (pseu-
do)autobiographical writing // Experiments in Rethinking History... P. 183194.
ей пришло в голову сделать нечто подобное»7. Историк уделяет особое внимание стилю повествования - он соответствует той стилистике, в которой выдержаны мемуары петровского времени и ранние женские автобиографии в России (Н.Ю. Трубецкой, Г.П. Чернышев, В.А. Нащокин, Н.Б. Долгорукая и др.).
Дарья Михайловна «пишет» на пути в Берёзов, к месту ссылки мужа. Её «автобиография» осталась незаконченной, потому что она ушла из жизни в 1728 г., не добравшись до места назначения,
- её могила, вероятно, находится в Казани. Текст начинается с оплакивания собственной судьбы и судьбы семьи («Что станется с дочерьми моими? Доброе имя отца их обещало им замужство, ныне имя это замарано опалою. Государь наш Петр Алексеевич ценил своего князя; люди сии наказуют мужа моего за труды его. [Но дочери, дочери мои!] льзя ль им тешить себя надеждою на доброе супружество в Березове?»8); постепенно «мемуаристка» переходит к воспоминаниям о первой встрече с Петром в Преображенском, куда она приехала «двадцать девять лет назад» (в 1690-х). Жизнь при дворе выпала на время поистине революционных перемен: Меншикова описывает свои взаимоотношения с Петром, его сестрой Натальей Алексеевной, жизнь в Москве и Петербурге, бракосочетание с Меншиковым летом 1706 г. в Киеве... Брак интерпретируется как способ предотвратить сплетни по поводу связи Светлейшего князя с Екатериной Алексеевной, будущей императрицей: «так, - отмечает «мемуаристка», - даже супружеством с дражайшим князем Александром Даниловичем я служила своему монарху и отечеству (country)»9. Описание грубоватого быта, который служил фоном для преобразований Петра и Меншикова, не лишено юмора: «А как все они любили напиваться! Пили и пили, пили и пили, не только на ассамблеях, но по всякому поводу. Особенно любили спуск на воду новых кораблей. Нам, женщинам, надлежало запираться в собственных покоях, пока адмиралы, генералы и дипломаты отмечали достижения русского флота. Иногда поздно ночью или на второй день празднест-
7 Bisha R. Op. cit. P. 184.
8 Ibid. P. 185. Здесь и далее стилизация перевода осуществлена при любезной помощи Л.В. Сыроватко.
9 Ibid. P. 189.
ва меня вызывали на палубу, где веселились мужчины. Там, посреди застолья, я находила на полу Александра Даниловича, которого нужно было привести в чувство для продолжения веселья. Если он не приходил в себя, царь впадал в ярость и грозился вышвырнуть его за борт. Я растирала ему голову и руки, обтирала насухо его лицо, неизменно избегая того, чтобы потерять своего мужа в бурном течении Невы. И что бы стало со всеми нами, если бы царь лишился своей правой руки?»10 (в изложении этого сюжета Биша опирается на указание В.О. Ключевского).
Биография Меншиковой - это биография незаурядной женщины, послужившей царю-реформатору и его сподвижнику (собственному мужу), но большая часть её деятельности всё же сосредоточивалась в сфере частной жизни. Поэтому и вывод автора таков: Пётр освобождает женщин от домостроя для того, чтобы использовать их для нужд строительства нового Российского государства. Однако женщины возвращаются к патриархальному контролю со стороны мужей после непродолжительного периода, в течение которого личный (не менее патриархальный) контроль Петра позволял им проявлять некоторую инициативу, сама возможность которой была осознана по крайней мере аристократками11. Псевдоавтобиография позволила Биша показать, что женщина в российской политике раннего XVIII в. - это не (только) любовница; её вклад может быть весьма значительным (спасение мертвецки пьяного государственного мужа), а её самосознание исполнено достоинства, которого нередко так недоставало сановникам того времени.
Другой вариант обращения к женской истории предложила Джудит Зинссер12. Её героиня - маркиза дю Шатле, многолетняя подруга Вольтера. Исследовательница пытается написать пролог к биографии маркизы - разными способами. Первый вариант таков. «Из окна апартаментов королевы в Люневильском дворце видно,
10 Bisha R. Op.cit. P. 190.
11 См.: ibid. P. 183.
12 См.: Zinsser J.P. A prologue for La Dame d’Esprit: the biography of the marquise Du Chatelet // Experiments in Rethinking History... P. 195-208. Полная версия биографии маркизы дю Шатле под названием «Просвещённая женщина» вышла несколькими годами позже: Zinsser J.P. La Dame d’Esprit: a biography of marquise Du Chatelet. N.Y., 2006.
как аллеи деревьев закрывают тенью посыпанные гравием дорожки, а кайма жёлтых и красных цинний подсвечивает аллею» . На календаре 29 августа 1749 г. Около окна работает Габриэла Эмили ле Тоннелье де Бретёй, маркиза дю Шатле, 42-летний (42-летняя!) математик. Зинссер описывает обстановку в рабочем кабинете маркизы. Она откладывает в сторону книги и принимается за письмо маркизу де Сен-Ламберу - молодому любовнику, от которого беременна. Она описывает свои чувства, то, как её внутренний мир лишь в его присутствии наполняется яркими красками. Ближе к концу письма она начинает мельчить - буквы становятся меньше, как и расстояние между строчками, - маркиза хотела бы завершить мысль до окончания страницы. Через несколько дней маркиза дю Шатле закончит свои комментарии к «Principia» И. Ньютона и отошлёт рукопись хранителю королевской библиотеки. На той же неделе (3 сентября) маркиза родит дочь и шестью днями позже умрёт в лихорадке.
Джудит Зинссер настаивает на том, что есть и другие, менее мрачные, варианты для начала биографии - в другом месте и в другое время. Париж в июне 1749 г. - объяснения маркизы и маркиза, встреча маркизы и Вольтера. Здесь мы застаём удивительную женщину, забеременевшую в возрасте, когда это было, мягко говоря, не принято во Франции XVIII столетия. У неё много творческих планов: нужно завершить перевод и комментарии к Ньютону - из-за работы она вынуждена отказываться от приглашений на приёмы. Мысли её поглощены работой и ребёнком. Есть и другие способы начать повествование: стандартные биографии (например, Нэнси Митфорд) отталкиваются в рассказе не от маркизы, а от Вольтера - он больше известен. Их встреча (ей было восемь или девять, ему - за двадцать) позволяет осветить жизнь маркизы, включая последние дни, в этой перспективе (тем более что биография Вольтера богата источниками).
Какой вариант пролога предпочесть? Все три - правдивы, основаны на документах. От историка зависит, как отбирать факты, как выстраивать повествование, какой образ маркизы предстанет на суд читателей. Зинссер описывает свои впечатления, оформившиеся затем в первой сцене биографии мадам дю Шатле: «Я приехала в Люневиль летом 1994-го и почувствовала эту жару, увидела аллеи деревьев и цветочные ограды гравийных дорожек. Картины XVIII столетия кажутся похожими, разве что аллеи по-
13 Zinsser J.P. A prologue... Р. 195.
больше»14. В Национальной библиотеке исследовательница работала с рукописью маркизы. Зинссер чувствует бриз из открытого окна и как бы видит маркизу: «описание её платья - чистая экстраполяция. Я не имею представления о том, как она была одета; не знаю, была ли одета вовсе». Далее - описание опыта, недоступного историкам-мужчинам: «Я помню мою собственную беременность, сопротивлявшуюся летней жаре, как я независимо от того, насколько лёгкой была моя одежда, обливалась потом, про-
15
сиживая - как она - за письменным столом долгие часы» .
Две другие сцены основаны больше на письменных источниках, среди которых выделяется корреспонденция маркизы. Джудит Зинссер завершает свои размышления снова апелляцией к личному опыту - описывает свою семью, её традиции, то, как в 1956 г. она проводила лето с семьёй кузины Энтони. Мать Энтони рассказывала на радио о Вольтере - от неё, вероятно, исследовательница впервые услышала о маркизе дю Шатле (Джудит было тогда тринадцать или четырнадцать). Вспомнить об этом пришлось уже после смерти тётки (она умерла от рака в 1962 г. в окружении всех сочинений Вольтера, расставленных по книжным полкам над её столом, - в изданиях «Г аллимара», «который, - отмечает исследовательница, - оставляет читателю разрезать страницы»), когда Джудит перечитывала её письма. Теперь и эти книги, и тётины заметки исчезли. Получилось, что работа над биографией удивительной маркизы - это возврат долга самой себе: «Я должна была заново открыть мадам дю Шатле ради себя самой... Рассказать её жизнь с помощью новых способов, которые воздают справедливость всем аспектам её нетрадиционных интересов и достижений и которые демонстрируют, как могла маркиза дю Шатле быть попеременно обожаема, высмеяна и забыта» .
Джудит Зинссер пыталась предоставить читателям выбор, чтобы они могли участвовать в процессе «описания жизни» маркизы. Это типично постмодернистский приём (так Джон Фаулз вовлекает читателя в выбор варианта финала в знаменитом романе «Любовница французского лейтенанта»). Зинссер подчёркивает: «Я описала связи между биографом и [его / её] объектом, но я использовала свой авторитет читателя архивов, производителя интерпретаций и рассказчика историй, чтобы наделить привилегией своё
14 Итзвг J.P. А рго^ие... Р. 198.
15 1Ыа. Р. 199.
16 ¡ыа. Р. 202.
видение моей героини восемнадцатого столетия»17. Эта установка в перспективе Мишеля Фуко раскрывает важную сторону производимых историками знаний: «Я хотела заставить вас увидеть этот мир и эту личность моими глазами, и это реальная власть». Эта власть связана с личной и политической повесткой дня - Зинссер не скрывает своего феминизма. Таким образом, всё её предприятие становится элементом более масштабного проекта «трансформации систем знания и способов видения» (Донна Хэ-рэвэй).
Тексты Р. Биша и Дж. Зисснер - разные по форме, хотя близкие по содержанию (в центре - биография знатной женщины XVIII в.) и по идеологическому месседжу. Первое исследование как бы возвращает голос женщине, внешне бывшей объектом манипуляций со стороны сильных мира сего, но внутренне исполненной достоинства и сформировавшей новый женский идеал в канун века эмансипации. Для усиления этого эффекта «возвращённого голоса» Р. Биша прибегает к псевдоавтобиографическо-му жанру, сокращая дистанцию между читателем и героиней: мы, насколько это возможно, непосредственно воспринимаем мысли и переживания Дарьи Михайловны Меншиковой. Второе исследование внешне предстаёт как draft, черновик, материал из творческой лаборатории биографа. Здесь сокращается другая дистанция
- между автором и читателем. Мы прослеживаем путь историка и узнаём едва ли не больше подробностей о биографе, нежели о его (её) героине. С одной стороны, это даёт нам возможность выбрать свой пролог к жизни маркизы дю Шатле, стать соавторами её CV. С другой - через осмысление творческой манеры исследователя мы чётче обнаруживаем границы его (её) власти над нами. Исследователь, опираясь на одни и те же материалы, может нарисовать и парадный портрет, и шарж. Зачастую читатель лишён возможности познакомиться с альтернативным взглядом - Джудит Зисс-нер показывает, что этот авторитаризм историков тесно обусловлен политическими причинами. Наше общество остаётся во многом патриархальным, так что даже женщины-биографы описывают жизнь выдающейся учёной XVIII в. сквозь призму её взаимоотношений с выдающимся мужчиной - Вольтером. Сохраняется и актуальность задачи разоблачения тесной связи Власти и Знания -
17 Zinsser J.P. A prologue... P. 206.
исторические тексты не хуже, а может быть, даже лучше других показывают опасности и возможности этого симбиоза.
Оба приёма - Биша и Зисснер - вписаны в контекст постмодернизма: в одном случае автор пытается исчезнуть, путём игры выводя на авансцену свою героиню, обманывающую нас своим первым лицом; во втором - напротив, автора слишком много. Мы теперь знаем даже имя её кузины, хотя никогда не слышали о кузенах и кузинах Т. Моммзена, В.О. Ключевского или Ф. Броделя (если не занимались этим вопросом специально). Это тренд - вот и Морин Хили (специалистка по империи Габсбургов) в небольшом тексте «Диктатор в мусорной корзине», опубликованном в том же сборнике, тоже отталкивается от личного опыта: «Я прогуливалась в аристократическом районе Вены, где величавые особняки рубежа веков стали наманикюренными посольствами иностранных государств, когда мой взгляд поймал мусорный контейнер. Он был полон книг. Мы все "освобождаемся" от книг, но обычно условленными способами, передавая их друзьям, продавая букинистам, даря в библиотеки или, на крайний случай, оставляя из ночью перед "Гудвилл"»18. Автор приближается к контейнеру - он располагался рядом с албанским посольством и был заполнен книгами из библиотеки этого посольства - туристическими брошюрами и сочинениями Э. Ходжи. Госпожа (гражданка? товарищ?) Хили размышляет над связью между этим частным фактом и революционной риторикой (метафорическая «сорная корзина истории» Л.Д. Троцкого). В конечном счёте она решает оставить книги в контейнере по двум причинам: ей не хочется выглядеть копающейся в помойке посреди аристократического района Вены и, кроме того, она не читает по-албански (очевидно, учить албанский ей в голову также не пришло). Сделать из эпизода в районе мусорки эссе на тему историографии и политики мог только тот (та), кто не боится экспериментов в истории.
Мир действительно сильно изменился, и, наверное, правы А. Манслоу и Р. Розенстоун, комментирующие слова Ж.-Л. Годара: возможно, не все согласятся с мыслью режиссёра о том, что исто-
18 Healy M. Dictator in a dumpster. Thoughts on history and garbage // Experiments in Rethinking History... P. 226. «Гудвилл» - благотворительная организация в США.
рию можно рассказывать в другом, нежели мы привыкли, порядке. Однако нет никого, кто бы не понял смысл сентенции Г одара -а ещё сто лет назад эта мысль оказалась бы непонятной почти для всех. При всём экспериментаторстве века постмодерна неизменным остаётся желание историков достучаться как до умов, так и до сердец читателей любыми законными способами.
Об авторе
Дементьев Илья Олегович - кандидат исторических наук, доцент кафедры зарубежной истории и международных отношений Балтийского федерального университета им. И. Канта (Калининград).
