ТРАВМАТИЗАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ В СОВРЕМЕННОЙ ТЕОРИИ ИСТОРИИ: МНОГООБРАЗИЕ ОБЪЯСНИТЕЛЬНЫХ МОДЕЛЕЙ Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

УДК 130.2

Травматизация исторической памяти в современной теории истории: многообразие объяснительных моделей

Д.А. Аникин

dandee@list.ru

Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова Москва, Россия

Аннотация. В статье рассматривается проблематика травм исторической памяти в современной теории и философии истории, анализируются предпосылки ее возникновения и методологические аспекты исследований. Автор выявляет необходимость исследования исторических в контексте современных социальных представлений, в частности, в рамках концепции «взаимосвязанной истории». В отличие от психоаналитической трактовки травм, социологический подход акцентирует внимание не на коллективных механизмах переживания личных травматических событий, а на конструировании исторических травм в медиа. Существенным фактором становится различение двух видов травматических сообществ - политического актора, который участвует в создании травматического дискурса, а также той социальной группы, которая консолидируется на основании осознания принадлежности себе травматизированного прошлого. Разрыв между этими сообществами определяет возникновение различных интерпретаций травмы, некоторые из которых могут быть направлены даже против того сообщества, которое стало инициатором процесса травматизации.

Ключевые слова: историческая память, методология, теория истории, взаимосвязанная история, травма, травматическое сообщество, медиа.

Благодарности. Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-011-00658 «Травмы исторической памяти в сетевом обществе: медиа-репрезентации, социальные риски и стратегии детравматизации».

Для цитирования: Аникин Д.А. Травматизация исторической памяти в современной теории истории: многообразие объяснительных моделей. Известия общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. 2020;40(4):6-18.

Современный этап методологии и исторического познания и теории истории представляет собой результат целого ряда научных «поворотов», произошедших в гуманитарных науках во второй половине XX века. К ним можно отнести не только трансформацию лингвистического и праксиологического дискурсов, но и становление принципиально новых способов описания прошлого (например, пространственный дискурс или исследования медиа). Важно различать два типа инноваций в теории истории, несмотря на их тесную связь друг с другом - возникновение новых областей теоретического знания, а также изменение самих исследовательских подходов.

Указанные тенденции можно проследить на проблематике исторической памяти, которая превратилась на протяжении последних лет в одно их доминирующих направлений исторических исследований. Многие историки увидели именно в исторической памяти возможность для становления на новом витке развития исторической науки всеобъемлющей исследовательской парадигмы, приходящей на смену дискредитировавшим себя формаци-онным и цивилизационным моделям. Рост исторических текстов, посвященных данной проблематике, обозначил переориентацию с самих исторических событий на их репрезентации, но не снял целый ряд методологических вопросов, связанных с теорией исторической памяти.

Ориентация исследований исторической памяти на изучение травматического прошлого, сохраняющего свою значимость именно из-за негативности и катастрофичности пережитого и сохраняемого опыта, ставит вопрос о специфике существования исторической памяти. Точнее говоря - возможности сохранения ею положительного исторического опыта, например, опыта межкультурных взаимодействий или приобретения новых производственных и творческих навыков, их закрепления в социальных практиках. Важным аспектом теоретико-методологического обновления исторического знания становится выработка подходов, способных

проанализировать специфику исторических травм, обозначить закономерности их формирования, а также сформулировать морально-этические и юридические основания их оценки. Сложность стоящих перед теорией истории задач определяется тем, что процессы травматизации прошлого в настоящее время приобретают все большее значение. По сути, любое историческое событие становится потенциально травматическим для того или иного сообщества, что существенно влияет на политический язык репрезентации прошлого, а также создает большое количество проблемных «мест памяти», провоцирующих и поддерживающих конфликтные ситуации между различными современными сообществами. Как отмечает А. Ассман, «новая этика исторической ответственности все чаще делает подобные негативные исторические события объектом последующей проработки» (Ассман, 2017, с. 238).

Для начала следует отметить, что сама по себе проблематика исторической памяти не остается неизменной. На смену позитивистскому взгляду М. Хальбвакса и постструктуралистским идеям П. Нора приходит потребность в методологическом обновлении если не самого понятия, которое остается центром сопряжения целого ряда гуманитарных дисциплин, то его содержания. В самом деле, современные представления об исторической памяти, а, точнее говоря, о тех многообразных связях, которые определяют необходимость взаимодействия прошлого, настоящего и будущего, диктубт важные поправки в тот теоретический дискурс, который окончательно сформировался в работах 80-х годов, но с тех пор активно подвергался критике по целому ряду пунктов.

Прежде всего, историческая память, по верному замечанию Р. Брубейкера, не должна претендовать на автономность от остальных процессов, протекающих в обществе, поскольку преувеличенное представление о ее значении в публичных дискуссиях зачастую строится лишь на изучении сугубо историографических споров (Брубейкер, 2012). Сама по себе историческая память, претендующая на воспроизводство истории, но, по сути, конструирующая образы прошлого, не является произвольным перебиранием возможных комбинаций, а тесно связана с актуальными социальными и политическими потребностями. Ее вторжение в сферу мас-

сового сознания оказывается возможным только в том случае, если прошлое становится инструментом легитимации политического порядка или, наоборот, оружием борьбы с этим порядком в руках конкурирующих политических элит.

Из этого следует, что исследования исторической памяти, несмотря на вполне естественное стремление к кодификации и возведению дисциплинарных перегородок, остаются именно «исследованиями», в которых изучение отношения общества к своему прошлому становится «точкой сборки», через которую могут транслироваться методологически различные парадигмы и способы исследования. Несмотря на сложившийся канон мнемонических исследований (М. Хальбвакс, П. Нора, А. Ассман) необходимо отдавать отчет не только в том, что каждый из входящих в этот канон исследователей предлагает собственный вариант видения исторической памяти, но и в том, что даже сам ключевой термин «память» будет обозначать у них безусловно связанные друг с другом, но различные феномены. Поэтому обращение к исторической памяти в современной методологии истории не является «палочкой-выручалочкой», с помощью который исследователь автоматически актуализирует свой теоретический инструментарий, оказывается в тренде современных направлений. Обращение к данной тематике предполагает рефлексию самого исследователя по поводу теоретико-философских координат его собственного подхода. Без этого использование термина «историческая память» превращается в бездумную автозамену диаматовских категорий «общественное сознание» или «социальная информация», чем страдают работы многих исследователей, пытающихся соответствовать модным тенденциям хотя бы на категориальном уровне.

Важно понимать, что развитие дискурса исторической памяти с момента его складывания в первой половине XX века, осуществлялось не только экстенсивным (посредством использования данной терминологии по отношению ко всем новым регионам и эпохам), но и интенсивным путем, когда формирующееся направление стремилось как определить функционал своих исследований, так и задавалось вопросами о причинах собственного существования. Один из вариантов ответа был предложен П. Нора, который стремился противопоставить память истории в качестве диаметрально

противоположных способов обращения к прошлому. История, согласно Нора, непрерывна и стремится преуменьшить (в идеале -нивелировать) различия ради универсальности и всеобъемлющего характера, в то время как память замыкается в отдельных «местах памяти», разрывает ткань истории на множество отдельных клочков (Нора, 1999). Обращение современных исследований к памяти, а не к истории обозначает, в таком случае, общий кризис исторического знания, его неспособность мыслить категориями «большой длительности» (в понимании Ф. Броделя). Этот процесс, в свою очередь, является логичным следствием исчезновения «настоящей памяти», которая существовала в традиционных сообществах (например, память крестьянства). Торжество памяти, по сути, становится возможным в силу исчезновения памяти как таковой, сам «мемориальный бум» становится, как ни парадоксально, вещественным свидетельством того, что люди ощущают исчезновение того естественного прошлого, которое сопровождало их ближайших предков и их самих на протяжении поколений. Эмоциональная насыщенность памяти, о которой упоминал еще Хальбвакс, раскрывается для Нора с новой стороны - как симптом неминуемых социальных изменений, затрагивающих все сферы общества, в том числе - и сферу коллективных воспоминаний.

При этом Нора не выходит за пределы национально-государственного понимания субъекта истории, поскольку переход осуществляется от национальной памяти к национальной истории, что для самого историка подтверждается той ролью, которую сыграло государство в создании и утверждении французской нации. Но подобное объяснение, обладавшее определенной логикой несколько десятков лет назад, выглядит односторонним и недостаточным в современной ситуации, когда процессы глобализации поставили вопрос о глобальной истории. При всей многозначности данного понятия речь идет в любом случае о конфигурациях прошлого, которые выходят за границы определенного государства, оказываются сочетанием самых различных культурных и политических традиций.

В данной ситуации исследования исторической памяти нуждаются в методологическом обновлении, которое бы исходило из

новых мировоззренческих предпосылок и новых координат социального, экономического, политического картографирования. После становления нового многополярного мира, возникающего на обломках колониальных империй, становятся не столь однозначными те характеристики памяти, которые приписывались ей исследователями в предшествующую эпоху. Речь идет не только о распространении презентизма по отношению к памяти, подчеркивающего принадлежность воспоминаний, в первую очередь, к той эпохе, которая реконструирует эти воспоминания, нежели к той, к которой данные образы отсылают. Ф. Артог утверждает, что имеет смысл вообще говорить о смене режимов историчности, под которыми понимаются сочленения прошлого, настоящего и будущего, создающие систему координат, в которой и размещаются отдельные исторические события (Артог, 2007). Смена режима историчности, происходящая в современном обществе, и вызывает смену акцентов с прошлого на его современные репрезентации, но при этом меняется и сам характер репрезентации. Если для структуралистской методологии истории важнейшей проблемой становилось установление взаимосвязей между образом и репрезентируемым им событием, то современная теория истории ставит вопрос о том, насколько конкретная репрезентация является результатом пересечения различных контекстов - политических, экономических, морально-этических, оказывающих непрерывное воздействие и созидающих непостоянное единство коллективного прошлого. Иначе говоря, историческая память, во-первых, наделяется процессуальными характеристиками, избавляясь от субстанциального понимания как совокупности определенных событий, а во-вторых, воспринимается в качестве узла глобальной сети, образованной факторами и контекстами, оказывающими влияние на изменение отношения к прошлому (Sturken, 2001).

В связи с этими тенденциями актуальной становится концепция «взаимосвязанной истории», возникающая в начале XXI века и выражающая современные тенденции в историографии. Взаимосвязанная история (entangled history) как разновидность современной методологии истории вырастает из двух оснований. Во-первых, пространственный поворот, который заставил исследователей обращать внимание на территориальный релятивизм,

многообразие культурных ландшафтов и их связь с экономическим и политическим контекстами. Во-вторых, постколониализм в качестве направления критического дискурса, ориентированного на развенчание европоцентризма и выяснение значимости межкультурных контактов в процессе формирования и развития коллективных общностей.

Основателем взаимосвязанной истории является немецкий историк Себастьян Конрад, основные работы которого посвящены исторической памяти, точнее комплексу взаимосвязанных памятей (entangled memories) в Германии и Японии (Conrad, 2003). Конрад исходит из того, что традиционное деление исторических явлений в соответствии с национальными границами является условным и, в большей степени, затрудняет изучение исторических процессов, нежели придает им научную четкость.

В отличие от традиционной политической истории и истории дипломатии взаимосвязанная история обращает внимание не столько на официальные контакты между политическими институциями, сколько на все многообразие связей, возникающих между различными сообществами, преследующими собственные интересы даже в условиях единой государственной политики. Государство представляет собой абстракцию, за которой раскрывается теоретически не ограниченное, но практически очерчиваемое количество политических акторов, реализующих свои стратегии влияния и отстаивания собственных интересов. Поэтому фиксируемый в конкретной точке исторического развития объем воспоминаний представляет собой ситуативный компромисс взаимодействия различных политических акторов, преломляемый различными сообществами по-разному, в соответствии с локальными коммеморативными практиками. По словам самого Конрада, «историческая память не должна рассматриваться как пассивный объект культурных или политических взаимодействий, поскольку она представляет собой продукт контактов между различными сообществами» (Conrad, 2003, p. 86). В этом смысле ключевым является момент «производства памяти», представляющий собой цепочку действий, осуществляемых различными акторами, результат переплетения различных политических и экономических стратегий, нуждающийся в изучении и определении данных стра-

тегий. Но именно такая «взаимосвязанная история» дает надежду на достижения консенсуса между различными версиями прошлого, поскольку она отказывается от презумпции единой и объективно существующей истории.

Роль концепции «взаимосвязанной истории» в методологическом обновлении исследований исторической памяти заключается в отказе от субстанциального понимания исторических воспоминаний, существующих, будто бы, в «безвоздушном пространства», безотносительно протекающих в обществе процессов. Конрад показывает, что образы прошлого, которые закрепляются и воспроизводятся в коммеморативных практиках отдельных сообществ, определяются не только политическим заказом, но и сложной системой социальных и культурных связей, в которую погружено данное сообщество. Коллективная память не определяется институциональными рамками, ее границы не проходят по рубежам национального государства, и как раз это несоответствие становится основанием для возникновения новых и поддержания старых конфликтов, поэтому практический эффект этой концепции заключается в переосмыслении акторов исторической памяти, понимании сетевой, а зачастую - и виртуальной формы их существования. С.Баук и Т. Майер справедливо отмечают, что социально-политической подоплекой подобного интереса к негосударственным формам взаимодействия сообществ становится европейская интеграция, меняющая угол зрения и на исторические процессы (Ваиск, Maier 2018). Во главу угла отныне ставится не государственная принадлежность, а локальные формы идентичности именно в силу их большей пластичности и преодолении институциональных границ, соответственно, из всего многообразия форм исторической памяти, определяющих принадлежность индивида к различным сообществам, наиболее востребованными становятся локальные траектории. Именно совокупность партикулярных траекторий исторической памяти занимает в исследовательской оптике место единого и универсального пространства национальной памяти.

Исходя из методологии С. Конрада, становится возможным формулирование и модернизированного подхода к историческим травмам, сдвигающего акцент в их исследовании с самих событий, которые выступают в качестве трагических для определенного со-

общества, на тот социальный и политический контекст, в котором становится возможна их травматизация. Историческая травма ни в коем случае не может отождествляться с коллективной травмой, заключающейся в совпадении трагических воспоминаний у очевидцев или участников какого-либо конкретного исторического события (LaCapra, 1996). Историческая травма существует в медиа-пространстве, получая возможность пролонгировать свое действие за счет эмоциальности содержания и включения в состав травмированного сообщества большого количества людей, родившихся значительно позже данного исторического события. Иначе говоря, важной становится не реальная подоплека событий, а ее медиа-репрезентация, которая и становится источников запуска последующих социальных процессов. Именно социальный характер исторической травмы, исследуемый на примере Холокоста, подчеркивается в работах Д. Александера.

Но концепция «взаимосвязанной истории» интересна тем, что позволяет сделать шаг вперед и поставить вопрос о сообществах как субъектах исторической травмы. И вот тут возникает крайне интересная проблема, решения которой становится ключевым для выяснения специфики исторических травм. Дело в том, что речь должна идти о двух типах сообществ. Во-первых, это сообщество, которое запускает процесс травматизации, будучи заинтересованным в силу конкретных политических или экономических целей в формировании негативного отношения к определенному историческому событию. Вопрос в мотивах заинтересованности данного сообщества в травматизации прошлого является крайне неоднозначным, поскольку может совмещать прагматическую ориентацию с морально-этической. Например, Д. Александер отмечает, что травматизация Холокоста оказалась бы невозможной без участия американских еврейских организаций, видевших в этом свой нравственный долг по отношению к погибшим, но создание культурного контекста для репрезентации данной травмы явилось результатом стремления американского общества избавиться от антисемитизма, ставившего бы его на одну планку с Третьим Рейхом (Alexander, 2003). Иначе говоря, в данной травме оказываются смешены как моральные категории, так и социокультурный кон-

текст избавления от сегрегации и дискриминации, по отношению к которому евреи предстают лишь, но символически очень значимой группой.

Для объяснения трансформаций германской исторической памяти оказывается необходимо обратиться к послевоенной истории американского общества, в котором происходит постепенная кристаллизация травмы Холокоста. В этом смысле подход С. Конрада демонстрирует определенную парадоксальность, но, вместе с тем, и эффективность, поскольку любая историческая травма начинает рассматриваться как точка переплетения различных медиа-взаимодействий, осуществляющих сборку трагического нарратива (Лшкш, 2019).

Но не менее важным становится и второе сообщество, создание которого и выступает непосредственным продуктом травма-тизации, а именно - совокупность тех людей, которые отождествляют себя с жертвами трагического прошлого, поэтому готовы поддерживать память о нем доступными средствами. Разумеется, здесь следует вести речь уже о травме как социальном конструкте, эмоциональность которого является следствием влияния медиа, а не итогом индивидуального человеческого опыта. Но именно такое сообщество, объединившееся вокруг общей травмы, становится важным актором последующих изменений, поскольку эмоциональная насыщенность травматических воспоминаний и их направленность на то сообщество, которое является или представляется виновником трагических событий прошлого, становится мощным консолидирующим фактором.

Таким образом, применение концепции «взаимосвязанной истории» позволяет сформулировать новый подход к проблематике исторических травм, задавая коммуникативный ракурс их анализа, а также способствуя выявлению тех нормативных и морально-этических оснований, которые будут направлены на урегулирование последствий травматического прошлого.

Литература

Артог Ф. Времена мира, история, историческое письмо // Новое литературное обозрение, 2007, №83. С. 50-59.

Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима модерна. М.: Новое литературное обозрение, 2017. 272 с.

Брубейкер Р. Этничность без групп. М.: Издательство ГУ ВШЭ, 2012. 408 С.

Нора П. Между памятью и историей. Проблематика мест памяти // Франция-память. СПБ.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1999. С. 14-50.

Alexander J. The Meanings of Social Life: A Cultural Sociology. New York: Oxford University Press, 2003. 312 p.

Anikin D. Problematyka traumy zbiorowej we wspolczesnej nauce rosyjskiej // Rocznik Antropologii Historii, 2019, rok IX, (12), ss. 177-190.

Bauck S., Maier T. Entangled History [Электронный ресурс]. URL: https://www.uni-bielefeld.de/cias/wiki/e_Entangled_History. html (Дата доступа: 10.03.2020]

Conrad S. Entangled Memories: Versions of the Past in Germany and Japan, 1945-2001 //Journal of Contemporary History. 2003. Vol 38. No 1. P. 85-99.

LaCapra D.. Representing the Holocaust: History, Theory, Trauma. Cornell University Press, 1996. 248 p.

Sturken M. Comfort, irony, and trivialization: The mediation of torture // International Journal of Cultural Studies, 2001, № 1. p. 1-18.

Автор публикации

Аникин Даниил Александрович - к. ф. н., доцент кафедры истории и теории политики Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова. dandee@list.ru

Traumatization of historical memory in modern history theory: a variety of explanatory models

Anikin D.A.

Moscow State University named after M.V. Lomonosov Moscow, Russia

Summary. The article examines the problems of historical memory injuries in modern theory and philosophy of history, analyzes the prerequisites of its emergence and methodological aspects of research. The author identifies the need to study historical in the context of modern social ideas, in particular, within the framework of the concept of "entangled history". Unlike the psychoanalytic interpretation of injuries, the sociological approach does not focus on the collective mechanisms of experiencing personal traumatic events, but on the design of historical injuries in the media. A significant factor is the distinction between two types of traumatic communities - the political actor who participates in the creation of traumatic discourse, as well as the social group that consolidates on the basis of the awareness of the belonging of the traumatized past. The gap between these communities determines the occurrence of different interpretations of trauma, some of which may be directed even against the community that initiated the trauma process.

Keywords: historical memory, methodology, history theory, entangled history, trauma, traumatic community, media.

Acknowledgments: The study was carried out with the financial support of the Russian Foundation for Basic Research within the framework of scientific project No. 18-011-00658 "Traumas of historical memory in a networked society: media representations, social risks and detraumatization strategies".

For citation: Anikin D.A. Traumatization of historical memory in modern history theory: a variety of explanatory models. Proceedings of the Society for Archaeology, History and Ethnography at the Kazan University. 2020;40(3):6-18.

References

Alexander, J. (2003) The Meanings of Social Life: A Cultural Sociology. New York: Oxford University Press. 312 p.

Anikin, D. (2019) Problematyka traumy zbiorowej we wspolczesnej nauce rosyjskiej [Problems of collective traumas in modern russian science] In Rocznik AntropologiiHistorii [Bulletin of anthropology and history]. rok IX, (12), pp. 177-190.

Artog, F. (2007) Vremena mira, istorija, istoricheskoe pis'mo [Times of the World, History, Historical Letter]. In Novoe literaturnoe obozrenie [New Literary Review]. №83. pp. 50-59. (In Russian)

Assman, A. (2017) Raspalas' svjaz' vremen? Vzlet i padenie temporal'nogo rezhima moderna [The connection of the times broke up? Take-off and fall of the modern temporal mode]. M.: Novoe literaturnoe obozrenie. 272 pp. (In Russian)

Bauck, S., Maier, T. (2018) Entangled History [Electronic resource]. URL: https:// www.uni-bielefeld.de/cias/wiki/e_Entangled_History.html (Access Date: 10.03.2020] Brubaker, R. (2012) Jetnichnost' bez grupp [Ethnicity without groups]. M.: Izdatel'stvo GU VSHE. 408 pp. (In Russian)

Conrad, S. (2003) Entangled Memories: Versions of the Past in Germany and Japan, 1945-2001. In Journal of Contemporary History. 2003. Vol 38. No 1. P. 85-99.

LaCapra, D. (1996) Representing the Holocaust: History, Theory, Trauma. Cornell University Press. 248 p.

Nora, P. (1999) Mezhdu pamjat'ju i istoriej. Problematika mest pamjati [Between memory and history. Memory issues]. In Francija-pamjat. SPB.: Izdatel'stvo Sankt-Peterburgskogo universiteta. pp. 14-50. (In Russian)

Sturken, M. (2001) Comfort, irony, and trivialization: The mediation of torture. In International Journal of Cultural Studies. № 1. p. 1-18.

Author of the publication

Anikin Daniil A. - candidate of philosophical sciences (PhD), Associate Professor of History and Policy Theory Moscow State University named after M.V. Lomonosov. Moscow, Russia dandee@list.ru

Дата поступления 16.11.2020.