CC BY
0Имагология и компаративистика. 2023. № 20. С. 263-293 Imagology and Comparative Studies. 2023. 20. pp. 263-293
Научная статья
УДК 82.091+821.161.1
doi: 10.17223/24099554/20/14
Травестийный образ Германии в травелогах К.А. Скальковского
Сергей Сергеевич Жданов1,2
1 Сибирский государственный университет геосистем и технологий, Новосибирск, Россия
2 Новосибирский государственный технический университет, Новосибирск, Россия
12 fstud2008@yandex.ru
Аннотация. Рассматривается трансформация образа Германии в травелогах К.А. Скальковского - от «лоскутного», скучного, ахронного (иногда патриархально-идиллического) пространства к современной военной и промышленно-торговой империи. В целом имажинально-географиче-скую Германию в этих текстах можно отнести к травестийному мирооб-разу, ориентированному на осмеяние и остранение в повествовании. Вместе с тем отмечается постепенное увеличение нейтрального фактологического материала в травелогах, посвященных имперскому периоду.
Ключевые слова: пространство, образ Германии, травелог, траве-стия, К. А. Скальковский, русская литература
Для цитирования: Жданов С.С. Травестийный образ Германии в травелогах К.А. Скальковского // Имагология и компаративистика. 2023. № 20. С. 263-293. doi: 10.17223/24099554/20/14
© С.С. Жданов, 2023
MdaHOB C.C. TpaBecmumbiù o6pa3 repMaHuu b травеnогах
Original article
doi: 10.17223/24099554/20/14
Travesty image of Germany in Konstantin Skalkovsky's travelogues
Sergey S. Zhdanov1,2
1 Siberian State University of Geosystems and Technologies, Novosibirsk,
Russian Federation
2 Novosibirsk State Technical University, Novosibirsk, Russian Federation
12 fstud2008@yandex.ru
Abstract. The article deals with the image of Germany in Konstantin Skalkovsky's travelogues Recollections of Youth, Travel Notes in Spain, Egypt, Arabia and India, New Travel Notes, and Here and There: Notes and Recollections (the part "On the Rhine"). The analysis of the texts makes it possible to retrace the transformation of this image in time - from fragmented German lands to a united empire the core of which is formed by Prussia. Taken as a whole, Skalkovsky's representation of the Germany space can be related to the travesty world-image intent on derision and defamiliarization of the travelling description to make it intriguing for readers. However, the increase of neutral factographic information in travelogues dedicated to the German empire (especially in the text "On the Rhine") is stated. One of the elements of Skalkovsky's representing Germany is a motif of boredom that is sensed as orderliness, decency and lack of real jollity. This motif is connected with the Russian concept of Germans as philistines. The image of Germany as a transit space uninteresting for travelers is typical for the travelogues Recollections of Youth and Travel Notes in Spain, Egypt, Arabia and India. In New Travel Notes, Skalkovsky transforms the imagery of Germany by detailing the space description (representing Berlin and Heidelberg) and contrasting the old patriarchal-philistine Germany to the new great-power one that is typified in the image of the empire capital. The new Berlin is powered by nouveaux riches. The plain boredom of the old Berlin is played off against the luxuriant jollity of the new one, which is actualized in images of great theaters and fashionable restaurants. However, the "enclaves" of the old burgher patriarchy are partially preserved in the new city: these are achronic Berlin pubs with their habitués and keepers-millionaires who continue waiting table. Their images give the representation of Berlin more the-atricism enhanced with the motif of military parades as spectacular performances. The German periphery, achronic Heidelberg, keeps being idyllic-archaic in Skalkovsky's text. "On the Rhine" continues the line of opposition between the old patriarchal and new empire elements. This fragment is dedicated to the Germany of Kaiser Wilhelm II as a modern state that is powerful in the
military, financial, industrial and scientific ways. This space is marked with the motifs of technicism, gigantomania, luxury, order. The Germany of Skalkovsky remains ambivalent. The old philistinism is hidden behind the rich and powerful foreside of the empire. The further mechanism of jesting the German element is describing the German gluttonic sphere in the analyzed travelogues. Skalkovsky stresses the country does not change in the way of eating and drinking. It is the same "beer" or "wine" space. Notably, the author intentionally travesties the "high" (in Karamzin's variant) image of Rhine wine. The motif of philistine tastelessness dominates in Skalkovsky's characterization of the German achronic gluttony that comes short to the French one.
Keywords: space, image of Germany, travelogue, travesty, Konstantin Skalkovsky, Russian literature
For citation: Zhdanov, S.S. (2023) Travesty image of Germany in Konstantin Skalkovsky's travelogues. Imagologiya i komparativistika - Imagology and Comparative Studies. 20. pp. 263-.293 (In Russian). doi: 10.17223/24099554/20/14
Пространство Германии, представленное в отечественных травелогах XVIII-XIX вв., выступает фокусом научного внимания современных литературоведческих исследований, примерами чему могут служить работы Н.М. Ильченко и С.В. Пепеляевой [1], А.А. Пауткина [2]. В связи с этим определенный интерес представляет рассмотрение образа Германии в путевой прозе К.А. Скальковского. Следует заметить, что проблематика репрезентации германского пространства в текстах данного автора еще мало изучена. Существует ряд работ, в которых анализируются национально и географически маркированные образы в отечественных травелогах, например, связанные с изображением Испании [3], Англии [4], Германии [5]. Но в этих статьях тексты К.А. Скальковского служат лишь одним из множества источников, не давая цельного представления о германских образах в путевой прозе автора. Наша работа призвана заполнить эту лакуну. Кроме того, отметим, что рассмотрение сразу нескольких травелогов К.А. Скальковского позволяет проанализировать трансформации, которые претерпевала немецкая пространственная образность в текстах русского путешественника со временем и в связи с меняющейся общественно-политической обстановкой в самой Германии.
Итак, материалами нашего исследования служат «германские» фрагменты травелогов К.А. Скальковского «Воспоминания
молодости (По морю житейскому): 1843-1869», «Путевые впечатления в Испании, Египте, Аравии и Индии: 1869-1872», «Новые путевые впечатления», а также « Гам и сям: Заметки и воспоминания» (часть «На Рейне»). Соответственно, временными границами образа Германии выступает вторая половина XIX столетия.
Наряду с хронологическими и локальными рамками, исследование учитывает отечественную литературную традицию изображения Германии. Как представляется, ее пространство в текстах К. А. Скальков-ского в целом относится к травестийно-смеховому мирообразу, или повествовательному модусу, оному из основных при репрезентации немецкой пространственной образности в русской литературе конца XVIII - начала ХХ в. В рамках данного модуса акцент при изображении локусов делается на осмеянии, в том числе за счет стереотипиза-ции и гиперболизации отдельных маркированных национальностью черт, причем характер смеха над немецким началом как вариантом Чужого может существенно меняться от относительно легкого юмористического подтрунивания над Германией (в травелоге Н.И. Греча «Поездка во Францию, Германию и Швейцарию в 1817 году») до едкой сатиры (в путевых заметках М.Е. Салтыкова-Щедрина «За рубежом»). Гакже примерами беллетризованного варианта травелогов, имеющих дело с травестийным мирообразом Германии, относятся макароническая поэма И.П. Мятлева «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л'этранже» или «Наши заграницей» Н.А. Лейкина.
Помещенный в связанное с немецкостью интертекстуальное «сме-ховое» поле текст К. А. Скальковского отличает легкий, не претендующий на глубину юмор. Нарратора интересует прежде всего задача занимательности повествования, а не обличения. Следует согласиться с О.М. Скибиной, относящей К.А. Скальковского к той группе авторов отечественных травелогов, которые активно прибегают к приему «пересказа анекдотов, слухов, сплетен, любовных похождений, историй, услышанных от каких-то очевидцев», в результате чего, «с одной стороны, юмор настраивает читателя на "легкое чтение", с другой -снимает нарочитую публицистичность» [6. С. 112]. Повествовательная манера К.А. Скальковского действительно напоминает небрежные интонации образованного вояжера, для которого путешествие -
развлечение и сбор новых впечатлений, что, безусловно, накладывает отпечаток на репрезентацию пространства Германии.
Как и для многих русских путешественников до и после К.А. Скальковского, Германия для автора - транзитное пространство, определяемое «промежуточным положением» данной страны, географического соседа Российской империи XIX века, «в топосной триаде "Россия - Германия - Западная Европа"» [5. С. 189]; под последней, например, понималась Франция, куда стремились русские вояжеры. Путь из Россию во Францию через Германию - один из наиболее традиционных маршрутов в отечественной путевой прозе. В результате этого образ Германии в текстах лишается некой «субстанциональности», привлекательности и «подлинной» заграничности.
Неслучаен поэтому мотив скуки, характерный для русских траве-логов при описании немецкого пространства. Развлечения, которые могла предоставить Германия, явно не шли ни в какое сравнение с французскими, с «русской» точки зрения. Мотив немецкой скуки занимает значительное место и в текстах К.А. Скальковского. Так, описывая свой первый визит в Берлин, автор особо подчеркивает «буржуазный», т.е. патриархально-бюргерский, характер здешней жизни. Сам город охарактеризован в целом негативно-пренебрежительно: «Берлин показался городом неважным, даже после Петербурга; вся красота его была сосредоточена на Unter den Linden. Шпрее имела вид водосточной канавы» [7. С. 277]. Берлин первых путешествий К.А. Скальковского - это еще не мегаполис и в плане темпа существования: переезд между вокзалами занимал полтора часа, а «жизнь... была... столь буржуазною», что захотевшим поужинать русским путешественникам «во всем Берлине не нашлось места поесть. В 10 часов все ложились спать»1 [7. С. 277].
Мотив скуки немецкого пространства гиперболизируется в траве-логе о следующем путешествии К.А. Скальковского через Германию на Запад. Из-за излишней пунктуальности германской железной
1 Скучность немецкой жизни отмечена и Н.И. Гречем в описании франкфуртского клуба для богатых бюргеров: «Там чинно, тихо и - до крайности скучно. Никто не заговорит громко; нет... веселости... дружелюбия, которые составляют прелесть наших обществ» [9. С. 135]. М.Е. Салтыков-Щедрин пишет, что при приближении к Берлину «пахнуло скукой» [10. С. 50].
дороги (еще одной типажной характеристики немецкости в русской литературе) повествователь вынужден провести семь часов в Эйдку-нене, знаковом месте, первой немецкой станции на границе между Российской и Германской империями. Эту задачу автор называет «неразрешимой», поскольку Германия как «страна "добрых нравов"» проигрывает в возможностях времяпрепровождения не только Франции, но и вестернизированному Египту того времени, где «в каждом уездном городишке можно найти кафе-шантан, рулетку» [8. С. 198]. В Эйдкунене же нет ничего подобного, поэтому он интересен только «для контрабандистов, а не для обыкновенных смертных» [8. С. 198]. Вообще, скукой в качестве некой семиотической пустоты маркированы как транзитная область от Петербурга до Эйдкунена («неизмеримо скучное пространство»), так и сама Пруссия с центром скуки в Берлине1 : «Что сказать нового о биллиардном поле, называемом Пруссиею? Зимою оно кажется еще скучнее, а Берлин, будь Германская империя в десять раз длиннее и шире, останется тем же невозможно скучным и несносным Берлином, как и прежде» [8. С. 198]. Скука здесь синоним не только незначимости, незначительности, но и ахронности, когда ничего не меняется, поэтому о Пруссии нельзя сказать ничего нового. Уподобление страны бильярдному полю, на наш взгляд, намекает как на плоский ландшафт, без живописных гор, так и на типичное занятие скучных бюргеров, о чем пишет, например, тот же Н.И. Греч [9. С. 135].
В травелоге К.А. Скальковского «Новые путевые впечатления», где описывается новоимперский Берлин, меняется и мотив скуки, которая соотнесена с прошлым, старым Берлином. Причем автор подчеркивает стремительность перемен: «Русские недавно еще объезжали Берлин, как зачумленный город, боясь умереть со скуки в случае остановки даже на день. Теперь, благодаря потребности развлекать разных баронов... Берлин обзавелся удовольствиями на каждом шагу: Зембрих поет на садовой сцене, балет "Amor" с его 759 участниками поставлен с такою же роскошью, как в Милане, на сцене театра
1 Берлин как столица скуки - locus communis не только русских травелогов. О. де Бальзак еще до образования германской империи писал: «Быть может, однажды этот город сделается столицей Германии, но и тогда он все равно останется столицей скуки» [11].
Victoria, в два раза больше против нашего Большого театра, других зрелищ также не оберешься» [12. С. 4]. Статус новой могущественной державы, утвердившей себя в Европе, подчеркивается через мотив театра, который, конечно, не мог обойти вниманием театрал и ценитель балета К.А. Скальковский. Еще в первое свое посещение Берлина он, разбавляя образ скучной буржуазности прусской столицы, упоминает театр: «В Берлин, однако, проникла уже оперетка... в недурном исполнении...» [7. С. 277]. Итак, роскошь и громадность театров нового Берлина соответствуют богатству и размаху имперской столицы, причем роскошью берлинский балет сравнивается с миланским, а размерами превосходит русский. В этом новом Берлине действует правило умножения, гипертрофизации: «Берлин просто узнать нельзя! <.> город обратился в громадную столицу с жидовскими дворцами, асфальтовыми мостовыми, бесчисленными выставками и опереточными театрами» [12. С. 4], что служит своего рода опровержением собственных слов К.А. Скальковского из предшествующего травелога о том, что Берлин останется скучным, даже если империя увеличится в десять раз. Богатство и размах подчеркнуты автором и в описании военного музея в новом Берлине: «Роскошь главных зал, как равно и монументальность всех новых сооружений, не имеет ничего общего с прежнею бранден-бургскою скупостью» [12. С. 8-9].
Берлин К.А. Скальковского в чем-то похож на Берлин М.Е. Салтыкова-Щедрина, но если последний подчеркивал в городе верховенство немецких военных, подавляющих своим присутствием буржуа, то К. А. Скальковский делает акцент в своем образе Берлина на проявления власти капитала, причем явно подчёркивая его ненемецкость: «жидовский дворцы», «бароны Иуды-Искариотовичи фон Швиндель-Шельмензоны» [12. С. 4]. Новый Берлин - это город обмана, чья роскошь - ловушка, требующая все новых денежных вливаний, где в ресторанных «cabinets particuliers вас ограбят, как на бирже.» [12. С. 5]. Более того, автор увязывает берлинскую воинственность с жаждой преумножения капиталов: «. войны желают здесь только жиды, чтобы вновь нагреть руки на подрядах и контрибуциях.» [12. С. 5]. Воинственность же собственно немцев («настоящих берлинцев») представляется К. А. Скальковским в смягченной и театрализованной форме как любовь к парадам: «Вахт-парады также не утратили для берлинцев притягательной силы <...> Но если настоящие берлинцы,
т.е. немцы, войны с Францией не жаждут... то их сердца все-таки не остаются спокойными, когда они видят ряды солдат, идущих мерно в ногу, под звуки военной музыки» [12. С. 5-6].
Отметим разную трактовку мотива театра/театральности в травелогах М.Е. Салтыкова-Щедрина и К.А. Скальковского. Первый отмечает в Берлине «отсутствие непоказной жизни» [10. С. 51] без «истинной приветливости», «искренней веселости» [10. С. 54], т.е. рисует сатирически-гротескную картину мрачной наигранности, фальшивости происходящего. К.А. Скальковский же в шутливой форме подает военный парад как театрализованное зрелище, причем сам присоединяется к нему в качестве созерцателя. Он подробно описывает один из таких парадов перед дворцовым «историческим окном», в котором когда-то любил показываться подданным бреющийся Фридрих Великий. Теперь престарелый Вильгельм I наблюдает через это окно выход в караул, что подчеркивает преемственную ритуализованность действия как своего рода театрализованного представления: «Гоген-цоллерны любят показываться народу. <.. > зрелище удалось вполне, ротный командир рычал как леопард, солдаты автоматически проделывали эволюции, окно открылось, показалась добродушная фигура престарелого монарха <.> Толпа с энтузиазмом приветствовала его. Император кивал головою» [12. С. 6-7]. Как видим, автор весьма благожелательно относится к «зрелищу», легкую иронию можно увидеть разве что в некоторой монотонной цикличности происходящего: сначала автор описывает сам ритуал, а потом повторяет практически теми же словами его описание как непосредственно наблюдаемое зрелище, так что протокольными, но не наигранными оказываются не только действия, но и проявляющиеся раз за разом «каждое утро» «аккуратно в 11 часов» эмоции берлинцев как любящих механистический порядок немцев [12. С. 6]. Также иронию можно предположить в характеристике происходящего как «картины умилительной» [12. С. 6] и в сравнении старающегося ротного командира с рычащим леопардом 1 . Уподобление вахтпарада театральной постановке через
1 Восприятие берлинского парада как «фарса» с зооморфными сравнениями мы встречаем еще в отнюдь не травестийных в целом «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина: «...все граждане стояли в ружье, и никакая сорочья стая не может так пестриться, как пестрился этот фрунт» [13. С. 40].
использование синонимов «зрелище», «сцена» («Берлинцы любят эту сцену» [12. С. 7]) усиливается К.А. Скальковским, который в третий раз упоминает ее уже в контексте балетного действия, когда «публика в королевском Opernhaus» «весело» приветствует «появление декорации, изображающей королевский дворец с "историческим окном"» [12. С. 7]. Образ военных как актеров здесь еще больше травестиру-ется, поскольку их заменяют женщины-танцовщицы, «одетые гвардейскими уланами», а у одной «миловидной головки в уланском кивере» зажата в зубах «длинная дымящаяся трубка» [12. С. 7].
В то же время М.Е. Салтыков-Щедрин и К.А. Скальковский довольно сходным образом характеризуют старый патриархальный Берлин. Этот, согласно первому автору, «несколько скучный» город «.скромно стоял во главе скромного государства <.. .> Милитаристские поползновения <.> казались. безобидными...» и ограничивались «возможностью делать разводы, парады и маневры» [10. С. 4950]. У К.А. Скальковского старый Берлин называется «скромной песочницей», «где ряд королей, один другого почтеннее, играл в солдатики на вахтпарадах» [12. С. 4]. Соответственно, образы города у обоих авторов объединяют мотивы скромности и безобидных парадов. При этом изображение старого Берлина К.А. Скальковским кажется неким парафразом бальзаковских слов о Берлине как места детской игры в солдатиков. Так, французский писатель называет Берлин в плане скуки «близким родственником Женевы»1, «Женевой, затерянной среди песчаной пустыни» («песочница» у К.А. Скальков-ского), где прусские короли «хотят развлечься и потому играют в солдатиков» [11].
Но если М.Е. Салтыков-Щедрин относит бюргерскую патриархальность к прошлому Берлина, К.А. Скальковский находит отдельные ее ахронные анклавы и в новом городе: «Есть, впрочем, в Берлине и остатки старого времени. <.> сохранились еще маленькие кабачки,
1 Сравните с определением К.А. Скальковским Женевы, которая «увеличилась. вдвое, но и скука в этом скучнейшем городке удвоилась» [12. С. 11]. Наряду с мотивом скуки Женеву и Берлин в тексте объединяет мотив эпидемии как опустошения, обезлюдения: в прошлом русские избегали Берлина как «зачумленного города» [12. С. 4]; «лучшие» же кварталы Женевы выглядят настолько пустыми, что кажется, словно ее население «вымерло от заразы» [12. С. 11].
они же фруктовые лавки, где посетители почти сроднились с хозяином» [12. С. 5]. Мотив родства посетителей и хозяев есть знак семейной идиллии, пусть и иронически сниженной. Как для всякого устойчивого идиллического пространства для берлинских кабачков свойственны неизменность («...место каждого завсегдатая известно, иногда оно обозначено металлическою дощечкою с именем.») и стертость социальных границ, вследствие чего хозяин, «добродушный толстяк», несмотря на то, что владеет «пятиэтажным домом и большим состоянием, con amore продолжает проводить дни среди своих клиентов, не стыдясь прислуживать им, как последняя горничная», и даже не обижается, если ему дадут чаевые [12. С. 5]. Самым известным подобным заведением К.А. Скальковский называет «ресторан Габеля на Unter den Linden», обстановка которого «не менялась» «сто тридцать лет» (маркер неизменности) и где «за гнилыми столами без скатертей» (маркер идиллической простоты нравов) можно встретить «и генерал-адъютантов, и герцога Саксен-Мейцингенского, а иногда и принца Вильгельма» [12. С. 5] (маркер стертости социальных границ). Некоторую патриархальность нравов сохраняет и берлинский балет, где в первом ряду сидят в основном «старые дамы», а «мужчин мало, может быть оттого, что тюпики у танцовщиц на пол-аршина ниже колен» [12. С. 5].
Вообще, внимание к подобным сниженным мелочам и ситуациям характерно для описания К.А. Скальковским Германии, что придает ее образу некий шутливо-остраненный оттенок. То он сравнит «забавную, по своему безвкусию, победную колонну 1870-1871 гг.» с «позолоченным пучком спаржи», диссонирующим с роскошным обликом «нового Берлина» [12. С. 9], то назовет деньги различных немецких земель доимперского периода, когда «немцы еще гордились партикуляризмом», «какими-то старыми пуговицами от панталон», то обсудит с попутчиком-немцем отсутствие ватерклозетов в вагонах железной дороги, из-за чего «несчастные пассажиры выскакивали ночью и потом с трудом отыскивали свои вагоны» [7. С. 278]. В последнем случае обыгрывается расчетливость и хозяйственность немцев на материале фактически «туалетного» юмора: попутчик успокаивает автора тем, что, хотя в данный момент с пассажиров берут деньги за «такие ночные прогулки», в будущем путешественникам станут ввиду «истощения почвы» приплачивать «за посещение ватер-
клозетов» [7. С. 278]. В травелоге же, посвященном рейнскому путешествию, К.А. Скальковский и вовсе приводит (правда, с чужих слов) довольно скабрезный пример демаркации Северной и Южной Германий 1 в интерпретации одного русского химика-путешественника: «... горничные в гостиницах Северной Германии носят панталоны, а в Южной - нет» [14. С. 383].
Возвращаясь к «германскому» фрагменту «Новых путевых впечатлений», следует отметить, что, согласно К.А. Скальковскому, бюргерская патриархальность, за исключением успевшего модернизироваться нового Берлина, продолжает главенствовать на территории Германии, что, в частности, связано с образом Германии глюттониче-ской. Начиная с Эйдкунена2, который, напомним, пограничный немецкий пункт для путешественников из России, «во всей Германии» начинает «пахнуть супом с рисом» [12. С. 4]. Вообще, немецкая кулинария устойчиво выступает предметом насмешек в русской лите-ратуре3. К.А. Скальковский подчеркивает ахронно-консервативный характер глюттонической Германии, контрастирующей с локусом нового Берлина и изменившимся имперским статусом государства, кухня которого «не изменилась, хотя немцы стали первым народом в мире. Они по-прежнему кладут ваниль в суп, шпигуют дичь и все мясные блюда, вместо салата едят крыжовниковое варенье и фруктовое желе и знают одну подливку ко всем кушаниям» [12. С. 4]. Кроме
1 Сравните с шутливым делением Н.И. Греча Германии на «винную» («Weinland») и «пивную» («Bierland») как примером снижающего остранения [9. С. 171].
2 Эйдкунен в текстах К.А. Скальковского в основном охарактеризован как скучное пространство, с которого начинается скучная Германия. Но во фрагменте, посвященном первому заграничному путешествию автора, когда Эйдку-нен является для него первым в жизни заграничным локусом, описание этого места получает особую эмоциональную окраску и маркируется как пространство новизны и свободы: «В Эйдкунене и я испытал то знакомое всем чувство, когда в первый раз переезжаешь государственную границу. В то время чувство было сильнее, каждому казалось, что вас выпускают из клетки» [7. С. 277].
3 Яркий пример травестийной глюттонической Германии представлен в вышеупомянутом тексте «Наших заграницей» Н.А. Лейкина: «У них, говорят, суп из рыбьей чешуи, из яичной скорлупы и из сельдяных голов варится. <.. > Образованный немец <.. > Разболтает в пиве корки черного хлеба, положит туда яйцо, сварить, вот и суп. <.. > Они и змей едят, и лягушек» [15. С. 11].
того, глюттоническая Германия становится полем противостояния между Францией и Германией как отражением приобретающей национальную маркированность оппозиции «изысканность - грубоватость/простота»: «В порыве патриотизма пруссаки... изгоняют французские названия блюд, крестя последние по-немецки1, но это не мешает их кулинарным затеям оставаться столь же безвкусными, как прежде» [12. С. 4]. В иронически-сниженной форме глюттоничская Германия выступает и в «Воспоминаниях молодости» при описании туристических мучений автора, который в Брауншвейге, «следуя "Бедекеру"2, пил пресловутый мум, гнуснейшее пиво, "достоинство которого (гласил гид) может оценить только истинный брауншвейгец"» [7. С. 278].
Патриархально-идиллическим изображен в «Новых путевых впечатлениях» К.А. Скальковского и провинциальный Гейдельберг. Он уже не поспевает шагать в ногу со временем: студентов, в том числе и русских, стало меньше, знаменитые ученые предпочитают более выгодные места в столичных университетах. Гейдельбергская идиллия описывается через свойства приятности, спокойствия и закрытости-укромности, что позволяет уютному локусу сопротивляться влияниям извне: город характеризуется как «прекрасный немецкий уголок», где «некоторые закоулки. сохранили старинный колорит» [12. С. 9]
1 В травестийном по своей сути образе «перекрещенных» французских блюд на немецкий лад заключены мотивы не только противостояния между Германией и Францией, но и ненастоящести новоимперской жизни, когда немецкие блюда оборачиваются симулякром, а являются на самом деле французскими. Последний мотив представлен в тексте М.Е. Салтыкова-Щедрина в описании Берлина, стремящегося подражать Парижу: «.берлинец чересчур взбаламучен рассказами о парижских веселостях, чтоб не попытаться завести и у себя что-нибудь a l'instar de Paris (по примеру Парижа)» [10. С. 53]. Впрочем, в травелоге «Там и сям» немецкие патриотизм и воинственность, наоборот, показаны как более искренние в первые дни франко-прусской войны, что автор отмечает как очевидец. «Одушевление» «пьяных» немецких солдат, ревущих «во всю глотку» «Direkt nach Paris!» и «Wacht am Rhein!», пусть и не без доли иронии, противопоставляется «напускному, казенному жару французской публики» [14. С. 385].
2 Кстати, сходный мотив «потребления» путешественником Германии в качестве туристического продукта мы встречаем и в щедринском тексте: «Он. с Бедекером в руках с утра до вечера нюхает, смотрит, слушает, глотает. <.. > не морщась пьет местное вино.» [10. С. 42-32].
(закоулки уголка - это укромность-уютность в квадрате). Причем расположен локус «на тихих берегах Некара, совсем успокоившихся с тех пор, как их перестали систематически грабить и опустошать французские армии» [12. С. 11] (мотив покоя). Гейдельберг законсервировался в Средневековье, живет им: здесь находится «один из старейших университетов» и «ничто как будто не изменилось с того момента, когда Гец фон Берлихинген спорил в „Gasthof zum Hirschen" с епископом Вормским, или когда шестнадцать имперских князей публично поклялись (в 1524 г.) в церкви св. Троицы пить вино и ругаться лишь "в миру"» [12. С. 9]. В городе царствует ахронность, причем поданная и как цикличность-неизменность, и как типажность-стерео-типность, характерная для репрезентации немцев-филистеров в русской словесности: «Немки до сих пор здесь вяжут чулки, даже читая романы, даже, кажется, во сне, а студенты продолжают гулять по улицам в микроскопических фуражках, с огромными трубками, с колоссальными собаками и с физиономиями, исполосованными точно бока у зебры» [12. С. 9]. И вечное вязание немок, и внешний вид немецких студиозусов, получающих шрамы во время мензурного фехтования, -все это элементы иронического типажного описания немцев. При этом они заострены в тексте К. А. Скальковского, принимая гипертрофированные масштабы: немки вяжут даже во сне, лица студентов напоминают бока зебры (тот же прием снижающего зооморфизма, что и с рычащим, как леопард, ротным командиром в Берлине). Также в портретном описании используется прием контраста, противопоставляя «микроскопические фуражки»1 «огромным трубкам» и «колоссальным собакам». Соответственно, образ немецких студентов подвергается остранению, усиленному мотивом уродования себя по собственной воле, представлявшегося диким многим не немцам: «Ходить с разбитою рожей или с подбитым глазом почитается постыдным, но иметь ту же рожу, исполосованную эспадронами, составляет предмет гордости и ей завидуют молодые немцы, у которых еще зубы в целости» [12. С. 9]. Также образы гуляк-студентов (буршей) и университета контаминируются с образом «самой большой бочки в
1 Сравните с комической деталью в описании немецких студентов в поэме И.П. Мятлева: «... фуражки - полоскательные чашки, на один у всех манер, крошечные...» [16. С. 92-93].
мире»: «Гейдельберг, город, где. столько россиян искали премудрости, <...> где находится самая большая бочка в мире и один из старейших университетов» [12. С. 9]. Само перечисление этих образов в одном ряду придает описанию города иронический оттенок и связывается с мотивом пития, который снижает образ Гейдельберга как ло-куса «премудрости»: «.университет собирается праздновать пятисотлетнюю годовщину основания и. можно прийти в ужас от мысли, сколько при этом будет выпито пива и вина. Придется, быть может, наполнить вновь знаменитую бочку.» [12. С. 10]. Соответственно, образ глюттонической Германии накладывается на образ Германии ученой, которая травестируется в том числе с помощью нахождения «глубочайшего смысла» в немецких пословицах о питии вина: «."Человеку не напрасно дано брюхо" и "Где растет вино, надо его пить". Изречения, полные глубочайшего смысла даже и на немецком языке» [12. С. 10].
Итак, образ Германии, представленный в «германских» фрагментах трех травелогов К.А. Скальковского («Воспоминания молодости», «Путевые впечатления в Испании, Египте, Аравии и Индии» и «Новые путевые впечатления») - это, прежде всего, травестийный, иронический, иногда доходящий до гротеска образ. Несколько отличается от него репрезентация германского пространства в тексте «Там и сям». Отличие это заключается как в объеме сообщаемой автором информации (это наиболее значительный «германский» фрагмент, в котором упоминается множество немецких локусов, что создает достаточно цельную картину немецкой жизни), так и в образности: в разделе «На Рейне» автор приводит много нейтрально-фактологического материала, хотя не забывает в целях увлекательности повествования «разбавить» их юмором.
В этом тексте автор делает акцент на новой Германии с имперскими амбициями и инженерно-техническим прогрессом. Если в «Воспоминаниях молодости» К.А. Скальковский лишь мимоходом замечает, что «заводское дело в Вестфалии только еще тогда начиналось.» и Германия не могла сравниться с Бельгией, которая «с ее бесчисленными угольными копями и пылающими по ночам доменными печами заставила забиться. горнозаводское сердце» повествователя [7. С. 278], то в тексте «На Рейне» страна изображена как техницистская держава. В Кельне К.А. Скальковский описывает «новый
железнодорожный вокзал», «грандиозное сооружение» стоимостью в 24,5 миллиона марок, а новые почтамты («теперь лучшие здания» в городах) сравнивает с «дворцами», замечая, что традиционно расчетливые немцы «на полезное» «денег не жалеют» [14. С. 385]. Также упоминается «новейшая система» городской застройки, по которой кельнская вокзальная площадь заполнена гостиницами. При этом автор сравнивает новый прекрасный современный локус с городом в 1870 г., когда Кельн «еще только возрождался, превращаясь из гнезда иезуитов в торгово-промышленный город»: «Теперь выстроился целый новый город, и на месте старых срытых укреплений возникли так называемые Ринги, великолепные улицы с домами преимущественно готического стиля, которые могли бы украсить какую угодно столицу» [14. С. 386-387]. Наконец, в короткий срок был достроен «собор, стоявший не оконченным и разрушенным» [14. С. 387]. «Кельнский» фрагмент отражает те характерные черты, которые, по К. А. Скальковскому, свойственны новой Германии в целом - урбанизацию, экономический рост и индустриализацию: «Фабрики, заводы выросли в Германии как грибы, увеличилась вывозная торговля, железнодорожное движение, заработная плата, а вместе с тем начали быстро обстраиваться и города» [14. С. 388].
Сходные черты подчеркиваются автором в образе «маленького» Кобленца: «быстрое развитие» («Город. расширяется и обстраивается с поразительною быстротою») [14. С. 390], красивый внешний вид («превосходные виллы и дома», широкие тротуары, «везде деревья и цветники» [14. С. 391]). Заводов здесь, правда, нет, но «находится местопребывание одного из крупных синдикатов, между которыми распределяется теперь немецкая горнозаводская промышленность...» [14. С. 391]. Набережная Кобленца благоустроена, и с нее «открывается чудный, один из лучших в Средней Европе, вид на противоположный крутой берег Рейна, оживленный множеством построек; река полна движения» [14. С. 392]. Как видим, в описании преобладают черты приятности и антропности, приспособленности к человеческому бытию урбанистических и демиприродных локусов, хотя и не столь идилличных как, например, в рамках сентименталист-ского мирообраза. Мотив гигантизма, свойственный изображению новой Германии, актуализован в образе городского «гигантского памятника в честь Вильгельма I»: «Это один из самых величественных
монументов в свете; гранитный пьедестал вышиною 11 сажен, кроме того, вокруг него идет ряд колоннад в 9 сажень» [14. С. 392]. Еще один «величественный памятник» новому государству описывается в Ни-дервальде и посвящен «восстановлению Германской империи» [14. С. 407]: «Главная статуя Германии с императорскою короною и с мечом имеет более 5 сажень. Ее видно издалека» [14. С. 408].
Мотивы приятности и удобства характеризуют в тексте К.А. Скальковского и Эмс показавшийся путешественнику «красивым и приятным для жизни городком» [14. С. 392]. Несмотря на запрет рулетки на немецких курортах, здесь растет количество посетителей, желающих излечиться на водах. При этом, заметим, фактически нейтральное описание Эмса К. А. Скальковским по эмоциональности и подробности не идет ни в какое сравнение с изображением данного места в упомянутых текстах Н.И. Греча или М.Е. Салтыкова-Щедрина.
Таким образом, в тексте подчеркивается традиционный мотив преобразования, упорядочивания и расширения немецкого пространства, который также актуализируется в связи с описаниями преуспевания Германии в результате и после франко-прусской войны. Как подчеркивает К. А. Скальковский, заработанные на войне семь миллиардов франков не «составили исключительно благополучие Германии. <.> богатство Германии создано не столько войною, сколько покровительственною системою, начало которой положил Фридрих Великий, а прочно установил тот же Бисмарк.» [14. С. 387-388]. Германия уподобляется безупречно работающему механизму, в состав которого входят система синдикатов, управляющих промышленностью и банковской сферой. Рациональное устройство жизни проявляется также в тесной связи академической и прикладной науки: «.в Германии профессора, особенно располагающие лабораториями, служат консультантами в разных акционерных обществах и небольших фабриках <... > это обоюдно выгодно. Фабрики пользуются первоклассными специалистами, а технические учебные заведения имеют за грошовое вознаграждение превосходных профессоров» [14. С. 427]. В итоге немецкое пространство предстает в тексте К.А. Скальковского в том числе как преуспевающая техносфера, причем описанная в весьма лестных тонах: здесь построен Кильский канал, «одно из важнейших гидротехнических сооружений новейшего времени», «Германия.
заняла первое место в Европе по части электричества, первое место в свете по химической промышленности <.> одно из первых и по части механической промышленности.» [14. С. 427].
Как видим, по сравнению с иными «германскими» фрагментами травелогов в тексте «На Рейне» благожелательности по отношению к немецкому пространству становится больше, а иронии меньше. В Кобленце К. А. Скальковский упоминает лишь один памятник, «очень курьезный особенно для немецкого города» [14. С. 393] и не имеющий, собственно говоря, прямого отношения к немецкости. Это гранитный фонтан, воздвигнутый французским префектом в честь кампании «против русских в 1812 г.», о чем возвещает верхняя надпись на сооружении, а под ней помещена иная «ироническая надпись»: «Читано и одобрено нами, русским комендантом города Кобленца, 1-го января 1814 г.» [14. С. 394].
В значительной степени авторская ирония концентрируется в описании непосредственного плавания по Рейну на пароходе, причем она направлена как на немцев-попутчиков, так и рейнский интертекст, от которого отталкивается К. А. Скальковский в своем изображении Рейна. Автор сразу же травестирует карамзинский сентименталист-ский образ Рейна с использованием разговорного сниженного выражения «долбить слова в гимназии». Этими словами является фрагмент «Писем русского путешественника», который затем цитирует К.А. Скальковский. Для последнего карамзинский Рейн - это образ, подвергшийся за век смысловой «эрозии» вследствие бесчисленных повторений и ставший школьным «трюизмом». Соответственно, повествователь отказывается «повторить», т.е. «присоединиться» к сен-тименталистски-эйфорическим пассажам Н.М. Карамзина, но сдержанно замечает, что «проехался не без удовольствия» [14. С. 403].
Травестируется не только сентименталистский, но и романтический вариант рейнского текста. В путешествии на пароходе акцент делается на глюттонической образности: подчеркивается, что «главная забота» путешествия - «накормить обедом всю массу пассажиров»; упоминается образ богатого, но скупого немца, «крупного фабриканта или помещика», который, «выпив по бутылке дорогого рейнвейна и французского шампанского, соседу предложил только маленькую рюмочку» [14. С. 403]. Таким образом, в рейнский легендарно-природный топос вторгается современная коммерческая,
рационально-филистерская Германия «аккуратного народа» [14. С. 403], которая превращает все в объекты потребления, вследствие чего мы не встретим, например, привычных для сентименталистского и романтического модусов мотива рейнвейна как своего рода «магического» напитка жизни, ведь рейнвейн теперь лишен высоких коннотаций, став в рационализированном мире обычным алкоголем. Мотив рейнвейна в иронической огласовке актуализируется при описании Рюдесгейма как «центра Rheingau, лучшей части рейнских виноградников» [14. С. 408]. Виноделие иронически маркируется автором как лучшее наследие римской цивилизации в Германии, нейтрализовавшее «вред от римского права» как второго античного проявления в Западной Европе. Также описывается шуточное противостояние между пивоварением и виноделием в Германии (вспомним деление Н.И. Греча немецких земель на «винные» и «пивные»), что также тра-вестирует образ рейнвейна: «. пиво опять начало сокращать район виноделия и заставляет виноделов вливать в бочки больше "рейну", чем "вейну"» [14. С. 408]. Перечислив различные сорта рейнских вин, К. А. Скальковский не упускает возможности высмеять то преувеличенное значение, которое немцы придают своим винам: «Немцы. считают рейнские вина первыми в мире. "Вина других стран, говорит один из их ученых, славятся только вкусом, рейнские заставляют мыслить!"» [14. С. 409]. Здесь мы видим сходное снижающее соположение мотивов немецкой учености и алкоголя, что и в описании Гей-дельберга. Наконец, в сцене дегустации рейнвейна акцент сделан на бытовой детали - малом размере бутыли в сравнении с бургундскими винами, что, в свою очередь, провоцирует травестийную цитацию автором карамзинского текста, своего рода эйфорической оды рейнвейну, которая иронически снижается с соответствующей ремаркой: «Малость бутылки нагнала на Карамзина философию» [14. С. 410].
Также отметим, что глюттоническое действие (обед) замещает собой естественную цель путешествия - любование рейнскими видами: «Обед <.> подают как раз, когда. берега реки делаются особенно живописными и рыцарские замки, частью возобновленные для виле-жиатуры банкиров, мелькают на каждом шагу» [14. С. 403-404]. Отметим, что романтический топос средневекового замка оборачивается симулякром, превращаясь в место загородного отдыха банкиров. Иронической «эрозии» романтического мирообраза подвергается и локус
Лорелеи, который для К.А. Скальковского связан с текстом Гейне (цитируются три первых строчки). Но автор, насмехаясь над филистерами, превращает репрезентацию локуса в симулякр, перенеся фокус внимания с романтического пласта реальности на бытовой. Повествователь указывает, что при виде Лорелеи «немки, наверное, прослезились бы», но глюттоническое («сосиски с капустою и тертым картофелем») заслоняет собой природно-романтическое начало: «.против этого блюда никакая немецкая сентиментальность не устоит» [14. С. 404].
В то же время рейнский текст помещается в рамки нейтрально-фактологического мирообраза и делается акцент на экономическом значении реки, «чрезвычайно важной торговой артерии» [14. С. 404], и всего прирейнского региона в плане развития промышленности и горного дела. Тем не менее травестийное начало в описании вояжа на пароходе выражено наиболее отчетливо в первой части «германского» фрагмента в тексте «Там и сям».
Вторую часть открывает амбивалентное изображение Франк-фурта-на-Майне. С одной стороны, образ этого города у К.А. Скаль-ковского аналогичен кельнскому, в нем сочетаются мотивы новизны, роскоши и масштабности: «Вокзал. еще великолепнее кельнского. Он стоил 35 миллионов марок, имеет 18 рельсовых путей и три дебаркадера в 82 сажени длины и 71 сажень ширины! С такой же роскошью построен почтамт.» [14. С. 412]. Земли, на которых находилась прежняя станция железной дороги, теперь характеризуются как «лучшая часть города»: на них был построен «целый новый город» [14. С. 414]. Описывая локус, К.А. Скальковский также опровергает стереотипное представление о немцах как народе, которому не достает «чувства красоты» [14. С. 414], «вкуса, элегантности», что проявляется «и в немецких артистах, и в архитектуре», поскольку «новый Франкфурт. выгодно отличается в этом отношении. Новые улицы его. широки и изящны» [14. С. 415]. Это локус индустриальной эпохи: здесь при строительстве используется «много железа и бетона», улицы отличаются не только «чистотой» (типажная характеристика немецкого пространства), но и «красивой, легкой» застройкой, наличием «сети конных железных дорог», которая фактически устраняет из урбанистического локуса извозчиков как реликты прошлого [14. С. 415]. Впрочем, старый и новый образы города роднит также мотив упорядоченности/организованности: в новом - «видная
разумная рука городских эдилов», при том что, по замечанию автора, «Франкфурт всегда имел образцовый муниципалитет» [14. С. 415]. Хотя большая доля старых зданий в городе сносится, но часть из них, имеющая историческую ценность, сохраняется, свидетельствуя о преемственности исторической традиции, например, дом отца И. В. Гете.
С другой стороны, травестия в описании Франкфурта нарастает. Так, город оказывается связан автором с образом Шопенгауэра, который здесь «провел последние двадцать лет жизни в роли major de la table d'hote» [14. С. 412]. При этом К.А. Скальковский ничего не сообщает о воззрениях «гениального философа» [14. С. 412], изображая его скорее эксцентричным затворником, мнительным, экономным и тщеславным. Травестийное снижение образа также осуществляется, что характерно для автора, посредством глюттонического элемента -упоминания табльдота.
Травестийные элементы присутствуют в описании франкфуртских локусов, связанных с семьей Ротшильдов. Еще Н. И. Греч, описывая город во время поездки 1817 г., особо упоминает «новые великолепные здания, принадлежащие богатейшим из франкфуртских Евреев, банкиру Ротшильду и др.» [9. С. 129]. К.А. Скальковский же не без иронии1 называет «главною святыней» для современных ему франк-фуртцев «дом на улице Берне, бывшей Judengasse, родоначальника знаменитой династии "королей банкиров и банкиров королей"»2 [14. С. 415-416]. «Невеликий» размер этого дома, равно как и конторы банкирского дома Ротшильдов, расположенной «в небольшом
1 Впрочем, ирония эта гораздо более мягкая по сравнению с иронией в адрес берлинских евреев-буржуа в травелоге «Новые путевые впечатления». Автор отмечает «выдающуюся роль», которую евреи играют во Франкфурте, являясь «своего рода аристократией», «по сравнению с которой собственно немецкое население играет роль подчиненную» [14. С. 419].
2 В этом травестийном, по сути, определении «короли банкиров», в котором смешиваются социальные классы аристократии и буржуазии, актуализируется образ Франкфурта как города коммерции, места, где правят деньги. Сравните с локальными характеристиками города в текстах Н.И. Греча («Франкфурт - город торговый; жители его купцы и ремесленники; здесь достоинство человека состоит в его капитал.» [9. С. 133]) или И.П. Мятлева («Задают такие тоны ле банкиры, лемаршан <...> Ты подумаешь, что графы!! Деньгами полны их шкафы, а в Франкфурте ла ноблес состоит дан лез-эспес» [16. С. 119-120]).
сравнительно старинном здании без всякого стиля», расценивается автором как «кокетство», т.е. несоответствие внешней архитектурной формы значимости объектов: последний локус представляет собой «второе по богатству предприятие в Германии» [14. С. 416].
Противопоставление внешнего и внутреннего начал вообще свойственно для описания Франкфурта К.А. Скальковским, который замечает, что здесь «если по наружности. царствует роскошь, то в образе жизни господствует прежняя буржуазная скромность» [14. С. 416]. Заметим, что для характеристики внутреннего элемента автор прибегает к понятию «буржуазная скромность», т.е. немецкая бюргерская умеренность, что коррелирует с определением берлинской жизни еще доимперского периода как «буржуазной» [7. С. 277]. Эта умеренность, будучи неотъемлемой чертой типажа немца-филистера, актуализируется повествователем в рамках глюттонического образа Германии, устойчиво травестийного в текстах К. А. Скальковского. В тексте «На Рейне» автор, обращаясь к мотиву умеренности, противопоставляет внешний вид «лучшего» франкфуртского ресторана «на Schiller Platz» («роскошная отделка, плафоны, расписанные лучшими живописцами») его субстанциональной умеренности-неизящности, фактически неизменности: несмотря на роскошь, ресторан остается по сути «пивной»: «. каждые 10 или 15 минут откупоривается новый бочонок пива с торжеством, точно речь идет о священнодействии» [14. С. 417]. Соответственно, образ Франкфурта травестируется через сближение сфер глюттонически-профанного и сакрального. Более того, немецкий типажный мотив пива гиперболизируется, охватывая, как и у Н.И. Греча, всю территорию Германии, где «этот напиток пьют в ресторанах и женщины, и дети. Нередко можно видеть четырехлетнего ребенка, для которого подается кельнером соответственный его росту Seidel и маленький кусочек колбасы!»1 [14. С. 417]. Также иронически К. А. Скальковский описывает изысканность блюда, поданного ему в другом, «еще боле роскошном, по мнению франкфуртцев, ресторане», считающемся «первоклассным»: «антрекот с редиской!» [14. С. 417]. При этом приверженность немцев
1 «Колбасный» мотив - еще одна устойчивая сниженная характеристики глюттонической Германии, которая, например, маркирована в тексте Н.А. Лей-кина как «страна колбасная» [15. С. 10].
«скверной кухне», автор, ссылаясь на Ницше, объясняет наличием кухарок, а не поваров [14. С. 417-418]. Ремарка «по мнению франкфурт-цев» исполняет функцию отстранения, подчеркивая, что К.А. Скальковский с этим мнением не согласен. Ту же роль играет эпитет «хваленый» по отношению к франкфуртскому ресторану Palmengarten. По внешней форме этот локус есть эрзац райского сада («великолепна оранжерея из колоссальных для теплицы пальм») с «хорошим оркестром», заменяющим райских птиц, но «ни кухня, ни публика», состоящая из все тех же немецких «потребителей пива», вкус русского автора не удовлетворяют. Поэтому на образ парадиза накладывается травестийно-глюттонический образ тюрьмы: «Пищу и здесь можно бы назвать арестантскою.» [14. С. 418]. Последний усиливается и остраняется сравнением с глюттонической Францией, где арестанты питаются изысканнее, чем франкфуртские богачи. Как и в германском фрагменте «Новых путевых впечатлений», в травелоге «На Рейне» подчеркнуто превосходство французской глюттонической сферы над немецкой, где ресторанные повара Франкфурта, «наверное, никогда не слыхали» о «spooms a l'armagnac» [14. С. 418].
Во второй части травелога «На Рейне» также описывается один из находящихся поблизости от Франкфурта курортов - Гомбург. Но в отличие от нейтрально-благожелательной характеристики Эмса из первой части Гомбург представлен в ироническом свете как локус, который в прошлом, когда рулетка на немецких курортах была разрешена, «славился и гремел на всю Европу», собирая «всех крупных игроков целого света» [14. С. 421]. Соответственно, Гомбург прошлого предстает местом нездорового азарта и алчности, заманивающим людей и заставляющим тратить их миллионы, напоминая Рулетенбург из романа Ф.М. Достоевского. Новый же Гомбург, лишенный рулетки и ставший выполнять свои непосредственные функции курорта с «настоящими больными», характеризуется мотивом упадка, потери былой роскоши: «. гостиницы посредственны, а курзал, некогда казавшийся роскошным дворцом, представляет картину запустения <.> мебель, некогда покрытая штофом, обивается при ремонте темной клеенкой, что мало гармонирует с раззолоченным карнизом и капителями и расписанными альфреско плафонами» [14. С. 423]. Изменения курорта также проявляются в исчезновении ищущих богачей «расфуфыренных француженок» [14. С. 423].
Как и в путевых заметках М.Е. Салтыкова-Щедрина, ахронное природное пространство окрестностей противопоставлено у К.А. Скальковского суетному миражно-игровому антропному курорту. У последнего автора это демиприродное пространство дворцового парка, которое «не могло измениться», поскольку не имело отношения к миру игры («мало» посещалось «игроками») [14. С. 423].
Разумеется, упоминая французских кокоток на немецких курортах, автор не упускает возможность сравнить по случаю жительниц Франции и Германии. Как и Н.И. Греч, жаловавшийся на чопорность и отсутствие красоты немок, К. А. Скальковский иронизирует по поводу немецких женщин и в частности гомбургских «водяных дам»: они «одинаково скромно и скверно одетые - и бедные, и богатые не различаются в Германии по туалетам»; при этом некрасивы фигурой, ничуть не напоминая «франкфуртскую Андромеду Гальбига», и ведут себя весьма строго с окружающими [14. С. 424]. Собственно говоря, повествователь не описывает нравы жительниц Франкфурта, а просто пересказывает эпизод из карамзинских «Писем», где русский путешественник безуспешно пытается общаться с некой молодой бюргершей. Тем самым К. А. Скальковский намекает, что женские нравы в Германии ничуть не изменились более чем за век1.
Помимо отталкивания от карамзинского текста, в поле интертекстуальности К. А. Скальковский при эклектичном описании другого знаменитого немецкого курорта - Баден-Бадена - втягивает и поэму И.П. Мятлева, и «Дым» «имевшего в Бадене дачу» И.С. Тургенева [14. С. 427], и даже текст флорентийского сатирика XV в. Поджио Брач-чолини [14. С. 431]. Также Баден-Баден маркируется как место жительства П. Д. Боборыкина. В целом же современный автору образ этого немецкого курорта не сильно отличается от образа Гомбурга, разве что Баден описан как чуть более богатое и менее пришедшее в упадок место. Здесь есть демиприродный положительно описанный локус «красы Бадена», «чудной Лихтенталевской аллеи» с «великолепными деревьями» [14. С. 429], а также антропные роскошные гостиницы. В то же время его слава в прошлом, и он постепенно сдает свои позиции в пользу Монте-Карло: «. Баден-Баден далеко теперь
1 Сравните с характеристикой Н.И. Греча немок в курортном Эмсе: «Здешние дамы покрыты медною бронею степенности и церемоний» [9. С. 170].
не имеет того значения, что тридцать или сорок лет назад, когда его считали самым шикарным местом в Европе» [14. С. 429]. Аристократы приезжают сюда раз в году на скачки, в иное время здесь проводит время «публика поскромнее, преимущественно немецкая» [14. С. 430]. Эти отдыхающие - добропорядочные бюргеры, как им и положено, ходят в театр, слушают музыку, гуляют и катаются «по Лих-тенвалевской аллее», ездят «пить пиво на завод искусственного рыборазведения и на развалины Старого замка» и «ложатся спать в 10 час.», когда «на французских водах. дамы только являются. в казино» [14. С. 430]. Элемент фривольности (маркер города-курорта) в описание Бадена вводится К. А. Скальковским через отсылку к тексту Браччолини, в котором город прошлого предстает локусом сладострастия, где правит Венера и царят весьма свободные нравы. Баден предстает городом-блудницей, чьи «минеральные воды и пятьсот лет тому назад "чаще делали мужей рогатыми, чем вылечивали больных"» [14. С. 431]. Современный локус в тексте русского автора сколь уступает прошлому в плане «пикантного зрелища», столь и превосходит прежний город по техническому обустройству жизни: «Ванны Kaiserin Augustusbad для женщин и Friedrichsbad для мужчин поражают своею грандиозностью и полнотою бальнеологических приспособлений» [14. С. 433].
Помимо Франкфурта и рейнских курортов, русский путешественник описывает также Дармштадт, образ которого напоминает характеристики немецких городов первой части «На Рейне». Травестийных элементов в данном фрагменте фактически нет. Локус изображен в благожелательном и нейтральном тонах. К.А. Скальковский пишет, что его нельзя назвать «захолустным» и он изменился с карамзинских времен (вновь следует отсылка к тексту «Писем.»), когда здесь было «не более 300 домов», а «лучшим зданием» являлся «экзерциргауз» [14. С. 425]. Автор перечисляет приметы нового Дармштадта: железную дорогу, почтамт, «министерство», «отличную сеть конных дорог», «политехникум», «огромный монумент» благоустроителю города Людвигу I (великому герцогу Гессенскому) и памятник «знаменитому творцу земледельческой химии», местному уроженцу Либиху [14. С. 425-426].
Завершается рейнский травелог К.А. Скальковского описанием лиминального Страсбурга. В силу своей пограничной французско-
немецкой природы город отличается амбивалентностью. С одной стороны, здесь есть черты новой техницистской и имперской Германии: «новый и огромный» вокзал [14. С. 433] и прочие «стоившие больших денег» «монументальные здания», включая «императорский дворец, университет, университетскую библиотеку, почтамт», целью постройки которых было «расфранцуживание немецкого населения Эльзас-Лотарингии» [14. С. 434]. На то же нацелена и местная система образования: «. молодежь в Страсбурге не говорит по-французски и только старики понимают язык» [14. С. 434-435]. Оппозицию империи в Эльзас-Лотарингии составляют теперь только клерикалы, при том что работу во Франции эльзасцы найти не могут.
С другой стороны, показываются последствия этого жесткого вмешательства в жизнь пограничного региона. В отличие от остального немецкого текста «На Рейне» в страсбургском фрагменте весьма ярко актуализированы мрачные, брутальные и даже мортальные мотивы. Это проявляется в том числе во внешнем виде города, который, как подчеркивает К.А. Скальковский, «несмотря на старания немцев украшать его, носит провинциальный тяжелый оттенок» [14. С. 433434]. Страсбург расширился в последнее время, отражая экспансионистские тенденции империи, но не стал воплощением технического модерна, как многие иные немецкие прирейнские города, описанные автором. Здесь исторические локусы кажутся анахронизмами, сопротивляющимися новому навязываемому империей облику, создают дисгармонирующую эклектику: «Знаменитый собор, постоянно ремонтируемый и постоянно обваливающийся, и узкие улицы вокруг него со зданиями и старинными трактирами в готическом стиле, напоминают о вольном городе Страсбурге, игравшем важную роль во время реформации; французское владычество оставило память во многих домах в затейливом стиле рококо» [14. С. 434]. Эту двусмысленность и эклектизм как механическое соединение разнородных частей воплощает подмеченная К. А. Скальковским вывеска станции, состоящая из двух частей: «. причем первая гораздо старее и грязнее второй. На первой написано Stras, на второй же sburg: очевидно, что из экономии эта половина заменила существовавшую еще при
французах половину, где было написано французское окончание bourg»1 [14. С. 433].
В Страсбурге (и Эльзасе в целом) усилия немцев как преобразователей пространства, столь успешные на территории основной Германии, приносят весьма «дурные» плоды [14. С. 434]. Например, форсирование обучения привело к «перепроизводству умственного пролетариата»: «В Страсбурге теперь пропорционально гораздо более врачей, чем в Берлине, Бреславле, Лейпциге и Кельне <...> Молодые врачи умирают буквально с голоду и эмигрируют в Америку.» [14. С. 434]. Являясь «одним из богатейших краев в Европе», Эльзас под властью немцев переживает, однако, не лучшие времена. Кризис коснулся как сферы домостроительства, когда цены на квартиры взлетели до столичных размеров, так и стагнирующего земледелия [14. С. 436].
Завершает страсбургский фрагмент К.А. Скальковский глюттони-ческими образами, упоминая Валантен, «первый ресторан в городе по качеству блюд и дороговизне» [14. С. 436]. Эти образы свидетельствуют о лиминальности Страсбурга, в кухне которого смешиваются разнонациональные элементы: «довольно крепкое» эльзасское вино, местное пиво и «страсбургские пироги» (вариант фуа-гра), изобретенные «поваром губернатора ле-Контада», что является знаком проявления французскости в Эльзасе: «. владычество французов оставило если не в сердцах, то в желудках эльзасцев вечное воспоминание» [14. С. 437]. Однако К.А. Скальковский не останавливается на одном маркировании лиминальности, доводя до мортального гротеска образ гусиной печенки как смертельного блюда: «Судьба мстит за мучения бедных гусей, и любители пирогов мрут нередко от несварения желудка» [14. С. 437].
Итак, образ Германии в различных травелогах К. А. Скальков-ского, несмотря на его определенную фрагментарность и эклектичность, имеет, тем не менее, некое общее повествовательное «ядро»,
1 Это использование старой половины вывески становится для К.А. Скальковского поводом к иронии над «разумной бережливостью немцев» [14. С. 433]. Мотив немецкой скупости также связывается автором с мотивом неэстетичности франкфуртстких филистеров, которые, по его словам, не прониклись красотой «превосходных форм» «Андромеды Гальбига» еще «и потому, что за осмотр их продолжают взимать по марке с человека» [14. С. 424].
связанное прежде всего с травестийно-смеховым образом Германии как нарративной традиции, одним из вариантов которой выступают рассматриваемые в работе тексты, характеризующиеся иронией и установкой на развлечение читателя. Одним из характерных элементов этой традиции репрезентации Германии, используемых К. А. Скальковским, является мотив скуки немецкого пространства. Последняя понимается как регламентированность, упорядоченность, благопристойность и в то же время отсутствие искреннего веселья. С мотивом скуки тесно связано представление русских о немцах как бюргерах-филистерах, что в варианте К.А. Скальковского соответствует понятиям «буржуазная жизнь» и «буржуазная скромность», т. е. недостаток развлечений, великосветскости, хорошего вкуса. В этом плане характеристика Германии как «страны "добрых нравов"» имеет явную ироническую огласовку. Собственно говоря, образ Германии как скучного, пустого и сверхупорядоченного места характерен для репрезентации данной страны в травелогах «Воспоминания молодости» и «Путевые впечатления в Испании, Египте, Аравии и Индии». Локусы Эйдкунена, Берлина, Пруссии, Брауншвейга здесь описаны либо обобщенно, либо фрагментарно. Германия в данных произведениях - это транзитное, неинтересное для путешественника пространство.
В тексте «Новых путевых впечатлений» К.А. Скальковский трансформирует эту образность путем детализации пространственного описания (наряду с обобщенным образом Германии в травелоге достаточно подробно изображены Берлин и Гейдельберг) и противопоставления старой патриархально-бюргерской Германии новой великодержавной, что выражается в сравнении локусов старого (королевского) и нового (имперского) Берлина. В новом локусе задают порядки не традиционные «добрые немцы», а нувориши-грюндеры, в образах которых К. А. Скальковский акцентирует их ненемецкость. Сдержанной скуке старого Берлина противопоставляется роскошное веселье нового, что актуализируется в образах гигантских театров и фешенебельных ресторанов. Однако «анклавы» прежней бюргерской патриархальности частично сохраняются и в новом локусе: это соседствующие с роскошными ресторанами ахронные пивные с их историей, старой клиентурой и кабатчиками, ставшими миллионерами и даже аристократами, но продолжающими прислуживать посетителям.
Образы кабатчиков-миллионеров придают описанию Берлина оттенок миражности-театральности, который усилен мотивом военных смотров как театральных зрелищ, издавна любимых в Пруссии еще со времен Фридриха Великого. Идиллически-архаичной остается в тексте К.А. Скальковского немецкая провинция, фактически ахронный Гейдельберг.
Линию столкновения в образности Германии старого умеренно-патриархального и нового богатого имперского элементов продолжает немецкая часть «На Рейне» травелога «Там и сям». В этом фрагменте описана Германия времен кайзера Вильгельма II как современное государство, сильное в военном, финансовом, промышленном и научном планах. В этом пространстве актуализированы мотивы новизны, техницизма, гигантомании, роскоши, порядка, при этом степень организованности немецких локусов возрастает в разы. Амбивалентность Германии в тексте «На Рейне» еще более выражена, чем в «Новых путевых впечатлениях». К.А. Скальковский в ироничной манере показывает, что за роскошным мощным фасадом империи скрывается прежняя «буржуазность», поскольку немцы в массе своей остались теми же бюргерами, ложащимися в десять вечера.
Еще одним средством осмеяния немецкого элемента выступает описание кабацких локусов и шире - всей глюттонической сферы Германии, присутствующей в проанализированных травелогах К. А. Скальковского. Автор подчеркивает, что в плане еды и питья страна неизменна. Это все то же «пивное» или «винное» пространство, как и в текстах конца XVIII - первой половины XIX вв. Причем, высмеивая образ пива в качестве филистерского напитка, К. А. Скаль-ковский также травестирует высокий (в карамзинской трактовке) образ рейнвейна. Мотивы бюргерской грубости, безвкусности и вторич-ности главенствуют в писательской характеристике немецкой ахрон-ной (колбасно-сосисочной и рисово-капустно-картофельной) глютто-ники, которая проигрывает французской и не может быть скрыта даже помпезной роскошью дорогого франкфуртского ресторана.
В целом типажны с точки зрения русской литературной традиции и образы городов-курортов в тексте К.А. Скальковского. Демипри-родная составляющая локуса противопоставляется антропному элементу, который связан с мотивами рулетки и падших женщин. В то же время автор подчеркивает, что эти мотивы характеризуют
прошлое курортов, в настоящем маркированных мотивами филистерства, упорядоченности и технического прогресса.
Наконец, в травелогах К.А. Скальковского актуализирован в смягченной форме мотив противостояния Пруссии прочим немецким землям и Франции. В «Воспоминаниях молодости» упоминается гордость германских земель «партикуляризмом». В «Новых путевых впечатлениях» показана в смягченной форме конкуренция Берлина с Гей-дельбергом за ученых. В тексте «На Рейне» восхваляется Бисмарк, присоединивший к прусскому «центру» богатую периферию - «кусочки вроде Эльзаса, Франкфурта, Нассау или Гольштинии» [14. С. 435-436]. При этом в отличие от образа франкфуртских земель присоединенный лиминальный французско-немецкий Эльзас маркирован мотивами насилия, смерти, обнищания. Старое (региональное) и новое (имперское, германское) в эльзасском пространстве противопоставлены друг другу, между ними нет той гармонии и порядка, которые наблюдается в описании исключительно немецких локусов.
Список источников
1. Ильченко Н.М., Пепеляева С.В. Дрезден как культурный хронотоп в картине мира В.К. Кюхельбекера и В.А. Жуковского // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. 2015. № 4. С. 113-119.
2. Пауткин А.А. Кенигсберг А.Т. Болотова. Оптика самопознания // Филологические науки. Научные доклады высшей школы. 2017. № 4. С. 52-61.
3. Панченко Н.Г. Представления о прошлом Испании русских путешественников второй половины XIX века как компонент образа страны и народа // Омский научный вестник. 2012. № 5 (112). С. 52-56.
4. Чикалова И.Р. Наблюдения об Англии и англичанах в эгодокументах и отчетах российских путешественников (конец XVIII - начало ХХ вв.) // Запад - Восток. 2016. № 9. С. 18-35.
5. Жданов С. С. Границы Германии и Германия как граница: образы лими-нального пространства в русской литературе конца XVIII - начала XX в. // Имагология и компаративистика. 2020. № 14. С. 186-209. ао1: 10.17223/24099554/14/9
6. Скибина О.М. Типология и поэтика путевых очерков беллетристов конца XIX века // Вестник Волжского университета им. В.Н. Татищева. 2017. Т. 2, № 3. С. 110-119.
7. Скальковский К.А. Воспоминания молодости: (По морю житейскому): 1843-1869. СПб. : Типография А.С. Суворина, 1906. 410 с.
8. Скальковский К.А. Путевые впечатления в Испании, Египте, Аравии и Индии: 1869-1872. СПб. : Типография т-ва «Обществ. польза», 1873. 323 с.
9. Греч Н.И. Сочинения : в 5 ч. СПб. : Типография Н. Греча, 1838. Ч. 4. 374 с.
10. Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений : в 20 т. М. : Худож. лит., 1972. Т. 14. 704 с.
11. Бальзак О. де. Письмо о Киеве // Пинакотека. 2002. № 13/14. Приложение. URL: http://vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/ECCE/BALZAC.HTM
12. Скальковский К.А. Новые путевые впечатления. СПб. : Типография А.С. Суворина, 1889. 286 с.
13. Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л. : Наука, 1984. 718 с.
14. Скальковский К.А. Там и сям: Заметки и воспоминания. СПб. : Типография А.С. Суворина, 1901. 464 с.
15. Лейкин Н.А. Наши заграницей. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых. В Париж и обратно. СПб. : Типография С.Н. Худекова, 1892. 472 с.
16. Мятлев И.П. Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границею, дан л'этранже. СПб. : Изд-во А.С. Суворина, 1904. Т. 1. 394 с.
References
1. Il'chenko, N.M. & Pepelyaeva, S.V. (2015) Drezden kak kul'turnyy khronotop v kartine mira V.K. Kyukhel'bekera i V.A. Zhukovskogo [Dresden as a cultural chronotope in the worldview of V.K. Kuchelbecker and V.A. Zhukovsky]. Vestnik Vyatskogo gosudarstvennogo gumanitarnogo universiteta.4. pp. 113-119.
2. Pautkin, A.A. (2017) Kenigsberg A.T. Bolotova. Optika samopoznaniya [Koenigsberg of A.T. Bolotov. Optics of self-knowledge]. Filologicheskie nauki. Nauchnye doklady vysshey shkoly. 4. pp. 52-61.
3. Panchenko, N.G. (2012) Predstavleniya o proshlom Ispanii russkikh puteshestvennikov vtoroy poloviny XIX veka kak komponent obraza strany i naroda [Ideas about the past of Spain of Russian travelers of the second half of the 19th century as a component of the image of the country and people]. Omskiy nauchnyy vestnik. 5 (112). pp. 52-56.
4. Chikalova, I.R. (2016) Nablyudeniya ob Anglii i anglichanakh v egodokumentakh i otchetakh rossiyskikh puteshestvennikov (konets XVIII - nachalo XX vv.) [Observations about England and the British in documents and reports of Russian travelers (late 18th - early 20th centuries)]. Zapad- Vostok. 9. pp. 18-35.
5. Zhdanov, S.S. (2020) German Borders and Germany as a Boundary: Images of the Liminal Space in the Russian Literature of the Late 18th - Early 20th Centuries. Imagologiya i komparativistika - Imagology and Comparative Studies. 14. pp. 186209. (In Russian). DOI: 10.17223/24099554/14/9
6. Skibina, O.M. (2017) Tipologiya i poetika putevykh ocherkov belletristov k ontsa XIX veka [Typology and poetics of travel essays by fiction writers of the late 19th century]. Vestnik Volzhskogo universiteta im. V.N. Tatishcheva. 2 (3). pp. 110-119.
7. Skal'kovskiy, K.A. (1906) Vospominaniya molodosti: (Po moryu zhiteyskomu): 1843-1869 [Memories of Young Years: (Along the Sea of Life): 1843-1869]. St. Petersburg: Tipografiya A.S. Suvorina.
8. Skal'kovskiy, K.A. (1873) Putevye vpechatleniya v Ispanii, Egipte, Aravii i Indii: 1869-1872 [Travel Notes in Spain, Egypt, Arabia and India: 1869-1872]. St. Petersburg: Tipografiya t-va "Obshchestv. pol'za".
9. Grech, N.I. (1838) Sochineniya: v 5 ch. [Works: in 5 parts]. Part 4. St. Petersburg: Tipografiya N. Grecha.
10. Saltykov-Shchedrin, M.E. (1972) Sobranie sochineniy: v 201. [Collected works: in 20 volumes]. Vol. 14. Moscow: Khudozhestvennaya literatura.
11. Balzac, H. de. (2002) Pis'mo o Kieve [Letter about Kyiv]. Translated from French. Pinakoteka. 13/14. Supplement. [Online] Available from: http://vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/ECCE/BALZAC.HTM
12. Skal'kovskiy, K.A. (1889) Novye putevye vpechatleniya [New travel experiences]. St. Petersburg: Tipografiya A.S. Suvorina.
13. Karamzin, N.M. (1984) Pis'ma russkogo puteshestvennika [Letters from a Russian traveler]. Leningrad: Nauka.
14. Skal'kovskiy, K.A. (1901) Tam i syam: Zametki i vospominaniya [Here and there: Notes and memories]. St. Petersburg: Tipografiya A.S. Suvorina.
15. Leykin, N.A. (1892) Nashi zagranitsey. Yumoristicheskoe opisanie poezdki suprugov Nikolaya Ivanovicha i Glafiry Semenovny Ivanovykh. V Parizh i obratno [Our people abroad. A humorous description of the trip of the spouses Nikolai Ivanovich and Glafira Semyonovna Ivanov]. St. Petersburg: Tipografiya S.N. Khudekova.
16. Myatlev, I.P. (1904) Sensatsii i zamechaniya gospozhi Kurdyukovoy za granitseyu, dan l'etranzhe [Sensations and remarks of Mrs. Kurdyukova abroad, dans l'etrange]. Vol. 1. St. Petersburg: Izd-vo A.S. Suvorina.
Информация об авторе:
Жданов С. С. - д-р филол. наук, заведующий кафедрой языковой подготовки и межкультурных коммуникаций Сибирского государственного университета геосистем и технологий, профессор кафедры иностранных языков технических факультетов Новосибирского государственного технического университета (Новосибирск, Россия). E-mail: fstud2008@yandex.ru
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов. Information about the author:
S.S. Zhdanov, Dr. Sci. (Philology), head of the Department of Language Training and Intercultural Communications, Siberian State University of Geosystems and Technologies (Novosibirsk, Russian Federation); professor, Novosibirsk State Technical University (Novosibirsk, Russian Federation). E-mail: fstud2008@yandex.ru
The author declares no conflicts of interests.
Статья принята к публикации 19.10.2022. The article was accepted for publication 19.10.2022.
