CC BY
0
ку: «Самоопределение личности - это не то, что меня больше всего волнует в жизни. Мне нравится карнавал, потому что каждый может принять любой образ: египетской богини, султана, демона, лягушки. Раса, гендер, класс, вид и божественный статус - все это сливается в плавильном котле гайанского микрокосма, и я - поборник смешанности, гибридности. Карнавал играет с идентичностью. Это маскарад, где притворство, маскировка является единственной истиной. Смерть приходит под маской единообразия, монокультурной чистоты, внешне упорядоченного фасада государства, но, в отличие от буйства политической власти, жизнь - это буйство воображения» [2, с. 18].
В случае с Мелвилл этот вымышленный интерес к ролевым играм и другим формам маскировки, камуфляжа, воплощений обмана раскрывает альтернативные или скрытые истины (как в рассказах «Истина в одежде», «Ты оставил дверь открытой» и «Я не принимаю посланий...»). Лицедейство - часть профессиональной жизни Мелвилл, но это искусство также распространяется и на другое ее увлечение - актерскую игру, в которой она также преуспела, снявшись в нескольких успешных фильмах, и как актриса она - также своего рода оборотень. Положительные преимущества этой оборотнической способности искусно и гибко отыгрывать роли, надевать различные маски также подразумевают в ее случае преимущества того, что ей как человеку и писателю трудно дать определение -она и смуглая, и белая, и гайанка, и британка - ни одна из этих ипостасей не может отразить её сложную сущность: «Возможно, я - джокер в колоде, который может выпасть вместо любой карты» [2, с. 17]. Здесь фигура джокера не только адаптирует, но и заведомо ниспровергает общепринятые категории однородности и «чистоты», и в силу этого он становится образом, соединяющим прошлое Мелвилл, ее литературное творчество и актерскую профессию.
Наиболее ярко метод англо-гайанской писательницы проявляется в рассказе «Я не принимаю посланий от мертвых людей», в котором аллегорический подтекст позволяет по-разному трактовать идею этого небольшого литературного произведения, что подтверждает мысль о гибкости и плюрализме подхода Мелвилл к разработке темы гибридности карибского мира. Здесь автор отказывается от формального завершения сюжета, оставляя открытой дверь для интерпретации идеи, которая раскрывается при перекрестном сопоставлении этого рассказа с другими. Главный герой Шекспир Макнаб претендует на роль официального биографа вице-президента компании, в которой он работает и, как таковой, принадлежит к длинной галерее вымышленных образов разного рода начинающих писателей Вест-Индии (см., например, роман «Дом для господина Бисваса» В. Найпола). Такие неофиты от беллетристики обладают порой преувеличенным мнением о своих литературных способностях, что резко контрастирует с гораздо более банальной целью - необходимостью зарабатывать на жизнь. В своей радиопередаче Макнаб пересказывает и толкует народные сказания и гайанские мифы. Героя постоянно высмеивают за безудержный полет фантазии и самонадеянность, что сочетается у него с преувеличенным пафосом, когда он заводит речь о литературе. Несмотря на громкое имя, данное ему родителями в надежде на то, что их ребёнок вырастет умным и станет знаменитым, Макнаб на людях ведет себя нелепо, с умным видом якобы изучая некие важные деловые бумаги из своего портфеля. Тем не менее главный талант героя - в умении приспосабливаться к окружающим обстоятельствам, но это искусство иного свойства, нежели «колониальная мимикрия» главного героя из «Дома для господина Бисваса», ибо герой Найпола подражает привычкам и манерам белых колонизаторов, чтобы быть похожим на сильных мира сего.
В то же время, подобно главному герою романа Сэмюэля Селвона «Восхождение Моисея», соотечественника Найпола по острову Тринидад, Макнаб одержим страстью скрупулезного использования слов, но, несмотря на это, он в самый неподходящий момент упускает нить собственного повествования, пересказывая в прямом эфире мифологический сюжет, что приводит к роковому результату. Работодатель Шекспира вице-президент компании Хогг интерпретирует этот рассказ как намёк на то, что на банкете в его честь он отравил ненавистную ему жену, что позже оказывается правдой. В обоих случаях разрушительный эффект сказки об Ананси, излагаемой Макнабом, волей-неволей намекает на реальное преступление, хотя Шекспир совершает этот поступок непреднамеренно.
Библиографический список / References
Здесь, как и во всех рассказах Мелвилл, вице-президент как второстепенный герой характеризуется скупо, но выразительно: в его «угрюмости таилась плотность гравитации коллапсирующей звезды» [1, с. 3]. Сюжет перекликается с мотивами других рассказов, ибо патрон Макнаба в «камуфляжной куртке был особым типом лицемера» [1, с. 3]. Сам вице-президент пытается не выдавать свою преступную сущность, а Макнабу приходится для маскировки накинуть одежду своей бабушки, чтобы предстать в роли сверхъестественной Дьяволицы, героини гайанского фольклора. Так он хочет сначала напугать, а потом и «спасти» начальника и с помощью этой хитрой уловки вернуть себе расположение и благосклонность вице-президента.
Аллегорический подтекст сказки об Ананси, с помощью которой Шекспир дурачил своего босса, рассказав её в радиоэфире, проистекает из совпадения имени вице-президента Хогга и одноименного персонажа фольклорного сюжета (позже это будет сюрреалистично воспроизведено во сне Макнаба об огромном мифическом Хогге, превратившемся в черную аморфную фигуру, выходящую из моря. Искаженное гримасой лицо Макнаба после того, как вице-президент дает ему затрещину, перекликается с описанием Ананси, «волшебного паука с расщелиной вместо нёба и дефектом речи, хитрое существо невзрачного вида, которое постоянно обманывает больших диких зверей джунглей» [1, с. 5], что напрямую связывает Макнаба с этим архетипическим оборотнем, обманщиком и триксте-ром из устных сказаний Западной Африки и Карибского бассейна. Как и Ананси в сказочном сюжете, переодеваясь в жену Хогга, чтобы тот его не съел, Макнаб наряжается в платье своей бабушки, чтобы сначала напугать, а затем «защитить» вице-президента в попытке вернуть утраченное благорасположение начальника. Смерть, которая в той или иной форме вторгается во все сюжеты «Оборотня», связана с мотивом еды: жена вице-президента пробует отравленную пищу на государственном банкете, а Ананси боится, что его съест Хогг на своем грандиозном пиру.
Аллегорический контекст этой истории в обрамлении сказочного сюжета указывает на возможность множественных или, по крайней мере, альтернативных способов прочтения и осмысления событий, и, что более важно, на необходимость быть гибким интерпретатором всех повествований, включая важнейший аспект социальной роли человека, которая связана с необходимостью его выживания во враждебном гайанском обществе. По иронии судьбы, хотя вице-президент и смог прочитать аллегорическую историю про Ананси в реалистическом ключе, он не смог опознать своего служащего под зловещей маской Дьяволицы, появившейся из леса, когда автомобиль Хогга оказался заблокированным упавшим деревом. Сценарий Макнаба удается на «ура», поскольку эту самую Дьяволицу Хогг принимает за свою покойную жену, которая якобы вернулась с того света, чтобы отомстить ему. В обоих случаях Макнаб, несмотря на талант перевоплощения, не полностью контролирует толкование своих сценариев другими людьми, что приводит к непредсказуемым результатам. Таким образом, Мелвилл иллюстрирует наблюдения Харриса о том, что человеку для выживания необходима «карибская чувствительность, с помощью которой он может спонтанно расшифровывать и интерпретировать системы знаков, посылаемых сильными мира сего» [3, с. 25]. Осознание Макнабом неполного контроля за нарратива-ми, которые он конструирует и деконструирует, проявляется в его паранойе, что за ним якобы следит некая банда афро-гайанских киллеров. Рассказ заканчивается двойственным и тревожным ощущением постоянной уязвимости фигуры трикстера (джокера), особенно в моменты победы и триумфа, что сочетается с неуверенностью Макнаба по поводу собственной безопасности и перекликается с популярным в гайанской мифологии сюжетом изгнания героя, пытающегося бороться с несправедливой властью.
Таким образом, англоязычная карибская проза является одним из наиболее ярких образцов современной мультикультурной литературы, в которой заключен не до конца еще осознанный творческий потенциал для развития диалога между народами. В наш век политических конфликтов очень важно прислушиваться к голосу талантливых писателей, ратующих за обмен творческими идеями, культурными ценностями, способами познания духовных глубин человеческой души, поскольку литература, создаваемая такими писателями, является площадкой, на которой ведутся переговоры о будущих путях преодоления кризисов и движения в сторону равноправия всех наций и их мирного сосуществования.
1. Melville P. Shape-shifter. London: Women's Press, 1990.
2. Melville P. Recorded Conversation with Caryl Phillips. London: ICA Guardian Conversations, 1990.
3. Harris W. Explorations. Mundelstrup. Denmark: Dangaroo, 1981.
Статья поступила в редакцию 17.07.24
УДК 81'276:070=161.1=112.2
Vasilevskaya A.A., postgraduate, Volgograd State University (Volgograd, Russia), E-mail: vasilevskaya@volsu.ru
Fadeeva M.Yu., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Volgograd State University (Volgograd, Russia), E-mail: fadeeva@volsu.ru
TRANSMEDIA STORYTELLING AS A TECHNOLOGY FOR ACTUALIZING MNEMONIC EXPERIENCE IN THE RUSSIAN-GERMAN DIALOGUE CONTINUUM. The article observes a problem of representation and interpretation of the past in Russian and German linguocultures. It is noted that transmedia storytelling as a form of presenting a single narrative on several digital platforms is a widely demanded communicative technology for verbalising mnemonic experience. In order to
determine the mnemonic potential of hybrid media discourse, the authors turn to discourse-linguistic analysis of verbal content using the Warnke-Spitzmuller model (DIMEAN). Based on the analysis of Russian and German media projects describing the construction and further fall of the Berlin Wall, it is concluded that there are two linguocultural strategies of objectifying the past: post-memory and counter-memory strategies. It is found that Russian media use both strategies, which indicates an ambiguous perception of the reunification of the Federal Republic of Germany, while in the German media discourse the post-memory strategy is determinant. The data obtained can be used in deconstructing historical narratives based on a combination of individual memories, cultural stereotypes, and collective images.
Key words: transmedia storytelling, fall of Berlin Wall, linguocultural commemorative strategies, culture of remembrance, post-memory strategy, counter-memory strategy, DIMEAN model of analysis
А.А. Василевская, соискатель, Волгоградский государственный университет, г. Волгоград, E-mail: vasilevskaya@volsu.ru
М.Ю. Фадеева, канд. филол. наук, Волгоградский государственный университет, г. Волгоград, E-mail: fadeeva@volsu.ru
ТРАНСМЕДИЙНЫЙ СТОРИТЕЛЛИНГ КАК ТЕХНОЛОГИЯ АКТУАЛИЗАЦИИ МНЕМИЧЕСКОГО ОПЫТА В РУССКО-НЕМЕЦКОМ ДИАЛОГОВОМ КОНТИНУУМЕ
Статья посвящена актуальной на сегодняшний день проблеме репрезентации, интерпретации и трансляции прошлого в русской и германской лингво-культурах. Отмечается, что широко востребованной коммуникативной технологией вербализации мнемического опыта выступает трансмедийный сторител-линг как форма изложения единого нарратива на нескольких цифровых платформах. С целью определения мнемического потенциала гибридного медиа-дискурса авторы обращаются к дискурсивно-лингвистическому анализу вербального контента по модели Варнке - Шпитцмюллера (DIMEAN). На основе анализа российских и немецких медиапроектов, описывающих возведение и дальнейшее падение Берлинской стены, делается вывод о наличии двух лингвокультурных стратегий объективации прошлого: стратегии постпамяти и контрпамяти. Установлено, что в российских СМИ используются обе стратегии, что свидетельствует о неоднозначном восприятии воссоединения ФРГ в то время как в немецком медиадискурсе определяющей является стратегия постпамяти.
Ключевые слова: трансмедийный сторителлинг, падение Берлинской стены, лингвокультурные коммеморативные стратегии, культура воспоминаний, стратегия постпамяти, стратегия контрпамяти, модель анализа DIMEAN
Актуальные процессы с высокой очевидностью демонстрируют, что социум, претендующий на развитие, должен обеспечить возможность сохранять и охранять, передавать и преобразовывать информацию о своей истории, культуре, традициях и ценностях от одного поколения к другому. По утверждению автора теории культурной памяти Яна Ассмана, память остается «живой» и сохранной только в коммуникации. В противном случае наступает забвение [1]. Массмедиа, выполняя роль медиаторов культурной памяти, отвечают за воспроизводство значимых для общества смыслов [2].
Дигитализация медийной сферы приводит к трансформации отношения к прошлому: новые медиа - образовательные веб-порталы, блоги, социальные сети - становятся местом хранения воспоминаний, материализованных в текстовых, графических, визуальных, электронных видео- и аудиоматериалах [3]. Интернет-коммуникация видоизменяет сценарии прошлого и методологические подходы к исследованию памяти как социокультурного феномена.
Наибольшее развитие исследование памяти получило в работах философов и историков, начиная с 1920-х годов (М. Хальбвакс, П. Нора), процессы фиксации, сохранения и воспроизведения информации, а также функции и виды памяти являются предметом изучения психологов с 1930-х годов (С. Роуз, Л.М. Веккер), описанию языковой концептуализации мнемических процессов посвящены труды лингвистов О.П Ревзиной, Е.С. Кубриковой.
С начала 1980-х гг наблюдается всплеск исследований об идентичности сообществ, интерпретации исторических событий в разных лингвокультурах, о соотношении прошлого и настоящего в сознании индивида, что и предопределило закрепление memory studies в качестве отдельной области знания [4]. В одном из первых выпусков специализированного журнала Memory Studies 2008 года темой номера стала «Память и ее значение», что открыло широкую научную дискуссию и способствовало представлению дифференцированных подходов к изучению памяти в антропологической, культурной, исторической, философской, литературной и социологической парадигмах.
На протяжении последних нескольких лет наблюдается наступление четвертой волны memory studies, вызванной обращением к феномену digital memory, или медиапамяти. Э. Хоскинс, один из основоположников исследований digital memory отмечает, что официальные формы памяти - будь то материализованные тексты в архивах, экспонаты в музеях или памятники - были заменены эфемерным контентом, который является крайне индивидуализированным, неформальным и «уязвимым» [5]. Цифровые медиа изменили наше восприятие настоящего по отношению к прошлому, сделав обращение к коллективным воспоминаниям необходимым шагом к постижению социальной действительности. Социальная и культурная память сегодня рассматриваются как результат взаимодействия человека, цифровых устройств и технологий.
По мнению А. Эрль, члена международной Ассоциации исследований памяти (Memory Studies Association), медиа не просто передают сообщения, но, скорее, оказывают влияние на потребителя, формируя модальность мышления, восприятия, коммеморации и коммуникации. «Медиальность» транслирует положение, согласно которому наши отношения с миром (а вместе с тем все наши действия и переживания) формируются возможностями постижения Другого, которые открывают медиа, и ограничениями, которые они же налагают [б]. Например, используя историческое событие в качестве основы сюжета, профессиональный журналист, равно как и автор персонального блога, становятся генераторами воспоминаний [7], агентами или интерпретаторами памяти [8], ввиду того, что именно они определяют формат подачи материала и ракурс его толкования с соблюдением канонов жанра.
Таким образом, медиарепрезентации прошлого задают импульсы общественному обсуждению, которое и придает событиям мемориальное значение. Одной из широко распространенных коммуникативных технологий трансляции индивидуального и коллективного мнемического опыта является сторителлинг как нарратив, используемый в цифровом пространстве. Трансмедийное повествование, или трансмедийный сторителлинг представляет собой технику рассказывания истории/сюжета на нескольких платформах в едином или различных форматах с использованием современных цифровых технологий. В условиях многообразия информационного контента и запросом пользователя на интерактивность и динамизм повествования сторителлинг становится универсальной формой взаимодействия с аудиторией как новостных агентств, так и образовательных институций. Актуальность исследования продиктована необходимостью детального рассмотрения процесса «перевода» исторического события в трансмедийный нарратив, который логично рассмотреть в социокоммуникативном пространстве неблизкородственных языков. Русско- и немецкоязычный интернет-дискурс являет собой вариант исторически сформированного диалогового континуума, и ставшее актуальным множественное обращение к историческим контекстам в современной публичной культуре требует их дополнительного изучения.
Цель настоящего исследования заключается в выявлении и описании специфики вербализации мнемического опыта, представленного в форме трансмедийного сторителлинга, в неродственных, но исторически связанных лингвокуль-турах.
Материал исследования составляют воспоминания свидетелей времени строительства и падения Берлинской стены, описания процесса объединения Германии и его последствий со стороны журналистов и авторов блогов. Данный выбор объясняется тем, что «юбилейные даты» 2019 и 2024 года, приходящиеся на 30 и 35 лет со дня падения Берлинской стены, соответственно, обусловили повышенный интерес интернет-пользователя к исторической тематике. В указанный период появилось большое число новостных публикаций и заметок в формате интернет-дневников. Таким образом, эмпирической базой исследования послужил вербальный контент сайтов Bundeszentrale für politische Bildung и Perito, а также авторские блоги русско- и немецкоязычных пользователей, публично доступные интернет-дневники, общим объемом 100 000 п. зн. на русском и немецком языках.
Объектом исследования выступает технология трансмедийного сторител-линга в коммуникативно-прагматическом аспекте производства и трансляции исторического нарратива. Предмет исследования образуют коммеморативные стратегии объективации коллективного и индивидуального мнемического опыта в русской и немецкой лингвокультурах.
Поставленная цель предполагает решение следующих задач:
- определить понятие «трансмедийный сторителлинг»;
- оценить мнемический потенциал гибридного медиадискурса посредством использования модели дискурсивно-лингвистического анализа DIMEAN;
- установить коммеморативные стратегии вербализации мнемического опыта представителей русской и немецкой лингвокультур;
- описать лингвокультурную специфику объективации мнемического опыта в русской и немецкой лингвокультурах.
В исследовании используются многоуровневая модель дискурсивно-линг-вистического анализа DIMEAN, а также интерпретативный, компаративный и описательный методы.
Научная новизна работы продиктована потребностью в комплексном исследовании трансмедийного сторителлинга как повсеместно используемой
журналистами и блогерами технологии медиадискурса при освещении событий прошлого.
Практическая значимость исследования состоит в возможности использования полученных данных при производстве, интерпретации и деконструирова-нии исторических нарративов, основанных на смешении индивидуальных воспоминаний, культурных стереотипов, коллективных образов. Исследования практик коммеморации в XXI веке отражают интерес к особенностям массового сознания и его отношение к истории. По мнению В.В. Высоковой, в отечественных и зарубежных исследованиях наступила эпоха всемирного торжества памяти, т. е. в гуманитаристике возросла роль истории в аспекте множественности ее репрезентаций [9].
Контекстуальную природу коллективных воспоминаний, их зависимость от «социальных рамок» актуальности принято описывать при обращении к культурной памяти, проявляющейся в виде конструируемых воспоминаний в интенции созидательной и преобразовательной деятельности [10]. Впервые данное понятие в отечественной культурологической традиции использовал Ю.М. Лотман [11]. Опираясь на его работы, М. Шуб определяет культурную память как комплекс относительно устойчивых воспоминаний и оценок прошлого отдельной группы людей, который способен порождать поведенческие модели членов группы и служить ценностным ориентиром. Культурная память имеет искусственно формируемый характер, интегративные свойства и идентификационный потенциал [12].
В немецком языке более частотным термином для описания коллективной исторической памяти выступает Erinnerungskultur, т. е. «культура воспоминаний», реже - «культура памяти». Культура воспоминаний рассматривается как собирательный термин для обращения к истории в публичной сфере. Немецкая культура воспоминаний является глубоко проработанной сферой и направлена на достижение восьми целей: историческая правда, справедливость, признание ответственности или вины, предотвращение нарушений человеческих прав, консолидация демократических принципов, примирение, исцеление и очищение. Категорией анализа выступает именно воспоминание, т. к. оно характеризуется динамизмом, творчеством и вариативностью, что не применимо к понятию «память». Британский историк Тимоти Гартон Эш назвал немцев «чемпионами мира по примирению с прошлым», поскольку Германия представляется единственной европейской страной, пережившей две диктатуры - национал-социализма и коммунизма [13]. Немецкая культура воспоминаний формировалась в течение длительного времени и приобрела свою нынешнюю форму после перелома эпохи в 1989-1990 гг., во многом продолжая следовать историческим нарративам разделенной ФРГ
Важной характеристикой работы памяти представляется возможность соединения различных историй для обнаружения общих эстетических или политических стратегий, эмоций и переживаний, являющихся частями глобального пространства воспоминаний [14]. Площадкой виртуальной коммеморации выступают новые медиа, реализующие многообразные формы опосредования исторического процесса. Для описания коммеморативных стратегий вербализации обращения к прошлому посредством конфигурации воспоминаний в медиадискурсе предлагается использовать термины «постпамять» и «контрпамять». Первый термин принадлежит исследовательнице М. Хирш и обозначает качественную и временную дистанцию по отношению к событиям, не относящимся непосредственно к воспоминаниям [15]. Содержание и интерпретация подобных событий выступают ценностными ориентирами и смысловыми константами, а возможность их идентификации с личными переживаниями активизирует механизм коллективной национальной трансмиссии [16]. В центре стратегии постпамяти находится личная история, которая может быть оживлена и переосмыслена вопреки главенствующему историческому нарративу. Функционирование постпамяти возможно при наличии медиаторов, в роли которых выступают самые разные акторы - от отдельных художников, журналистов до крупных медиакорпораций, государственных структур, а также используемые ими средства (кинофильмы, подкасты, картины). Ключевыми механизмами работы постпамяти становятся иммерсивность, интерактивность, позволяющие персонализировать прошлое и погрузить отвлеченных зрителей в партиципаторный процесс. Опираясь на работы М. Фуко, Я Зерубавель определяет альтернативную повествовательную модель как «контрпамять» [17]. Контрпамять проявляется в качестве ответной реакции на искажения, фальсификацию тех или иных травматических событий; она обозначает память, отрицающую официальную трактовку прошлого. Выступая культурным фактором изменений, контрпамять может приводить к пересмотру официального нарратива. Стоит отметить, что постпамять и контрпамять обнаруживаются в массовой культуре, в которой формируется мифологический дискурс, символический мир, для которых характерна эмоциональная трактовка исторического прошлого [15]. Варианты контрпамяти объективируются, как правило, в виде ответной реакции на историческую несправедливость. Эпизоды прошлого имеют разную степень исторической значимости и общественного признания. Периоды, которые играют определяющую роль в истории развития той или иной социальной группы, обладают более высокой «коммеморативной плотностью» [17]. Данное замечание в полной мере относится к событиям 1949-1989 годов -от разделения Германии на ФРГ и ГДР, дислоцирования советских войск в ГДР до падения Берлинской стены.
Трансмедийный немецкий проект «Der Mauerfall und ich» повествует о жизни студентки Катрин, ее родителей и друзей в Лейпциге во время событий 1989 года. Переживания героев сторителлинга в формате дневника доступны к прочтению в виде сообщений в мессенджерах WhatsApp, Telegram, Notify, а также на сайте www.bpb.de. Более детальную информацию о реалиях ГДР и ФРГ пользователи могут получить из глоссария или посредством открытого чата с Катрин, некоторые заметки из дневника Катрин сопровождаются аудиозаписями (посещение музыкального концерта, лозунги демонстрантов).
Для анализа дискурса, транслирующего культуру воспоминаний в различных медийных источниках, используем трехуровневую модель DIMEAN (Diskurslinguistische Mehr-Ebenen-Analyse) И. Варнке и Ю. Шпитцмюллера [18].
Транстекстуальный уровень модели предполагает анализ следующих коммуникативных параметров текста: интертекстуальность, топос, историческая соотнесенность, социальные маркеры, идеологизация языка повествования.
Интертекстуальность реализуется посредством культурного кода, вербализованного реалиями (рок-группа Pankow, марки автомобилей Trabant, Wartburg, Lada, тюрьма народной полиции Rummelsburg) и аллюзий (Wir sind am Brandenburger Tor angekommen und stehen jetzt tatsächlich auf der Mauer, auf der Lauer!). Последнее словосочетание является отсылкой к детской песне «Auf der Mauer, aud der Lauer sitzt eine kleine Wanze ...», которая исполнялась в ГДР в ироничном контексте в значении Берлинской стены и Штази, поскольку лексема 'Wanze'/'клоп' в разговорной речи также обозначала подслушивающее устройство - 'жучок'.
Текстуальная интеракция осуществляется также за счет гиперссылок как на словарные статьи в глоссарии, так и на биографические описания главных героев нарратива. В ГДР не всем молодым людям предоставлялась возможность поступить в университет. Политика режима СЕПГ в области высшего образования была направлена на воспитание лояльных к партии граждан, имеющих определенное социальное происхождение.
Kathrin ist in Leipzig aufgewachsen und die einzige Tochter von Traudel und Klaus. Als Kind und Jugendliche war Kathrin Mitglied in der FDJ, der DDR-Jugendorganisation. Sie hat sich dort auch ein bisschen engagiert und das Zusammensein mit Freundinnen und Freunden sehr genossen. Besonders hervorgetan hat sie sich aber nicht. Ihr war das Politische an der FDJ immer nicht so wichtig, manchmal sogar etwas lästig. Deswegen ist sie auch erstmal nicht Mitglied in der SED geworden. Da Lehrer gesucht wurden, hat sie den Studienplatz in Leipzig trotzdem bekommen.
Историческая соотнесенность текста с событиями второй половины XX века, происходящими на территории нынешней ФРГ выражается прецизионной лексикой: датами, именами собственными исторических деятелей (Harry Tisch, Günter Schabowski). С оциальная принадлежность героев сторителлинга подчеркивается маркерами эпохи в виде отдельной лексемы или словосочетания.
Heute gehe ich mit Sandra und Robert zu einer Hausparty in Leipzig-Connewitz. In dem Haus wohnen wohl nur Schwarzwohner.
Понятием Schwarzwohner обозначались люди, незаконно живущие в старых домах, требующих реновации, что было вызвано как нехваткой жилого фонда, распределяемого государством, так и недостатком строительных материалов.
Das ist in Leipzig etwas anders, aber auch hier haben viele kein Telefon. Die meisten gehen zur Telefonzelle. Und dort findet man sogar den Hinweis „Fasse dich kurz!", damit niemand das Telefon zu lange besetzt.
Телефонная будка была инструментом телефонизации в ГДР, в отличие от ФРГ, где телефонные аппараты уже имелись в частных домохозяйствах, и символом социализма, согласно доктрине которого следовало думать «о ближнем» и не занимать переговорную кабину надолго.
Идеологические идеалы эпохи объективизированы реалиями (Schundliteratur, ML-Ausbildung, Rote Woche), а также языковыми средствами с семантикой «разочарования».
Und vor drei Wochen war er in Peking und hat viel Verständnis für das Massaker auf dem Platz des himmlischen Friedens gezeigt. Dort hat der Staat ja einfach Demonstranten töten lassen. Und das unterstützt Egon Krenz?!
Mein Vater ist übrigens enttäuscht. Er sagt, das sei der Anfang vom Ende.
Семантическое ядро топоса составляет образ «стены» как границы, делящей пространство на два города, две страны и два мира. Топос организуется бинарной оппозицией «Мы - Они», «Восток - Запад», при этом образ «Другого» имеет скорее положительную, реже - нейтральную коннотацию, что говорит об интересе и желании к сближению.
На втором уровне агентов дискурса рассматриваются коммуникативные роли его участников, властные отношения между ними, медиальность. Целевой аудиторией трансмедийного проекта «Der Mauerfall und ich» являются граждане Германии, представители молодого поколения 1990-х и 2000-х гг, а также все заинтересованные в немецкой новейшей истории. Участниками дискурса выступают вымышленные герои, за основу биографии которых взяты реальные события. Анализируемый медиатекст представляет собой диалектическое единство языковых и медийных признаков в форме вербального контента, аудиоряда и графических изображений.
Интратекстуальный уровень позволяет проследить коммуникативно-стратегическую и визуальную организацию текста, прагматику отправителя,
лексико-семантические, синтаксические и стилистические особенности повествования. Сторителлинг от лица Катрин - ретроспективный нарратив, представленный в 1-ом лице преимущественно в прошедшем времени. Героиней приводятся события, отражающие как индивидуальный, так и коллективный опыт, с целью верификации и аргументации даются ссылки на глоссарий и внешние ресурсы. Форма интернет-дневника отличается диалогичностью, интерактивностью, что выражается формулами приветствия и прощания, разделительными вопросами, придающими повествованию неформальный характер. Например:
Hi, vorhin habe ich Sandra getroffen. Sie hat erzählt, dass heute bei einem „Paneuropäischen Picknick' an der Grenze Ungarn wohl zwischen 600 und 700 DDRBürger nach Österreich geflohen sind. ... Wahnsinn, oder?
Sandra meinte auch, dass schon einige Bekannte ihrer Eltern ihre Urlaubspläne geändert hätten und im Sommer jetzt in Ungarn „ Urlaub" machen wollen.
Einen schönen Abend dir!
Kathrin
Доминирующей коммуникативной стратегией выступает коммеморативная стратегия постпамяти, которая вербализуется посредством глаголов с семантикой памяти (sich erinnern, zurückblicken, vergessen, rekonstruieren), локальных (draußen, überall, dorthin) и темпоральных наречий (ab sofort, seit gestern, mermals, oft), языковых средств выражения оценки произошедшего (Das ist echt der absolute Wahnsinn! kann das wirklich sein?). Сообщения главной героини отличаются континуальностью: микрособытия разворачиваются во времени и формируют цельный макронарратив.
Другим примером трансмедийного сторителлинга служит российский проект Perito научно-популярного медиа, представляющее контент на одноименном сайте и в Telegram-канале. Авторы проекта «Вариант будущего в форме прошлого» видят своей задачей предложить читателю рефлексию событий с момента падения Берлинской стены, поразмышлять об идентичности немцев и способах проживания культурного наследия
На транстекстуальном уровне вербальный контент рассматриваемого нарратива характеризуется большим количеством интертекстуальных ссылок на научные статьи отечественных и зарубежных авторов, а также на публикации авторитетных СМИ, например, на заметку в газете «Коммерсантъ» под заголовком «Остальгия. 30 лет назад Восточная Германия простилась с социализмом». Подобная интертекстуальная структура сторителлинга позволяет подтвердить достоверность информации, в ряде случаев снабдить читателя, в том числе, визуальной опорой на упоминаемый объект (ресторан Ahornblatt или Дворец республики в Берлине дополнены исторической справкой и фото). Текст разбит на разделы, заголовки которых выстроены в логике противопоставления Востока и Запада (Две Германии, Правосудие или колонизация?) и сравнения прошлого и настоящего (Стена 2.0, Как разделяли ГДР и время Гитлера). Топос «стены» является актуальным и для репрезентации разделения Германии и последствий этого процесса в российском медиадискурсе. В развитии сюжета повествования значимым также становится концепт «остальгия» как тоска по ГДР с семантикой «утраты» и «безвозвратности». Приведем пример.
Спасти удалось немногое. Старый универмаг «Брюль» в центре Лейпцига был частично уничтожен, несмотря на протесты. Сохранился только алюминиевый фасад без окон, который в первоначальном и отреставрированном виде присоединили к постройке на месте старого универмага.
Историческая соотнесенность вербализована прецизионной лексикой в виде дат, имен политических лидеров (Хрущев, Gorbi), бытовых реалий (В ФРГ быстро распространялось все, что было популярно в европейских странах и США: джинсы Levi's, кока-кола, «Нутелла». В ГДР производили собственные аналоги известных западных продуктов - джинсы Wisent и Shanty, напитки Club Cola и Vita Cola, ореховую пасту Nudossi). Социальными маркерами выступают Ossi и Wessi как имена нарицательные для обозначения противостоящих друг другу по сей день восточных и западных немцев. Репрезентация идеологической составляющей осуществляется посредством прямой цитации:
В 1958 году во время одного из вечерних застолий Хрущев прямо говорил генсеку ГДР: «Ты пойми одно: с открытыми границами мы с капитализмом соревноваться не можем». Спустя три года лидер ГДР скажет: «Мы должны законопатить все дыры, через которые бегут в Западный Берлин, поставить часовых, соорудить барьеры, возможно, и заграждения из колючей проволоки».
Скептическое отношение жителей ГДР к пропаганде находит отражение в фольклористике, например, в народных частушках: «Ohne Butter, ohne Sahne, auf dem Mond die rote Fahne!».
Уровень агентов дискурса. Целевой аудиторией трансмедийного проекта «Вариант будущего в форме прошлого» представляются молодые люди, интересующиеся российской историей и зарубежным опытом, находящиеся в поисках взаимосвязи актуальных политических событий. Продуцентом дискурса выступает журналист-блогер, реципиентами - подписчики и читатели медиапортала Perito. Контент представляет собой гипертекст в сочетании с фото-, аудио- и видеорядом.
Анализ повествования на интратекстуальном уровне позволяет выделить две коммеморативные стратегии, пронизывающие коммуникативное пространство текста: стратегии постпамяти и контрпамяти. Языковыми средствами
объективации первой стратегии служит сочетание прошедшего времени глагола с настоящим, что добавляет динамики и психологизма цепочке излагаемых событий:
Вечер 9 ноября 1989 года в ГДР. По телевидению выступает член Политбюро Гюнтер Шабовски. Неожиданно он заявляет (как потом выяснилось, по ошибке) о немедленном упрощении пропускного режима с ФРГ. Через несколько часов тысячи берлинцев, восточных и западных, штурмуют стену. Несколько дней город ликует. Событие становится символом окончания холодной войны.
Это вышло почти случайно. Изначально планировалось, что упрощение пропускного режима будет происходить постепенно, а жителям ГДР все равно потребуется виза для пересечения границы. Через год, в 1990-м, Германия объединилась официально.
Постпамять вербализуется с помощью локально-темпоральных наречий (оттуда, давно, бесконечно, вскоре), эмоционально-оценочных эпитетов (позорная стена, дружественные социалистические страны) и эпитетов с агрессивно-милитаристской коннотацией (бетонные заграждения, земляные рвы, колючая проволока), глаголов с семантикой разделения (разлучить, отделить, поделить пополам), реалий, обозначающих памятные места Берлина (чек-пойнт Чарли, Дворец слез, Мост единства, Глиникер-Брюкке).
Стратегия контрпамяти выражает альтернативный вариант переживания прошлого, как правило, являясь способом противостояния лейтмотиву повествования. В тексте контрпамять вербализуется за счет бытовых реалий, глаголов с семантикой «утраты», эмоционально-оценочных прилагательных, оппозиции «старое - новое» при выборе лексических средств выражения.
Восточные немцы вспоминали об утраченной родине, скучали по чувству защищенности, доступной медицине и шампанскому «Красная шапочка». Новая капиталистическая реальность фрустрировала жителей объединенной Германии.
Контрпамять основана на забытых, подавленных или вытесненных из «активного поля культуры» историй. Передать ностальгию по ГДР позволяют метафоры: остальгический маршрут в Берлине - это «перформанс истории»; композиция «Братский поцелуй». В восприятии российских авторов падение Берлинской стены представляется не столь однозначным событием, упразднение ГДР стало шоком для многих восточных немцев и потребовало огромных усилий, чтобы сориентироваться в новой реальности. Таким образом, мемориальный бум XXI века охватил российские и германские научно-образовательные и просветительские институции, выдвинув на первый план события 35-летней давности - падение Берлинской стены. В современном медиадискурсе можно выделить две коммеморативные стратегии, характерные для передачи мнемического опыта в формате трансмедийного сторителлинга. Трансмедийный сторителлинг представляет собой актуальную в российском и германском интернет-пространстве технологию изложения событий, имевших место в прошлом, но обращение к которым остается социально значимым и сегодня. К особенностям трансмедийного сторителлинга относят использование нескольких платформ или каналов, повторяющих единый макронарратив, который отвечает принципам иммерсив-ности, динамизма повествования, имеет высокую степень интертекстуальности. Подобная технология позволяет авторам охватить большую целевую аудиторию и обеспечить взаимодействие между пользователями посредством прямого перехода в чаты. Востребованность формата сторителлинга связана с недоверием интернет-пользователей к классическим нарративам в формате энциклопедий, исторических репортажей, к общепринятым способам репрезентации прошлого, следовательно, формируется запрос на изменение устоявшихся идеологических и эпистемологических структур.
Топос «стены» лежит в основе как немецкого, так и русского сторителлинга, различие обнаруживается в бинарных оппозициях, сопрягающих разнообразные смыслы: оппозиции «Мы - Они», «Восток - Запад» в германском медиадискурсе отличается от оппозиции «Старое - Новое», определяющей российский медиа-проект. Стратегия постпамяти направлена на конструирование и описание событий прошлого последующими поколениями. В вербальном контенте немецкого проекта «Der Mauerfall und ich» постпамять вербализуется посредством глаголов с семантикой памяти, локальных и темпоральных наречий, прецизионной лексики, эмоционально-оценочных языковых средств. Российский трансмедийный проект «Вариант будущего в форме прошлого» сочетает в себе две стратегии репрезентации мнемического опыта: постпамяти и контрпамяти. Первая объективируется за счет использования глаголов в прошедшем и настоящем времени, эпитетов с агрессивно-милитаристской коннотацией, глаголов с семантикой разделения, реалий. Стратегия контрпамяти представляет собой альтернативное отображение событий сквозь призму человеческого опыта и выражается в нарративе посредством бытовых реалий, глаголов с семантикой «утраты», эмоционально-оценочных прилагательных, метафор.
Прагматика трансмедийного сторителлинга ориентирована на голос Другого, отражающего в то же время весь мир в целом. Предпринятое исследование эксплицировало некоторые языковые и социокультурные особенности функционирования трансмедийного сторителлинга в диалоговом континууме России и Германии.
Библиографический список
1. Асманн Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. Перевод М.М. Сокольской. Москва: Языки славянской культуры, 2004.
2. Олешко В.Ф., Олешко Е.В. СМИ как медиатор коммуникативно-культурной памяти: монография. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2020.
3. Артамонов Д.С. Медиапамять: теоретический аспект. Galactica Media: Journal of Media Studies. 2022; № 2: 65-83.
4. Нечаева А.А. Становление memory studies как отдельной области знания: основные вопросы и понятия. Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2020; № 4 (60): 121-129.
5. Hoskins A. Digital Memory Studies: Media Pasts in Transition. Routledge, 2017.
6. Erll A. Media and Memory. Memory in Culture. Palgrave Macmillan Memory Studies. Palgrave Macmillan, London, 2011.
7. Reinhardt J.D., Jäckel M. Massenmedien als Gedächtnis- und Erinnerungsgeneratoren. Mythos und Realität einer Mediengesellschaft. Patrick Rössler und Friedrich Krotz (Hg.): Mythen der Mediengesellschaft. The Media Society and it's Myths. Konstanz: UVK, 2005: 93-112.
8. Zelizer B. Why memory's work on journalism does not reflect journalism's work on memory. Memory Studies, 2008: 79-87.
9. Высокова В.В. Память как исторический феномен. Известия Уральского государственного универститета. Серия 2: Гуманитарные науки. 2008; Выпуск 16, № 59: 320-321.
10. Ярычев Н.У. Культурная память как понятие и явление: основания концептуализации. Культура и искусство. 2022; № 12: 11-20.
11. Лотман Ю.М. Память в культурологическом освещении. Таллин, 1992.
12. Шуб М.Л. Культурная память: сущностные особенности и социокультурные практики бытования. Челябинск: ЧГИК, 2018.
13. Ash T.G. The Magic Lantern: The Revolution of '89 Witnessed in Warsaw, Budapest, Berlin and Prague. Paperback. 2019.
14. Иванов А.Г. Характеристика работы постпамяти: между индивидуальным травматическим опытом и медиастратегией. Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2023; № 72. 109-121.
15. Ерохина Т.И. Феномен памяти в массовой культуре: контрпамять и постпамять в отечественном кинематографе. Ярославский педагогический вестник. 2017; № 5: 275-282.
16. Рягузова Е.В. Память Другого или другая память: социально-психологический анализ коммеморативных практик. Известия Саратовского университета. Серия: Философия. Психология. Педагогика. 2019; Т. 19, Выпуск 1, № 1: 61-68.
17. Зерубавель Я. Динамика коллективной памяти. Ab imperio.2004; № 3: 71-90.
18. Warnke I., Spitzmüller J. Methoden und Methodologie der Diskurslinguistik -Grundlagen und Verfahren einer Sprachwissenschaft jenseits textueller Grenzen. Methoden der Diskurslinguistik. Sprachwissenschaftliche Zugänge zur transtextuellen Ebene. Berlin, New York 2008: 3-54.
19. Der Mauerfall und ich. Available at: https://www.bpb.de/themen/deutsche-einheit/mauerfall-und-ich
20. Вариант будущего в форме прошлого. Available at: https://perito.media/posts/variant-budushchego-v-forme-proshlogo
References
1. Asmann Ya. Kul'turnaya pamyat'. Pis'mo, pamyat' o proshlom i politicheskaya identichnost' v vysokih kulturah drevnosti. Perevod M.M. Sokol'skoj. Moskva: Yazyki slavyanskoj kul'tury, 2004.
2. Oleshko V.F., Oleshko E.V. SMI kak mediator kommunikativno-kul'turnoj pamyati: monografiya. Ekaterinburg: Izdatel'stvo Ural'skogo universiteta, 2020.
3. Artamonov D.S. Mediapamyat': teoreticheskij aspekt. Galactica Media: Journal of Media Studies. 2022; № 2: 65-83.
4. Nechaeva A.A. Stanovlenie memory studies kak otdel'noj oblasti znaniya: osnovnye voprosy i ponyatiya. Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo. 2020; № 4 (60): 121-129.
5. Hoskins A. Digital Memory Studies: Media Pasts in Transition. Routledge, 2017.
6. Erll A. Media and Memory. Memory in Culture. Palgrave Macmillan Memory Studies. Palgrave Macmillan, London, 2011.
7. Reinhardt J.D., Jäckel M. Massenmedien als Gedächtnis- und Erinnerungsgeneratoren. Mythos und Realität einer Mediengesellschaft. Patrick Rössler und Friedrich Krotz (Hg.): Mythen der Mediengesellschaft. The Media Society and t's Myths. Konstanz: UVK, 2005: 93-112.
8. Zelizer B. Why memory's work on journalism does not reflect journalism's work on memory. Memory Studies, 2008: 79-87.
9. Vysokova V.V. Pamyat' kak istoricheskij fenomen. Izvestiya Ural'skogo gosudarstvennogo universtiteta. Seriya 2: Gumanitarnye nauki. 2008; Vypusk 16, № 59: 320-321.
10. Yarychev N.U. Kul'turnaya pamyat' kak ponyatie i yavlenie: osnovaniya konceptualizacii. Kul'tura i iskusstvo. 2022; № 12: 11-20.
11. Lotman Yu.M. Pamyat' v kul'turologicheskom osveschenii. Tallin, 1992.
12. Shub M.L. Kul'turnaya pamyat': suschnostnye osobennosti i sociokul'turnye praktiki bytovaniya. Chelyabinsk: ChGIK, 2018.
13. Ash T.G. The Magic Lantern: The Revolution of '89 Witnessed in Warsaw, Budapest, Berlin and Prague. Paperback. 2019.
14. Ivanov A.G. Harakteristika raboty postpamyati: mezhdu individual'nym travmaticheskim opytom i mediastrategiej. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filosofiya. Sociologiya. Politologiya. 2023; № 72. 109-121.
15. Erohina T.I. Fenomen pamyati v massovoj kul'ture: kontrpamyat' i postpamyat' v otechestvennom kinematografe. Yaroslavskij pedagogicheskij vestnik. 2017; № 5: 275-282.
16. Ryaguzova E.V. Pamyat' Drugogo ili drugaya pamyat': social'no-psihologicheskij analiz kommemorativnyh praktik. Izvestiya Saratovskogo universiteta. Seriya: Filosofiya. Psihologiya. Pedagogika. 2019; T. 19, Vypusk 1, № 1: 61-68.
17. Zerubavel' Ya. Dinamika kollektivnoj pamyati. Ab imperio.2004; № 3: 71-90.
18. Warnke I., Spitzmüller J. Methoden und Methodologie der Diskurslinguistik -Grundlagen und Verfahren einer Sprachwissenschaft jenseits textueller Grenzen. Methoden der Diskurslinguistik. Sprachwissenschaftliche Zugänge zur transtextuellen Ebene. Berlin, New York 2008: 3-54.
19. Der Mauerfall und ich. Available at: https://www.bpb.de/themen/deutsche-einheit/mauerfall-und-ich
20. Variant buduschego v forme proshlogo. Available at: https://perito.media/posts/variant-budushchego-v-forme-proshlogo
Статья поступила в редакцию 10.07.24
УДК 81
Khodanen L.A., Doctor of Sciences (Philology), Professor, Department of Literature, Russian and Foreign Languages, Kemerovo State Institute of Culture
(Kemerovo, Russia), E-mail: hodanen@yandex.ru
FOLK TRADITIONS IN THE "LITERARY LULLABY": M. Yu. LERMONTOV "COSSACK LULLABY SONG". The purpose of the work is to consider the role of folklore tradition in the author's art world. The subject of the study is chronotope, motivic, complex, narrative. The singing of the mother in the space of the house as the main structural elements of a folk song by Lermontov serve as the basis for creating a visual image of an epic space that has its own and another hostile world. The father in him is a defender, a warrior. In the folklore lullaby, the motif of the child's aggrandizement contains a wish for a rich future life. Lermontov's Cossack mother wants to see her son become a hero. The epic image of the hero is visualized using attributes (stirrup, weapon, saddle). Lermontov's lullaby motif of rocking a child is combined with a narrative about the future and with the development of a prayer motif. There is a Christian symbolism of the birth of a beautiful baby, a mother's prayer for her son, the teaching of protective prayer, a visualized iconographic image. Keeping in touch with the genre of folk lullaby, Lermontov.
Key words: Lermontov, lullaby, mother, house, baby, Cossack world, hero, prayer
Л.А. Ходанен, д-р филол. наук, проф., Кемеровский государственный институт культуры, г. Кемерово, E-mail: hodanen@yandex.ru
НАРОДНЫЕ ТРАДИЦИИ В «ЛИТЕРАТУРНОЙ КОЛЫБЕЛЬНОЙ»: М.Ю. ЛЕРМОНТОВ «КАЗАЧЬЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ»
Цель работы - рассмотреть функции народно-поэтической традиции в создании авторского художественного мира. Предметом исследования являются понятия хронотоп, мотивный, комплекс, повествование. Пение матери в пространстве дома как основной структурный элемент народной песни у Лермонтова выступает основой создания визуального образа эпического пространства, котором есть свой и чужой, враждебный мир. Отец в нем - защитник, воин.
