CC BY
110
^Трансформация ценностной системы
русского эпоса в опере-былине н. а. римского-корсакова «садко»
УДК 008(091) А. С. Миронов
Московский государственный институт культуры
В статье приводятся результаты аксиологического анализа, построенного на сопоставлении различных вариантов былин о Садко и оперы-былины «Садко» композитора Н. А. Римского-Корсакова, поставленной в Мариинском театре в 1903 году. Опера-былина не восприняла ценности русского эпоса; она в большей степени соответствовала требованиям европейского оперного канона и политической моде конца XIX века. В оперной переработке Н. А. Римского-Корсакова не реализован эпический концепт силы как ответ на проявленное сострадание; в то же время полностью переиначен концепт богатства и предприимчивости; отсутствуют эпизоды молитвы Садко; романтизирована любовная тема былины и снижена ценность супружеской жизни; «неупадчивость» героя заменена эротической влюбленностью в дочь Морского царя.
Ключевые слова: русский эпос, былина «Садко», опера-былина «Садко» Н. А. Римского-Корсакова, аксиологический анализ, ценностные концепты русского эпоса.
A. S. Mironov
Moscow State Institute of Culture, Ministry of Culture of the Russian Federation (Minkultiry), Bibliotechnaya str., 7, 141406, Khimki city, Moscow region, Russian Federation
TRANSFORMATION OF THE VALUE SYSTEM
OF THE RUSSIAN EPIC IN RIMSKY-KORSAKOV'S OPERA "SADKO"
The article presents the results of a comparative analysis of values in Russian epic songs about Sadko and N. A. Rimsky-Korsakov's opera "Sadko" (1903). To correspond the requirements of the European opera and Singspiel canon and to the trends of Russian political fashion of the late 19th century, Rimsky-Korsakov had to abandon the epic concept of force as a response to the manifested compassion. At the same time, the modern concept of enterprise and wealth (the latter considered as temtation in epic story) is introduced to the very top of Sadko's value hierarchy.
МИРОНОВ АРСЕНИЙ СТАНИСЛАВОВИЧ - кандидат филологических наук, и. о. ректора
Московского государственного института культуры MIRONOV ARSENII STANISLAVOVICH - Ph.D. (Philology), Acting Rector of Moscow State Institute of Culture
e-mail: arsenymir@yandex.ru © Миронов А. С., 2017
There are no episodes of Sadko's prayer which plays key part in epic narrative story. Inducing romantic love theme, the composer dramatically diminishes the value of married life which is essential for the epic; Sadko's fascination with the Daughter of the Sea Lord is no longer considered a threat to Sadko's life.
Keywords: Russian epic, epic "Sadko", opera "Sadko" by N. A. Rimsky-Korsakov, axiological analysis, value concepts of the Russian epic.
Для цитирования: Миронов А. С. Трансформация ценностной системы русского эпоса в опере-былине Н. А. Римского-Корсакова «Садко» // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. 2017. № 6 (80). С. 10-18.
Во второй половине XIX века чрезвычайно популярной в искусстве становится русская былина о Садко. Её интерпретируют способами разных видов искусства — музыки, живописи, литературы. Обратился к тексту былины и тем ценностям, которые эта былина транслирует, и Н. А. Римский-Корсаков.
В 1867 году Н. А. Римский-Корсаков создаёт симфоническое произведение «Садко», которое вначале планировалось назвать «музыкальной былиной». Однако автор переименовал его в «симфоническую картину», что, на наш взгляд, было совершенно правильно, ведь у композитора получился лишь очаровательный пейзаж, талантливая маринистическая зарисовка; духовные же смыслы былины почти не были затронуты. Штиль, затем спуск на морское дно, яркая панорама подводного царства и, наконец, буйство стихии — вот и вся программа, с успехом выполненная Н. А. Римским-Корсаковым. Отсутствуют многие значимые былинные эпизоды, нет переживаний Садко, и, наконец, нет самого главного: Садко в этой «симфонической картине» рвёт струны как бы сам собой: «Кружатся и качаются моря, реки, качается сам Оки-ан-Море. Но Садко видит, что от его музыки крушатся и тонут корабли, что стоит всюду великая гибель — он вдруг
разрывает золотые струны на гуслях [6, с. 166]». Композитор не отваживается изобразить, вслед за былиной, явление Николы Можайского, побуждающего героя прекратить гибельную пляску Морского царя. Между тем появление Николы сразу наполнило бы эту живописную зарисовку глубоким смыслом, ведь вне этого диалога непонятно, отчего корабль Садко «на море стал», кто понуждает Садко внезапно оборвать струны, рискуя вызвать гнев Морского царя, и другое. В эпосе диалог Садко и Николы является главным содержанием обеих былин и связывает их в единую историю, без которой изображение спуска героя на морское дно есть не более чем пейзаж талантливого колориста.
Спустя тридцать лет, в 1897 году, Н. А. Римский-Корсаков вновь обращается к былине «Садко»; при этом автор не просто использует эпические напевы в качестве источника вдохновения, он называет своё произведение «оперой-былиной» (она будет поставлена в Мари-инском театре в 1903 году).
Творение зрелого гения Н. А. Рим-ского-Корсакова было призвано сделаться эталоном «народности» и «эпичности» в музыке. Таков был замысел духовного отца этого произведения — В. В. Стасова. В соответствии со взгля-
дами В. В. Стасова, «народность» означала полное игнорирование действительной системы ценностей русского народа и конструирование идеальной реальности: языческой и демократической Руси. Именно эти задачи В. В. Стасов и поставил перед Н. А. Римским-Корсаковым, соблазняя его, во-первых, картинами пышного и весёлого «республиканского пира» в Великом Новгороде (вместо привычного эпического пира у князя Владимира), а во-вторых, активно продвигая идею катастрофы милого подводного язычества по вине Николы Можайского.
С первых тактов первого действия Н. А. Римский-Корсаков покорно выплачивает идейную дань В. В. Стасову, изображая новгородский «пир народовла-стья». Но феерическая картина «золотого века» вечевой демократии всё же не удалась композитору. В отличие от эпического, величественного богатырского пира у ласкового князя Владимира, в оперном Новгороде создаётся нечто вроде базарной площади, наполненной грубыми людьми, постоянно меж собой спорящими. Однако эта неудача парадоксальным образом приближает Н. А. Рим-ского-Корсакова к былинному образу буйного, драчливого Новгорода, который знаком нам по песням о Василии Буслаеве. Кажется, ещё минута — и новгородцы, поделившись на сторонников и противников Садко, вооружатся шеле-пугами и тележными осями; скоморохи бросятся на перехожих калик и т.д.
Сходство с былинами о Ваське Буслаеве подчёркивается ещё и тем, что у Н. А. Римского-Корсакова Садко неожиданно обрастает чем-то вроде собственной «дружинушки хороброй», состоящей из бедняков.
Вторая тема, навязанная композитору В. В. Стасовым, - новгородское язычество. По счастью, Н. А. Римский-Кор-саков не счёл возможным реализовать мифологическую программу В. В. Стасова в полной мере: Дид с Ладой не пируют вместе с новгородцами, и Садко не приносит кровавых жертв Морскому царю перед тем, как пуститься в плаванье. Острая фаза увлечения композитора «солнечным культом» миновала, начинается восхождение к православному мировоззрению, к темам и образам будущего «Сказания о граде Китеже». Заказ В. В. Стасова на языческую Русь не был исполнен; впрочем, это не мешает позднейшим исследователям творчества Н. А. Римского-Корсакова обнаруживать следы язычества в художественной вселенной оперы-былины.
В эпосе сражение Николы и Морского царя за душу Садко есть отнюдь не противостояние христианства и язычества, а борьба Рая и Ада, Божественных сил и демонической духовности - борьба, которая не прекращается и после падения языческих кумиров. Эта борьба пронизывает весь цикл былин о Садко. Так, предложение Морского царя разбогатеть сопровождается появлением Николы, его помощью Садко в тот момент, когда он оказывается не в состоянии выкупить все товары в Новгороде: Как пошел-де Садок
в мать Божью церковь, А просил ю Святитель
золотой казны, Обещалса он построить
да мать Божью церковь, Со всема-де со чудныма со иконами, Со всема со попами
да со духовныма -
У Садка ле казны да вдвое прибыло.
Начинал-де Садок ноньце
товар купить,
Он повыкупил товары в Нове-городе,
Он на матушку на Волхов
да повывозил,
Кабы тридцеть ли кораблей
да все понагрузил
[3, с. 247].
Садко забывает построить обетную церковь Николе и потому оказывается беззащитным перед Морским царем, однако Никола вновь вступается за гусляра в благодарность за его послушание, за решение порвать струночки. В опере эти «метания» Садко меж Морским царем и Николой не показаны; более того, конфликт полностью разрушен, потому что уже не Морской царь пытается заполучить Садко на дно, а его прекрасная дочь. При отсутствии предыстории вмешательство Николы (он назван Старчи-щем) ничем не обусловлено. Однако если эпический Никола занимается лишь тем, чтобы спасти душу Садко, вырвать его из власти Морского царя, то оперный Стар-чище идёт дальше: он заодно разрушает всё Подводное царство.
Никола появляется в тот миг, когда Садко, опьяненный любовью, венчается с царевной Волховой в Подводном царстве. Сцена якобы языческого «антивенчания» вкруг ракитова куста в высшей степени симптоматична: в былинах это выражение означает всего лишь блудную связь, союз без таинства венчания.
Кроме того, в эпический масштаб оперы-былины едва ли укладывается довольно пошлый образ счастливого Садко-двоеженца (страстное увлечение русалкой — это одно, но вступление в очеред-
ной брак при живой жене - совсем другое, ни один былинный богатырь в подобном не был замечен).
И всё же публика, симпатизирующая Морской царевне, должна была радоваться счастью влюбленных. Это значит, что Николе была уготована роковая роль разрушителя чужого счастья, а заодно и виновника гибели Морской царевны, вынужденной превратиться в реку и исполнить по этому поводу замечательную, исполненную трагического лиризма арию.
Тема возвращения к оставленной (и обманутой) Любаве приобретает неожиданно мощное звучание в момент, когда Садко собирается опуститься на морское дно. Садко не столько прощается с дружиной, сколько просит товарищей передать последнюю весточку его жене. Эта сцена даёт надежду на духовный перелом в душе Садко: на краю пучины отступают на задний план честолюбивые мечты о том, чтобы все люди новгородские поклонились Садко. Вместо «высоты поднебесной» и гордых песен о «тридцати корабликах» звучит признание вины перед обманутой женой.
Однако для русского эпоса не типична романтическая коллизия (выбор героя между законной женой и любовницей), поэтому даже в этот момент переход действия в эпический масштаб не происходит. Тем не менее прощальная песнь Садко является одной из доминант произведения, она задает альтернативную логику, напоминает о существовании системы ценностей, противоположной тому «счастию», которое Садко обретает на самом дне в объятьях Волховы.
Таким образом, «политические» идеи В. В. Стасова, удалявшие будущую оперу
от исходных смыслов русского эпоса, были переосмыслены Н. А. Римским-Кор-саковым и отчасти преодолены. Это был уже не тот молодой композитор времён первой «Млады», покорный воле «неистового Стасова»; оперу-былину создавал великий художник, прозревавший красоту русской песни и учившийся постигать глубинный смысл родного эпоса.
Впервые в истории русской оперы в «Садко» звучит подлинный напев Трофима Рябинина (тот самый, который П. Н. Рыбников называл «быстрым» напевом). Он используется для создания дружинной песни «Высота, высота поднебесная». Замечательная ария Садко «Кабы была у меня золота казна» основана, по словам композитора, на напеве Василия Щеголенкова «Как во городе было стольно-киевском». Нам не удалось обнаружить этой былины среди нотных записей выступления Василия Щеголенка в «Сборнике Археологического института» за 1880 год [7], однако в данном случае полагаем правильным довериться свидетельству композитора.
При сопоставительном аксиологическом анализе былины и оперы в опорных точках сюжета обнаруживается почти полное несовпадение мотиваций героя, направленность их на принципиально различные ценности. Из девяти композиционно значимых ситуаций только в одной (спуск на дно морское) былинная и оперная мотивация почти совпадают.
Аксиологический анализ позволяет сделать следующие выводы о ценностных концептах эпоса и оперы-былины «Садко» Н. А. Римского-Корсакова.
Во-первых, эпический концепт силы как помощи свыше, которая даётся герою
в момент принятия миссии сострадания, в былинах о Садко занимает ключевое место. Чудесная сила (способность выжить на дне моря) даётся Садко первый раз в тот момент, когда он решается пожертвовать собой ради спасения товарищей-корабельщиков. Второй раз чудесная сила (способность не поддаться на коварное предложение Морского царя и воздержаться от блуда с его дочерью) даётся герою в тот момент, когда он, жертвуя собой, принимает решение порвать струны на гусельках.
В ценностной системе оперы-былины «Садко» эпический концепт силы не реализован.
Во-вторых, эпический концепт богатства в былинах о Садко реализован в негативном ключе: богатство является искушением для Садко, поражает его душу гордостью, честолюбием и хвастливостью. В конце былины Садко использует все заработанные им средства для постройки обетной церкви, тем самым окончательно нивелируя ценность богатства.
А-й повыгрузил он со караблей А как все свое да он именьицо, А-й повыкатил как ён всю
свою да несчетну золоту казну. А-й топерь как на свою он несчетну золоту казну, А-й как сделал церковь соборную Николы да Можайскому, А-й как другую церковь сделал
Пресвятыи Богородицы, А-й топерь как ведь да после этого А-й как начал Господу-Богу
он да молитися, А-й о своих грехах да он прощатися; А как боле не стал выезжать да на сине море [4, с. 422].
В опере-былине «Садко» стремление к богатству является той силой, которая полностью управляет героем. Герой, сделавший ставку на богатство и предприимчивость, торжествует.
При этом ценностный центр героя включает неизвестную в былинном мире ценность предприимчивости, честолюбивого желания бедного человека доказать богачам своё превосходство (это и есть «дума заветная», которую без труда «прозревает» в душе гусляра царевна Волхова).
В-третьих, эпический ценностный концепт молитвы и умения молиться в былинах реализуется в предельно драматических ситуациях, когда Садко угрожает смертельная опасность. Сначала герой молится, когда понимает, что не в силах скупить все товары в Новгороде; затем он «кается на море», вспоминая, что забыл поставить обетную церковь.
Оперный персонаж молиться не умеет. Народ в опере-былине приносит Богу хвалебную молитву единственный раз, уже в финале, и это славословие связано с открывшейся перспективой всеобщего обогащения. Эта необычная молитва сменяется - очевидно, к радости В. В. Стасова, - славословием Морскому царю и царевне Волхове, которое и подводит итог всему действу.
В-четвертых, эпический концепт любви в былинах о Садко реализован в ситуациях, когда герой из любви к товарищам опускается на дно морское, из жалости к корабельщикам он рвёт струночки на гуслях:
А й как тут Садке-купец богатый
новгородский в синём мори А й как струночки он повырывал, Шпенёчики у гусёлышек повыломал,
А не стал ведь он боле играти во гусли во яровчаты
[5, с. 282].
В одном из вариантов былины Садко даже проникается жалостью к Морской царице, которой разгневанный супруг намерен отрубить голову, и начинает играть на гуслях для того, чтобы помешать царю исполнить своё намерение.
В опере Садко жалеет, пожалуй, только новгородских посадников, великодушно отказываясь забирать проигранные ими лавки с товарами, а чувства его к Волхове не проникнуты жалостью и состраданием. Садко испытывает к ней эротическое влечение, к которому примешивается жажда богатства и план овладеть царской дочерью. Заметим, что, обращаясь любовно к Волхове («Лада моя! ... Царская дочь!»), Садко не забывает с удовольствием упомянуть о её царственном статусе. Ценность супружеской любви в опере занимает едва ли не низшее место в ценностном центре героя: собственную жену Любаву Садко не жалеет и возвращается к ней, по сути, поневоле.
В-пятых, эпический концепт стойкости, «неупадчивости» в былинах о Садко утверждается в драматической ситуации, когда герой должен устоять перед прелестями дочерей Морского царя. Никола советует Садко выбрать самую некрасивую из девиц (в одном варианте былины Чернавушка названа даже «Шелудявуш-кой» [2]) только потому, что с уродливой «невестой» ему будет легче воздержаться от связи.
Ай как лягешь спать
первой ночи ведь, А смотри не твори блуда никакого-то С той девицей со Чернавою, -Как проснешься тут ты в синем море,
Так будешь в Новеграде
на крутом кряжу, А о ту о реченку о Чернаву-то. А ежели сотворишь как блуд ты в синем море, Так ты останешься навеки да в синем море
[4, с. 420].
Садко проявляет послушание Николе и воздерживается от любовных утех на дне морском, и именно это даёт ему возможность избежать рабства и вернуться в мир людей. В опере-былине, напротив, наиболее характерным элементом ценностного центра героя является эротическая влюбленность в Морскую царевну, и этому чувству оперный Садко отдаётся безраздельно.
В связи с этой особенностью оперной интерпретации былины необходимо признать необоснованными все рассуждения о том, что образ Морской царевны якобы навеян духом русского эпоса. Русские былины не знают морских царевен, играющих сколько-нибудь самостоятельную роль в действии: они не более чем коллекция прелестных (и смертельно опасных) иллюзий, не обладающих собственным характером.
М. Янковский утверждает, что образ царевны Волховы есть одно из «отклонений» от содержания былин, которое, однако, «не является результатом самостоятельного творчества либреттиста или композитора, а, напротив, соответствует общему направлению духа как былинного эпоса, так и русской сказочности в целом [8, с. 345]». Это суждение исследователь обосновывает тем, что образ Мморской царевны заимствован из сочинения А. Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», а также
из русских сказок о Василисе Премудрой. Наблюдение о заимствовании образа влюбленной русалки из сочинения
A. Н. Афанасьева, на наш взгляд, бесспорно, однако оно, скорее, опровергает тезис о соответствии образа Волховы «внутреннему смыслу» русских былин. Что же касается влияния на творчество Н. А. Римского-Корсакова сказочной Василисы Премудрой, то здесь М. Янковский полагает, что композитор «не совершает насилия над эпосом [8, с. 351]», а как бы обогащает его, поскольку привлекает к нему русские сказки.
По нашему убеждению, смешение в одной художественной реальности былинных и сказочных героев как раз и является насилием над русским эпосом. Смешивать два мира пытались М. Чулков,
B. Левшин и многие другие; в результате были созданы фантастические миры, не имеющие никакого отношения к былинам. Не случайно русские крестьяне были убеждены, что за любое изменение исконного былинного текста полагается «проклятие», так как авторский вымысел разрушает смысловой код эпоса. Напротив, сказку всегда можно досочинить. Кроме того, в отличие от сказки, былинный мир вполне реалистичен. Все чудеса, происходящие в нём, имеют духовную основу и вполне соответствуют реальной практике взаимоотношений человека с духовным миром. Именно по этой причине в былине немыслимы волшебные чудеса сказочного мира - «механические», то есть происходящие сами собой, без предварительного общения героя с Богом.
Былина и сказка - параллельные миры, поэтому появление влюблённой Василисы Премудрой в окрестностях
эпического Великого Новгорода совершенно невозможно.
М. Янковский утверждает также, что «по внутреннему смыслу былины, полностью соответствующему верованиям древних славян и отраженному в русской сказочности, брак Волховы с Садко и обращение её в реку являются символом того, что силы природы покорно ставятся на службу человеку [8, с. 350]». Однако внутренний смысл былины отражён в её ценностной системе и в мотивациях героя, которые подробно рассмотрены выше. Рассуждения М. Янковского не подтверждаются результатами аксиологического анализа эпоса. Они свидетельствуют о том, что эпос есть не пассивная память об освоении природы, не набор мёртвых обрядов, но собрание актуальных в любую эпоху моделей поведения - о драматических, жизненно важных для каждого человека моментах выбора между добром и злом. Это информация о типовых искушениях и прецедентах обретения духовной помощи, получаемой на краю гибели. В этом смысле сказочный
образ Василисы Премудрой категорически не вписывается в систему эпических смыслов.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что ценности былинного мира в музыкальной интерпретации Н. А. Рим-ского-Корсакова не были восприняты. Мотивация оперного героя решительно отличается от мотивации былинного Садко. Можно уверенно говорить о том, что ценностная система эпоса в опере-былине не просто «романтизирована» (как точно подметил Б. Асафьев, полагавший, что опера «Садко» есть «романтизированный эпос», «былина сквозь лирику сказки и сказаний о путешествиях» [1]), она буквально поставлена с ног на голову в соответствии с требованиями европейского оперного канона и политической модой конца XIX века. Девальвация подлинных эпических ценностей является причиной того, что художественный мир оперы-былины не приобретает эпического масштаба, несмотря на поистине гениальную музыку Н. А. Римского-Корсакова.
Примечания
1. Асафьев Б. Музыка Римского-Корсакова в аспекте народно-поэтической славянской культуры и мифологии // Советская музыка. 1946. № 7. С. 67-79.
2. Беломорские старины и духовные стихи: собрание А. В. Маркова / отв. ред. Т. Г. Иванова. Санкт-Петербург : Дмитрий Буланин, 2002. 1080 с. (Памятники русского фольклора).
3. Былины : в 25 томах. Том 2. Былины Печоры. Санкт-Петербург : Наука ; Москва : Классика, 2001. 780 с. (Свод русского фольклора. Север европейской части).
4. Былины: Русский героический эпос / вступ. ст., ред. и примеч. Н. П. Андреева. Ленинград : Советский писатель, 1938. 576 с. (Б-ка поэта).
5. Былины : сборник / вступ. ст., сост., подгот. текстов и примеч. Б. Н. Путилова. Ленинград : Советский писатель, 1986. 552 с. (Б-ка поэта. Большая серия).
6. Каренин В. Предисловие к переписке Н. А. Римского-Корсакова с В. В. Стасовым // Русская мысль. 1910. Кн. VI. С. 166.
7. Сборник Археологического института. Кн. III. Санкт-Петербург, 1880. 382 с.
8. Янковский М. О. Былинные истоки оперы «Садко» Н. А. Римского-Корсакова // Ученые записки Гос. НИИ театра, музыки и кинематографии. Том 2. Сектор музыки. Ленинград, 1958. С. 319-352.
References
1. Asafyev B. Muzyka Rimskogo-Korsakova v aspekte narodno-poeticheskoy slavyanskoy kul'tury i mifologii [Music by Rimsky-Korsakov in the aspect of folk-poetic Slavic culture and mythology]. Sovetskaya muzyka [Soviet music]. 1946, no. 7, pp. 67-79.
2. Ivanova T. G., ed. Belomorskie stariny i dukhovnye stikhi: sobranie A. V. Markova [White Sea antiquities and spiritual verses: the collection of A. Markov]. St. Petersburg, Publishing house "Dmitriy Bulanin", 2002. 1080 p.
3. Byliny, v 25 tomakh. Tom 2. Byliny Pechory. [Bylins. In 25 vol. Volume 2. Bylina Pechory]. St. Petersburg, Akademizdatcenter "Nauka" RAS, Moscow, Publishing House "Classica", 2001. 780 p.
4. Andreeva N. P., ed. Byliny: Russkiy geroicheskiy epos [Bylins: Russian heroic epic]. Leningrad, Publishing House "Soviet writer", 1938. 576 p.
5. Putilov B. N., ed. Byliny: sbornik [Bylins: the collection]. Leningrad, Publishing House "Soviet writer", 1986. 552 p.
6. Karenin V. Predislovie k perepiske N. A. Rimskogo-Korsakova s V. V. Stasovym Preface to the correspondence between N. A. Rimsky-Korsakov and V. V. Stasov]. Russkaya mysl [Russian Thought]. 1910. Book VI. P. 166.
7. Sbornik Arkheologicheskogo institute [Collection of the Archaeological Institute]. Book III. St. Petersburg, 1880. 382 p.
8. Yankovsky M. O. Bylinnye istoki opery "Sadko" N. A. Rimskogo-Korsakova [Bylin origins of the opera "Sadko" of N. A. Rimsky-Korsakov]. Uchenye zapiski Gosudarstvennogo nauchno-issledo-vatel'skogo instituta teatra, muzyki i kinematografii. Tom 2. Sektor muzyki [Scientific notes of the State Research Institute of Theater, Music and Cinematography. Volume 2. Music Sector]. Leningrad, 1958. Pp. 319-352.
