CC BY-NC-ND
58
1А.П. Полонская
ТРАНСФОРМАЦИЯ РОМАНТИЧЕСКОЙ ГЕРОИНИ В РОМАНАХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
В статье рассматривается представление о романтической любви у немецких романтиков и его воплощение в женских литературных образах, начиная от немецких романтиков, кончая романами Достоевского. Внутренняя логика развития этих персонажей приводит к осмеянию романтизма и появлению истеричных героинь романов Ф.М. Достоевского. Автор привлекает психоаналитические теории Фрейда и Лакана, которые вписываются в культурное поле романтизма.
Ключевые слова: романтизм, романтическая любовь, романтическая героиня, Рене Жирар, Фрейд, Лакан.
В самом общем виде идеал романтической любви, сформулированный ранним немецким романтизмом, состоит в мистическом единении со вселенной/Богом1 через любовь к возлюбленной. «Моя возлюбленная - это аббревиатура вселенной, вселенная - элонгатура моей возлюбленной»2, - пишет Новалис. Фридрих Шлегель определяет любовь как «онтологическое самоутверждение человека, одновременно растворяющегося во вселенной и выделяющегося из нее во всей для него, человека, возможной определенности и целостности»3. Это состояние слияния с миром, ^'е^еШЫ, сродни религиозному экстазу, это и «след, сохранившийся от первоначального единства физического и духовного мира»4, т. е. романтическая метафора оргазма. Напомним, что такое видение вполне в духе мистики Якоба Беме, одного из вдохновителей философов-романтиков. В работе «Недовольство культурой» (1930), рассуждая о религиозности, Фрейд объясняет «ощущение вечности», «океаническое чувство» неотделимости «Я» от внешнего мира как регрессию к восстановлению первичного нарциссизма,
© Полонская А.П., 2010
т. е. к той эпохе, когда плод пребывал в материнском чреве, а также в первый период младенчества, когда ребенок еще не ощутил свою отдельность от объектов внешнего мира и, прежде всего, от матери. Аналитик Анни Райх, ссылаясь на «океаническое чувство» Фрейда, приравнивает его еще и к оргазму, используя при этом понятие unio mystca, близкое и романтикам5.
Растворение себя в другом/вселенной, свойственное романтической любви, отказ от себя и своей индивидуальности для другого не всегда воспринимается романтическим героем как однозначно позитивное переживание, несмотря на то что оно должно быть таким «в теории». В 1881 г. И.С. Тургенев пишет об этом в миниатюре «Любовь»:
Все говорят, любовь - самое высокое, самое неземное чувство. Чужое Я внедрилось в твое: ты расширен - и ты нарушен; ты только теперь зажил (?), и твое Я умерщвлено. Но человека с плотью и кровью возмущает даже такая смерть... Воскресают одни бессмертные боги...6
Здесь, на наш взгляд, возможно вновь обратиться к Фрейду, который в статье «Зловещее» (1919) говорит о фантазии пребывания в материнской утробе, как о зловещей unheimlich, так как это возвращение к тому, что некогда было родным, heimlich, но затем было вытеснено. Зловещность, которая присутствует или может присутствовать в переживании романтического слияния, возможно, и есть то, что защищает от непереносимого наслаждения7, которым было бы фрейдовское «возвращение на древнюю родину»8 или слияние с первичным Другим (матерью) уже в терминах Лакана, т. е. смерть. Жорж Батай в «Истории эротизма» (1957), повлиявшей на Лакана, отмечает укорененность связи сексуальности и смерти в языке, указывая на французское выражение petite mort, «маленькая смерть», означающее «пароксизм сладострастия»9, а также tristia post coitum. Возможно, настойчивое романтическое стремление к загробному соединению влюбленных, романтизация самоубийства и прочие демонические мотивы10 могут быть отчасти11 связаны с тем, что и романтики ощущали направленность идеального любовного слияния «по ту сторону принципа удовольствия».
Бесконечность, к которой стремились романтики, действительно не может длиться больше одного мгновения, иначе это было бы невозможно выдержать. Поэтому и настоящая разделенная романтическая любовь может длиться лишь мгновение. Тургенев поразительно пишет об этом в стихотворении в прозе «Стой»:
Стой! Какою я теперь тебя вижу - останься навсегда такою в моей памяти! <...>
Вот она - открытая тайна, тайна поэзии, жизни, любви! Вот оно, вот оно, бессмертие! Другого бессмертия нет - и не надо. В это мгновение ты бессмертна. <...>
Стой! И дай мне быть участником твоего бессмертия, урони в душу мою отблеск твоей вечности12!
К сожалению, лирическая героиня сильно рискует испортить произведенное ею на душу поэта впечатление, и, чтобы сохранить его для искусства, ей стоит вовремя ретироваться, пока ее не убил автор или не покинул возлюбленный. Проницательная мадемуазель Мопан, героиня одноименного романа Теофиля Готье, сама покидает своего поэта после первой ночи любви, а коварный эстет Йоханнес, герой «Дневника соблазнителя» Сёрена Кьеркегора, бросает своих жертв сразу после лишения их девственности. Начитанной Елизавете Николаевне из «Бесов» не остается ничего другого, как «разчесть» свою жизнь «на один только час»13. Опасаясь того, что Ставрогин может ее «переиграть», она решает покончить с собой после вступления с ним в половую связь, но жестокая толпа избавляет ее от этой необходимости, и она погибает невинной жертвой.
Мадам де Сталь пытается теоретически обосновать связь любви и смерти следующим образом:
В душе живет глубокое убеждение, что за любовью следует небытие, ничто не сможет заменить пережитого, и это убеждение заставляет думать о смерти даже в самые счастливые минуты любви14.
Новалис пишет о важности смерти в романтической поэтике:
Смерть - это романтизированный принцип нашей жизни. Смерть - это жизнь после смерти. Жизнь усиливается посредством смерти15.
Поэтическое и мифологическое соседство любви и смерти, безусловно, не является неким романтическим, тем более психоанали-тическим16, новшеством, «ибо сильна, как смерть, любовь»17. Однако именно романтики воспели смерть как последнюю истину любви.
По их мнению, романтическая любовь, как и христианская религия, характеризуется чувством «тоски по бесконечному»18,
которое должно соединить любящих и затем быть преодолено в их соединении: «Лишь в ответе своего Ты может всякое Я полноценно ощутить свою бесконечность»19. Ситуация диалога, вопроса-ответа, и сами местоимения «Ты» и «Я», в отличие от привычных романтических «Он» и «Она», заставляют нас вспомнить сразу и о желании как требовании, обращенном к Другому, Лакана, и о диалоге М.М. Бахтина, и о философии любви Германа Когена. Но, на наш взгляд, этот «сценарий» не получил своего дальнейшего развития в романтизме, чему, собственно, и посвящена наша статья.
Развивая мысль Фр. Шлегеля о бесконечности «Я» в «Ты», Гегель пишет о «самом высоком» в любви:
Посвящение субъекта индивиду другого пола, отказ от своего самостоятельного сознания и своего уединенного для-себя-бытия. Свое знание о себе субъект может иметь только в сознании другого. <...> чтобы быть признанной, чтобы бесконечность личности была воспринята другой личностью20.
Как известно, Лакан заимствовал идею о важности для субъекта признания Другого как раз у Гегеля. Теперь мы видим, насколько это связано с представлением о романтической любви.
Итак, романтический герой до встречи с возлюбленной ощущает себя неполноценным, неполным, пребывает в состоянии тоски, vague des passions или Sehnsucht, и должен обрести себя через любовь к Ней. Фр. Шлегель пишет о терзаниях Юлиуса, героя «Люцинды»:
.он обрел бы наконец ясное представления о себе самом. Но бушующая неудовлетворенность раздробляла его воспоминания, и никогда еще его представления о совокупности своего «я» не были столь недо-статочными21.
Только полюбив Люцинду, Юлиус ощущает цельность своей личности:
Он чувствовал, что никогда уже не утратит достигнутой цельности, загадка его бытия была разрешена, он нашел искомое слово, и ему казалось, что все заранее предрешало и с ранних лет подготовляло его к тому, чтобы найти его в любви22.
Если принять точку зрения классического и лакановского психоанализа об иллюзорном или воображаемом представлении о цельности собственного «Я», то некая «неполнота» есть неотъемлемая часть человеческого существовании. Субъект фрустрирован,
потому что он отчужден от своего желания как желания Другого, он постоянно ощущает некую «нехватку» как причину своего желания, названную Лаканом objet petit a.
Таким образом, романтическое стремление дополнить себя до «полноты личности»23 выглядит вполне естественным, но принципиально невозможным, если только не ценой регрессии к первичному нарциссизму, т. е. к смерти или шизофрении. С другой стороны, мы предлагаем провести аналогию между романтической «неполнотой» и «отсутствием представления о совокупности своего я» как физического тела, т. е. сравнить романтического героя с младенцем, только вступающим в стадию зеркала, согласно теории Лакана. Узнавая свое отражение в зеркале, ребенок в возрасте 6-18 месяцев постепенно постигает целостность своего тела, при этом он нарцис-сически заворожен другим в зеркале, о чем свидетельствует мимика озарения. С этого момента действительно возникает собственное «Я» субъекта, обладающее, однако, «отчуждающей функцией», так как отражение самого себя усваивается ребенком как «образ формы другого»24. Философ и психоаналитик Айтен Юран на основе теории Фрейда о нарциссическом выборе объекта и теории Лакана о влюбленности пишет:
Нарциссическая достройка собственного образа за счет другого в нар-циссической любви дает ощущение полноты собственного бытия, ликования, радости. Именно переживанием такого ликования захвачен ребенок у зеркала, он «вне себя от радости (!)», в усвоении собственного зрительного образа в опыте нарциссического раскрытия25.
На наш взгляд, опыт стадии зеркала точно описывает кульминацию романтической любви, именуемой Юран влюбленностью. Описывая состояние души Юлиуса в поисках возлюбленной, Фр. Шлегель прибегает к метафоре влюбленного в свое отражение Нарцисса:
Так и в зеркале реки глаз видит лишь отражение синего неба, зеленых берегов, качающихся деревьев и лица самого погруженного в себя созерцателя. Если душа, полна бессознательной любви, находит там, где надеялась встретить любовь ответную, лишь самое себя, - она замирает от изумления. Но вскоре человек уж снова дает себя привлечь и обмануть волшебству созерцания, чтобы любить свою тень. Тогда наступает момент прелести: душа вновь создает над собою покров и вдыхает последнее дуновение совершенства очертаний. Дух теряется и блуждает в ясных своих глубинах и, подобно Нарциссу, вновь находит себя в цветке26.
Несмотря на то что Фр. Шлегель пишет об «обмане»27 и «прелести», он, в отличие от современных психоаналитиков, позитивно относится к поиску другого в своем отражении и уверен в успехе этого предприятия. Как мы можем заключить из продолжения начатой выше цитаты из «Люцинды», возлюбленная мистическим образом образовывается из цветка нарцисса:
Но любовь выше прелести, - и как скоро бесплодно увял бы цвет красоты без дополняющего творчества28 ответного чувства! Этот момент, поцелуй Амура и Психеи, есть роза жизни, - Вдохновенная Диотима открыла своему Сократу лишь половину тайн любви. Любовь есть не только молчаливое желание бесконечности29, - она есть также святое наслаждение прекрасным настоящим30.
Несмотря на метафору Нарцисса, не стоит думать, что романтический герой ищет возлюбленную «по своему образу и подобию», напротив, согласно романтической теории любви, она должна дополнять его, подобно тому как женственность сочетается с мужественностью в гармонии мира. Отсюда и представления о специфически «женских» качествах, которыми должна обладать героиня, в первую очередь невинностью.
Возлюбленная должна представлять собой идеал романтического героя, который он составил себе заранее:
Мужчина пробуждает свое чувство идеей; перед его фантазией реет образ возлюбленной, высокий, прекрасный, благородный31. <...> образ, сложившийся в уме мужчины, переходит благодаря подруге в жизнь; она же возвышается к этому образу и лепит себя, сообразуясь с ним, так что живым обликом родственной души встает перед взором мужчины то, что спало в глубине его духа32.
Когда герой наконец-то встречает возлюбленную, начинается процесс, который Стендаль в своей «идеологической» книге «О любви» (1822) называет кристаллизацией. Кристаллизация - это «акт безумия, открывающ[ий] нам все красоты и все виды совершенства в женщине, которую мы начинаем любить»33, пишет он о любви-страсти. Возлюбленная и ее поступки приобретают «небесный оре-ол»34, герой не просто узнает в романтической героине свой идеал, он обоготворяет/обожает ее и находит свое счастье в служении этой богине/идолу. У ранних немецких романтиков любовь становится прикладной религией35, совместимой с верой в Бога. Новалис, навсегда преданный своей умершей невесте Софии фон Кюн, писал: «В определенном смысле любовь - это религия, которая имеет
только одного апостола, евангелиста и приверженца.»36 Позднее сочетание веры в возлюбленную с верой в Бога стало представляться более проблематичным, и романтики начали воспринимать свое служение как языческое и бравировать этим. Однако независимо от степени еретичности романтической религии для настоящего анализа важен момент идеализации возлюбленной, выходящий далеко за пределы «нормальной сексуальной переоценки», о которой пишет Фрейд и которая, по его мнению, свойственна мужчинам37 при выборе сексуального объекта. В случае романтической любви, на наш взгляд, скорее имеет место «идеализация» как возможное проявление нарциссического выбора объекта. Идеализация описывается Фрейдом в статье «Психология масс и анализ человеческого "Я"» (1921) в качестве постановки объекта (возлюбленной) на место Я-идеала субъекта, как это происходит во время гипноза и в толпе, подверженной стадному инстинкту:
При некоторых формах любовного выбора становится даже очевидным, что объект служит для замены своего собственного недостигнутого «Я»-идеала. Его любят в силу тех совершенств, к которым человек стремился для своего собственного «Я» и которых он добивается теперь этим окольным путем для удовлетворения своего нарциссизма38.
Критикуя романтическое отношение к женщине, А.П. Чехов отказывается называть любовью это «обожание»:
Любить непременно чистых - это эгоизм; искать в женщине того, чего нет во мне, - это не любовь, а обожание, потому что любить надо равных себе39.
Тут писатель называет «эгоизмом» то, что психоанализ назовет нарциссизмом. Невинность возлюбленной выступает главным параметром идеализации. Именно тотальная идеализация ведет к потере себя, о которой мы ранее говорили, как об условии успешного романтического слияния. Индивидуальность полностью растворяется в толпе, руководимой харизматическим лидером, подобно тому как любящий исчезает в любимом. Любое преступление оправдано любовью в романтической системе ценностей именно потому, что он уже «не принадлежит себе». Вот как объясняет это Фрейд:
Одновременно с тем, как человек приносит объекту в «жертву» свое «Я» ... целиком отпадают принадлежащие «Я»-идеалу функции. Молчит критика, которая исходила от этой инстанции; все то, что делает и чего требует объект, правильно и безупречно. Нет места для совести во всем
том, что совершается в пользу объекта. В любовном ослеплении человек становится преступником без раскаяния. Вся ситуация укладывается без остатка в формулу: объект занял место «Я»-идеала40.
Романтическая любовь действительно определяется в романтических текстах именно в терминах самопожертвования; приведем пример из «О любви» мадам де Сталь:
.взгляну я на любовь или, точнее, полное принесение себя в жертву чувству, в жертву счастью и жизни другого человека, как на то высшее блаженство, которое только и может вдохновить наши надежды. Эта принадлежность единственному предмету нашей любви освобождает от всего земного.41
Как мы видим из этой цитаты, отказ от себя ничуть не противоречит наслаждению, как того боялся Тургенев. Гегель объясняет это видимое противоречие, подходя вплотную к идее нарциссизма романтической любви:
Потеря своего сознания в другом, видимость бескорыстия и отсутствие эгоизма. самозабвение, когда любящий живет не для себя и заботится не о себе, находит корни своего существования в другом и все же в этом другом всецело наслаждается самим собою (подчеркнуто мной. -А. П.), - это и составляет бесконечность любви42.
Интересно, что в романтической практике, т. е. в сюжетах произведений, жертвуют собой ради любимого именно женщины, частично это связано с тем, что, по мнению романтиков, именно женщины умеют истинно любить, «ибо каждая уже всецело таит в себе любовь»43. При этом рефлектирующим героем романтического произведения выступает, как правило, мужчина, из уст которого мы и слышим высокую оценку женской способности любить. Гегель, например, замечает по этому поводу:
Любовь прекраснее всего в женских характерах, ибо в них преданность, отказ от себя достигают наивысшей точки - они концентрируют и углубляют всю духовную и действительную жизнь в этом чувстве, только в нем находят опору своего существования. И если на них, на их любовь обрушивается несчастье, то они тают, как свеча, гаснущая от первого грубого дуновения44.
Ф.М. Достоевский вслед за Флобером в «Мадам Бовари» (которую, кстати, читает Настасья Филипповна в романе «Идиот»)
обнажает структуру этого романтического мифа о «жертвенной женщине». Как правило, он делает это с достаточной степенью иронии: таковы его «книжные женщины»45: Катерина Ивановна из «Братьев Карамазовых», Аглая из «Идиота» и первая жена Федора Павловича Карамазова, Аделаида Ивановна Миусова, чей безрассудный выбор супруга рассказчик объясняет типичным для того «запрошлого романтического поколения» поступком знакомой «одной девицы»:
.после нескольких лет загадочной любви к одному господину, за которого впрочем всегда могла выйти замуж самым спокойным образом, кончила однако же тем, что сама навыдумала себе непреодолимые препятствия и в бурную ночь бросилась с высокого берега, похожего на утес, в довольно глубокую и быструю реку и погибла в ней решительно от собственных капризов, единственно из-за того, чтобы походить на Шекспировскую Офелию, и даже так, что будь этот утес, столь давно ею намеченный и излюбленный, не столь живописен, а будь на его месте лишь прозаический плоский берег, то самоубийства, может быть, не произошло бы вовсе. Факт этот истинный, и надо думать, что в нашей русской жизни, в два или три последние поколения, таких или однородных с ним фактов происходило немало. Подобно тому и поступок Аделаиды Ивановны Миусовой был без сомнения отголоском чужих веяний и тоже пленной мысли раздражением46.
Следуя этому же сценарию, Аглая влюбляется в слабоумного, по мнению света, князя Мышкина, а затем выходит замуж за мнимого польского патриота. Гордая Катерина Ивановна всеми способами стремится унизить жениха Дмитрия Карамазова своим беспредельным самопожертвованием. «Слишком обнаженно»47, по мнению Алеши, она обнаруживает эти чувства перед ним, его братом Иваном Карамазовым и г-жой Хохлаковой:
Когда же он (Дмитрий Карамазов. - А. П.) станет с тою (Грушенькой. -А. П.) несчастен, а это непременно и сейчас же будет, то пусть придет ко мне и он встретит друга, сестру <...> он убедится наконец, что эта сестра действительно сестра его, любящая и всю жизнь ему пожертвовавшая. Я добьюсь того, я настою на том, что наконец он узнает меня <...> Я буду богом его, которому он будет молиться, - и это по меньшей мере он должен мне за измену свою и за то, что я перенесла чрез него вчера. И пусть же он видит во всю жизнь свою, что я всю жизнь мою буду верна ему и моему данному ему раз слову, несмотря на то, что он был неверен и изменил. Я буду... Я обращусь лишь в средство к его счастию (или как это сказать), в инструмент, в машину для его счастия, и это на всю жизнь, на всю жизнь, и чтоб он видел это впредь всю
жизнь свою! Вот все мое решение! Иван Федорович в высшей степени одобряет меня.
Напомним, что теми же словами, но без тени иронии со стороны автора, выражала свою любовь и Эстер Гобсек из «Блеска и нищеты куртизанок» Бальзака и многие другие истинно романтические героини. В предсмертном письме Люсьену Эстер пишет:
Быть может, моя смерть еще послужит на пользу тебе. <...> Слушай, ты не раз пожалеешь о своей бедной, верной собаке, об этой доброй девушке, обратившейся ради тебя в воровку, готовой сесть на скамью подсудимых, чтобы обеспечить твое счастье; о девушке, единственным занятием которой было мечтать о твоих удовольствиях, изобретать их для тебя, о девушке, у которой каждая клеточка тела дышала любовью к тебе; о твоей ballerina, каждым взглядом благословлявшей тебя; о той, которая шесть лет думала об одном тебе и была твоей собственностью настолько, что являлась лишь излучением твоей души, как свет является излучением солнца. <...> Я всегда заботилась о твоем будущем и отдавала тебе все, что у меня было.48
В случае Настасьи Филипповны (далее - НФ), которая платит жизнью за свою «книжность» (впрочем, как и безымянная «знакомая девица» из «Братьев Карамазовых», и Елизавета Николаевна из «Бесов», и даже первая в этом ряду Эмма Бовари), Достоевский как бы принимает величие ее подвига и «верит»49 ей. Вслед за князем Мышкиным он осуждает поверхностную «слишком обнаженную» [С. 591] интерпретацию поступков НФ Аглаей:
Вам просто вообразилось, что вы высокий подвиг делаете всеми этими кривляниями. (НФ писала Аглае с целью убедить ее выйти замуж за князя Мышкина. - А. П.) Ну, могли ли вы его любить, если так любите свое тщеславие? Зачем вы просто не уехали отсюда, вместо того, чтобы мне смешные письма писать? Зачем вы не выходите теперь за благородного человека, который вас так любит и сделал вам честь, предложив свою руку? Слишком ясно зачем: выйдете за Рогожина, какая же тогда обида (на соблазнителя Тоцкого, который сделал НФ «камелией». - А. П.) останется? Даже слишком уж много чести получите! Про вас Евгений Павлыч сказал, что вы слишком много поэм прочли и «слишком много образованы для вашего... положения»; что вы книжная женщина и белоручка; прибавьте ваше тщеславие, вот и все ваши причины... <.> Настасье Филипповне даже странно было так увидеть Аглаю; она смотрела на нее и точно себе не верила, и решительно не нашлась в первое мгновение. Была ли она женщина, прочитавшая
много поэм, как предположил Евгений Павлович, или просто была сумасшедшая, как уверен был князь <...> Правда, в ней было много книжного, мечтательного, затворившегося в себе и фантастического, но зато сильного и глубокого... Князь понимал это...[С. 591].
В отличие от вышеперечисленных героинь, павших жертвами романтических идей, НФ умна, она осознает трагизм и безвыходность своей ситуации, но не находит в себе сил противостоять своей роковой судьбе. Подлинный трагизм ее личности объясняется не «капризами» образованной барышни, а тем, что она не в силах простить себе потерю невинности, происшедшую в результате соблазнения Тоцким, когда она была еще ребенком. Тоцкий, прозванный monsieur aux camélias [С. 172], от скуки делает невинную НФ «камелией», и это становится трагедией ее жизни. В статье «Достоевский и роман Дюма "Дама с камелиями"» М.С. Альтман подробно анализирует структурные параллели романа «Идиот» с романом Дюма и показывает, как НФ проживает и разделяет судьбу французской куртизанки, на наш взгляд, гораздо менее интересной героини достаточно слабого, но очень популярного в то время романа. Мотив совращения героини в подростковом возрасте и последующего преодоления этой трагедии как внутреннего ресурса персонажа использует Б.Л. Пастернак в романе «Доктор Живаго» для создания образа Ларисы. Интересно, что мать Ларисы он делает глупой любвеобильной француженкой, в то время как НФ характеризуется Достоевским как «чрезвычайно русская» [С. 129], возможно, именно в силу той серьезности, «русской страстности» [С. 567], с которой она проживает выпавший на ее долю незамысловатый французский сюжет о реабилитированной куртизанке.
Романтический сюжет зачастую предоставляет читателю наслаждение «зрелищем» погибшей героини («Атала» Шатобриана, Эстер Гобсек в «Блеске и нищете куртизанок» Бальзака, «Девушка с золотыми глазами» Бальзака и т. п.). В «Даме с камелиями», которая начинается сценой эксгумации трупа Мадлен, этот мотив приобретает уже по-настоящему зловещий оттенок в стиле Эдгара По.
Иногда некоторая рационализация мотива жертвы происходит за счет того, что героиня «жертвует» своей невинностью ради героя. Получается, что половой акт оскверняет неземную героиню, лишенную чувственных побуждений, подобно Деве Марии. В связи с этим складывается впечатление, что романтизм вообще проповедует платоническую любовь и отрицает женскую сексуальность, которой наделены только отрицательные персонажи. Однако это лишь один из самых примитивных вариантов решения внутренних противоречий, заложенных в идеологии романтизма. Например, НФ, после
соблазнения Тоцким, в течение пяти лет избегает полового общения с мужчинами и очень этим гордится [С. 171] (также, хоть и «со злобы»50 ведет себя Грушенька, героиня «Братьев Карамазовых»). Мы не можем точно сказать, овладевает ли Рогожин НФ перед ее убийством, но это более чем вероятно, так как ее труп лежит на его кровати в нижней рубашке, а небольшое количество крови от удара ножом в любом случае символизирует нарушение пенисом девственной плевы в первую брачную ночь (подвенечное платье НФ брошено рядом с кроватью).
Не только идеализация раскрывает механизм романтического чувства. Говоря именно о романтизме как культурной эпохе, современный французский исследователь, работающий в США, Рене Жирар выдвигает еще одну модель, близкую фрейдовской идеализации. Именно романы Ф.М. Достоевского служат доказательным материалом для его исследования. По мнению Жирара, романтическая любовь зиждется на миметическом подражании как копировании желания Другого51. Утрата традиционной веры в Бога в эпоху романтизма52 и непомерная личная гордость (главная особенность большинства героев Достоевского) приводят к тому, что индивид находится в постоянном отношении конкуренции-подражания, любви-ненависти с Другим, которого он избирает своей моделью. Образцом-моделью романтического героя и становится романтическая героиня, которую он обожает и признает своей моделью/ идеалом до тех пор, пока она будет недоступна ему в том или ином смысле53. «Недоступность» героини осуществляется за счет внешнего или внутреннего (инцест) запрета на отношения с ней, ее удаленности в пространстве или во времени (возлюбленная умерла или герой знал ее маленькой девочкой, а затем потерял из виду) и т. п. Возлюбленная может также быть «нечеловеческим партнером»54 в буквальном смысле этого слова: романтические герои влюбляются в картины, статуи, покойниц, механических кукол. В случае если несчастная героиня погибает по ходу произведения, как обычно и случается, то подробное описание ее неземной красоты на смертном одре обеспечивает последующую любовь и верность ей героя и читателя. С другой стороны, возлюбленная может невольно или вольно мучить и даже издеваться над героем, что подтверждает ее божественность, с одной стороны, и, с другой стороны, дает герою возможность испытывать мазохистское наслаждение55. Поскольку такое «обожествление», по мнению Рене Жирара, никак не связано с сексуальностью, то обожание/ненависть на самом деле направлена на индивида своего пола, а лишь прикрывается страстью к объекту другого пола, которым обладает образец-модель. По этому принципу строится знаменитый литературный любовный тре-
угольник (Татьяна начинает интересовать Онегина, как только она становится женой его друга князя). По мере разработки и углубления романтического сюжета этот интерес к сопернику в любовном треугольнике выходит на первый план и начинает осознаваться творцами художественных произведений. Объектом обожания и одновременно ненависти НФ является Аглая, а именно ее невинность, как основополагающее качество романтической героини:
А между тем я в вас влюблена. Хоть любовь и равняет людей, но не беспокойтесь, я вас к себе не приравнивала, даже в самой затаенной мысли моей. <...> Вы невинны, и в вашей невинности все совершенство ваше. О, помните только это! Что вам за дело до моей страсти к вам? Вы теперь уже моя, я буду всю жизнь около вас... Я скоро умру [С. 475].
Напомним, что в «Случае Доры» Фрейд считал скрытую гомосексуальность основной причиной истерии:
Такую мужскую, или лучше сказать, гинекофилическую направленность чувств необходимо рассматривать как типическую для бессознательной любовной жизни истерических девушек56.
Мы не станем ставить диагнозы литературным персонажам и претендовать на полную деконструкцию мифа о романтической любви. В этой статье мы проследили эволюцию некоторых его аспектов от немецкого романтизма через французский и до романов Достоевского и романа Пастернака «Доктор Живаго». Несмотря на формальную полемику с романтизмом, и Достоевский, и Пастернак57, как мы видим, на каком-то очень глубоком уровне не смогли полностью освободиться от романтической модели невинной жертвы, которой является романтическая героиня - НФ и Лариса.
В завершение скажем несколько слов о психоаналитическом методе, которым мы воспользовались в данной статье. Совпадение романтической и психоналитической интерпретаций романтической любви как нарциссической функции, которое мы продемонстрировали, свидетельствует не столько о точности открытий психоанализа, сколько о его укорененности в романтическом дискурсе. Австрийский славист Ханзен-Леве предлагает изменить перспективу рассмотрения произведения искусства как «симптома и терапии»58 одновременно, согласно Полю Рикеру:
.иначе можно сказать, что психоанализ - это симптом искусства и культуры, современником которой он является, диагносцируя и выражая его59.
Примечания
См.: Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб.: Axioma, 1996.
Иванов В.И. О Новалисе // Иванов В.И. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. Bruxelles: Foyer Oriental Chrétien, 1971. С. 271.
Нарский И.С. Тема любви в философской культуре Нового времени // Философия любви. Т. 1 / Сост. А.А. Ивин. М.: Изд-во политической литературы, 1990. С. 124.
Жирмунский В.М. Указ. соч. С. 41, прим. 19.
Balint M. The Basic Fault: Therapeutic Aspects of Regression. Evanston: Northwestern University Press, 1992. P. 74.
Тургенев И.С. Любовь // Тургенев И.С. Собрание сочинений. М.: Художественная литература, 1961. Т. 10. С. 56.
В эссе «Отвращение» Юлия Кристева приводит по этому поводу слова Кириллова из «Бесов» Достоевского:
Есть секунды, их всего зараз приходит пять или шесть, и вы вдруг чувствуете присутствие вечной гармонии, совершенно достигнутой. Это не земное; я не про то, что оно небесное, а про то, что человек в земном виде не может перенести. <...> Вы не то что любите, - тут выше любви! Кристева Ю. Силы ужаса: эссе об отвращении. СПб.: Алетейя, 2003. С. 55; Достоевский Ф.М. Бесы. М.: ЭКСМО, 2008. С. 565.
Замечательно, что из непосредственной логики статьи Фрейда явствует, что любовь как возвращение «на древнюю родину» неизбежно должна быть зловещей. Фрейд З. Зловещее // Художник и фантазирование / Пер. А. Гараджи. М.: Республика, 1995. С. 277.
Батай Ж. История эротизма / Пер. Б. Скуратова. М.: Логос, 2007. С. 141. Неоднократно отмечено, что интерес к «злым силам» гомологичен интересу к бессознательному.
О других возможных причинах мы поговорим далее.
Тургенев И.С. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1955. С. 386.
Достоевский Ф.М. Бесы. С. 504.
Сталь Ж. де. О влиянии страстей на счастье людей и народов // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.: Изд-во МГУ, 1980. С. 368. Новалис. Фрагменты // Там же. С. 105.
Напомним, что идея влечения к смерти принадлежит ученице Фрейда из России Сабине Шпильрейн, на что Фрейд недостаточно ясно, по мнению Юнга, указывает в «По ту сторону принципа удовольствия». Эткинд А.М. Эрос невозможного. История психоанализа в России. М.: Гнозис, 1994. С. 148. Песнь Песней 8:7.
Kluckhohn P. Die Auffassung der Liebe in der Literatur des 18. Jahrhunderts und in der deutschen Romantik. Zweite Auflage. Halle (Saale): Max Niemeger Verlag, 1931. S. 346.
3
4
5
6
7
8
9
10
13
14
15
16
17
19 Шлегель Фр. Люцинда // Избранная проза немецких романтиков. Т. 1 / Пер. А. Сидорова. М.: Художественная литература, 1979. С. 182.
20 Гегель Г.В.Ф. Эстетика. М.: Искусство, 1969. Т. 2. С. 275.
21 Шлегель. Фр. Люцинда. С. 165.
22 Там же.
23 Геррес Й. Афоризмы об искусстве (1802) // Философия любви. Т. 2. С. 267.
24 Лейбин В.М. Постклассический психоанализ. Энциклопедия. М.: Территория будущего, 2006. Т. 2. С. 438.
25 Юран А. Утраченный аффект психоанализа // Сайт психоаналитического центра АГОРА. [М., 2007]. URL: http://psyagora.narod.ru/affect.doc (дата обращения: 07.06.2009).
26 Шлегель Фр. Люцинда. С. 180.
27 Кстати, именно в обмане и заключается «чистая функция любви», по Лакану. Однако мы не думаем, что речь идет здесь об одном и том же обмане. Однако, поскольку тексты Лакана рассчитаны скорее на чтение, чем на понимание, мы позволяем себе сделать эту ремарку. См.: Лейбин В.М. Указ. соч. С. 447.
28 Вернее, «формирования, образования», Bildung на немецком.
29 Имеется в виду «желание бессмертия». Шлегель приписывает Платону романтическую формулировку стремления к бесконечному.
30 Шлегель Фр. Люцинда. С. 180.
31 Геррес Й. Указ. соч. С. 267.
32 Там же. С. 262. Стендаль. О любви / Пер. М. Левберг. СПб.: Азбука-классика, 2007. С. 23.
34 Там же. С. 23, сн. 6.
35 «Все дело заключается только в благоговении и в почитании божественного, [надо] почитать любимого и таким путем модернизировать религию человечных греков...» (Шлегель Фр. О философии. К Доротее // Эстетика. Философия. Критика. М.: Искусство, 1983. Т. 1. С. 343).
36 Novalis. Sophie oder über die Frauen // Werke, Briefe, Dokumente / Hg. Ewald Wasmuth. Heidelberg: L. Schneider, 1953. S. 96. Перевод наш.
37 По мнению Фрейда, «.в типичных случаях у женщин не замечается сексуальной переоценки мужчин». Фрейд З. Три очерка по теории сексуальности // «Я» и «Оно». Труды разных лет / Пер. М. Вульфа. Тбилиси: Мерани, 1991. Т. 2. С. 21, прим. 1. В 1915 г., как и в статье «О нарцизме» (1914), Фрейд еще не отличает сексуальную переоценку от идеализации.
38 Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого «Я» // Психоаналитические этюды. Минск: Беларусь, 1991. С. 455.
39 Чехов А.П. Из записных книжек / Сост. Т. Кореньковой. М.: Вагриус, 2000. С. 8.
40 Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого «Я». С. 456.
41 Сталь Ж. де. Указ. соч. С. 370 (гл. «О любви»).
42 Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. С. 275.
43 Шлегель. Фр. Люцинда. С. 135.
44 Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. С. 276.
33
Характеристика Настасьи Филипповны, данная Аглаей (Достоевский Ф.М. Идиот. М.: ЭКСМО, 2007. С. 597).
Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М.: ЭКСМО, 2008. С. 14. Там же. С. 233.
Бальзак О. де. Блеск и нищета куртизанок // Бальзак О. де. Собрание сочинений: В 15 т. / Пер. Б.А. Грифцова. М.: Гослитиздат. Т. 9. С. 346. В романе НФ заявляет, что Мышкин «с одного взгляда поверил» в нее. Достоевский Ф.М. Идиот. С. 164. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера страницы. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. С. 444.
Жирар по-своему интерпретирует открытие Другого Фрейдом и Лаканом. Несмотря на то что романтики ретроспективно связывали романтическую любовь с христианской верой и в основном не были атеистами, уже Гегель в «Философии права» говорит об «атеизме в области нравственного мира», который внесла в мир Великая французская революция (Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. С. 46).
См.: Girard R. Mensonge romantique et vérité romanesque. Paris: Bernard Grasset, 1978.
Так называет Лакан Прекрасную Даму в куртуазной поэзии. Лакан Ж. Куртуазная любовь в качестве анаморфозы // Семинар 7. Этика психоанализа / Пер. А. Черноглазова. М.: Гнозис, 2006. С. 196. См. вышеприведенную цитату мадам де Сталь.
Фрейд З. Фрагмент анализа истерии. История болезни Доры [Электронный ресурс] // Сайт «Психоанализ.т». [2010]. URL: http://www.psychoanalyse.ru/ practice/dora.html (дата обращения: 07.08.2010).
См.: Пастернак Б.Л. Об искусстве: «Охранная грамота» и заметки о художественном творчестве / Сост. и примеч. Е.Б. и Е.В. Пастернак. М.: Искусство, 1990. С. 109.
Riceur P. De l'interprétation. Essai sur Freud. Paris, 1965. P. 186.
Aage A.H.-L. Zur Psychopoetische typologie der Russischen Moderne // Wiener
Slawistischer Almanach. Sonderband 31. 1992. P. 261, note 1.
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
