CC BY
24Н.С.Бочкарееа (Пермь) ТРАНСФОРМАЦИЯ МИФОЛОГИЧЕСКОГО ОБРАЗА В РАССКАЗЕ
А.С.БАЙЕТТ «ЛАМИЯ В СЕВЕННАХ»
Рассказ современной английской писательницы А.С.Байетт «Ламия в Севеннах» (A.S.Byatt “A Lamia in the Cévennes”, 1995), действие которого происходит на юге Франции, предваряется стихами французского поэта эпохи Ренессанса Пьера Ронсара:
Je veux pousser par la France ma peine,
Plustost qu’un trait ne vole au décocher;
Je veux de mile mes oreilles boucher,
Pour n’ouyr plus la voix de ma Sereine.
Je veux muer mes deux yeux en fonteine,
Mon coeur en feu, ma teste en un rocher,
Me pies en tronc, pour jamais n’approcher De sa beauté si fierement humaine.
[Byatt 1999: 79]
Я хочу распространить по Франции мою боль,
Так далеко, куда не долетит пущенная стрела;
Я хочу заложить воском мои уши,
Чтобы не слышать больше голос моей Сирены.
Я хочу превратить два моих глаза в родник,
Мое сердце - в огонь, мое тело - в скалу,
Мои ноги - в ствол, чтобы никогда не приближаться К ее красоте так высокомерно человеческой.
В греческой мифологии сирены - демонические существа, рожденные рекой Ахелоем и одной из нимф (Мельпоменой или Терпсихорой). Это полуптицы-полуженщины, унаследовавшие от отца дикую стихийность, а от матери-музы - божественный голос. Они обитают на скалах острова, усеянных костями и высохшей кожей их жертв, которых сирены заманивают пением [МНМ 1992: 438]. В стихотворении Ронсара очевидна аллюзия на Одиссея, который, как рассказывает Гомер, проплыл мимо острова сирен, привязав себя к мачте корабля и залив воском уши своих товарищей. В мифе об аргонавтах Орфей заглушил голоса сирен своим пением и игрой на форминге или лире, а один из аргонавтов бросился на их зов в море, но был спасен богиней любви Афродитой. Таким образом, уже греческая мифология связывала образы сирен с искусством и любовью.
Одной из лейтмотивных характеристик возлюбленной становится сирена в поэзии Ронсара, передающей страдания лирического герой в возвышенных
О Н.С.Бочкарева, 2007
поэтических образах и метафорах. Ронсар подчеркивает «высокомерно человеческую красоту» своей возлюбленной-сирены. Однако Байетт привлекает не столько поэзия Ронсара, сколько иллюстрации Анри Матисса к книге его стихотворений «Florilège des Amours» (1948), одна из которых («Sirène» Henri Matisse) предваряет рассказ «Ламия в Севеннах». На ней изображена качающаяся на волнах прелестная, но задумчивая русалка или ундина, нижняя чешуйчатая часть тела которой намекает на женские формы, но заканчивается раздвоенным хвостом рыбы или змеи.
В западноевропейской мифологии ундины (от лат. unda - вода) -прекрасные девушки (иногда с рыбьими хвостами), выходящие из воды и расчесывающие волосы. Своим пением и красотой они завлекают путников, могут погубить их или сделать возлюбленными в подводном царстве. Ундины могут обрести бессмертную человеческую душу, полюбив и родив ребенка на земле. У средневековых алхимиков ундины - духи, управляющие водной стихией [МНМ 1991: 548-549]. Ундина - героиня одноименной повести немецкого романтика Фридриха де ла Мотт Фуке, французскую аристократическую часть фамилии которого (де ла Мотт) Байетт использовала для вымышленной поэтессы в романе «Обладание». Героиня анализируемого рассказа Байетт - водяная змея (watersnake), которая попадает из реки в бассейн бежавшего во Францию английского художника Бернарда. Она называет себя «заколдованным духом» (enchanted spirit) - Ламией, просит поцеловать и взять в жены, чтобы змея превратилась в прекрасную девушку.
В греческой мифологии Ламия - бывшая возлюбленная Зевса, чьих детей убила ревнивая Г ера, после чего Ламия была вынуждена укрыться в пещере и превратилась в кровавое чудовище, похищавшее и пожиравшее чужих детей. Ламиями также назывались ночные приведения, высасывающие кровь из юношей. В поздней мифологии народов Европы ламия - злой дух, змея с головой и грудью красивой женщины. Считалось, что ламия убивает детей и может соблазнить мужчин как суккуб. Она живет в лесах, оврагах, заброшенных замках [МНМ 1991: 36]. В поэме английского романтика Джона Китса Ламия - волшебная змея, которая сначала превращается с помощью Гермеса в прекрасную девушку, а затем выходит замуж за коринфянина Ликия, но под осуждающим взглядом его друга и наставника исчезает во время свадьбы.
Сходные сюжетные мотивы связанны с феей Мелюзиной, которая, согласно легенде, заточила в горе своего отца и за этот грех должна была каждую субботу превращаться в змею. Она стала женой знатного юноши Раймондина, запретив ему видеться с ней по субботам, и помогла ему приобрести королевство. Раймондин нарушил запрет, после чего Мелюзина исчезла в облике крылатой змеи, но продолжала незримо покровительствовать своему роду [МНМ 1991: 136-137]. В уже упоминаемом романе Байетт фея Мелюзина (Fairy Melusina) становится героиней поэмы той самой вымышленной поэтессы Кристабель Ла Мотт и встречается со своим возлюбленным у водяного источника (Fontain de Soif), как и в романе о Мелюзине, созданном в XIV в. Жаном из Арраса. У Кристабль Л а Мотт
Мелюзина, что типично для поэтессы, водное существо [Byatt 1991: 244-246; Байетт 2002: 308].
В анализируемом нами рассказе Байетт змея Ламия тоже исчезает, но появляется похожая на нее девушка Мелани (Melanie), на которой женится приятель Бернарда - Раймонд. Художник отказывается от Ламии, потому что он любит змей, а не женщин, и женитьбе предпочитает искусство. С.Коэл-Фойзнер в этой связи пишет о конфликте эстетического и сексуального («the aesthetic view versus the sexual view» [Coelsch-Foisner: 11]). Но, «как в сказке», в рассказе Байетт все заканчивается хорошо и каждый герой получает то счастье, о котором он мечтал. Впрочем, созвучие имен Мелани и Раймонда с Мелюзиной и Раймондином может вызвать у читателя сомнение в благополучии их брака.
Уже у Китса образ змеи Ламии соединял «scarlet pain» (ярко-красную боль) и «deadly white» (мертвенную белизну), огненный жар и лунное мерцание. Байетт помещает свой рассказ в сборник «Elementals: Story of Fire and Ice». Взаимодействие огня и льда обладает, с точки зрения писательницы, творческой силой, рождает художественные образы, в том числе, чудесную игру цвета и формы (Гордиев узел - у Китса, лента Мебиуса - у Байетт) в образе Ламии.
Художник Бернард в рассказе Байетт не только упоминает и цитирует поэму Китса, но и обнаруживает сходное с Гермесом - посланником богов и вестником потустороннего мира - восприятие Ламии-змеи. В описании Китса и Байетт множество общих мотивов, образов и сравнений. Вот как выглядит Ламия в глазах Г ермеса:
... a palpitating snake,
Bright, and cirque-couchant in a dusky brake.
She was a gordian shape of dazzling hue,
Vermilion-spotted, golden, green, and blue;
Striped like a zebra, freckled like a pard,
Eyed like a peacock, and all crimson barr’d;
And full of sil ver moons, that, as she breathed,
Dissolv’d, or brighter shone, or interwreathed Their lustres with the gloomier tapestries—
So rainbow-sided, touch’d with miseries,
She seem’d, at once, some penanced lady elf,
Some demon’s mistress, or the demon’s self.
Upon her crest she wore a wannish fire Sprinkled with stars, like Ariadne’s tiar:
Her head was serpent, but all, bitter-sweet!
She had a woman’s mouth with all its pearls complete <.. .>
Her throat was serpent, but the words she spake Came, as through bubbling honey, for Love’s sake...
[Keats 2001: 172]
Свиваясь в кольца яркие, змея Пред ним трепещет, муки не тая.
Казалось: узел Гордиев пятнистый Переливался радугой огнистой,
Пестрел как зебра, как павлин сверкал -Лазурью, чернью, пурпуром играл.
Сто лун серебряных на теле гибком То растворялись вдруг в мерцанье зыбком,
То вспыхивали искрами, сплетясь В причудливо изменчивую вязь.
Была она сильфидою злосчастной,
Возлюбленною демона прекрасной
Иль демоном самим? Над головой
Змеиною сиял созвездий рой
Убором Ариадны, но в печали
Ряд перлов дивных женские уста скрывали <.. .>
Отверзся зев змеи - но речи, словно Сквозь мед, звучали сладостью любовной...
[Ките 1989: 264-265]
В рассказе Байетт появление Ламии предвосхищается описанием насоса и шланга, по которому закачивают в бассейн воду из реки, упоминанием о разных змеях, стремительных речных и длинных серебристо-коричневых травяных, которых знал Бернард, а также круговым движением и теневым вращением в глубине бассейна. В первый раз он видит тело чудесной змеи ночью под «бирюзовым молоком» (turquoise milk) воды: “...something very large, something coiled in two intertwined figures of eight and like no snake he had ever seen, a velvety-black, it seemed, with long bars of crimson and peacock-eyed spots, gold, green, blue, mixed with silver moonshapes, all of which appeared to dim and brighten and breathe under the deep water <.. .> the form appeared to be a continuous coil like a Mobius strip. And the colours changed as he watched them: the gold and silver lit up and went out, like lamps, the eyes expanded and contracted, the bars and stripes flamed with electric vermilion and crimson and then changed to purple, to blue, to green, moving through the rainbow <...> ” [Byatt 1999: 95-96] / «...что-то очень большое, что-то закрученное в две взаимосвязанные фигуры восьмерки и не похожее на змею, которую он когда-либо видел, бархатно-черное, казалось, с длинными кровавыми полосами и пятнами павлиньих глаз, золотых, зеленых, голубых, смешанных с серебряными лунными формами, все они затемнялись и прояснялись, и дышали под глубокой водой <...> форма вилась непрерывным кольцом, как лента Мебиуса. И цвета изменялись, когда он смотрел на них: золотой и серебряный освещались и потухали, как лампы, глаза расширялись и сужались, полосы и линии пламенели электрическим алым и кровавым и затем изменялись в пурпурный, голубой, зеленый, двигаясь по радуге». В отличие от Гермеса, который ждет любви нимфы, Бернард старается профессионально зафиксировать в своей памяти формы и цвета, найдя, наконец, решение своей
профессиональной проблемы (nocturnal solution): “Between the night sky and the breathing, dissolving eyes and moons in the depths, the colour of the water was solved, dissolved, it became a medium to contain a darkness spangled with living colours” / «Между ночным небом и вздыхающими, наплывающими глазами и лунами в глубинах, цвет воды растворялся, таял, это стало средством удержать темноту, сверкающую живыми цветами».
Во второй раз Бернард, опутанный змеей, видит, наконец, ее голову: «... his body coiled the miraculous black velvet rope or tube with its shimmering moons and stars, its peacock eyes, its crimson bands. The head was a snake-head, diamondshaped, half the size of his own head, swarthy and scaled, with a strange little crown of pale lights hanging above it like its own rainbow <...> it had large eyes with fringed eyelashes, human eyes, very lustrous, very liquid, very black <...> The creature watched him, and then opened its mouth, in turn, which was full of small, even, pearly human teeth. Between these protruded a flickering dark forked tongue, entirely serpentine. Bernard felt a prick of recognition» [Byatt 1999: 97-98] / «...его тело обвила чудесная черная бархатная веревка или труба с ее игристыми лунами и звездами, павлиньими глазами, кровавыми лентами. Голова была змеиной, ромбовидной, в половину размера его собственной головы, темная и чешуйчатая, со странной маленькой короной бледного свечения, висящего над ней, как ее собственная радуга <...> она имела большие глаза с бархатными ресницами, человеческие глаза, очень яркие, очень влажные, очень черные <... > Существо посмотрело на него и затем открыло свой рот, полный маленьких, даже жемчужных, человеческих зубов. Между ними высовывался мерцающий темный раздвоенный язык, совершенно змеиный. Бернард почувствовал укол воспоминания».
После разговора с Ламией Бернард определенно вспомнит, что «видел» ее раньше у Китса: «teeth, eyelashes, fireck-lings, streaks and bars, sapphires, greens, amethyst and rubious-argent». Особенно отталкивающими в Ламии он всегда находил зубы и ресницы, предполагая, что Ките испытывал такую же смесь «эстетического безумия и отвращения» (aesthetic frenzy and repulsion) [Byatt 1999: 101]. Впрочем, самую ужасную и прекрасную у Китса сцену превращения змеи в девушку Байетт опускает, без объяснений знакомя Бернарда и читателя с Мелани: «... a young woman with a great deal of hennaed black hair, who wore a garment of that see-through cheesecloth from India which is sold in every southern French market. The garment was calf-length, clinging, with little shoulder-straps and dyed in a rather musty brownish-black, scattered with little round green spots like peas. It could have been a sundress or a nightdress; it was only too easy to see that the woman wore nothing at all underneath. The black triangle of her pubic hair swayed with her hip. Her breasts were large and thrusting <...> The nipples stood out in the cheesecloth» [Byatt 1999: 104-105] / «...молодая женщина с огромной копной окрашенных хной черных волос носила одежду из той прозрачной индийской марли, которая которая продается на каждом базаре на юге Франции. Платье было до щиколоток, прилипающее, с маленькими бретельками и окрашенное в заплесневелый (банальный) бурый цвет, усыпанное маленькими круглыми зелеными пятнами, похожими на горошины. Оно могло быть летним и
вечерним; было легко увидеть, что под ним нет совсем ничего. Черный треугольник ее волос на лобке раскачивался вместе с бедрами. Ее груди были большими и роскошными <...> Соски выпирали под марлей». Сходство с Ламией подчеркивается особым значением, которое Мелани придает розовому цвету своих ногтей и губ: «She had long pale hairless legs with very pretty feet. Her toenails were varnished with a pink pearly varnish. She turned them this way and that, admiring them. She wore rather a lot of very pink lipstick and smiled in a satisfied way at her own toes» / «У нее были длинные бледные гладкие ноги с очень милыми ступнями. Ногти на пальцах ее ног были покрыты розовым жемчужным лаком. Она поворачивала их так и эдак, любуясь ими. Она использовала слишком много розовой помады и улыбалась, удовлетворенная своими собственными пальцами».
С.Коэл-Фойзнер утверждает, что в рассказе Байетт змея - заколдованная женщина, которая обладает женским сознанием и интуицией («the hybrid snake is an enchanted woman and has preserved her female consciousness and intuition» [Coelsch-Foisner: 10]). Причем трансформация Ламии здесь - не акт
эмансипации. Освободившись от власти художника над ее телом, она получает новую зависимость, становясь идеальной женщиной для Раймонда. На какой-то миг Бернард пытается представить себе, какой женщиной она могла бы стать для него, но тут же отгоняет от себя эту мысль. Ему нужна только мистерия, объясняемая правилом и линией: «А mystery to be explained by rule and line» [Byatt 1999: 110].
В результате Бернард увлекается новой визуальной идеей (visual idea), наблюдая за бабочкой: «А rather nondescript orange-brown butterfly was sipping the juice of the rejected peaches. It had a golden eye at the base of its wings and a rather lovely white streak, shaped like a tiny dragon-wing. It stood on the glistening rich yellow peach-flesh and manoeuvred its body to sip the sugary juices and suddenly it was not orange-brown at all, it was a rich, intense purple. And then it was both at once, orange-gold and purple-veiled, and then it was purple again, and then it folded its wings and the undersides had a purple eye and a soft green streak, and tan, and white edged with charcoal» [Byatt 1999: 110] / «Совершенно неописумая оранжево-коричневая бабочка потягивала сок испорченных (перезрелых) персиков. Она имела золотой глаз в основании своих крыльев и совершенно восхитительную белую прожилку в форме крылышка крохотного дракона. Она сидела на блестящей роскошной желтой мякоти персика и маневрировала своим тельцем, чтобы извлечь сахарный сок, и вдруг она стала не оранжевокоричневой, - это был насыщенный, блестящий, интенсивный пурпурный. И затем она стала одновременно оранжево-золотой и пурпурно-фиолетовой, и снова пурпурной, и затем она сложила свои крылья, и с обратных сторон был пурпурный глаз и мягкая зеленая прожилка, и желтовато-коричневая, и белая, с темно-серым по краям».
Как и в случае со змеей, Бернард стремится зафиксировать увиденные соответствия. Это тоже было «буйство чешуек и преломление лучей» (a dusting of scales, with refractions of rays), «мистерия змей, воды и света» (a mystery, serpents and water, and light). Художник видит новую профессиональную
проблему и с готовностью принимается за ее решение: «Purple and orange is а terrible and violent fate. There is months of work in it. Bernard attacked it. He was happy...» [Byatt 1999: 111] / «Пурпурный и оранжевый - это ужасная и жестокая судьба. Это месяцы работы. Бернард атаковал ее. Он был счастлив...»
Хотя рассказ предваряет черно-белый рисунок Матисса, он посвящен работе Бернарда с красками: «oil paint and acrylic, watercolour and gouache» [Byatt 1999: 87] / «масляной и акриловой, акварелью и гуашью». Стремясь «solve this blue» («растворить» голубой цвет и тем самым «решить» связанную с ним профессиональную проблему), Бернард ищет таких же, как у Матисса, пятен голубого и петунии - голубой бассейна, голубой неба, петуния («he tried Matisse-like patches of blue and petunia - pool blue, sky blue, petunia»). Цвета змеи JIамии стали четвертым элементом в уравнении: бассейн>небо>горы-деревья>краски: «The snake-colours were a fourth tenn in the equation (уравнение) pool>sky>mountains-trees>paint» [Byatt 1999: 102]. Цвета бабочки (пурпурный и оранжевый) - тоже краски Матисса, о чем Байетт пишет: в частности, в рассказе «Китайский омар». Создается впечатление, что на протяжении всей новеллы Бернард раскрашивает черно-белый рисунок Матисса его же собственными красками, вызывая в нашей памяти творчество художника.
Таким образом, Байетт стремится не столько разрешить проблему женского тела, как считает С.Коэл-Фойзнер, сколько передать в художественном слове творческий процесс живописца, показать потаенные стороны творческого воображения, раскрыть чудесный и загадочный мир красок, линий и форм. Возникает аналогия с новеллой Г.Гессе «Клингзор», где вынесенное в заглавие имя вымышленного живописца благодаря богатству мифолого-поэтических ассоциаций создает атмосферу магии и волшебства, в которой всегда творит художник.
Список литературы
Byatt A.S. Elementáis. L.: Vintage, 1999.
Byatt A.S. Posession: A Romance. L.: Vintage, 1991.
Coelsch-Foisner S. A Body of Her Own: Cultural Constructions of the Female Body in A.S. Byatt's Strange Stories //
http://reconstniction.eserver.org/034/coelsch.htm
Keats J. The Complete Poems / Intr., Glos., Notes by P.Wright. Kent, 2001.
Байетт A.C. Обладать: Романтический роман / Пер. с англ.
B.К.Ланчикова, Д.С.Псурцева. М.: Торнтон и Сагден, 2002.
Ките Дж. Ламия / Пер. с англ. С.Сухарева // Ките Дж. Стихотворения и поэмы. М.: Художественная литература, 1989. С.263-285.
МНМ - Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. / Гл. ред,
C.А.Токарев. М.: Советская энциклопедия, 1992. Т.2.
