CC BY
85
Новый филологический вестник. 2019. №4(51). --
Г.А. Филатова (Москва)
ТРАНСФОРМАЦИИ ТИПОВ ДИСКУРСА КАК РЕЧЕВОЙ ХАРАКТЕРИСТИКИ ПЕРСОНАЖА В ПЕРЕВОДНОМ ТЕКСТЕ
(на материале романа Р. Желязны «Creatures of Light and Darkness»)
Аннотация. В фокусе исследования - лингвистические средства, формирующие речевой портрет персонажа в фантастическом произведении. Это важный аспект, так как особенности поведения и манера речи персонажа имеют большое значение для создания у читателя определенного отношения к этому герою. Для некоторых героев характерно соблюдение определенного речевого дискурса на протяжении всего произведения, в том числе смешение нескольких функциональных стилей. В статье рассматриваются черты юридического и религиозного дискурса, которые используются как для характеристики собственно персонажа, так и для создания иронического эффекта с помощью переосмысления текстов и выстраивания конструкций, обычно не применяемых в данных типах дискурса. В качестве иллюстративного материала выбран экспериментальный роман Р. Желязны «The Creatures of Light and Darkness» (1969) и три его перевода на русский язык. Сопоставительный семантико-синтаксический анализ переводов и сравнение их с английским оригиналом позволили установить принципы, определяющие речевую манеру персонажа и лингвистические средства, которые использовались во всех текстах, а также показали разницу в восприятии текстов читателем. Результаты исследования дают возможность, с одной стороны, выявить наиболее верный перевод по формальному критерию, а с другой стороны, продемонстрировать разницу между английским и русским языком в передаче текстов религиозного и юридического дискурса, а также в тех случаях, когда эти дискурсы совмещаются в речи одного персонажа.
Ключевые слова: религиозный дискурс; юридический дискурс; перевод; сопоставительный анализ; фантастическое повествование.
G.A. Filatova (Moscow)
Transformation of Discursive Types as Speech Characteristics of a Character in the Translation (a Case Study of R. Zelazny's Novel "Creatures of Light and Darkness")
Abstract. The research focuses on linguistic means that form a speech portrait of a character in a fantastic work. This is an important aspect because behaviors and manner of speech of the character are of great importance to create for the reader a certain attitude to this character. Some characters keep a certain speech discourse throughout the work, including a mixture of several functional styles. The article discusses the features of legal and religious discourse, which are used both to describe the character itself, and to create an ironic effect by rethinking texts and building structures that are not usually
used in these types of discourse. The experimental novel by Roger Zelazny "The Creatures of Light and Darkness" (1969) and its three translations into Russian were chosen as illustrative material. Comparative semantic and syntactic analysis of the translations and their comparison with the English original allowed to establish the principles that determine the speech style of the character and linguistic means that were used in all texts, as well as to explain the difference in the perception of the texts by the reader. The results of the study allow, on the one hand, to identify the most correct translation according to the formal criterion, and on the other hand, to demonstrate the difference between English and Russian in the transmission of texts of religious and legal discourse, as well as in cases where these discourses are combined in character's speech.
Key words: religious discourse; legal discourse; translation studies; comparative analysis; fantastic narration.
Важным элементом описания персонажа является его речевой портрет. По нему читатель может сделать вывод о социальном положении и происхождении героя, его темпераменте и функции в повествовании. Фантастический текст не стремится изображать действительность максимально достоверно и благодаря этому позволяет соединять различные типы речевого поведения для характеристики героя.
В статье будет показано, как в фантастическом тексте может совмещаться и иронически обыгрываться религиозный и юридический дискурс. Материалом исследования являются русские переводы реплик и монологов одного из персонажей романа Р. Желязны «Creatures of Light and Darkness».
Цель работы состоит в том, чтобы рассмотреть стилистические характеристики дискурса данного героя, а также показать различные переводческие стратегии, влияющие на рецепцию персонажа и произведения в целом. Метод исследования - сопоставительный семантико-синтаксиче-ский анализ [Уржа 2016, 55].
Роман «Creatures of Light and Darkness» был опубликован в 1969 г. и интересен для исследователей тем, что задумывался как письменное упражнение [Covacs 2009] и содержит в себе элементы всех литературных родов: основная часть произведения является эпическим повествованием, одна глава представляет собой лиро-эпическое стихотворение, а эпилог оформлен в виде пьесы. Существует три перевода романа на русский язык: перевод В. Лапицкого «Порождения света и тьмы» [Желязны 1992], перевод М. Денисова и С. Барышевой «Создания света - создания тьмы» [Желязны 1993] и перевод А. Ганько (псевдоним коллектива переводчиков издательства «Центрполиграф») «Создания Света, Создания Тьмы» [Желязны 2003].
Действие произведения разворачивается в далеком будущем, где люди населяют множество миров и используют различные футуристические технологии. В данном романе основным источником культурных заимствований является египетская мифология, но встречаются персонажи и из других мифов (греческий дракон Тифон [Мелетинский 1990, 529], скан-
динавские Норны [Лосев 1990, 401]). Ряд второстепенных персонажей указывает на различные культурные и исторические источники: например, они цитируют классическую литературу нашего мира (У. Шекспира, Г. Гейне, Р. Киплинга) или отсылают к фантастической возможности генетически сформировать необходимое существо (см. О. Хаксли «Дивный новый мир» и др.).
Основная сюжетная линия - сражение египетских богов со старым божеством, которое осложняется интригами, борьбой за власть и попыткой преодолеть разногласия перед лицом большей опасности.
Следует отметить высокую эклектичность романа в выборе лингвистических средств для выражения авторских идей. В тексте регулярно происходит переключение между стилистическими уровнями и коммуникативными регистрами. Коммуникативные регистры, формирующие монологический текст [Золотова, Онипенко, Сидорова 2004, 32], регулярно прерываются диалогическим волюнтивным регистром. Повествовательная модель отходит от третьеличного повествования, и нарратор обращается напрямую к читателю-адресату, привлекая его внимание к конкретным сюжетным событиям или фоновому обрамлению (взгляни(-те) на мир, таков Блис и т. д.), затем читатель снова становится сторонним наблюдателем.
Особый интерес представляют собой реплики персонажей, соответствующие определенному дискурсу, например, религиозному. В данной статье мы остановимся на сопоставительном анализе речей Мадрака, одного из героев романа.
Мадрак - высокий и толстый человек с повязкой на глазу и посохом, когда-то занимавший важный пост, а теперь просто путешествующий по мирам. В этом персонаже совмещены функции воина и жреца. При этом он имеет довольно развитое представление об этике и часто демонстрирует эмпатию, однако желание защитить свою честь и ощущение собственного достоинства могут у него доминировать, что приводит к нежелательным последствиям.
Рассмотрим более подробно стиль общения персонажа, особенно ярко проявляющийся в монологических высказываниях, а также во время критических ситуаций.
Необходимо отметить, что в данном случае речь идет о дискурсе, о «речи, погруженной в жизнь» [Арутюнова 1990, 136-137]. Проанализированные реплики взяты из диалогов персонажа с другими героями романа, при этом слова Мадрака почти во всех случаях сопровождаются различным пара- и экстралингвистическим оформлением, описанным в тексте - жестами, действиями, а иногда и прямым указанием на иллокутивную функцию высказывания. Следовательно, это речь, которую можно рассматривать как целенаправленное, даже прагматически обусловленное социальное действие. Подобные отличительные черты речей персонажа позволяют пользоваться для их описания термином «дискурс» [Арутюнова 1990; van Dijk 2008].
Поскольку Мадрак является жрецом, его деятельности и речам свойственны следующие черты религиозного дискурса [Бобырева 2008; Бобырева 2014; Кожемякин 2011]:
1. Мистический опыт и его эмоциональное переживание имеет форму коммуникации с высшим существом, при этом процесс коммуникации жестко иерархизирован;
2. В речах активно используются концепты религиозного дискурса (формульные обращения к божественной сущности; частое упоминание теологических понятий, например, прощение, грех, душа и др.);
3. Слова персонажа насыщены конвенциональными перформативны-ми высказываниями (прошу, предаю себя и др.);
4. Реплики персонажа снабжены описанием ритуальных действий (жестов, поклонов - начинает каяться, монотонно тянет, кладет руку на голову).
При этом следует отметить, что разговорной манере Мадрака присуща активная трансформация прецедентных высказываний религиозного дискурса [Бобырева 2007], что создает определенную языковую игру и делает высказывания высокого стиля средством авторского иронизирования над персонажем и ситуацией.
Другой важной стилеобразующей константой его высказываний является их чрезмерная многословность и развернутость. Они похожи на правовые тексты, договоры, в которых необходимо прописать все варианты развития событий, предусмотреть все возможные случаи и обезопасить фигурирующее в них лицо.
Разумеется, полностью относить речи Мадрака к юридическому дискурсу было бы неправомерно в силу того, что ни сам персонаж, ни его собеседники не относятся к лицам, связанным с правовой сферой. Однако эти высказывания обладают рядом признаков, характерных для текстов юридического дискурса [Палашевская 2010]. Среди них выделим следующие:
1. Нормативность, определяющая рамки поведения и позволяющая прогнозировать действия участников коммуникативного акта: отношения Мадрака с силами, к которым он обращается, строго регламентированы, и формально свои высказывания он строит исключительно в рамках этой иерархии;
2. Использование перформативов для осуществления конвенциальных действий в данной системе отношений (прошу, отказываюсь, препоручаю себя и др.);
3. Использование определенной коммуникативной стратегии, программы коммуникативных ходов, которой Мадрак руководствуется для достижения своих целей, и изменение этой стратегии в соответствии с возможными ответными действиями (если нет, то не прошу и т. д.).
Таким образом, речи Мадрака совмещают характеристики и функции религиозного и юридического дискурса, а также подвергаются значительным смысловым трансформациям, что приводит к усилению иронической
составляющей в конкретных ситуациях и романе в целом.
Обратимся к следующим примерам. Приведенный «молитвенный» текст в самом романе именуется Possibly Proper Death Litany (Литания Возможно Должной Смерти), и в дальнейшем в романе еще не один раз упоминается ее воспроизведение. Далее для наглядности расхождения в переводах отмечаются подчеркиванием.
1. «Insofar as I may be heard by anything, which may or may not care what I say, I ask, if it matters, that you be forgiven for anything you may have done or failed to do which requires forgiveness».
«Чему или кому бы ни случилось услышать меня, буде оно заинтересуется или же не заинтересуется тем, что я скажу, приношу я просьбу, если это имеет хоть какое-то значение, чтобы был ты прощен за все, что только мог совершить или не совершить и что нуждается в прощении». (В. Лапицкий)
«Насколько я могу быть услышан кем-либо или чем-либо, могущим прислушаться или не прислушаться к тому, что будет сказано мною, я прошу, если прощение значит хоть что-то, чтобы был ты прощен за все, что совершил ты или не совершил и что требует прощения». (М. Денисов, С. Барышева)
«Если я только буду услышан чем-нибудь, что может прислушаться, если это вообще имеет значение, я прошу, чтобы ты был прощен за все, что мог сделать или помыслил, но не успел, коли оные действия и помыслы требуют прощения». (А. Ганько)
Хотя смысл во всех переводах в целом передан верно, между ними присутствуют заметные различия. В переводе Лапицкого, а также Денисова и Барышевой увеличено количество уточняющих слов: чему или кому / кем-либо или чем-либо, заинтересуется или не заинтересуется, совершил или не совершил. За счет этого увеличивается тяжеловесность и сложность предложения. В переводе Ганько высказывание ближе всего к оригиналу, поскольку в нем подобные повторения отсутствуют. Другое важное смысловое различие касается перевода фразы if it matters и ее положения в предложении. Наиболее близким к Желязны в данном случае является перевод Лапицкого, осложненный при этом союзом хоть. В переводе Ганько эта фраза сдвигается к началу предложения и в силу своего нового расположения может уточнять не только фразу я прошу, но и может прислушаться. В переводе Денисова и Барышевой она претерпевает качественные изменения (если прощение значит хоть что-то).
2. «I ask this in my capacity as your elected intermediary between yourself and that which may not be yourself, but which may have an interest in the matter of your receiving as much as it is possible for you to receive of this thing, and which may in some way be influenced by this ceremony. Amen».
«Прошу я об этом по полному праву, ибо ты выбрал меня посредником между собой и тем, что тобою быть не может, но может оказаться заинтересованным, чтобы ты получил как можно больше того, что можешь от него получить; и, кроме
того, на что может некоторым образом повлиять настоящая церемония. Аминь». (В. Лапицкий)
«Я прошу этого как посредник между тобой и тем, что будет или не будет тобою, но для которого может иметь значение твое благополучие, если моя просьба как-то может влиять на него. Аминь». (М. Денисов, С. Барышева)
«Я прошу об этом, являясь посредником между тобой и тем, что не является тобой, но, быть может, заинтересовано в твоем благополучии, если оно способно услышать мою просьбу. Аминь!» (А. Ганько)
В заключительной части литании только в переводе Лапицкого присутствует указание на право жреца так говорить. Кроме того, именно этот перевод является наиболее близким к оригиналу по количеству пропозиций и уточнений (быть заинтересованным не просто в благополучии, но и в том, чтобы получить как можно больше).
Следует отметить, что для перевода Лапицкого в целом характерно использование сложных конструкций и длинных предложений (так, в последней части литании он даже вставляет точку с запятой), а также книжной и устаревшей лексики и канцелярита (ежели, вышеупомянутой, может некоторым образом повлиять настоящая церемония). Подобная лексика в переводе Ганько встречается реже, а в переводе Денисова и Ба-рышевой ее меньше всего. Переводу Ганько в целом свойственно упрощение синтаксической структуры.
Перейдем к другому примеру.
3. «Then into the hands of Whatever May Be that is greater than life or death, I resign myself - if this act will be of any assistance in preserving my life. If it will not, I do not. If my saying this thing at all be presumptuous, and therefore not well received by Whatever may or may not care to listen, then I withdraw the statement and ask forgiveness, if this thing be desired. If not, I do not. On the other hand...».
«Тогда в руки Чего Бы Там Ни Было, что больше чем жизнь или смерть, препоручаю я себя - если послужит этот акт хоть какой-то помощью в сохранении моей жизни. Если же нет, то не препоручаю. Если само мое изречение всего этого является проявлением самонадеянности и, следовательно, не будет правильно воспринято Чем Бы Там Ни Было, что может или не может не счесть за труд меня выслушать, тогда я отказываюсь от этого высказывания и прошу прощения, если оно желаемо. Если же нет, то не прошу. С другой стороны.». (В. Лапицкий)
«Тогда я вверяю себя в руки Любого Возможного, большего, чем жизнь и смерть, - если это поможет мне сохранить жизнь. Если же нет, то не вверяю. Если эти мои слова покажутся дерзостью и, следовательно, не понравятся Любому Возможному, которое может слушать меня или же не обращать на меня внимания, то я беру назад свои слова и прошу прощения, если это необходимо. В противном случае, я ничего не беру назад и прощения не прошу. С другой стороны...». (М. Денисов, С. Барышева)
«Тогда в руки Того-Что-Может Быть-Больше-Чем-Жизнь-И-Смерть я предаю себя, если это позволит спастись. Если же нет - то не предаю. А буде сказанное
Новый филологический вестник. 2019. №4(51). --
мною прозвучит как дерзость для того, что может слышать, а может и не слышать меня, то забираю свои слова обратно и прошу прощения, в случае если таковое для меня необходимо. В противном же случае не забираю и не прошу... Однако, с другой стороны.». (А. Ганько)
Мадрак начинает свою молитву словами I resign myself (into the hands), которые переводятся по-разному: препоручаю, предаю, вверяю (в руки). Толковый словарь С.И. Ожегова на каждое из этих слов (в соответствующем значении) дает такие пометы: «устаревшее» на препоручить, «книжное» на вверять и «высокое» на предавать [Ожегов 2010, 474, 70, 469]. В целом это соответствует тенденции, отмеченной выше: перевод Лапицкого намеренно усложнен лексически (книжной лексикой и канцеляритом: послужит этот акт, изречение, желаемо и др.) и структурно (описательными предикатами и придаточными предложениями). Перевод Ганько упрощает синтаксическую структуру монолога, но использует больше лексем высокого стиля. В переводе Денисова и Барышевой синтаксис также упрощается, но присутствует семантическое приращение (следовательно, не понравятся).
Заметно, что каждое обращение Мадрака к высшим силам сопровождается уточнением, имеет это значение или нет, может быть даровано или может быть отнято, может повлиять на что-то или нет и так далее. Персонаж совмещает план мифологический (обращение к высшим силам) и бытовой (если это мне не поможет, то я и не обращался ни к кому), что является одной из характерных черт заговоров [Зайцева 2012]. Заговор ориентирован на нечто «непредвиденное, отклоняющееся от нормы, даже экстремальное» [Топоров 1988, 22], не решаемое «стандартными» средствами, а кроме того, он предполагает «некий резерв неопределенностей, обеспечивающий известную "свободу", незапрограммированность, дающую возможность маневрировать, применяясь к конкретной ситуации» [Топоров 1988, 23]. Это также можно сравнить с черномагическими договорами с дьяволом [Казанцев 2006], где условия «договора» прописываются максимально подробно.
Таким образом, простая церемония отпущения грехов перед смертью превращается в хитроумный договор между жрецом и высшими силами, составленный так, чтобы снять с говорящего ответственность за происходящее.
Следующие примеры описывают ситуацию, в которой Мадрак случайно помешал выиграть важное сражение. Осознание нанесенного вреда заставляет его бросить все дела и начать каяться.
4. «"Forgive me, Whatever You Are or Were, wherever You May or May Not Be, for omissions and commissions in which I indulged or did not indulge, as the case may be, in this matter which has just come to pass," he says, still beating his breast. "And in
«Прости
Мог Быть, за те деяния и недеяния, которым я потворствовал или не потворствовал, как тоже могло быть, только что происшедшим событиям. Ну а в случае...». (В. Лапицкий)
«Прости меня, Кем-бы-Ты-ни-Был, где бы Ты не Мог или не Мог Быть, за поступки, совершенные или же не совершенные мной в этом деле, за которое я был проклят, а мог и не удостоиться проклятия... - он продолжает бить себя в грудь. -И в деле, которое...». (М. Денисов, С. Барышева)
«Прости мне, Сущий или Бывший Ранее, Где бы Ты ни мог быть или не быть, грехи мои и поступки, как совершенные, так и несовершенные в этом странствии, что сулят, а быть может, и не сулят мне вечное проклятие, - он вновь бьет себя в грудь, - ибо я грешен... ». (А. Ганько)
5. «"Hallowed be Thy name, if a name Thou hast and any desire to see it hallowed.," says Madrak».
«Да святится имя Твое, если есть у Тебя имя и хочешь Ты, чтобы оно святилось... - говорит Мадрак». (В. Лапицкий)
«Да святится имя Твое, если имеешь Ты имя и желаешь видеть его святимым... - рыдает Мадрак». (М. Денисов, С. Барышева)
«Да святится Имя Твое, если у Тебя есть Имя и желание, чтобы оное прославляли. - сквозь слезы бормочет Мадрак». (А. Ганько)
Мадрак ведет свой монолог, отрешаясь от всех остальных дел и не обращая внимания на происходящее вокруг него (что показано многоточиями после каждой реплики). В целом почти все примеры заканчиваются не логическим завершением реплики, а прерыванием говорящего, что свидетельствует о крайней увлеченности Мадрака своими монологами.
В примере 4 перевод Лапицкого структурно ближе к оригиналу, чем остальные, так как фраза in this matter which has just come to pass в нем идет там же, где у Желязны - в конце предложения, в то время как в других переводах она перерабатывается и выносится в начало, что позволяет легче воспринимать данное высказывание. Кроме того, в переводах Денисова и Барышевой и Ганько появляется значение «быть проклятым, получить проклятие», отсутствующее в оригинале, а в переводе Ганько оно поддерживается самобичеванием в конце предложения.
В примере 5 в оригинале используется прецедентный текст - католическая молитва «The Our Father (The Lord's Prayer)», которая преобразуется в соответствии со стилистическими установками персонажа. Традиционные обороты дополняются «предусматривающими» пунктами и прочитываются иначе, сопровождаясь ироническим переосмыслением. Подобные преобразования можно было бы даже считать кощунством, если бы не строгое указание на «иномирность», фантастичность ситуации и устройства романного мироздания.
В русских переводах реплика начинается одинаково, что позволяет сохранить параллель с оригинальной ссылкой на текст молитвы. Однако далее в переводе Денисова и Барышевой наиболее точно сохраняется син-
таксическая структура оригинала (вплоть до калькирования выражений have a name и to see it hallowed). В варианте Лапицкого дается русский эквивалент конструкции со значением обладания и активные конструкции хочешь Ты и чтобы оно святилось. Перевод Ганько также использует русскую конструкцию со значением обладания, в которую добавляется еще один объект (желание). Таким образом, в отличие от предыдущих монологов, перевод Лапицкого воспринимается как самый легкий для восприятия.
В результате проведенного анализа можно сказать, что переводчиками, безусловно, проделана значительная работа. Поскольку многократное осложнение уточняющими оборотами и замечаниями делает текст сложным для восприятия, в переводе необходимо, с одной стороны, адекватно передать исходную идею, а с другой - не слишком упростить и не чрезмерно усложнить конечный текст. С учетом разнообразия синтаксических и стилистических формул при большом числе аллюзий и отсылок это превращается в непростую задачу.
В целом переводы выглядят довольно близкими по духу к оригиналу, сохраняя указанную ироничность и намеренную сложность формы. Соединение подобных жанров - высокого религиозного дискурса и делового юридического стиля - придает текстовым фрагментам ироничность и даже оттенок черного юмора.
Для русскоязычного читателя, который видит подобную игру трансформаций внутри текста, складывается интересный и неоднозначный образ персонажа. С одной стороны, это своеобразный религиозный фанатик, который в любой ситуации находит повод для обращения к высшим силам, и от «диалога» с ними его крайне сложно оторвать. С другой стороны, учитывая агностический подход Мадрака к молитвам, он представляет собой достаточно ироническую фигуру и воспринимается читателем именно так. При этом чем больше в переводе противоречивых сочетаний, тем более яркое впечатление складывается при прочтении, и персонаж превращается из относительно второстепенного в интересный литературный образ (например, литания Мадрака цитируется в рассказе Л. Нивена «What Can You Say About Chocolate-Covered Manhole Covers»).
Все переводчики используют сложные синтаксические конструкции (большое количество причастных и деепричастных оборотов, определительные придаточные предложения) и книжную лексику, однако отдают предпочтение различным средствам создания образа героя. Для наиболее раннего перевода В. Лапицкого характерна максимальная усложненность синтаксиса, увеличение количества пропозиций (в том числе свернутых к актанту), использование устаревшей лексики и поиск эквивалентов для передачи трансформаций прецедентных текстов религиозного дискурса. Перевод М. Денисова и С. Барышевой характеризуется рядом лексических отступлений от английского оригинала и добавлением смыслов, интерпретирующих мотивы действий персонажей или их оценку. Перевод А. Ганько можно назвать наиболее легким по синтаксической структуре.
Это самый поздний перевод, поэтому можно предположить, что автор мог ознакомиться с уже существующими текстами и получил возможность использовать наиболее выгодные черты предыдущих версий или заменить их своими.
ИСТОЧНИКИ
1. Желязны Р. Порождения Света и тьмы / Пер. с англ. В. Лапицкого. СПб., 1992.
2. Желязны Р. Создания света - создания тьмы / Пер. с англ. М. Денисова, С. Барышевой. М., 1993. С. 15-173.
3. Желязны Р. Создания Света, Создания Тьмы / Пер. с англ. А.И. Ганько. М., 2003.
4. Zelazny R. Creatures of Light and Darkness. London, 2010. URL: https://book-scafe.net/read/zelazny_roger-creatures_of_light_and_darkness-156503.html#p1 (дата обращения 05.04.2019).
ЛИТЕРАТУРА
1. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 136-137.
2. Бобырева Е.В. Прецедентные высказывания религиозного дискурса // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. 2007. № 2 (20). С. 3-6.
3. Бобырева Е.В. Религиозный дискурс: ценности и жанры // Знание. Понимание. Умение. 2008. № 1. С. 162-167.
4. Бобырева Е.В. Эмоциональный аспект коммуникативной компетенции в религиозном дискурсе // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. 2014. № 10 (95). С. 23-30.
5. Зайцева Т.Ю. Повесть О.М. Сомова «Оборотень» в контексте фольклорной традиции заговора // Омский научный вестник. 2012. № 3 (109). С. 122-125.
6. Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 2004.
7. Казанцев М.Ф. Сделка с дьяволом: миф или реальность // Дискурс-Пи. 2006. № 1. С. 123-127.
8. Кожемякин Е.А. Религиозный дискурс: методология исследования // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: Философия. Социология. Право. 2011. Вып. 15. № 2. С. 32-47.
9. Косоногова О.В. Характеристики юридического дискурса: границы, содержание, параметры // Историческая и социально-образовательная мысль. 2015. Т. 7. № 1. С. 61-68.
10. Лосев А.Ф. Тифон // Мифологический словарь. М., 1990. С. 401.
11. Мелетинский Е.М. Норны // Мифологический словарь. М., 1990. С. 529.
12. Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка: около 100 000 слов, терминов и фразеологических выражений. М., 2010.
13. Палашевская И.В. Функции юридического дискурса и действия его участников // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. 2010. Т. 12. № 5 (2). С. 535-540.
14. Топоров В.Н. О статусе и природе заговора (теоретический аспект) // Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора. I. Тезисы и предварительные материалы к симпозиуму. М., 1988. С. 22-24.
15. Уржа А.В. Русский переводной художественный текст с позиций коммуникативной грамматики. М., 2016.
16. Kovacs C.S. ".And Call Me Roger": The Early Literary Life of Roger Zelazny // The Collected Stories of Roger Zelazny. Vol. 2: Power & Light. Framingham, 2009. P. 531-570.
17. T. van Dijk. Discourse and Context: A Sociocognitive Approach. Cambridge, 2008.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Bobyreva E.V. Emotsional'nyy aspekt kommunikativnoy kompetentsii v reli-gioznom diskurse [Emotional Aspect of Communicative Competence in Religious Discourse]. Izvestiya Volgogradskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta, 2014, no. 10 (95), pp. 23-30. (In Russian).
2. Bobyreva E.V Pretsedentnyye vyskazyvaniya religioznogo diskursa [Precedent Statements of Religious Discourse]. Izvestiya Volgogradskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta, 2007, no. 2 (20), pp. 3-6. (In Russian).
3. Bobyreva E.V. Religioznyy diskurs: tsennosti i zhanry [Religious Discourse: Values and Genres]. Znaniye. Ponimaniye. Umeniye, 2008, no. 1, pp. 162-167. (In Russian).
4. Kazantsev M.F. Sdelka s d'yavolom: mif ili real'nost' [A Deal with the Devil: Myth or Reality]. Diskurs-Pi, 2006, no. 1, pp. 123-127. (In Russian).
5. Kosonogova O.V. Kharakteristiki yuridicheskogo diskursa: granitsy, soderzhani-ye, parametry [Characteristics of Legal Discourse: Boundaries, Content, Parameters].
Istoricheskaya i sotsial'no-obrazovatel'naya mysl', 2015, Vol. 7, no. 1, pp. 61-68. (In Russian).
6. Kozhemyakin E.A. Religioznyy diskurs: metodologiya issledovaniya [Religious Discourse: the Methodology of Researching]. Nauchnyye vedomosti Belgorodskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: Filosofiya. Sotsiologiya. Pravo. 2011, vol. 15, no. 2, pp. 32-47. (In Russian).
7. Palashevskaya I.V. Funktsii yuridicheskogo diskursa i deystviya ego uchast-nikov [Functions of Legal Discourse and Acts of Its Participants]. Izvestiya Samarskogo nauchnogo tsentra Rossiyskoy akademii nauk, 2010, vol. 12, no. 5 (2), pp. 535-540. (In Russian).
8. Zaytseva T.Ju. Povest' O.M. Somova "Oboroten'" v kontekste fol'klornoy tra-ditsii zagovora [The Story "Werewolf' by O.M. Somov in the Context of Folkloristic Tradition of Spell]. Omskiy nauchnyy vestnik, 2012, no. 3, pp. 122-125. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
9. Arutjunova N.D. Diskurs [Discourse]. Lingvisticheskiy entsiklopedicheskiy sl-ovar' [Linguistic Encyclopedical Dictionary], 1998, pp. 136-137. (In Russian).
10. Kovacs C.S. "...And Call Me Rogef': The Early Literary Life of Roger Zelazny.
The Collected Stories of Roger Zelazny. Vol. 2: Power & Light, 2009, pp. 531-570. (In English).
11. Losev A.F. Tifon [Typho]. Mifologicheskiy slovar' [Mythological Dictionary], 1990, p. 401. (In Russian).
12. Meletinskiy E.M. Norny [The Norns]. Mifologicheskiy slovar' [Mythological Dictionary], 1990, p. 529. (In Russian).
13. Toporov V.N. O statuse i prirode zagovora (teoreticheskiy aspekt) [On Status and Nature of Spell (the Theoretical Aspect)]. Etnolingvistika teksta. Semiotika malykh form fol'klora. I. Tezisy i predvaritel'nyye materialy k simpoziumu. [Ethnolinguistics of the Text. Semiotics of Small Forms of folklore. I. Abstracts and Preliminary Materials for the Symposium]. Moscow, 1998. pp. 22-24. (In Russian).
(Monographs)
14. T. van Dijk. Discourse and Context: A Sociocognitive Approach. Cambridge, 2008. (In English).
15. Urzha A.V. Russkiy perevodnoy khudozhestvennyy tekst spozitsiy kommunika-tivnoy grammatiki [Russian Literary Translation in the View of Communicative Grammar]. Moscow, 2009. (In Russian).
16. Zolotova G.A., Onipenko N.K., Sidorova M.Ju. Kommunikativnaya gramma-tika russkogoyazyka [Communicative Grammar of Russian language]. Moscow, 2004. (In Russian).
Филатова Ганна Алексеевна, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова.
Аспирант кафедры русского языка, специалист по учебно-методической работе кафедры русского языка. Научные интересы: коммуникативная грамматика, переводоведение, лингвистика текста.
E-mail: gphilatova@gmail.com
ORCID ID: 0000-0001-8911-0350
Ganna A. Filatova, Lomonosov Moscow State University.
Post-graduate student at the Department of Russian Language, specialist in teaching methods at the Department of Russian Language, Faculty of Philology. Research interests: communicative grammar, translation studies, linguistics of text.
E-mail: gphilatova@gmail.com
ORCID ID: 0000-0001-8911-0350
