CC BY
255
УДК 821.161.1
ТРАГЕДИЯ ПРОСНУВШЕГОСЯ СОЗНАНИЯ: «ЛИШНИЙ ЧЕЛОВЕК» ИЗ НАРОДА В РАССКАЗЕ И. А. БУНИНА «ЗАХАР ВОРОБЬЕВ»
© Т. Е. Харисова
Институт развития образования Россия, Республика Башкортостан, 450075 г. Уфа, ул. Мингажева, 120.
Тел./факс: +7 (347) 228 80 36.
E-mail: [email protected]
Статья посвящена анализу тургеневской традиции в рассказе И.А. Бунина «Захар Воробьев»; вскрывается процесс гамлетизации сознания человека из народа, самоосмысления мужика в духе рефлексии тургеневского «лишнего человека». Проснувшееся сознание, разрывая привычные житейские путы, обнаруживает трагическое в собственном бытии: абсолютное одиночество его носителя в людском мире, невозможность реализации жажды героического в окружающей действительности. Тургеневский контекст позволяет обнажить экзистенциальную драму простой русской души: она погибает, стараясь залить водкой охватившую ее смертельную тоску. Тем самым писатель пытается постичь трагические основы национального характера: безысходность от пробуждения, от индивидуализации человека, от нового открытия мира, ведущих не к радости, а к полынной горечи, к самоистреблению в финале. Доброта, физическая мощь, стремление служить людям, которыми наделен герой, оказываются невостребованными российской действительностью тех лет. За частной судьбой этого русского мужика проглядывают общие закономерности национального существования первых десятилетий XX века такими, какими они виделись писателю. В своем рассказе Бунин не только полемизировал с тургеневскими произведениями о народе - «Записками охотника», «Муму», «Деревней» -но и продолжил тургеневский образ «лишнего человека» (роман «Новь»), поставив в центр повествования человека из народа. Тургеневские интертексты, актуализированные в процессе интерпретации рассказа, соотносятся с традициями прозы Н.М. Карамзина, Н.В. Гоголя, М. Горького.
Ключевые слова: тургеневская традиция, экзистенциальность, «лишний человек», «Новь», мотив, интертекстуальные связи.
Рассказ, датируемый 1912 г., неоднократно ее изгадил и пропил. К чему же этот изумительный
анализировался в научно-критической литературе. дар, если в нем - позор и страдание?» [3, с. 336.]. Ему уделено внимание, в частности, в работах И. П. Н. М. Кучеровский полагает, что бунинский
Ватенкова, П. А. Николаева, М. П. Цебоевой, герой «не мог пережить настроение безысходной
Н. М. Кучеровского и др. тоски умирания, это то единственное, что сломило
Некоторые исследователи основную причину Захара, то, чему он не мог уже сопротивляться, что
гибели героя видят в неблагополучном социальном оказалось выше его богатырских сил и что вообще
окружении, во враждебной среде. делает в бунинском рассказе жизнь Захара Воробь-
Так, И. П. Ватенков пишет: «И все же именно ева с этой «жаждой подвига» ненужной, лишенной
в рассказах писателя о крестьянстве бунинский смысла» [4].
синтетизм восприятия жизни существенно подто- Мы видим, что «Захар Воробьев», как всякое
чен трагическим ощущением всесилия сущест- значительное произведение, вызывает самые раз-
вующей в жизни дисгармоничности» [1, с. 110- ные толкования среди критиков. Мы предлагаем
115]. «Даровиты и красивы люди, но скверны усло- свою версию прочтения этого рассказа посредством
вия их бытия» [2, с. 17.], - читаем у другого автора. соотнесения его с тургеневским контекстом.
Иной точки зрения придерживается К. И. Чу- Тургеневская традиция, насколько нам извест-
ковский, который в своей работе «Смерть, красота и но, впервые выявляется в этом произведении. В но-
любовь в творчестве И. A. Бунина» находит причину вом литературном контексте образ Захара Воробьева
гибели героя в нем самом. «Душа у него щедрая, приобретает экзистенциальное звучание, его гибель,
царственная, созданная для безмерных деяний, - его трагедия имеют глубоко личные истоки. пишет Чуковский о Захаре Воробьеве, - и вот когда Образ могучего Захара Воробьева из одно-
наступила его часть, он, не дрогнув, могуче, спокой- именного рассказа, на наш взгляд, навеян образом
но совершил свой героический подвиг: выпил почти Герасима из «Муму». Оба героя - могучей редко-
одним глотком целую четверть вина и, рухнув, как стной мужской породы, оба связаны с деревенской
бык, умер от этого подвига! ... Зря, по-дурацки, без жизнью,воплощают ее плоть и кровь, ее, так ска-
пользы истратилась богатырская сила. Она была зать, русский нерв. Можно сказать, что «воспри-
дана человеку для величавых и иных дел, но человек ятие Буниным Тургенева было неоднозначным,
противоречивым, в нем существовало и притяжение, и отталкивание» [5, с. 5].
При сравнении бросаются в глаза не только очевидные параллели, но и контрастность в изображении двух русских гигантов. Тургеневский Герасим - немой, бунинский же герой, напротив, не только обладает даром речи, но к тому же словоохотлив, речист, склонен к рассказыванию; Герасим не переносит спиртного, Захар же пьет и любит пить на спор и умирает как будто только от обильного возлияния.
Общей ситуацией является и прохождение героев через бескрайние российские просторы, в вечерние часы, накануне наступления ночи. Вместе с тем сопоставление героев посреди пространств, внешне их объединяющих, подчеркивает принципиальную разницу между ними. Приведем эти важные для нашего анализа отрывки. В тургеневской повести «Муму» читаем об этом:
«Он шел по нем с какой-то несокрушимой отвагой, с отчаянной и вместе радостной решимостью. Он шел; широко распахнулась его грудь; глаза жадно и прямо устремились вперед. ... Только что наступившая летняя ночь была тиха и тепла; с одной стороны, там, где солнце закатилось, край неба еще белел и слабо румянился последним отблеском исчезавшего дня, - с другой стороны уже вздымался синий, седой сумрак. Ночь шла оттуда. Перепела сотнями гремели кругом, взапуски пере-кликивались коростели... Герасим ... чувствовал знакомый запах поспевающей ржи, которым так и веяло с темных полей, чувствовал, как ветер, летевший к нему навстречу - ветер с родины, - ласково ударял в его лицо, играл в его волосах и бороде; видел перед собой белеющую дорогу - дорогу домой, прямую как стрела; видел в небе несчетные звезды, светившие его путь, и как лев выступал сильно и бодро...» [6].
А вот отрывок, описывающий Захара среди отечественного природно-полевого простора: «Повздыхал, помотал головой, отодвигая ворот полушубка, и, чувствуя еще больший, чем прежде, прилив сил и неопределенных желаний, поднялся, зашел в винную лавку, купил бутылку и зашагал по переулку вон из села, пошел по пыльной дороге в открытом поле, в необозримом пространстве неба и желтых полей» [7] (Курсив здесь и далее наш). Путешествие бунинского героя по дороге завершается таким его характерным описанием: «Ах, домой бы теперь, да в ригу, да в солому! Но, постояв, Захар открыл глаза и, вместо того, чтобы свернуть влево, на Осиновые Дворы, упорно зашагал, перейдя плотину, на большую дорогу, к винной лавке. О, какая тоска была на этой пустынной, бесконечной дороге, в этих бледных равнинах за нею, в этот молчаливый степной вечер!».
От тургеневского описания веет оптимизмом: в ее финале мы видим бодро шагающего, идущего к себе домой, в деревню, несокрушимого никакими несчастьями Герасима, сразу же по прибытии домой с наслаждением работающего на сенокосе.
У Бунина, напротив, мы видим гиганта, охваченного посреди вечерней природы смертельной тоской, трагический исход богатыря, умирающего на большой дороге.
Примечательно, что рассказ Бунина датируется 1912 г., его написание как бы приурочено к 60-летию создания тургеневского «Муму» (1852).
Думается, лейтмотивом образа Захара является его чужеродность окружающему миру, неизбывное одиночество в окружающем его мире; не случайно о его семье, сыновьях сказано мельком, а о жене не сказано ничего.
Именно с подчеркивания одиночества героя в мире и начинается рассказ о нем. «Всю жизнь, -ему было сорок лет, - не покидало его и другое чувство - смутное чувство одиночества; в старину, сказывают, было много таких, как он, да переводится эта порода» [7].
В рассказе это «смутное чувство одиночества», связанное с его породой, с его необыкновенными физическими данными, переходит в иное -экзистенциальное чувство одиночества, обостренное, пронзительное, болезненное, превращающееся в смертельную тоску, стараясь переломить которую герой умирает от обильного возлияния.
В целом построение рассказа близко к композиции древнегреческой трагедии, осмысленной Аристотелем в «Поэтике»: переход от счастья к несчастью в короткий промежуток времени. В «Захаре Воробьеве» в течение дня веселое и радостное состояние героя переходит в трагическое мироощущение и гибель.
В концовке рассказа мы видим героя на фоне природного и людского безмолвия, подчеркивающего абсолютное одиночество этого человека в мире, его ненужность последнему. Процитируем: «Было мертвенно тихо. Нигде ни единой души. Ровная бледная синева вечернего неба надо всем. Далекий лесок, темнеющий в конце лощины. Над ним полный, уже испускающий сияние месяц. Длинный, голый зеленый выгон и ряд изб вдоль него. Три огромных зеркальных пруда, а между ними две широких навозных плотины с голыми, сухими ветлами - толстыми стволами и тонкими прутьями сучьев. На другом боку другой ряд изб. И так четко все в этот короткий час между днем и ночью: и контуры серых крыш, и зелень выгона, и сталь прудов. Один, слева, чуть розовеет, прочие - две зеркальных бездны, в которых точно влиты отраженный месяц и каждый ствол, каждый сучок.
- Фу, пропасти на вас нету! - шумно вздохнул Захар приостанавливаясь. -Как подохли все!» [7].
На наш взгляд, Захар Воробьев - еще один вариант «лишнего человека», разработке которого посвятил многие свои произведения И. С. Тургенев. Одним из последних вариантов этого типа в его творчестве является Нежданов в романе «Новь» (1876). Примечательно, что осмысляя своего героя, Тургенев замечал, что люди, подобные Нежданову, попадаются уже и в народной среде: «российские Гамлеты», самоеды, рефлектеры, по словам писателя, имеются теперь и среди мужиков, что этот тип «спустился» в народ. Бунинский Захар Воробьев и есть художественное воплощение «лишнего человека» из народа, своего рода продолжение вышеприведенного высказывания Тургенева об эволюции этого типа в русской действительности.
Экзистенциальный сюжет «Нови» заключается в осознании Неждановым того, что он лишний человек на этой земле, лишний во всех сферах жизни: общественной, литературно-поэтической, любовной. Он не состоялся как поэт, на фоне Марианны он «выглядит слабым, жалким, ее недостойным ... Нежданов лишен сильных и глубоких страстей» [8, с. 42].В контексте романа проясняется и семантика его фамилии - его не просто не ждут, его нигде не ждут. Он - лишний везде. Постижение этой истины ведет к самоубийству тургеневского героя.
Тот же процесс - но уже в течение дня - происходит и с сорокалетним героем Бунина, осознание своей ненужности в мире оборачивается смертельной тоской, пытаясь заглушить которую «народным» способом, Захар умирает от непрерывного пития. Примечательно, что оба героя - и тургеневский, и бунинский - в самые драматические минуты своей жизни описываются в ситуации абсолютного одиночества, изолированными от людского мира. В связи с Захаром Воробьевым выше уже цитировался соответствующий фрагмент, приведем аналогичный из тургеневского романа. Здесь читаем: «Нежданов стал твердой ногою на темную землю, окружавшую корень яблони, и вынул из кармана тот небольшой предмет, который находился в ящике стола. Потом он внимательно посмотрел на окна флигелька... «Если кто-нибудь меня увидит в эту минуту, - подумал он, - тогда, быть может, я отложу... Но нигде не показалось ни одного человеческого лица... точно все вымерло, все отвернулось от него, удалилось навсегда, оставило его на произвол судьбы» [9].
Если природно-полевой простор в тургеневской повести слит, органически сопряжен с образом Герасима, то в бунинском рассказе тот же простор подчеркивает одиночество Захара в мире. Примечательно, что последний мотив в русской прозе генетически восходит к повести Н.М. Карам-
зина «Юлия» (1794), в которой сказано: «Открытое небо, пространство, необозримые равнины питали в ее душе горестную идею одиночества» [10]. Юлия и Захар - это страдающие души в своем глубоком одиночестве. Но причины страданий различны: у Юлии - любовная, у Захара - результат самопознания, постижения героем «трагической основы» своего бытия, прежде смутной для него.
Тот же смысл выявляется и при сопоставлении Захара Воробьева, пребывающего на бесконечных полевых и равнинных просторах, с его гоголевским первообразом из поэмы «Мертвые души». В одиннадцатой главе поэмы читаем: «Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?» [11]. Богатырь есть, есть и место, но, увы, не суждено богатырю развернуться и пройтись по этому простору, то есть явить себя в полном блеске всех своих дарований и возможностей. Осознание Захаром Воробьевым этого непреложного факта в один из августовских дней ведет к смертельной тоске и к трагической развязке. Сопоставление с гоголевской поэмой здесь напрашивается само собой и потому, что в сущности основу композиции рассказа составляет контраст между живой душой Захара и мелкими (мертвыми) душонками окружающих его людишек, главная цель которых погубить богатыря.
Смертельная тоска и порожденное ею непрерывное питие зелья нерасторжимо слиты в изображении Захара (вспомним, что и жажда подвига возникала у героя только во хмелю). Такое описание отражает принципиальную установку Бунина-художника, всегда воспринимавшего душевное (духовное) в неразрывной связи с материальным, чувственным.
В отзыве о работе Д.С. Мережковского о Л. Н. Толстом и Ф.М. Достоевском, назвавшего первого «тайновидцем плоти», а второго - «тайно -видцем духа», Бунин замечает: «Тайновидец духа... да разве можно видеть дух иначе, как через плоть? Мережковский оттого это и выдумал, что у него самого никакой плоти нет и никогда не было. Он даже не знает, что такое плоть. Тайновидец духа. Что за чепуха!» [12, с. 31]. В рассказе Бунина высокое, трагедийное («смертельная тоска») и будничное, плотское (пьянство) представлены в герое как единое целое.
В рассказе Бунина внутренний, душевный трагизм героя подчеркнут указанием на то, что вокруг головы Захара возникает подобие мученического венца. Здесь читаем: «Направо от него падала на золотистое пересохшее жнивье большая тень с сиянием вокруг головы» [7]. Мученическое состояние Захара подчеркивается и в финале - конечным по-
ложением его тела: «И твердо пошел на середину большой дороги. И, дойдя до середины, согнул колени - и тяжело, как бык, рухнул на спину, раскинув руки». Конечная поза Захара напоминает собой крест, символизируя страдания, внутреннюю драму героя, приведшую его к гибели. И смерть героя именно «на середине большой дороги»- его последнее, предсмертное желание все-таки, хотя бы так, после смерти вписаться в людской мир, быть ему нужным, полезным, понятым им. Напряженный, активный процесс осмысления героем самого себя передан в таких словах: «... И думал, думал...». В этих словах отражено гамлетовское начало в образе бунинского героя, погруженного в напряженное размышление о собственной жизни, что вновь сближает его с Неждановым, прозванным «российским Гамлетом».
В описании Воробьева (как и тургеневского Герасима) проступает былинно-богатырское, но в жизни это одинокий богатырь, окруженный мелкими людьми, желающими его опоить, загубить, «об-мошенничать», как выражается сам Захар. От начала и до конца повествования народная среда вокруг героя мелкая и недостойная.
С темой ненужности, с темой «лишнего человека» в изображении Захара Воробьева переплетается и другая, на наш взгляд, восходящая также к творчеству И.С. Тургенева: тема поиска героического в жизни.
В рассказе об этом читаем: «Был он порядочно выпивши, и, как всегда во хмелю, жадно искала душа его подвига - все равно, доброго или злого... даже, пожалуй, скорей доброго, чем злого». И еще об этом: «Он смотрел на небо - и вся душа его, и насмешливая и наивная, полна была жажды подвига. Человек не особенный, он твердо знал это, но что путного сделал он на своем веку, в чем проявил свои силы? Да ни в чем, ни в чем!» (Выделено здесь и далее нами).
Известно, что героическое начало присуще многим тургеневским персонажам. К таким, например, относятся: Инсаров и Елена из «Накануне», Марианна и Машурина из «Нови», знаменитая героическая птица из стихотворения в прозе «Воробей». Но у Бунина «тургеневское» обогащено горьковским началом: жажда подвига Захаром и старуха, которую он насильно протащил до деревни, ассоциируются с рассказом «Старуха Изергиль» (1895), со словами героини: «А когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, — те просто лентяи и трусы, или не понимают жизни, потому что, кабы люди понимали жизнь, каждый захотел бы оставить после свою тень в ней. И тогда жизнь не пожирала бы людей бесследно...».
Вышеприведенный бунинский отрывок о жажде подвига выглядит как полемический ответ только что процитированному суждению из горьковского рассказа. И в самом деле, Захара Воробьева не назовешь ни трусом, ни лентяем, ни человеком, не понимающим жизни, к тому же он не только любит подвиг, но и жаждет его. Ему уже сорок лет, но ему так и не пришлось - при всех его могучих физических данных - совершить хоть одного выдающегося поступка. «Старуху пронес однажды на руках верст пять... Да об этом даже и толковать смешно: он мог бы десяток таких старух донести куда угодно» [7], - вот и все, что «совершил» бунинский богатырь за свои сорок лет. Нет места подвигам в современной российской действительности, - таков бунинский ответ известному горьковскому тезису о подвиге. Ведь даже человек богатырского сложения не нашел героического применения своим силам. Такой ответ согласуется с бунинской интерпретацией русской жизни в повести «Деревня» (1909-1910), созданной за два-три года до «Захара Воробьева».
Вместе с тем тургеневско-горьковское романтическое начало здесь опрощается, снижается: только в порядочном хмелю наступает у Захара жажда подвига.
Несмотря на свои богатырские кондиции, Захар Воробьев не только не совершил ничего из ряда вон выходящего, но оказался попросту лишним в российской жизни.
Одиночество Герасима, живущего бобылем, без семьи, без женщины, даже без собаки не вносит никакой дисгармонии в его сознание. Он, как природа, самодостаточен. Тургеневский немой органично вписан в русскую жизнь, он великий ей помощник в трудовых буднях. Напротив, бунинский герой настолько глубоко переживает в тот роковой день свое одиночество, свою ненужность в этом мире, что это ведет его к смерти. Этим Захар Воробьев типологически сродни не только Нежданову, но и Чулкатурину из «Дневника лишнего человека», и Рудину в финале романа, и умирающему Базарову, накануне смерти говорящему о своей ненужности России.
Захар Воробьев продолжает тургеневскую литературную традицию, дополняя его галерею «лишних людей» - героем из народной жизни, трагизм существования которого в последний день особенно ощущается в сравнении с его «прототипом» - Герасимом из «Муму». В отличие от последнего Захар внешне благополучен (семья, сыновья, достаток, здоровье и т.д.), но внутри него, в его сознании, в его душе в течение одного дня разыгрывается жесточайшая индивидуальная драма, в итоге губящая его. Он пытается противостоять этой драме, растворить ее в водке, в болтовне безумол-
ку, хотя сам прекрасно понимает, что этим только убивает себя.
Полемическое восприятие тургеневской концепции народной жизни дает себя знать в высказывании писателя об общей идее его повести «Деревня». «Двенадцать лет тому назад я опубликовал свой роман «Деревня», - сообщал Бунин в письме к Боссару от 21 июля 1921 г. - Это было началом целого ряда произведений, рисующих без всяких прикрас русские характеры, русскую душу, ее своеобразные сплетения, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы» [13, с. 31].
В этой самооценке писателя, думается, ощутим полемический подтекст, направленный против украшенного описания многих образов крестьян в тургеневском цикле «Записки охотника». Как писал В.Г. Белинский о «Хоре и Ка-линыче»: Тургенев «... зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил» [14]. Здесь вспоминаются не только первый рассказ цикла, но и, например, рассказы «Малиновая вода», «Касьян с Красивой Мечи», «Живые мощи», где романтические краски в изображении крестьянских персонажей очевидны. Поэтизация, несомненно, присутствует и в описании идущего домой Герасима из «Муму», описания, пронизанного возвышенно-лирическими интонациями. Известно, что в тургеневедении рассказ «Муму» рассматривается как произведение, примыкающее по своему идейно-художественному пафосу к циклу «Записки охотника».
У Бунина, напротив, контрастно этой тургеневской традиции представлен народный характер в лице Захара Воробьева «без всяких прикрас», показана его русская душа в «ее своеобразных сплетениях», ее «светлые и темные, но почти всегда трагические основы». Последнее утверждение Бунина - «почти всегда трагические основы» - противостоит многим крестьянским образам из «Записок охотника», общей концепции этого цикла. Это отталкивание Бунина от тургеневской традиции в изображении народной жизни очевидно при сопоставлении тургеневской «Деревни» (1878) из цикла «Стихотворения в прозе» и бунинской «Деревни». Если пафос «первой» «Деревни» - «О, довольство, покой, избыток русской вольной деревни! О, тишь и благодать!» [15], то пафос «второй» - совершенно противоположный процитированным восклицаниям. Примечательно, что в «Захаре Воробьеве» как бы в противовес этим двум тургеневским восклицаниям, восхваляющим деревенскую жизнь, звучит иное восклицание, в котором сливаются в единое целое речь повествователя и героя: «О, какая тоска была на этой пустынной, бесконечной дороге, в этих бледных равнинах за нею, в этот молчаливый степной вечер!». И чуть раньше, когда
Захар вошел в Жилино, сказано в том же духе: «И вдруг почувствовал такую тяжкую, такую смертельную тоску, смешанную со злобой, что даже закрыл глаза».
Мы видим два совершенно разных отклика на деревенскую действительность в синтаксически однородных фразах из произведений Тургенева и Бунина.
Как пишет в связи с этим Н.М. Малышева, «Бунин, по мнению ряда современных ученых, под влиянием событий революции 1905 г. пересматривает свои позиции, и тургеневская традиция реализуется в «деревенских» произведениях писателя уже как полемика с автором «Записок охотника». Однако такая точка зрения нуждается в уточнении» [16, с. 55]. Рассказ «Захар Воробьев» вписывается в это критическое восприятие Буниным изображения народного характера у Тургенева в «Записках охотника». Вместе с тем в этом рассказе писатель серебряного века полемизирует прежде всего с тургеневским «Муму» (а не с героями «Записок охотника»), с образом могучего Герасима, противопоставляя ему своего деревенского гиганта.
Как отмечает Н.М. Малышева, «... на рубеже веков тургеневский цикл начинает рассматриваться в русле иной обобщающей идеи - идеи «уяснения» русского национального характера. Эта традиция получила широкое развитие в литературе данного периода, поскольку проблема «русского национального характера» была одной из наиболее актуальных и центральных в литературе [10, с. 51].
Думается, обращение Бунина к художественному опыту Тургенева в «Захаре Воробьеве» (рассказ «Муму») объясняется тем же стремлением «уяснить» себе русский национальный характер, его первоосновы, его существенные черты.
Между тем в процессе изображения, осмысления русского человека из народа Бунин, во многом отталкиваясь от традиции предшественника, от традиции поэтического живописания простолюдина, вновь опирается на идейно-художественные достижения автора «Записок охотника», но уже в сфере воссоздания типа «лишнего человека», весьма популярного в творческой практике Тургенева. Бунин в образе Захара Воробьева отразил исторический процесс «гамлетизации» человека из народа, его обращение к самому себе в поисках смысла жизни, того процесса, который подметил в народной среде чуткий к сдвигам общественного сознания Тургенев.
Итак, в творческом сознании Бунина именно тургеневская традиция в изображении народной жизни («Муму», «Записки охотника», «Деревня») способствовала оформлению собственной оригинальной концепции народного характера, в частности, образа Захара Воробьева. При этом Бунин перенес конфликт в сознание своего героя, сделав сюжетом неожиданное и острое осознание им своей
ненужности в этом мире, своего неизбывного одиночества среди людей, показав движение сознания героя к этой «трагической основе». Здесь Бунин, по сути, продолжил тургеневский тип лишнего человека, дав его народную вариацию.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ватенков И. П. Бунин-повествователь (рассказы 1890— 1916 гг.). Минск: изд-во БГУ, 1974. С. 110-115.
2. Бунин И. А. Поэзия и проза. М.: Просвещение, 1986. С. 16-17.
3. Чуковский К. И. Смерть, красота и любовь в творчестве И. A. Бунина //Бунин: Proetcontra. Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей. Антология. СПб.: РХГИ, 2001. С. 336.
4. Кучеровский Н. М. И. Бунин и его проза (1887-1917). Тула: Приокское книжное издательство, 1980. 319 с.
5. Харисова Т. Е., Аюпов С. М. Тургенев и Бунин: аналитические этюды: монография. Уфа: Мир печати, 2012. С. 5.
6. Тургенев И. С. Муму.иКЬ:Шр://а7.иЬ.гиЛЛш^епеш_1_8/ text_0070.shtml
7. Бунин И. А. Захар Воробьев. URL: http://az.lib.ru/b/ bunin i a/text 1500.shtml
8. Харисова Т. Е., Аюпов С. М. Тургенев и Блок: созвучия художественных систем. Уфа: РИО РУНМЦ РБ, 2011. С. 42.
9. Тургенев И. С. Новь // Полн. собр. соч. и писем в 28 т. М.;Л.: Наука, 19бб. Т. 12. С. 7-300.
10. Карамзин Н. М. Юлия. URL:http://az.lib.ru/k/karamzin_ n_m/text_0990. shtml
11. Гоголь Н. В. Мертвые души. Том первый. URL:http:// az.lib.ru/g/gogolx_n_w/text_0140.shtml
12. АдамовичВ.Г. И.А. Бунин: Pro et contra. Личность итвор-чество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология. СПб. РХГИ, 2001. С. 31.
13. Бунин: Proetcontra. Личность и творчество Ивана Бунина в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология. СПб.: РХГИ, 2001. С. 31.
14. Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу 1847 года. Статья вторая и последняя. URL: http://az.lib.ru/b/ belinskij_w_g/text_1847.shtm.
15. Тургенев И. С. Деревня. URL:Senilia. http://az.lib.ru/ t/turgenew_i_s/text_0920.shtml
16. Малышева Н.М. И.С. Тургенев в критике и литературоведении конца XIX - начала XX в.:дисс. ... канд. филол. н. Л., 1984. С. 51-55.
Поступила в редакцию 28.05.2013 г.
THE TRAGEDY OF THE AWAKENED CONSCIOUSNESS: "THE ODD MAN" -COMMONALITY IN BUNIN'S STORY "ZAKHAR VOROBIYOV"
© T. E. Kharisova
Institute of Education Development 120 Mingazheva str., 450075 Ufa, Republic of Bashkortostan, Russia.
Phone: +7 (347) 228 80 36.
The analysis of Turgenev's tradition in Bunin's story "Z.V.": the process of consciousness's hamletization of a common man, of the peasant's self-awareness is being revealed, in keeping with Turgenev's "odd man" was carried out. Turgenev's context uncovers the existential calamity of the simple Russian soul. The common man's soul is dying, overwhelming its utter boredom with vodka. The author is trying to comprehend the tragic basis of the national character - the despair felt on awakening, of one's individualization, of new discoveries of the world - that lead not to joy but to absinthial bitterness and self-destruction in the end. The character's kindness, physical strength, and desire to serve people went unrealized in the light of the Russian reality of those years. In "Zakhar Borobiyov", Bunin disputes Turgenev's writings about the nation ("A Sportsman's Sketches", "The Mumu", "The Village") and promoted his image of "the odd man" (novel "The New Soil"), focusing on the man of commonality. Turgenev's intertexts, actualized in the process of the story's interpretation, are correlated with the prose traditions of Nikolai Karamzin, Nikolai Gogol, and Maxim Gorky.
Keywords: Turgenev's tradition, existentialism, the odd man, The New Soil, intertextual links, motive (reason). Published in Russian. Do not hesitate to contact us at [email protected] if you need translation of the article.
REFERENCES
1. Vatenkov I. P. Bunin-povestvovatel' (rasskazy 1890-1916 gg.) [Bunin the Narrator (Stories, 1890-1916)]. Minsk: izd-vo BGU, 1974. Pp. 110-115.
2. Bunin I. A. Poeziya i proza [Poetry and Prose]. Moscow: Prosveshchenie, 1986. Pp. 16-17.
3. Chukovskii K. I. Bunin: Proetcontra. Lichnost' i tvorchestvo Ivana Bunina v otsenke russkikh i zarubezhnykh myslitelei. Antologiya. Saint Petersburg: RKhGI, 2001. Pp. 336.
4. Kucherovskii N. M. I. Bunin i ego proza (1887-1917) [I. Bunin and His Prose (1887-1917)]. Tula: Priokskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1980.
5. Kharisova T. E., Ayupov S. M. Turgenev i Bunin: analiticheskie etyudy: monografiya [Turgenev and Bunin: Analytical Studies: Monograph]. Ufa: Mir pechati, 2012. Pp. 5.
6. Turgenev I. S. Mumu. URL: http://az.lib.ru/t7turgenew_i_s/text_0070.shtml
7. Bunin I. A. Zakhar Vorob'ev. URL: http://az.lib.ru/b/bunin_i_a/text_1500.shtml
8. Kharisova T. E., Ayupov S. M. Turgenev i Blok: sozvuchiya khudozhestvennykh system [Turgenev and Blok: Consonance of Art Systems]. Ufa: RIO RUNMTs RB, 2011. Pp. 42.
9. Turgenev I. S. Nov' Poln. sobr. soch. i pisem v 28 t. M.;L.: Nauka, 1966. Vol. 12. Pp. 7-300.
10. Karamzin N. M. Yuliya. URL: http://az.lib.ru/k/karamzin_n_m/text_0990.shtml
11. Gogol' N. V. Mertvye dushi. Tom pervyi. URL: http://az.lib.ru/g/gogolx_n_w/text_0140.shtml
12. Adamovich V. G. I. A. Bunin: Pro et contra. Lichnost' i tvorchestvo Ivana Bunina v otsenke russkikh i zarubezhnykh myslitelei i issledovatelei. Antologiya[I. A. Bunin: Pro et contra. The Personality and Oeuvre of Ivan Bunin in the Evaluation of Russian and Foreign Thinkers and Researchers. Anthology]. SPb. RKhGI, 2001. Pp. 31.
13. Bunin: Proetcontra. Lichnost' i tvorchestvo Ivana Bunina v otsenke russkikh i zarubezhnykh myslitelei i issledovatelei. Antologiya [I. A. Bunin: Pro et contra. The Personality and Oeuvre of Ivan Bunin in the Evaluation of Russian and Foreign Thinkers and Researchers. Anthology]. Saint Petersburg: RKhGI, 2001. Pp. 31.
14. Belinskii V. G. Vzglyad na russkuyu literaturu 1847 goda. Stat'ya vtoraya i poslednyaya. URL: http://az.lib.ru/b/belinsk ij_w_g/text_1847.shtm.
15. Turgenev I. S. Derevnya. URL: Senilia. http://az.lib.ru/t/turgenew_i_s/text_0920.shtml
16. Malysheva N. M. I. S. Turgenev v kritike i literatu-rovedenii kontsa XIX - nachala XX v.: diss. ...kand. filol. n. L., 1984. Pp. 51-55.
Received 28.05.2013.
