CC BY
30
ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
2012 РОССИЙСКАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ФИЛОЛОГИЯ Вып. 1(17)
УДК 811.511.112’36
ТРАДИЦИЯ И НОВАЦИИ В ЛЕКСИЧЕСКОМ И ГРАММАТИЧЕСКОМ СТРОЕ КАРЕЛЬСКОГО ЯЗЫКА1
Светлана Викторовна Ковалева к. филол. наук, ученый секретарь Институт языка, литературы и истории Карельский научный центр РАН
185910, Респ.Карелия, Петрозаводск, ул. Пушкинская, 11. kov@krc.karelia.ru
Александра Павловна Родионова к. филол. наук, научный сотрудник Институт языка, литературы и истории Карельский научный центр РАН
185910, Респ.Карелия, Петрозаводск, ул. Пушкинская, 11. santrar@krc.karelia.ru
Данная статья посвящена формированию карельской письменной традиции. Освещены основные этапы развития письменности карельского языка, начиная с первой половины XIX в. и до наших дней. Показаны существенные изменения, которые претерпел карельский язык на пути перехода от устных диалектных форм к кодифицированным письменным формам. Определены состав и интенсивность пополнения словарного фонда карельского языка. Особое внимание уделено происхождению новейшей лексики, ее формированию и употреблению в речи. Отмечены тенденции современного словообразования, продемонстрированы процессы семантического и деривационного развития лексических единиц. Авторы статьи рассмотрели также некоторые проблемы падежной системы карельского языка, связанные с историческими изменениями грамматического строя.
Ключевые слова: новописьменный язык; продуктивные суффиксы; словообразовательные модели; падежная система; послеложные падежи.
В последние два десятилетия новописьменный карельский язык получил значительное развитие как с точки зрения его функциональной востребованности, так и с точки зрения обогащения его внутренней структуры. Что касается первого аспекта, стоит подчеркнуть, что к настоящему времени сферами функционирования карельского языка стали средства массовой информации, система образования (как школьного, так и высшего), культура, искусство и, что особенно значимо, наука. Относительно развития внутренней структуры следует отметить, что на пути перехода от устных диалектных форм к кодифицированным письменным карельский язык претерпел существенные изменения в лексике и грамматике.
Карельский язык, как и родственный вепсский, является языком новописьменным. Но это не значит, что он никогда ранее не фиксировался на письме [Зайцева 2010]. Хотя письменная форма карельского языка официально начала свою историю с 1930-х гг., развитие письменной традиции началось значительно раньше. В связи с этим хотелось бы подробнее остановиться на ис-
тории формирования карельской письменности. Первый письменный текст на карельском языке известен благодаря найденной в Новгороде берестяной грамоте ^ 292), датируемой ХП-ХШ вв. Грамота была найдена в 1957 г. профессором А.В.Арциховским. Запись сделана кириллицей и содержит заклинание от молнии. Текст грамоты впервые был опубликован и прокомментирован Ю.С. Елисеевым:
юмалануоли 10 нимижи ноули съ хан оли омо боу юмола соудьни иохови В переводе это звучит как:
Божья стрела (молния),
Десять имён твоих.
Стрела та она принадлежит богу,
Бог судный направляет [Елисеев 1959: 66]. Всего в Новгороде было найдено восемь берестяных грамот ХШ-Х1У вв., содержащих карельские собственные личные имена и топонимы. Первые карельские слова в письменных источниках известны с начала XIV в. Географические названия карельского происхождения встречаются в тексте Ореховецкого мирного до-
© Ковалева С.В., Родионова А.П., 2012
17
говора (1323 г.), например Кореломкошки, Сер-гилакши, Пуноярви. Карельские географические названия и личные имена встречаются в «Переписной окладной книге по Новгороду Вотцкой пятины 7008 г.» (1500 г. по новому летоисчислению), а также в «Писцовых книгах Обонежской пятины 1496 и 1563 гг.».
По мнению А.П.Баранцева, первая попытка создания письменности для карел «...была, видимо, предпринята в середине XVI в. Она была связана с миссионерской деятельностью православной церкви в Карелии» [Баранцев 1967: 91].
К ранним письменным памятникам карельского языка исследователи относят русско-карельские словарные записи XVII - начала XVIII вв. [Керт 2000: 19] и тексты людиковских заговоров из рукописного сборника. В 1778-1782 гг. была издана работа П.С.Палласа «Сравнительные словари всех языков и наречий», содержащая список из 273 карельских слов.
Печатные тексты на карельском языке появились только в первой половине XIX в. Это в основном были тексты духовного содержания. В начале XIX в. с целью укрепить православную веру среди карел «церковь стала публиковать духовную литературу на языке паствы» [ПФНР 2003: 194]. В 1804 г. Синод опубликовал в переводе на ливвиковское наречие карельского языка («олонецкий язык») «Перевод некоторых молитв и сокращенного катехизиса на корельский язык».
В 1820 г. на основе русского алфавита священником Вышневолоцкого уезда Тверской губернии Г.Е.Введенским и учителем Новоторж-ского училища М.А.Золотинским был сделан перевод Евангелия от Матфея (Герран мтнь Шюндю-руохтынан святой ювангели Матвьйшта карьялан юелелля. Печатойду Святьйшего-Правительствующаго Синодань кяшшенняшта, Вешяген Библейскойнь канжакуннан элолла. Пийтери, 1820).
В результате дальнейшего совместного труда переводчиков появилась рукопись карельского перевода Евангелия от Марка - Маркешта святой Jовангели [Макаров 1964: 176]. Полтора века эта рукопись хранилась в архивах. Рукопись содержит 37, 5 страниц, и текст ее написан с использованием русского алфавита того времени. К некоторым буквам добавлены значки для более точной передачи звуков карельского языка.
В 1870 г. в Петербурге на русском и карельском языках был издан «Карело-русский молитвенник для православных карелов», составленный Е.И.Тихоновым. В настоящее время молитвенник Тихонова считается лучшим по орфографии печатным изданием на сямозерском говоре ливвиковского наречия карельского языка.
С точки зрения грамматики карельского языка одним из лучших печатных изданий считается
также книга А.Логиновского «Начала христианского учения», вышедшая в 1882 г.
В течение 1895-1897 гг. для карел Кемского уезда Архангельский епархиальный комитет издал несколько духовных книг. Среди них: «Краткая священная исторiя ветхого и нового завета на русскомь языке с переводомь на карельскш язык» [Архангельск 1895], «Господа нашего Иисуса Христа Святое Евангелие от Матфея на карельском языке - Господань Мтнь Иисусань Христань Пюгя Евангели Матфейшта Каррья-лань юелелля» [Архангельск 1896], «Господа нашего Иисуса Христа святого Евангелие от Марка на корельскомь языке - Г осподань Мшив Иисусань Христань Пюгя Евангели Маркешта карьялан юелелля» [Архангельск 1896], «Господа нашего Иисуса Христа Святое Евангелие от Иоанна на корельскомь языке - Господань Мтнь Иисусань Христань Пюгя Евангели Ийва-нашта карьялан юелелля» [Архангельск 1897]. На карельский язык их переводили М.Усердов, Н.Дьячков, К.Дашков, П.Преображенский.
В конце XIX в. в связи с открытием в некоторых волостях школ для карел появились первые учебные пособия и словари, также являющиеся, безусловно, письменными памятниками карельского языка. В 1887 г. был издан на основе кириллицы карельско-русский словарь «Родное карельское». В 1894 г. в Архангельске была опубликована «Азбука для кореловь, живущихь вь Кемском уьездь Архангельской губернии». Азбука содержала упражнения для чтения и тексты молитв на карельском и русском языках.
В начале XX в., в 1908 и 1913 гг., были изданы два русско-карельских словаря: «Русско-карельский словарь» [СПб. 1908], «Викторь Ко-ролевь. Русско-корельский словарь» [Выборг 1913]. Словари были изданы для учителей, работающих в карельских деревнях Олонецкой губернии.
Большая работа по исследованию карельского языка была проделана финскими лингвистами. Поскольку письменных источников на карельском языке не так много, лингвистические описания с привлечением текстов на карельском языке представляют несомненную историческую ценность. Диалекты карельского языка изучал А.Генетц. В течение 1871 и 1872 г. «.он собирал лингвистический и фольклорный материал на территории Карелии, в результате чего им было опубликовано три дескриптивных исследования по основным наречиям карельского языка» [Зайков 2000: 8]. Собственно-карельскому наречию посвящена работа «Исследование о языке Русской Карелии» 1880]. Описание лив-
виковского наречия карельского языка содержится в «Исследовании языка олонецких карел» [Genetz 1885]. Наиболее характерные особенно-
сти фонетики и морфологии людиковского наречия определяются в работе «Северные авангарды вепсов» [Genetz 1872]. «Своими трудами А.Генетц заложил основы научного кареловеде-ния, которое впоследствии развивалось финскими и отечественными лингвистами» [Зайков 2000: 4]. Последующее внимание исследователей привлекали вопросы исторической фонетики карельского языка. Среди трудов финских лингвистов можно упомянуть работы Х.Оянсуу. Ю.Куела, Х.Лескинена. В 1934 г. был издан сборник людиковской речи, подготовленный Х.Оянсуу, Ю.Куела, Ю.Калима и Л.Кеттуненом.
Наиболее известным фольклорным памятником является эпос «Калевала», в процессе письменной фиксации которого карельский язык памятника претерпел некоторые изменения, внесенные ее автором Э. Леннротом.
В целом, можно констатировать, что к началу XX в. карельский язык имел статус бесписьменного языка и функционировал как средство бытового общения, традиционной хозяйственной деятельности и фольклорной культуры.
Собственно письменная традиция возникла в 1930-е гг. - в период «культурной революции». Первый опыт создания карельской письменности был связан прежде всего с именем известного ученого-лингвиста Д.В.Бубриха. В конце 1937 г. был утвержден алфавит карельского литературного языка на основе русской графики письма и издана разработанная проф. Д.В.Бубрихом грамматика карельского языка. В это время учеными-лингвистами были написаны учебные пособия для школ; по карельскому языку учебники готовились Д.В.Бубрихом, Н.А.Анисимовым, А.А.Беляковым и др. Работы Д.В.Бубриха с самого начала отличала уверенность в исторической самостоятельности карельского языка. Ученый показал независимость развития языкового строя в целом. Тем самым было дано обоснование для создания письменности. Однако опыт создания письменности на карельском языке в 30-е гг. прошлого столетия успехом не увенчался, а письменная традиция была прервана на долгие годы.
Возрождение карельской письменности началось в конце 1980-х гг. На фоне типичного для всей страны во второй половине 1980-х гг. бурного всплеска общественно-политической активности в Карелии впервые за долгие годы открыто заговорили о решении языкового вопроса. Этот период характеризуют сейчас как «языковую революцию».
Особенности функционирования карельского языка в домашне-бытовой сфере общения на протяжении многих десятилетий обусловили естественное развитие тех групп лексики, которые отражали в основном хозяйственный уклад жиз-
ни карел. Тем не менее, говоря о неразвитости терминологии карельского языка в целом, следует указать на то, что некоторые тематические группы терминов существуют уже давно.
Например, система терминов родства, богато развитая у всех групп карел, используется и в настоящее время: muamo ‘мама’, tuatto ‘папа’, ШШг ‘дочь ’, poigu ‘сын ’, velli ‘брат ’, sizОг ‘сестра’, veikki ‘старший брат ’, cidzi ‘старшая сестра’, buabo ‘бабушка’, diedo ‘дедушка’, sulhaine ‘жених’, mucoi ‘жена’, ukko ‘муж’ (примеры из ливвиковского наречия). Достаточно полной представляется система анатомических терминов: aivot ‘мозг’, bokku ‘бок’, agari ‘мизинец’, agarivarvas ‘мизинец ноги’, ezisormi ‘указательный палец’, gurbu ‘горб’, hammas (hammaz) ‘зуб’, hengi ‘дыхание ’, hengikeroi ‘дыхательное горло’, hibju (hibdu, hobie) ‘кожа’, huuli ‘губа’, huogain ‘ноздря ’, igen ‘десна’, ilme ‘лицо’, jalgu ‘нога’, jallanpohju ‘подошва ноги’, kainalo ‘подмышка’, kaglu ‘шея ’, kaluin ‘запястье ’, kandu ‘пятка’ и т.д.
В карельском языке широко представлены также следующие лексические группы:
названия домашних животных: lehmu ‘корова’, vaza ‘теленок’, hйkki ‘бык’, lammas ‘овца’, bossi ‘баран ’, vuonu ‘ягненок ’, hebo ‘лошадь ’, s^gu ‘жеребенок ’, uveh ‘жеребец’, heboccu ‘кобыла’, pocci ‘свинья ’, koiru ‘собака’, kazi ‘кошка’, kudzu ‘щенок’;
названия диких животных: kondii ‘медведь ’, reboi ‘лиса’, hukku ‘волк ’, jonoi ‘заяц’, hirvi ‘лось ’, majai ‘бобр’, oravu ‘белка’, sagarvo ‘выдра’, ilves ‘рысь’, hiiri ‘мышь’, rottu ‘крыса’, cubuhiiri ‘полевка’;
названия птиц: kurgi ‘журавль ’, joucen ‘лебедь ’, sorzu ‘утка’, kuikku ‘гагара’, harakku ‘сорока’, varoi ‘ворона’, kottaraine ‘скворец’, peiboi ‘зяблик ’, koppali ‘глухарка’, tedri ‘тетерев ’, kiuru ‘жаворонок ’;
названия растений: ohtoi ‘осот ’, veziheinu ‘ряска’, imiccu ‘дикий клевер’, majaiheinu ‘мать-и-мачеха’, Mgoinpelvas ‘кукушкин лен ’, kordeh ‘тростник’, kecoiheinu ‘белоус’.
По происхождению карельскую лексику можно подразделить на исконную и заимствованную. Основной словарный фонд всех финно-угорских языков (в том числе и карельского) составляют слова уральского и финно-угорского происхождения. К более поздним слоям общего словарного состава финно-угорских языков относятся финно-пермский, угорский, финно-волжский, пермский, волжский и прибалтийский. Древнейший слой лексики образуют слова уральского происхождения. В карельском языке это: jogi ‘река’ (ср. вепс. jogi, d'og'i; эст. jogi) [SSA 2001: 240], kala ‘рыба’, koda ‘дом’, mua ‘земля’, repo ‘лиса’ и т.д. К лексике финно-угорского проис-
хождения относится большинство слов, обозначающих части тела (когуа ‘ухо’, ср. вепс. когу, эст. когу) [SSA 2001: 408], природу (ка$$е ‘роса’, laineh ‘волна’), растения ^агЬа1о ‘клюква’, та^и ‘сосна’), животных, физическую деятельность (а§Шо ‘ступать ’, поиНа ‘вставать ’), физиологические и психические явления (nagгua ‘смеяться ’, икле ‘плакать ’, kivistа ‘болеть ’), наименования качеств (ауо ‘открытый’, коуа ‘твердый’, 1ШШ ‘короткий’), земледелие и скотоводство (ки^а ‘пахать ’, ки^и ‘краюха хлеба’, nagгis ‘репа’, ozгa ‘ячмень ’), жилище и постройки (каО ‘крыша’, 1а^ ‘потолок ’, ра]а ‘кузница’), домоводство и рукоделие (kovazin ‘оселок ’, оттеПа ‘шить ’), движение и средства транспорта (]а11аи ‘полоз’, о^а8 ‘вожжа’), семью, родственников (peгeh ‘семья ’, sugu ‘род ’), а также общественную жизнь (кеща ‘собрание деревни’ и т.д.).
В карельском языке присутствует также слой субстратной лексики, данные которой свидетельствуют о самостоятельном развитии языка, например, ки1и ‘баня ’, гuohka ‘сырой’, аИа§ ‘боль, горе ’.
Заимствованную лексику в карельском языке составляют индоевропейские, балтийские, германские, славянские, шведские и русские элементы. Из заимствований одними из наиболее древних принято считать балтийские заимствования: 1оЫ ‘лосось ’, hemeh ‘горох’, 1аШа ‘доска’, voagie ‘свая ’, aiza ‘оглобля ’, halla ‘заморозки’, кагуа ‘волос’ и т.д. Общих слов балтийского происхождения в прибалтийско-финских языках насчитывается более 200 [Hakkinen 1990: 243]. Несколько позднее в прибалтийско-финские языки пришли германские заимствования. В карельском языке это: adгa ‘плуг’, реШо ‘поле‘, теМа ‘мережа’, каШ1а ‘котел ’, niegla ‘игла’, киШа ‘золото’, ШЫпа ‘заем ’ и т.д. К старым славянским заимствованиям относятся, например, azгain ‘острога’, pagana ‘язычник’, pappi ‘священник ’ и т.д.
Если рассматривать отдельные тематические группы лексики, то, например, доля заимствований в системе зоонимической лексики карельского языка составляет 16% общего числа зоосе-мизмов. Представлены они в основном названиями домашних животных в связи с тем, что прибалтийско-финские народы переняли животноводство у индоиранских и индоевропейских племен. Древнейшие заимствования относятся к довольно длительному периоду соседства финно-угорских народов с индоевропейскими племенами [Жаринова 2006: 8-10]. К данной группе заимствованных лексем относятся siga ‘свинья ’, ииЫ ‘овца’, гоШ ‘крыса’, УЦа ‘зверь, добыча’, tamma ‘кобыла’ и др. В последующие периоды пополнение зоонимической лексики карельского
языка происходит из балтийского праязыка -vuohi ‘козел ’, hirvi ‘лось ’, из германского языка -lammas ‘овца’, pukki ‘козел ’, hukku ‘волк ’, из древнеславянского языка - zvieri ‘зверь ’, bobru ‘бобр’, из шведского языка - passi ‘баран ’, из саамского языка - kosotus ‘олень ’ [там же].
Из народных названий болезней в карельском языке наибольшее количество заимствований приходится на славянские, что связано с длительным контактированием карельского и русского этносов, например, kila, kilo ‘грыжа’, nikoites, nikoitus ‘икота’ [Пашкова 2008: 17].
Современный карельский язык пополняется заимствованиями в основном из русского языка как наиболее мощного сосуществующего идиома, и из финского языка как близкородственного.
Среди русских заимствований - viero ‘верование’, rossi ‘брошь’ (с.-кар.), kluassu ‘класс’, rucku ‘ручка’, rajonu ‘район’ (лив.); из финских заимствований в ливвиковском наречии - ilmoitus ‘объявление ’ (фин. ilmoitus), muodo ‘форма’ (фин. muoto), luondo ‘природа’ (фин. luonto), luonneh ‘характер’ (фин. luonne); в собственнокарельском наречии - takavarikoija ‘конфисковать ’, osuuskunta ‘кооператив’, luotto ‘кредит ’ и т.д.
Достаточно частым в современном карельском языке стало употребление интернациональной лексики, заимствованной главным образом через русский. Так, например, из общего состава общественно-политической лексики на ливви-ковском наречии, зафиксированной в бюллетенях республиканской термино-орфографической комиссии, более 40% составляют интернациона-лизмы. Среди слов-интернационализмов -dokumentu, projektu, aspektu, indeksu, bogiemu. Особенностью употребления заимствований становится тот факт, что вновь созданные слова из собственных элементов карельского языка зачастую имеют дублетный вариант, обычно - интернационализм, заимствованный через русский язык, например, ‘саммит ‘ - ulinkerahmo и sammittu; ‘траулер’ - merinuotanvedai и trauleri.
Для одних и тех же лексем в наречиях карельского языка в некоторых случаях находятся различные эквиваленты, например: ‘инстинкт ’
vainu, tundo (собственная лексема в лив.) и instinkti (интернационализм в с. -кар.), ‘интуиция ’ suvain/iani (собственная единица в лив.) и intuitijo (интернационализм с. -кар.), ‘интенсификация ’ intensiivistamine (интернационализм в лив. ) и tehostamini (с.-кар.; ср. фин. tehostaminen).
К моменту воссоздания письменности на карельском языке практически совершенно отсутствовали слова, отражающие реалии современной общественной жизни. Именно эта пустующая ниша стала постепенно заполняться неологизмами.
Лексический состав карельского языка пополняется многочисленными новообразованиями, в последние два десятилетия получили развитие отраслевые тезаурусы - например, школьная лексика, общественно-политическая и лингвистическая терминология. Интенсивному развитию лексики способствует достаточно развитая словообразовательная система карельского языка, при создании новых слов широко используются традиционные продуктивные суффиксы. Именно суффиксальный способ стал наиболее предпочтительным в современном словообразовании при создании терминов и слов, близких по значению к терминологической лексике. При этом в сферу наибольшей продуктивности попали суффиксы, образующие слова абстрактного и обобщенного значения, т.е. ту лексику, в которой язык остро нуждался в связи с расширением его функционального пространства, например, -ш, -й8; ^ш, -М8; -уш, -уй8: hendovus ‘субтильность’ < hendo ‘слабый’, иhtehиs ‘всеобщность ’ < иЫеЫпе ‘общий’ [Ковалева, Родионова 2008: 244-249]. Исключительно живым в современном языке оказался один из древнейших и наиболее распространенных суффиксов -niekku, который является практически единственным заимствованным суффиксом в карельском языке, поскольку языковая словообразовательная система в целом достаточно закрыта для иноязычных влияний. Суффикс продуктивно используется в создании дериватов со значением какого-либо рода деятельности: уиоготекки ‘сменщик’,
у^итекки ‘служащий’, valgotehniekku ‘светотехник ’. Продуктивный исторически в топоним-ном словообразовании -1-овый суффикс в карельском языке активно участвует в настоящее время в образовании новой апеллятивной лексики, например, syоmаl ‘столовая ’, Ытта1 ‘агентство’ и т.д.
Распространенным способом образования новых лексем является словосложение. Новые сложные слова относятся по преимуществу к разряду имен существительных. В зависимости от происхождения составных частей сложные слова представляют собой сложение двух (или более) исконных слов: loppu/kado ‘апокопа’, у^и/иШо ‘карьера’, soda/kиgи ‘боеспособность ’; исконного слова и заимствованного: sugu/teгmin ‘термин родства’, агЫ^а/Не^ ‘археография ’, netаli/kiгja ‘еженедельник’; двух (или более) заимствованных слов: kul'tuuгu/keskus ‘культурный центр’ киЫа^еаПеп ‘вертеп’.
Помимо морфологического способа получил распространение также лексико-семантический способ образования новых слов, который подразумевает изменение семантики слова. Карельский язык отличает чрезвычайная образность, богатство фразеологии, поэтому использование
метафоры в языке - вообще достаточно типичное явление, например, kuldaine sиgиzи ‘золотая осень ’, киШате е1о ‘золотая жизнь ’, киШате гistikanzu ‘золотой человек ’. В карельском языке метонимические переносы используются, например, при употреблении с предметным значением ряда первоначально отвлеченных существительных: muanjагaitиksen vаgevиs ‘мощность землетрясения ’ и то^гап vаgevиs ‘мощность двигателя ’. Процесс образования предметных значений связан с общим для многих языков процессом создания терминов для ряда производственных, технических и других понятий. Поэтому во втором случае (motoran vagevйs) можно говорить о терминологизации основного значения абстрактного слова.
В рамках лексико-семантического способа словообразования возможны внутренняя дифференциация значения слова, переосмысление значения, расширение или, наоборот, сужение значения.
Расширение семантики произошло у имен прилагательных:
В ливвиковском наречии: jигkи ‘категоричный’ (первое значение ‘крутой, решительный’), ounas ‘изощренный’ (старое значение ‘хитрый, ловкий’), hieno ‘изысканный’ (первое значение ‘тонкий’), huigietoi ‘аморальный’ (первое значение ‘бессовестный’);
в собственно-карельском наречии: jaykka ‘малоподвижный’ (старое значение ‘тугой, негибкий’), уакоуа ‘концентрированный’ (старое значение ‘сильный, крепкий’), клракка ‘импульсивный’ (старое значение ‘злой, вспыльчивый’).
Значения некоторых глаголов также подверглись дифференциации, например:
- в ливвиковском наречии: suittua ‘аккумулировать ’ (первое значение ‘собирать, копить’), miагаtа ‘квалифицировать ’ (первое значение ‘мерить’), selittiа ‘интерпретировать ’ (старое значение ‘выяснять, разбирать’), иhtistiа ‘инкорпорировать ’ (первое значение ‘соединять’);
- в собственно-карельском наречии: hаvittyа ‘аннулировать ’ (прежнее значение ‘истреблять, уничтожать’), esitellа ‘аннотировать ’ (первое значение ‘знакомить’), Ыа^иШо ‘лицемерить ’ (первое значение ‘притвориться’), тиапШиа ‘искушать ’ (первое значение ‘заманивать’).
Приведенные примеры подтверждают способность карельской лексики к многозначности. В процессе семантического и деривационного развития старые карельские слова приобретают новые семантические оттенки, а в отдельных случаях - новые значения. В рамках данного способа образования новых слов можно говорить
о разнице этимологических и актуальных деривационных значений, когда лексемы приобретают современное звучание.
Способы словообразования дают огромный простор деятельности, но мерой, ограничивающей этот массив, должен стать предел принятия людьми новых слов. Нельзя допустить того, чтобы старая лексика была подавлена новой. В связи с этим для исследователя важнейшей задачей является регулирование процессов в языках с точки зрения соотношения теории и практики. Этому могут способствовать беседы с носителями языков, различные исследования, в том числе социолингвистические.
Что касается грамматического строя карельского языка, то в своем историческом развитии он претерпел серьезные изменения, которые связаны как с собственными историческими судьбами, так и с влиянием неродственных и родственных языков, особенно вепсского, влияние которого на становление ливвиковских говоров особенно существенно (см.: [Бубрих 1947; 1948; №о^п 1993: 112-143]). Результаты этого развития сказались на отпадении и преобразовании конечных гласных звуков, что, в свою очередь, нашло отражение в ливвиковской падежной системе, из которой выпали (или совпали по форме) некоторые падежные формы: инессив-элатив, адессив-аблатив и аллатив.
В употреблении конечных гласных в абсолютном конце слова в прибалтийско-финских языках произошли большие изменения [Хямя-ляйнен 1963: 12]. Эти изменения различно представлены как внутри отдельных языков, так и в наречиях карельского языка. В большинстве лю-диковских говоров первичные конечные гласные, как и в вепсском языке, отпали; в части лю-диковских говоров конечные а, а в определенных случаях переходят в е (акк(е) ‘женщина’, pahk(e) ‘шишка’. В ливвиковских же говорах гласные i, о, д, и, у сохраняются, а гласные а, а в конечной позиции переходят в и, у (акки ‘женщина’, pahku ‘шишка’). Как свидетельствуют исследования по исторической фонетике прибалтийско-финских языков, названное явление проходило через ряд ступеней, одна из которых могла привести и к отпадению звуков через их редукцию (mecаs ‘в лесу’, ср. фин. metsаssа; Ш^Че1 ‘на полу ’ ср. фин. 1аШа11а и т.д.).
В ливвиковском наречии в процессе исторического развития, в случае, если предшествующий слог был краткий открытый, конечные а, а сохранились в четносложном (например, двусложном) слове и исчезли в нечетносложном (например, трехсложном слове); если же предшествующий слог был долгий или закрытый, то конечные гласные а, а перешли в и, у. Например, в словах ка1а ‘рыба’, iza ‘отец’ первичная конечная гласная в двусложных словах с предшествующим кратким открытым слогом сохранилась, в примерах другого рода - ^аЬи ‘осина’
(ср. финск. haapa), hаndy ‘хвост ’ (ср. финск. hаntа), izаndy ‘хозяин ’ (ср. финск. isаntа) - конечные гласные а, а перешли в и, у, как об этом свидетельствовали приведенные примеры [Хя-мяляйнен 1963:12-13].
Такая же картина характерна и для вепсского языка. В отличие от ливвиковского наречия, в вепсском языке первичная конечная гласная, так же как и в части людиковских говоров, выпадает (напр. izand ‘хозяин ’). По мнению М.М.Хя-мяляйнена, следует думать, что там, где у ливви-ков мы находим и, у, у людиков - частью е, а частью отсутствие конечной гласной, в вепсском языке -“нуль”; все они в свое время были промежуточными результатами редукции. Еще Д.В.Бубрих высказывал мнение по поводу того, что конечные гласные а, а не перешли непосредственно в и, у в ливвиковском наречии или в е в части людиковских говоров карельского языка и не отпали непосредственно в вепсском языке и части людиковских говоров, а вначале редуцировались, а только потом отпали.
Иначе смотрит на развитие конечных гласных а, а Х.Оянсуу. Он полагает, что звуковые изменения a > и, а > й произошли через промежуточную ступень a > о, а > о. В одних говорах сохранились о, о, в других они развились в и, у [Ojansuu 1918: 131-134, 159-161], например, сравните в ливвиковском наречии: акки, nahku, izаndy, гistikanzu и в кондушском говоре собственно-карельского наречия: акко, nahko, izаndд (см., например: [Зайков 2000: 21-26]).
Переход а, а в и, у в ливвиковском наречии коснулся также отдельных падежных и причастных форм: партитива в словах с согласной основой, например, ЫиМи (ср. финск. ЫиЫа) ‘губы ’, а также эссива, например, opastajannu (ср. финск. opettajana) ‘учителем’, kдyhаnny (ср. финск. kдyhаna) ‘бедным ’; juoju ‘пьющий’ (ср. фин. juova ); kacottavu ‘рассматриваемый’ (ср. фин. katsottava).
Переход а, а в и, у в ливвиковских говорах исследовал финский историк языка Э.А.Тункело. Он обращал внимание на то, что в южнокарельских рунах иногда имеют место случаи перехода а, а в и, у даже в окончаниях инессива и адесси-ва, например, metsаssy ‘в лесу ’, kaгzinassu ‘в подполье’, тае11у ‘на горе’ [Tunke1o 1946]. Однако необходимо отметить, что конечные гласные а, а в окончаниях внутренне-местных и внешнеместных падежей (прежде всего мы имеем в виду формы падежей инессива и элатива, адессива и аблатива), в отличие от партитива и эссива, в ливвиковском наречии (так же, как и в людиков-ском наречии) в обычной речи отпадают и никогда не переходят в и, у. Во внешне-местных падежах отпадают не только первичные а, а (например, етаппа1 ‘у хозяйки’ < етатаПа), но да-
же непервичное е: emannal (< emannalle < emannallen ~ emannallek ‘хозяйке’) [Хямяляйнен 1963: 15]. Это поразительное историческое явление двойственности поведения ливвиковского наречия в отношении перехода -a, -a в -u, -у в конце слова у различных форм до сих пор остается не выясненным до конца. Можно предположить, что вепсский язык стал катализатором процесса двойственности. Исчезновение конечных гласных в нем происходило достаточно последовательно и касалось всех форм, в том числе и форм местных падежей, в которых в ливвиков-ском наречии мог бы произойти переход -a, -a в -u, -y, как это произошло в формах партитива и эссива, и тем самым формы местных падежей могли бы сохраниться. Тем не менее этого не случилось, и ливвиковское наречие пошло по пути вепсского языка, т.е. по пути слияния отдельных форм местных падежей в результате отпадения звуков.
Таким образом, произошло слияние некоторых падежных форм, из-за чего изменился падежный состав ливвиковского наречия карельского языка. Утратив конечные гласные -а, -a, а также и один из конечных согласных звуков, названные падежи старого образования совпали в языке по форме: инессив совпал с элативом, а адессив - с аблативом, и даже в некоторых диалектах с аллативом (см., напр.: [Хайду 1985: 96]). Аллатив со значением места, на которое направлено действие, встречается как в ливвиковском, так и людиковском наречиях. В собственнокарельском наречии значение направленности является одним из значений объединенного падежа адессива-аллатива (см., напр.: [Зайков 1999: 44]). Возможно, в данном случае для карельского языка (в отличие, например, от вепсского) семантика падежа была менее важна, чем семантика глагола. Глагол в карельском языке, обладая сильной семантикой, в словосочетании сам определяет как статичность (Olla jarvella ‘Быть на озере’), так и направленность действия в пространстве (Menna jarvella ‘Идти на озеро’).
Что же касается значений новейших падежных форм в карельском языке, то если их сравнить со значениями подобных старых падежных форм в других прибалтийско-финских языках (прежде всего финском), можно заметить, что они не вполне совпадают: в карельском языке окончания элатива -spai и окончание аблатива -lpai употребляются только в том случае, когда речь идет о явной исходности, т.е. когда видно, что что-то откуда-то приближается, удаляется, достается и т.д.: Mina tulin laukaspai Я пришел из магазина’; Misa tanapai tuli huvas mieles skolaspai ‘Миша сегодня вернулся из школы в хорошем настроении’; A ice ulen hil ’l ’akazin loittonou kohtaspai ‘А сам потихонечку отходит все
дальше от места’; Anuksespаi Petгoskoissah оп 158 кИоте^п, а Pгiаzаspаi vai 50 кИоте^п ‘От Олонца до Петрозаводска 158 километров, а от Пряжи всего 50’; Lopul keziа lapset шШШ kezаleiгilpаi da те^Ш ogoгodua kaccomah ‘В конце лета дети вернулись из лагеря и отправились посмотреть на огород ’; Нид иhtes lаhtiettih bazaгilpаi ‘Они вместе пошли с рынка’.
В том же случае, когда явная исходность отсутствует, новый послеложный падеж не употребляется. В этом случае сохраняется употребление исторической формы элатива, которая совпала с инессивом, и формальных оснований для выделения ее в качестве элативной уже не существует. Думается, что в этом случае можно говорить о синкретизме падежей ливвиковского наречия, когда старые формы элатива и аблатива (и отчасти аллатива), совпав по форме с инесси-вом и адессивом, оставили последним и часть своих значений, в свою очередь, отразившись и на уровне синтаксиса, расширив, таким образом, круг глагольного управления и отчасти изменив его.
Конечно, как и все новое, послеложные падежи пока не выглядят до конца сформировавшимися. При употреблении их в адьективно-атрибутивных конструкциях, в которых в прибалтийско-финских языках существует, за некоторыми исключениями, полное согласование, наблюдается нарушение традиции: прилагательное чаще всего сохраняет историческую форму элатива или аблатива, совпавшую с инессивом и элативом, например, suures meCаspai ‘из большого леса’.
Связанные с процессами стандартизации и унификации новописьменного карельского языка, изменения в его внутренней структуре отражают современное языковое состояние и развитие. При этом, как видим, востребованные современностью новации гармонируют с богатыми языковыми традициями.
Примечания
1 Статья подготовлена при поддержке РГНФ, проект 10-04-00538а «Традиционное и новое в лексике и грамматике карельского языка (по данным социолингвистического исследования)».
Список литературы
Баранцев А.П. Карельская письменность // Прибалтийско-финское языкознание: вопр. фонетики, грамматики и лексикологии. Л., 1967. С.90-104.
Бубрих Д.В. Происхождение карельского народа. Петрозаводск, 1947. 43 с.
Бубрих Д.В. Сравнительная грамматика финно-угорских языков в СССР // Учен. зап. ЛГУ. Сер. востоковедческих наук. 1948. Вып. 2. 34 с.
Елисеев Ю.С. Древнейший письменный памятник одного из прибалтийско-финских языков // Изв. АН ОЛЯ. 1959. Т.18, вып.1. С.65-72.
Жаринова О.М. Зоонимическая лексика карельского языка: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Петрозаводск, 2006. 22 с.
Зайков П.М. Глагол в карельском языке. Петрозаводск, 2000. 294 c.
Зайков П.М. Грамматика карельского языка (фонетика и морфология). Петрозаводск, 1999.
120 c.
Зайцева Н.Г. Диалектная основа вепсской орфографии. URL: www.vepsia.ru/yazik/dialekt.php (дата обращения: 29.09.2011)
Керт Г.М. Очерки по карельскому языку.
Петрозаводск, 2000. 55c.
Ковалева С.В., Родионова А.П. Формирование норм новописьменного карельского языка на материале лексики и грамматики // Изв. Самар. науч. центра РАН. 2008. №2. С.242-251.
Макаров Г.Н. Карельская рукопись полувековой давности // Вопр. фин.-угор. языкознания.
Грамматика и лексикология. М., Л., 1964. С.176-185.
Пашкова Т.В. Народные названия болезней в карельском языке: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Петрозаводск, 2008. 23 c.
TRADITOIN AND NOVATIONS IN LEXICAL AND GRAMMATICAL SYSTEM OF THE KARELIAN LANGUAGE
Svetalna.V. Kovaleva Secretary for Science
Institute of Linguistics, Literature and History Karelian Research Center Russian Academy of Sciences
Alexandra P. Rodionova
Research Fellow
Institute of Linguistics, Literature and History Karelian Research Center Russian Academy of Sciences
The article covers the formation of the Karelian script tradition. The article deals with the main stages of the Karelian script development from the first half of the 19th century to the present. Significant changes that the Karelian language underwent in its transition from oral dialect forms to codified written forms are regarded. The strata and growth rate of the lexical fund of the Karelian language are determined. Special attention is paid to the origin of the modern lexicon, its formation and use in speech. The trends of modern word formation are considered and the processes of semantic and derivation development of lexical units are presented. The authors analysed some aspects of the Case System of the Karelian language determined by the historical changes of its grammar.
Key words: New-writing language; productive affixes; world-building models; case-system; postposition cases.
ПФНР - Прибалтийско-финские народы России. М., 2003.
Хайду П. Уральские языки и народы. М., 1985. 432 c.
Хямяляйнен М.М. О развитии гласных в конце слова в карельском и вепсском языках // Прибалтийско-финское языкознание. М.; Л., 1963. С.12-22.
Genetz A. Tutkimus Aunuksen kielesta. Helsinki, 1885. S.3-194.
Genetz A. Tutkimus Venajan Karjalan kielesta. Kielennaytteita, sanakirja ja kielioppi. Helsinki, 1880. 254 s.
Genetz A. Wepsan pohjoiset etujoukot // Kieletar I: 4. Helsinki, 1872. S.3-32.
Hakkinen K. Mista sanat tulevat. Suomalaista etymologiaa. Helsinki: SKS, 1990. 326 с.
Itkonen T. Aloja ja aiheita. Helsinki: SUS 216, 1993. 387 с.
Ojansuu H. Karjala-aunuksen aannehistoria. Helsinki: SKS, 1918. 182 с.
SSA - Suomen sanojen alkupera. Etymologinen sanakirja. I. A-K. Helsinki: SKS, 2001. 486 с.
Tunkelo E.A. Vepsan kielen aannehistoria // SKST, 1946. Оsa 228. 44 с.
