CC BY
47
УДК 340.153
ТРАДИЦИОННОЕ ПРАВО МОНГОЛИИ ПОД ВЛАСТЬЮ ИМПЕРИИ ЦИН В ЗАПИСКАХ РОССИЙСКИХ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ КОНЦА XIX - НАЧАЛА ХХ ВЕКА*
© Почекаев Р. Ю., 2017
Высшая школа экономики, Санкт-Петербургский филиал, г. Санкт-Петербург
Анализируются особенности развития традиционного права Монголии в конце XIX — начале ХХ в., т. е. на завершающем этапе пребывания этой страны под властью маньчжурской династии Цин. Рассматриваются взаимоотношения монгольских и маньчжурских властей и их эволюция, вопросы налогообложения, сферы преступлений, наказаний и суда, особенности регулирования торговых и семейно-правовых отношений. В качестве источников используются записки русских путешественников, побывавших в Монголии в 1870—1910-е гг., которые не только наблюдали действие монгольского права на практике, но порой и сами становились участниками правоотношений: Н. М. Пржевальского, П. Я. Пясецкого, З. Л. Матусовского, М. В. Певцова, Г. Н. Потанина, А. М. Позднеева, П. К. Козлова, В. Ф. Новицкого, Г. Ц. Цыбикова, А. В. Бурдукова.
Ключевые слова: Монголия на рубеже Х1Х—ХХ вв.; Цинская империя; русские путешественники в Монголии; традиционное монгольское право; административные отношения; регулирование торговли; преступления и наказания; суд и процесс; семейные правоотношения.
Правовое развитие Монголии в конце XIX — начале ХХ в. представляется довольно противоречивым: находясь в течение длительного времени под властью маньчжурской империи Цин, она продолжала сохранять значительную автономию в системе управления и правового регулирования. Официально источниками права для монголов служили нормативные акты и кодификации, разработанные маньчжурскими властями в XVII—XIX вв., реально же правоотношения регулировались актами монгольских правителей и обычным правом. Далеко не все особенности правоотношений в Монголии в рассматриваемый период нашли отражение в писаных правовых актах, многие из них складывались в результате повседневных практик взаимодействия. Поэтому большую ценность для изучения монгольских правовых реалий представляют сведения современников. В данной статье в качестве такого источника привлекаются записки российских путешественников, побывавших в Монголии с 1870-х по 1910-е гг. с разными
целями. Безусловно, ни один из них не ставил целью анализ правовой системы и правоотношений в Монголии: некоторые вопросы правового характера освещались ими при описании административного устройства страны, но большая часть таких сведений содержится в информации по этнографии монгольского народа.
Ценность этих записей, на наш взгляд, заключается в том, что они сделаны по итогам личных наблюдений или даже непосредственного участия в правоотношениях. Если известные нам писаные памятники монгольского права (или маньчжурского права для монголов) отражают, по сути, то, как правоотношения должны были складываться, свидетельства современников говорят именно о «живом» праве — тех нормах или принципах, которые применялись на практике [1]. Поэтому записки российских исследователей Монголии служат ценным дополнением к дошедшим до нас памятникам монгольского права — сводам законов, указам, актам административной и судебной практики, позволяя проследить разви-
* Статья подготовлена в ходе проведения исследования (проект № 16-01-0022) в рамках программы «Научный фонд Национального исследовательского университета "Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ)" в 2016—2017 гг. и с использованием средств субсидии на государственную поддержку ведущих 10 университетов Российской Федерации в целях повышения их конкурентоспособности среди ведущих мировых научно-образовательных центров, выделенной НИУ ВШЭ.
тие определенных сфер правоотношений на протяжении нескольких десятилетий, выявить общие тенденции или существенные изменения в правовых реалиях, относящихся к той или иной сфере общественных отношений.
Весьма важным представляется замечание Н. М. Пржевальского, уже в начале 1870-х гг. отмечавшего «шаткую власть Срединного государства над номадами» и практически неограниченную власть монгольских правителей (ханов аймаков и князей хошунов) при номинальном контроле цинских наместников за ними [2]. Стараясь соблюдать лишь основные принципы маньчжурского законодательства для монголов (Уложения китайской палаты внешних сношений — «Лифаньюань цзэ-ли»), князья действовали как самовластные правители и устанавливали в своих владениях правила и ограничения как для собственных подданных, так и иностранцев [3]. Монгольские правители устанавливали сборы даже с китайских торговцев в собственных хошу-нах; от их воли зависело, сколько голов скота могли продать их подданные; даже иностранцам требовалось получать разрешение хошунных князей для охоты в их владениях [4].
Исследователи отмечают противоречивое отношение монгольских чиновников к рядовым монголам, с которыми они сегодня могли панибратски общаться и курить трубку, сидя рядом, а завтра — по самому ничтожному поводу наложить на того же человека штраф в несколько баранов или назначить ему телесное наказание [5]. Со злоупотреблением полномочиями столкнулся В. Ф. Новицкий: его экспедиция, пользуясь лошадьми почтовых станций, однажды встретила монгольского чиновника, который стал требовать у них документ, предоставляющий членам экспедиции такое право; однако когда ему задали вопрос, на каком основании сам он требует такой документ, чиновник не нашелся, что ответить, и тут же ускакал [6]. Естественно, монголы, привыкшие повиноваться носителям власти, не реагировали столь решительно на действия представителей власти и безропотно платили налоги, несли повинности и терпели различные наказания.
Практически все исследователи подтверждают, что монголы в рассматриваемый период не платили налогов империи Цин, имея перед ней единственное обязатель-
ство — несение воинской повинности. Правда, со временем востребованность монгольской конницы для маньчжурских властей все более и более снижалась. Н. М. Пржевальский отмечает, что Монголия выставляла не более 1/10 от того числа воинов, которое следовало выставлять, исходя из численности ее населения [7].
Но полное освобождение от уплаты налогов распространялось лишь на Внешнюю Монголию (Халху), тогда как ранее вошедшие в состав империи Цин южные монголы не только несли повинности, но и стали постепенно облагаться налогами — подобно китайскому оседлому населению. Так, тумэты в конце XIX в. не только поставляли людей в караулы, полицию столичного города Хух-Хото, стражу ямыней и городских ворот, охрану храмов и даже уборщиков для плаца, но и платили подати с дворов и лавок, сбор за пользование каменноугольными копями, сбор с продажи и покупки домов, а также несли подводную повинность [8]. Поскольку именно в этот период практика обложения налогами южномонгольского населения только начала складываться, ситуация с взиманием налогов в отдельных регионах была весьма неопределенной. М. В. Певцов вспоминал, как китайские чиновники в его присутствии приезжали в хошун торгоутов и под предлогом сбора налогов в казну (которые на тот момент еще не были официально установлены) собирали с населения большое количество скота, который затем продавали китайским торговцам [9]. В результате, когда монголам нужно было и в самом деле уплачивать налоги, у них не оказывалось достаточно средств. Так, алашаньский хошун задолжал Пекину около 150 тыс. лан серебра, когда же его возглавил новый князь, долг вместе с процентами составил уже около 300 тыс., а благосостояние подданных при этом ничуть не возросло. Князю удалось немного поправить положение, добившись от центральных властей ежегодных субсидий в 20 тыс. лан для поддержания гарнизона в боевой готовности, хотя, как уже отмечалось, потребность маньчжурских властей в монгольских войсках к концу XIX в. существенно снизилась [10].
Что касается монголов Халхи, то они, будучи избавлены от налогов в казну, должны были содержать собственных князей и исполнять повинности. Наиболее тяжким грузом на монголов ложилась обязан-
ность собирать подарки для своих князей, когда они собирались ехать в Пекин, ко двору императора, чтобы, в свою очередь, преподнести ему дары от верных вассалов. М. В. Певцов вспоминает, что один князь затребовал с подданных в связи с такой поездкой 5 тыс. лан серебра. Неудивительно, что порой князья прибегали к услугам китайских откупщиков, которые предоставляли им необходимые средства, потом с лихвой компенсируемые ими за счет подданных таких правителей [11].
К числу наиболее распространенных повинностей, наравне с воинской, также относилась уртонная («почтовая гоньба»), несущие которую должны были содержать ямские станции, предоставлять проезжающим свежих лошадей, питание, места для отдыха. Число почтовых станций в Монголии было весьма значительным, и вся инфраструктура была хорошо развита — особенно на крупных торговых путях, например между Кяхтой и Ургой, где постоянно встречались станции по 5-6 юрт и до сотни лошадей. Повинность в пределах одной станции исполняли выходцы из разных хошунов и даже аймаков, причем одни отбывали ее неподалеку от родного стойбища, другим же приходилось отправляться за сотни километров. При этом ямские служащие и их семьи (которые пребывали при них) не несли никаких других повинностей в пользу князей. Когда часть животных на станциях умирала, работники были вынуждены нанимать вместо них новых в соседних хошунах, причем плату за аренду должен был вносить их собственный хошун, что делалось, впрочем, нечасто и заставляло работников станций даже обращаться в суд [12].
Но чиновники не всегда пользовались станциями: проезжая через улусы, они также требовали от жителей лошадей, подводы и питание. Эта повинность (албан) была столь разорительна для монголов, что они всячески старались уклоняться от нее, но не всегда преуспевали в этом [13]. А. В. Бурдуков вспоминает, что в 1911 г. для встречи цзянь-цзюня (маньчжурского наместника Северной Монголии) на пути его следования через каждые 25—30 верст ставили по 20—30 белых юрт, собирали лошадей и серебро для подношений. При этом встречающим приходилось порой ожидать высокого гостя в течение месяца, за это время часть лошадей и верблюдов пали, и пришлось нанимать дополнительных в соседних хошунах за отдельную плату,
что заставило хошунных князей влезть в долги к китайским торговым фирмам [14].
Маньчжурские власти всячески старались воспрепятствовать практике переселения китайцев в Монголию на постоянное жительство. Лишь в исключительных случаях власти империи позволяли китайцам заниматься земледелием на территории Монголии, тогда как большинство китайцев в монгольских пределах являлись торговцами, которым запрещалось обзаводиться домами и предписывалось торговать с палаток. Но этот запрет нередко нарушался — даже в крупных городах, таких как Урга, в китайском квартале которой (Маймачене) было большое количество китайских домов и лавок [15]. В 1870-е гг. их количество в Урге достигло такого уровня, что в 1874 г. монгольские церковные иерархи обратились напрямую к императору с прошением о сносе торговых домов и лавок, поскольку они не позволяли проводить священные обряды. Лавки были снесены, однако уже в 1877 г. Лифаньюань затребовал объяснение у ургинских амбаней, на каком основании были предприняты такие действия: торговцы сочли это восстановлением своих прав и тут же вновь построили дома и лавки [16].
В Южной же Монголии, по свидетельству путешественников, много монгольских земель было захвачено китайцами-земледельцами. В Алашане и Ордосе китайские фирмы, пользуясь экономической зависимостью от них местных князей, присваивали себе также карьеры каменного угля и лесные массивы, уничтожая леса в процессе изготовления деревянных изделий [17]. Китайцы заключали с монголами кабальные кредитные договоры, по истечении сроков которых забирали долг и проценты натурой, т. е. скотом, по крайне низким ценам, а потом его с выгодой продавали. А. М. Позднеев вспоминает, как встретил принадлежавшие китайским банкирам стада скота, которые насчитывали десятки тысяч голов [18].
Отдельные монголы (как правило, из южномонгольских регионов, более подвергшихся китайскому влиянию) и сами пытались вести торговлю. Г. Н. Потанин упоминает о монгольском купце из Ордоса, возглавлявшем собственный торговый караван [19]. Однако такие торговцы не обладали достаточным опытом и потому редко получали большие прибыли. Во-первых, им приходилось тратиться на уплату торговых пошлин и взятки чиновникам для получе-
ния разрешений на торговлю. Во-вторых, китайские торговцы, узнав о подходе их караванов, высылали им навстречу своих приказчиков, которые с легкостью убеждали монголов продать им товары по низкой цене, тогда как сами потом сбывали их намного дороже [20]. Менее состоятельные монголы брали «на реализацию» товары у китайских торговцев и разносили их по домам, зарабатывая на увеличении цены по сравнению с той, которую должны были возвратить хозяевам товара [21].
Большое распространение среди населения торговых центров Монголии получил «частный извоз», которым, как правило, занимались бедные монголы. Они арендовали верблюдов у своих более состоятельных земляков и подряжались доставлять товары в различные торговые пункты вплоть до границ России или Китая [22]. Практика эта была настолько широко распространена, что имелись даже стандартные условия такой аренды: наниматель обязывался уплачивать собственнику за рейс 7—8 лан серебра с одного верблюда (что было не столь уж много, поскольку только за один вьюк извозчик брал с торговцев 14—16 лан), груз одного верблюда не должен был превышать 9 пудов, арендатор должен был сам кормить верблюда и присматривать за ним и вернуть хозяину полную стоимость, если животное падет [23]. Впрочем, в конце XIX в. в Южной Монголии китайские фирмы стали предпочитать держать собственных верблюдов, тем самым экономя на «транспортных расходах» [24]. В наиболее же бедных районах кто-то занимался ремеслом (среди монголов было немало хороших изготовителей войлоков и веревок, ножей и огнив), но из-за неумения торговать не мог соперничать с китайскими конкурентами, которые нередко продавали монголам даже те товары, которые широко производились в самой Монголии. Многие выходцы из хошунов отправлялись в ближайшие города, где нанимались к местным жителям в качестве поденных рабочих [25].
Таким образом, можно сделать вывод, что монголы в течение длительного периода пребывания под китайским правлением сумели усвоить некоторые китайские традиции, в том числе и в экономической сфере, и к рассматриваемому времени в Монголии получили распространение основные виды гражданско-правовых договоров.
Большой интерес проявляли российские путешественники к семейно-правовым отношениям монголов — сфере, которая, пожалуй, больше, чем любая другая, опиралась на нормы обычного права. Исследователи отмечают, что для заключения брака требовалось согласие жениха и родителей невесты — за исключением тех случаев, когда две зажиточные семьи договаривались о браке своих малолетних детей и реализовы-вали этот договор по достижении молодыми 14—15 лет (в других случаях жених должен был достичь 20 лет, невеста — 17). Несколько иначе проходило бракосочетание у нойонов: к нему обычно привозилось несколько девушек, среди которых родственники и приближенные аристократа выбирали наиболее подходящую [26]. За невесту полагалось вносить выкуп скотом, одеждой, а иногда и деньгами. В семейной жизни жена, как правило, выполняла всю домашнюю работу, однако при этом была практически равна с супругом в принятии решений о ведении хозяйства и распоряжении имуществом. Тем не менее все договоры заключал всегда глава семейства, в том числе и о взятии кредита [27].
Развод у монголов осуществлялся достаточно свободно и по инициативе любого из супругов. Правда, если муж прогонял жену, он лишался права требовать внесенный за нее выкуп; если же жена уходила сама, то часть выкупа ему возвращали. Любопытно, что супружеская измена не считалась правонарушением (равно как и добрачная связь невесты) — более того, как отмечали исследователи, подобная практика была традиционно широко распространена среди монголов [28].
В некоторых районах Монголии институт официального брака вообще не практиковался: мужчины и женщины жили «так сказать, гражданским браком, пока не надоест обеим сторонам жить друг с другом». При этом если такая пара расставалась, имея детей, то они оставались с отцом, наследуя его статус — опять же по обычному праву монголов (А. М. Позднеев упоминает женщину, имевшую 8 детей, которых их отцы разобрали по своим хошу-нам) [29]. Запрет на сожительство с женщинами существовал только для представителей духовенства. П. К. Козлов не без юмора описывает встречу с молодой парочкой, которая, увидев экспедицию, предпочла спрятаться: молодой человек был
ламой, и отношения с женщинами для него были запрещены [30].
Вдова наследовала имущество супруга, если не выходила замуж вторично (что делали довольно редко, да и то молодые и бездетные вдовы). Впрочем, в ряде случаев новым мужем женщины мог стать брат или другой близкий родственник ее покойного мужа. Ламы, как правило, отказывались от своей доли в семейном имуществе, и за это братья и другие родственники нередко помогали им материально — и при нахождении лам в монастыре, и при проживании их в хошуне [31]. Обычно же имущество покойного делилось между его родственниками поровну. А в некоторых улусах (например, у дэрбэтов) часть наследства получал каждый присутствующий — даже если случайно оказывался при дележе [32].
Исключение составляло, пожалуй, только наследование достоинства правителей — ханов аймаков и князей хошунов. Формально власть должен был наследовать старший сын владетельного князя, однако, согласно древнему обычаю, он должен был не иметь физических недостатков. Так, согласно воспоминаниям П. К. Козлова, у одного дзасака (хошунного князя) два старших сына были больны и поэтому пошли в ламы, а младший, здоровый и красивый, был утвержден в качестве наследника отца пекинскими властями. Этот же путешественник упоминает торгоутского князя-бэйлэ, который получил власть «случайно»: сын и наследник его старшего брата страдал душевной болезнью и поэтому стал ламой. Примечательно, что старший сын самого бэйлэ также являлся ламой и временно управляющим монастырем, а в наследники готовили его младшего брата — мальчика 11 лет [33]. Принимая такое решение, князья не только соблюдали давнюю традицию (отдать одного из сыновей в монахи), но и обеспечивали себе контроль также и над духовной жизнью своих подданных. Поэтому в монахи шли не только болезненные или неполноценные представители правящего рода: Н. М. Пржевальский, в частности, упоминает трех сыновей алашаньского князя, из которых старший предназначался в его преемники, а второй должен был стать гэгэном [34]. Мог наследовать пост правителя (причем не только хошунного князя, но и хана аймака) даже малолетний сын или другой родственник предыдущего — в таких случаях за него
фактически управляли его заместители (туслагчи) или другие чиновники, а сам он вступал в должность по достижении совершеннолетия, т. е. 18 лет [35].
Если же наследников не было, то в хошуне (и, тем более, в аймаке) могла начаться настоящая борьба за власть. Так, Г. Ц. Цыбиков приводит рассказ одного монгола о смерти тушету-хана, не оставившего наследников, в результате чего на власть в аймаке претендовал сначала лама-монгол, потом еще один священнослужитель из Тибета, потом туслагчи (помощник хана) попытался возвести на трон своего сына, и лишь затем власть перешла к дальнему родственнику покойного Даши-Ниме [36].
Ценные сведения содержатся в записках российских путешественников об уголовно-правовых отношениях — преступлениях и наказаниях, а также некоторые данные, касающиеся процессуальной сферы.
Наиболее сурово каралось убийство: виновному публично отрубали голову, которая вывешивалась в клетке на городской стене, а тело выбрасывалось на съедение хищникам [37]. П. К. Козлов отмечал, что убийства среди монголов весьма редки и случаются обычно в пылу ссоры или в результате несчастного случая: за 2 года экспедиции он сам слышал только о трех таких преступлениях [38]. Но А. М. Поз-днеев, в свою очередь, приводит сведения о том, что убийства на базаре за мошенничество были весьма распространены, и приводит пример, как был убит один лама, продавший другому фальшивый документ на право торговли, но потом изобличенный в свидетельстве: торговцы и покупатели так его избили, что он умер, и это не привело ни к закрытию торга, ни даже к вмешательству властей [39].
К числу серьезных преступлений относилась продажа монгольскими князьями своих подданных. И хотя в Монголии любой князь мог даже подарить любое число подданных другому аристократу или монастырю, обычно такие действия разрешались в пределах одного хошуна — с целью не допустить изменения численности населения и новой раскладки сборов и повинностей. Когда один князь, нуждаясь в деньгах, продал европейцам 100 женщин из числа своих подданных, пекинские власти вызвали его на суд. Испугавшись, он распространил слухи о своей кончине и отправил сына в столицу империи для утверждения
князем вместо себя. Но только после получения крупных взяток чиновники «поверили» в кончину князя и замяли дело [40].
Настоящим бедствием городов в Монголии стали многочисленные бродяги и нищие, приходившие из соседних хошунов (к ним также можно причислить и женщин, занимавшихся проституцией). Они не только побирались, но и занимались воровством, конокрадством и даже подделывали ассигнации и разрешения на торговлю. Власти еженедельно устраивали на них облавы и, схватив, под охраной отправляли в хошуны. Правда, эта практика оказывалась очень затратной: доставка осуществлялась через почтовые станции, где лошади, пребывание и питание каждого заключенного (а также приобретавшиеся для его заковывания цепи) могли обойтись казне в сумму более 50 лан серебра. Считалось, что эту сумму вместе со штрафом за совершенные правонарушения можно будет взыскать с виновного после его доставки в родной хошун [41]. Однако вряд ли он обладал таким состоянием, раз пошел нищенствовать в город!
За воровство привлекали к ответственности даже священнослужителей. В. Ф. Новицкий описывает встречу в одном из хошу-нов с ламой, которого подвергли тюремному заключению за воровство и даже надели на него цепи [42]. Вместе с тем в некоторых районах воровство процветало при покровительстве местных властей, которые не вели поисков воров и имели с них долю от добычи. Подобный случай вспоминает Г. Н. Потанин, у экспедиции которого пропало несколько лошадей во владениях урянхайцев, и только настойчивые требования российских путешественников побудили власти изобразить поиски, а самих воров — «найти» пропавших лошадей [43].
Нерадивых должников (даже включая монгольских чиновников) могли арестовать и держать в качестве заложников, пока родственники или земляки не выплачивали за них долг. Неудивительно, что многие должники (в том числе мелкие чиновники) нередко предпочитали скрываться от кредиторов месяцами, подводя при этом своих князей и поручителей [44].
За должностные преступления или просто нерадивое исполнение обязанностей чиновников подвергали суровым наказаниям. Так, вспоминает А. В. Бурдуков, когда вышеупомянутый цзянь-цзюнь при-
был, он тут же приказал подвергнуть порке многих из встречавших его; при этом чиновники спрятали шапки с шариками — знаки своего достоинства, чтобы их наказали наравне с простолюдинами, а не строже, как полагалось наказывать представителей власти [45].
Среди наказаний исследователи неоднократно упоминают тюремное заключение, которое существовало в нескольких видах. Так, в городах, где пребывали представители китайской администрации (в частности, в Кобдо), имелись тюрьмы, в которых преступников содержали в тяжелых условиях — приковав к стене цепями в неудобных позах. Впрочем, в ряде городов, где власть принадлежала монгольским правителям, тюрьмы нередко пустовали, а цепи в них лежали, покрытые ржавчиной [46]. В хошунах преступников содержали при ямы-нях — резиденциях местной администрации; из-за этого ямыни обычно располагались отдельно от дворца правителей, чтобы последних не беспокоил шум и крики заключенных. В некоторых же улусах преступников держали в отдельной юрте, заковывая в цепи, чтобы они не могли сбежать. При этом им разрешалось бродить вокруг таких юрт и даже общаться с другими жителями и приезжими [47]. Иногда использовалось и более варварское средство заключения — «мухулэ»: деревянный ящик размером чуть больше туловища человека, в котором имелись отверстия для головы и для отправления естественных потребностей; некоторые преступники в таких ящиках проводили по 3—4 месяца [48].
Взяточничество приобрело в Монголии настолько распространенный характер, что тяжущиеся должны были делать подношение судьям даже за вынесение справедливого решения [49]. Впрочем, монголы предпочитали решать свои споры путем мировых соглашений на основе обычного права и лишь в редких случаях обращались в собственные официальные инстанции. Что же касается судов китайских чиновников, то по своей воле монголы к ним старались не обращаться никогда — должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы такой суд состоялся, и тогда китайским судьям полагалось преподносить множество даров, что разоряло население. П. К. Козлов как раз описывает такую ситуацию: один из монголов в дороге убил другого в пылу ссоры, причем свидетели не только не
схватили убийцу, но и не сообщили о преступлении, просто похоронив убитого у дороги; однако среди них оказался чиновник, который и сообщил об убийстве властям. А поскольку в Южной Монголии за эти преступления судили китайские власти, то к моменту приезда российской экспедиции как раз и ожидали таких чиновников для суда [50].
В качестве получения доказательств подозреваемых подвергали порке (до 50 ударов розгами), причем продолжались такие экзекуции, как правило, до получения признания. При этом, как подчеркивают исследователи, подобные порки представляли собой только следственные действия и не засчиты-вались в счет наказания, если суд выносил обвинительный приговор [51].
В случае бегства преступников хошунные правители организовывали его розыск силами своих подданных. Если выяснялось, что разыскиваемые могли находиться в соседних хошунах, требовалось получить разрешение вышестоящего начальства для того, чтобы продолжить розыски в них [52].
Итак, записки путешественников позволяют расширить представления о системе правоотношений в Монголии рубежа XIX—XX вв., понять, какие сферы наиболее подробно регулировались писаными нормами, в каких было достаточно воли местных правителей, а в каких и вообще действовали правовые обычаи. Можно сделать вывод, что китайские власти старались как можно меньше вмешиваться в правовые отношения своих монгольских подданных, ограничиваясь лишь общим контролем и предпринимая активные действия только в самых исключительных случаях. ^
1. Проблема соотношения писаного законодательства с нормами права, используемыми при выстраивании повседневных правоотношений, уже давно является предметом исследования правоведов, см., напр.: Эрлих О. Основоположение социологии права. СПб., 2011. С. 481—484.
2. Пржевальский Н. М. Монголия и страна Тангутов. Трехлетнее путешествие в Восточной нагорной Азии. Т. 1. СПб., 1875. С. 9-10.
3. Матусовский З. Географическое обозрение Китайской империи. СПб., 1888. С. 280-281.
4. Козлов П. К. Монголия и Амдо и мертвый город Хара-Хото. М., 1948. С. 125; Матусовский З. Указ. соч. С. 280; Новицкий В. Ф. Путешествие по Монголии в пределах Тушету-хановского и Цецен-хановского аймаков Халхи, Шилин-гольского чигулгана и земель Чахаров Внутренней Монголии, совершенное в 1906 году. СПб., 1911. С. 276; Позднеев А. М. Монголия и монголы. Результаты поездки в Монголию, исполненной в 1892-1893 гг. Т. 2. Дневник и маршрут 1893 г. СПб., 1898. С. 171.
5. Пржевальский Н. М. Указ. соч. С. 51-52.
6. Новицкий В. Ф. Указ. соч. С. 167.
7. Пржевальский Н. М. Указ. соч. С. 62.
8. Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 133-136.
9. Певцов М. В. Указ. соч. С. 29-30.
10. Козлов П. К. Дневники Монголо-сычуаньской экспедиции, 1907-1909. СПб., 2015. С. 111.
11. Певцов М. В. Указ. соч. С. 121.
12. Козлов П. К. Монголия и Амдо ... С. 30; Новицкий В. Ф. Указ. соч. С. 310; Позднеев А. М. Монголия и монголы. Результаты поездки в Монголию, исполненной в 1892-1893 гг. Т. 1. Дневник и маршрут 1892 г. СПб., 1896. С. 179, 297-298, 602-603.
13. Козлов П. К. Монголия и Амдо . С. 85.
14. Бурдуков А. В. В старой и новой Монголии. Воспоминания. Письма. М., 1969. С. 32-33.
15. Матусовский З. Указ. соч. С. 277; Новицкий В. Ф. Указ. соч. С. 112; Певцов М. В. Указ. соч. С. 178.
16. Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 1. С. 70-71.
17. Козлов П. К. Монголия и Амдо . С. 122; Поздне-ев А. М. Указ. соч. Т. 1. С. 129.
18. Новицкий В. Ф. Указ. соч. С. 163; Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 1. С. 213.
19. Потанин Г. Н. Очерки северо-западной Монголии. Результаты путешествия, исполненного в 1879-1880 годах. Вып. 1. Дневник путешествия и материалы для физической географии и топографии. СПб., 1881. С. 272.
20. Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 1. С. 641; Пржевальский Н. М. Указ. соч. С. 24-25.
21. Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 1. С. 278.
22. Пржевальский Н. М. Указ. соч. С. 23, 24; Цыбиков Г. Ц. Буддист-паломник у святынь Тибета // Цибиков Г. Ц. Избранные труды. Т. 1. Новосибирск, 1991. С. 38-39. При этом они со временем вытеснили русских крестьян, которые ранее осуществляли извоз вплоть до Кобдо. См.: Потанин Г. Н. Указ. соч. Вып. 1. С. 75.
23. Козлов П. К. Монголия и Кам. Трехлетнее путешествие по Монголии и Тибету (1899-1901 гг.). М., 1947. С. 58.
24. Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 78.
25. Матусовский З. Указ. соч. С. 305; Новицкий В. Ф. Указ. соч. С. 60; Певцов М. В. Указ. соч. С. 120.
26. Козлов П. К. Монголия и Кам. С. 83-84; Потанин Г. Н. Очерки северо-западной Монголии. Результаты путешествия, исполненного в 1876-1877 годах. Вып. 2. Материалы этнографические. СПб., 1881. С. 116.
27. Козлов П. К. Монголия и Кам. С. 83; Певцов М. В. Указ. соч. С. 112; Пржевальский Н. М. Указ. соч. С. 49; Пясецкий П. Я. Путешествие по Китаю в 1874-1875 гг. (через Сибирь, Монголию, Восточный, Средний и Юго-Западный Китай). Т. 1. СПб., 1880. С. 43.
28. Козлов П. К. Монголия и Кам. С. 85-86; Пржевальский Н. М. Указ. соч. С. 49.
29. Новицкий В. Ф. Указ. соч. С. 327-328; Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 2. С. 426-427.
30. Козлов П. К. Дневники ... С. 143.
31. Козлов П. К. Монголия и Кам. С. 86.
32. Потанин Г. Н. Очерки северо-западной Монголии. Результаты путешествия, исполненного в 1879 году. Вып. 4. Материалы этнографические. СПб., 1883. С. 39.
33. Козлов П. К. Монголия и Амдо ... С. 61; Его же. Дневники ... С. 81-82.
34. Пржевальский Н. М. Указ. соч. С. 163.
35. Козлов П. К. Монголия и Кам. С. 57; Новицкий В. Ф. Указ. соч. С. 168.
36. Цыбиков Г. Ц. Дневник поездки в Китай в 1909 г. // Цибиков Г. Ц. Избранные труды. Т. 2. Новосибирск, 1991. С. 120. Тушету-хан Даши-Нима - впоследствии активный борец за независимость Монголии.
37. Козлов П. К. Монголия и Кам. С. 41.
38. Там же. С. 86.
39. Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 1. С. 114-115.
40. Цыбиков Г. Ц. Буддист-паломник ... С. 39.
41. Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 1. С. 111-112, 277, 357-358. Более эффективной выглядит политика городских храмов и священнослужителей, которые старались предоставить нищим работу за питание, а больных помещали на лечение в заведения наподобие странноприимных домов, см.: Там же. С. 112.
42. Новицкий В. Ф. Указ. соч. С. 314-315.
43. Потанин Г. Н. Указ. соч. Вып. 1. С. 292-293.
44. Бурдуков А. В. Указ. соч. С. 34; Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 1. С. 345-347.
45. Бурдуков А. В. Указ. соч. С. 33.
46. Козлов П. К. Монголия и Кам. С. 41; Новицкий В. Ф. Указ. соч. С. 243-244.
47. Новицкий В. Ф. Указ. соч. С. 111, 314.
48. Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 1. С. 16.
49. Пржевальский Н. М. Указ. соч. С. 52.
50. Козлов П. К. Монголия и Амдо ... С. 54-55; Его же. Монголия и Кам. С. 86.
51. Новицкий В. Ф. Указ. соч. С. 315.
52. Позднеев А. М. Указ. соч. Т. 1. С. 188-189.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бурдуков А. В. В старой и новой Монголии. Воспоминания. Письма / А. В. Бурдуков. - М. : Наука, 1969. - 420 с.
Козлов П. К. Дневники Монголо-сычуаньской экспедиции, 1907-1909 / П. К. Козлов. - СПб. : Нестор-История, 2015. - 424 с.
Козлов П. К. Монголия и Амдо и мертвый город Хара-Хото / П. К. Козлов. - М. : ОГИЗ, 1948. -328 с.
Козлов П. К. Монголия и Кам. Трехлетнее путешествие по Монголии и Тибету (1899-1901 гг.) / П. К. Козлов. - 2-е изд. - М. : ОГИЗ, 1947. - 438 с.
Матусовский З. Географическое обозрение Китайской империи / З. Матусовский. - СПб. : Тип. Имп. Акад. наук, 1888. - 358 с.
Новицкий В. Ф. Путешествие по Монголии в пределах Тушету-хановского и Цецен-хановского аймаков Халхи, Шилин-гольского чигулгана и земель Чахаров Внутренней Монголии, совершенное в 1906 году / В. Ф. Новицкий. - СПб. : Воен. тип., 1911. -400 с.
Певцов М. В. Путешествия по Китаю и Монголии / М. В. Певцов. - М. : Гос. изд-во геогр. лит., 1951. -284 с.
Позднеев А. М. Монголия и монголы. Результаты поездки в Монголию, исполненной в 1892-1893 гг. Т. 1. Дневник и маршрут 1892 г. / А. М. Позднеев. -СПб. : Тип. Имп. Акад. наук, 1896. - XXX+697 с.
Позднеев А. М. Монголия и монголы. Результаты поездки в Монголию, исполненной в 1892-1893 гг. Т. 2. Дневник и маршрут 1893 г. / А. М. Позднеев. -СПб. : Тип. Имп. Акад. наук, 1898. - XXIX+517 с.
Потанин Г. Н. Очерки северо-западной Монголии. Результаты путешествия, исполненного в 1876-1877 годах. Вып. 1. Дневник путешествия и материалы для физической географии и топографии / Г. Н. Потанин. - СПб. : Тип. В. Безобразова и комп., 1881. -Х+425 с.
Потанин Г. Н. Очерки северо-западной Монголии. Результаты путешествия, исполненного в 1876-1877 годах. Вып. 2. Материалы этнографические / Г. Н. Потанин. - СПб. : Тип. В. Киршбаума, 1881. -181+87 с.
Потанин Г. Н. Очерки северо-западной Монголии. Результаты путешествия, исполненного в 1879 году. Вып. 4. Материалы этнографические / Г. Н. Потанин. - СПб. : Тип. В. Киршбаума, 1883. - 1026 с.
Пржевальский Н. М. Монголия и страна Тангутов. Трехлетнее путешествие в Восточной нагорной Азии. Т. 1 / Н. М. Пржевальский. - СПб. : Тип. В. С. Балашева, 1875. - К+381 с.
Пясецкий П. Я. Путешествие по Китаю в 1874-1875 гг. (через Сибирь, Монголию, Восточный, Средний и Юго-Западный Китай). Т. 1 / П. Я. Пе-сецкий. - СПб. : Тип. М. Стасюлевича, 1880. - 560 с.
Цыбиков Г. Ц. Буддист-паломник у святынь Тибета // Цибиков Г. Ц. Избранные труды. Т. 1. -Новосибирск : Наука, 1991. - 256 с.
Цыбиков Г. Ц. Дневник поездки в Китай в 1909 г. // Цибиков Г. Ц. Избранные труды. Т. 2. - Новосибирск : Наука, 1991. - С. 113-121.
Эрлих О. Основоположение социологии права / О. Эрлих ; пер. М. В. Антонова. - СПб. : Университет. издат. консорциум, 2011. - 704 с.
Traditional Law of Mongolia under the Power of Qing Empire as it Described by Russian Travelers of the End of the 19th — Beginning of the 20th cc.
© Pochekaev R., 2017
The article contains an analysis of specific features of traditional law of Mongolia at the end of the 19th - beginning of the 20th cc., i. e. at the end of Manchu suzerainty over this country. Author analyses relations of Mongolian and Manchu authorities and their evolution, problems of taxation, crimes, punishment and legal procedure, trade regulations and family legal relations. The sources for this information are notes of Russian travelers in Mongolia of 1870s-1910s who could observe the force of Mongolian law and even became themselves participants of legal relations. Author uses notes of Nicolay M. Przheval'skiy, Pavel Ya. Pyasetskiy, Zinoviy L. Matusovskiy, Mikhail V. Pev-tsov, Grigoriy N. Potanin, Alexey M. Pozdneev, Pyotr K. Kozlov, Vasiliy F. Novitskiy, Gombojab Ts. Tsybikov, Alexey V. Burdukov.
Key words: Mongolia at the end of the 19th - beginning of the 20th cc.; Qing Empire; Russian travelers in Mongolia; traditional Mongol law; administrative relations; trade regulation; crimes and punishments; legal procedure; family legal relations.
