Традиционное и современное в социально-политических идентификациях молодежи Текст научной статьи по специальности «Социологические науки»

Тема

РОССИЙСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ КАК ФАКТОР НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ: ПРЯМЫЕ И ОБРАТНЫЕ ЗАВИСИМОСТИ

В последнее время в научных и экспертных кругах все активнее доминирует тезис о том, что западный проект глобализации, основанный на англо-саксонской модели рыночной экономики, переживает далеко не лучшие времена. Растет вероятность того, что это не просто очередной циклический кризис цивилизационного развития, коих было множество. Речь идет о фундаментальном переформатировании современных общественных отношений и мирового порядка. Видимо, реализующийся проект глобализации выявил свои пределы и тупики, обозначил новые вызовы и риски. Нравственные и религиозные, военно-политические и финансово-экономические противоречия продолжают углубляться, не говоря уже о проблемах глобальной экологии, десятках локальных войн и конфликтов с многочисленными жертвами.

Было бы по меньшей мере ошибкой всю эту ситуацию рассматривать через призму хроноцентриче-ских сценариев. Необходимо, хотя бы в рамках научного знания,«перестать переносить собственные психологические автоматизмы и установки на человека иных эпох и культур», пишет известный российский культуролог профессор А. Пелипенко в своей книге «Глобальный кризис и судьбы Запада», изданной в 2014 г. издательством «Знание». Особенность сегодняшнего исторического этапа заключается не в том, что он хронологически помещен в нашу историческую эпоху. Возможно даже, что это новое «осевое время». Да, человеку всегда свойственно считать свое время уникальным и неповторимым, потому что это время его жизни. Но взгляд на историю ушедшего ХХ в. убеждает, что далеко не каждое поколение переживало кризисы всемирного масштаба, тем более что процессы глобализации тогда носили совсем иной масштаб.

Не случайно именно сейчас принципиальное значение приобретает проблематика, связанная со всеми аспектами идентичности: национальной, этнической, религиозной гражданской и их смешанными формами.

Почему так происходит? В реальных социально-политических процессах и практиках наблюдаются попытки уйти от хаоса глобального информационного прессинга и однополярно-силового доминирования в национальные культурно-исторические формы, традиции и ценности. Усиление националистических процессов в Европе, в т.ч. их выход на политический уровень, свидетельствует, что проявляется сдвиг в сторону национальных основ жизни, который сопровождается усилением их крайних форм и проявлений. Происходит стихийная попытка найти опорные точки в потоке современной глобализации, зацепиться за них, используя их как основу для новой политики и другого существования. События вокруг Украины и последовавший за ними геополитический стресс, на наш взгляд, - только верхняя точка этого айсберга новых проблем, вызовов и рисков. Переход к многополярному миру также несет в себе множество противоречий и рисков. Осознать их, найти новые алгоритмы работы международных институтов и при этом минимизировать крайние формы национализма - вот непреложные условия для функционирования устойчивого миропорядка.

Журнал постоянно обращается к темам, связанным с идентичностью вообще и российской в частности. Так, в № 2 за этот год был опубликован большой материал под названием «Русская матрица: мифы и реалии», который вызвал серьезный интерес в научном и экспертном сообществе. В этом номере мы продолжаем тему. Авторы - крупные социологи и эксперты рассматривают вопросы идентичности через призму национальной безопасности России, что придает материалам особую актуальность.

Разумеется, мы приглашаем всех к продолжению дискуссии, прекрасно понимая, что только через научную рефлексию можно выйти на эффективные политические решения.

Аркадий ЛАПШИН, главный редактор журнала «Власть», кандидат исторических наук

RUSSIAN IDENTITY AS A FACTOR OF NATIONAL SECURITY: DIRECT AND INVERSE RELATIONSHIPS

In scientific and expert circles the thesis that the Western globalization project based on Anglo-Saxon model of the market economy is on a «burning platform» becomes recently more and more dominating. There is a growing probability that it is not just a subsequent cyclic crisis of civilized development, dozens of

which have taken place. The question is about fundamental redesigning of modern public relations and the world order. Apparently, the globalization project being realized, elicited its limits and deadlocks, defined new challenges and risks. Ethic and religious, politic and military, financial and economic contradictions continue its deepenng, saying nothing of problems of global ecology, dozens of brush-fire wars and conflicts with numerous victims.

It would be a mistake, at any rate, to consider all this situation through the prism of chronocentric scenarios. It is necessary, at least within the scientific knowledge, «to stop transferring the inherent psychological automatism and mindset on a person of other eras and cultures», as the famous Russian culture expert, professor A. Pelipenko writes in his book «Global Crisis and Fates of West» (Znanie Publ., 2014). The peculiarity of the present historical stage is that it is not chronologically placed in our historical epoch. Probably it is even a new «axial age». Yes, it is always typical of a human to consider his time to be unique and one-of-a-kind, as it is time of his life. But the look on the history of the bygone 20th century persuades that not every generation experienced the crisis of a global scale, especially since globalization processes were completely of different scale at that time.

It is not a mere coincidence that right now crucial meaning is obtained by the topic, connected with all aspects of identity: national, ethnic, religious, civil and their mixed forms.

Why does it happen in this way? In real social and political processes and practices there are evident attempts to avoid chaos of global information pressing and unipolar and forceful dominance through the revival of national culture-historical forms, traditions and values. Strengthening of nationalistic processes in Europe, including their political level entrance, testifies a shift towards a nationwide living base that is naturally accompanied by reinforcement of their utmost forms and manifestations. There is a spontaneous attempt to find datum points in up-wind of modern globalization, catch hold of them, using them as a base for a new policy and other existence. Events round Ukraine, and the following geopolitical stress, in our point of view, are only the top of this iceberg of new problems, challenges and risks. A change-over to multipolar world also comes laden with a number of contradictions and risks. To recognize them, to find new procedures for work of international institutions, and at the same time to minimize utmost forms of nationalism -this is irreversible conditions for functioning of enduring world order.

The journal constantly refers to the themes, connected with identity in general and Russian in particular. Well, in No 2, 2014 of the journal there has been published a great material called «Russian Matrix: Myths and Reality», that raised a serious interest in scientific and expert community. In this issue we continue the theme. Authors, prominent sociologists and experts, consider problems of identity through the prism of national safety of Russia that makes the stuff especially actual.

No doubt, we invite everybody to continue the discussion, as we understand perfectly well that only through scientific feedback it is possible to find an effective political solution.

Arkadiy LAPSHIN, Candidate of Sciences (History), Editor in Chief.

1 1 V

Материалы всероссийской научно-практическои конференции «Формирование россиИскоИ идентичности как фактор национальной безопасности»

Аннотация. Участники конференции поставили и обсудили целый ряд вопросов: о гражданской идентичности в научно-политическом дискурсе и массовых общественных представлениях; о состязательности или взаимодополняемости гражданской и этнической идентичностей; о характере этих идентичностей, согласии и рассогласованности в ориентирах этнополитического развития в регионах и, наконец, о том, насколько гражданская идентификация снимает межэтнические предубеждения. На конференции отстаивалась позиция, что общество самостоятельно способно выработать способы защиты от дестабилизирующего информационного воздействия. Иммунитетом от такого воздействия является культура и система ее постоянного социального воспроизводства. Опасности разрыва целостности духовно-культурного пространства противостоят традиционные российские ценности. Докладчики предприняли попытку обозначить пути управляющего воздействия на идентификационные процессы регионального сообщества в контексте укрепления общероссийской национальной идентичности: был предложен переход от линейного мышления к нелинейному, к «мышлению, ориентированному

на будущее», способному обеспечить несиловое воздействие на идентификационные процессы. Было аргументировано положение о миссии федеральных университетов в формировании и укреплении общероссийской идентичности.

В поиске путей укрепления российской идентичности по-новому зазвучало понятие креативной идентичности, обязывающей индивида действовать социально, вкладывать социальный смысл в поведение других и выводить осознание идентичности на уровень добровольности принятия социально-ценностных ориентаций.

Особое внимание было обращено на региональное измерение поставленной на конференции проблемы. Культурно-цивилизационные процессы, протекающие в Кавказском регионе в последние столетия, превратили его в открытое пространство, в арену выяснения взаимоотношениий различных геополитических сил. Противостоять угрозе развития военного сценария с катастрофическими последствиями в исторической судьбе многих народов кавказского сообщества можно лишь активно взаимодействуя с другими культурами, прежде всего с русской. На базе межкультурного взаимодействия, диалога и соразвития интегрирование евразийской территории может стать успешным проектом. Учет исторического опыта культурного взаимовлияния народов Северного Кавказа и историческая память помогут сформировать социокультурное ядро в структуре социально-политических идентификаций. Эти положения были подтверждены результатами исследований, выявивших, что национально-патриотические ориентации занимают значимое место в политическом сознании россиян, а россияне, включая молодежь, преимущественно являются государственниками. Современные ценности не вытесняют традиционные, а встраиваются в них, давая путь новым интегрированным гибридным ценностям. Поэтому эффективное регулирование скорее должно основываться на маневрировании между двумя этими трендами - в этом случае возможна подлинная гражданская консолидация. Ключевые слова: российская идентичность, национальная безопасность, информационное общество, культурно-цивилизационные процессы, Северный Кавказ, межкультурное взаимодействие, историческая память, диалог, соразвитие, патриотизм, гражданская консолидация, этническая идентичность, региональная идентичность

Plenary Session of Russian Scientific and Practical Conference «Formation of the Russian Identity as a Factor of National Security»

Abstract. The members of the conference have discussed a number of issues on the theme, such as the meaning of civic identity in the scientific and political discourse and public conceptualization; competitiveness or complementarity of civil and ethnic identities; the nature of identity, harmony and dissonance in the ethno-political orientations development in the regions. And finally they consider the question, how civil identification can remove ethnic prejudices.

The dominant point of view was that a society is capable to develop its own methods of protection against the destabilizing impact of the information. The culture and the system of its permanent social reproduction are immunogenic from such impact. Traditional Russian values offer resistance to dangers of rupturing the integrity of spiritual and cultural space. Speakers attempted to indicate ways of control over the identification processes of regional community in the context of strengthening the all-Russian national identity: transition from linear to nonlinear thinking, to future-oriented thinking was proposed to obtain ability to provide non-force effects on the identification process. The mission of the federal universities to build and strengthen Russian identity was formulated and strongly recommended.

In search of ways to strengthen the Russian identity, participants of discussion proposed to include creative identity, which binds individual to act socially, to look for social sense in the behavior of others.

The regional dimension of the problem posed at the conference was of particular interest. Cultural and civilizational processes which have been going on in the region during the last century have turned the Caucasus into an open space, an arena for various geopolitical forces to sort out their differences. Only active interaction with other cultures, especially Russian, can counter the threat of the development of military scenario with catastrophic consequences for the historical fate of many peoples of the Caucasus community. Integration of Eurasian territory can become a successful project, if it will be based on intercultural dialogue and co-development. The historical experience of mutual influence of cultures of the North Caucasus, and their historical memory has to be taken into account in order to form a socio-cultural core in the structure of social and political identities.

It was confirmed by results of the researches which have revealed that national and patriotic orientation is significant for political consciousness of Russians, and majority of Russians, including youth, consists of statists (supporters of strong and firm state authority). Modern values don't force out traditional ones, and are built in them, giving a way to the new integrated hybrid values. Therefore effective regulation has to be based on maneuvering between two of these trends, and only in this case true civil consolidation is possible.

Keywords: Russian identity, national security, information society, cultural and civilization processes, North Caucasus, cross-cultural interaction, historical memory, dialogue, co-development, patriotism, civil consolidation, ethnic identity, regional identity

ГОРШКОВ Михаил Константинович — д.филос.н., профессор, академик РАН; директор Института социологии РАН

GORSHKOV Mikhail Konstantinovich, Dr.Sci.(Philos.), Professor, Academician of the Russian Academy of Sciences, Director of Institute of Sociology, RAS (Krzhizhanovskogo str.,24/35, bld 5, Moscow, Russia, 117218)

ПРОБЛЕМЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ В ИНФОРМАЦИОННОМ ОБЩЕСТВЕ

PROBLEMS OF NATIONAL SECURITY IN INFORMATION SOCIETY

Современные способы воздействия на массовое сознание людей стары как мир: создать миф и заставить в него поверить. Сейчас это сделать намного проще, чем раньше. Устно вы можете убедить в чем угодно десятки людей. Напечатанным словом — уже тысячи. Сегодня Всемирная паутина опутала сотни миллионов пользователей, а телетрансляции смотрят миллиарды людей. Остается только дозированно подать им чуточку правды с густым замесом лжи, и все поверят, что на Майдане от рук «беркутовцев» погибали «борцы за свободу», а в Донецке и Харькове озверелые сепаратисты бунтуют против «законного» правительства. Конечно, режиссура и драматургия таких массовых шоу должны быть очень высокого уровня. Сейчас уже разработаны и применяются безотказные психологические способы воздействия на человека. Когда в руках практически весь мировой эфир, и вся «виртуальная реальность» легко архивируется в бездонных хранилищах американского АНБ — Агентства национальной безопасности США (National Security Agency), можно обходиться и без ухищрений... Сейчас мало кто помнит, что в начале 1990-х развитием и продвижением Интернета лично занимался вице-президент США Альберт Гор. И «продвинул» — через все границы, «железные занавесы», запреты и т.д. А потом стали расцветать розы революций и «революции роз». Информационно-сетевые войны стали реальной угрозой безопасности государств.

Глобализация и Всемирная паутина привели к снятию любых информационных барьеров между странами и культурами, как бы ни различались их языки и системы ценностей. Казалось бы, прекрасная возможность духовного взаимообогащения культур и развития человека. Но оказалось, что революция в IT-технологиях была использована для создания «условий, необходимых для процветания наших интересов и ценностей», как буквально написано в «Национальной стратегии для нового столетия», принятой США в 1997 г. А информация стала новым видом оружия для завоевания мирового господства.

Человечество психологически, эмоционально оказалось не готовым к такому бешеному ускорению потоков информации, которое мы наблюдаем сегодня. Чем сильнее это ускорение, тем больше мы от него отстаем. Мы погружаемся в мир информационного абсурда.

Возможности СМИ и Интернета безграничны. Ведь информационные технологии, с одной стороны, способны помочь духовно обогатить человека: помочь познать мир, изучить историю, найти близких по духу людей, а с другой — могут и низвести его до уровня «братьев наших меньших». К сожалению, как писал видный российский ученый академик Никита Моисеев, «деятельность современных СМИ является лучшим доказательством наступающей тьмы средневековья».

В сознании общества, подвергшегося информационной агрессии, сбиваются нравственные полюсы. Недопустимое становится революционно оправданным. Сосед превращается во врага, русский — в «кацапа» и т.д. Вполне нормальные люди начинают действовать во вред себе, социальный организм разрушается. Инстинкт самосохранения общества атрофируется. Так желанная IT-свобода оборачивается

антисвободой. Информационный поток с Запада превратился в дезинформационное цунами, сметающее на своем пути все, что ему противостоит.

Правда, и противостоять особо нечему, потому что на Западе за последние лет сто наше информационное присутствие все время сужается. А на Украине просто закрыли вещание российских телеканалов: нет информации — нет проблем.

Массированное информационное воздействие на умы и сердца людей сталкивается с традиционной духовно-нравственной парадигмой. Я бы даже сказал, — с генотипом культуры народа, его внутренним «я». Ведь информационная агрессия направлена на разрушение именно этого «духовного скелета» государства. И она не проходит бесследно. За последние несколько десятилетий мы, конечно же, стали другими — все, от мала до велика. Не так давно специалисты Института социологии РАН провели исследование, с помощью которого составили психологический портрет современного россиянина. Респонденты отвечали на вопрос: «Как изменились люди и их отношения за последние 15—20 лет?». Свыше 78% опрошенных указывают на рост агрессивности, почти 3/4 отмечают ослабление уважения к представителям старшего поколения. Особо подчеркну, что более 70% участников опроса обращают внимание на недоброжелательность, неискренность между людьми, отсутствие альтруизма. 67% участников опроса отметили неуважительное отношение к женщине и исчезновение такого психологически важного для россиян и русской культуры качества, как душевность, а 68% обратили внимание на рост цинизма. Россияне, по их собственному признанию, стали менее честными — почти 70% ответов, менее верными принципам товарищества — 47%. Свыше 37% наших респондентов отмечают ослабление ответственности россиян перед семьей. Даже такие качества, которые должны были бы, казалось, только усилиться в условиях демократии, — трудолюбие, способность к сотрудничеству, образованность в самооценке респондентов — также снизились.

Это почти обвинительный приговор самим себе, нашему времени и новым, во многом созданным благодаря информационному воздействию социальным реалиям. Но ведь это не фотография, а автопортрет нынешнего поколения, который отражает внутреннее состояние его автора — российского народа. На самом деле такие жесткие суждения свидетельствуют о приверженности большинства респондентов той традиционной культурной парадигме, с позиции которой и оценивались изменения в нравственности. Ведь для большинства наших сограждан по-прежнему актуальны традиционные ценности и смыслы, нормы обыденного поведения. Более того, значимость и актуальность большинства традиционных моральных норм сегодня заметно выше, чем в начале века, и тем более по сравнению с началом 1990-х, когда в обществе из всех человеческих способностей больше всего стали цениться только две — предпринимательская и покупательная...

В середине 1990-х гг. произошла фундаментальная переоценка ценностей. Причем не столько на уровне идеологии, сколько на уровне подсознательных переживаний и глубинной смысловой структуры картины мира. И хотя массированная информационная обработка умов с тех пор только усиливалась, общественное сознание стало консолидироваться вокруг традиционных российских ценностей. Социологические исследования показали возрастающую эмоциональную значимость для россиян таких понятий, как «Россия» и «русский». Еще в 2000 г. слово «Россия» вызывало у россиян положительный эмоциональный отклик чаще, чем у немцев слово «Германия» (94% и 85% респондентов соответственно). Сегодня понятие «Россия» у россиян несколько опережает по частоте благожелательных ответов даже такие безусловные личностные ценности, как «я» и «мы» (96% по сравнению с 95% и 92% соответственно).

Реальную динамику общественного сознания показывают данные еще одного соцопроса. В 1999 г. в российском обществе преобладали негативные настроения. В таком ключе оценивали все происходящее вокруг 73% участников опроса. В 2013 г. негативное отношение к жизни было выявлено только у трети опрошенных. В конце 1990-х 58% россиян считали, что «так дальше жить нельзя», в 2013 г. число аналогичных ответов сократилось почти втрое, до 18%. Стыд за нынешнее состояние страны и свою беспомощность повлиять на происходящее в 1999 г. испытывали 65% респон-

дентов, а в 2013 — только 25%. Думаю, присоединение Крыма и Севастополя к России и всенародная поддержка этих действий свела чувство стыда за Россию на нет.

Такое резкое уменьшение негативного отношения к происходящему говорит не только о повороте властей к исконным интересам граждан, но и о том, что информационная агрессия с Запада не удалась.

В 1990-е гг. многие политические деятели и интеллектуалы на Западе были уверены, что Россия без особых проблем встроится в рамки утвердившейся в развитых странах либерально-демократической модели и, как выразился в этой связи немецкий политолог Хайнц Тиммерман, «станет такой, как мы». Культурно-историческая самобытность России интерпретировалась как «недоразумение» или «проклятие». Но история показала, что внутреннее ядро национальных ценностей очень устойчиво. Чтобы механически чем-то их заменить, нужно несколько поколений воспитывать в другой ценностно-смысловой среде.

И сегодня в нашей стране происходит возврат к непреходящим базовым ценностям. Я сказал бы даже точнее — восхождение к ним, потому что именно они помогли нам выстоять перед новыми вызовами и направить Россию в русло конструктивного развития.

И общество самостоятельно способно выработать способы защиты от дестабилизирующего информационного воздействия. Иммунитетом от такого воздействия является культура и система ее постоянного социального воспроизводства, в которой сейчас все большую роль играют СМИ и Интернет. Какие ценности и вкусы, какие нормы и идеалы воспроизводит эта система, таким и будет народ. Согласитесь, никакие запреты (кроме уголовно наказуемых деяний) в информационном поле сейчас не действуют. Любому образу или символу можно противопоставить только иной образ или символ, который будет воспринят обществом или навязан ему.

В начале 1990-х бывший госсекретарь США Александр Хейг сказал, что Россия проиграла войну символов. Сегодня мы убеждаемся в том, что даже «полураспад» этих символов длится не одно десятилетие. И через какой-то период они возродятся и опрокинут навязанные идеалы и ценности, чуждые национальному культурному «коду». Такова природа этих символов.

Нам исторически чужды меркантилизм и агрессивно-потребительское отношение к людям как средству достижения своих целей, беспринципность и бессовестность, развязность и демонстративное пренебрежение общественными нормами. Два с лишним десятилетия справедливость и доброту у нас объявляли синонимами идиотизма. Исподволь и напролом в души людей вживляли такую «конструкцию»: все, в т.ч. любовь, дружба, талант, имеет свой денежный эквивалент, ценность человека измеряется его рыночной ценой, ради успеха нужно идти на все. Состраданию — одному из главных отличий человека от животного — в этой антигуманной конструкции места нет.

Ддя нас это абсолютно чуждо. Для русских людей вражда всех против всех неприемлема не только из моральных соображений, христианского смирения и благодушия. В нашей духовной традиции человек жил и по-прежнему живет во имя человека, а не во имя денег. «У русских и у всех славян высоко развито ценностное отношение не только к людям, но и ко всем предметам вообще», — считал русский философ Николай Лосский. В российской культурной традиции «я» всегда соотносилось с «мы» — не растворяясь в нем, а органично сочетаясь.

Сколько бы ни было исключений, в нашей духовной традиции смыслом жизни может быть только то, что человек не умирает вместе со смертью — так считал Лев Толстой. Это абсолютно противоречит навязываемой нам западной морали и показывает органическую несовместимость двух нравственных принципов: или мы нужны друг другу, или нам нужны деньги. Для русского человека деньги могут быть только средством. Целью быть не могут. «Нет опасней человека, которому чуждо человеческое, который равнодушен к судьбам родной страны, к судьбам ближнего, ко всему, кроме судеб пущенного им в оборот алтына», — писал М.Е. Салтыков-Щедрин.

Такого рода фундаментальные константы лежат в основе каждой цивилизации и составляют генотип национальной культуры, ее «код», или ценностное ядро. Для

нас такими константами являются добро как нравственный императив, правда как единственная истина, красота как внутренняя установка при восприятии мира. Это четко сформулировал Антон Павлович Чехов: «Правда и красота всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле». В основу нашей культуры заложены и такие ценности, как справедливость — вожделенный способ устройства нашего сообщества; совесть, которую Александр Герцен называл «самым беспощадным инквизитором», и любовь, которая, по выражению Михаила Пришвина, «возвышает человека и обнимает весь мир».

На протяжении столетий формировались основы нашей нравственности: общин-ность, соборность, коллективизм, приоритет духовного над материальным, доброта и скромность в отношениях с людьми и т.д. Сегодня наше настоящее и будущее зависит от того, останется ли Россия самой собой и сохранит ли эти ценности. Для этого вовсе не нужны никакие «железные занавесы». Формулу взаимодействия с западной культурой определил для нас еще российский историк Василий Ключевский — «призвать западноевропейский ум, чтобы научиться жить своим умом». Он же указывал и на нашу главную ошибку, говоря, что «мы попытались заменить им свой ум». Конечно, сегодняшняя Россия не может жить вне мировой цивилизации. Чтобы состояться по-настоящему, нам надо не только открыться для конструктивного сотрудничества со всем миром, но и открыть миру, что такое Россия. Важно сплотить российских граждан, «вылечить» их от безразличия, апатии, агрессивности. Как только люди, особенно молодежь, увидят жизненную перспективу, как только почувствуют, что в стране заработали социальные лифты, куда можно попасть по уму и способностям, как только социальная пропасть начнет сужаться, — тогда увидите, каким будет социальный выброс энергии созидания.

Для этого необходимы, по-моему, еще два условия. Во-первых, открытость власти, которая не будет предпочитать интересам народа «святое» право предпринимателей наживаться на обманутых дольщиках и завышать тарифы на коммунальные услуги. А во-вторых, направленное развитие. Россия — страна целеустремленная. Благодаря духовной нацеленности в будущее она многие века прирастала территориями, народами, богатствами. Без исторического вектора наша страна теряет внутреннюю мотивацию саморазвития. Поэтому ей нужна национальная идея как фактор консолидации общества и ускорения движения вперед.

Сегодня мы наблюдаем процесс поляризации по всем направлениям жизни российского общества, налицо противостояние двух категорически не совпадающих идеологий. Социальное неравенство вызывает полное неприятие у подавляющего числа россиян, к какой бы социальной или возрастной группе они ни принадлежали. Кто-то сказал, что будущее — это прошлое, из которого не извлекли урок. Социальное неравенство всегда было в России внутренним детонатором всех бунтов и революций.

Опасен разрыв целостности духовно-культурного пространства. Две культуры — «рублевая» и «рублевская», две истории — русская и соросовская, две нравственности — коллективистская и индивидуалистическая.

Мы говорим о великой России и о ее великой культуре, а Запад тем временем ведет полномасштабную информационную войну против нашей страны. Но необходимо преодолевать русофобские настроения. Мировое информационное пространство — это многополосное скоростное шоссе, но с движением в одну сторону. На «встречное движение» — по соображениям демократии, свободы слова и информации — никто запрета не накладывает, но в реальности против потока можно пробираться только по обочине. На этом скоростном шоссе — в информационном поле Европы и США — доминирует антироссийская позиция. Доступ к выступлениям в печати, телеэфире имеют только те наши соотечественники, которые разделяют русофобские настроения Запада. Российские фильмы в зарубежном прокате практически перестали показывать. Для Запада художественная Россия, вся наша культура погружается в небытие, как Атлантида. К сожалению, России пока не удалось сломать стереотип культурно-цивилизационной чуждости и даже чужеродности для Запада. Наиболее развитые страны мира продолжают воспринимать нас как малопонятную, опасную и девиантную страну.

Миром владеет тот, кто владеет информацией. ТГ-технологии — одно из самых ярких доказательств могущества разума человека и мощное средство для того, чтобы сделать людей счастливыми, создать условия для достойной жизни каждого человека на Земле, с любым цветом кожи и разрезом глаз. Именно информационные технологии и должны помочь человечеству осуществить свое предназначение, смысл которого сформулировал наш великий писатель Лев Толстой: «Только бы люди знали, что цель человечества не есть материальный прогресс, что прогресс этот есть неизбежный рост, а цель одна — благо всех людей». Значит, необходимо, чтобы с помощью информации и технологий ее распространения люди во всем мире узнали, что Россия вовсе не «империя зла», а, как считает немецкий философ Вальтер Шубарт, «носитель нового солидаризма». Для России это единственный путь в будущее. И не только для России. А вот этого как раз и боятся устроители информационной и всех других форм агрессии против нашей цивилизации.

Работа подготовлена в рамках проекта РНФ 14-28-002-18.

ДРОБИЖЕВА Леокадия Михайловна — д.и.н., профессор; главный научный сотрудник, руководитель Центра исследования межнациональных отношений Института социологии Российской академии наук (117218, Россия, г. Москва, ул. Кржижановского 24/35, корп. 5)

DROBIZHEVA Leokadiya Mikhaylovna, Dr.Dci.(Hist.j; Professor, Chief Scientist, Head of Center for Interethnic Relations Studies, Institute of Sociology of Russian Academy of Sciences ((Krzhizhanovskogo str.,24/35, bld 5, Moscow, Russia, 117218)

ГОСУДАРСТВЕННО-ГРАЖДАНСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ И МЕЖЭТНИЧЕСКОЕ СОГЛАСИЕ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И СОЦИАЛЬНО-ПРАКТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

STATE AND CIVIL IDENTITY AND INTERETHNIC ACCORD: THEORETICAL AND PRACTICAL SOCIAL PROBLEMS

Известно, что в последние годы не прекращались научные споры о возможности использования самого термина «гражданская идентичность» применительно к российской действительности. Некоторые ученые были сторонниками подхода В.А. Тишкова — инициатора нового понимания нации в значении политического сообщества [Тишков 1990: 3-15; Тишков 1993: 3-38; Тишков 2013: 4-5]. Они считали, что такое сообщество у нас есть и формирование гражданской идентичности — идентичности нации — важнейшая задача для страны. Другие разделяли мнение Э.А. Паина, который считал, что нельзя говорить о гражданской идентичности, если в стране не сложилось гражданское общество. Автор в трактовке политической нации опирается на подходы, сложившиеся от Русо до Ю. Хабермаса [Habermas 1986]. В соответствии с ними политическая нация — это общность, где источником власти является народ, а государство служит народу, где «не отдельная группа (династическая корпоративная или этническая), а все общество выполняет государство образующую функцию», это объединение народа (в значении граждан) в его солидарности по отношению к прошлому и моральной ответственности за совместное будущее (по О. Ренану) [Паин 2004: 45-46].

Для социологов всегда важно, как общество осознает себя. Поэтому мы изучаем самоидентификацию людей как граждан России. Мы исходим из известной теоремы Томаса—Знанецкого: «Если люди определяют ситуации как реальные, то они и являются реальными по своим последствиям» [Thomas, Znaniecki 1918: 79]. То

есть, если люди ассоциируют себя с гражданами России, то можно ожидать от них и проявления соответствующего поведения.

Однако при этом важно, что сами люди понимают под гражданской идентичностью. Поэтому на ряде массивов опрошенных мы проверили, что имеют в виду респонденты под своей гражданской идентичностью. Отвечая на вопрос: «Что Вас объединяет с гражданами России», — респонденты чаще всего (60% и более) называют государство. По республикам Татарстан, Башкортостан, Саха (Якутия), в которых задавались соответствующие вопросы, такие ответы давали 50—70% респондентов. И такой же ответ доминировал в ходе глубинных интервью, проводившихся мною в указанных республиках в 1997—1999 гг., в 2007, 2011—2012 гг.

20—35% называют «ответственность за судьбу страны». Последний ответ является индикатором именно гражданского сознания [Дробижева 2011: 216]. Это дает основание говорить о гражданской идентичности в России именно как о государственно-гражданской идентичности наших граждан.

Результаты опросов дают материал для ответа и на теоретический вопрос, дискутируемый в научном сообществе: что есть национальная, гражданская идентичность. В.А. Тишков пишет: «Солидарность и повседневная лояльность, т.е. чувство принадлежности к одному народу и признание государства своим составляет основу того, что называется национальным самосознанием, или идентичностью» [Тишков 2013: 22]. В ответ на мое высказывание во время обсуждения его книги в декабре 2013 г. в РГГУ, что гражданская идентичность — это не только лояльность государству, «это и отождествление себя с гражданами страны, представления об этом сообществе, ответственность за судьбу страны и чувства, переживаемые людьми (гордость, обиды, разочарования, пессимизм или энтузиазм)» [Дробижева 2012: 97], В.А. Тишков согласился с тем, что национальная (в значении — гражданская) идентичность шире, чем лояльность государству, и обратил внимание на то, что это и политико-правовой комплекс и моральные характеристики [Тишков 2013: 64]. Но представление о том, что национальная (гражданская) идентичность — это «средство легитимации власти», не единично [Россия реформирующаяся. 2012: 370]. Именно поэтому мы считали важным обратить внимание на раскрытие этого понятия и соотнести его с результатами репрезентативных опросов граждан России.

Аргументом, подтверждающим, что гражданская идентичность — это не только лояльность государству, являются данные опросов о доверии власти. Разные центры изучения общественного мнения фиксируют невысокие показатели доверия разным институтам власти в стране. По результатам опросов Левада-Центра 20—24 сентября 2013 г. органам безопасности вполне доверяют 36%, армии — 43%, правительству России — 30%, областным, краевым, республиканским органам власти — 32%, прокуратуре, судам — 26% и 21% соответственно, полиции — 18%, а Государственной думе и Совету Федерации — 25—24%.

В марте 2014 г. 59% населения отвечали, что живут, «полагаясь только на себя и избегая вступать в контакт с властью»1. Так что, видимо, когда наши респонденты солидаризируются с гражданами России, в немалой части они имеют в виду и сообщество людей страны, в которой они живут. Кстати, уровень доверия к людям, живущим в регионе, т.е. в зоне контактов, намного выше, чем к властным структурам. Так, по опросам, которые мы проводили в Республике Татарстан в 2011—2012 гг., 95% татар и 93% русских ответили, что в той или иной степени доверяют татарам, и 93% татар и 97% русских, соответственно, доверяли русским [Гражданская, этническая и региональная идентичность. 2013: 362]. Так что и сама гражданская идентичность — идентичность сложносоставная. Она может изменяться под влиянием актуализации исторического прошлого, политической и социально-экономической ситуации и у каждого индивида, и в коллективных идентичностях.

М.К. Горшков приводил данные общероссийского опроса по проекту «20 лет реформ глазами россиян»: 95% респондентов ощущали связь с гражданами России.

1 Исследование Левада-Центра: россияне о взаимоотношениях власти и общества в 2014 году. Доступ: http: gtmarket.ru/news/2014/05/08/6771 (проверено 12.05.2014).

Опрос проводился во всех территориально-экономических районах страны, охватывал 1 750 респондентов, но в нем абсолютно доминировали русские.

Опросы с большим представительством народов России также показывают очень широкое распространение гражданской идентичности. По данным Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения (РМЭЗ; ЯЬЫ^) с гражданами России идентифицировали себя в 2013 г. 74% респондентов. Теперь по России мы имеем сопоставимые данные с другими европейскими странами. Так, проведенная общенациональная перепись весной 2011 г. показала, что 67,1% населения Англии заявили о своей английской идентичности. В Великобритании Англия, Шотландия, Уэльс и Северная Ирландия являются странами. Так что английская идентичность интерпретируется как страновая идентификация [Семененко 2013: 114].

М.К. Горшков уже отмечал, что связь с гражданами России ощущается большинством как сильная. Дополним общероссийские данные результатами опросов по республикам, полученными по проекту «Гражданская, этническая и региональная идентичность и проблемы интеграции российского общества» (ГЭРИ)1 (см. рис. 1).

Как видим, ощущение сильной связи с гражданами России имеет место и среди титульных национальностей республик, оно практически не отличается от ощущения русских в республиках и имеет место практически у половины и более респондентов.

В то же время гражданская идентичность не исключает сохранение этнической идентичности. По данным общероссийского опроса «20 лет реформ глазами россиян» (общероссийские данные далее будут приводиться по этому опросу) 82% респондентов выбрали ответ: «никогда не забываю о том, кто я по национальности». В республиках Саха (Якутия), Татарстан, Башкортостан к нему присоединились 52—70% респондентов. Так что среди русских (они доминируют в общероссийских опросах) этническая идентичность не менее актуализирована, чем в республиках.

Титульные национальности ■ Русские

58% 57% 56%

I I I

Саха(Якутия)

Татарстан

Башкортостан

Рисунок 1 Ощущение сильной связи с гражданами России в республиках Саха (Якутия), Татарстан, Башкортостан

Конечно, необходимо считаться с тем, что утверждение гражданской идентичности не отменяет и не заменяет этническую. Эти идентичности имеют разное смысловое наполнение. После предварительных пилотажных опросов, проверки их в регионах мы поставили закрытые вопросы: «Почему Вы считаете себя гражданином России?» и «Что Вас роднит со своим народом (этносом)?» (Результаты опроса приведены в табл. 1 и 2).

Как видим, в государственно-гражданской идентичности, очевидно, преобладает объединение по признакам «государство» и «территория проживания». В этнической идентичности объединяющими являются, прежде всего, язык и культура. Поэтому

1 Руководитель проекта Л.М. Дробижева. Данные этого проекта будут использоваться далее для отражения процессов идентификации в среде русских и титульных национальностей в республиках.

Таблица 1

Ответы на вопрос: «Почему Вы считаете себя гражданином России?», %

Идентификаторы Россия Республики Башкортостан, Татарстан, Саха (Якутия)

Живем в одном государстве 60-75 80

Территория 25-40 58

Общее историческое прошлое 25-40 44-45

Родная земля, язык, культура 25-40 35-40

Таблица 2

Ответы на вопрос: «Что Вас роднит со своим народом (этносом)?», %

Идентификаторы Русские, башкиры, татары, тувинцы, якуты в республиках

Язык и культура 62-89

Родная земля, природа, историческое прошлое 36-40

Черты характера 16-20

в условиях неконфликтных ситуаций эти идентичности не просто совмещаются, но в чем-то даже дополняют или подпитывают когнитивные составляющие этих идентичностей. Например, в историческом прошлом есть не только свои значимые события для конкретного народа, но и общие для всех народов страны (в последнее время чаще всего вспоминают о пережитом в годы Великой Отечественной войны, говорят об олимпиадах); в культуре их объединяют не только высокопрофессиональное искусство, литература, но и общечеловеческие, традиционно принятые в стране нормы поведения.

В ситуации переходных периодов, при дезинтеграции в обществе интеграционный потенциал общегосударственной идентичности в стране ослабевает или, как это было в 90-х гг. при распаде Союза, даже переформатируется. Мы пережили период, когда в первой половине 90-х общегосударственная идентичность — граждане СССР — была утеряна, и фиксировалась состязательность этнической и общенациональной идентичности с превалированием первой. Сейчас этого тренда нет. Но и в новой ситуации, когда опросы фиксируют совмещение у людей гражданской и этнической идентичности, в научном и политическом дискурсе непродуктивно стимулировать конкурентность и тем более педалировать замещение этнической идентификации гражданской.

Во время Олимпиады в Сочи 12 февраля 2014 г. журналистка спросила у В.В. Путина: «Наверное, нужно, в первую очередь считать себя россиянами, гражданами России, а потом уже армянами, турками, лезгинами. кем угодно?». И президент РФ отвечает: «.это действительно очень чувствительный вопрос. мы изначально складывались как многонациональная и многоконфессиональная страна, и потому культура сосуществования и культура ощущения себя частью огромного пространства и понимания выигрыша для представителей малых и больших этносов от того, что все живут в одном большом государстве — вот все-таки очень важный фактор крепости, стабильности и развития российского государства. То, что Вы сказали, формула абсолютно правильная: сначала россиянин, а потом уже представитель какого-то этноса, без всякого принижения значения вот этой культурной самобытности каждого народа, каждой национальности». «Одно не исклю-

чает другое», — говорит журналистка. Президент ее поправляет: «Оно не просто не исключает, а дополняет друг друга»1.

Такая формулировка снимает предубеждения против российской, гражданской идентичности. Опасения замены ею «русскости», «башкирскости», «тувинскости» и другой этничности есть. Надо сказать, что противники российской идентичности пытались показать ее ненужность в связи с ситуацией в Крыму.

Понимая значимость государственно-гражданской идентичности, нельзя забывать, что она будет иметь продуктивное значение для развития общества в том случае, если в ней сохраняется позитивный смысл. Ведь и такая идентичность может иметь агрессивный или дискриминационный характер, если в государстве нарушаются права личности или каких-то групп населения.

Надо признать, что в массовых общественных настроениях есть тревожные тенденции. В 1995 г. мнение: «Россия — общий дом для многих народов. Все народы должны обладать равными правами, и никто не должен иметь никаких преимуществ» — поддерживали 65% населения, в 2011 г. — 47%. В 2011—2012 гг. по данным опросов в республиках это мнение разделялось более широкими кругами и титульных национальностей и русскими (по Российской Федерации — 47%, татары, башкиры, якуты в национальных республиках — 90—92%, русские в республиках — 78-80%).

Защитные настроения также присутствуют как в преимущественно русских областях, так и в республиках. «Все средства хороши для защиты интересов моего народа» — считают 41% респондентов по общероссийским опросам и 37—47% в республиках Татарстан, Башкортостан, Саха (Якутия). Так что о поддержании межэтнического согласия не стоит забывать и при достаточно высокой степени государственно-гражданской идентичности населения.

В связи с событиями в Крыму и юго-востоке Украины в России росли патриотические настроения, что вполне объяснимо. Однако они не должны перерасти в риторику, стимулирующую радикализм и агрессию.

Работа подготовлена в рамках проекта РНФ 14-28-002-18.

Список литературы

Гражданская, этническая и региональная идентичность: вчера, сегодня, завтра (рук. проекта и отв. ред. Л.М. Дробижева). 2013. М.: РОССПЭН. 485 с.

Дробижева Л.М. 2011. Российская идентичность и межэтнические отношения. — Двадцать лет реформ глазами россиян: опыт многолетних социологических замеров. М.: Весь Мир. С. 210-227.

Дробижева Л.М. 2012. Ресурс межнационального согласия и баланс нетерпимости в современном российском обществе. — Мир России. № 4. С. 91-110.

Паин Э.А. 2004. Этнополитический маятник. Динамика и механизмы этнополити-ческих процессов в постсоветской России. М.: Институт социологии РАН. 328 с.

Россия реформирующаяся: Ежегодник 2012 (отв. ред. М.К. Горшков). 2012. М.; СПб.: ИС РАН; Нестор-История. 564 с.

Семененко И.С. 2013. Социокультурная модернизация и конфликт идентично-стей. — Россия реформирующаяся. Ежегодник 2013. М.: Новый хронограф. С. 111131.

Тишков В.А. 1990. Социальное и национальное в историко-антропологической перспективе. — Вопросы философии. № 12. С. 3-15.

Тишков В.А. 1993. Этничность, национализм и государство в посткоммунистическом обществе. — Вопросы социологии. № 1-2. С. 3-38.

Тишков В.А. 2013. Российский народ: история и смысл национального самосознания. М.: Наука. 649 с.

Habermas J. 1986. L'espace public: archeologie de la publicite comme dimension constitutive de la societe bourgeoise. Paris.

Thomas W.I., Znaniecki F. 1918. The Polish Peasant in Europe and America. N.Y. Knopt. Vol. 1.

1 Путин В. 2014. Встреча с Общественным советом по подготовке 0лимпиады-2014. — Президент России. Официальный сайт. 10.02. Доступ: http://www.kremlin.ru/transcripts/20203 (проверено 12.05.2014).

ХУНАГОВ Рашид Думаличевич — д.соц.н., профессор; ректор Адыгейского государственного университета (385000, Россия, Республика Адыгея, г. Майкоп, ул. Первомайская, 208; adsu@adygnet.ru) HUNAGOV Rashid Dumalichevich, Dr.Sci.(Soc.), Professor, Rector of the Adyghe State University (Pervomajskaja str., 208, Majkop, Adyghe Republic, Russia, 385000; adsu@adygnet.ru)

АКТУАЛЬНЫЕ ПОДХОДЫ К УПРАВЛЕНИЮ ИДЕНТИФИКАЦИОННЫМИ ПРОЦЕССАМИ

ACTUAL APPROACHES TO THE MANAGEMENT OF IDENTIFICATION PROCESSES

Начну с того, что на современное идентификационное пространство нашей страны оказывают влияние внешние факторы (глобализационные вызовы), с одной стороны, и внутренние процессы России и российских регионов - с другой. Представляется, что без решения проблемы формирования и укрепления гражданской солидарности достигнуть целостности страны и устойчивого развития регионов невозможно.

Рассматривая идентификационное пространство на Северном Кавказе с позиции современной науки, важно обозначить пути управляющего воздействия на идентификационные процессы регионального сообщества в контексте укрепления общероссийской национальной идентичности. Постановка и решение данной проблемы может способствовать разрешению целого ряда не только социокультурных, но и политических, идеологических, экономических проблем, а также прогнозированию развития северокавказского общества.

Прежде чем остановиться на особенностях Северо-Кавказского идентификационного пространства, следует сказать, что внимание к Кавказу - давняя традиция в мировой науке и политике. Нарастающий интерес в современных условиях вызван осознанием того факта, что Кавказ (Северный Кавказ, в частности) представляет собой важнейшую мировую ценность. Российский интерес обусловлен стремлением к сохранению своей целостности. Запад, ограничивавшийся ранее составлением футурологической карты Кавказа XXI в., ныне резко высказывается, осуждая национальную политику России на Северном Кавказе. Заметим, когда в России, в частности на Северном Кавказе, наблюдается относительное спокойствие и позитивное развитие, обязательно появляются политические игроки-конкуренты, пытающиеся создать напряженность.

Сегодня нам очень не хватает знаний друг о друге, оттуда и наше непонимание друг друга. Российское общество не имеет объективной информации о реальных проблемах северокавказских этносов и зачастую воспринимает их через призму карабахского, чеченского и других конфликтов. Более того, многие исследователи подвергают сомнению перспективы сохранения региона в составе России и вообще возможность модернизации традиционной культуры народов Северного Кавказа. Среди специалистов этого направления, в основном столичных авторов, преобладают исследователи, рассматривающие культурно-идентификационные процессы только сквозь призму конфликтологических подходов. Они воспринимают «новейшие процессы как новое издание якобы извечной несовместимости горцев и российской цивилизации, как инвариант европейского мира».

Более того, одним из факторов, усложняющих познание и понимание смысла современного идентификационного пространства России и рассматриваемого региона, является сложившийся стереотип - сохраняющееся негативное отношение к этническому кавказскому фактору.

Между тем, обратившись к классическому XIX в., вспомним, как российская литература формировала кавказский имидж. Через российскую культуру, русский язык открывались миру традиционные ценности кавказской культуры: понимание

смысла свободы и справедливости, ценности прошлого в кавказском сознании, традиционно занимавшие доминирующее положение в системе ценностных приоритетов кавказца. Все это определяло диалогичное отношение к природе, формировало экологическое мировоззрение, отражалось на отношениях между людьми, поведении в обществе и в семье.

Что же представляет собой современный Северо-Кавказский регион?

Сегодня его регион можно характеризовать как исторически сложившуюся сложную, саморазвивающуюся систему, динамический характер которой проявляется как в процессе консолидации общества, так и в бифуркации, т.е. в раздвоении движения (развития) в рамках общих целей системы и ее подсистем. Одной из особенностей современных культурно-идентификационных процессов в регионе является новое понимание и объяснение сложных социокультурных процессов. На Северном Кавказе функционирует многоуровневая идентичность [Жаде и др. 2010]. Выделяемые уровни — этническая, региональная, российская национальная идентичности — осмысливаются в контексте современной науки, ввиду того что имеет место нелинейное взаимодействие этнокультурной, региональной и национальной форм идентичности. Нелинейность требует особого внимания, поскольку незначительные, на первый взгляд, события могут привести к значительным последствиям. Ситуация осложняется тем, что новая российская национальная идентичность находится на стадии становления и пока не стала доминирующей, образ россиянина остается не проясненным в массовом сознании населения.

Многоуровневая идентичность совмещена со сложной структурой северокавказской общности, основанной на общих ментальных и социокультурных ценностях российской нации, а также цивилизационных основаниях полиэтничного сообщества. Основой такой сложной взаимосвязи и взаимодействия является идентификационная матрица, функционирующая на принципах согласованности и взаимодополнительности многоуровневой системы идентификации.

Характеризуя российскую национальную идентичность в контексте современной науки, важно отметить качественные характеристики, указывающие на ее отличие от классических определений идентичности. Являясь открытой системой, она вступает во взаимодействие с различными видами идентичности. Это объемный, многогранный и собирательный концепт, вбирающий в себя этнокультурные и региональные идентичности, и этим он отличается от других интерпретаций идентичности.

Более того, эвристический смысл и конструктивный потенциал российской национальной идентичности для модернизирующейся России и ее регионов заключается в том, что она не только выражает субстанциальное единство и органическую целостность этнокультурного многообразия, но и выступает интегративным фактором этносов, основой гражданской солидарности и объединяющей силой россиян.

Анализ культурно-идентификационных процессов в полиэтничном социокультурном пространстве позволяет понять, что на социальное жизнеустройство народов активное влияние оказывает поддержание этнического фактора. Несмотря на этническое и конфессиональное разнообразие, на Северном Кавказе сложилась единая региональная культура, ядром которой выступают традиционные ценности, а определяющим идентификационным маркером — этнокультурная идентичность.

Несколько слов о так называемом «мягком воздействии» на региональные процессы и многоуровневую идентичность. Необходимым условием успешного функционирования такой сложно эволюционирующей системы, как Северо-Кавказский регион, является оптимальное взаимодействие этнокультурной, региональной, российской национальной идентичностей.

Характеризуя полиэтничное общество, мы неоднократно отмечали, что ему присущи все синергетические признаки сложных систем: принцип открытости, самоорганизации, нелинейности развития, неединственности будущего, положение об управляемом развитии и др. Более того, общие параметры порядка дополняются очень важным компонентом — этническим, который выступает как главный параметр порядка в полиэтничном обществе [Шадже, Куква 2012]. В системе полиэт-

ничного общества этнокультурные паттерны, ценности, нормы и т.д., являющиеся параметрами порядка, выступают как открытые системы, потому что они взаимодействуют с другими (аналогичными) системами и с окружающей средой. В свою очередь, например, этническая культура, формирующая этнокультурную идентичность, может служить окружающей средой для отдельного индивида. Исторически сложившиеся и функционирующие этнокультурные традиции формируют мен-тальность человека, его ценностно-мировоззренческие установки, наконец, саму личность.

С учетом этих особенностей принципиально важно остановиться на следующих положениях. Во-первых, силовое вмешательство в любую сложную систему недопустимо: оно разрушает самоорганизацию социальных процессов на любом уровне. Подтверждением тому служат события в Украине и политика нынешних властей этой страны в отношении юго-восточных регионов. Главное здесь, и в этом заключается суть нового подхода к управлению, - не сила управляющего воздействия, а его согласованность с собственными тенденциями самоструктурирования нелинейной среды [Князева, Курдюмов 2002: 150].

Из этого вытекает второе положение, связанное с синергетическим пониманием сущности самоорганизующейся системы, - это умение увидеть богатые и разнообразные формы, скрытые силы системы. Именно поэтому естественные процессы самоорганизации такой сложной социальной системы, как полиэтничное общество, важно не искусственно сдерживать или ускорять, а поддерживать. Говоря словами Н.Н. Моисеева, здесь предпочтительно говорить «не об управляемом, а о направляемом развитии» социальных систем [Моисеев 2000: 191-192].

Для понимания процессов самоорганизации и управления сложными социальными системами необходима смена парадигм мышления, что означает переход от линейного мышления к нелинейному, к «мышлению, ориентированному на будущее» [Князева, Курдюмов 2002: 292-295]. Нелинейное мышление нацелено на определение пути несилового воздействия на идентификационные процессы в регионе в целях укрепления общероссийской национальной идентичности; использование положительного потенциала традиций для поддержки инновационных процессов; сплочение российского общества, выявление и использование консолидацион-ного потенциала различных социальных групп, взаимодействующих в нелинейном идентификационном пространстве. Другими словами, это означает выявление ресурса межэтнического согласия в обществе, достижение гармоничного сосуществования с помощью диалога и признания разнообразия интересов разных социальных групп.

В решении этих вопросов исключительно велика роль университета. Современный классический университет представляет собой сложную саморазвивающуюся систему. Идеи теории самоорганизации резонируют сегодня активнее в университетской среде и в руководстве работой вуза. Руководствуясь идеями и методами нелинейного моделирования, мы пытаемся прогнозировать качественное поведение этой сложной системы, понять механизмы процессов самоорганизации и антикризисные стратегии поведения.

Усложняющийся мир и новое информационное общество актуализируют проблему воспитания молодого поколения, способного жить в открытом нестабильном мире, где происходит встреча разных культур, религий, этносов, форм восприятия мира. В этой связи встает другая проблема: необходимо гражданское воспитание, призванное содействовать политической социализации индивида, которую можно трактовать как самостоятельность мышления и формирование культуры демократического поведения. Все эти компоненты могут способствовать достижению согласия, установлению диалога между культурами, предупреждению национализма и расизма в многоэтничном и многоконфессиональном обществе.

С удовлетворением сегодня хочу отметить, что эвристические возможности университета далеко не исчерпаны [Хунагов 2013: 6-8]. Размышляя над миссией современного университета, остановлюсь на ряде положений. Во-первых, в своем развитии университет через лучшие традиции и научные исследования находится в поиске эффективных путей укрепления российской национальной идентичности.

Думается, что университет «переоткрывает» себя, свою миссию в системе модернизирующейся России. Я вижу нашу задачу в том, чтобы поддерживать идею общероссийских ценностей, идею общероссийской культуры.

В-вторых, университет вписан в определенную социокультурную региональную среду, т.е. каждый университет представляет собой единство общего, особенного, индивидуального. Гуманистическое переосмысление сложившейся ситуации в регионе позволяет остановиться на миссии классического университета на Юге России, решающего задачи федерально-регионального значения в области образования, науки, культуры, информатизации и просвещения.

Классический университет призван играть ключевую роль в социально-экономическом и технологическом развитии региона, в формировании инновационной экономики и информационного общества, в прогностической и экспертной деятельности, в обеспечении подготовки кадров высокого профессионального уровня и высоких гражданских и нравственных качеств, в воспитании патриотов, способных сохранить и приумножить культурные и научные традиции во имя целостности и могущества России.

Наиболее актуальной миссией классических университетов республик Кавказа является скрепление культурного и духовного пространства на общероссийских ценностях. В этом смысле университеты в долгу перед обществом. Именно они могут и должны концептуально, методологически на разных уровнях, в т.ч. и на уровне личности, обеспечивать синтез русской и этнической культур в контексте российской идентичности. Университеты федерального уровня — это идеологические культуровозрождающие и культуроформирующие форпосты России на Кавказе, образующие своеобразный «Главный Кавказский хребет», который надо укреплять за счет их статусной поддержки в период модернизации высшей школы.

Дальнейшая наша задача — формировать культуру диалогичных отношений. Только благодаря диалогу мы можем познать многовариатность развития, новые возможности сотрудничества, выявить новый смысл нашей просветительской функции на Северном Кавказе. Одним словом, диалог открывает новые грани и эвристические возможности нашего интеллектуального потенциала.

Список литературы

Жаде З.А., Куква Е.С., Ляушева С.А., Шадже А.Ю. 2010. Российская идентичность на Северном Кавказе. М.: Социально-гуманитарные знания; Майкоп: ООО «Качество». 248 с.

Князева Е.Н., Курдюмов С.П. 2002. Основания синергетики. Режимы с обострением, самоорганизация, темпомиры. СПб.: Алетейя. 414 с.

Моисеев Н.Н. 2000. Судьба цивилизации. Путь разума. М.: Языки русской культуры. 224 с.

Хунагов Р.Д. 2013. Множество идентичностей в глобализирующемся мире. — Власть. № 2. С. 4-8.

Шадже А.Ю., Куква Е.С. 2012. Модернизирующийся Северный Кавказ: параметры идентичности. — Вестник МГОУ. Сер. Философские науки. № 2. С. 31-37.

ВОЛКОВ Юрий Георгиевич - д.филос.н., профессор; директор ИППКЮжного федерального университета, директор Южнороссийского филиала Института социологии РАН (344006, г. Ростов-на-Дону, пер. Гвардейский, 2/51).

VOLKOV Yury Georgiyevich, Dr.Sci.(Philos.), Professor, Director of Institute for Advanced Training, Southern Federal University; Director of the South Russian branch of Institute of Sociology (Gvardejskij per., 2/51, Rostov-on-Don, Russia, 344006)

ИДЕНТИФИКАЦИОННАЯ ДОМИНАНТА КРЕАТИВНОСТИ В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ

IDENTIFICATION DOMINANT OF CREATIVITY IN THE RUSSIAN SOCIETY

В российском обществе проблема идентичности в той или иной степени связана с развитием российской государственности, со становлением нового правового порядка, с тем, что самосознание и самоопределение населения в условиях сначала социального кризиса, а впоследствии — адаптации к переменам не может ориентироваться на идентификационную моносхему. В условиях смешения идентичностей, конфликтности идентификационных схем возрастает уровень социальной дезорганизации, социального хаоса, возрастает конфликт групповых и индивидуальных интересов. В нынешних условиях российское общество окончательно распрощалось с идентичностью советского периода, но и новая государственная идентичность, которой придерживается большинство россиян, является формально-правовой, закрепленной по статусу рождения и проживания. Государственно-правовой идентичности либеральными идеологиями противопоставляется гражданская — как индивидуальный выбор, как модель защиты прав и свобод гражданина и минимизации вмешательства государства.

Мы считаем, что ссылаться на то, что гражданская идентичность в российском обществе является делом неблизкого будущего, и на этом основании говорить о незрелости социальных отношений и несформулированности интересов граждан, означает капитулировать перед реально стоящей проблемой идентичности россиян, создания идентификационной схемы, которая бы позволила говорить о формировании социальной макрообщности, настроенной на социально-созидательные практики. В этом смысле в России постепенно формируется креативный класс — интегральная социальная группа, включающая представителей различных социальных слоев, для которых ценности социальной полезности, профессионализма, реализации становятся доминирующими по сравнению с успехом, основанным на доходах или престижном потреблении.

Вопрос состоит в том, насколько креативный класс осознает себя на уровне коллективной сопринадлежности; какие коллективные чувства формируются в настроениях креативного класса; каким образом класс «в себе» становится классом «для себя». Считая, что креативный класс является группой, нацеленной на обретение идентичности как «приза», как инструмента усиления конкуренции внутри страны и повышения престижа за рубежом, мы попытаемся найти конкретный смысл в этих общих положениях. Во-первых, по сравнению с государственно-правовой идентичностью креативная идентичность, принадлежность к креативному классу раздвигает смысловые границы бытия личности; личность перестает быть привязанной к конкретной государственной системе, в которой важным является баланс прав и обязанностей. Во-вторых, для личности отношения с государством выступают как отношения партнерства, сотворчества, и государство воспринимается не только в соответствии с логикой законодательства, внедрения правовых норм — важным становится отношение к государству как лучшему, как к идеальному конструкту, объединяющему различные группы населения.

Говоря о том, что социальная креативность как способ мышления и деятельности свободна от религиозных, этнических, национальных и местнических настроений, мы имеем в виду, что человек, нацеленный на самореализацию, не может ограничивать себя местным или религиозным локусом. Сам характер социального творчества требует введения дискурса взаимопонимания, осознания различий как инструмента налаживания кооперации.

Процесс формирования новой российской идентичности с необходимостью повлек за собой трансформацию идентификационных приоритетов и происходил под воздействием трех основных факторов: возникновения новых социальных общностей, возникновения маргинальных слоев, появления новых слоев, социострук-турных образований и элиты [Горшков 2011: 164]. Таким образом, государственно-правовая идентичность только фиксирует принадлежность к государству, не являясь способом кооперации, объединения, самоопределения личности. Социальная дифференциация в российском обществе привела к формированию параллельных социальных слоев, возникновению социальных субститутов и поставила под сомнение возможность выработки моделей демократического социального взаимодействия.

Так как большинство россиян не могут и не стремятся стать богатыми или войти в элиту, по сути, утрачивает значение иерархия социальных идентичностей по социально-имущественному критерию. Значимым становится наличие знаний, профессионализма, компетентности, возможности повышения квалификации. Характерно, что для большинства россиян, несмотря на то что повышение уровня образования и квалификации уступает по значимости повышению уровня материального положения, удовлетворенность материальным положением неизбежно ведет к формированию потребности в самореализации. И собственно благополучные слои населения, как пишет М.Г. Горшков, стараются следить за новой литературой, приобретать новые навыки, проходить дополнительное обучение, изучать иностранные языки [Горшков 2011: 203].

Эта позиция ведет не только к расширению адаптивных возможностей, личность осуществляет сдвиг в понимании жизненной карьеры, связанный с простором для инициативы, интересностью и перспективностью работы [Горшков 2011: 207]. Можно констатировать, что социальная креативность стимулирует, поощряет личность в качестве индивидуального социального проекта, задействует механизмы расширения возможностей, и поэтому неудивительно, что оценка представителями креативного класса динамики своей жизни демонстрирует снижение уровня ощущения беспомощности, несправедливости происходящего. По сравнению с вновь закрепленными идентичностями социального микроуровня креативность создает условия для экспансионистской идентичности, связанной с доступностью полноценной культурной жизни, а также для расширения сферы социальных контактов [Горшков 2011: 212].

С социальным самоопределением связывается и самооценка положения в различных сферах общественной жизни, и мотивация на достижение успеха, но не только это. Креативный класс значительно отличается от других слоев общества тем, что исходит из того, что при улучшении личной ситуации его положение в обществе не может быть длительное время направлено на консервацию отношений, что культурные и социальные изменения вне зависимости от того, как они воспринимаются консервативно настроенными россиянами, становятся факторами влияния. И дело не в принудительном техническом или общественном прогрессе. Несмотря на наличие страхов в общественной жизни, креативный класс уверен, что, благодаря формированию стремления к самореализации, он избегает рисков и страхов, связанных с консервацией положения, с нежеланием расстаться с достигнутым. При этом социальная практика показывает, что решающую роль при оценке представителями креативного класса своего места в общественной жизни играет образ жизни - то, что М. Вебер называл статусной группой [Вебер 1994: 598]. Проблема статуса - это не просто проблема нехватки денег, здесь нарастает значимость факторов образования и квалификации, с одной стороны, и престижности и интерес-ности выполняемой работы - с другой [Горшков 2011: 215].

Существует мнение, что базовые изменения в российском обществе во взглядах на ключевые принципы взаимоотношения личности, общества и государства свидетельствуют о прагматизме и инструментализме общественного сознания [Готово ли российское. 2011: 52]. Но переход от инструментального активизма к творчески ориентированному поведению означает сочетание собственных и социальных интересов, переформатирование модели социальных отношений, наполнение деятельности личности смыслом и ответственностью. Очевидно, что креативная идентичность как осознание человеком своей принадлежности к креативному классу является еще достаточно размытой, недифференцированной, связывается с общими показателями профессионализма. К тому же в обществе остается устойчивым мнение относительно идентификационного выбора в рамках государства. Поэтому представления о том, что власть должна заботиться о людях (37%) и что государство должно оказывать только адресную помощь (26%), сужают возможности идентификационного выбора [О чем мечтают. 2012: 38].

Для того чтобы представить себе, в каких именно формах может существовать креативная идентичность, следует обратиться к массовым настроениям россиян, к осознанию ими моделей социального партнерства, к тому, как самоопределяется личность в отношении к обществу, какой образ общества закрепляется в сознании личности. Идентичность фиксирует не столько место человека в социальном пространстве, сколько ресурс его перемещения в нем [Социальные трансформации. 2005: 352]. И это отчетливо проявляется в креативной идентичности, связанной с факторами, повышающими ресурсный потенциал личности. Если социальная идентичность постсоветского человека - это не только и не столько отождествление с социальным слоем, но и, прежде всего, определение возможных перспектив в новом пространстве или отсутствие таковых [Социальные трансформации. 2005: 352], то креативность представляет доступное каждому индивиду условие. Ее основной смысл состоит в чувстве близости с другими и с обществом в целом.

В этих условиях реальностью, данной в ощущениях, социально-практическим чувством становятся возможности личности, в то время как дифференциация по доходам существенно ущемляет ее положение, делает возможным усвоение критериальных ценностей материального успеха. Так как российское общество находится на пути идейного поиска, отвержения и критики либеральных ценностей и определения новой духовной традиции, креативность как генерализирующая ценность способна внести в общественную жизнь новые значения и смыслы. По крайней мере, креативная личность не занята стяжательством и, как мы отмечали ранее, не испытывает нехватку денег. Можно отметить и то, что для творческой личности характерно духовное и материальное самоограничение, когда каждый раз она берет ответственность на себя, если это требуется в новой ситуации [Самосознание культуры и искусства. 2009: 112].

В том, что креативность как идентификационная матрица имеет широкую социальную адресность, можно не сомневаться, если учесть, что большинство россиян настроены на интересную работу, на возможность решения сложных социальных проблем, способность к саморазвитию, выявлению собственного потенциала. Так как креативность нацеливает не на занятие социальной позиции, а на повышение ресурсного потенциала, основой того, что личность становится довольной собственным социальным положением, становится осознание перспектив жизни, уровня социальных притязаний, связанных с оценкой собственных возможностей.

Разумеется, со становлением креативной идентичности, осознанием себя в качестве носителя креативных свойств не исчезает граница между власть имущими и населением. Но данные показывают, что уменьшается зависимость от структурных позиций, от влияния власти и основными становятся интересы, связанные с самореализацией личности.

В этом смысле включение индивида в социальные взаимосвязи осуществляется путем актуализации социально-профессиональной принадлежности и автостереотипов, самооценок, приписываемых представлениям о собственных возможностях. Создается коллективный образ «мы», который позволяет совместно противостоять трудностям и сложностям жизни, что особенно актуально в условиях стремления

к самостабилизации, желания избежать насильственных действий и потребности в целостности, солидарности, справедливости, достижительности [Самосознание культуры и искусства... 2009: 213].

Можно возразить, что креативность как конструируемая, приобретаемая жизненная позиция не в состоянии решить эти социально значимые проблемы человека, что может создаться иллюзия, имитация творчества, а это включает механизмы внутренней самокомпенсации.

В российском обществе, где существует чрезмерное социальное неравенство и переход к более мягким, нейтральным формам не может быть совершен мгновенно, креативная идентичность создает систему безопасности личности, афиллирован-ности с другими, погашает уровень социальной конфликтности и снижает депри-вационные эффекты. Говоря об этой терапевтической функции креативной идентичности, мы исходим из того, что в российском обществе сформировалось ядро креативного класса — люди самообеспеченные и имеющие два базовых признака — новые профессиональные навыки и стремление к расширению творческого потенциала. Возможно, поэтому креативная идентичность вынуждает личность к отказу от самоуспокоения и выводит на уровень конкурентности, получения «приза» в борьбе за реальные жизненные достижения.

На наш взгляд, социально-групповая идентификация, которая выступает посредником между простым человеком и государственной властью, в креативности выражается в несколько ином аспекте: креативность — это не просто профессиональная, а социально-динамическая солидарность, в которой свободная работа и труд в производственных сферах равноправны. Зависимость социального самочувствия от креативной доминанты заключаются в том, что ориентация на социальное творчество встраивается в нормативную базу. И именно отношение к самореализации становится основным дифференцирующим фактором.

Можно говорить о том, что в российском обществе осмысление социальных нормативов жизнедеятельности с формированием в себе диспозиционной установки на их соблюдение рассматриваются как гарантия возможности свободного творчества и самотворчества [Гуцаленко 2013: 130].

В развитии российского общества важным моментом становится установление креативным классом диалога с другими слоями общества и, следовательно, выработка новых моделей взаимоотношений через применение норм социального творчества. Учитывая, что нравственная аномия поразила общество (это признают 75% россиян), речь идет о том, что креативность, являясь внутренним регулятором мыслей и действий индивида, способна реализовать и его отношение к самому себе и к другим.

Креативность определяет идентичность на уровне макрообщности, хотя индивидуальный выбор становится решающим в становлении креативной идентичности. Это означает, что креативная личность ориентируется на принятие открытой идентичности — идентичности, которая связана с вбиранием качественных черт, свободным выбором, с отказом от социального равнодушия. Большинство представителей креативного класса выражают свои интересы через солидарность с себе подобными, и если ставится вопрос об ограничении вольности, то он связан с тем, что абсолютной свободы как таковой не существует и главной является внутренняя свобода, свобода творчества.

Смысловые значения идентичности, определяемые представителем креативного класса, дистанцируются от официальной казенной идентичности. Российская идентичность признается в качестве ведущей, но в ее значение вносится смысл социального активизма — способности качественно изменить нынешнее положение или реально влиять на решение жизненно важных задач [Горшков 2011: 333]. Складывающиеся на уровне социальных систем формы идентичности, такие как социальное волонтерство, структуры взаимопомощи, структуры социальной инициативы, в сложившихся условиях хотя и не идентифицируют себя с государством и властными структурами, но создают новую основу идентичности как сопричастности всех членов общества к общенациональным целям и государственной публичной политике [Горшков 2011: 335].

В отличие от гражданской идентичности, которая близка по смысловому эквиваленту, креативность не требует формирования институционализированных форм, связана с изменчивыми структурами социальной мобилизации и допускает существование индивидуалистических стратегий в согласии с критериями социальной полезности. Это означает, что креативность, локализуясь в определенных группах населения на определенных участках деятельности, создает кумулятивный совокупный эффект, связанный с, казалось бы, индивидуальным выбором, но имеющим коллективное значение.

Очевидно, что, несмотря на кризис традиционных идентификационных моделей, выявляется ведущая роль макрообщностей, создание многомерного организованного социального пространства, где социальные группы, различаясь по степени традиционных стратификационных критериев, на уровне статусной группы считают престижным социальное творчество. Возникает, таким образом, необходимость в обладании собственными устойчивыми интересами, запросом на институ-ционализацию творческих практик и новый формат отношений с государством и властью. Это демонстрируется тем, что представители креативного класса жестко в той или иной форме отрицают социальную пассивность, не устремлены на консервацию своего положения и считают жизнь в обществе разумных перемен более перспективной, чем в ситуации абсолютной стабильности.

В итоге креативный класс расходится в своих устремлениях как с бедными слоями, так и с элитой, если представители элиты озабочены только собственными интересами. Также проявляется невыраженная степень социальной солидарности по отношению к бедным слоям населения, т.к. для креативного класса важным становятся профессионализм, трудолюбие, честность, в то время как бедные довольствуются традиционной честностью, жизнью по средствам и ожиданием благ от государства. Характерно, что для креативного класса на первое место выступает и чувство собственного достоинства, из которого и вырастает потребность в общественном долге [Горшков 2011: 218].

В условиях современной России, когда ухудшились этнические и социальные гетеростереотипы - представления о других, важно понять, что креативность безразлична к этнорелигиозному делению, связана с конструктивными установками не только в решении деловых проблем, но и в неформальной сфере, сфере межличностного общения.

Необходимым условием креативной идентификации выступает участие в различных социальных проектах и в том, что называется стремлением к улучшению «среды обитания человека». Другая отличительная часть - стремление решать социальные проблемы не только через закрепление институциональных норм равенства возможностей, что отвечает представлениям большинства россиян о социальной справедливости. Существующие несоответствия между ценностными ориентациями россиян и теми социальными нормами, которым они вынуждены следовать [Социальные трансформации. 2005: 244], преодолеваются путем принятия нормы социального творчества, основанной на мотивациях добра и свободы. Взаимоотношения равноправных субъектов в этом случае не связаны с личными договоренностями, задействованием неформального социального капитала. Положение креативного класса таково, что создаются отношения аксиологического типа, заинтересованность в «других» связана с ценностью человека как личности, с отстаиванием права на самореализацию.

Важным источником закрепления креативности в качестве идентификационной матрицы можно считать то, что в социальном творчестве аккумулируются лучшие черты народов России - следование духовной традиции, социальный оптимизм, потребность в интересной работе, профессионализм. Доминирование этих ценностей - одна из сущностных особенностей формирования нового институционального пространства, которое открывает перспективы социокультурной модернизации общества в отличие от сложившейся иерархически структурированной системы.

Таким образом, можно констатировать, что креативная идентичность становится макроидентичностью, если креативные интенции преобразуются, переводятся на

уровень массовой побудительной силы, выступают формой общественного интереса, вступающего во взаимодействие с государственным. Можно также подчеркнуть, что в креативном обществе действует принцип эквивалентности, взаимодополнительности, когда каждая группа населения способна внести свой вклад в общественное развитие или принять конструктивное участие в разрешении общих социальных проблем [Волков 2011: 235].

Список литературы

Вебер М. 1994. Избранное. Образ общества (пер. с нем.). М.: Юрист. 704 с.

Волков Ю.Г. 2011. Креативность: исторический прорыв России. М.: Социально-гуманитарные знания. 328 с.

Горшков М.К. 2011. Российское общество как оно есть (опыт социологической диагностики). М.: Новый хронограф. 672 с.

Готово ли российское общество к модернизации? 2010 (под ред. М.К. Горшкова, Р. Крумма, Н.Е. Тихоновой). М.: Весь Мир. 344 с.

Гуцаленко Л. А. 2013. Социальные инновации и квазиинновации (отв. ред. Ж.Т. Тощенко). — Новые идеи в социологии: монография. М.: ЮНИТИ-ДАНА. 479 с.

О чем мечтают россияне: идеал и реальность (под ред. М.К. Горшкова, Р. Крумма, Н.Е. Тихоновой). 2013. М.: Весь Мир. 400 с.

Самосознание культуры и искусства ХХ века. Западная Европа и США. 2000. М.; СПб.: Университетская книга. 640 с.

Социальные трансформации в России: теории, практики, сравнительный анализ: учебное пособие. 2005. М.: МПСИ. 584 с.

ДМИТРИЕВ Анатолий Васильевич — д.филос.н., профессор, член-корреспондент РАН; главный научный сотрудник Института философии РАН, советник РАН(119991, Россия, г. Москва, ул. Волхонка, 14, стр. 5; mig@isras.ru)

DMITRIEV Anatolij Vasil'evich, Dr.Sci.(Philos.), Professer, Correspondent Member of the Russian Academy of Sciences, Adviser of RAS, Chief Researcher of Institute of Philosophy, RAS (Volhonka str., 14, bld 5, Moscow, Russia,119991; mig@ isras.ru)

СТЕРЕОТИПИЗАЦИЯ МИГРАНТОВ КАК СОЦИАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА

STEREOTYPING OF MIGRANTS AS A SOCIAL PROBLEM

В заголовке настоящего материала содержится ключевое слово «стереотипиза-ция». Для автора это — восприятие, классификация и оценка социальных объектов (в данном случае мигрантов) путем распространения на них характеристик какой-либо социальной группы на основе определенных представлений — социальных стереотипов; механизм взаимопонимания или непонимания — классификация форм поведения и интерпретация их причин путем отнесения к уже известным или кажущимся известными явлениям, категориям. Стереотипизация является одной из важнейших характеристик восприятия межгруппового и межличностного; она отражает схематизированность и аффективную окрашенность, свойственную этой форме восприятия. С психологической точки зрения она представляет собой процесс приписывания сходных характеристик всем членам какой-либо социальной группы или общности без достаточного осознания возможных различий между ними.

Социальный стереотип — относительно устойчивый и упрощенный образ социального объекта (например, группы мигрантов), складывающийся в условиях дефицита информации как результат обобщения личного опыта и представле-

ний, принятых в обществе (нередко предвзятых). Этот термин в свое время ввел У. Липман.

Наличие этого стереотипа, хотя он и не всегда отвечает требованию субъекта к точности, играет существенную роль в оценке группы, ибо позволяет резко сократить время оценки.

Определение истинности или ложности стереотипа должно строиться на анализе конкретной ситуации. Любой стереотип, будучи истинным в одном случае, в другом может оказаться ложным или меньше отвечающим действительности и, следовательно, неэффективным для решения задач ориентации в окружающем мире, ибо его основание выступает как второстепенное по отношению к целям и задачам новой классификации [Новейший психологический словарь 2009: 630-632].

Сам стереотип в рамках представленного материала рассматривается автором как устойчивый и достаточно упрощенный образ социального объекта, т.е. группы. В данном случае рассматривается как местное население (резиденты), так и трудовые мигранты. Обычно этот образ складывается в условиях недостатка информации и приобретения личного опыта, а также обобщения представлений, принятых в окружающей человека группе.

Особо важно заметить, что любые стереотипы в первую очередь носят социальный характер, хотя условно их подразделяют на этнические, психологические, динамические и др. Они также различаются по сложности, валидности и прочим признакам. В данном случае автор находит основную разницу между групповыми автостереотипами и гетеростереотипами. Последние во взаимодействии мигрантов и постоянного населения проявляются довольно отчетливо, вызывая ввиду их значимости не только аналитический, но и экономический и политический интерес.

Здесь значительную роль играет этническая дистанция. В сознании российских жителей функционирует стереотип «среднеазиата», кавказца, но являлся несущественным стереотип, к примеру, украинца. Однако и здесь ситуация быстро меняется. К украинцам западных областей «прилип» стереотип «бендеровец». К остальным восточным - «ополченец», «беженец». На уровне взаимодействия больших социальных групп эти стереотипы выполняют в основном две функции: конститутивно-интегративную и дезинтегративную. Разумеется, отдельные стереотипы, конечно же, могут быть вспомогательным материалом при реализации таких потребностей социальных групп, как организация, культурное отличие, суверенность. При этом один и тот же стереотип обычно может выполнять несколько функций. Так, дезинтеграция посредством стереотипа на уровне большой социальной группы может способствовать интеграции с помощью того же стереотипа уже малых групп.

Складывается впечатление, что в большинстве опубликованных работ преобладает описание наиболее интересных и социально важных событий, т.е. изучаются лишь негативные стереотипы. Я поддерживаю эту традицию, однако все же считаю, что возможен генезис стереотипов и в более оптимальном варианте.

Пока же люди склонны видеть больше различий между «своей» и внешней группой (ин- и аут-группы) (Гранберг). И к тому же они склонны считать, что члены «своей» группы разделяют их представления в большей степени, чем это есть на самом деле. Следовательно, стереотипы, хотя иногда и соответствуют реальным характеристикам, все же затрудняют получение адекватной информации.

В классической литературе приводятся особенности автостереотипов и внешних стереотипов, отражающих разницу восприятия одного и того же поведения (см. табл. 1).

Комплекс превосходства, характерный для многих коренных жителей, сопровождается возрастающей неприязнью по отношению к мигрантам, что, естественно, вызывает соответствующую реакцию последних и, как следствие, создает «встречные» образы, характеристики которых почти полностью совпадают в деталях. Но по сути дела происходит «зеркальное отражение сторон». Это явление не ново, оно и поныне существует во многих странах, в т.ч. и европейских. Этот список стереотипов можно продолжать до бесконечности. Подобная «имиджевая» деятельность населения, разумеется, приводит к сокращению прямых личных контактов и пони-

Таблица 1

Автостереотипы и стереотипы аут-групп, отражающие разницу восприятия одного и того же поведения

Автостереотипы Стереотип аут-группы

Мы гордимся собой, уважаем себя и почитаем традиции предков Они ведут клановый образ жизни, исключают из своего круга других людей

Мы лояльные люди Они эгоистичны и самолюбивы, себя они любят больше, чем нас

Мы честны и доверяем друг другу, однако мы не такие простаки, чтобы чужеземцы могли нас обмануть При возможности они стараются нас обманывать

Мы храбрые и прогрессивные люди Они враждебно настроены и ненавидят нас

Мы стремимся отстаивать свои права, защищать то, что считаем своим, нас трудно запугать и унизить При взаимодействии с нами у них нет никаких нравственных ограничителей, и они абсолютно нечестные люди

Мы миролюбивы, любим других людей и ненавидим только своих врагов Они стремятся получать выгоду за наш счёт

Мы нравственные люди с чистыми помыслами Они безнравственны и нечисты на руку

* По данным Г. Триандиса [Триандис 2011: 315].

жению уровня коммуникации и, возможно, к более низкому уровню самого конфликта, поскольку все же позволяет его сторонам «выпустить пар». Это, конечно, предпочтительнее, чем примитивный спор базарных баб, чем погромы скинхедов и деятельность этнических криминальных групп. Итак, по всей России существует зеркально-негативное восприятие «мигранты — коренное население (резиденты)». Оно условно и с некоторыми оговорками обозначено в табл. 2.

Респонденты, как правило, не отличают нелегальных мигрантов, с которыми они сталкиваются на рынке, предприятиях общественного питания или поздно вечером на пустынных улицах, от вынужденных мигрантов (беженцы), чье поведение не отличается от поведения резидентов, и оценивают обе категории одинаково негативно. По этой причине вынужденные мигранты не только жалуются на трудности, но и упрекают местные власти в безразличном к ним отношении. Большинство местных жителей также стремятся дистанцироваться от внутренних мигрантов, особенно выходцев с Северного Кавказа.

И все же более тесное общение представителей различных поселенческих и этнических групп неизбежно. Если меньшая группа в ответ на давление пытается сохранить свои границы, это при определенных обстоятельствах приводит к дальнейшей стереотипизации этой группы большинством населения и, следовательно, к возникновению различных предубеждений, порождающих ксенофобию и дискриминацию. Чтобы это не произошло, резидентам необходимо наблюдать и обсуждать мигрантов в рамках своего сообщества: осознавая собственные недостатки, они могли бы приспособиться к новому контексту, осмыслить реальности и ценности других.

В этой связи напрашиваются довольно простые рекомендации: следует отказаться от агрессивной реакции на поведение мигрантов, наряду с призывами к толерантности, жестко реагировать на любые нарушения закона (отказ от регистрации и уплаты налогов, насильственный захват земель и другие виды криминального поведения).

И наконец, несколько общих положений. Как мы уже отмечали, у аналитиков по-прежнему существуют две точки зрения на стереотипы. Часть из них считают, что стереотипы по своей сути ложны, поскольку не содержат истинных суждений.

Таблица 2

Восприятие «мигранты — коренное население (резиденты)»

Стереотипы мигрантов по отношению к резидентам Стереотипы резидентов по отношению к мигрантам

Вырождающиеся индивиды, которые уделяют больше внимания домашним животным, чем родственникам «Быстроразмножающиеся» индивиды, которые скоро вытеснят нас с нашей земли

Они порочны, больны алкоголизмом, венерическими заболеваниями Они приносят с собой наркотики, различные болезни

Они не хотят трудиться, тяжелую работу предоставляют приезжим Они не имеют никакого намерения найти какую-либо работу, бродяжничают и нищенствуют

Они чрезмерно гордятся культурой и языком, не признают нашей культуры и обычаев Они чужие нам люди, говорящие на непонятном языке и не признающие нашей культуры

Они эгоистичны, заражены потребительством и не помогают нам Они создали преступные группы на этнической основе

Они монополизировали целые отрасли хозяйства и не допускают нас к управлению. Они захватили целые отрасли хозяйства (торговлю, строительство, транспорт и т.д.)

Они платят налоги частично и далеко не все Они вообще не платят налогов, деньги переводят на родину

Другая точка зрения заключается в том, что стереотипы в принципе не отличаются от обычных сознательно конструируемых моделей, отражающих социальную действительность. Стереотипы, таким образом, могут рассматриваться в качестве системы с ее негативными и позитивными функциями.

Кроме того, в стереотипе можно выделить не только черты деформации и упрощения, но и адекватности, т.е. стереотип не только и не столько извращает социальные отношения, сколько суммирует исторический опыт больших, средних и малых групп и, разумеется, отдельного человека. На личностном уровне податливость к принятию стереотипов по отношению к мигрантам связана с желанием зачастую абстрактно, а иногда и бессознательно сохранить свое благополучие и с ориентацией не только на свои цели, но и на единение со «своей» группой. Здесь обычно одобряется так называемый автостереотип собственной группы.

Другая особенность: положительная оценка собственного положения, используемая индивидами в рамках групп резидентов и мигрантов, совершается не прямо, а путем указания на различные недостатки окружающей общественной среды. Отрицательная оценка собственного положения, связанная с реакцией страха (страх неадекватности), способствует объяснению собственной «обделенности» при помощи факторов, не зависящих от индивида, вплоть до иллюзорного толкования неудач. Фрустрация неизбежно вызывает агрессию и желание сохранить доминирующее положение.

Объективные характеристики мигрантов и местного населения в своей основе не совпадают с их мнением друг о друге. Те и другие преувеличивают свои различия.

Негативная стереотипизация коррелирует с проявлением конфликтов, в которых преобладают этнические характеристики.

Чем чаще и ближе межкультурные контакты, тем выше схожесть групп (русские - украинцы, русские - белорусы и т.д.) При возрастании конкуренции за рабочие места или воздействии внешних факторов (обострение межгосударственных отношений) это чувство схожести исчезает.

Тем не менее коммуникация между мигрантами и резидентами явно возрастает, что приводит к осознанию необходимости интенсифицировать культурные кон-

такты. Однако стереотипы неприятия «чужого», уходящие еще в древнюю историю (вспомним сопротивление русского народа нововведениям Петра I), по-прежнему укоренены в российской культуре. Шансы для преодоления негативных стереотипов, тем не менее, все же сохраняются.

Для исследователя, занимающегося стереотипами в отношении мигрантов, важно различать: 1) относительно устойчивое ядро — комплекс представлений о внешнем облике представителей этого народа, о его историческом прошлом, особенностях образа жизни и трудовых навыках; 2) ряд изменчивых суждений относительно коммуникативных и моральных качеств этого народа; изменчивость оценок этих качеств тесно связана с изменяющейся ситуацией в межнациональных и межгосударственных отношениях [Новейший психологический словарь 2009: 630].

Вторая часть стереотипов (изменчивая) довольно легко поддается воздействию СМИ. При отказе от давления на этнических мигрантов и попыток их культурной ассимиляции не следует, однако, забывать непреложную истину: когда среди приезжающих на первое место выходит исключительная религиозность или явная этнофилия, то вероятность жить по закону, единому для всего населения России, становится сомнительной.

Работа выполнена при поддержке гранта РФФИ № 12-06-00116а.

Список литературы

Новейший психологический словарь. 2009. Ростов н/Д: Феникс. 816 с.

Триандис Г. 2011. Культура и социальное поведение: учебное пособие. М.: ФОРУМ. 384 с.

ДАМЕНИА Олег Несторович — к.филос.н., доцент, руководитель Центра стратегических исследований при Президенте Республики Абхазия (Республика Абхазия, г. Сухум, ул. Академика Марра, 9; olegdamenia@yandex.ru)

DAMENIA Oleg Nestorovich, Cand.Sci.(Philos.), Associate Professor, Head of the Center for Strategic Studies under the President of the Republic of Abkhazia (Akademika Marra str., 9; Sukhum, Republic of Abhazia; olegdamenia@yandex.ru)

КАВКАЗСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ ПЕРЕД ЛИЦОМ НОВОГО ГЛОБАЛЬНОГО ВЫЗОВА: ПРОБЛЕМЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ

CAUCASIAN IDENTITY AND A NEW GLOBAL CHALLENGE: PROBLEMS AND PERSPECTIVES

Ныне человечество все более погружается в мир хаоса и социальной неопределенности, в условиях которой предвосхитить предстоящее будущее становится почти невозможным. Попытки остановить этот процесс и выйти на прогнозируемые перспективы существования пока не дали желаемого результата. Начавшаяся на рубеже веков новая глобальная перестройка миропорядка по англосаксонскому проекту еще более усугубила ситуацию в мире. От перехода к однополярному миру жизнь человечества не стала единой, стабильной и безопасной. Трагические последствия использующихся технологических новшеств управления миром (управляемый хаос, экспорт революций и кризисов и др.) уже очевидны. Под угрозой оказалось само существование человека, сложившегося в ходе исторической эволюции как вид homo sapiens. Процессы разложения духовных устоев человека, деформация его социальной идентичности идут по нарастающей. Образ жизни, который он сегодня ведет, в динамике становится все более

асоциальным. Человек сегодня растерян, все меньше понимает, кто он такой и какую миссию призван выполнять в жизни Вселенной. В этих условиях перед каждой культурой, в т.ч. и кавказской, остро встает вопрос, как противостоять этой угрозе и сохранить себя.

Своеобразным альтернативным ответом на этот глобальный вызов явилось наметившееся в последнее время движение стран и народов к объединению по региональному принципу. В этом контексте идея евразийской интеграции вновь стала привлекательной. Она стала предметом острых и заинтересованных дискуссий в экспертных кругах и элитных сообществах не только России. На евразийскую интеграцию все большее внимание стал обращать и политический истеблишмент. Наметились перспективы взаимовыгодного сотрудничества между отдельными странами региона в различных сферах жизни.

Успех, равно как и неуспех, таких региональных геополитических проектов во многом зависит не только, быть может, и не столько от воли и желания правящих элитных структур, сколько от общей культурной составляющей. Именно культурная составляющая является той субстанцией, на базе которой интегрирование разных стран и народов может превратиться в дееспособный и перспективный проект. Лишь при наличии у разных стран общей цели, модели жизнеустройства и системы ценностной ориентации их объединение может стать реальной силой развития каждого из них в отдельности.

Успешной евразийская интеграция может осуществиться, повторяюсь, лишь при учете культурного своеобразия каждой территории. Интегрирование представленных здесь стран и народов в некое единое и слаженно функционирующее сообщество требует глубокого учета как своеобразия каждого из них в отдельности, так и присущих им общих ценностей.

Евразийское пространство, как известно, является сложной территорией, характеризующейся большим социокультурным разнообразием. Именно в культурном разнообразии Евразии и состоит ее особенность.

Однако культурное разнообразие присуще не только евразийской территории. Оно присуще и другим регионам, например, Европе, Африке или Южной Америке. Однако при всем разнообразии культур, в частности европейских народов, равно как африканских и южноамериканских, у них есть нечто общее, что их объединяет и позволяет каждой культуре в отдельности относить себя к европейской культуре и идентифицировать себя через нее. Европейские народы объединяют общая цель, модель социального жизнеустройства, система ценностной ориентации и др. Именно общность базовых ценностей позволяет европейским народам объединяться в различные политические, военные, экономические и др. блоки, альянсы, ассоциации.

Различие культур в Евразийском регионе гораздо глубже, чем в Европе, Африке или Южной Америке. Достаточно в этой связи отметить, что представленные здесь культуры не осознают себя в форме некой евразийской идентичности. Правда, в понимании русской культуры существует точка зрения, рассматривающая ее как евразийскую, но эта точка зрения не стала еще общепризнанной в науке. В своей стратегической ценностной ориентации русская культура как бы колеблется между Западом и Востоком.

Между тем в евразийском интеграционном проекте речь идет и о таких культурных генерациях (китайская, тюркская и др.), которые относят себя лишь к восточной культуре, придерживаясь при этом разных моделей социальной организации и систем ценностной ориентации.

Особняком в этом ракурсе стоит кавказская культура, которая не относит себя ни к западной, ни к восточной культуре. Она не относит себя также и к русской культуре, с которой живет в одном геополитическом пространстве уже не одно столетие. Культурные изменения автоматически не следуют изменениям в политической конъюнктуре.

При всем различии культур евразийской территории можно и нужно находить присущее им всем нечто общее, на базе которого можно реализовать те или иные интеграционные проекты.

Угроза безопасности жизни может стать и часто становится фактором, объединяющим разные культуры и народы независимо от степени различия между ними. Сколько-нибудь эффективно противостоять угрозе, о которой речь шла выше, можно лишь объединенными усилиями стран и народов Евразийского региона. Это хорошо осознается сегодня и среди народов кавказского сообщества. Важно только, чтобы понимание необходимости кооперирования усилий, направленных на обеспечение безопасности, выражалось в реализуемых совместных политических и др. проектах.

Ни одна культура не стремится к самоизоляции. Культура нуждается не только в самой себе, но и в других культурах. Потребность в другой культуре, отличающейся от нее, зашифрована в любой отдельной культуре. Каждая отдельная культура может успешно функционировать лишь в контакте с другими аналогичными образованиями. Через них она развивает свой потенциал и делает себя более дееспособной. Именно через них она может осознавать себя как таковую, критически оценивать свое состояние и намечать пути дальнейшего саморазвития. Различие между культурами может служить фактором как взаимоотчуждения, так и взаимообогащения. Как используется этот фактор, во многом зависит от ценностной ориентации элитных слоев культуры.

Когда речь идет о геополитическом проекте евразийской интеграции важно учитывать уникальный опыт русской культуры, существенно отличающийся от англосаксонского.

Своеобразие русской культуры формировалось в процессе освоения определенной природной среды. Само освоение (адаптация и преобразование) природной среды необходимо предполагало установление ее территориальных границ.

Территория, где формировалась русская культура, была равнинной. «Степь да степь кругом...» — так воспринималась эта территория в сознании русского. Но степь представала перед ним не только однообразной и бескрайней, но и некой стихийной и таинственной силой, таившей в себе немало угроз его жизни. Эти особенности (равнинность, однообразность, безграничность, стихийность, таинственность и др.) территории сказывались на сознании русских.

Тяготение к путешествию, свободе, раздолью, простору, открытости, простоте, расширению своего пространства и другие особенности их характера во многом являются превращенной формой выражения тех природных условий, которые они осваивали. Н.А. Бердяев писал: «Необъятность русской земли, отсутствие границ и пределов выразились в строении русской души. Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность в бесконечность, широта» [Бердяев 1990: 8]. «Русский мир жил и рос в пространственных просторах, и сам тяготел к просторной нестесненности», — вторил Н. Бердяеву другой русский философ И. Ильин [Ильин 2007: 30].

Эти особенности русской культуры прослеживаются не только на уровне умозрительных рассуждений. Тяготение русской культуры к расширению своего пространства достаточно очевидно. «Русская культура распространяется, — пишет в этой связи академик Д.С. Лихачев, — на огромную территорию. Семья, переезжающая из Ленинграда в Хабаровск или Иркутск, не попадает в иную культурную среду. Среда остается того же типа» [Лихачев 1990: 3].

Территориальное расширение характерно для многих культур, особенно цивилизаций, и происходило оно не произвольно, не бессознательно, а в форме вполне осознанного коллективного действия ее носителей. К таким действиям страны и народы часто прибегали с целью решения ресурсных проблем. Осваивая новые территории, европейцы, например, начинали активно пользоваться ресурсами и благами новых земель, оформляя их по своим стандартам и вкусам. В наращивании благосостояния своей жизни они видели смысл присвоения чужих территорий.

Тяга к материальным ресурсам, присущая европейцам, в русской культуре не прослеживается. Расширение ее пространства происходило не вследствие каких-то целенаправленных, рационально осмысливаемых действий массы людей; оно не было направлено на присвоение русскими чужих ресурсов и благ, им не доставшихся. Освоение новых территорий не приводило к заметному улучшению их

жизни. Через ресурсный фактор трудно понять и рационально объяснить исходную мотивацию, которая побуждала русских к освоению новых территорий. По существу, они даже не осваивали новые территории и не оформляли их на свой лад, как это делали европейцы. Зачастую расширение русской культуры происходило как следствие бегства массы людей (казачества) от жестокого насилия со стороны институтов власти.

Расширение русской культуры, особенно в северо-восточном направлении, происходило как бы в силу отсутствия границ («безграничности пространства»). Не через книжность открывали русские новые горизонты; они открывали их путешествуя, странствуя по земной поверхности. Их отношение к природе - духовное, эстетическое, сентиментальное, романтическое, образное, созерцательное. «Созерцание вносилось и во внутреннюю культуру - в веру, в молитву, в искусство, в науку, в философию» [Ильин 2007: 29].

Пространственное расширение русской культуры происходило как бы естественно. Оно не сопровождалось какими-либо особыми социально-политическими потрясениями, столкновениями и разрушениями. Расширяясь, русская культура не разрушала другие культуры, встречавшиеся на ее пути; она не мешала им жить по своим правилам и нормам. Вследствие этого здесь, на северо-восточных просторах евразийского пространства, был накоплен другой социокультурный опыт, отличавшийся от «плавильного котла» Запада. Формирование новой социокультурной территории происходило через сохранение, естественное сближение проживавших здесь различных этнических общин и групп и обновление уклада их жизни. Впрочем, этот опыт, видимо, играл не последнюю роль при федерировании российской территории по этническому признаку.

Лишь при расширении своего геополитического пространства в южном направлении - в Средней Азии и особенно на Кавказе - Россия столкнулась с серьезным сопротивлением. При всех коллизиях и трагических последствиях этого столкновения Россия и на Кавказе не пошла по пути «плавильного котла». Под влиянием русской культуры народам кавказского сообщества все же удалось, в отличие от аборигенов Америки, выжить и вступить в новую стадию социального развития и самопознания.

Уместно в этой связи отметить действия России на Кавказе в недавнем прошлом. Именно Россия в 2008 г. предотвратила физическое истребление народов Южной Осетии и Абхазии. Свое уважительное отношение к нерусским народам Россия продемонстрировала вновь в текущем году в отношении к крымским татарам и другим этническим общинам, проживающим на полуострове.

В культурном разнообразии евразийского пространства Кавказ является одним из регионов, заметно выделяющимся своим природно-климатическим и социокультурным своеобразием.

Исторически сложившаяся в регионе концентрация этнического разнообразия часто воспринималась и воспринимается внешним миром еще сегодня как некий конгломерат различных трудно совместимых, а порой враждебных друг другу этнокультурных образований, лишенных внутреннего единства. Само понятие «кавказская культура» используется в литературе, как правило, в собирательном смысле слова.

Однако при других подходах (ценностном, системном и др.) можно заметить и то общее, на базе чего каждый этнос формировался и функционировал. Территориальная раздельность этнических общностей не означала их полную изолированность друг от друга. При всех трудностях горных условий они всегда поддерживали между собой определенные связи. Эти взаимосвязи играли, видимо, не последнюю роль при формировании единой модели социальной организации этнических общностей на Кавказе, следы которой наблюдаются и в наше время.

О существовании в прошлом на Кавказе единого культурного (ценностно-смыслового) пространства свидетельствует и сама логика, по которой различные этносы могли сосуществовать и взаимодействовать. Она предполагала соответствие социального порядка, устанавливавшегося каждым этносом для себя, нормам жизни, принятым в непосредственном окружении. Это значит, в основе этниче-

ского разнообразия лежала единая система социальной организации и ценностной ориентации. Различия между этносами не мешали им сосуществовать и взаимодействовать в интересах каждого из них в отдельности.

Тем самым в прошлом на Кавказе был накоплен уникальный культурно-исторический опыт: на сравнительно небольшом географическом пространстве сконцентрировалось большое количество различных, хотя и небольших по численности этнических общностей, которые в процессе освоения горной территории и взаимодействия друг с другом образовали единый суперэтнос (мегаобщность). При этом этносы не смешивались, не растворялись друг в друге, как это происходило на равнине. Сохраняя себя, каждый из них способствовал сохранению этнического разнообразия Кавказа. Этот опыт может быть использован сегодня, когда речь идет о проекте евразийской интеграции.

Культурно-цивилизационные процессы, начавшиеся в регионе в последние столетия и ныне продолжающиеся с нарастающим ускорением, превратили Кавказ в открытое пространство, в арену выяснения взаимоотношений различных геополитических сил. События часто развиваются здесь и по военному сценарию с катастрофическими последствиями для исторической судьбы многих народов кавказского сообщества.

Противостоять этой угрозе можно лишь активно взаимодействуя с другими культурами, прежде всего с русской. Как раз на базе межкультурного взаимодействия, диалога и соразвития интегрирование евразийской территории может стать успешным проектом.

Список литературы

Бердяев Н.А. 1990. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука. 224 с.

Ильин И. 2007. Русская идея. — Русский журнал. № 7.

Лихачев Д.С. 1990. О национальном характере русских. — Вопросы философии. № 4. С. 3-6.

ШЕУДЖЕН Эмилия Аюбовна — д.и.н., профессор кафедры отечественной истории, историографии, теории и методологии истории Адыгейского государственного университета (385000, Россия, Республика Адыгея, г. Майкоп, ул. Первомайская, 208; emil.scheujen2013@yandex.ru) SHEUDZHEN Jemilija Ajubovna, Dr.Sci.(Hist.), Professor of the Department of National History, Historiography, Theory and History Methodology, Adyghe State University (Pervomayskaya st., 208, Maikop, Russia, 385000; emil.scheujen2013@yandex.ru)

ПРОБЛЕМЫ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ НАРОДОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

THE PROBLEM OF REGIONAL IDENTITY IN THE HISTORICAL MEMORY OF THE PEOPLES OF THE NORTH CAUCASUS

Вынесенная на обсуждение участников конференции проблема ориентирована на выяснение результатов и перспектив системных исследований по вопросам российской и этнической идентичности, приводимых в основном социологами и философами. В последнее время наметился устойчивый интерес к процессу становления российской гражданской идентичности, в результате критике подвергается сложившаяся практика этнически и регионально ориентированных исследований [Аствацатурова 2011; Дегтярев, Черноус 2011; Волков, Кочесоков 2013].

Исходя из постановки проблемы, имеет смысл обратиться к некоторым вопросам

идентичности, основываясь на образах и представлениях, закрепившихся в исторической памяти народов Северного Кавказа. Именно память, являясь основой, определяющей уровень коллективного и индивидуального сознания, обусловливает отношение людей к исторической действительности как на теоретическом уровне, так и уровне обыденного сознания.

В последние десятилетия проблемы исторической памяти приобретают все большую актуальность: общими усилиями ученых разных научных направлений создается основа для выхода на более высокий уровень осмысления многих базовых вопросов. На основе сложившихся теоретических подходов и имеющегося опыта мнемонических интерпретаций в исторических исследованиях создается реальная возможность для осмысления процесса зарождения базовых идентификационных матриц у народов Северного Кавказа.

При этом, учитывая протяженность во времени устной традиции, прежде всего речь может идти об архаических образах и представлениях, сложившихся на основе нартского эпоса, бытующего у адыгов, абхазцев, карачаевцев, балкарцев, осетин и отчасти у ингушей, чеченцев, дагестанцев. Уже сам по себе этот факт важен, т.к. позволяет представить истоки не только этнической, но и региональной идентичности. По признанию многих авторитетных специалистов, «Нарты» относятся к древнейшим героическим эпосам мира1, типологически близким рунам «Калевалы» и даже древнешумерскому эпосу о Гильгамеше.

При всей условности фиксации исторических событий устные предания могут быть рассмотрены как «эпическая модель истории». В устной культуре сказания такого уровня выполняли множество функций: это и передача исторического опыта (в смысле «действие», «испытание»), и уроки нравственности, и кодекс поведения, и культивирование разделяемого всеми мировидения. Более того, «свое» племя локализовано на «своей» земле, при этом четко осознается наличие «других» живущих рядом народов. Сегодня историки нередко обращаются к проблеме «свой -чужой», при этом зачастую не учитывается, что этот вопрос, имеющий глубокие генетические связи, осмысливался уже на мифологическом уровне.

Отсутствие письменности требовало особого «устройства» памяти: передача общественно значимых навыков осуществлялась живыми носителями памяти непосредственно через имитацию и повторение. Именно благодаря этому основные навыки и умения «из уст в уста» передавались новым поколениям. Зафиксированные коллективной памятью события, нормы, стереотипы, символы позволяли создать идеальный образ, с которым стремилось идентифицировать себя каждое новое поколение. Народы Северного Кавказа на протяжении многих столетий сохраняли, более того, переживали связь с событиями и образами, запечатленными в устной традиции, воспринимая себя как наследников героического исторического прошлого. В частности, в дневниках пребывания в Черкесии Дж. Белл приводит интересный случай «переноса» мифологических представлений в сознание адыгов XIX в.: «Когда наши гребцы следовали вдоль берега, они запели живую песню, адресованную царю рыб», рассчитывая на его покровительство [Белл 2007: 81-82].

Нельзя не учитывать то обстоятельство, что фольклор, являясь формой общественного сознания, обусловливает типологическое единство, поразительную близость мифологических сюжетов народов Северного Кавказа. Явственно проявившиеся параллели мотивов едва ли могли быть результатом случайного совпадения. Скорее всего, уже на заре истории сложный, динамичный мир, о котором повествуют народные предания, не был замкнутым, непроницаемым для внешних импульсов и влияний - напротив, на протяжении всей своей истории он был открыт для контактов и взаимодействия.

При обращении к фольклорным источникам историки далеко не всегда учитывают, что устная традиция способна создавать искаженный образ прошлого, более того, упорно отстаивать его перед лицом меняющейся реальности. В XVIII столетии один из оригинальных мыслителей этого века Дж. Вико, осмысливая историю уст-

1 Мелетинский Е.М. 1980. Эпос и мифы. - Мифы народов мира: энциклопедия. М.: Советская энциклопедия. Т. 2. С. 665-666.

ной традиции как способа познания прошлого, подчеркивал, что при обращении к этим свидетельствам важно освоить критический взгляд. Объективному познанию прошлого, считал он, препятствуют два вида тщеславия: тщеславие наций, полагающих, что их история восходит «к самому началу мира», и тщеславие ученых, далеко не всегда учитывающих сходство пути в истории «своего» народа с историческими судьбами других народов [Вико 1994: 117-118].

Достаточно четко региональная идентичность проявляется при категоризации природно-географического пространства: «горцы», «горцы Кавказа», «кавказцы». С античных времен существовало представление о Кавказе как едином пространстве — таинственной Стране гор, самой отдаленной «из известных в то время людям» [Кавказ и Дон. 1990: 192]. Горы воспринимались как доминантная целостность, четко структурированная архитектоника, закрепившая в сознании народов понятие «центр» при описании территории обитания: «народ у Кавказа», «у подножия Кавказа», «граничит с Кавказским хребтом», «области к северу от Кавказа», «Кавказские горы справа», «слева от Кавказа» [Кавказ и Дон. 1990: 192]. Эти представления были настолько устойчивыми, что давали о себе знать на протяжении многих веков.

Традиционно горы воспринимались в качестве естественной среды обитания, освоенного пространства, отделяющего мир горцев от «чужого», во многом враждебного мира.

Исходя из существующих представлений, что идентичность формируется во взаимосвязи с другими людьми, создание обобщенного образа «горца», «кавказца» прошлых веков было бы невозможно без обращения к многослойному пласту информации, сохранившейся в записях людей «извне». Сведения, вошедшие в сочинения европейских, арабских, турецких, русских авторов, закрепили собирательные и индивидуальные, позитивные и негативные образы «человека Кавказа». Для чужестранцев знакомство с горскими обществами во многом стало откровением: фактически был открыт новый мир. Вызывала восхищение не только сказочно прекрасная природа, но и органичная жизнь народа в этой самобытной среде. Благодаря их публикациям фактически разрушался сложившийся стереотип «варварских» народов. Более того, проводя сравнение с европейскими нравами, «гости», побывавшие на Северном Кавказе, далеко не всегда могли констатировать их превосходство. В частности, их удивляла религиозная толерантность, отношение к «чужим», обычаи, одежда, привычки.

Внимания достоин тот факт, что на протяжении веков, если судить по устным свидетельствам, неизменными оставались представления горцев о себе, о древности своей истории. Отдаляясь от культуры своего детства, они все более активно утверждали ее достоинство и защищали ее уникальность. При этом чем больше они узнавали о людях Запада и Востока, тем больше задумывались над вопросом, что значит быть адыгом, чеченцем, лакцем? В этом смысле особое значение приобретают идеи И. Гердера, всесторонне обосновавшего подход к пониманию «народного духа», отражающего самосознание народа, проявляющегося в этнической идентичности, в уважении и сохранении национальных традиций, в готовности к созиданию [Гердер 1977: 270].

Особое влияние на формирование идентичности народов Северного Кавказа оказала Кавказская война. Хорошо известно, что войны занимают особое место в истории народов: путем жестоких, продолжительных войн решаются проблемы территорий, ресурсов, политической престижности, экономической и духовной экспансии. Фактически все эти обстоятельства определяли причины Кавказской войны, ее масштабность, продолжительность, ожесточенность. Тем не менее с первых лет война на Кавказе воспринималась как особое явление, не вписывавшееся в привычные представления. России пришлось столкнуться с неизвестным миром, с народами, имеющими другие традиции и обычаи. По мере развития событий, наряду с острейшими военно-политическими проблемами, актуальными становились знания о народах региона. Даже в специальные разведывательные отчеты и описания военно-стратегического назначения стали входить данные по этнографии и истории горцев. Такие их характерные черты, как мятежный дух и любовь

к независимости, воспринимались как фактор массовой мобилизации [Записки А.П. Ермолова 1991: 328-329]. В официальных документах ставилась задача военной силой преодолеть «дикую привязанность к независимости кавказских племен» [Акты Кавказской... 1878: 902-904].

Более того, успехи военных предприятий горцев нередко объяснялись неукоснительным соблюдением ими «укоренившихся веками обычаев». Обращаясь к этой проблеме, генерал М.Я. Ольшевский подчеркивал, что русское командование, воспринимая горцев как врагов, стремилось «даже их достоинства обращать в недостатки», не помышляя о том, чтобы привести выдвигаемые требования в соответствие с «их понятиями, нравами, обычаями и образом жизни» [Ольшевский 2003: 65].

Десятилетиями массовое сопротивление горцев поддерживалось не только военно-стратегической энергией, но и обстоятельствами, лежащими в сфере традиционных представлений, определявших структуру коллективного сознания. Прежде всего, это героизация исторического прошлого, признание свободы высшей ценностью, представления о мужском долге, презрение к смерти и уверенность, что каждого погибшего в бою ждет достойная тризна, а его воинский подвиг останется в памяти потомков. «Без них, - писал генерал А.А. Вельяминов, - не найдет он между сородичами своими ни дружбы, ни доверенности, ни уважения, он делается предметом насмешек и презрения.» [Кавказский сборник 1883: 65].

Очевидно, что немаловажную роль играла непоколебимая уверенность в спасительной силе Кавказских гор, воспринимаемых в качестве естественной границы среды обитания и освоенного пространства, отделяющего «свой» мир от «чужого» - «земли войны». Осознавая это, российское командование предпринимало, как неоднократно признавалось, безрезультатные походы, стремясь не столько решить стратегические задачи, сколько подорвать закрепившееся в коллективной памяти убеждение в неприступности, спасительной силе гор.

Война усилила процесс осознания важности этнической и региональной идентичности, взаимных обязательств, проявляющихся в приверженности семье, роду, «своему народу», в стремлении «защитить друг друга против набегов и насилий людей посторонних» [Карлгоф 1860: 526]. Благодаря обычаю гостеприимства создавались «островки безопасности», и никакие угрозы не могли заставить горцев выдать укрываемых. Причем этот освященный веками обычай свято соблюдался даже лояльно настроенными «мирными» племенами. Играл свою трагическую роль и обычай кровной мести. Выполняя один из главных общественных нормативов, горцы, рискуя жизнью, стремились отомстить за гибель близких. Именно неукоснительное следование этому обычаю придавало массовость и ожесточенность сопротивлению.

Сохранившиеся свидетельства подтверждают мнение, что самоидентификация личности происходила не только под влиянием представлений, закрепленных в коллективном сознании, но и под воздействием изменений в общественной среде. Так, представления горцев о традиционном «рыцарском» поведении в войне по мере ужесточения противостояния, поставившего под сомнение существование самобытного образа жизни народа, вытеснялись новыми, более жесткими поведенческими нормативами по отношению к «чужим».

В течение многих веков, вступая в контакты с другими народами, народы Северного Кавказа, к удивлению, упорно не стремились влиться в общий «циви-лизационный поток», отчаянно отстаивая традиционный образ жизни как особый опыт общественного развития. Именно это обстоятельство, непривычные этнические нормы и бытовые предпочтения вызывали осуждение царских чиновников. Между тем такие исторически сложившиеся явления, как своеобразная иерархия этносов, сложная система вассалитета, четкая регламентация поведения, побратимство (куначество), воспитание детей другого клана (аталычество), особые формы гостеприимства, захват заложников, преследование кровников, веками являлись важными регуляторами этнических и межэтнических отношений в северокавказском регионе. На фоне этих «воспоминаний» унижающим достоинство «клеймом» выглядело существовавшее на официальном уровне представление о горцах как «диком народе», принципиально отличавшееся от традиционных их представле-

ний и личной самооценки. «Каждый оборванный горец, — писал Н. Дубровин, — сложив руки накрест, или взявшись за рукоять кинжала, или опершись на ружье, стоял так гордо, будто был властелином вселенной» [Дубровин 1871: 547].

Деформирующее влияние на этническую и региональную идентичность не мог не оказать массовый «исход» коренного населения, повлекший демографическую катастрофу. Именно переселенцы, вынужденные буквально «по живому» порывать исторические связи с родиной, «унесли на подошвах ног» значительную часть коллективной памяти. Последовавшие изменения этнического состава населения Северного Кавказа сказывались не только на традиционном образе жизни, но и на самосознании народа, его идентификации, проявившейся в характере общественной организации, демографической структуре, хозяйственной деятельности, ментальных «подвижках».

Народы, на опыте познавшие разрушительную силу войны и ее последствий, стремились в новых условиях сохранить этническую идентичность (язык, веру, традиции, обычаи). Связующим началом северокавказской региональной идентичности стало наличие типологических признаков общности деятельности людей: историческое прошлое, опыт освоения территории, взаимопроникающие контакты национальных культур. Проникновение в глубинный смысл проблем идентичности невозможно без системного изучения культурных традиций народов Северного Кавказа, имеющих много общего (менталитет, мироощущение, связь с горами и т.п.) и особенного (разные языковые группы, преобладание тех или иных форм хозяйственной деятельности и т.п.).

Все большую значимость приобретает научное направление, сторонники которого, бросив вызов модернизационной теории, доказывают необходимость скорректировать сложившиеся представления об этнокультурном многообразии, жизнеспособности культурных традиций, их взаимодействии и столкновении. С учетом этих идей заслуживает внимания постановка вопроса о культурном пограничье в контексте исторического опыта культурного взаимовлияния народов Северного Кавказа.

Более того, современный мировой опыт не исключает, что малочисленные народы, являясь участниками истории, способны создавать, изучать и использовать собственный исторический опыт. Еще Н.М. Карамзин задавал вопрос, не утративший своего теоретико-методологического значения и сегодня: как народы разных территорий, «разделенные вечными преградами естества, неизмеримыми пустынями и лесами непроходимыми, жаркими и хладными климатами» могли составить «одну державу с Москвой»? [Карамзин 1998: 40]. Во многом именно ответ на этот вопрос позволяет понять истоки российской идентичности, историческую предопределенность сосуществования и сотрудничества народов России.

И еще одно. В условиях модернизации, тем более такой глубокой, как осуществляющаяся сегодня в России, затрагивающей все сферы политической, экономической и духовной жизни, российская, региональная, этническая идентичности представляются базовыми ценностями, имеющими значительный интегративный потенциал, что важно учитывать в исторической практике новой России.

Список литературы

Акты Кавказской археографической комиссии. 1878. Тифлис: Типограф1я Главнаго Управления Наместника Кавказскаго. Т. 7. 1300 с.

Аствацатурова М.А. 2011. Северный Кавказ: перспективы и риски. Трансформация регионального этнополитического пространства. М.: Московское бюро по правам человека. 192 с.

Белл Дж. 2007. Дневники пребывания в Черкесии в течение 1837—1838 годов (пер. с англ. К.А. Мальбахова.). В 2 т. Т. 1. Нальчик: Эль-Фа.

Вико Дж. 1994. Основания Новой науки об общей природе наций. М.: REFL-Ьоок - ИСА. 756 с.

Волков Ю.Г., Кочесоков Р.Х. 2013. Реинтеграция России как методологическая проблема. — Научная мысль Кавказа. № 4. С. 17-21.

Гердер И.Г. 1977. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука. 705 с.

Дегтярев А.К., Черноус В.В. 2011. Гражданская идентичность в пространстве националистического дискурса. - Известия вузов. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. № 3. С. 16-20.

Дубровин Н. 1871. История войны и владычества русских на Кавказе. СПб.: Типография Департамента уделов. Т. 1. 656 с.

Записки А.П. Ермолова. 1798 —1826. 1991. М.: Высшая школа. 475 с.

Кавказ и Дон в произведениях античных авторов. 1990. Ростов н/Д: Русская энциклопедия. 400 с.

Кавказский сборник. 1883. Тифлис. Т. 7.

Карамзин Н.М. 1998. История государства Российского. В 12 т., 4 кн. М.: Рипол-классик. Т. 7.

Карлгоф Н. 1860. О политическом устройстве черкесских племен, населяющих северо-восточный берег Черного моря. - Русский вестник. № 8. С. 522-526.

Ольшевский М.Я. 2003. Кавказ с 1841 по 1866г. СПб.: Звезда. 607 с.

ЗУБОК Юлия Альбертовна — д.соц.н., профессор; заведующий отделом социологии молодежи Института социально-политических исследований РАН (119991, Россия, г. Москва, Ленинский просп., 32а)

ZUBOK Julia Albertovna, Dr.Sci.(Soc), Professor, Head of the Department of Sociology of Youth, Institute for Social and Political Studies, Russian Academy of Sciences (Leninskij prospekt, 32а, Moscow, Russia, 119991)

ТРАДИЦИОННОЕ И СОВРЕМЕННОЕ В СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИДЕНТИФИКАЦИИ МОЛОДЕЖИ

TRADITIONAL AND MODERN ELEMENTS

IN THE SOCIAL AND POLITICAL IDENTITY OF YOUTH

Известно, что эволюция социальных институтов и регулируемых ими социальных взаимодействий движется в направлении от традиционных к современным. При этом в современном обществе, отличающемся процессами либерализации и эмансипации молодежи, ее взаимодействие с политическими институтами диктуется уже не только признанием их прав на тотальное управление и собственных обязанностей безоговорочного подчинения. Пространство личных решений молодежи в отношении форм, способов и социально-политических предпочтений, а также свободный выбор референтных образцов расширяется. Судить об особенностях формирования идентичностей молодежи в сфере социально-политических отношений можно на основе сравнительного анализа ценностей в межпоколенческом разрезе: в сравнении ценностей молодого поколения (18—29 лет), поколения родителей (40—59 лет) и дедов (старше 60 лет)1. Каждая из выделяемых социально-демографических групп отличается собственным социально-политическим опытом и интериоризирует особый набор ценностей, норм и стереотипов, определяющих характер ее политических идентификаций. Поэтому выявление общего и особенного в их сознании позволяет выявить более или менее устойчивые предпочтения, составляющие так называемое социокультурное ядро в структуре социально-политических идентификаций.

1 Исследование проведено отделом социологии молодежи ИСПИ РАН в 2011 г. Выборка рассчитывалась на основе половозрастных квот, репрезентирующих российское население с учетом региональных особенностей в 66 населенных пунктах 13 субъектов Российской Федерации. Ж=1301 чел. Доля молодежи в возрасте 18-24 года составила 14%; 25-29 лет - 11%. Руководители исследования Ю.А. Зубок и В.И. Чупров.

Значимым показателем направленности социально-политических идентификаций является образ власти, существующий в сознании молодежи. Учитывая различие традиционной и современной политических культур, показателями ценностного отношения к власти будут являться следующие дихотомии: единовластие — разделение властей, персонификация — деперсонификация, иерархичность — нивелирование иерархии, централизация — децентрализация. При этом единовластие, персонификация, иерархичность и централизация соответствуют традиционным образцам властных отношений, а разделение властей, деперсонификация, нивелирование иерархии и децентрализация — современным.

Как показывают данные исследования, большинство россиян (72,6%) считают, что в стране должен быть «сильный лидер, умеющий сосредоточить в своих руках всю полноту власти», тогда как за существование сильных политических партий выступает лишь 17,5% респондентов. Это говорит о преобладании идеи единовластия в представлениях россиян. Самая значительная доля сторонников единовластия (79,1%) — среди старшего поколения (60 лет и более), полнее других унаследовавшего традиционную политическую культуру. Среди молодежи в возрасте 18—24 лет меньше сторонников единовластия (65%) и больше приверженцев сильных политических партий (24%), т.е. разделения властей. Однако в старшей возрастной группе молодежи (25—29 лет) значения оценок приближаются к общему распределению.

Ориентация на «сильную руку» является основой социально-политической консолидации вокруг национального лидера для 65,5% россиян. Только четверть российских граждан (24,7%) возражают против единовластия («нельзя допускать, чтобы власть в России была отдана в руки одного человека»). Большинство молодежи также разделяет идею «сильной руки», хотя и в меньшей степени по сравнению с родительским и дедовским поколениями (59,6% среди 18—24-летних и 61,4% среди 25—29-летних молодых людей).

Как видим, несмотря на процессы демократизации и либерализации, демократическое сознание в народе не возобладало, в противном случае противников единовластия было большинство. В нем преобладают традиционные воззрения на власть, которые продолжают воспроизводиться молодым поколением.

Идея централизации управления превалирует с существенным перевесом (52,4%) над идеей самостоятельности регионов (38,5%). Здесь также выделяются лица старше 60 лет (57,9%). Для младшей возрастной группы (18—24 года) централизация в меньшей степени определяет направленность идентификации с властью. А доля сторонников децентрализации — самостоятельности регионов — (47,5%) превышает долю сторонников централизации власти (43,2%).

Доминирование персонифицированного отношения к власти (70,8%) над депер-сонификацией (24%) выражается в том, что в коллективном сознании власть связывается больше с личностью руководителя, чем с правовым статусом власти. На это в большей мере ориентированы женщины — 72,4%, молодежь младших возрастных групп (18—24 года) — 73,8% и представители старшего поколения (60 лет и более) — 74,7%.

О проявлении традиционных ориентаций в политической идентификации россиян говорит их восприятие вертикали власти. Почти половина россиян, включая молодежь, считают, что законодательная власть должна подчиняться исполнительной власти: парламент — президенту (49,3% в общем распределении, 53% в группе 18—24 года, 47,9% — 25—29 лет), областная дума — губернатору (42,8%, 48,6%, 38,3% соответственно), городская дума — мэру (42,7%, 49,2%, 37,9% соответственно). Характерно, что число сторонников вертикали власти больше среди женщин и заметно повышается с возрастом, за исключением лиц старше 60 лет. Противоположных суждений — о независимости законодательной власти от исполнительной — заметно меньше. В данном аспекте проявляется даже не столько низкая правовая и политическая культура — элементарное незнание закона, сколько специфика традиционных ценностей в сфере политических отношений, выступающих основой социально-политических идентичностей.

Как видим, в политической идентификации россиян сталкиваются нормы совре-

менного и традиционного общества. Причина данного противоречия состоит в том, что характеристики власти современного общества не выросли естественным путем на российской почве, а были позаимствованы извне. Когда властные отношения органично развиваются в соответствии с доминирующей политической культурой того или иного общества, формируется базовый образ власти, способствующий воспроизводству ее реальной структуры. Но если волевым решением принимается новая форма или структура власти, возникшая в лоне другой политической культуры, включается социокультурный механизм адаптации привнесенной структуры в соответствии с мировоззренческими установками политической культуры общества-реципиента. В данном случае существующий в нем социокультурный код выступает своеобразной «иммунной системой», поддерживающей общество в состоянии равновесия и стабильности, а значит обеспечивающей необходимый уровень консолидации.

Сложившийся образ власти непосредственно влияет на политические ориентации различных поколений россиян. Наивысшие значения принадлежат суждениям: «В нашей стране, нашему народу нужно сильное государство с сильной армией и службой безопасности» (К = 6,45 балла); «В нашей стране тяжелая промышленность и машиностроение должны быть в собственности государства» (К = 6,14 балла); «Иностранный капитал не должен иметь возможность покупать в России землю и заводы» (К = 5,78 балла). Все три суждения отражают государственни-ческую ориентацию граждан. Стремление к сильному независимому государству традиционно присуще национальному характеру россиян. Эта традиция была унаследована в коммунистической идеологии, определяя направленность советской государственной политики на протяжении XX в. Не случайно в большей степени она сохраняется в идентификационных структурах средних и старших возрастных групп, а также среди женщин, более ориентированных на стабильность, которую они связывают с сильным государством (К = 6,67), независимым от иностранного капитала (К = 5,80). Разделяет приоритет государственнической позиции и большинство молодежи, хотя в абсолютном выражении значения их оценок ниже общего распределения. Ориентация на сильное государство с сильной армией и службой безопасности занимает первое место среди других политических ориента-ций молодежи (К = 6,20).

Вместе с тем четко прослеживается влияние демократических ориентаций на ценностные представления россиян. Респонденты высоко оценили суждение: «Не только президент, но и губернаторы должны избираться прямым голосованием всего народа» (К = 5,77), отражающее традиционную демократическую ориентацию. После государственнической она занимает вторую позицию. Среди ее сторонников можно выделить мужчин (К = 5,83), молодежь младших возрастных групп (К = 5,93) и лиц старше 60 лет (К = 5,85). Это свидетельствует, что демократизм власти становится значимой характеристикой отношения к ней не только среди молодежи, но и в старшем поколении. На это же указывает следующее суждение: «В России власть президента должна быть ограничена парламентом, следящим за правильностью его решений» (К = 5,1 в общем распределении; К = 4,99 среди молодежи младших возрастных групп; К = 5,08 - 25-29 лет).

На фоне такого сочетания традиционных и демократических ориентаций стремление к радикализации демократических взглядов не прослеживается. Радикально-демократические взгляды («Победа на выборах демократических лидеров поможет России выйти из кризиса») занимают последнее место в структуре политических ориентаций молодежи (К = 4,21 в общем распределении; К = 4,19 среди молодежи).

Среди радикально настроенной части населения выделяется поколение 30-39-летних граждан (К = 4,36), самый активный период политической социализации которых пришелся на 90-е гг. Именно эта группа населения с большей вероятностью идентифицируется с несистемной оппозицией, в отличие от всех остальных, больше склонных сплотиться вокруг национального лидера, выражающего их интересы.

Современные индивидуалистические ориентации несколько снижают свои

позиции в структуре идентификаций россиян в целом: «В жизни каждый человек должен полагаться только на себя (К = 5,28) и «Каждый человек должен самостоятельно зарабатывать себе на жизнь, а не ждать помощи от государства (К = 5,15). При этом они в большей степени присущи молодежи старших возрастных групп (25—29 лет) — К = 5,32 и среднему поколению — К = 5,32 и К = 5,26 соответственно, т.е. наиболее экономически активной и квалифицированной части населения. Эти социально-демографические слои интериоризировали социокультурные образцы современного индивидуализированного общества, поэтому для их консолидации скорее потребуется создание структуры возможностей для самостоятельного конструирования ими своих жизненных стратегий, что будет стимулировать конвергенцию их личных интересов и интересов общества.

Тот факт, что в целом либерально-демократические ориентации заметно уступают государственническим и традиционно-демократическим объясняет отсутствие поддержки со стороны большинства населения либерально-демократических реформ, осуществляемых в постсоветский период, а также тех политических партий и движений, которые делают на них ставку.

Национально-патриотические ориентации в политическом сознании россиян также занимают значимые позиции. При этом крайняя форма их выражения («Россия должна восстановить свои границы, вернуть себе территории, утраченные после распада СССР») придает образу эмоционально-чувственный характер, что активизирует деятельностные аспекты консолидации. Особенно это проявляется в средних и старших возрастных группах, т.е в родительском и дедовском поколениях (среди 40—49-летних К = 5,36; среди 49—59-летних К = 5,37, среди 60-летних и старше К = 5,46), оказывающих влияние на молодежь (К = 4,96 в группе 18—24 года; К = 5,01 — 25-29 лет). Не удивительно, что возвращение Крыма стало неподдельным консолидирующим фактором и в известной степени причиной подъема духа значительной части россиян, включая молодежь.

Эмоционально выражая национально-патриотические взгляды, большинство россиян вместе с тем не одобряют национализм. Суждение: «Россия — это государство, прежде всего, русских», свидетельствующее о националистических ориен-тациях его сторонников, респонденты оценили в 4,35 балла по 7-балльной шкале. Здесь выделяется молодежь в возрасте 18—24 лет (К = 4,54) и среднее поколение (30—39 лет) — К=4,55. Однако даже среди молодежи это самые низкие значения оценок из всего спектра высказываний. Но при этом они выше, чем радикально-демократические (К = 4,21 в общем распределении и К = 4,19 среди молодежи). Как видно, даже в условиях правового преследования ксенофобии она для россиян, включая и молодежь, более предпочтительна, чем победа на выборах кандидата от радикальных демократов. Из этого следует, что эксперименты 90-х гг., а также оголтелый либерализм ряда нынешних политиков и СМИ ассоциируется больше с развалом страны, экономическими и социальными лишениями, унижением национального достоинства. В то же время средневзвешенные коэффициенты со значением выше среднего не дают права говорить о полной дискредитации демократических идей в сознании российской молодежи. На данном этапе корректнее заявлять о смене повестки дня, нежели об откате назад. Поэтому ошибочно делать ставку как на продолжение либерального курса в его наиболее радикальной форме, так и на реставрацию любых форм авторитаризма в молодежной среде.

Итак, россияне, включая молодежь, — преимущественно государственники. Они ориентированы на власть, избираемую демократическим путем, способную обеспечить сильное, независимое, демократическое государство. При этом государство мыслится как надежда и опора, а вовсе не как противник, с которым призвано бороться гражданское общество, в соответствии с либерально-демократической концепцией.

Сильное государство, по мнению россиян, предполагает централизацию власти. Каждый второй (48,3%) считает, что «Россия будет сильной, когда президент сосредоточит в своих руках всю полноту власти». И 50% выразили твердую уверенность, что «на сегодняшний день в России надо продолжать укреплять вертикаль власти». Лишь 15,6% респондентов не согласны с таким мнением, остальные затруднились с

ответом. Очевидное противоречие между государственническими и традиционно-демократическими ориентациями в идентификации россиян свидетельствует о существующем противоборстве традиционной и современной моделей развития общества и государства.

Исторически сложившееся сосуществование в России двух типов социальной организации, базирующихся на традиционной и современной культурах, предопределили и соответствующие модели отношения к социальной реальности. Причем современная социальная организация приобрела в постсоветской истории институциональный характер, получив правовое закрепление в Конституции и ряде законов. Если в традиционной модели отношения к реальности отражается объективный процесс воспроизводства базовых ценностей, то в современной - их обновление и развитие, которые во многом институционально регулируются. Способы регуляции должны учитывать наслоение в сознании россиян в целом и особенно молодежи традиционных и современных идентичностей. Воспроизводство традиционных ценностей сосуществует с интериоризацией современных образцов в условиях глобализации. При этом современные ценности не вытесняют традиционные, а встраиваются в них, давая путь новым интегрированным гибридным ценностям. Поэтому эффективное регулирование скорее должно походить на маневрирование между этими двумя значимыми трендами и избегать любой из крайностей. Только в этом случае возможна подлинная гражданская консолидация.

Материалы подготовила Елена Сергеевна КУКВА, к.соц.н., ученый секретарь НИИ комплексных проблем Адыгейского государственного университета