CC BY
30
Н. Г. Николаева
ТРАДИЦИИ СЛАВЯНСКОЙ ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ В XVIII ВЕКЕ (НА МАТЕРИАЛЕ ПЕРЕВОДА АРЕОПАГИТИК)1
На материале переводных богословских памятников рассматривается воплощение традиционных приемов, сформировавшихся в славянской переводческой культуре, в качестве стилистических средств в эпоху формирования современного литературного языка. Особое внимание уделяется приему расширения текста. Показана связь между формированием и укреплением парадигматических отношений языка и особенностями синтагматики текста.
Во второй половине XVIII века появляется ряд новых переложений памятников богословской мысли. Переводчики используют опыт, накопленный традицией, но в новой языковой ситуации. Переводческие приемы, вырабатывавшиеся и закреплявшиеся в продолжение истории славянской книжности, получают новый импульс со стороны формирующейся стилистической системы литературного языка в современном ее понимании. В этом проявляется своеобразие переводов XVIII века, в том числе одного из самых значимых для православной славянской культуры богословского произведения - Ареопагитского корпуса. В XVIII веке его переводили преп. Паисий Величковский, иеромонах Моисей (первые печатные Ареопагитики) и анонимный автор, на труде которого мы бы хотели остановиться в этой статье подробнее.
Мы условно назвали рукопись из фондов РГБ (Муз. собр. (ф.178) № 1345), содержащую этот перевод Ареопагитик, рукописью Ивана Голикова, поскольку на ее первом листе имеется запись - Ивана Голикова. Известно, что купец и историк Иван Иванович Голиков собирал рукописи Петровского времени, так что и рукопись с переводом Ареопагитик XVIII века из Музейного собрания, по всей видимости, входила в его коллекцию. Автор этого перевода не установлен. В рукописи несколько почерков, манера перевода тоже меняется, так что можно предположить, что над переводом работал не один автор. В дальнейшем мы будем говорить об «анонимном переводчике» этой версии Ареопагитик, не исключая, однако, вероятность того, что переводчиков было несколько.
К сожалению, неизвестно, каким изданием (изданиями?) греческого текста Ареопагитик пользовался автор этого перевода. Создается впечатление, что, по крайней мере, трактат «О небесной иерархии» был переведен с греческого оригинала какой-то иной редакции, нежели той, инвариант которой мы находим в Патрологии Ж.-П. Миня. Не исключено, однако, что особенности перевода именно этого трактата связаны не с греческим текстом, а с индивидуальностью переводчика, трудившегося над этой частью Ареопагитик (если принять версию о нескольких создателях перевода). Несмотря на эти трудности в изучении данной версии Ареопагитик существуют общие для всего корпуса тенденции в переводческих предпочтениях и решениях, так что их наличие позволяет выстроить достаточно основательную доказательную базу для нашего исследования.
Рукопись из коллекции Ивана Голикова представляет собой полную реализацию потенциальной вариативности в рамках отношений «оригинал - перевод». Од-
1 Статья подготовлена при поддержке гранта Президента РФ молодым ученым-кандидатам наук МК-3 768.2007.6.
нако интересен этот перевод не своими грамматическими особенностями: они так же, как и в переводе Паисия Величковского, сочетают в себе традиционные и новые черты. Перевод рукописи Ивана Голикова интересен прежде всего спецификой своего словообразования и текстообразования, которые выдают большой творческий потенциал неизвестного переводчика.
В рамках этой статьи мы рассмотрим только один прием из арсенала переводчика - прием, перерастающий в принцип и предоставляющий автору широкий спектр возможностей стилистического оформления текста. Речь идет о своеобразном расширении текста на базе различных его составляющих.
Во-первых, это расширение на базе сложных слов. Изоморфизм словосложения и синтаксиса (resp. текстообразования) - почти аксиома, получившая подтверждение и в последних исследованиях по истории сложных слов1. Сложные слова - один из самых ярких характерных элементов Ареопагитик. Корпус был создан в то время, когда в греческом языке (особенно языке философии) словосложение было очень продуктивно. Словосложения греческие перешли в виде калек в славянский текст (поэтому мы говорим о сложных словах не в словообразовательном, а структурном плане), и вплоть до самых последних переводов Ареопагитик на русский язык они определяют характер текста и индивидуальный стиль его автора. Сложное слово в свернутом виде содержит информацию о действительности в том объеме, который обычно может передать словосочетание, или даже в некоторых случаях предложение, при этом сложное слово поливалентно в плане синтаксической экспликации (развертывания его в словосочетание или предложение).
Именно эту поливалентность широко использует переводчик Ареопагитик XVIII века. Он применяет множество вариантов трансформации сложного слова, но самой распространенной является, безусловно, замена его словосочетанием. Подчинительная связь в таких сочетаниях более естественна и распространена в тексте перевода, но словосочетания с сочинительной связью представляют собой подобие формул и более соответствуют характеру данного текста. Ср.: ЕШ)ЕПЕ^(1 > вида и доброты (2) - в пер. XIV века благолЬта (121а)2, П)^| □in w > образовъ и начерта-ни(1) (20об) - в пер. XIV века зракотворенш (153г), nLKI©^lfUo > наказаше i разИмъ (108) - в пер. XIV века истиноразумiе (244а).
Сложные слова, наконец, могут переводиться сочетанием сочинительной и подчинительной связи, при этом происходит своеобразное расширение исходного текста. Например, □(l)HH^IIJ Yllh^Z^d (отцедвижнаго свЬто"влеша в переводе XIV века, 120а) переводчик передает как пришествие свИта отеческимъ вдохнове-ние(мъ) и мановение(мъ) (1); Zk| NI©XW(f (образописаша в переводе XIV века, 123в) - как подобш описании и живописания (3); IlnlZOin I □ Z(|)Dj(богоначал-наго Отца в переводе XIV века, 120б) - как [иже есть] б(о)жества источникъ и начало (1 об).
Расширение текста происходит не только за счет разложения сложных слов. Расширение вообще является особым приемом перевода, когда одно греческое слово разрастается до (псевдо-)формулы в славянском, то есть либо переводчик воспроизводит существующую в языке формулу (например, видъ и подобие, премЦдрость и разИмъ и т.п.), либо создает свою по образцу существующих гендиадисов (например, знамение и разЦмение, темный и малый и т. п.). Переводчик, таким образом, возвращается к истокам и лучшим достижениям книжной (и переводческой) славянской школы и, в частности, в истории перевода Ареопагитик: экспликации Кирилла и Мефодия, плетению словес Епифания Премудрого, аперции старца Исайи, первого переводчика Ареопагитик на славянский.
Чаще всего расширение касается перевода простых греческих слов: при этом они растягиваются до парного сочетания, состоящего, как правило, из близкозначных слов (типа древнерусских формул миръ и покой, радость и веселье, плачь и въпль, гнЬвъ и "рость и т. п.) или, реже, из слов одного тематического поля. Но при этом в большинстве случаев это слова одной стилистической принадлежности. Расширение касается не только существительных, но и прилагательных и глаголов. Например: ГЛ®1Ш *1 > знамен’ми и разумение(м) (1), П\^|ц[ > невидимаго и сокро-веннаго (2), 5ПЕ}ЕМ > вида и подобия (3 об), ШЙ> > далече и множаише (3 об), Л<1 > Цмы и естества (4), І ШІГГІ > движение и подвигъ (29), □□£ }1ШШ > верховное и н(е)б(е)сное (36), ПНГІ > Цставы и жития (36), ™Г™< П <1_^<1 > Ичение
и наказание (36), ШЙ>| ЕІ<Г > побеждаетъ и превышаетъ (59об), ©ЛГеИ > премУдрости и разИма (62 об), Е"> правое и совершенное (72), ІЕГ}^ГІІ/ > БлЬйшаго і беззаконнЬйшаго (85 об), П<>^ інН П ІПП^ > противо уставленія і предложенія (93), ™ ^Н<ГГ/ > сила и мощъ (108 об), пГ^>Іо| > темными и малыми (121) и т. п.
До такого же парного сочетания может расширяться одна из двух основ сложного слова, например: (□<!}!)І Н^іи > вдохновение(мъ) и мановение(мъ) (1), (£)<>П І □ > источникъ и начало (1 об), а также аффиксальная морфема, прежде всего приставка П-ргіуаІіуиш, значение которой ‘отсутствие, лишение чего-либо’ в следующем примере передает сочетание двух славянских лексических единиц: ПЮШ^О > (имене) источание и лишение (59 об).
Расширение касается и текстовых формул. Невозможно определить с окончательной достоверностью, что именно, включая в бинарное сочетание третий член, пояснял переводчик - всю формулу или одно ее слово, но результатом часто было то, что в новом, тренарном, сочетании третий его член был гиперонимом для остальных двух, составлявших устойчивую формулу текста. Один из ярких примеров такого расширения: ... от тояжде всЬхъ вещей вины начало імИть, сУщества -б(о)жественны(хъ) ангелъ раз Умная, умная, д(у)шевная (ІІІІ<Ш <р^ІЕ><р) і всего мира естества (99). Расширение возникает и на базе контаминации: так, формула І<ШІ<рП©<1^ переводится то как доброе и благое (и сие любление имя единотворнУю и соединителнУю неже изрядно дрУгъ дрУга смешати имЬетъ силИ, еже в добромъ и благомъ добраго ради и благаго пред быть и от благаго и добраго; добраго и благаго ради проистекаетъ, лл. 79 об. - 80), то как честное и доброе (сме-телно и се от истине рещи яко и самъ всячески(хъ) началникъ честного и доброго всехъ любовию приведе(нъ) изящныя ради бл(а)гости, л. 80), то как честное и благое (еже любително есть и любы есть добра и блага, и в благо(мъ) и честно(мъ) состоитъ и честнаго и благаго ради и есть и бываетъ, л. 80 об.). В результате бинарная формула расширяется до тренарного сочетания: і аще сЦщая добраго или честнаго. или благаго желаютъ (82 об.).
Превращение эквиполентной связи в парах в градуальную В.В. Колесов наблюдал в сочинениях Иоанна Экзарха и Кирилла Туровского3, то есть на значительно более раннем этапе развития церковнославянского языка. В то время оно было связано с изменениями в мышлении, но постепенно частое воспроизведение этой речевой фигуры превращает ее в устойчивый литературный штамп, а если речь идет о переводном произведении, в установившийся прием переводческой техники. Расширение бинарных сочетаний до тренарных в Ареопагитиках XVIII века есть в какой-то мере пример ориентации на классиков церковнославянского языка, то есть использование традиции как стилистического приема.
В процесс расширения текста изложенными выше способами вписывается тенденция к конкретизации качественности и отделению качества от его носителя (уточнение содержания понятия). В переводах XVIII века субстантиваты иногда переводятся сочетанием соответствующего прилагательного и слова вещь. Так и в этом памятнике. Таким образом, конкретизируется качество (прилагательное, по Потебне, всегда конкретнее субстантивата4), но конкретизация не касается самой субстанции, которая не определена, несущественна, всеобща, поэтому она получает наименование вещь. Неопределенность вещи в данном случае абсолютна: если в древнерусских переводах вещь - это «родовое именование для всего предметного (вещного) мира, доступного исчислению»5, то здесь речь идет уже о другом мире - мире идей, к которому автор считает уместным применить сверхабсолютизированное в своей отвлеченности и семантической безразличности слово вещь. Например, чювственными вещми (2), вещей начертанш неимущих, то есть ПишЛ'Н, ‘неизобразимого’ (3), честныхъ вещей (26об), б(о)жественних вещей (27об) и т.д. и т.п. Кроме слова вещь, в этой же функции может выступать слово естество: 1н[ 1X^(1 >
б(о)жественная естества (3).
Слово вещь может иногда казаться переводчику слишком невыразительным, и тогда он из содержания широкого контекста восстанавливает еще одно слово, как, например, в отрывке из трактата «О церковной иерархии» (I, 2), речь в котором идет
о принципах строения иерархии церкви и их сходстве с принципами небесной иерархии, так что иерарх каждого чина должен быть совершаем через божественное, 1е1еМ(Г 1(Ы Ы 1ес( - в нашем памятнике въ божественныхъ таинствахъ и вещехъ совершается (26об). Кстати говоря, слово таинство в данном случае закрепилось и в современном переводе (Г. М. Прохорова).
До этого речь шла о расширении, которое можно назвать синтагматическим, интенсивным. Но расширение происходит в этом памятнике и экстенсивно, в рамках выстраивания парадигматических отношений, например, за счет на первый взгляд дублетных номинаций. На самом деле автор использует разные лексические единицы для обозначения божественных имен и для общеязыковых гиперонимов-терминов. Это можно проследить на примере пар состояние - бытие, животъ - житие / жизнь, рачительство - любовь, в которых первое слово - божественное имя, второе - общеязыковой гипероним. Ср. перевод одного и того же греческого слова в общеязыковом терминологическом употреблении: но и по с(вя)щенныхъ и с(вя)тыхъ оныхъ Имовъ дЦси и вся д(и)ховъ благая сИть преблагия ради благости, еже Цмныя быти, еже имети жизнь (Л^ ) собою и по своему сИществИ и нетленнИ еже имети бытие ((□!□ !□ Е0^(Г) и мощи на агг(ель)скои жизни востенати (72 об - 73) - и как божественное имя: 1 "коже сИщая г(лаго)лахомъ вЬчность быти самого состоятя (Пп(пПЕ^(Г): сице паки здЬ животъ (Л^; далее перевод не всегда совпадает с греческим оригиналом, данный фрагмент которого, однако, строится на имени Л^), всякаго живота вышшш 1 б(о)жественный животъ самаго живота животнИю винИ быти г(лаго)лемъ (?) составительнИю... (102). Эта же дистрибуция касается и не только божественных имен (например, в паре вещь ‘вещь, нечто, сущее’ - вещество ‘материя’ и др.).
Такое разделение очень важно: оно подтверждает осознанное отношение переводчика к проблемам стиля, которые ему постоянно приходится решать. При этом разделение имен происходит в рамках церковнославянского языка по принципам традиционное - новое, употребительное - устаревшее, общее - окказиональное и т. д. Функциональная дифференциация лексики происходит на базе бывшей вариативности: этот процесс, в частности, демонстрирует становление и развитие синони-
мии (в одном из ее видов).
Перевод рукописи Ивана Голикова, таким образом, интересен неожиданными решениями, которые говорят о том, что переводчик следит не столько за точным переводом отдельного слова или точной передачей грамматической формы - он видит как будто бы весь текст целиком и учитывает его содержание и идейную направленность. Традиции славянской переводческой техники и искусства он использует в функционально новом аспекте. Нам ничего неизвестно о воззрениях человека, создавшего этот текст, на принципы и технику переводческого труда, но его версия Ареопагитик свидетельствует о том, что едва ли не впервые в истории бытования славянского корпуса, да и - в целом - в истории переводной духовной литературы, во главу угла ставится не образ текста (как в первом переводе XIV века) или образ слова (как в переводе Евфимия Чудовского XVII века), а внутренний их смысл, выразить который помогает особый образ стиля.
Примечания
1 См., например, в исследовании: Низаметдинова, Н. Х. Словообразование сложных слов в русском языке XI - XVII вв. / Н. Х. Низаметдинова. - М., 2003.
Нумерация листов приводится по списку перевода в Великих Минеях Четиях митрополита Макария (октябрь, день 3-й), опубликованному в: Великие Минеи Четии, собранные всероссийским митрополитом Макарием / изд. Археограф. ком. под ред. С. Палаузова. - М. ; СПб., 1870. - Т. 3. - С. 263 - 788.
См., например, в трудах В. В. Колесова: Колесов, В. В. Слово и текст в древнерусской традиции / В.В. Колесов // Studien zur russischen Sprache und Literatur des 11.-18. Jahrhunderts. Frankfurt am Main [u.a.], 1997. S. 229 - 266. (Beitrage zur Slavistik; Bd. 33); Колесов, В. В. Роль традиционного восприятия слова и символики в сознании литературного языка переводов / В. В. Колесов // Философские и богословские идеи в памятниках древнерусской мысли. - М., 2000. - С. 7-21; Колесов, В. В. Философия русского слова / В. В. Колесов. - СПб., 2002.
4 Потебня, А. А. Из записок по русской грамматике. Т. 3 / А. А. Потебня. - М., 1968. 5- С. 17.
5 Колесов, В. В. Вещь в древнерусских переводных текстах / В. В. Колесов // Семантика слова в диахронии. - Калининград, 1987. - С. 11.
