CC BY
166
УДК 820(73)
ТРАДИЦИИ ЕВРЕЙСКОГО ЮМОРА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ АМЕРИКАНСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ в.
© Ольга Борисовна КАРАСИК
Казанский (Приволжский) федеральный университет, г. Казань, Российская Федерация, кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры зарубежной литературы, e-mail: karassiki@yandex.ru
«Смех сквозь слезы» - характерная черта еврейского юмора, берущая свое начало в фольклоре и достигшая вершины в произведениях Шолом-Алейхема. Рассматривается воплощение традиций еврейского юмора в произведениях известных американских еврейских писателей второй половины ХХ в. - Х. Потока, Ф. Рота, С. Озик и Г. Пейли, соединение их с национальной юмористической традицией литературы США, идущей из раннего творчества Марка Твена.
Ключевые слова: еврейский юмор; национальная юмористическая традиция; «смех сквозь слезы»; американская еврейская литература.
Известно, что юмор во всех его проявлениях - маркер принадлежности к определенной группе, в т. ч. и этнической. Типичным с этой точки зрения является т. н. «еврейский юмор». Еврейские остроты, шутки, анекдоты, притчи, афоризмы часто рассказываются как в кругу самих евреев, так и в их окружении, однако, как отмечают исследователи, «шутки, которые евреи рассказывают друг другу о самих себе, совершенно отличаются по духу от шуток, которыми оперируют не-евреи» [1, р. 49] (здесь и далее перевод цитат из англоязычных текстов мой. - О. К.) Очевидно, что этнический, а в частности и еврейский, юмор является отражением не только внутренних традиций, истории и быта народа. В силу рассеянности евреев по всему земному шару, их юмор часто приобретает и черты, свойственные юмористической традиции страны проживания и впитывает в себя внутреннюю культуру этой страны. Так, в советском еврейском юморе часто высмеивалось фанатическое желание и невозможность выехать в Израиль, а в американоеврейском - болезненное отношение евреев к своему социальному статусу. Все эти факторы, естественно, находят свое отражение в литературном юморе.
Еврейская литературная юмористическая традиция имеет свои специфические черты, обусловленные как развитием еврейской литературы, так и историей народа. Ее родоначальником стал самый, пожалуй, известный в мире еврейский писатель Шолом-Алейхем, в произведениях которого в полной мере проявились характерные черты «смеха сквозь
слезы» - юмора с оттенком грусти и даже трагичности.
Создавая реалистическую картину жизни евреев Российской империи за чертой оседлости, описывая ее трагическую сущность со всеми ограничениями, крайней бедностью, преследованиями, погромами, «кровавым
наветом», Шолом-Алейхем видел единственное спасение в юморе. В своем знаменитом «Завещании» он отметил особую роль смеха для своего творчества: «На моей могиле потом в течение года и дальше в каждую годовщину моей смерти пусть оставшийся мой единственный сын, а также мои зятья, если пожелают, читают по мне поминальную молитву. А если читать молитву у них не будет особого желания, либо время не позволит, либо это будет против их религиозных убеждений, то они могут ограничиться тем, что будут собираться вместе с моими дочерьми, внуками и просто добрыми друзьями и будут читать это мое завещание, а также выберут какой-нибудь рассказ из моих самых веселых рассказов и прочитают вслух на любом, понятном им, языке. И пусть имя мое будет ими помянуто лучше со смехом, нежели вообще не помянуто» [2, с. 443].
Смех у Шолом-Алейхема становится способом преодоления страха и безысходности. Это подтверждает в своей статье, посвященной еврейскому юмору, критик Жюль Шамецки, один из авторов «Антологии американской еврейской литературы», выпущенной издательством Нортон в 2000 г.: «Юмор помогал справиться с трудностями жизни, помогал бороться с изначальной уяз-
вимостью евреев в любом обществе, с любыми тяжелыми ситуациями. Он одновременно становился способом самокритики и самоутверждения, источником радости и средством преодоления страхов» [3].
Классики американской еврейской литературы Сол Беллоу, Бернард Маламуд и Исаак Башевис-Зингер переняли традиции, сформировавшиеся на рубеже XIX-XX вв. в произведениях Шолом-Алейхема, написанных на идише. Б. Маламуд в своем сборнике литературоведческих эссе «Говорящая лошадь» предпринял попытку определения специфики еврейского юмора: «Конечно,
шутят в основном о себе; и дело в том, что еврейское остроумие и юмор облегчают еврейские страдания, ирония становится средством самоизбавления, она помогает объективно взглянуть на самих себя. ...Я думаю, еврейское остроумие, в сущности, является средством самообороны» [4, p. 145]. В связи с этим функцию комического в еврейской литературе можно определить следующим образом: это переосмысление собственной жизни со всеми ее бедами и страданиями и попытка объективного взгляда на нее, взгляда со стороны, который в то же время позволяет преодолеть страхи и несчастья. Именно в этом, как нам кажется, заключается суть «смеха сквозь слезы».
Американские писатели второй половины ХХ в., в основном сохраняя традиции классиков еврейской литературы, в то же время начали вносить в них нечто новое, обусловленное их двойной идентичностью -американской и еврейской.
Специфические черты еврейского юмора, переходящего в сатиру, стали частью индивидуального стиля Хаима Потока (Chaim Potok, 1929-2002), Филипа Рота (Philip Roth, род. 1933), Синтии Озик (Cynthia Ozick, род. 1928) и Грейс Пейли (Grace Paley, 19222007). Все они - дети еврейских иммигрантов, бежавших от погромов и преследований, которым подвергались евреи в Восточной Европе в начале ХХ в. Они родились в США, их родным языком является английский, на нем созданы их произведения, известные всему миру. Эти писатели являются обладателями многих литературных наград и признаны в США и за их пределами: роман Х. Потока вошел в ряд наиболее известных и рекомендуемых к прочтению подростковых
произведений; С. Озик считают одним из наиболее авторитетных американских литературных критиков и авторов коротких рассказов; Ф. Рота называют живым классиком американской литературы, его имя в последние годы регулярно фигурирует в списке претендентов на Нобелевскую премию; именем Г. Пейли названа одна из американских литературных премий.
Основным фактором, заставляющим еврейских писателей - представителей второго поколения иммигрантов создавать комические произведения, стало осознание несоответствия между американским и еврейским образом жизни. Именно с этим приходилось сталкиваться детям, родившимся в семьях иммигрантов и осознающим свою двойную идентичность - еврейскую, с одной стороны, и американскую - с другой. Очень показательным в этом смысле является роман Х. Потока «Избранные» (The Chosen, 1967). Это произведение стало одним из наиболее значимых для американской литературы, и сегодня его изучают в рамках школьной программы, однако, к сожалению, российскому читателю он не знаком, т. к. не переведен на русский язык.
Действие романа происходит в 40-е гг. ХХ в., в конце и после Второй мировой войны. Сцена, служащая завязкой сюжета, носит явно комический оттенок: команды двух ешив (еврейских религиозных школ для мальчиков) играют в бейсбол. Мальчики выходят на поле не в спортивной форме, а в своей обычной повседневной одежде со всеми атрибутами, необходимыми религиозному еврею, с кипами на головах и развевающимися во время бега пейсами. Во время тренировки перед игрой тренер одной из команд - типичный хасид в черной шляпе и лапсердаке - сидит на трибуне и читает Талмуд, пока его игроки разминаются на поле. Таким образом, описывая внешний вид игроков и их тренера во время типичной американской игры в бейсбол, ставшей национальным символом США, Х. Поток одновременно создает комический эффект и подчеркивает тот факт, что игра происходит именно в США, в Нью-Йорке, а ее участники - американские евреи. Важность осознания этой двойственной идентичности подчеркивает главный герой и повествователь романа Ре-увен: «Раввины, которые преподавали в ре-
лигиозных еврейских школах, считали бейсбол бесполезнейшей тратой времени и называли его зельем ассимиляции, проникающим в ешивы. Но для учеников победа их команды в школьной бейсбольной лиге значила не многим меньше, чем высшая оценка на занятиях по Талмуду. Это был символ и бесспорный признак нашей американскости, а для нас в те последние годы войны было особенно важно быть лояльными американцами» [5, p. 15]. В этих словах героя-подростка звучит вся серьезность осознания им собственной идентичности как американца, гражданина страны, которая принимает активное участие в борьбе с нацизмом. И в то же время юмор сквозит в самой ситуации, и в той картине, которая возникает в воображении читателя, когда он пытается представить себе, как могли выглядеть религиозные евреи в полном облачении на бейсбольном поле.
Гораздо дальше в создании комического эффекта заходит Ф. Рот. Именно юмор, доходящий порой до жесткого сарказма, принес ему скандальную славу после публикации романа «Случай Портного» (Portnoy's Complaint, 1969). Его первый перевод на русский язык, вышедший под названием «Болезнь Портного» в 1991 г. в Вильнюсе, сопровождался блестящим предисловием критика Н. Пальцева, известного своими работами по Генри Миллеру. Это предисловие фактически стало первой серьезной критической оценкой романа Ф. Рота в отечественном литературоведении. Н. Пальцев сосредоточил свое внимание именно на комизме романа как его главном аспекте и назвал свое предисловие «Цена смеха или магические зеркала Филипа Рота». В нем говорится о том, что этот роман «безудержно смешной и, между прочим, едва не стоивший жизни его автору» [6, с. 6]. Здесь речь идет о сарказме, с которым Ф. Рот показал жизнь американской еврейской семьи, высмеяв стереотипы еврейского этнического сознания, и об обвинениях в антисемитизме, посыпавшихся на автора после выхода этого произведения. Мнения критиков тогда разделились: одни «пророчили Филипу Роту славу первого литератора США», другие «громогласно заявляли, что он опозорил все еврейское население огромной заокеанской страны, снабдив оружием инициаторов хулиганских антисемитских выходок, и настоятельно рекомен-
довали ему сменить место жительства» [6, с. 7]. Сейчас, спустя более четырех десятилетий после выхода романа, мы можем говорить, что первые оказались правы, и именно комизм сыграл важнейшую роль в творчестве писателя и сделал его ведущей фигурой не только в американском, но и мировом литературном процессе.
Объектом сатиры Ф. Рота стала в основном бытовая, повседневная жизнь евреев Ньюарка, города, в котором он вырос и где находилась одна из крупнейших в мире еврейских общин. Писатель безжалостно высмеял отношения между родителями-иммиг-рантами и их детьми, родившимися в США; нелепые запреты и табу, продиктованные беспочвенными страхами, и комплексы, возникающие на этой почве у главного героя Александра Портного. Однако насмешки автора направлены не только на американских евреев, каким является и он сам, это в первую очередь сатира на американскую действительность. Именно об этом предупреждает
Н. Пальцев: «Сегодня, с дистанции четверти века убеждаешься: сынам и дщерям Израилевым, нашедшим долговременный приют и тем более появившимся на свет в США, чрезмерных резонов обижаться на Филипа Рота не было. (Скорее напротив: следовало читать и перечитывать его романы внимательно, делая для себя экзистенциальные, если уж не житейские, выводы.) Обижаться и оскорбляться, по большому счету, надо было Америке. Ибо и впрямь то и дело обретающее фарсово-бурлескную окраску жизнете-чение главного героя «Болезни Портного», с его болезненно острым ощущением замкнутости существования в семейном и имущественном кругу, изначальной предписанностью и расписанностью по клеточкам будущего, вплоть до гробовой доски, жизненного удела, сосредоточенностью на мелких и мелочных страстях и страстишках, на поверку оказалось ничем иным, нежели одним из ликов поработившего массовое сознание Америки банального буржуазного конформизма» [6, с. 7-8].
Осуждение критиком буржуазного конформизма Америки скорее всего было своеобразным веянием времени - начала 1990-х гг., когда только разрушалась советская система, и еще живы были многие стереотипы относительно США. Однако в целом Н. Пальцев
абсолютно прав, говоря о том, что, высмеивая быт еврейской семьи Ньюарка, Ф. Рот смеется над всей Америкой, над типичными бытовыми ценностями, над тем, к чему свелось понятие «американской мечты», к которой стремятся все, даже евреи-иммигранты, хотя их менталитет далек от представлений о ней.
Протагонист романа Александр Портной называет себя жертвой еврейского анекдота: «Не жизнь, а еврейский анекдот. Я - затурканный сынок-рахитос из какой-то шутки! Не знаю, как вам, а мне не смешно: жизнь-то у меня одна, другой не будет» [7, с. 13]. Действительно, его монолог в кабинете психоаналитика вызывает у читателя смех, а не сочувствие. Еврейская мама, чрезмерно опекающая своего уже взрослого сына и создающая нелепые запреты, которые он периодически нарушает, и при этом чувствует себя виноватым; отец-неудачник, страдающий запорами и проводящий практически все свободное время в туалете; некрасивая и глупая старшая сестра, которую в семье называют Ханночкой, - все члены семьи предстают как персонажи комедии. Жизнь Алекса тоже превращается в такую комедию, что еще более усугубляется попытками стать «настоящим» американцем.
Одним из ключевых эпизодов является сцена в финале романа, когда Алекс, фактически сбежав от своих проблем в Израиль, обнаруживает свою мужскую несостоятельность при встрече с израильтянкой Наоми, и она ставит ему «диагноз»:
«- Ты недоволен собой! Почему? Это очень плохо для человека - осуждать свою жизнь так, как это делаешь ты. Ты получаешь какое-то удовольствие, ты гордишься тем, что делаешь себя предметом своего странного чувства юмора. Я не верю в то, что ты хочешь изменить свою жизнь. Ты все выворачиваешь наизнанку, во всем видишь только смешное. И так целый день. Во всем ирония или самоунижение.
- Самоунижение. Самопародия.
- Точно! А ведь ты высокообразованный человек - вот что особенно ужасно. Как много ты мог бы сделать! А вместо этого - глупое издевательство над самим собой. Как это ужасно!
- Ну, я не знаю, - пробормотал я, - может быть, это просто типичный еврейский юмор.
- Это не еврейский юмор! Это юмор гетто» [7, с. 272-273].
Наоми - типичная сабра (уроженка Израиля), патриотка своей страны, не знающая страхов преследований и антисемитизма, она не отличается интеллектом, не очень образована, однако абсолютно уверена в своей правоте, и именно она определяет источник проблем Алекса, а также дает характеристику типичному еврейскому юмору - юмору диаспоры, который она называет «юмором гетто», потому что он мог зародиться только там, где евреи испытывали вечные унижения и страх быть уничтоженными. И хотя в США они не подвергались преследованиям, иммигранты привезли этот страх с собой из Европы и передали его своим детям.
Ф. Рот намеренно доводит до абсурда описание любого события в жизни героя, и этот прием впоследствии становится главным в целом ряде его последующих романов. Еще в 1980-е гг. американские критики, авторы монографии по творчеству Ф. Рота, предприняли попытку объяснить, почему писатели обращаются к гротеску: «Если объект изображения искажен до невероятности, то и его описания в литературе окажутся пропорционально искаженными; и если реальность выглядит странной, то и литература стремится к абсурду» [8, р. 130-131]. Таким образом, гротеск служит инструментом писательской сатиры, и с его помощью отражаются реалии повседневной жизни рядовых американцев.
Осознание ироничности и комичности своего существования становится характерным признаком еврейского юмора в романах Ф. Рота. Это осознание происходит с неизменным оттенком грусти, что напоминает еврейский юмор Восточной Европы. Именно жители штетлов (еврейских местечек), которые находились за чертой оседлости, были склонны к грустной иронии и трагикомичности, что подтверждается в полной мере произведениями Шолом-Алейхема и И. Башеви-са-Зингера. Однако по сравнению с их юмором, вызывающим у читателя грустную и добрую улыбку и заставляющим сочувствовать персонажам, американский еврейский
юмор Ф. Рота становится резче и приобретает черты сатиры.
Быт американских евреев является объектом комизма и в рассказах американских писательниц С. Озик и Г. Пейли, однако объектами сатиры и юмора они выбирают другие аспекты повседневной жизни евреев Америки.
С. Озик отдает основную роль в формировании комического эффекта языку идиш, на котором говорили евреи Восточной Европы. Писательница подчеркивает это в своем эссе «Революция Шолом-Алейхема» (Sholem Aleichem’s Revolution): «Идиш - прямой, энергичный и живой язык. Он почти на тысячу лет старше чосеровского английского, и так же, как грубоватая речь паломников у Чосера, уходит своими корнями в простонародный говор, повседневное общение обычных людей. На идише трудно звучать претенциозно или возвышенно, но на нем легко шутить. Он будто специально создан для сатиры, циничных высказываний, свободного общения, брани, возмущения, сентиментальности, иронии. С его помощью можно ставить людей на место и говорить о грустном: весь этот оборонительный словесный багаж необходим вечным изгнанникам на пути к очередному временному пристанищу» [9, р. 160].
Многие американские еврейские писатели используют идиш в своих произведениях. В основном он звучит в речи героев - представителей первого поколения иммигрантов: родители, бабушки и дедушки говорят между собой на идише, когда хотят что-то скрыть от детей и внуков, которые, в свою очередь, знают на нем только несколько слов, в основном выражающих негативное отношение к неевреям, - гой, шикса и т. п. С. Озик и Г. Пейли придают идишу особое значение: для них он становится не только маркером идентичности, но и основным средством создания комического эффекта.
В рассказах С. Озик люди, говорящие на идише, предстают как комические персонажи. Смешной и нелепой выглядит сама ситуация, при которой в современном мире в Нью-Йорке находятся чудаки, считающие, что нужно использовать идиш в повседневной жизни и даже создавать на нем литературные произведения. В рассказе «Зависть, или идиш в Америке» (Envy; or, Yiddish in
America, 1969) главный герой мечтает о возрождении идиша и настаивает на его значимости как основного отличительного признака еврейской литературы: «Эдельштейн,
американец уже сорок лет, с жадностью читал книги писателей, как брюзгливо говорил он, «еврейского происхождения». Он считал их незрелыми, вредными, жалкими, невежественными, ничтожными, но прежде всего глупыми» [10, с. 5]. Очевидно, что, представляя персонажа, писательница подчеркивает, что уже не один десяток лет он является американцем, т. е. не просто живет в США, но и принимает американский образ жизни. «Еврейское происхождение», взятое в кавычки, - это выражение презрения героя к тем писателям, которые считают себя еврейскими, но пишут на английском языке (в дальнейшем герой даже называет имена, среди которых и Ф. Рот). Для него настоящим евреем является только тот, кто пишет и говорит на еврейском языке, каковым он считает только идиш, т. е. язык воспринимается как единственный признак идентичности. «Судя их, он выдвигал самое существенное для него обвинение - они были, по его словам, «Американер-геборен» [в переводе с идиша - рождены в Америке]. Взращены в Америке, о погромах знают понаслышке, маме лошн [родной язык] им чужой, история - пустое место» [10, с. 5]. Автор, несомненно, считающая себя еврейской писательницей, высмеивает такое однобокое отношение к этической и профессиональной идентичности. Именно из-за своего нелепого стремления как можно больше использовать идиш герой рассказа все время попадает в смешные ситуации, оказывается непонятым в самом прямом смысле и страдает от одиночества. Черты юмора с оттенком грусти проявляются в этом рассказе, когда С. Озик говорит о том, что идиш неумолимо движется к полному вымиранию. Признавая, что именно на нем были созданы наиболее значительные произведения еврейской литературы, писательница осознает, что время идиша ушло. «Как-то после войны по узкой улочке Нижнего Ист-Сайда медленно двигался похоронный кортеж. Машины, выехав с парковки у храма в Бронксе, направились к кладбищу на Стейтен-Айленде. Их путь пролегал мимо редакции последней в городе ежедневной газеты на идише. В газете было два редакто-
ра, их обязанности распределялись так: один печатал экземпляры очередного номера, а второй смотрел в окно. И, увидев похоронную процессию, кричал напарнику: «Эй, Мотл, печатай на один экземпляр меньше!» [10, с. 8-9]. Фактически, это еврейский анекдот, включенный С. Озик в рассказ, и в этом смысле он очень типичен: ситуация смешна и печальна в одно и то же время.
Герой рассказа, сам писатель, всеми силами старающийся сохранить идиш как литературный язык и средство повседневного общения, незаметно для себя сводит его применение к рассказыванию «бородатых» анекдотов, на которые слушатели уже даже не реагируют, т. к. знают их наизусть. Грустная ирония заключается не только в том, что невозможно остановить процесс вымирания языка, но и в том, что этот язык невозможно применить, и герой понимает это: «На маме лошн не напишешь «Бесплодной земли» [10, с. 68].
С одной стороны, С. Озик сочувствует отчаянным попыткам своего героя, но, с другой стороны, она осознает, что идиш остается лишь языком старых анекдотов и шуток, и единственная сфера его применения - юмор. Таким образом, сам факт использования слов на идише (по большей части тех, которые всем понятны) становится средством создания комического эффекта.
Идиш выполняет функцию символа в рассказах Г. Пейли. В 2012 г. они впервые были переведены на русский язык: вышел сборник с весьма характерным названием «Мечты на мертвом языке» (Dreamer in a Dead Language). У Г. Пейли идиш становится олицетворением еврейского прошлого с его погромами, преследованиями и несчастьями; а английский, на котором говорят евреи Америки, символизирует перспективное настоящее, прогресс и возможность найти себя в современном мире. В отличие от С. Озик Г. Пейли не использует идиш в качестве комического приема (он практически не фигурирует в ее рассказах), однако с ним связаны комические ситуации, в которых оказываются персонажи. Примером этого может служить рассказ «Конкурс» (The Contest), где молодой герой по имени Фредди, от лица которого ведется повествование, становится жертвой хитроумного мошенничества со стороны своей возлюбленной. Однажды де-
вушка предложила ему принять участие в конкурсе: «- Только не смейся, Фредди! -сказала она. - Есть газета на идише, называется «Морген-лихт» [Утренний свет]. Она проводит конкурс «О евреях в новостях». Каждый день они публикуют фото и два словесных портрета. Надо назвать всех троих, добавить по одному факту на каждого и отправить ответы до полуночи того же дня» [11, с. 23]. Победителю газета обещала пять тысяч долларов и поездку в Израиль. Очевидно, что писательница показывает ситуацию, в которой газета на идише, издающаяся в Америке и, очевидно, не имеющая большой читательской аудитории, пытается привлечь к себе внимание, используя подобный рекламных ход. Герой-интеллектуал скептически относится к предложению возлюбленной, однако она убеждает его, напоминая о его еврейском происхождении: «Они просто гордятся своими соплеменниками и хотят, чтобы все евреи гордились их вкладом в развитие страны» [11, с. 23].
Фредди так и не удалось получить выигрыша, все присвоила его возлюбленная, а он даже не осознал, что именно произошло: «Все делалось от ее имени. Естественно, что-то причиталось ее маме. Она помогала с переводом, потому что Дотти плохо знала идиш (не говоря уже о том, что надо было обеспечить маме старость); ночью они на семейном совете решили, что необходимо послать немного денег их старенькой тете Лизе, которая выбралась из Европы за полтора часа до того, как границы закрыли навсегда, и теперь обитала в Торонто среди чужих людей, да к тому же практически выжила из ума» [11, с. 28].
Тонкая ирония писательницы показывает некоторые характерные черты жизни многих американских евреев: они уже не помнят своих корней, а газета на идише для них -смешной анахронизм, однако в подходящей ситуации из своего происхождения можно извлечь материальную выгоду. Именно это является признаком ассимиляции: живущие в США евреи приняли национальную американскую философию прагматизма. Г. Пейли не осуждает этого, а лишь показывает как свершившийся факт.
Наивность Фредди, искренне верившего в чувства Дотти и в ее похвалы его интеллекту и так и не понявшего, что им просто вос-
пользовались, делает его похожим на классического героя американской литературы -Рип Ван Винкля из знаменитой новеллы В. Ирвинга. Как и он, Фредди, несмотря на свою молодость, оказывается частью отжившего мира, прошлого, которое никогда уже не вернется, и он не способен ничего понять в нынешней жизни. Г. Пейли фактически иронизирует над стереотипом о еврейском уме и необыкновенном интеллекте, сложившемся в сознании многих людей, в основном европейцев. Этот стереотип был следствием стремления к знаниям и науке у евреев в те времена, когда еще существовала черта оседлости и единственным способом «выбиться в люди» было получить образование, стоившее огромных усилий. Умный и тонкий Фредди, действительно легко разгадывающий загадки из газеты, оказывается абсолютно неприспособленным к повседневной жизни и к американской практичности и остается обманутым, даже не осознавая этого.
Подчеркивая «мертвость» языка восточноевропейских евреев, что следует из самого названия сборника, Г. Пейли использует его только в названии газеты. Однако для создания комического эффекта она выдает за идиш, в котором пишут справа налево, «зеркальное» письмо: «...на следующий день все факты были изложены справа налево на первой странице «Морген-лихт», там, где указаны все сведения о редакции.
!алидебоп намрессаВ иттоД ытевто есв теанз анилкурБ зи акшувеД»
[ІІ, с. 29].
Стереотип об умных евреях становится предметом иронии писательницы и в других ее произведениях. Герой рассказа «Время, что насмеялось над нами» (The Time Which Made a Monkey of Us All) Эдди Тейтельбаум -романтический изобретатель, непонятый окружающими, типичный чудак, придумывающий странные вещи, которые, по его мнению, могут сделать жизнь людей лучше: «Чтение и размышления о проблемах, выходящих за пределы физики и химии, привели его от работы над тараканьим сегрегатором к телефонной системе оповещения - для людей на пособии в радиусе десяти кварталов, а в конце концов и к знаменитому Глушителю войны, которым активно занимались все его
новоиспеченные ассистенты, но сам Глушитель был плодом лишь его кропотливого труда» [11, с. 45].
Само название рассказа говорит о том, что его герои отстали от времени и прогресса, это «маленькие люди», которые, несмотря на то, что живут они в Нью-Йорке, крупнейшем мегаполисе мира, остаются в своем замкнутом мирке, своеобразном добровольном гетто, потому что боятся, что динамизм современной жизни поглотит их.
Юмор Г. Пейли отличается мягкостью и беззлобностью, он вызывает у читателя улыбку и сочувствие по отношению к людям, которые ощущают свою чуждость окружающему миру, но все же пытаются изо всех сил сделать что-то полезное, и только такие же, как они, чудаки, отставшие от времени, могут оценить их усилия: «Глушитель войны закачали под слабым давлением во флаконы. Его иногда называют «смесью Тейтельбау-ма», и его состав по-испански напечатан на этикетке. Это одно из самых сильных средств борьбы с насекомыми. К сожалению, его плохо переносят рододендроны и старые комнатные фикусы» [11, с. 65]. Очевидно, что все попытки этих «маленьких людей» улучшить мир сводятся к решению мелких бытовых проблем, но даже эти достижения выглядят нелепо и мелко.
В целом большинство американских еврейских писателей второй половины ХХ в. продолжает юмористическую традицию, заложенную Шолом-Алейхемом, однако принадлежность к литературе США и английский язык, на котором они пишут, оказывают серьезное влияние на поэтику и стилистику их произведений. Комизм в романах Х. Потока и Ф. Рота, рассказах С. Озик и Г. Пейли типичен для представителей второго поколения еврейских иммигрантов в Америке. Они не видели погромов и гонений, но слышали рассказы о них от своих родителей, стремящихся сохранить замкнутость еврейской жизни, к которой они привыкли, и в США. Таким образом, юмор этих писателей представляет собой юмор диаспоры, или, как более жестко выражается героиня романа Ф. Рота, «юмор гетто», и в то же время иронию над ним.
Все писатели, о которых идет речь, родились и выросли в США, впитав в себя и американскую культуру, а значит, являются
носителями двойной идентичности, поэтому комическое начало в их произведениях становится результатом синтеза традиций еврейского и американского национального юмора. С одной стороны, это «смех сквозь слезы» - взаимодействие комического и трагического, грустная ирония, вызывающая сочувствие, а с другой - грубоватая откровенность, свойственная американскому «дикому» юмору, идущему от Марка Твена. Результатом этого становится уникальная манера, свойственная американским еврейским писателям, определяющая их самобытность и ставшая признаком этнической идентичности в их произведениях.
2. Шолом-Алейхем. Собрание сочинений: в 6 т. М., 1990. Т. 6.
3. Chametzky J. Jewish Humor. URL: http://www.
umass.edu/judaic/anniversaryvolume/articles/ 15-C3-Chametzky.pdf (дата обращения:
02.06.20i3).
4. Malamud B. Talking Horse. N. Y., 1997.
5. Potok C. The Chosen. N. Y., 1996.
6. Рот Ф. Болезнь Портного. Профессор желания. Прощай, Коламбус. Вильнюс, 1994.
7. Рот Ф. Случай Портного. СПб., 2003.
8. Jones J.P., Nance G.A. Philip Roth. N. Y., 1981.
9. Ozick C. Portrait of the Artist as a Bad Character. N. Y., 1996.
10. Озик С. Путермессер и московская родственница. М., 2010.
11. Пейли Г. Мечты на мертвом языке. М., 2012.
1. ZijderveldA.C. Sociology of Humor and Laughter // Current Sociology. 1983. Vol. 31. № 3.
Поступила в редакцию І9.06.20І3 г.
UDC 820(73)
JEWISH HUMOROUS TRADITION IN WORKS OF AMERICAN AUTHORS OF THE SECOND HALF OF 20th CENTURY
Olga Borisovna KARASIK, Kazan (Volga Region) Federal University, Kazan, Russian Federation, Candidate of Philology, Associate Professor, Associate Professor of Foreign Literature Department, e-mail: karassik1@yandex.ru
“Laugh through tears” is a typical characteristic feature of Jewish humor that originates from the folklore, and was perfectly embodied in Sholem Aleichem's works. The article shows how this feature reveals itself in the works by Ch. Potok, Ph. Roth, C. Ozick and G. Paley, famous Jewish American authors of the second half of the 20th century, and union with American national tradition coming from Mark Twain's early works.
Key words: Jewish humor; national humorous tradition; “laugh through tears”; Jewish American literature.
