CC BY
62
человеке, с натурфилософской точки зрения. Бытие всего сущего находит в ней своё воплощение, а она продолжает себя в нём.
The question of the child's description by A.A. Kim, an author of naturphilosophical prose, has been depicted in this article. The heroine of his work, Anna, acts as a possessor of God's features. God is believed to be a natural core. Like God, the girl experiences death - birth ~ resurrection in her own way. All her deeds are based on love understood as revelation of a creative nature of the world. A child in A.A. Kirn's work turns into a little predictor, a saviour, who possesses a "wise" feeling of the world. Anna's divine core is revealed in understanding of her naturphilosophical atomicity (she feeis herself a part of the macrocosm with all its constituents). The key words: God, child, nature, death, life, love.
Список литературы
1. Ким A.A. Арина. Роман-сказка для чтения вслух маленьким детям // Роман-газета. 2005. №16
2. Первое письмо Иоанна И Библия. Италия, 2001. С. 1359-1363.
3. Первое письмо коринфянам И Библия. Италия, 2001. С. 1269-1285.
4. Юнг К.Г. Об архетипе и в особенности о понятии «Анима» // Юнг К.Г. Аналитическая психология и психотерапия. СПб.. 2001. С. 304-326.
5. Юнг КГ. Общие аспекты психоанализа // Там же. С. 23-42.
6. Юнг К.Г. Тэвистокские лекции / Исследование процесса индивидуализации. М,, 1998.
Об авторе
Е.Н. Бондаренко - аспирант, Брянский государственный университет им. академика И.Г. Петровского, naturfilosofie@online.debryansk.rii
УДК 809.1
ТРАДИЦИИ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В ТЕТРАЛОГИИ Ф.А. АБРАМОВА «ПРЯСЛИНЫ»
К.М. Карасева
В статье рассматриваются выявленные и аргументированные с точки зрения современного литературоведения традиции жанровой системы, поэтики древнерусской литературы в структуре тетралогии Ф.А. Абрамова «Пряслины».
Ключевые слова: летопись, агиография, светоносный, символика, абстрагирование.
О тридцатилетней судьбе северного русского крестьянства, начиная с военного 1942 года, повествуют книги Ф.А. Абрамова, объединенные в тетралогию под названием «Пряслины». Они по праву могли бы называться «Пекашинские хроники»: они близки жанру хроник, в центре которых в данном случае находится жизнь архангельской деревни Пекашино.
Во вступлении к тетралогии повествователь всматривается в вырезанные на столешнице кресты и крестики, ершистые елочки и треугольники, квадраты и кружки - фамильные знаки некашинских крестьян. Эти фамильные знаки пекашинцев есть своеобразный отсыл к древнему времени, когда людям не были известны современные виды письма. Потом он замечает, как знаки сменили буквы, и сразу же возникает мысль: «Да ведь это же целая летопись Пекашина! Северный крестьянин редко знает свою родословную дальше деда. И может быть, этот вот стол и есть самый полный документ о людях, прошедших по пекашинской земле...» [1, с.4]. Не случайно в данном эпизоде упоминается слово «летопись». Летопись в буквальном смысле - это писание по «летам», то есть по годам. Замеченные повествователем на поверхности стола знаки и буквы дают основание говорить о том, что данный «объект» материального мира
является своеобразной летописью Пекашина: здесь знаки, которые люди оставляли на бревнах в лесу в виде зарубок, прокладывая охотничий путь, здесь родовые знамена, которые могут рассказать многое о целом поколении, «потом пришла грамота, знаки сменили буквы», начертания которых содержат «информацию» об особенностях натуры хозяина («... размашисто и твердо выведены прямые С С А. Тут уж нельзя было не признать широкую натуру Степана Андреяновича») [1, с.5].
Сама тетралогия «Пряслины» тоже является своеобразной летописью. В ней можно обнаружить некоторые особенности, присущие древнерусскому летописному повествованию как жанру. В основе русского летописания лежит так называемая хронологическая сеть, которая давала возможность располагать «числа по ряду», то есть излагать материал «по летам» - по годам. Под годом, как правило, стоит краткая запись - погодная запись, ограничивающаяся лишь констатацией факта: «В год 6360 (852), ... стала прозываться Русская земля.... Но возвратимся мы к прежнему и расскажем, что произошло в эти годы...» [2, с.35]. Во вступлении к тетралогии Ф.А. Абрамова отмечаем следующее: «1942 год. Незабываемая страда.... И мне захотелось хоть одну страничку приоткрыть...» [1, с.5]. Соотнесение данной записи с вышеприведенной позволяет выявить в структуре абрамовского текста некоторые элементы летописного канона: во-первых, точное указание года, во-вторых, краткое изложение событий указанного года, в-третьих, прямое указание на желание автора-повествователя далее подробно описать произошедшие события.
Лаконичная погодная запись является простейшей повествовательной единицей летописи. Помимо этой записи в летописи мог быть включен разнородный по характеру и жанровым особенностям материал. Так, в составе «Повести временных лет» - начальной древнерусской летописи - выделяют агиографические произведения: мученическое житие (сказание о двух варягах-мучениках), сказание об основании Киево-Печерского монастыря. С этой точки зрения интересна подглавка «Из жития Евдокии-великомученицы» в последнем романе тетралогии Абрамова «Дом».
Формирование и развитие агиографической (житийной) литературы относится к первым векам существования христианства [3, 39]. В Византии вырабатываются каноническая структура жития, агиографические схемы различных типов житий (житий мучениц, житий преподобных). Впоследствии эта византийская литературная традиция будет перенесена на Русь.
«Житие Евдокии-великомученицы» - чисто византийский образец агиографической литературы. Кто же такие великомученики и великомученицы? Так христианская церковь называет страдальцев и страдалиц, претерпевших особо тяжкие и продолжительные муки за Христа. Среди русских великомучениц, чтимых православной церковью, следует назвать Варвару, Екатерину, Параскеву Пятницу. Однако в древнерусской литературе мы не встретим их жития, равно как и «Житие Евдокии-великомученицы». В древнерусской литературе есть «Житие преподобной Евдокии». Преподобный - это святой, достигший высоты монашеского делания и являющийся образцом поста и молитвы как основы монашеской жизни. Речь идет о монашеской аскезе как типе святости, которая предполагает отказ от мирских привязанностей, забот и стремлений и выбор следования Христу. Закономерен вопрос о том, почему в древнерусском житии речь идет о преподобной Евдокии. Если вспомнить историю, то христианство как одна из трех мировых религий возникло в Римской империи. Гонения на первых христиан были именно там. С жестокостью римских правителей в Европе могли поспорить только суды инквизиции. Русь же приняла христианство в 988 году по византийскому образцу и тем самым предостерегла себя от социально-политических процессов, протекавших в Европе, Именно поэтому такая агиографическая форма, как житие мучеников, не получила распространение в России. Аналогичные явления связывались, прежде всего, с почитанием на Руси так называемых юродивых.
Мотив света в древнерусских литературных памятниках был ведущим компонентом формы произведений. Сам метафорический образ «света», «зари» заимствован из византийской агиографической литературы. В древнерусской литературе функционирование данного образа было обусловлено необходимостью прославления христианской Руси, князей, защищающих землю Русскую и приносящих славу ей, также необходимостью прославления подвигов ревностных поборников веры.
Слово «свет» с лингвистической точки зрения является полисемным, то есть многозначным. Однако какое бы значение не было рассмотрено, в структуре каждого из них содержится архисема: свет есть не что иное, как лучистая энергия - энергия, исходящая в виде лучей и способная сделать видимым окружающее. Одним из значений лексемы «светлый» как производной от вышеуказанной лексемы является значение «излучающий сильный свет». Таковы прямые значения слова «свет».
Как уже отмечалось, образ «света» выступает в качестве метафорического образа. Метафора - это скрытое образное сравнение, уподобление одного предмета, явления другому. Чаще всего речь идет о внешнем сходстве сравниваемых объектов. В древнерусской литературе метафоры иного типа: они касаются внутренней сущности сравниваемых объектов по преимуществу [6, с.455]. Так, в «Песнопении-похвале в честь Бориса и Глеба» отмечаем следующие строки:
Радуйтася, лукавого змия поправша,
луча светозарна явистася,
яко светило озаряюща всю землю Русьскую,
всегда тму отгоняща,
валяющася верою неуклоненою [7, с.24].
Приведенные сравнения «луч светозарный», «светило» не позволяют наглядно представить внешний облик Бориса и Глеба. Они направлены на выявление «сущности значения» русских князей: князья-братья прославляются за добродетель, за высокое чувство верности земле Русской.
Образ «света» имеет богословскую подоплеку. В Библии - в книге «Бытие» -написано: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы» [8, с.1]. Традиционно святые представали окруженные ореолом - световой каймой, похожей на сияние. Наличие такой световой каймы служило указанием на богоизбранность.
Мотив света выступает важным компонентом структуры образов в тетралогии «Пряслины». Можно говорить о светоносных героях Абрамова. Причем элементы «света» во внешнем облике героев представляют своего рода ключ к открытию их внутреннего мира. Среди таких героев - Лиза Пряслина. В одной из глав романа «Две зимы и три лета» находим строки: «Он [Михаил] посмотрел на мать, посмотрел на светлую голову сестры... Лизка еще ниже опустила голову. Светлые и крупные, как дробь, слезы катились по ее пылающим щекам» [1, с.428-429]. Не случайно в данном эпизоде автор использует эпитет «светлый». Функция эпитета такова, что он незримо указывает на невиновность героини в сложившейся ситуации. Михаил смотрит на склоненную светлую голову сестры. Речь идет, конечно же, о цвете волос. Если исходить из того, что действие разворачивается в вечернее время и героиня занимает положение возле окна, то последние лучи солнца, возможно, падают на ее склоненную голову, делая цвет волос ярче.
В словосочетании «светлые слезы» визуализируется одно из значений лексемы «светлый» - «яркий, прозрачный». Общеизвестно, что слезы представляют прозрачную жидкость. Но автору важно сделать акцент на то, что это искренние, «чистые» слезы. В этом случае контекстуальным синонимом слова «светлый» может стать слово «искренний».
Имя героини тетралогии отражает суть ее натуры. Если обратиться к этимологии данного имени, то следует отметить, что в переводе с еврейского Елизавета есть
Весьма красноречив еще один эпизод: «Она [Варвара] шла по красной от вечернего солнца дорожке, и красиво, сполохами переливалось на ней голубое платье с белыми нашивками по подолу» [1, с.258]. Дорожка, «обрызганная» лучами закатного солнца, словно дорожка, озаренная небесным светом; одежда пастельных тонов, переливы которой подобны северному сиянию, - все это рисует в воображении неземной образ. Следует подчеркнуть, что свет идет сверху и озаряет человека. Это своеобразная благодать, ниспосланная Богом избранным людям.
Обратимся к названиям романов, составляющих тетралогию «Пряслины». Заголовок, как правило, является словесным обозначением сути чего-то. Однако не всегда перед нами буквальное словесное воплощение содержания, то есть пропорциональное соотношение «внешней» и внутренней формы. Подчас название произведения исполнено глубокого символического смысла. Название закодировано автором, и нужно расшифровать его.
Первый роман тетралогии - «Братья и сестры». Данное название многоаспектно. Среди прочих аспектов можно выделить следующий: приведенное название относит нас к временам Древней Руси. Оно обнаруживает связь с церковным богослужением и монастырским обиходом. «Братья и сестры» - это типичное обращение священнослужителей к пастве. Такого рода «формулы» церковного этикета отражают сущность одной из догм христианства: все люди равны друг перед другом, являются братьями и сестрами. Подобные взаимоотношения предопределяют и соответствующий тин поведения: взаимопонимание, помощь, часто способность к великому самоотречению и самопожертвованию ради близкого человека.
Кроме того, вышеуказанное сочетание слов звучало в речах князей-правителей, адресованных жителям государства и содержащих призыв к объединению сил и защите не только территориальной целостности, но и христианской веры в борьбе с врагом: «... лепо есть нам, братие. положите главы своя за правоверную веру християньскую, да не прияти будуть грады наши погаными, не запустеють святыя божия церкви, и не разсеяни будем по лицу всея земля...»; «Снидемся, братия и друзи и сынове рус кии, составим слово к слову, возвеселим Русскую землю... и воздадим поганому Мамаю победу...» [7, с. 150, 130].
В названии романа Ф. Абрамова заключено указание на семейство Пряслиных -действующих лиц всей тетралогии - 3 братьев и 3 сестер. На протяжении романного повествования мы наблюдаем формирование, развитие и становление отношений внутри этой семьи - между братьями и сестрами. Следует отметить ряд временных изменений в структуре отношений этих героев, ведущих к разобщению: «Сестры, о которой вы тут про себя вздыхаете, у меня больше нету. Скоро два года, как к дому своему близко не подпускаю» [5, с.270]. Эти слова произносит старший брат Михаил, и говорит он о сестре Лизе - человеке, с которым прошел через все испытания военных и первых послевоенных лет.
Братские распри имели место и в Древней Руси: «... Приде Володимиръ съ варяги Ноу городу, и рече поеадникомь Ярополчимъ: «Идете къ брату моему и рцете ему: «Володимеръ ти идеть на тя, пристраивайся противу биться...» [7, с.218]. Они «ослабляли» людей, поскольку люди могут представлять реальную «силу» только тогда, когда являют собой единство, когда нет расхождений между их мыслями и действиями: «Тогда... сеяшется и растяшеть усобицами; погибашетъ жизнь Даждьбожа внука; въ княжихъ крамолахъ, веци человекомь скратишась» [11, с.79].
Подобное прослеживаем и в тетралогии Ф. Абрамова: непонимание между Михаилом Пряслиным и Лизой дистанциирует их. Вследствие этого в отношениях между братом и сестрой образуется своеобразная брешь, которая делает уязвимым каждого из героев перед испытаниями временем. Речь идет о послевоенных годах, когда на первый план для людей выдвигается удовлетворение материальных потребностей, но не духовных. Некоторое разъединение в силу жизненных обстоятельств между героя-
ми приводит к тому, что брешь начинает заполняться эгоцентрическим началом, которое направлено на удовлетворение материальных потребностей: «... И вслед за тем горделивым взглядом он [Михаил] обвел горницу, или гостиную, как сказали бы в городе. Все новенькое, все блестит...» [5, с,267]. Подчеркиваем в структуре приведенной фразы словосочетание «горделивым взглядом», в семантике которого можно выявить коннотативный компонент: «горделивым взглядом обвести» значит обвести взглядом, преисполненным гордости за то, чем владеешь, надменности. Контрастным по отношению к данному описанию дома Пряслиных выступает описание их старого дома: «... Стены в избе еще голые - нечем оклеить, газету с трудом на курево раздобудешь.... И еще раз он [Михаил] улыбнулся, когда... наткнулся глазами на новый стояк у печи с карандашными пометками и ножевыми зарубками. Живут Пряслины!» [1, с.214]. Сразу же отмечаем в этом эпизоде отсыл к древнему времени, когда письменность не была распространена. В то время люди оставляли метки в разных местах и тем самым осуществлялась связь поколений.
Говоря о разъединении между героями, важно отметить, что это некоторое разъединение. Значит, не все потеряно для Михаила. Как доказательство этого в записи одного из возможных вариантов финала романа «Дом» находим момент, когда Михаил Пряслин, находясь у постели умирающей сестры, осознает собственные ошибки: «К черту сытость, дом. Верните прошлое. Верните согласие в душе, братство. Сделайте меня опять таким, чтобы я нес все муки и заботы за братьев, за сестер. Сделайте меня человеком.... Сыт я, господи, набито брюхо хлебом. Хлеба духовного дай» [9, с.65|.
В романе «Братья и сестры» речь идет не только о собственно родственных отношениях, в которых состоят герои. События, представленные на страницах этого романа, возвращают нас к военному 1942 году. Именно название произведения «вводит» читателей в атмосферу военного лихолетья и сразу же указывает на духовную силу, которая была главной опорой людей, настигнутых такой трагедией. Эта духовная сила стала возможной благодаря людской сплоченности. В этом плане знаковым является диалог Новожилова и Лукашина - людей, занимающих руководящие должности. В речи Новожилова фигурирует лексема «брат», выполняющая функцию обращения. В данном обращении содержится акцент на равноправное положение участников диалога.
Существует устойчивое выражение «на войне как на войне», в котором визуализируются два лексических значения. Одно из них - «война со всеми ее тяготами и последствиями». Война - это всегда борьба, ориентированная на достижение цели. Часто борьба вызывает к жизни «чувства», ранее неизвестные человеку, или обостряет имеющиеся. Как правило, это деструктивные «чувства», к числу которых относятся жестокость, предательство. Именно эту мысль высказывает Новожилов: «Вот, говорят, война инстинкты разные пробуждает в человеке. Приходилось, наверно, и тебе читывать. А я смотрю - у нас совсем наоборот» [1, с, 129]. Как бы парадоксально это ни звучало, но «люди из последнего помогают друг другу». В речи Новожилова прослеживаем ключевую религиозно-философскую мысль не только романа «Братья и сестры», но и всей тетралогии: «... И такая совесть в народе пробудилась - душу у каждого насквозь просвечивает. И заметь: ссоры, дрязги там - ведь почти нет. Ну как тебе сказать? Понимаешь, братья и сестры... Ну, понимаешь, о чем я думаю?» [1, с. 199]. Благодаря чему во время войны сложился союз, внутри которого все люди были братьями и сестрами? Это произошло благодаря наличию древнейшей духовной основы крестьянского бытия - христианской этики с ее непреходящими заветами добра, любви, сострадания, прощения.
Эти суждения показались Лукашину несколько наивными и пугаными, но при этом взволновали его: «... Ему показалось, что секретарь выразил примерно те самые мысли, которые не раз приходили в голову и ему» [1, с. 199]. Действительно, Лукашин
размышлял неоднократно над вопросом о том, что дает такую силу жителям Пекаши-но: «... Другая, великая, неведомого доселе размаха сила двигала людьми...» [1, с.148]. Именно согласие и единение людей, предполагающие «гармонию полной слитности с общим каждого человека», хранит в себе огромный духовный потенциал, который в полной мере реализуется в экстраординарных ситуациях, подобных 1942 году. Кажется, ответ на вопрос Лукашина был найден.
Название второго романа тетралогии - «Две зимы и три лета» - также представляет интерес. В составе этой номинации лексема «лето» требует некоторых уточнений. С точки зрения современного русского языка слово «лето» однозначное: лето -самое теплое время года, следующее за весной и предшествующее осени. Однако в древнерусской литературе данная лексема входила в структуру так называемой погодной записи в летописи: «В лето 6391. Поча Олег воевати деревляны, и примучив а, имаше на них дань, по черне куне» [7, с.123]. Если исходить из этого контекста, в семантическом плане слово «лето» обнаруживает еще одно значение - «год». В названии абрамовского романа приведенная лексема выступает именно в значении «год»: «три лета», то есть три послевоенных года. Это особое время - время восстановления духовных и физических сил, растраченных в годы войны. Кроме того, подтверждение этому можно найти и в текстовой структуре тетралогии: «... Да и что такое одно лето? А за этим летом был сорок третий год, а за сорок третьим был сорок четвертый. Ух год! Мох ели, заболонь сосновую толкли. А за сорок четвертым - сорок пятый» [1, с.423]. В приведенной цитате под «летом» подразумевается 1942 год самый напряженный в рамках военных четырех лет.
Издревле военные события расценивались как незаконно нарушающие размеренный ход жизни. При этом сами люди - разумные создания - позволяют им вторгаться в пределы собственной мирной жизни. В связи с этим следует вспомнить «Слово о полку Игореве». Автор «Слова» подводит к мысли о том, что все конфликты военного характера наносят ущерб, в первую очередь, народу - «ратаям» (пахарям в Древней Руси), их земледельческому труду: «... Тогда по Русской земли ретко ратаеве кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себе деляче...» [И, с.78]. В первом романе тетралогии Абрамова «Братья и сестры» выявляем аналогичную мысль: «Сначала было руки опускались: нет народа.... А тут, как на грех, еще поломалась косилка.... В двадцатых числах июля... подкатило неожиданное счастье,... выехала группа Софро-на Игнатьевича... Под горой стало людно, как до войны» [ 1, с. 118].
Батальные сцены в древнерусской литературе сопровождались яркими картинами природы, исполненными глубокого символического значения. Достаточно вспомнить «Слово о полку Игореве». В структуру эпизода накануне второго сражения князя Игоря автор вводит символический пейзаж: кровавые зори, тучи полны зловещих предзнаменований: «Другаго дни велми рано кровавыя зори светь поведаютъ; чръныя тучя съ моря идутъ, хотягь прикрытии четыре солнца, а въ нихъ треиещуть синии млънии» [11, с.94]. В природе заря - это яркое освещение горизонта перед восходом или после захода солнца. В эти моменты горизонт всегда окрашен в красный цвет. Но в вышеназванном эпизоде этот цвет не воспринимается как природный. Это цвет крови. Абрамов в романе «Братья и сестры» дает аналогичный пейзаж: «По вечерам, когда над черной хребтиной заречного леса вставала луна ----- огромная, докрасна раскаленная, жуть охватывала людей» [1, с.77]. Кровавая луна над сибирскими лесами - символ несчастий, которые войдут в дома практически каждого жителя Пекашина. Кровь близких людей, проливающаяся на полях битвы, окрашивает огромную сибирскую луну, далекую от этих событий.
Средневековье пронизало мир сложной символикой, связывавшей все в единую априорную систему. В большинстве сами символы были одинаковы, традиционно сохранялись в течение веков, создавая там самым художес твенную образность литературы. Издавна на Руси черные вороны символизировали приближающееся несчастье. В
«Слове о полку Игореве» перед нами предстают образы «черных воронов», которые являются символами врагов-половцев: «Не было оно обиде порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, чръный воронь, поганый половчине!» [11, с.94]. В тексте романа Абрамова отмечаем следующий эпизод: «Откуда-то с перелесков стаями налетало голодное воронье и всю ночь до утра, оглашая деревню зловещим карканьем, кружило над скотными дворами» [1, с.77]. Абрамов ведет повествование о Великой Отечественной войне 1941 - 1945 годов. События, изображенные в «Слове о полку Игореве» и в тетралогии «Пряслины», разделяют века, но по-прежнему узнаваем образ «черных воронов», которые традиционно считаются символами неудачи, кровопролития.
Творческие устремления Ф.А. Абрамова всегда были ориентированы на поиск глубинных основ духовного существования. В них выражено желание автора «прозреть в непосредственно данном жизненном материале символы Вечного» [12, с. 80-81]. Этот аспект обнаруживает взаимосвязь с одним из принципов художественного метода древнерусской литературы - абстрагированием. Абстрагирование в литературе Древней Руси вызывалось попытками увидеть во всем «временном» и «тленном», в явлениях человеческой жизни, в исторических событиях символы и знаки вечного, «духовного».
Абрамов пытается найти религиозные устои жизни, то есть те основы, которые являются фундаментом духовного мира отдельного человека, народа в целом - понятия Бога, святости, духовного подвига.
Понятия Бога, святости, духовного подвига чаще всего материализуются у Абрамова в микро- и макрообразах предметного мира. Так, понятия Бога, святости обретают плоть в микрообразе «иконы»: «На божнице в переднем углу теплится красная лампадка, медные иконы отсвечивают...» [1, с.275]. Иконы являются своеобразной матрицей древнерусской литературы. Божий образ, запечатленный на иконе, всегда вызывал благоговение среди мирских людей. Грешники испытывали страх перед ликами святых. В иконном изображении особое значение имел мистический контакт его с молящимся. Молящийся обращался к изображению со словами, он как бы требовал ответа себе, он ждал чуда, действия, совета, прощения или осуждения. И вместе с тем это иконное изображение было изображением святого или события вообще: святой писался не в какой-либо определенный, более или менее случайный момент его жизни, а во вневременной сущности.
Ascertained and reasoned from point of view of modern literature studies, traditions of genre system, poetic style of Old Russian literature in the structure of tetralogy «Pryasliny» by Ph. A. Abramov are viewed in the article. The key words: chronicle, agiography, luminiferous, symbology, abstracting.
Список литературы
1. Абрамов Ф. Пряслины. Трилогия / Ф. Абрамов. Л., 1978. 472 с.
2. Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы. XI — начало XIIвека. М., 1978. 413 с.
3. Кусков В.В. История древнерусской литературы: Учеб. для филол. спец. вузов / В.В. Кусков. М„ 2003. 395 с,
4. Житие и страдания преподобной святомученицы Евдокии // http: // pravosla-vie. name / index.php?download / saints / Mar / 01 / life 01 / htm /.
5. Абрамов Ф.А. Пути-перепутья. Дом: Романы / Ф.А. Абрамов. Ижевск, 1985.
506 с.
6. Лихачев Д. С. Избранные работы: В 3 т. Т. 1 : Развитие русской литературы X - XII веков. Поэтика древнерусской литературы: Монографии / Д.С. Лихачев. Л., 1987. 656 с.
7. Древняя русская литература: Хрестоматия / Сост. Н.И. Прокофьев. М., 1980. 399 с.
8. Библия: Книги священного писания Ветхого и Нового Завета. Канонические. Минск, 1996. 296 с,
9. Тема России в творчестве Ф. Абрамова («Пряслины») II http: // www/ history, ru / index. php?option=com_ewriting<emid:=0&func=chapteinfo /.
10. Тайна вашего имени и его святые покровители / Сост. И.Б. Мороз. Харьков, Белгород, 2008.
11. Слово о полку Игореве: Древнерусский текст и переводы. М., 1981. 137 с.
12.Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: 1950-1990-е годы: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений: В 2 т. Т. 2: 1968 - 1990 / H.J1. Лейдерман. М.Н. Липовецкий. М„ 2003. 688 с.
Об авторе
K.M. Карасева - аспирант, Брянский государственный университет им. академика И.Г. Петровского, bryanskgu@ mail.ru
УДК 809.1
ИСКУССТВО СЛОВЕСНОГО ПОРТРЕТИРОВАНИЯ В МЕМУАРАХ Г.С. ВИНСКОГО
И.С. Руднева
В статье рассматривается поэтика словесного портрета в мемуарах Г.С. В и некого. Через описания современников выявляется авторская позиция ко многим общественным явлениям эпохи. Проводится мысль о многофункциональности словесного портрета в мемуарах Г.С. Винского. Выделяются отличительные черты словесных портретов Г.С. Винского.
Ключевые слова: русская литература XVIII века, мемуары, портрет, Г.С. Винский, поэтика.
XVIII век знаменует наступление нового этапа в русском искусстве. В период петровских преобразований понимание значимости личности и ее возможностей обусловило активное развитие портретного жанра, как живописного, так и литературного. Он не только первенец среди других светских жанров Нового времени, но на протяжении более столетия - самый чуткий индикатор измерения умонастроений человека и общества. Все движение портрета как живописного, так и словесного, «обнаруживает постепенное «настраивание» интереса к человеческой личности» [3, с. 214]. При этом мало изученным вопросом в литературоведении остается проблема поэтики словесного портрета XVIII столетия. Наш интерес обращен к исследованию становления словесного портрета в мемуарно-автобиографических произведениях XVIII века.
В мемуаристике этого периода тенденции к эмансипации человеческой личности нашли своё яркое отражение. Талантливый автобиограф - это своего рода летописец, часто записывающий не столько свою жизнь, сколько саму эпоху. Уловить и запечатлеть состояние эпохи века восемнадцатого сумел в своих мемуарах и Григорий Степанович Винский. Широкую панораму жизни провинциального общества в России конца XVIII века рисует мемуарист. Не случайно, что сам автор одну из частей своей рукописи назвал «Мое время», так как в центре повествования не просто автобиография, а описание эпохи, в которой жил Г.С. Винский. Он описывает период своего сек-
ретарства «...при винномъ раснутномъ откупщикЬ, учительства у губернаторовъ, пом1ицичьей жизни въ городахъ и въ деревнях ь; обхождеше дворянъ съ крестьянами и съ дворовыми... портреты помЬщиковъ, женъ и дЬтей ихъ: «жизнь Русская домашняя» [4, с. 77]. Повествовательное пространство книги наполнено словесными портретами реальных исторических людей (помещиков, дворян, чиновников, крестьян, учителей),
