CC BY
109
УДК 821.161.1
О. А. Колмакова
ТОПОСЫ БЫТОВОГО ПРОСТРАНСТВА В ПРОЗЕ О. СЛАВНИКОВОЙ
Семейный сюжет лежит в основе наиболее значительных произведений О. Славниковой 1990-х гг. В статье рассматриваются мифологический и притчевый планы семейно-бытовой коллизии в романах О. Славниковой «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» (1996), «Один в зеркале» (1999), «Бессмертный» (2000). В романе «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» быт типичной советской семьи изображается в вертикальном, поколенческом срезе и в горизонтальном -социально-бытовом, что и определяет специфику организации романного пространства. В условном пространстве романа «Один в зеркале», в котором намеренно акцентированы интертекстуальные отсылки к известным произведениям, а в качестве персонажей, помимо героев, выступают их «прототипы» и «автор», - взаимоотношения семейной пары составляют событийный костяк повествования. Очередная семейно-бытовая история с погружением в пространство бытийственных вопросов изображается у О. Славниковой в романе «Бессмертный». В названных произведениях миф и притча служат средствами выверения наличной исторической реальности по канону вневременного, что обозначает для современного человека мир его духовных констант. Аллюзии и интерпретации мифа в прозе О. Славниковой преобразуют художественную реальность, создают более рельефные смыслы, подчеркивая при этом мозаичность и плюралистичность созданного мира. Кроме того, миф проявляет иррациональные представления современного массового сознания, ориентированного в условиях кризиса культуры на архаические модели. Изображая коллективное бессознательное, писательница выводит повествование на иной уровень, апеллирующий к сферам вечного, непреходящего, актуализируя ценность таких понятий, как дом, семья, мать, отец, дитя.
Ключевые слова: О. Славникова, современная русская проза, бытовое пространство, топос, семейная коллизия, миф, архетип, притча, роман, художественное пространство.
O. A. Kolmakova
Toposes of the Household Space in O. Slavnikova's Prose
Family story is the basis of the О. Slavnikova's most significant works of 1990s. The article deals with mythological parable and plans the family and domestic conflicts in the O. Slavnikova's novels «Dragonfly, enlarged to the size of the dog» (1996), «One in the Mirror» (1999), «The Immortal» (2000). In the novel «Dragonfly, enlarged to the size of the dog» typical Soviet family life is portrayed in a vertical, generational and horizontally social cut, which determines the specificity of the organization of the novel space. In the conventional space of the novel «One in the Mirror», which deliberately accentuated intertextual references to famous works as well as the characters, in addition to characters, perform their «prototypes» and «author» -relationships of couples make up the backbone of the event-story. Another family story home with a dip in the
КОЛМАКОВА Оксана Анатольевна - к. филол. н., доц. кафедры русской и зарубежной литературы Института филологии и массовых коммуникаций Бурятского государственного университета. E-mail: post-oxygen@mail.ru
KOLMAKOVA Oksana Anatolyevna - Candidate of Philological Sciences, Associate Professor of the Russian and Foreign Literature Department of Institute of Philology and Mass Communications of Buryat State University.
E-mail: post-oxygen@mail.ru
space of existential issues is portrayed in Slavnikova's novel «The Immortal». In these works myth and parable serve as means of adjusting of the historical reality by timeless canon that sharper represents for the modern man of his spiritual world constants. Allusions and interpretations of the myth in Slavnikova's prose convert artistic reality and create more meaning relief, while emphasizing pluralistic and mosaic of the created world. In addition, the myth shows irrational notions of modern mass consciousness in a crisis-oriented culture in the archaic model. Describing the collective unconscious, the writer takes the story to another level, appealing to the spheres of the eternal, imperishable, actualizing the value of concepts such as home, family, mother, father, child.
Keywords: O. Slavnikova, modern Russian prose, domestic space, topos, family conflict, myth, archetype, parable, novel, artistic space.
Введение
Проза Ольги Александровны Славниковой является, на первый взгляд, продолжением и развитием социально-бытовой линии русской реалистической литературы. Писательница занимается исследованием обыденного пространства, делая предметом изображения микромир семьи и окружающий человека социум: коммунальную квартиру, службу, город.
Особенностью повествовательной манеры писательницы является последовательное воспроизведение мироощущения героини. Женская точка зрения на мир позволяет соотнести произведения Славниковой с таким направлением современной литературы, как «женская проза». В произведениях О. Славниковой, как и у представительниц современной «женской прозы» (А. Ванеевой, И. Полянской, Р. Мустонен, Н. Горлановой, П. Слуцкиной и др.), в фокусе внимания часто находится женская судьба.
Однако гендерный конфликт у Славниковой никогда не выступает в чистом виде. Писательница либо утрирует его, доводит до абсурда (к примеру, в сюжете «женской семьи», где перераспределены традиционные гендерные роли: мать выполняет роль Отца, обеспечивающего семью материально, а бабушка становится Матерью - хранительницей домашнего очага), либо погружает в сферу притчево-символического. Поэтому, на наш взгляд, к анализу пространственной образности в прозе О. Славниковой вполне применима категория «топоса», представляющего собой «слепок, отпечаток отношений «человек -пространство - культура», свернутый в одно наименование» [1, с. 112].
Притчевое и мифологическое содержание пространственных образов у Славниковой позволяет рассматривать их как «архетипические образы, или мифологемы <...> -константные топосы и локусы, пронизывающие мировую художественную литературу от мифологических истоков до современности и образующие постоянный фонд сюжетов и ситуаций» [2, с. 33]. Представляется актуальной задача исследования двух, на первый взгляд, взаимоисключающих тенденций - бытовизма и притчево-мифологической семантики в художественном мире современного русского писателя, который создается «на границах, кромках, гранях (между!), затевая своеобразную игру неустойчивых смысловых значений» [3, c. 100]. По наблюдению З. Г. Минц, «ориентация на архаическое сознание непременно соединяется в «неомифологических» текстах с проблематикой и структурой социального романа, повести и т. д., а зачастую - и с полемикой с ними» [4, c. 60]. Кроме того, для нас методологически важной становится мысль Е. М. Мелетинского об обращении писателей к мифологической образности как «инструменту художественной организации материала», «инструменту структурирования художественного пространства» [5, с. 296].
Топика бытового и мифологического в романе О. Славниковой «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки»
В центре романного повествования - сюжет «семьи потомственных учителей, вернее учительниц, потому что мужья или отцы очень скоро исчезали куда-то, а женщины рожали исключительно девочек, и только по одной» [6, с. 21-22]. Софья Андреевна, одна из главных героинь романа, разводится со своим мужем Иваном еще до рождения их ребенка. Дочь Софьи Андреевны, одинокая и замкнутая с детства, превращается к тридцати пяти годам в
крупную, тяжелолицую Катерину Ивановну, как две капли воды похожую на мать «девочку-старушку», работающую машинисткой в одном научном институте. Кажется, что автор нарочито усиливает фатальность, роковую предопределенность сюжета, когда после смерти матери Катерина Ивановна вместо ожидаемого вступления в брак со своим сослуживцем Рябковым сходит с ума, что и приводит ее к трагической гибели в финале.
Пространство маленькой однокомнатной квартиры, в которой живут героини, переполнено вещами. При этом стоит согласиться с исследователем, заметившим, что их изобилие «заставляет полнее воспринимать душевное опустошение внутреннего пространства героев на фоне перезаполненного внешнего» [7, с. 222]. В поле зрения Славниковой попадают исключительно деформированные вещи: «постель, перепутанная в узлы, <...> опрокинутый ночник, висящий на собственном проводе <...> черная лепеха стоптанного тапка, оцарапанные половицы» [6, с. 21]. Примечательны украшавшие стены картинки - «вышитая шелком стрекоза и акварельная собака одинаковой величины». Через эти, почти гоголевские, детали «вещного мира» Славникова изображает дисгармонию бытовой реальности.
Апофеозом искажения реальности выступает мотив «насекомоподобия» человека. Все основные персонажи романа сравниваются с насекомыми: разрушенное раком, скрюченное тельце Софьи Андреевны, лежащей в постели, «напоминало муху, извлеченную из компота и положенную с краешку»; сама Катерина Ивановна, снимая обувь, «по-мушиному счесывала ее с ног»; подруга Софьи Андреевны, некогда крупная «пробивная баба», превращается в «тонконогую и горбатую, будто комарик, с востреньким носом» «ветхую старуху», которую Катерина Ивановна называет не иначе как «Комариха»; Рябков, потенциальный жених героини, выпив, «делался обидчивым и странно рукастым, будто насекомое богомол» и др.
Славникова не просто изображает искаженный «бытовой мирок» своих примитивных, насекомоподобных героев, но стремится отразить деформацию их сознания, произошедшую под влиянием советской идеологии. Так настойчиво звучащий в тексте мотив «человека-насекомого» можно рассматривать как обыгрывание идеологемы «человек-винтик». Изображение «семейного праздника по-советски» лишено у Славниковой благостного и гармонизирующего начала. «Семейный Первомай», который с гордостью отмечают деревенские родственники Софьи Андреевны, превращается в банальную пьянку, а знаком причастности к «государственному празднику» становится пионерский галстук, повязанный «полулежащей на койке» престарелой свекрови, которой даже не нашлось места за общим столом. Галстук, одетый «матери-старухе», «болтавшейся» в собственном «домище», «будто отсохшая горошина», - это еще и гротескный символ мнимого единства поколений, а подчеркнутая «лишность» матери в собственном доме дискредитирует его как особо значимый «интеркультурный», по выражению В. Ю. Прокофьевой, топос [8, с. 93].
Методичное отчуждение советского человека от предшествующей культуры и ее традиций закономерно рождает неосознанный поиск «знаков Абсолюта» в тех слоях обыденного сознания, которые хранят имманентные, «архетипические» знания о человеке и мире. Часто у Славниковой герои обладают каким-то «сверхъестественным» знанием («старуха <Комариха> сверхъестественным образом знала о многих событиях, почти не слезая со своей кровати»), подспудно чувствуют нечто («сознания <Ивана> касались темные догадки, вроде той, что женщины каким-то образом древнее мужиков, и ему хотелось их постичь, хотелось им поклониться, будто священным животным»), или совершают странные поступки, не имеющие рационального объяснения (ср.: клептомания Катерины Ивановны, основанная не на стремлении к наживе, а на «природнении» к хозяйкам украденных вещей). Как отмечала Г. А. Фролова, в прозе О. Славниковой «банальность реальности <.> преображается за счет описания внутренних психологических процессов: воспоминаний, страхов, фантазий героя» [9, с. 146]. Автор актуализирует в сознании своих персонажей архаическое, мифологическое начало - «глубинные пласты актуального бытия, мир человеческих констант» [10, с. 182].
В романе антиномия «свой - чужой» буквально воспроизводит суть «своего» и «чужого», характерную для мифологического сознания. Мать и дочь тщательно оберегают «свое»
пространство. Для приходящих в дом «чужих» - Комарихи или Маргариты - заводится специальная посуда: «это не было знаком приязни, наоборот: ни мать, ни дочь не хотели пользоваться посудой после гостьи так же, как не хотели сидеть после нее на единственном мягком стуле» [6, с. 39]. О своем предстоящем замужестве Катерина Ивановна также размышляет с позиции «своего» и «чужого»: «ничего не произойдет, просто в доме ненадолго появится чужой и образует небольшую горку поганых вещей» [6, с. 489]. Выходом из замкнутого пространства «своего» мира для Катерины Ивановны становится бессмысленная кража - почти детское стремление приобщиться к «чужому».
Казалось бы, прав исследователь, увидевший в романе «вместо расширяющейся эволюционной спирали развития - ее сворачивание, факт небытия жизни при жизни» [11]. Однако момент смерти героя изображен как этап его наивысшего духовно-нравственного развития, когда, по словам С. С. Имихеловой, происходит «обретение <...> смысла собственной жизни, несмотря на трагический исход» [12, с. 142].
Так, перед смертью на Софью Андреевну «сходит благость»: «в самый последний сознательный миг Софья Андреевна вдруг поняла, что ее так скоро прошедшая жизнь была нестерпимо счастливой, вынести это удалось, только выдумывая себе несчастья, которых на самом деле не было» [6, с. 456]. Последние мысли героини - о самых близких и дорогих ей людях: она тоскует по «настоящему единению с дочерью», думает о встрече с умершими отцом, бабушкой и матерью как о настоящем «большом семейном празднике».
Сумасшествие Катерины Ивановны и ее смерть вслед за матерью актуализируют в этом образе архетип Дитя, которому «хочется к маме - прилечь щекой на ее подушку и не знать никаких забот» [6, с. 48]. И вместе с тем последнее мгновение перед смертью становится откровением для героини, прозревшей, что между небом и землей «нет непроходимых границ».
Семейно-бытовое в пространстве постмодернистского романа О. Славниковой «Один в зеркале»
Героями этой очередной, на первый взгляд, семейной истории являются университетский преподаватель математики, специалист по фрактальной геометрии Антонов и его бывшая студентка Вика. Начавшаяся семейная жизнь не вносит в отношения супругов гармонии. Став сотрудницей одной из частных фирм, Вика заводит служебный роман в надежде наконец-то «заполучить Наполеона» и в финале погибает, как и Катерина Ивановна, в результате автокатастрофы.
В романе создается образ-топос дома, наиболее адекватный ситуации безвременья 1990-х. «Экзистенциальное одиночество» героя вырастает из одиночества физического: «Антонов зажигал электричество; полная видимость комнаты <...> давала понять, что он совершенно один» [13, с. 84]. Само определение жилья как «двух- или трехкомнатного тупика» редуцирует домашнее пространство и сообщает ему эсхатологическую семантику.
Инфернальное содержание образа дома прочитывается в описании запаха подъезда -«одновременно острого и пустого, намертво впитавшегося в голые стены <...> - запаха совершенно нежилого». Сравнение комнаты Вики с «зоопарковой клеткой», а квартиры Антонова - с «самодовольным мебельным магазином» уничтожают человеческую теплоту, свойственную понятию домашнего очага. Офис фирмы «ЭСКО» - пространство лжи, криминала и, в конечном счете, причина смерти Вики - оказывается помещением, некогда бывшим двумя квартирами, что окончательно дискредитирует образ жилья в романе.
Мотив нереализованного таланта ученого, поглощенного любимой женщиной, впоследствии женой и хозяйкой дома, раскрыт у Славниковой через примечательную деталь: «пачечка чистой бумаги <заготовленной Антоновым для будущей монографии> одеревенела и покрылась какими-то пищевыми пятнами, будто кухонная доска» [13, с. 220].
Искаженное бытовое пространство символизирует нарушение не только духовного, но и физического равновесия в человеческих отношениях, некий «дисбаланс» мужского и женского. Так Антонов замечает, что «мир его прежних друзей <...> становился, по
общению и по интересам, все более женским - полным забот о покупке еды и выкраивании денег на ремонт» [13, с. 77].
Как и в «Стрекозе, увеличенной до размеров собаки», семейный сюжет в романе «Один в зеркале» подвергается деструкции. Семейное несчастье Антоновых спроецировано семейной драмой «тещи Светы», муж которой удалился в какую-то секту и обзавелся там новыми родственниками. Семья Антоновых «прирастает» не ребенком, а пригретым грубияном и графоманом по прозвищу Герой, который «просто обладал счастливой способностью становиться родственником в самых разных семействах».
Кульминацией дисгармонии в романе становится сумасшествие Антонова, в которое переросла его одержимость Викой. Складывается впечатление, что романный сюжет развивается по нисходящей и приводит личность героя к окончательной катастрофе, тотальному разладу. Однако Славникова вводит в текст и «авторский» сюжет, в котором финальный образ Антонова выглядит пусть трагическим, но все же цельным. На протяжении всего повествования в дробящей образ постмодернистской оптике множится количество ипостасей героя: «персонаж», «литературный герой», «реальный человек». Однако потеря Вики «собирает» образ Антонова воедино в его простом и понятном желании быть просто «человеком, имеющим право на собственное горе». Этот механизм «упорядочивания» образа оговаривается автором в предисловии: хаотическая материя в фракталах способна к самоупорядочиванию. Так, потеряв Вику, Антонов обрел себя.
Семейно-бытовой и притчевый хронотопы в романе О. Славниковой «Бессмертный»
Заглавный персонаж, ветеран Великой Отечественной войны Алексей Афанасьевич Харитонов вот уже четырнадцать лет пребывает в неподвижном послеинсультном существовании. В обезображенном параличом «обабившемся» теле, «неудавшемся изделии смерти», упорно продолжает жить сознание, ведомое однако не волей к жизни, а тщетным стремлением к смерти.
Все эти годы Харитонов каким-то непостижимым образом силится сплести себе удавку. Пояски, веревочки и даже галстук мистическим образом оказываются в кровати больного, несмотря на неусыпное бдение Нины Александровны, его жены, преданно ухаживающей за своим супругом.
В романе социокультурный кризис постперестроечной жизни России персонифицируется в судьбе Марины, дочери Нины Александровны и падчерицы Харитонова. Неглупая, добросовестная и порядочная молодая журналистка не вписывается в новые рыночные законы. Пока Марина занималась карьерой, рушится ее собственная семья. В финале романа героине предстоит перенести еще один удар: смерть отчима, приведшую к краху главный «проект» Марины.
Именно в ее сознании возникает идея остановки и полной консервации времени в отдельно взятой «дальней комнате» Алексея Афанасьевича, для которого малейшие потрясения могли оказаться смертельными. Несмотря на искреннюю любовь к отчиму, Марина понимает, что в случае его смерти семья лишится стабильного дохода - немаленькой пенсии ветерана. Любовь и расчет так смешались в сознании Марины, что когда она «страдальчески восклицала» «Мама, деньги!», то имела в виду «все-таки сердце Алексея Афанасьевича» [14, с. 31-32].
Над золоченой трофейной кроватью Харитонова появляется «орденоносный и бровастый» портрет Брежнева - лучшее олицетворение «застойного» времени, в котором и должен, по мысли Марины, оставаться больной. Марина проявляет свой многогранный журналистский талант, когда сначала редактирует газетные статьи, предназначенные больному для прослушивания, а затем монтирует «новости», которые по вечерам прокручиваются на видеомагнитофоне перед остановившимся взглядом Харитонова. Этот новостной видеоряд, состоящий из «однообразных картинок», «коллективных аплодисментов», «крупных планов с рабочими», «поцелуев на высшем уровне», составляет яркую антитезу изменчивой и непредсказуемой реальности конца 1980-х-начала 1990-х.
В сущности, игра в «застой» - это сознательный ответ героев окружающей абсурдной реальности. Но автор показывает в своих героях и неосознанное сопротивление враждебной
им реальности. Несмотря на кажущуюся разобщенность между героями существует прочная внутренняя связь. Так, для Нины Александровны вообразить на месте мужа кого-нибудь другого «было настолько же трудно, насколько невозможно было вообразить на месте Маринки другую дочь». Между супругами Харитоновыми возникла «бессловесная связь», позволявшая Нине Александровне буквально чувствовать мысли мужа. И, наконец, муж и жена становятся мистическими двойниками: «Нине Александровне почудилось, будто она, вглядываясь в Алексея Афанасьевича, видит на взбитой подушке собственное лицо» [14, с. 103].
Славникова изображает спасительную силу быта, который преодолевает даже смерть. Тридцать лет назад тривиальный беспорядок, «какие-то рваные нитки», увиденные Ниной Александровной с высоты ее наспех сооруженной виселицы (беременная и брошенная, она решила свести счеты с жизнью), заставляет ее оставить свою затею и . вымыть пол. В ее теперешней жизни «облегчение приходило, когда она физически занималась больным: кормила кашкой <.> выскабливала крепкую соленую щетину».
В монументальной фигуре Харитонова видится обобщенный символический образ всего «советского народа», «парализованного с начала перестройки» [15, с. 166], и олицетворение самого «застойного времени». Романное повествование, «тягучее и безнадежное», «точный слепок угасающего и недвижимого сознания» героя [16], намеренно контрастирует с теми стремительными изменениями, которые происходят за окнами квартиры Харитоновых. В конце концов Время в лице «Клумбы», работницы собеса, лавиной врывается в комнату Харитонова. Услышанная им ложь о Марине, якобы укравшей деньги избирателей, останавливает сердце ветерана.
Но, как и в «Стрекозе, увеличенной до размеров собаки», смерть в романе преображает героев, разрушая возникшую между ними ложь. Теперь Харитонов «знал гораздо больше, поэтому в прощении его сомневаться не приходилось». Измерением взаимоотношений супругов становится Вечность, что придает повествованию притчевый характер, отмеченный в критике. Так, М. Кучерская указывает на «глубинное родство повести Славни-ковой с притчей - жанром, не наблюдающим часов, всегда устремленным в пространство вне времени» [17, с. 155].
Заключение
Таким образом, бытовое пространство воплощается в прозе О. Славниковой как дегу-манизированное, искаженное, инфернальное. Однако в семейно-бытовых коллизиях своих произведений писательница изображает современного «маленького человека» не только в его борьбе за выживание, но и в поиске спасения, обретения смысла жизни. Притчево-сим-волический план сюжета создает возможность итогового синтеза данного, конкретного «Я» персонажа и всеобщей человеческой судьбы. В сложных перипетиях судеб своих персонажей, «заблудших и изнемогающих душ» [8, с. 183], писательница художественно воплощает озвученную современным философом Ф. И. Гиренком формулу: «Человек - это сизифов труд человека стать человеком» [16].
Универсализм созданных О. Славниковой образов проявляется на уровне пространственно-временной организации текста. Основываясь на свойственной мифологии локализации души в пространстве и времени, писательница сужает бытовое пространство на уровне фабулы, создавая картины беспросветной, безвыходной реальности. Однако на глубинном уровне сюжета происходит расширение художественного пространства, создаваемого Славниковой, что достигается благодаря единству бытового и бытийного миров.
Л и т е р а т у р а
1. Субботина Т. В. Локус, топос, урбоним, микротопоним: к вопросу о содержании пространственных понятий // Вестн. Челяб. гос. ун-та. 2011. - № 24 (239). Сер. Филология. Искусствоведение. - Вып. 57. - С. 111-113.
2. Пыхтина Ю. Г. К проблеме использования пространственной терминологии в современном
литературоведении // Вестн. Оренб. гос. ун-та. - 2013. - № 11 (160). - С. 29-36.
3. Батракова С. П. Театр - мир и мир - театр: творческий метод художника XX в. Драма о драме.
- М.: Памятники исторической мысли, 2010. - 264 с.
4. Минц З. Г. Поэтика русского символизма. - СПб.: Искусство, 2004. - 478 с.
5. Мелетинский Е. М. От мифа к литературе: Курс лекций «История мифа и историческая поэтика».
- М.: РГГУ, 2000. - 170 с.
6. Славникова О. А. Стрекоза, увеличенная до размеров собаки: Роман. - М.: Вагриус, 2000. - 508 с.
7. Гаврилкина М. Ю. Дискурс пустоты в рассказе О. Славниковой «Басилевс» // Вестн. Бурят. гос. ун-та. - 2010. - № 10. - С. 218-222.
8. Прокофьева В. Ю. Категория пространство в художественном преломлении: локусы и топосы // Вестн. Оренб. гос. ун-та. - 2005. - № 11. - С. 87-94.
9. Фролова Г. А. Взаимодействие реального и ирреального в романе О. Славниковой «2017» // Ученые записки Казан. ун-та. Сер. Гуманитарные науки. - 2014. - Т. 156, кн. 2. - С. 146-154.
10. Ермолин Е. Время правды пришло // Нов. мир. - 2001. - № 11. - С. 182-186.
11. Тайганова Т. «Наследники Джана»: «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» в сравнении с другими формами жизни // http://www.owl.ru/win/articles/nasledn.htm. Дата доступа: 25 января 2015 г
12. Имихелова С. С., Грязнова О. Б. Особенности структуры «текст в тексте» в повестях Г. Башкуева «Пропавший» и «Записки пожилого мальчика» // Вестн. Бурят. гос. ун-та. Сер. Язык. Литература. Культура. - 2013. - Вып. 1. - С. 141-152.
13. Славникова О. А. Вальс с чудовищем. - М.: Вагриус, 2007. - 416 с.
14. Славникова О. А. Бессмертный. - М.: Вагриус, 2008. - 272 с.
15. Липневич В. Долгое прощание, или «О, Славникова!» // Дружба народов. - 2001. - № 10. - С. 166168.
16. Бавильский Д. Золотой песок // http://www.ng.ru/culture/2001-08-15/7_sand.html. Дата доступа: 25 января 2015 г.
17. Кучерская М. Повесть о настоящем и ненастоящем // Нов. мир. - 2005. - № 8. - С. 155-157.
18. Гиренок Ф. И. Кант // http://antropolog. ru/doc/persons/fedor/girenok5. Дата доступа: 25 января 2015 г.
R e f e r e n c e s
1. Subbotina T. V. Lokus, topos, urbonim, mikrotoponim: k voprosu o soderzhanii prostranstvennykh poniatii // Vestn. Cheliab. gos. un-ta. 2011. - № 24 (239). Ser. Filologiia. Iskusstvovedenie. - Vyp. 57. - S. 111-113.
2. Pykhtina Iu. G. K probleme ispol'zovaniia prostranstvennoi terminologii v sovremennom literaturovedenii // Vestn. Orenb. gos. un-ta. - 2013. - № 11 (160). - S. 29-36.
3. Batrakova S. P. Teatr - mir i mir - teatr: tvorcheskii metod khudozhnika XX v. Drama o drame. - M.: Pamiatniki istoricheskoi mysli, 2010. - 264 s.
4. Mints Z. G. Poetika russkogo simvolizma. - SPb.: Iskusstvo, 2004. - 478 s.
5. Meletinskii E. M. Ot mifa k literature: Kurs lektsii «Istoriia mifa i istoricheskaia poetika». - M.: RGGU, 2000. - 170 s.
6. Slavnikova O. A. Strekoza, uvelichennaia do razmerov sobaki: Roman. - M.: Vagrius, 2000. - 508 s.
7. Gavrilkina M. Iu. Diskurs pustoty v rasskaze O. Slavnikovoi «Basilevs» // Vestn. Buriat. gos. un-ta. -2010. - № 10. - S. 218-222.
8. Prokof'eva V. Iu. Kategoriia prostranstvo v khudozhestvennom prelomlenii: lokusy i toposy // Vestn. Orenb. gos. un-ta. - 2005. - № 11. - S. 87-94.
9. Frolova G. A. Vzaimodeistvie real'nogo i irreal'nogo v romane O. Slavnikovoi «2017» // Uchenye zapiski Kazan. un-ta. Ser. Gumanitarnye nauki. - 2014. - T. 156, kn. 2. - S. 146-154.
10. Ermolin E. Vremia pravdy prishlo // Nov. mir. - 2001. - № 11. - S. 182-186.
11. Taiganova T. «Nasledniki Dzhana»: «Strekoza, uvelichennaia do razmerov sobaki» v sravnenii s drugimi formami zhizni // http://www.owl.ru/win/articles/nasledn.htm. Data dostupa: 25 ianvaria 2015 g.
12. Imikhelova S. S., Griaznova O. B. Osobennosti struktury «tekst v tekste» v povestiakh G. Bashkueva «Propavshii» i «Zapiski pozhilogo mal'chika» // Vestn. Buriat. gos. un-ta. Ser. Iazyk. Literatura. Kul'tura. -2013. - Vyp. 1. - S. 141-152.
13. Slavnikova O. A. Val's s chudovishchem. - M.: Vagrius, 2007. - 416 s.
14. Slavnikova O. A. Bessmertnyi. - M.: Vagrius, 2008. - 272 s.
15. Lipnevich V. Dolgoe proshchanie, ili «O, Slavnikova!» // Druzhba narodov. - 2001. - № 10. - S. 166168.
16. Bavil'skii D. Zolotoi pesok // http://www.ng.ru/culture/2001-08-15/7_sand.html. Data dostupa: 25 ianvaria 2015 g.
17. Kucherskaia M. Povest' o nastoiashchem i nenastoiashchem // Nov. mir. - 2005. - № 8. - S. 155-157.
18. Girenok F. I. Kant // http://antropolog. ru/doc/persons/fedor/girenok5. Data dostupa: 25 ianvaria 2015 g.
^SHir^ir
УДК 821.161.1 А. И. Ощепкова
ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНАЯ СТРАТЕГИЯ АНДРЕЯ БЕЛОГО 1906-1909 гг.
Рассмотрение повествовательной стратегии Андрея Белого 1906-1909 гг. обусловлено пониманием его раннего творчества как достаточно неоднозначного и вместе с тем как этапного для его последующей эволюции в качестве романиста и теоретика символизма. В связи с этим в работе специально выделяется и всесторонне анализируется период с 1906-1909 гг., хронологические рамки которого охватывают создание рассказа «Куст» (1906) и повести «Серебряный голубь» (1909). Впервые при рассмотрении этого периода раннего творчества А. Белого в его соотнесенности с предшествующей литературной традицией выявляется фольклорный аспект, вплотную связанный с мифологизмом поэта. В статье детализируется и уточняется представление о повествовательной стратегии А. Белого, понимаемой в широком значении, так как сознательное обращение в этот период к фольклору, к народным традициям включает в себя осмысление нарративных возможностей фольклорных и мифологических текстов и создание в связи с этим «народного» текста в литературе, поэтика которого восходит к фольклорно-мифологической традиции. В целом фольклоризм Белого оказывается полигенетичным по своим истокам и источникам и в большей степени является результатом типологической соотнесенности фольклора и литературы в творчестве этого писателя. Новизна исследования связана с тем, что впервые в соотношении литературных текстов Белого и фольклорно-мифологической традиции актуализируется типологический аспект соотношения литературы и фольклора.
Ключевые слова: литература, фольклор, повествовательная стратегия, миф, парафольклоризм, нарратив, символизм, типология, поэтика, сказка, эпос.
ОЩЕПКОВА Анна Игоревна - к. филол. н, доцент филологического факультета, зав. кафедрой русской литературы ХХ века и теории литературы СВФУ им. М. К. Аммосова. E-mail: oshchepkova.anna@mail.ru
OSHCHEPKOVA Anna Igorevna - Candidate of Philological Sciences, Associate Professor, Head of the Department of Russian Literature of XXth century and Literature Theory in the Faculty of Philology, NorthEastern Federal University after M. K. Ammosov. E-mail: oshchepkova.anna@mail.ru
